Адамов Григорий - Победители недр

главной сети и исправили их, проверили исправность моторов и бурового аппарата. Оказалось, что машины в исправности. И когда включили ток с поверхности, электричество залило камеры и каюту ярким светом. Шланги с проводами не пострадали.

  Возможность порчи шлангов больше всего беспокоила Мареева. Он не раз с тревогой говорил об этом Володе, ставшему теперь его непосредственным и почти единственным помощником. Познания его в электротехнике, сноровка, находчивость и изобретательность - всё, что воспитала в Володе работа на детской технической станции, изумляло Мареева. Восхищённый дружеским отношением Мареева, Володя работал без устали.

  Рана Брускова оказалась не опасной. Он чувствовал себя настолько хорошо, что шутил над своим беспомощным положением, а иногда, хитро подмигивая, заводил речь о "зайцах", которые обязаны отрабатывать свой бесплатный проезд в недра земли и обратно. Володя смеялся шуткам Брускова и усердно работал. Сам Мареев однажды сказал, что он ни в коем случае не справился бы без Володиной помощи в таких трудных обстоятельствах.

  Мареев даже решил ходатайствовать о формальном включении Володи в состав экспедиции, несмотря на его самовольное появление в снаряде. И это было сказано с такой тёплой, дружеской улыбкой, что Володе захотелось взвизгнуть и пройтись на руках по полу каюты, что и было им немедленно исполнено под громкий хохот всего законного состава экспедиции. Брусков попробовал было испортить настроение, заявив слабым голосом, но очень ехидно, что это явная непоследовательность: с одной стороны - "недисциплинированный", а с другой стороны - "стахановец", и что поэтому он предлагает перевести пока этого "недисциплинированного стахановца" в кандидаты. Но Малевская так прикрикнула на него, что Брусков моментально залез с головой под одеяло, высунув оттуда лишь поднятую руку в знак того, что он сдаётся и тоже голосует "за".

  Радиограмма была сейчас же составлена и передана на поверхность.

  Положение экспедиции было, однако, очень серьёзным. Предстояла самая ответственная и опасная работа по спуску снаряда. После катастрофы снаряд не лёг на дно подземной пещеры, а лишь слегка накренился; ясно было, что он сохраняет почти вертикальное положение и держится в своде пещеры, только опираясь на выдвинутые вверх колонны давления. Если спустить снаряд по штангам, то есть на семь метров вниз, не потеряет ли он опору вверху, в своде пещеры? Ведь при падении снаряд пролетел ещё какое-то расстояние, пока штанги не ударились о дно пещеры. Но сколько именно он пролетел, было неизвестно. Что будет, если длины колонн давления не хватит? Оставшись без верхней опоры, снаряд упадёт горизонтально или, может быть, погрузится в воду, и тогда вряд ли молено будет думать о спасении.

  Вот какие тревожные мысли волновали членов экспедиции во время опасной операции по спуску снаряда.

  Сверх ожидания она была, однако, закончена совершенно благополучно. Снаряд успел на два метра проникнуть в дно пещеры, прежде чем колонны давления вышли из её сводов. Под давлением собственной тяжести снаряд медленно, но упорно вгрызался в толщу породы и вскоре целиком вошёл в плотный слой сланцеватой глины, подстилавший здесь каменноугольные известняки. Через тридцать часов после того, как экспедиция миновала опасную зону и скрылась под дном пещеры, анализ образцов породы обнаружил в красных песчаниках девона первые признаки нефти.

  За это время с поверхности была принята радиограмма Комитета при Совнаркоме, в которой сообщалось, что, учитывая мужественное поведение и активную полезную работу ученика 5-го класса 26-й школы Сталинского района Владимира Колесникова, тринадцати лет, "случайно попавшего в снаряд", Комитет выражает своё согласие на формальное включение его в состав экспедиции по сооружению первой государственной подземной термоэлектрической станции.

  У гамака больного Брускова начальник экспедиции собрал весь её состав, торжественно огласил содержание радиограммы Комитета и первый поздравил Володю с высокой наградой, крепко, как взрослому, пожав ему руку. Малевская собиралась было произнести по этому поводу серьёзную речь, но не выдержала и, стремительно бросившись к Володе, крепко обняла и расцеловала его. Брусков слабо пожал руку Володе, поздравил его, но потом начал ехидно спрашивать, как надо понимать фразу в радиограмме: "случайно попавшего в снаряд"? И что будет, когда Володя вернется и все начнут его спрашивать, как это он "случайно" попал в снаряд? Только вмешательство Малевской заставило его замолчать и спрятаться под одеяло. Но как только она отвернулась, Брусков приподнял уголок одеяла и начал строить оттуда такие уморительные рожи, что Володя расхохотался, после чего мир был окончательно восстановлен.

  Тогда Малевская предложила Володе перестать величать её и Брускова полным именем и отчеством.

  - Володя стал нашим товарищем, а товарищи говорят друг другу "ты". Согласен, Михаил?

  - Одобряю, - кивнул головой Брусков.

  После неловкости первых дней Володя быстро привык к новому порядку.

  Из-за болезни Брускова работы в снаряде были перераспределены. Вахту за Брускова несли Мареев и Малевская. Несложные анализы образцов, часть графиков и наблюдение за осветительной сетью переданы были Володе. Малевская следила за работой приборов, а Мареев взял на себя остальные графики, а также управление верхними и нижними моторами.

  Все взрослые члены экспедиции приняли шефство над учёбой Володи, чтобы за время пребывания в снаряде он не отстал от своих товарищей по школе. Каждый день он должен был два часа уделять занятиям: с Мареевым - по математике и геологии, с Малевской - по химии, литературе, истории и обществоведению и с Брусковым - по физике, электротехнике и географии.

  

  

  

  

  * * *

  Было четырнадцать часов - обычный час разговора с поверхностью. Рассказом о нефти Мареев заканчивал урок геологии. Из нижней буровой камеры послышался знакомый голос:

  - Алло! Никита! Включай экран!

  Громкоговоритель в шаровой каюте на время болезни Брускова выключили, и радиоразговоры происходили теперь из нижней камеры.

  - Пойдём, Володя, - тихо сказал Мареев. - Цейтлин у микрофона...

  Через минуту они были внизу. Серебристый экран на стене посветлел, и на нём появилось улыбающееся, жизнерадостное лицо Цейтлина.

  Он приветливо закивал головой.

  - Здравствуй, Никита! Как дела, дружище?

  - Михаилу сегодня хуже, Илья, - ответил Мареев, поздоровавшись.

  - Что с ним? - встревожился Цейтлин.

  - Поднялась температура, боль в голове усилилась. Сейчас он спит, стонет, по временам бредит...

  - Может быть, вызвать кого-нибудь к нему? - уже явно волнуясь, говорил Цейтлин. - Пусть его посмотрит какой-нибудь профессор. А? Как ты думаешь?

  - Это было бы неплохо, Илья! Устрой это к шестнадцати часам. К этому времени он, вероятно, проснётся, да и Нина тоже встанет. Она недавно сменилась с вахты и спит.

  - Хорошо, Никитушка. Я так и сделаю. Обязательно! А где новоиспечённый член экспедиции? А! Володя, здравствуй! - Цейтлин приветливо улыбнулся. - Ну, как ты себя чувствуешь?

  - Спасибо, хорошо, Илья Борисович. Очень жалко Михаила. Вы к нему скорее доктора привезите.

  - Обязательно, обязательно привезу! Ухаживай пока за ним получше. Ты ведь герой теперь, Володька! Прямо отбою нет от журналистов! Требуют твою биографию, разные сведения. В газетах целые статьи о тебе, о твоём поведении во время падения в пещеру. Да! Чуть не забыл. Коля Смурин прислал мне письмо. Ты помнишь его?

  - Колька Смурин? - радостно воскликнул Володя. - Ну, как же, конечно, помню! Мы с ним на детской технической станции вместе работаем.

  - Вот, вот! Этот самый. Он просил меня передать тебе привет и ещё сообщает, что заканчивает динамо-машину. Ему помогает Александр Петрович. А кто такой Александр Петрович - не пишет.

  - Так это же дядя Саша, наш инструктор на станции! - с разгоревшимися щёками и сияющими глазами говорил Володя. - Молодец, Колька!

  - И ещё было письмо от твоего звена в школе. Они все шлют тебе пионерский привет и очень гордятся тобой. Они тебя восстановили в звании вожатого звена, а Митю Козлова выбрали твоим заместителем, пока ты отсутствуешь. Понимаешь, как здорово получилось? - подмигнул Володе Цейтлин.

  Володя стал красным, как кумач. Он отлично понимал, что получилось. Когда на поверхности узнали, что он самовольно пробрался в снаряд и осрамил своей недисциплинированностью весь отряд, ребята сняли его с поста вожатого и даже ставили вопрос об его исключении из отряда. Была жаркая дискуссия, и в конце концов решили ограничиться строгим выговором. А теперь все взыскания сняты, и он восстановлен. Володя чуть не задохнулся от волнения.

  - Вы... вы передайте... передайте отряду, Илья Борисович... что я всегда... всегда готов!

  Больше Володя не в состоянии был проговорить ни слова.

  - Ладно, ладно, Володичка, - ласково говорил Цейтлин, - я всё передам. Что нового, Никитушка?

  - Вступили в залежь нефти. Кажется, очень мощная. Вот будет сюрприз нашим нефтяникам!

  - Вот как! Полнейшая неожиданность!

  - Что ты, Илья, теперь делаешь?

  - Бездельничаю. Стало очень скучно после вашего отъезда. Думаю о новом снаряде, кое с кем переписываюсь и разговариваю по этому поводу. А тут ещё... врачи нашли у меня что-то с сердцем и отправляют на Кавказ, на воды. Но я категорически отказываюсь: пока вы не вернётесь, я не желаю никаких отпусков!

  - А какие новости наверху?

  - Чуть не забыл! Интересная новость. Правительство вчера постановило отпустить Институту гелиотехники пятнадцать миллионов рублей для сооружения в Туркмении и Закавказье первых мощных гелиоустановок. Радость Николая Рощина, как говорится, не поддаётся описанию. Что ты по этому поводу скажешь?

  Мареев задумчиво пожал плечами.

  - Да что сказать? Решение, в сущности, правильное, хозяйское. Пока нет железных дорог, ездят по просёлочным. Не закрыть же движение по ним в чаянии будущих благ. Пока мы не построим повсюду наших подземных электростанций, придётся кустарничать.

  Ровно в шестнадцать часов на экране телевизора показалось длинное, чисто выбритое лицо профессора Щетинина, знаменитого московского хирурга.

  - Ну-ка, подавайте сюда молодца! - обычным своим бодрым говорком произнёс профессор, с любопытством оглядывая сектор каюты, отражённый на экране перед ним. - Посмотрим его...

  После сна Брусков чувствовал себя лучше, хотя слабость усилилась. Его подвели к экрану и усадили на стул. Малевская сняла повязку. Брусков приблизил голову к экрану. Профессор вооружился какой-то короткой широкой трубкой с очень выпуклым стеклом внутри.

  - Так... так... Немного вправо... влево... так... Гм... включите радиостетоскоп.

  Профессор сунул в уши две трубки с проводами и одновременно следил за кардиограммой, которую вычерчивало перо на бумажном вращающемся цилиндре стоявшего рядом кардиографа.

  - Обводите стетоскоп вокруг области сердца... Не надо дышать... так... так... Сердце ничего... хорошее сердце. Ну-с... послушаем лёгкие... Перенесите стетоскоп на спину... так... под правую лопатку... Дышите, ещё дышите... так... Выше стетоскоп... ниже... Глубже, глубже дышите... Под левую лопатку... так... Очень хорошо... Ну, всё! Ничего, молодой человек, скоро танцевать будете!

  Брусков слабо улыбнулся:

  - Ну, какие тут танцы, профессор!

  Но все в каюте так жаждали утешительных слов профессора, что охотно смеялись его шуткам.

  Профессор предложил раз в сутки облучать рану ультрафиолетовыми лучами, объяснил Малевской, как это делать, затем рекомендовал какие-то примочки и мазь.

  Сейчас же после ухода профессора Малевская наладила аппаратуру и произвела первое облучение раны Брускова. Брусков уснул крепким, спокойным сном. Настроение в каюте поднялось, все повеселели.

  На третий день после визита профессора, когда Мареев занимался с Володей по алгебре, а выздоравливающий Брусков с волчьим аппетитом пил горячий бульон, Малевская собралась взять образцы породы для обычного анализа. Но едва она отвернула кран образцов, как сильная струя газа со свистом вырвалась из него, обдав Малевскую и всё вокруг густым слоем влажного песку. Ошеломлённая Малевская моментально закрыла кран. Сильный запах нефти заполнил каюту.

  - Ого! - воскликнул, вскакивая со стула, Мареев. - Дело принимает серьёзный оборот! Неужели здесь действительно могут оказаться большие залежи нефти? Вот это будет находка!

  Он сразу оживился и повеселел.

  - Перерыв на полчаса, Володя! Организуем сверх программы предметный урок по геологии. Замечательно! Ну, давай, Нина, осторожненько образец.

  - Много ли толку будет, Никита, в этой находке? - сказал Брусков. - Глубина-то какая!

  - Неизвестно, Мишук, неизвестно, - говорил Мареев. - Давно ли нефтяная скважина в три тысячи метров казалась пределом? Однако такие скважины стали уже обычным делом в нефтяной практике. Сегодня это глубоко, а завтра и сюда наши нефтяники доберутся. Но самое интересное в данном случае то, что здесь вообще оказалась нефть... Обыкновенно нефтеносные пласты, если встречаются в одной местности с каменноугольными, располагаются над ними. А тут наоборот. Правда, такие случаи наблюдались в Пенсильвании, в Северной Америке... Очень интересно... Очень интересно...

  Газ с такой силой вгонял образец породы в канал крана, что в нём несколько раз получались пробки.

  - Поди-ка сюда, Володя! - позвал Мареев, склонившись над микроскопом. - Смотри в микроскоп. Подвинчивай вот здесь, если плохо видишь... Ну, что? Ясно? Ну, расскажи, что тебе видно?

  - Камни какие-то... Это, наверно, песчинки. И между ними жидкость... Густая, как постное масло... А одна песчинка отдельно на кучке других... Мокрая вся...

  - Ага! Вот-вот... Ты обрати внимание на это: лежит отдельно и мокрая! Вот тут-то и скрывается главное несчастье нефтяной промышленности. Нефти на земле мало... То есть её, может быть, и много, да известных, открытых залежей имеется мало. И добывали её раньше, да и сейчас ещё добывают за границей варварски, хищнически - заберут, что даётся легко, и бросят скважину, если цены на рынке не оправдывают расходов. Так что мировые запасы нефти всё уменьшались. Во всём мире известных запасов в 1935 году было около восьми миллиардов тонн, а в одном СССР - около трёх миллиардов. Советский Союз - самая богатая нефтью страна! Но главное затруднение до последних лет состояло в том, что вот - лежит песчинка отдельно, и она вся мокрая...

  - Да какой же ей и быть, Никита Евсеевич? Она же в нефти и, конечно, должна сделаться от этого мокрой.

  - А знаешь ли ты, что это влечёт за собой? Какой это огромный убыток причиняет всей нефтяной промышленности, всей стране? Когда всю нефть, которая находится между песчинками, выкачают на поверхность, то все песчинки остаются мокрыми - с тоненькой плёнкой нефти, только и всего! Но никакими силами не отдерёшь, не оторвёшь эту плёнку от песчинки. Огромная сила притяжения держит её.

  - Да зачем же её отдирать, Никита Евсеевич? Пустяки какие!

  - Пустяки, говоришь? Вот я тебе сейчас покажу, какие это пустяки!

  Казалось, Марееву этот урок геологии доставлял не меньше удовольствия, чем Володе, которому очень весело было смотреть, как Мареев, оживлённый, разгорячённый, угрожающе помахивал пальцем перед самым его носом.

  - Осторожно, Никита! - смеялась Малевская. - Ты ему нос отшибёшь...

  - Ничего! Молчи, Нина! Наука требует жертв.

  - Пожалуйста, Никита Евсеевич, - с комичной серьёзностью заявил Володя. - Пожалуйста, мне не жалко.

  - Вот это я понимаю! - воскликнул Мареев. - Это значит, что он настоящий энтузиаст науки... А вот другие энтузиасты сидели днями и ночами, вооружённые карандашами и арифмометрами, считали, считали и наконец подсчитали, сколько удерживается нефти в виде плёнки на всех песчинках породы, насыщенной ею...

  - Ну?! - Володя широко раскрыл глаза.

  - Ну, как ты думаешь, как они это делали? Брали одну песчинку, потом другую, третью, четвёртую? А? Так, что ли?

  Володя посмотрел на серьёзное лицо Мареева, потом на улыбающихся Малевскую и Брускова и опять остановился на Марееве. Нерешительность, боязнь подвоха, лукавство сменялись попеременно в его глазах.

  - Ну, знаете, Никита Евсеевич... - сказал он наконец:

  

  И так как краткость есть душа ума,

  

  А многословие - его прикраса,

  

  Я буду краток...

  По-моему, Никита Евсеевич, это было бы слишком... глупо!

  Все рассмеялись.

  - Володя, - укоризненно покачала головой Ма-левская. - Хоть ты и самого Шекспира приволок, но сказано слишком резко.

  - Формально это, конечно, слишком резко, - подтвердил Мареев, - но по существу - правильно. На такой подсчёт учёным энтузиастам и всей жизни не хватило бы. Они просто брали какой-нибудь точный объём отработанной породы, ну, скажем, кубический дециметр или кубический метр, взвешивали её в сыром виде, потом максимально просушивали, прокаливали в печах и опять взвешивали. Разница между первым и вторым весом давала вес нефти, которая оставалась в породе после того, как из неё уже была как будто добыта вся нефть. И знаешь, что оказалось? - Мареев внушительно поднял палец и раздельно произнёс: - Оказалось, что количество нефти, оставшейся в виде плёнки на песчинках, в два раза превышает количество добытой из породы. Понимаешь? Обычными способами добывается из недр всего лишь двадцать пять - тридцать пять процентов имеющейся там нефти!

  - Да что вы, Никита Евсеевич, неужели правда? - изумился Володя. - А как же остальная нефть?

  - А остальная нефть, шестьдесят пять - семьдесят пять процентов всех запасов, пропадала для человека, оставалась на песчинках в виде плёнки. Подсчитано, например, что на наших грозненских промыслах под поверхностью в сто гектаров было заброшено по этой причине свыше ста миллионов тонн нефти, а добыто там всего лишь тридцать миллионов тонн. Понимаешь теперь, какие это пустяки?

  - Сто миллионов и тридцать миллионов! И ничего нельзя сделать? Так до сих пор и пропадают?

  - Ну, нет, молодой человек! - возразил Мареев. - Наука давно пыталась применить разные средства, но больших результатов не добилась, пока наши, советские учёные не решили проблему.

  - Как же они это сделали?

  - Они ещё в 1931 году предложили свой способ, и он дал отличные результаты. Они взяли для опыта толстую, длинную стальную трубу, с одного конца наглухо закрытую, и плотно набили её насыщенным нефтью песком, взятым из старых, заброшенных промыслов, где обычными способами нефть уже нельзя было добыть. Они продержали несколько дней песок в трубе, чтобы посмотреть, не вытечет ли из него хоть сколько-нибудь нефти. Ничего не вытекло. Стало быть, свободной нефти в песке уже не было. После этого они в глухом конце трубы при помощи электричества зажгли песок... Прошло немного времени, и из открытого конца трубы появился газ и стала капать нефть. Когда горение закончилось, весь песок в трубе оказался совершенно сухим, а в ведре набралось порядочно нефти. Тогда наши учёные перенесли опыты на заброшенные майкопские промысла. На небольшом расстоянии друг от друга они провели две скважины до слоя нефтяного песка... Да что ты всё ёрзаешь на стуле? Сиди спокойно!

  - Да ведь очень уж интересно, Никита Евсеевич! Невозможно сидеть спокойно.

  - Ну, ладно!.. Так вот, в одну из этих скважин учёные набросали древесного угля и подожгли его. Когда жар проник в толщу породы и там загорелась нефть, из другой скважины появился газ, а потом на дне стала скопляться нефть. От жара, распространявшегося по породе, образовался сначала нефтяной газ, который гнал перед собой ко второй скважине нефть, срывая её с песчинок. Вот этот способ, который называется способом "подземной газификации нефти", и разрешил проблему. Теперь стало возможным выбирать из недр почти всю, до последней капли нефть, и таким образом нефтяные богатства страны увеличились в два-три раза.

  Володя захлопал в ладоши.

  - Вот это - работа!

  Он не мог усидеть на месте. Что-то подмывало его, вызывало желание прыгать, скакать, кричать, петь, смеяться.

  - Я буду учёным! - кричал он в каком-то упоении. - Я буду геологом! Я буду учёным-геологом! Во что бы то ни стало! Нина, слышишь? Это будет очень весело!

  Он пустился в пляс, вскрикивая и размахивая руками. Малевская громко смеялась. Щеки у неё порозовели, глаза вспыхивали.

  - Володька, Володька! - кричала она сквозь смех. - Ты - медвежонок!.. Ты нелепый, неуклюжий медвежонок!

  Марееву почему-то сделалось жарко, и он расстегнул воротник комбинезона. При этом взгляд его упал на часы-браслетку.

  - Вам тут весело, ну, и веселитесь! А я должен спешить вниз, к моторам...

  Он спустился в люк, с сожалением оставляя беснующегося Володю и смеющуюся Малевскую. Он чувствовал неодолимое желание остаться с ними. Но обязанности вахтенного были важнее, и он скрылся в нижней камере, опустив за собой люковую крышку. Внизу было свежее, и через минуту, сидя за вахтенным журналом и прислушиваясь к шуму в шаровой каюте, он удивлённо качал головой.

  Наверху Володя неистовствовал. Он громко пел, смеялся, прыгал, кружился, крича, что это военная пляска ирокезов. Потом он стал тащить Малевскую танцевать.

  - Нина, ты будешь моей бледнолицей пленницей! - выкрикивал Володя, запыхавшись, со взмокшими на лбу волосами. - А Михаил - раненый ирокез...

  Истерически смеясь, Малевская отбивалась от него:

  - Ты не умеешь танцевать, Володька! Ты увалень! Ты дикарь! Давай, я тебе лучше покажу культурный танец. Подожди, да подожди же, гадкий мальчишка! Смотри, как надо!

  Она начала кружиться по каюте, вскрикивая и притопывая ногами.

  - Я хочу музыки, Володька! - вдруг крикнула она. - Пусть будет музыка!

  Она подбежала к радиоприёмнику и включила одну из американских станций. Раздалась танцевальная музыка. Тогда она подхватила Володю и начала кружить его.

  Волна веселья захватила и Брускова. Забыв про свою болезнь, с покрасневшими ушами и блестящими глазами, он схватил оказавшуюся под рукой стеклянную колбу и, стуча по ней изо всех сил ложкой, заорал диким голосом что-то, отдалённо напоминающее боевую ирокезскую песню. Его неудержимо тянуло присоединиться к пляске.

  Дикая песня Брускова, рёв оркестра из репродуктора, звон колбы, хохот, крики и топанье ног слились в какую-то сумасшедшую какофонию. Откуда-то, возле полога над гамаком Малевской, сквозь шум и грохот едва пробивался тихий звон, но никто не обращал на него внимания.

  У Малевской пронеслось в голове: "Что мы делаем?.. Мы все как будто взбесились!.." Но мысль промелькнула, и Малевская вновь закружилась в сумасшедшем танце.

  - Ещё! Ещё!.. - задыхался Володя, багрово-красный, с безумно расширенными глазами.

  "Вечер танцев" продолжался со всевозрастающей энергией.

  Неожиданно громкий крик врезался в общий шум:

  - Что вы делаете?! Вы с ума сошли!

  Всё замерло в каюте. Оркестр как раз в это мгновение сделал паузу. Резкий и тревожный звон наполнил шаровую каюту. Три пары глаз - горящих, почти безумных - устремились на Мареева, показавшегося в люке.

  Внезапная мысль промелькнула в голове Мареева.

  - Кислород! - закричал он. - Жидкий кислород протекает!

  Одним прыжком Мареев очутился посреди каюты.

  - Вниз! Вниз! - кричал он. - Скорее в нижнюю камеру!

  Он почти сбросил Малевскую и Володю по лестнице, схватил Брускова, как ребёнка, на руки и бегом снёс его к ним. Потом он опять взлетел в шаровую каюту и сбросил за собой люковую крышку. Сорвать со стены газовую маску и натянуть её на голову было делом одной секунды.

  Под непрерывный тревожный звон Мареев быстро осмотрел аппарат климатизации. Там всё было в порядке. Тогда он бросился к лестнице и взбежал в верхнюю камеру. И вдруг, как молния, сверкнуло воспоминание: "Брусков говорил... что-то разбилось при падении снаряда..."

  Он лихорадочно осматривал один за другим баллоны с жидким кислородом.

  - Вот!

  На третьем баллоне оказалась длинная, извивающаяся трещина. В одно мгновение он закрыл её широкой тугой полосой из каучука. Потом спустился в шаровую каюту, достал из лабораторного шкафчика бунзеновскую горелку и, поставив её на столик, зажёг спичку. Спичка вспыхнула ярким, ослепительным пламенем, и едва Мареев успел поднести её к открытой горелке, как почувствовал на руке сильный ожог: в насыщенном кислородом воздухе спичка сгорела целиком в одно мгновение. Из горелки с воем вырвался тонкий и длинный - почти до середины каюты - язык голубоватого пламени. Пламя продержалось несколько минут и начало спадать. Затихал тревожный звон аппарата климатизации. Тогда Мареев потушил горелку и поспешно сбежал вниз, в буровую камеру, плотно закрыв за собой люковую крышку.

  Малевская и Володя лежали на полу, с трудом дыша, бледные, измученные, с закрытыми глазами. Брусков спал, раскинув руки; он задыхался и тихо стонал. Сквозь перевязку проступала кровь...

  Моторы пели низкими голосами свою размеренную песню. Шуршала порода за стальной оболочкой снаряда. Тихо скрежетали внизу коронка и ножи, врезаясь в мягкий, податливый песчаник. Снаряд уверенно и невозмутимо продолжал свой путь.

  Сорвав газовую маску и вытирая пот на лбу, Мареев почти упал на стул и закрыл глаза...

  

  

   ГЛАВА 11. СОКРОВИЩА ГЛУБИН

  Что случилось?

  Что заставило такого спокойного, сдержанного человека, как Малевская, потерять свою обычную уравновешенность? Почему умный, дисциплинированный Володя превратился в дикого, необузданного сорванца? Даже больной, слабый Брусков с каким-то необычным приливом сил готов был ринуться в сумасшедшую пляску!

  Мареев сидел в буровой камере за столиком и сосредоточенно производил на бумаге какие-то сложные расчёты. Морщины забот густой сеткой покрыли его лоб, чёрные брови слились и вытянулись в строгую черту.

  Всё та же тишина, полная привычных звуков и однообразного шума, стояла в камере.

  Малевская, Брусков и Володя лежали на полу, укрытые лёгкими одеялами; под головами у них подушки. Их сон был спокоен и ровен. Лишь голубоватая бледность покрывала их лица, тени лежали под глазами, щёки похудели и вытянулись, как будто после долгой, изнурительной болезни.

  После первой помощи, оказанной товарищам, Мареев сел у столика и задумался. Время от времени он поднимал голову и прислушивался. Звон автоматического сигнализатора продолжался непрерывно: содержание кислорода в верхних помещениях снаряда не вошло ещё в норму.

  Как скоро оправятся Малевская и Володя? Как отразится эта встряска на Брускове? Воздух, насыщенный испарениями жидкого кислорода, так усилил сгорание тканей в их организмах, вызвал такое возбуждение, такую повышенную трату энергии, что им нужен теперь длительный покой, усиленное питание, чтобы восстановить потерянные в какие-нибудь полчаса силы. Неужели они надолго выйдут из строя?

  Потом мысли Мареева перешли к кислороду. И здесь положение не из приятных. С карандашом в руке он начал подсчитывать.

  Экспедиция взяла с собой запас кислорода в жидком и брикетированном виде с расчётом, что один литр жидкого кислорода, превращаясь в восемьсот литров газообразного, обеспечивает человека на тридцать часов, а один килограмм бертолетовой соли даёт до четырёхсот литров газообразного кислорода, которых хватит одному человеку, примерно, на пятнадцать часов. Продолжительность экспедиции определялась в шесть месяцев плюс четырёхмесячный резерв. Для троих членов экспедиции на эти десять месяцев было взято в переводе на жидкий восемьсот литров кислорода.

  Два события спутали все расчёты: появление Володи и утечка кислорода.

  Для четырёх человек после этой неожиданной потери кислорода его запасов хватит лишь на семь с половиной, самое большее - на восемь месяцев.

  Итак, резерв времени сократился до двух месяцев вместо четырёх. Из этих двух месяцев трое суток уже ушли на ликвидацию аварии в подземной пещере. А ведь это только начало пути. Что ожидает экспедицию впереди, какие ещё задержки встретят её - неизвестно...

  Было над чем призадуматься. Мареев считал, пересчитывал, и складки на лбу делались глубже, брови сходились всё теснее. Сигнальный звон аппарата климатизации наконец прекратился. Лишь после того, как он умолк, Мареев перенёс своих товарищей в шаровую каюту и уложил в гамаки. Они продолжали спать крепким сном.

  Двадцать часов одиноко нёс Мареев свою затянувшуюся вахту. Он производил анализы пород, нефти, вёл записи, следил за приборами и аппаратами, переключил повреждённый баллон с жидким кислородом на работу аппарата климатизации.

  Снаряд был пущен на максимальную скорость. В мягких нефтеносных песчаниках он проходил больше восемнадцати метров в час.

  Уже кончились залежи нефти и снаряд вошёл в подстилающий слой глинистых сланцев, когда из-за полога над гамаком Малевской послышались вздохи, длительные зевки, наконец слабый голос:

  - Что такое? Как будто меня палками всю избили...

  - Проснулась, Нина? - тихо спросил Мареев, отрываясь от вахтенного журнала.

  - Да, Никита. Но почему у меня такая слабость?

  - После похмелья, Ниночка... - мягко ответил Мареев. - Вы тут устроили такую оргию...

  После минутного молчания до Мареева донеслось тихое восклицание:

  - Вспомнила!.. Какой ужас!.. Опьянение?!

  - Абсолютно верно, Ниночка! Опьянение кислородом...

  - Ужасно... ужасно... Стыдно вспомнить...

  - Ну, это уж напрасно, Нина... При чём тут стыд? А ужас... Да, действительно, было бы ужасно, если бы и я тут с вами остался... Страшно подумать, чем бы тогда всё это кончилось. Какое счастье, что я вовремя ушёл из каюты и опустил за собой люковую крышку! Последнее - просто из деликатности, чтобы вы веселились без стеснения. А вот оказалось, что именно эта деликатность спасла нас всех. Ну, ладно! Как ты себя чувствуешь?

  - Слабость большая...

  - Есть хочешь?

  - Очень! - тихо рассмеялась Малевская. - А что с моими "собутыльниками"?

  - Спят как убитые.

  Мареев принёс еду.

  - Где мы сейчас?

  - Прошли девон... Он действительно оказался очень мощным - свыше тысячи двухсот метров. Прошли порядочный слой битуминозных сланцев.

  - На какой же мы глубине?

  - Четыре тысячи четыреста метров.

  - Вот как! Сколько же времени я спала?

  - Около двадцати часов.

  - Не может быть! Ты шутишь, Никита!

  - Нисколько не шучу, - улыбнулся Мареев.

  - Позволь... позволь... - растерянно говорила Малевская. - И ты всё время один? Без смены?.. Ну, конечно! Достаточно посмотреть на тебя! Какое безобразие! Иди сейчас же спать!.. Сейчас же... Я только кончу есть и встану...

  - Нет, и не думай об этом, - категорически ответил Мареев. - У тебя теперь только три обязанности: лежать, есть и спать... Набирайся сил. Ты их слишком много растратила.

  - Ну, Никита, оставь эти шутки, - серьёзно говорила Малевская, торопливо заканчивая бульон и принимаясь за какао. - Человек больше суток на ногах... в непрерывной работе... Извините, этого не будет... Отойди, пожалуйста, я хочу встать и переодеться.

  - И не подумаю уйти. Лежи!.. Тебе нужно теперь не меньше суток отдыхать.

  - Что?! Ты с ума сошёл! - окончательно рассердилась Малевская, спуская ноги с гамака. - Не меньше суток! Сам едва на ногах держится... Посмотри на себя в зеркало!

  - Ты будешь лежать, Нина! - Мареев нахмурил брови. - До сих пор я говорил с тобою, как товарищ... Неужели ты хочешь, чтобы я говорил, как начальник? Я не могу тебе позволить растрачивать силы, которые нам ещё пригодятся в более серьёзных обстоятельствах.

  - Никита, ты поступаешь нехорошо... это неправильно, Никита! - растерянно говорила Малевская, укладываясь на место. - Ну... ну, я тебе обещаю, я ничего не буду делать. Я только буду следить за моторами и за кино... Я ведь всё равно спать не буду... А ты... усни, хотя бы ненадолго.

  Мареев покачал головой. Он действительно очень устал, с трудом подымал отяжелевшие веки. Спор с Малевской ещё больше утомил его.

  - Ну, хорошо, - устало проговорил он, подымаясь со стула. - Укройся и засни. Через шесть часов я тебя разбужу и прилягу немного. И больше не разговаривай...

  Он повернулся и, захватив с собой вахтенный журнал, спустился в буровую камеру.

  - Спи! - улыбнулся он Малевской, прежде чем голова его скрылась в люке.

  Малевская с досадой повернулась к стене и через минуту уже крепко спала: она ничего не могла поделать с собой!

  Часа через два проснулись Брусков и Володя. Мареев с ними долго не разговаривал. Он им дал плотно поесть, после чего они быстро, без всяких разговоров опять уснули.

  Мареев всё чаще и чаще подходил к магнитному компасу. В последние часы стрелка компаса вела себя с каждым метром глубины всё беспокойнее. Она вертелась на игле, раскачивалась, наклонялась своим намагниченным концом всё ниже. Новейшие магнитометры и вариометры давали такие же волнующие показания. Мареев забыл об усталости, о времени, об обещании разбудить Малевскую.

  Лихорадочно работая с приборами, сравнивая и объединяя их показания, делая бесконечные вычисления, Мареев даже не слышал, как спустилась по лестнице Малевская, и вздрогнул от неожиданности, когда почувствовал лёгкое прикосновение её руки к своему плечу.

  - Ты уже встала? - спросил он и, не дожидаясь ответа, взволнованно продолжал: - Что делается, Нина! Поразительные вещи... Мы, без сомнения, приближаемся к исключительно мощному пласту железных руд. Магнитная стрелка совсем взбесилась! Посмотри, что она выделывает!

  - Железо? На такой глубине? Вот неожиданность!..

  - По существу, здесь никакой неожиданности нет, - возразил ей Мареев. - Вспомни! Ведь Донецкий бассейн - это огромная чаша между Воронежским выступом докембрия и Криворожьем. Геологические напластования этих областей спускаются сюда - почему же им не встретиться? Вспомни огромные железорудные залежи Криворожья и колоссальную Курскую аномалию. Железные руды этой аномалии чем дальше на юг, к Донецкому бассейну, тем глубже уходят в недра и наконец теряются в них. Я уверен, что они здесь встречаются с продолжением залежей Криворожья. Это замечательное открытие, Нина! - радостно закончил Мареев.

  Трудно было поверить, что этот человек почти двое суток провёл в непрерывной работе, не смыкая глаз, без минуты отдыха. Радость открытия, торжество научной мысли как рукой сняли с него усталость, влили в него струю новых сил и бодрости.

  - Да, это замечательное открытие, - задумчиво подтвердила Малевская. - Оно произведёт огромную сенсацию в научном мире и в мире техники... Но это не должно тебе помешать идти спать, - неожиданно прибавила она.

  - Ну, оставь, пожалуйста! - махнул рукой Мареев, делая попытку пройтись в узком пространстве между моторами и столиком. - Какой тут сон? Сейчас как раз предстоит самое интересное: через несколько часов можно будет получить первые образцы руды, исследовать их, проанализировать. И, кроме того, я всё равно сейчас не засну...

  - Ладно, ладно... Иди, а там посмотрим... Ты обещал и должен исполнить своё собственное распоряжение...

  После короткого спора Мареев всё же подчинился.

  Он лежал в своём гамаке, кряхтел, ворочался с боку на бок. Возбуждение, а может быть и слишком большое переутомление не давали заснуть. Вдруг он выскочил из гамака и, подбежав к люку, тихо позвал:

  - Нина! Нина! Делай почаще анализы на железо. Интересно проследить его присутствие в налегающих пластах... Это необходимо для понимания его генезиса...

  - Да спи наконец! - послышался снизу возмущённый голос Малевской. - Вот наказание! Я и без тебя это знаю.

  - Иду, иду! Не ругайся...

  И, чему-то тихо смеясь, он побежал обратно, улёгся в гамак и быстро уснул.

  Через час проснулся Володя. Сначала он лежал с открытыми глазами, долго и с трудом вспоминал всё, что произошло накануне, и, видимо, остался очень недоволен. Потом вяло натянул на себя свой новенький голубой комбинезон, с широкими синими обшлагами и синей тесьмой на груди, на воротнике и по наружным швам брюк. Малевская сшила его из запасных комбинезонов после того, как Володя был формально зачислен в состав экспедиции. Раньше этот комбинезон бесконечно радовал Володю, но теперь он не обратил даже внимания на него. Заметив, что Мареев и Брусков спят, Володя нерешительно подошёл к люку и начал спускаться по лестнице.

  - А, здравствуй! - встретила его Малевская. - Ну, как ты себя чувствуешь?

  Володя смущённо стоял перед ней, желтый и вялый.

  - Ты не сердишься на меня? - спросил он, не глядя на Малевскую. - Я вёл себя нехорошо.

  - Ну, глупенький... - Малевская провела рукой по его стриженой голове, - мы все вели себя неважно, но ведь это невольно. Нас никто не может осудить за это: мы все опьянели от кислорода.

  - Я его совершенно не чувствовал, - немного оживившись, заметил Володя.

  - Кислород ведь не имеет ни запаха, ни цвета, ни вкуса, Володя. Этот газ, такой необходимый для жизни, мог сделаться причиной нашей гибели.

  - Как же это произошло?

  - Один из баллонов с жидким кислородом во время падения снаряда в пещеру дал трещину. Постепенно она расширялась, и наконец кислород начал испаряться. Так как этот газ тяжелее воздуха, он проник из верхней камеры в шаровую каюту в большом количестве и под большим давлением. Это и привело нас в такое состояние...

  - Но почему же он так подействовал на нас?

  - Кислород поддерживает жизнь. Что это значит? Одно из важнейших проявлений жизни - работа, деятельность. Но всякая работа, иначе говоря, всякая трата энергии, связана с тратой белка - основного материала, из которого построен живой организм. Трата его происходит в виде сгорания, а горение, как известно, это процесс соединения углеводов организма с кислородом. Дыхание доставляет организму вместе с воздухом и кислород. Но воздух, к которому приспособились все живущие на земле организмы, заключает в себе определённое количество кислорода, именно двадцать один процент по объёму. Теперь представь себе, что количество кислорода в воздухе увеличилось. Что же произойдёт с нашим организмом?

  - Мы будем вдыхать кислорода больше, чем нужно, - подхватил Володя, внимательно следивший за объяснениями Малевской.

  - А дальше что?

  - Этот самый белок будет сильнее гореть в нашем организме.

  - Правильно! Но это усиленное, против обычного, сгорание белка вызовет освобождение большого количества энергии, которая будет искать себе выхода, применения. Человек, что называется, на месте усидеть не сможет. Его будет подмывать что-то делать, на что-то истратить переполняющую его энергию.

  - И он начнёт кричать, петь, смеяться и танцевать?

  - Вот именно. Понял? А теперь пойдём в каюту. Мне надо сделать анализы.

  Они поднялись наверх. Пока Малевская брала образец породы и подготовляла его для работы, Володя успел забраться в шкафчик с продуктами, достать кусок мясного рулета, нечерствеющий хлеб, чашку бульона и уселся возле Малевской.

  - Очень есть хочется, - объяснил он ей свой аппетит. - Расскажи ещё что-нибудь о кислороде.

  - Говори тише... Ты должен сам понять, почему у тебя теперь такой аппетит, - заметила Малевская.

  - Понятно, - с полным ртом говорил Володя, - надо пополнить растрату.

  - Ну, послушай, растратчик, ещё кое-что о кислороде. Тебе интересно?

  - Конечно. Я всё должен знать!

  - О-о! - улыбнулась Малевская. - Хорошо. Тогда слушай. Кроме своего огромного биологического значения, кислород играет не меньшую роль в жизни и в строении земли. Здесь он имеет уже геологическое, геохимическое значение. Он является самым распространённым элементом на земле. По своему весу он составляет двадцать один