Главная » Книги

Сологуб Федов - Мелкий бес, Страница 15

Сологуб Федов - Мелкий бес


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15

емноватых и низковатых, где хозяин легко доставал потолок рукою, быстро накрыли на стол. Юркая баба собрала водок и закусок.
  - Прошу, - сказал хозяин, делая неправильные ударения по непривычке к разговору, - чем бог послал. Передонов торопливо выпил водки, закусил и принялся жаловаться на Владю. Нартанович свирепо смотрел на сына и угощал Передонова немногословно, но настоятельно. Однако Передонов решительно отказался есть еще что-нибудь.
  - Нет, - сказал он, - я к вам по делу, вы меня сперва послушайте.
  - А, по делу, - закричал хозяин, - то есть резон. Передонов принялся чернить Владю со всех сторон. Отец все более свирепел.
  - О, лайдак!- восклицал он медленно и с внушительными ударениями, - выкропить тебе надо. Вот я тебе задам такие холсты. Вот ты получишь сто горячих.
  Владя заплакал.
  - Я ему обещал, - сказал Передонов, - что нарочно приеду к вам, чтоб вы его при мне наказали.
  - За то вас благодарю, - сказал Нартанович, - я осмагаю розгами, ленюха этакого, вот-то будет помнить, лайдак!
  Свирепо глядя на Владю, Нартанович поднялся,- и казалось Владе, что он - громадный и вытеснил весь воздух из горницы. Он схватил Владю за плечо и потащил его в кухню. Дети прижались к Марте и в ужасе смотрели на рыдающего Владю. Передонов пошел за Нартановичем.
  - Что ж вы стоите, - сказал он Марте, - идите и вы, посмотрите да помогите, - свои дети будут.
  Марта вспыхнула и, обнимая руками всех троих ребятишек, проворно побежала с ними из дому, подальше, чтобы не слышать того, что будет на кухне.
  Когда Передонов вошел в кухню, Владя раздевался. Отец стоял перед ним и медленно говорил грозные слова:
  - Ложись на скамейку, - сказал он, когда Владя разделся совсем.
  Владя послушался. Слезы струились из его глаз, но он старался сдержаться. Отец не любил коика мольбы, - хуже будет, если кричать. Передонов смотрел на Владю, на его отца, осматривал кухню и, не видя нигде розок, начал беспокоиться. Неужели это делает Нартанович только для виду: попугает сына да и отпустит его ненаказанным. Недаром Владя странно ведет себя, совсем не так, как ожидал Передонов: не мечется, не рыдает, не кланяется отцу в ноги (ведь все поляки низкопоклонные), не молит о прощении, не бросается с своими мольбами к Передонову. Для того ли приехал сюда Передонов, чтобы посмотреть только на приготовления к наказанию?
  Меж тем Нартанович, не торопясь, привязал сына к скамейке, - руки затянул над головой ремнем, ноги в щиколотках обвел каждую отдельно веревкой и притянул их к скамейке порознь, раздвинув их, одну к одному краю скамьи, другую - к другому, и еще веревкой привязал его по пояснице. Теперь Владя не мог уже пошевелиться и лежал, дрожа от ужаса, уверенный, что отец засечет его до полусмерти, так как прежде, за малые вины, наказывал не привязывая.
  Покончив с этим делом, Нартанович сказал:
  - Ну, теперь розог наломать, да и стегать лайдака, если то не будет противно пану видеть, как твою шкуру стегают.
  Нартанович искоса взглянул на угрюмого Передонова, усмехнулся, поводя своими длинными усами, и подошел к окну. Под окном росла береза.
  - И ходить не треба, - сказал Нартанович, ломая прутья.
  Владя закрыл глаза. Ему казалось, что он сейчас потеряет сознание.
  - Слухай, ленюх, - крикнул отец над его головою страшным голосом, - для первого раза на году дам тебе двадцать, а за тем разом больше ж получишь.
  Владя почувствовал облегчение: это - наименьшее количество, которое признавал отец, и такое-то наказание Владе было не в диковинку.
  Отец принялся стегать его длинными и крепкими прутьями. Владя стиснул зубы и не кричал. Кровь проступала мелкими, как роса, каплями.
  - Вот-то хорошо, - сказал отец, окончив наказание,-твердый хлопец!
  И он принялся развязывать сына. Передонову казалось, что Владе не очень больно.
  - Для этого-то не стоило и привязывать, - сказал он сердито, - это с него, как с гуся вода.
  Нартанович посмотрел на Передонова своими спокойными синими глазами и сказал:
  - В другой раз милости просим, - то лепше ему будет. А сегодня же достаточно.
  Владя надел рубашку и, плача, поцеловал у отца руку.
  - Целуй розгу, смаганец, - крикнул отец, - и одевайся.
  Владя оделся и побежал босиком в сад, - выплакаться на воле.
  Нартанович повел Передонова по дому и по службам показывать хозяйство. Передонову это нисколько не было занятно. Хотя он часто думал, что вот накопит денег и купит себе именье, но теперь, глядя на все, что ему показывали, он видел только грубые и неопрятные предметы, не чувствовал их жизни и не понимал их связи и значения в хозяйстве.
  Через полчаса сели ужинать. Позвали и Владю. Передонов придумывал шутки над Владей. Выходило грубо и глупо. Владя краснел, чуть не плакал, но другие не смеялись, - и это огорчало Передонова. И ему было досадно, зачем давеча Владя не кричал. Больно же ведь ему было, - недаром кровца брызгала, - а молчал, стервеныш. Заядлый полячишка! - думал Передонов. И уж он начал думать, что не стоило и приезжать.
  Рано утром Передонов поднялся и сказал, что сейчас уезжает. Напрасно уговаривали его погостить весь день, - он решительно отказался.
  - Я только по делу и приезжал, - угрюмо говорил он.
  Нартанович слегка усмехался, поводя своими длинными сивыми усами, и говорил зычным голосом:
  - Что то за шкода, что за шкода!
  Передонов опять несколько раз принимался дразнить Владю. А Владя радовался, что Передонов уезжает. Теперь, после вчерашней кары, уж он знал, что можно дома делать что хочешь, отец не забранит. На приставанья Передонова он охотно ответил бы какою-нибудь дерзостью. Но за последние дни Вершина не раз повторяла ему, что если он хочет добра Марте, то не должен сердить Передонова. И вот он усердно заботился о том, чтоб Передонову еще удобнее было сидеть, чем вчера.
  Передонов смотрел на его хлопоты, стоя на крыльце, и спрашивал:
  - Что, брат, влетело?
  - Влетело, - отвечал Владя, стыдливо улыбаясь.
  - До новых веников не забудете?
  - Не забуду.
  - Хорошо всыпало?
  - Хорошо.
  И так продолжался разговор все время, пока запрягалась тележка. Владя начал уже думать, что не всегда возможно быть любезным до конца. Но Передонов уехал, - и Владя вздохнул свободно.
  С ним отец обходился сегодня так, как будто вчера ничего и не было. Владин день прошел весело.
  За обедом Нартанович сказал Марте:
  - Глупый этот у них учитель. Своих детей не имеет, чужих сечь ездит. Смагач!
  - На первый-то раз можно было и не сечь, - сказала Марта.
  Нартанович посмотрел на нее строго и сказал внушительно :
  - В ваши лета человека выхлестать завсе не лишнее, - имей это в памяти. Да он и заслужил.
  Марта покраснела... Владя сказал, сдержанно улыбаясь :
  - До свадьбы заживет.
  - А ты, Марта,- сказал Нартанович,- после обеда получишь хлосты. Отца не учи. Двадцать горяченьких дам.
  
  5. Передонов быстро шел, почти бежал. Встречные городовые раздражали, пугали его. Что им надо! - думал он, - точно соглядатаи.
  
  6. Знал он о горожанах поразительно много, - и действительно, если бы каждая незаконная проделка могла быть уличена с достаточной для преданья суду ясностью, то город имел бы случай увидеть на скамье подсудимых таких лиц, которые пользовались общим уважением. Любопытных было бы несколько судебных дел!
  
  7. И во всей-то гимназии теперь 177 гимназистов, а мещан 28, да крестьян 8, дворян да чиновников только 105.
  
  8. - Теперь вы, значит, не либерал, а консерватор.
  - Консерватор, ваше превосходительство.
  
  9. Когда Передонов вернулся домой, он застал Варвару в гостиной с книгой в руках, что бывало редко. Варвара читала поваренную книгу, единственную, которую она иногда открывала.
  Многого в книге она не умела понять, и все то, что вычитывала из нее и хотела применить, ей не удавалось: никак ей было не сладить с отношениями составных частей кушаний, так как эти отношения давались в книге на 6 или 12 персон, а ей надо было готовить на две или на три персоны, редко больше. Но все же она иногда делала кушанья по книге. Книга была старая, трепаная, в черном переплете. Черный переплет бросился в глаза Передонову и привел его в уныние.
  - Что ты читаешь, Варвара? - сердито спросил он.
  - Что, известно что, поварскую книгу, - ответила Варвара, - мне глупые книги некогда читать.
  - Зачем поварская книга? - с ужасом спросил Передонов.
  - Как зачем? кушанье буду готовить, тебе же, ты все привередничаешь, - объясняла Варвара, усмехаясь с видом горделивым и самодовольным.
  - По черной книге я не стану есть! - решительно заявил Передонов, быстро выхватил из рук у Варвары книгу и унес ее в спальню.
  "Черная книга! Да еще по ней обеды готовить! - думал он со страхом. - Тогда только недоставало, чтобы ею открыто пытались извести чернокнижием! Необходимо ее уничтожить", - думал он, не обращая внимания на дребезжащее ворчанье Варвары.
  Но как уничтожить? Сжечь? Но еще оно, пожалуй, пожар сделает. Утопить? Выплывет, конечно, и кому еще попадет! Забросить? Найдут. Нет, самое лучшее - отрывать по листу и потихоньку уносить для разной надобности, а потом уже, когда она вся выйдет, черный переплет сжечь. На том он и успокоился. Но как быть с Варварою? Заведет новую чародейную книгу. Нет, надо Варвару наказать хорошенько.
  Передонов отправился в сад, наломал там березовых прутьев и, угрюмо поглядывая на окна, принес их в спальню. Потом крикнул, приотворив дверь в кухню:
  - Клавдюшка, позови барыню в спальню, и сама приходи.
  Скоро Варвара и Клавдия вошли. Клавдия первая увидела розги и захихикала.
  - Ложись, Варвара! - приказал Передонов.
  Варвара завизжала и бросилась к двери.
  - Держи, Клавдюшка! - кричал Передонов.
  Вдвоем разложили Варвару на кровати. Клавдия держала, Передонов порол, Варвара рыдала отчаянно и просила прощения.
  
  10. За дверью раздавались тихие детские голоса, слышался серебристый Лизин смех.
  Гудаевская шепнула:
  - Вы тут пока постойте, за дверью, чтоб он пока не знал.
  Передонов зашел, в глухой угол коридора и прижался к стене. Гудаевская порывисто распaхнула дверь и вошла в детскую. Сквозь узкую щель у косяка Передонов увидел, что Антоша сидел у стола, спиной к двери, рядом с маленькой девочкой в белом платьице. Ее кудри касались его щеки и казались темными, потому что Передонову видна была только затененная их часть. Ее рука лежала на Антошином плече. Антоша вырезал для нее что-то из бумаги, - Лиза смеялась от радости. Передонову было досадно, что здесь смеются: мальчишку пороть надо, а он сестру забавляет вместо того, чтобы каяться да плакать. Потом злорадное чувство охватило его: вот сейчас ты завопишь, подумал он об Антоше и утешился.
  Антоша и Лиза обернулись на стук отворившейся двери, - румяную щеку и коротенький Лизин нос из-под длинных и прямых прядей волос увидел Передонов из своего убежища, увидел и простодушно-удивленное Антошино лицо.
  Мать порывисто подошла к Антоше, нежно обняла его за плечики и сказала бодро и решительно:
  - Антоша, миленький, пойдем. А ты, Марьюшка, Побудь с Лизой, - сказала oна, обращаясь к няньке, которой не видно было Передонову.
  Антоша встал неохотно, а Лиза запищала на то, что он еще не кончил.
  - После, после он тебе вырежет, - сказала ей мать и повела сына из комнаты, все держа его за плечи.
  Антоша еще не знал, в чем дело, но уже решительный вид матери испугал его и заставил подозревать что-то страшное.
  Когда вышли в коридор и Гудаевская закрыла дверь, Антоша увидел Передонова, испугался и рванулся назад. Но мать крепко ухватила его за руку и быстро повлекла по коридору, приговаривая:
  - Пойдем, пойдем, миленький, я тебе розочек дам. Твоего oтца тирана нет дома, я тебя накажу розочками, голубчик, это тебе полезно, миленький.
  Антоша заплакал и закричал:
  - Да я же не шалил, да за что же меня наказывать!
  - Молчи, молчи, миленький! - сказала мать, шлепнула его ладонью по затылку и впихнула в спальню.
  Передонов шел за ними и что-то бормотал, тихо и сердито.
  В спальне приготовлены были розги. Передонову не понравилось, что они жиденькие и коротенькие.
  "Дамские", - cердито подумал он.
  Мать быстро села на стул, поставила перед собой Антошу и принялась его расстегивать. Антоша, весь красный, с лицом, облитым слeзaми, закричал, вертясь в ее руках и брыкаясь ногами:
  - Мамочка, мамочка, прости, я ничего такого не буду делать!
  - Ничего, ничего, голубчик, - отвечала мать, - раздевайся скорее, это тебе будет очень полезно. Ничего, не бойся, это заживет скоро, - утешала она и проворно раздевала Антошу.
  Полураздетый Антоша сопротивлялся, брыкался ногами и кричал.
  - Помогите, Ардальон Борисович, - громким шопотом сказала Юлия Петровна, - это такой разбойник, уж я знала, что мне одной с ним не справиться.
  Передонов взял Антошу за ноги, а Юлия Петровна принялась сечь его.
  - Не ленись, не ленись! - приговаривала она.
  - Не лягайся, не лягайся! - повторял за ней Передонов.
  - Ой, не буду, ой, не буду! - кричал Антоша. Гудаевская работала так усердно, что скоро устала.
  - Ну, будет, миленький, - сказала она, отпуская Антошу, - довольно, я больше не могу, я устала.
  - Если вы устали, так я могу еще посечь, - сказал Передонов.
  - Антоша, благодари, - сказала Гудаевская, - благодари, шаркни ножкой. Ардальон Борисович еще тебя посечет розочками. Ляг ко мне на коленочки, миленький.
  Она передала Передонову пучок розог, опять привлекла к себе Антошу и уткнула его головой в колени. Передонов вдруг испугался: ему показалось, что Антоша вырвется и укусит.
  - Ну, на этот раз будет, - сказал он.
  - Антоша, слышишь? - спросила Гудаевская, подымая Антошу за уши. - Ардальон Борисович тебя прощает. Благодари, шаркни ножкой, шаркни. Шаркни и одевайся,
  Антоша, рыдая, шаркнул ножкой, оделся, мать взяла его за руку и вывела в коридор.
  - Подождите. - шепнула она Передонову, - мне еще надо с вами поговорить.
  Она увела Антошу в детскую, где уже няня уложила Лизу, и велела ему ложится cпать. Потом вернулась в спальню. Передонов угрюмо сидел на стуле среди комнаты. Гудаевская сказала:
  - Я так вам благодарна, так благодарна, не могу сказать. Вы поступили так благородно, так благородно. Это муж должен был бы сделать, а вы заменили мужа. Он стоит того, чтобы я наставила ему рога; если он допускает, что другие исполняют его обязанности, то пусть другие имеют и его права.
  Она порывисто бросилась на шею Передонова и прошептала:
  - Приласкайте меня, миленький!
  И потом еще сказала несколько непередаваемых слов. Передонов тупо удивился, однако охватил руками ее стан, поцеловал ее в губы, - и она впилась в его губы долгим, жадным поцелуем. Потом она вырвалась из его рук, метнулась к двери, заперла ее на ключ и быстро принялась раздеваться.
  
  11. Антоша Гудаевский уже спал, когда отец вернулся из клуба. Утром, когда Антоша Гудаевский уходил в гимназию, отец еще спал. Антоша увидел отца только днем. Он потихоньку от матери забрался в отцов кабинет и пожаловался на то, что его высекли. Гудаевский рассвирепел, забегал по кабинету, бросил со стола на пол несколько книг и закричал страшным голосом:
  - Подло! Гадко! Низко! Омерзительно! К чорту на рога! Кошке под хвост! Караул!
  Потом он накинулся на Антошу, спустил ему штанишки, осмотрел его тоненькое тело, испещренное розовыми узкими полосками, и вскрикнул пронзительным голосом;
  - География Европы, издание семнадцатое!
  Он подхватил Антошу на руки и побежал к жене. Антоше было неудобно и стыдно, и он жалобно пищал.
  Юлия Петровна погружена была в чтение романа. Заслышав издали мужнины крики, она догадалась, в чем дело, вскочила, бросила книгу на пол и забегала по горнице, развеваясь пестрыми лентами и сжимая сухие кулачки.
  Гудаевский бурно ворвался к ней, распахнув дверь ногою.
  - Это что? - закричал он, поставил Антошу на пол и показал ей его открытое тело.- Откуда этакая живопись! Юлия Петровна задрожала от злости и затопала ногами.
  - Высекла, высекла! - закричала она, - вот и высекла!
  - Подло! Преподло! Анафемски расподло! - кричал Гудаевский, - как ты осмелилась без моего ведома?
  - И еще высеку, на зло тебе высеку, - кричала Гудаевская, - каждый день буду сечь.
  Антоша вырвался и, застегиваясь на ходу, убежал, а отец с матерью остались ругаться. Гудаевский подскочил к жене и дал ей пощечину. Юлия Петровна взвизгнула, заплакала, закричала:
  - Изверг! Злодей рода человеческого! В гроб вогнать меня хочешь!
  Она изловчилась, подскочила к мужу и хлопнула его по щеке.
  - Бунт! Измена! Караул! - закричал Гудаевский. И долго они дрались, - все наскакивали друг на друга. Наконец устали. Гудаевская села на пол и заплакала.
  - Злодей! Загубил ты мою молодость, - протяжно и жалобно завопила она.
  Гудаевский постоял перед нею, примерился было хлопнуть ее по щеке, да передумал, тоже сел на пол против жены и закричал:
  - Фурия! Мегера! Труболетка бесхвостая! Заела ты мою жизнь!
  - Я к маменьке поеду, - плаксиво сказала Гудаевская.
  - И поезжай, - сердито отвечал Гудаевский,- очень рад буду, провожать буду, в сковороды бить буду,. на губах персидский марш сыграю.
  Гудаевский затрубил в кулак резкую и дикую мелодию.
  - И детей возьму! - крикнула Гудаевская.
  - Не дам детей! - закричал Гудаевский. Они разом вскочили на ноги и кричали, размахивая руками:
  - Я вам не оставлю Антошу, - кричала жена.
  - Я вам не отдам Антошу, - кричал муж.
  - Возьму!
  - Не дам!
  - Испортите, избалуете, погубите!
  - Затираните!
  Сжали кулаки, погрозили друг другу и разбежались, - она в спальню, он в кабинет. По всему дому пронесся стук двух захлопнутых дверей.
  Антоша сидел в отцовом кабинете. Это казалось ему самым удобным, безопасным местом. Гудаевскнй бегал по кабинету и повторял:
  - Антоша, я не дам тебя матери, не дам.
  - Ты отдай ей Лизочку, - посоветовал Антоша. Гудаевский остановился, хлопнул себя ладонью по лбу и крикнул:
  - Идея!
  Он выбежал из кабинета. Антоша робко выглянул в коридор и увидел, что отец пробежал в детскую. Оттуда послышался Лизин плач и испуганный нянькин голос. Гудаевский вытащил из детской за руку навзрыд плачущую, испуганную Лизу, привел ее в спальню, бросил матери и закричал:
  - Вот тебе девчонка, бери ее, а сын у меня остается на основании семи статей семи частей свода всех уложений.
  И он убежал к себе, восклицая дорогой:
  - Шутка! Довольствуйся малым, секи понемножку! Ого-го-го!
  Гудаевская подхватила девочку, посадила ее к себе на колени и принялась утешать. Потом вдруг вскочила, схватила Лизу за руку и быстро повлекла ее к отцу. Лиза опять заплакала.
  Отец и сын услышали в кабинете приближающийся по коридору Лизин рев. Они посмотрели друг на друга в изумлении.
  - Какова? - зашептал отец,- не берет! К тебе подбирается.
  Антоша полез под письменный стол. Но в это время уже Гудаевская вбежала в кабинет, бросила Лизу отцу, вытащила сына из-под стола, ударила его по щeке, схватила за руку и повлекла за собою, крича:
  - Пойдем, голубчик, отец твой - тиран. Но тут и отец спохватился, схватил мальчика за другую руку, ударил его по другой щеке и крикнул:
  - Миленький, не бойся, я тебя никому не отдам.
  Отец и мать тянули Антошу в разные стороны и быстро бегали кругом. Антоша между ними вертелся волчком и в ужасе кричал:
  - Отпустите, отпустите, руки оборвете.
  Как-то ему удалось высвободить руки, так что у отца и у матери остались в руках только рукава от его курточки. Но они не замечали этого и продолжали яростно кружить Антошу. Он кричал отчаянным голосом:
  - Разорвете! В плечах трещит! Ой-ой-ой, рвете, рвете! Разорвали!
  И точно, отец и мать вдруг повалились в обе стороны на пол, держа в руках по рукаву от Антошиной курточки. Антоша убежал с отчаянным криком:
  - Разорвали, что же это такое!
  Отец и мать, оба вообразили, что оторвали Антошины руки. Они завыли от страха, лежа на полу:
  - Антосю разорвали!
  Потом вскочили и, махая друг на друга пустыми рукавами, стали кричать наперебой:
  - За доктором! Убежал! Где его руки! Ищи его руки!
  Они оба заёрзали на полу, рук не нашли, сели друг против друга и, воя от страха и жалости к Антоше, принялись хлестать друг друга пустыми рукавами, потом подрались и покатились по полу. Прибежали горничная и нянька и розняли господ.
  
   12. После обеда Передонов лег спать, как всегда, если не шел на биллиард. Во сне ему снились все бараны да коты, которые ходили вокруг него, блеяли и мяукали внятно, но слова у них были все поганые, и бесстыже было все, что они делали.
  Выспавшись, отправился он к купцу Творожкову, отцу двух гимназистов, жаловаться на них. Он был уже разлакомлен успехом прежних посещений, и казалось ему, что и теперь будет удача. Творожков - человек простой, ученый на медные деньги, сам разжился, вид у него суровый, говорит он мало, держит себя строго и важно; мальчики его, Вася и Володя, боятся его, как огня. Конечно, он им задаст такую порку, что чертям тошно станет.
  И, видя, как сурово и молчаливо выслушивает Творожков его жалобы, Передонов все более утверждался в этой своей уверенности. Мальчики, четырнадцатилетний Вася и двенадцатилетний Володя, стояли, как солдатики, вытянувшись перед отцом, но Передонова удивляло и досадовало то, что они спокойно смотрят и не обнаруживают страха. Когда Передонов кончил и замолчал, Творожков внимательно посмотрел на сыновей. Они еще более вытянулись и смотрели прямо на отца.
  - Идите, - сказал Творожков.
  Мальчики поклонились Передонову и вышли. Творожков обратился к Передонову:
  - Много чести для нас, милостивый государь, что вы изволили так побеспокоиться относительно моих сыновей. Только мы наслышаны, что вы и ко многим другим также ходите и тоже требуете, чтобы родители стегали своих мальчиков. Неужели у вас так вдруг в гимназии расшалились ребята, что и справы с ними нет? Все было хорошо, а тут вдруг порка да порка.
  - Коли они шалят, - смущенно пробормотал Передонов.
  - Шалят, - согласился Творожков, - уж это известное дело; они шалят, мы их наказываем. Только мне удивительно, - уж вы меня извините, милостивый государь, коли что не так скажу, - удивительно мне очень, что из всех учителей вы один так себя утруждаете, и таким, с позволения сказать, неподходящим занятием. Своего сына, известно, когда постегаешь, - что ж делать, коли заслужит, а чужим-то мальчикам под рубашки заглядывать как будто бы оно для вас и лишнее дело будет.
  - Для их же пользы, - сердито сказал Передонов.
  - Эти порядки нам хорошо известны, - возразил сейчас же Творожков, не давая ему продолжать, - провинится гимназист, его в гимназии накажут, как по правилам следует; коли ему неймется, родителям дадут знать или там в гимназию вызовут, классный наставник или там инспектор скажет, в чем его вина; а уж как с ним дома поступить, это родители сами знают, по ребенку глядя, ну и опять же по вине. А чтобы учитель там какой сам от себя ходил по домам да требовал, чтобы пороли мальчиков, таких порядков нет. Сегодня это вы пришли, завтра другой придет, послезавтра - третий, а я каждый день своих сыновей драть буду? Нет уж, слуга покорный, это не дело, и вы, милостивый государь, стыдитесь таким несообразным делом заниматься. Стыдно-с!
  Творожков встал и сказал:
  - Полагаю, что больше нам не о чем беседовать.
  - Вот вы как поговариваете? - угрюмо сказал Передонов, смущенно подымаясь с своего кресла.
  - Да-с, вот так, - ответил Творожков, - уж вы меня извините.
  - Нигилистов растить хотите, - злобно говорил Передонов, неловко пятясь к двери,- донести на вас надо.
  - Мы и сами донести умеем, - спокойно отвечал Творожков.
  Этот ответ поверг Передонова в ужас. О чем собирается донести Творожков? Может быть, во время разговора, думал Передонов, я что-нибудь сболтнул, проговорился, а он и подцепил. У него, может быть, под диваном такая машинка стоит, что все опасные слова записывает. Передонов в ужасе бросил взгляд под диван, - и там, показалось ему, зашевелилось что-то маленькое, серенькое, зыбкое, дрожащее издевающимся смешком. Передонов задрожал. Не надо только выдавать себя, - пронеслась в его голове быстрая мысль.
  - Дудки, меня не поймаешь! - крикнул он Творожкову и поспешно пошел из комнаты.
  
  13. Конечно, Передонов этого не заметил. Он был весь поглощен своею радостью.
  Марта вернулась в беседку, когда уже Передонов ушел. Она вошла в нее с некоторым страхом: что-то скажет Вершина.
  Вершина была в досаде: до этой поры она еще не теряла надежды пристроить Марту за Передонова, самой выйти за Мурина, - и вот все нарушено. Она быстро и негромко сыпала укоризненными словами, поспешно пускала клубы табачного дыма и сердито поглядывала на Марту.
  Вершина любила поворчать. Вялые причуды, потухающая, вялая похоть поддерживали в ней чувство тупого недовольства, и оно выражалось всего удобнее ворчаньем. Сказать вслух - вышло бы ясный вздор, а ворчать, все нелепое изливается через язык, - и не заметишь ни сама, ни другие несвязности, противоречий, ненужности всех этих слов.
  Марта, может быть, только теперь поняла, насколько Передонов ей противен после всего, что случилось с ним и из-за него. Марта мало думала о любви. Она мечтала о том, как выйдет замуж и будет вести хорошо хозяйство. Конечно, для этого надо, чтобы кто-нибудь влюбился в нее, и об этом ей было приятно тогда подумать, но это было не главное.
  Когда Марта мечтала о своем хозяйстве, то ей представлялось, что у нее будет точь-в точь такой же дом и сад и огород, как у Вершиной. Иногда ей сладко-мечталось, что Вершина все это ей подарила и сама оставалась жить у нее, курить папиросы и журить ее за леность.
  - Не сумели заинтересовать, - сердито и часто говорила Вершина, - сидели всегда пень-пнем. Чего вам еще надо! Молодец мужчина, кровь с молоком. Я о вас забочусь, стараюсь, вы бы хоть это ценили и понимали, - ведь для вас же, так и вы бы с вашей стороны хоть чем-нибудь его завлекли.
  - Что ж мне ему навязываться, - тихо сказала Марта, - я ведь не Рутиловская барышня.
  - Гонору много, шляхта голодраная! - ворчала Вершина.
  - Я его боюсь, я за Мурина лучше выйду, - сказала Марта
  - За Мурина! Скажите, пожалуйста! Уж очень вы много себе воображаете! За Мурина! Возьмет ли еще он вас. Что он вам иногда ласковые слова говорил, так это еще, может быть, и вовсе не для вас. Вы еще и не стоите такого жениха, - солидный, степенный мужчина. Покушать любишь, а подумать - голова болит..
  Марта ярко покраснела: она любила есть и могла есть часто и много. Воспитанная на деревенском воздухе, в простых и грубых трудах, Марта считала обильную и сытую еду одним из главных условий людского благополучия.
  Вершина вдруг метнулась к Марте, ударила ее по щеке своею маленькою сухою ручкой и крикнула:
  - На колени, негодяйка.
  Марта, тихо всхлипывая, встала на колени и сказала:
  - Простите Н. А.
  - Целый день продержу на коленях, - кричала Вершина, - да платье тереть не изволь, оно деньги плачено, на голые колени стань, платье подыми, а ноги разуй, - не велика барыня. Вот погоди, еще розгами высеку.
  Марта, послушно присев на краешек скамейки, поспешно разулась, обнажила колени и стала на голые доски. Ей словно нравилось покоряться и знать, что ее отношениям к этому тягостному делу наступает конец. Накажут, подержат на коленях, может быть, даже высекут, и больно, а потом все же простят, и все это будет скоро, сегодня же.
  Вершина ходила мимо тихо стоящей на коленях Марты и чувствовала жалость к ней и обиду на то, что она хочет выйти за Мурина. Ей приятнее было бы выдать Марту за Передонова или за кого другого, а Мурина взять себе. Мурин ей весьма нравился, - большой, толстый, такой добрый, привлекательный. Вершина думала, что она больше подходила бы для Мурина, чем Марта. Что Мурин так засматривается на Марту и прельщается ею, - так это бы прошло. А теперь - теперь Вершина понимала, что Мурин будет настаивать на том, чтобы Марта вышла за него, и мешать этому Вершина не хотела: какая-то словно материнская жалость и нежность к этой девушке овладевала ею, и она думала, что принесет себя в жертву и уступит Марте Мурина. И эта жалость к Марте заставляла ее чувствовать себя доброй и гордиться этим, - и в то же время боль от погибшей надежды выйти за Мурина жгла ее сердце желанием дать Марте почувствовать всю силу своего гнева и своей доброты и всю вину Марты.
  Вершиной тем-то особенно и нравились Марта и Владя, что им можно было приказывать, ворчать на них, иногда наказать их. Вершина любила власть, и ей очень льстило, когда провинившаяся в чем-нибудь Марта по ее приказанию беспрекословно становилась на колени.
  - Я все для вас делаю, - говорила она. - Я еще и сама не старуха, я еще и сама могла бы пожить в свое удовольствие и выйти замуж за доброго и солидного человека, чем вам женихов разыскивать. Но я о вас больше забочусь, чем о себе. Одного жениха упустили, теперь я для вас, как для малого ребенка, другого должна приманивать, а вы опять будете фыркать и этого отпугаете.
  - Кто-нибудь женится,- стыдливо сказала Марта, - я не урод, а чужих женихов мне не надо.
  - Молчать! - прикрикнула Вершина. - Не урод! Я, что ли, урод! Наказана, да еще разговасиваешь. Видно, мало. Да и, конечно, надо тебя, миленькая, хорошенько пробрать, чтоб ты слушалась, делала, что велят, да не умничала. С глупа ума умничать - толку не жди. Ты, мать моя, сперва научись сама жить, а теперь в чужих платьях еще ходишь, так будь поскромнее, да слушайся, а то ведь не на одного Владю розги найдутся.
  Марта дрожала и смотрела, жалко поднимая заплаканное и покрасневшее лицо, с робкою, молчаливою мольбою в глаза Вершиной. В ее душе было чувство покорности и готовности сделать все, что велят, перенести все, что захотят с нею сделать, - только бы узнать, угадать, чего от нее хотят. И Вершина чувствовала свою власть над этою девушкою, и это кружило ей голову, и какое-то нежно-жестокое чувство говорило в ней, что надо обойтись с Мартой с родительской суровостью, для ее же пользы.
  "Она привыкла к побоям, - думала она, - без этого им урок не в урок, одних слов не понимают; они уважают только тех, кто их гнет".
  - Пойдем-ка, красавица, домой, - сказала она Марте, улыбаясь, - вот я тебя там угощу отличными розгами.
  Марта заплакала снова, но ей стало радостно, что дело идет к концу. Она поклонилась Вершиной в ноги и сказала:
  - Вы мне - как мать родная, я вам так много oбязана.
  - Ну, пошла, - сказала Вершина, толкая ее в плечо.
  Марта покорно встала и пошла босиком за Вершиной. Под одной березой Вершина остановилась и с усмешкой глянула на Марту.
  - Прикажете нарвать? - спросила Марта.
  - Нарви, - сказала Вершина, - да хорошеньких.
  Марта принялась рвать ветки, выбирая подлиннее и покрепче, и обрывала с них листья, а Вершина с усмешкой смотрела на нее.
  - Довольно, - сказала она наконец и пошла к дому.
  Марта шла за нею и несла громадный пук розог. Владя повстречался с ними и испуганно посмотрел на Вершину.
  - Вот я твоей сестрице сейчас розог дам, - сказала ему Вершина, - а ты мне ее подержишь, пока я ее наказывать буду.
  Но, придя домой, Вершина передумала: она села в кухне на стул. Марту поставила перед собой на колени, нагнула ее к себе на колени, подняла сзади ее одежды, взяла ее руки и велела Владе ее сечь. Владя, привыкший к розгам, видевший не раз дома, как отец сек Марту, хоть и жалел теперь сестру, но думал, что если наказывают, то надо делать это добросовестно, - и потому стегал Марту изо всей своей силы, аккуратно считая удары. Пребольно было ей, и она кричала голосом, полузаглушенным своею одеждою и платьем Вершиной. Она старалась лежать смирно, но против ее воли ее голые ноги двигались по полу все сильнее, и наконец она стала отчаянно биться ими. Уже тело ее покрылось рубцами и кровяными брызгами. Вершиной стало трудно ее держать.
  - Подожди, - сказала она Владе, - свяжи-ка ей ноги покрепче.
  Владя принес откуда-то веревку. Марта была крепко связана, положена на скамейку, прикручена к ней веревкой. Вершина и Владя взяли по розге и еще долго секли Марту с двух сторон. Владя попрежнему старательно считал удары, вполголоса, а десятки говорил вслух. Марта кричала звонко, с визгом, захлебываясь, - визги ее стали хриплыми и прерывистыми. Наконец, когда Владя досчитал до ста, Вершина сказала:
  - Ну, будет с нее. Теперь будет помнить.
  Марту развязали и помогли ей перейти на ее постель. Она слабо взвизгивала и стонала.
  Два дня не могла она встать с постели. На третий день встала, с трудом поклонилась в ноги Вершиной и, поднимаясь, застонала и заплакала.
  - Для твоей же пользы, - сказала Вершина.
  - Ох, я это понимаю. - отвечала Марта и опять поклонилась в ноги, - и вперед не оставьте, будьте вместо матери, а теперь помилуйте, не сердитесь больше.
  - Ну, бог с тобой, я тебя прощаю, - сказала Вершина, протягивая Марте руку.
  Марта ее поцеловала.

Категория: Книги | Добавил: Armush (27.11.2012)
Просмотров: 625 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа