Сологуб Федов - Мелкий бес

епрятать. Передонов сказал:

  - Вот Грушина тут есть такая.

  - Знаю, шельма первостатейная, - кратко решил Авиновицкий.

  - Она все к нам ходит, - жаловался Передонов, - и все вынюхивает. Она жадная, ей все давай. Может быть, она хочет, чтоб я ей деньгами заплатил, чтоб она не донесла, что у меня Писарев был. А может быть, она хочет за меня замуж. Но я не хочу платить, и у меня есть другая невеста, - пусть доносит, я не виноват. А только мне неприятно, что выйдет история, и это может повредить моему назначению.

  - Она - известная шарлатанка,- сказал прокурор. - Она тут гаданьем занялась было, дураков морочила, да я сказал полиции, что это надо прекратить. На этот раз были умны, послушались.

  - Она и теперь гадает,- сказал Передонов,- на картах мне раскладывала, все дальняя дорога выходила да казенное письмо.

  - Она знает, кому что сказать. Вот, погодите, она будет петли метать, а потом и пойдет деньги вымогать. Тогда вы прямо ко мне. Я ей всыплю сто горячих, - сказал Авиновицкий любимую свою поговорку.

  Не следовало принимать ее буквально, - это обозначало просто изрядную головомойку.

  Так обещал Авиновицкий свою защиту Передонову. Но Передонов ушел от него, волнуемый

  неопределенными страхами; их укрепляли в нем громкие, грозные речи Авиновицкого.

  Каждый день так делал Передонов по одному посещению перед обедом, - больше одного не успевал, потому что везде надо было вести обстоятельные объяснения. Вечером по обыкновению отправлялся играть на биллиарде.

  Попрежнему ворожащими зовами заманивала его Вершина, попрежнему Рутилов выхвалял сестер. Дома Варвара уговаривала его скорее венчаться, - но никакого решения не принимал он. "Конечно, - думал он иногда, - жениться бы на Варваре всего выгоднее, - ну, а вдруг княгиня обманет? В городе станут смеяться", - думал он, и это останавливало его.

  Преследование невест, зависть товарищей, более сочиненная им самим, чем действительная, чьи-то подозреваемые им козни - все это делало его жизнь скучною и печальною, как эта погода, которая несколько дней под ряд стояла хмурая и часто разрешалась медленными, скучными, но долгими и холодными дождями. Скверно складывалась жизнь, чувствовал Передонов, - но он думал, что вот скоро сделается он инспектором, и тогда все переменится к лучшему.

  

  Х

  

  В четверг Передонов отправился к предводителю дворянства.

  Предводителев дом напоминал поместительную дачу где-нибудь в Павловске или в Царском Селе, дачу, вполне пригодную и для зимнего жилья. Не била в глаза роскошь, но новизна

  многих вещей казалась преувеличенно излишнею. Александр Михайлович Верига ждал Передонова в кабинете. Он сделал так, как будто торопится итти навстречу к гостю и только случайно не успел встретить его раньше.

  Верига держался необычайно прямо, даже и для отставного кавалериста. Говорили, что он носит корсет. Лицо, гладко выбритое, было однообразно румяно, как бы покрашено. Голова острижена под самую низкостригущую машинку, - прием, удобный для смягчения плеши. Глаза серые, любезные и холодные. В обращении он был со всеми весьма любезен, во взглядах решителен и строг. Во всех движениях чувствовалась хорошая военная выправка, и замашки будущего губернатора иногда проглядывали.

  Передонов объяснял ему, сидя против него у дубового резного стола:

  - Вот обо мне всякие слухи ходят, так я, как дворянин, обращаюсь к вам. Про меня всякий вздор говорят, ваше превосходительство, чего и не было.

  - Я ничего не слышал, - отвечал Верига и, выжидательно и любезно улыбаясь, упирал в Передонова серые внимательные глаза.

  Передонов упорно смотрел в угол и говорил:

  - Социалистом я никогда не был, а что там иной раз, бывало, скажешь лишнее, так ведь это в молодые годы кто не кипятится. А теперь я ничего такого не думаю.

  - Так вы таки были большим либералом? - с любезною улыбкою спросил Верига. - Конституции желали, не правда ли? Все мы в молодости желали конституции. Не угодно ли?

  Верига подвинул Передонову ящик с сигарами. Передонов побоялся взять и отказался; Верига закурил.

  - Конечно, ваше превосходительство, - признался Передонов, - в университете и я, но только я и тогда хотел не такой конституции, как другие.

  - А именно? - с оттенком приближающегося неудовольствия в голосе спросил Верига.

  - А чтоб была конституция, но только без парламента, - объяснил Передонов, - а то в парламенте только дерутся.

  Веригины серые глаза засветились тихим восторгом.

  - Конституция без парламента! - мечтательно сказал он. - Это, знаете ли, практично.

  - Но и то это давно было, - сказал Передонов, - а теперь я ничего.[8]

  И он с надеждою посмотрел на Веригу. Верига выпустил изо рта тоненькую струйку дыма, помолчал и оказал медленно:

  - Вот вы - педагог, а мне приходится, по моему положению в уезде, иметь дело и со школами. С вашей точки зрения вы каким школам изволите отдавать предпочтение: церковно ли приходским или этим, так называемым земским?

  Верига отряхнул пепел с сигары и прямо уставился в Передонова любезным, но слишком внимательным взором. Передонов нахмурился, глянул по углам и сказал:

  - Земские школы надо подтянуть.

  - Подтянуть, - неопределенным тоном повторил Верига, - так-с.

  И он опустил глаза на свою тлеющую сигару, словно приготовляясь слушать долгие объяснения.

  - Там учителя - нигилисты, - говорил Передонов, - а учительницы в бога не верят. Они в церкви стоят и сморкаются.

  Верига быстро глянул на Передонова, улыбнулся и сказал:

  - Ну, это, знаете ли, иногда необходимо.

  - Да, но она точно в трубу, так что певчие смеются, - сердито говорил Передонов. - Это она нарочно. Это Скобочкина такая есть.

  - Да, это нехорошо, - сказал Верига, - но у Скобочкиной это больше от невоспитанности. Она девица вовсе без манер, но учительница усердная. Но, во всяком случае, это нехорошо. Надо ей сказать.

  - Она и в красной рубахе ходит. А иногда так даже босая ходит, и в сарафане. С мальчишками в козны играет. У них в школах очень вольно, - продолжал Передонов, - никакой дисциплины. Они совсем не хотят наказывать. А с мужицкими детьми так нельзя, как с дворянскими. Их стегать надо.

  Верига спокойно посмотрел на Передонова, потом, как бы испытывая неловкость от услышанной им бестактности, опустил глаза и сказал холодным, почти губернаторским тоном:

  - Должен сказать, что в учениках сельских школ я наблюдал многие хорошие качества. Несомненно, что в громадном большинстве случаев они вполне добросовестно относятся к своей работе. Конечно, как и везде у детей, бывают проступки. Вследствие неблаговоспитанности окружающей среды эти проступки могут принять там довольно грубые формы, тем более, что в сельском населении России вообще мало развиты чувства долга и чести и уважения к чужой собственности. Школа обязана к таким проступкам относиться внимательно и строго. Если все меры внушения исчерпаны или если проступок велик, то, конечно, следовало бы, чтобы не увольнять мальчика, прибегать и к крайним мерам. Впрочем, это относится и ко всем детям, даже и к дворянским. Но я вообще согласен с вами в том, что в школах этого типа воспитание поставлено не совсем удовлетворительно. Госпожа Штевен в своей весьма, кстати, интересной книге... вы изволили читать?

  - Нет, ваше превосходительство, - смущенно сказал Передонов, - мне все некогда было, много работы в гимназии. Но я прочту.

  - Ну, это не так необходимо, - с любезною улыбкою сказал Верига, словно разрешая Передонову не читать этой книги. - Да, так вот госпожа Штевен рассказывает с большим возмущением, как двух ее учеников, парней лет по семнадцати, волостной суд приговорил к розгам. Они, видите ли, гордые, эти парни, - да мы, изволите ли видеть, намучились все, пока над ними тяготел позорный приговор, - его потом отменили. А я вам скажу, что на месте госпожи Штевен я постеснялся бы рассказывать на всю Россию об этом происшествии: ведь осудили-то их, можете себе представить, за кражу яблок. Прошу заметить, за кражу! А она еще пишет, что это - ее самые хорошие ученики. А яблоки, однако, украли! Хорошо воспитание! Остается только откровенно признаться, что право собственности мы отрицаем.

  Верига в волнении поднялся с места, сделал шага два, но тотчас же овладел собою и опять сел.

  - Вот если я сделаюсь инспектором народных училищ, я иначе поведу дело, - сказал Передонов.

  - А, вы имеете в виду? - спросил Верига.

  - Да, княгиня Волчанская мне обещала.

  Верига сделал приятное лицо.

  - Мне приятно будет вас поздравить. Не сомневаюсь, что в ваших руках дело выиграет.

  - А вот тут, ваше превосходительство, в городе болтают разные пустяки, - еще, может быть, кто-нибудь донесет в округ, помешают моему назначению, а я ничего такого.

  - Кого же вы подозреваете в распространении ложных слухов? - спросил Верига.

  Передонов растерялся и забормотал:

  - Кого же подозревать? Я не знаю. Говорят. А я собственно потому, что это может мне повредить по службе.

  Верига подумал, что ему и не надо знать, кто именно говорит: ведь он еще не губернатор. Он опять вступил в роль предводителя и произнес речь, которую Передонов выслушал, страшась и тоскуя:

  - Я благодарю вас за доверие, которое вы оказали мне, прибегая к моему (Верига хотел сказать "покровительству", но воздержался) посредничеству между вами и обществом, в котором, по вашим сведениям, ходят неблагоприятные для вас слухи. До меня эти слухи не дошли, и вы можете утешать себя тем, что распространяемые на ваш счет клеветы не осмеливаются подняться из низин городского общества и, так сказать, пресмыкаются во тьме и тайне. Но мне очень приятно, что вы, состоя на службе по назначению, однако столь высоко оцениваете одновременно и значение общественного мнения и достоинство занимаемого вами положения в качестве воспитателя юношества, одного из тех, просвещенным попечениям которых мы, родители, доверяем драгоценнейшее наше достояние, наших детей. Как чиновник вы имеете своего начальника в лице вашего достоуважаемого директора, но как член общества и дворянин вы всегда в праве рассчитывать на... содействие предводителя дворянства в вопросах, касающихся вашей чести, вашего человеческого и дворянского достоинства.

  Продолжая говорить, Верига встал и, упруго упираясь в край стола пальцами правой руки, глядел на Передонова с тем безразлично-любезным и внимательным выражением, с которым смотрят на толпу, произнося благосклонно-начальнические речи. Встал и Передонов и, сложа руки на животе, угрюмо смотрел ка ковер под хозяиновыми ногами. Верига говорил:

  - Я рад, что вы обратились ко мне и потому, что в наше время особенно полезно членам первенствующего сословия всегда и везде прежде всего помнить, что они - дворяне, дорожить принадлежностью к этому сословию, - не только правами, но и обязанностями и честью дворянина. Дворяне в России, как вам, конечно, известно, сословие по преимуществу служилое.

  Строго говоря, все государственные должности, кроме самых низких, разумеется, должны находиться в дворянских руках. Нахождение разночинцев на государственой службе составляет, конечно, одну из причин таких нежелательных явлений, как то, которое возмутило ваше спокойствие. Клевета и кляуза - орудие людей низшей породы, не воспитанных в добрых дворянских традициях. Но я надеюсь, что общественное мнение выскажется ясно и громко в вашу пользу, и вы можете вполне рассчитывать на все мое содействие в этом отношении.

  - Покорно благодарю, ваше превосходительство, - сказал Передонов, - так уж я буду надеяться.

  Верига любезно улыбнулся и не садился, давая понять, что разговор окончен. Сказав свою речь, он вдруг почувствовал, что это вышло вовсе некстати и что Передонов не кто иной, как трусливый искатель хорошего места, обивающий пороги в поисках покровительства. Он отпустил Передонова с холодным пренебрежением, которое привык чувствовать к нему за его непорядочную жизнь.

  Одеваясь при помощи лакея в прихожей и слыша доносящиеся издали звуки рояля, Передонов думал, что в этом доме живут по-барски, гордые люди, высоко себя ставят. "В губернаторы метит", - с почтительным и завистливым удивлением думал Передонов.

  На лестнице встретились ему возвращавшиеся с прогулки маленькие два предводителевы сына со своим наставником. Передонов посмотрел на них с сумрачным любопытством.

  "Чистые какие, - думал он, - даже в ушах ни грязинки. И бойкие такие, а сами, небось, вышколенные, по струнке ходят. Пожалуй, - думал Передонов, - их никогда и не стегают".

  И сердито посмотрел им вслед Передонов, а они быстро подымались по лестнице и весело разговаривали. И дивило Передонова, что наставник был с ними как равный, не хмурился и не кричал на них.

  Когда Передонов вернулся домой, он застал Варвару в гостиной с книгой в руках, что бывало редко. Варвара читала поварскую книгу,- единственную, которую она иногда открывала. Книга была старая, трепаная, в черном переплете. Черный переплет бросился в глаза Передонову и привел его в уныние.

  - Что ты читаешь, Варвара? - сердито спросил он.

  - Что? Известно что, поварскую книгу,- отвечала Варвара. - Мне пустяков некогда читать.

  - Зачем поварская книга? - с ужасом спросил Передонов.

  - Как зачем? Кушанье буду готовить тебе же, ты все привередничаешь, - объясняла Варвара, усмехаючись горделиво и самодовольно.

  - По черной книге я не стану есть! - решительно заявил Передонов, быстро выхватил из рук Варвары книгу и унес ее в спальню.

  "Черная книга! Да еще по ней обеды готовить! - думал он со страхом. - Того только недоставало, чтобы его открыто пытались извести чернокнижием! Необходимо уничтожить эту страшную книгу", - думал он, не обращая внимания на дребезжащее Варварино ворчанье.[9]

  В пятницу Передонов был у председателя уездной земской управы.

  В этом доме все говорило, что здесь хотят жить попросту, по-хорошему и работать на общую пользу. В глаза метались многие вещи, напоминающие о деревенском и простом: кресло с дугою-спинкою и топориками-ручками, чернильницы в виде подковы, пепельница-лапоть. В зале много мерочек - на окнах, на столах, на полу - с образцами разного зерна, и кое-где куски "голодного" хлеба, - скверные глыбы, похожие на торф. В гостиной - рисунки и модели сельскохозяйственных машин. Кабинет загромождали шкапы с книгами о сельском хозяйстве и о школьном деле. На столе - бумаги, печатные отчеты, картонки с какими-то разной величины карточками. Много пыли и ни одной картины.

  Хозяин, Иван Степанович Кириллов, очень беспокоился, как бы, с одной стороны, быть любезным, европейски-любезным, но, с другой стороны, не уронить своего достоинства хозяина в уезде. Он весь был странный и противоречивый, как бы спаянный из двух половинок. По всей его обстановке было видно, что он много и с толком работает. А на него самого посмотришь, и кажется, что вся эта земская деятельность для него только лишь забава и ею занят он пока, а настоящие его заботы где-то впереди, куда порою устремлялись его бойкие, но как бы не живые, оловянного блеска глаза. Как будто кем-то вынута из него живая душа и положена в долгий ящик, а на место ее вставлена не живая, но сноровистая суетилка.

  Он был невелик ростом, тонок, моложав, - так моложав и румян, что подчас казался мальчиком, приклеившим бороду и перенявшим от взрослых, довольно удачно, их повадки. Движения у него были отчетливые и быстрые. Здороваясь, он проворно кланялся и шаркал и скользил на подошвах щегольских башмачков. Одежду его хотелось назвать костюмчиком: серенькая курточка, батистовая нaкрахмаленная сорочка с отложным воротничком, веревочный синий галстук, узенькие брючки, серые чулочки. И разговор его, всегда отменно-вежливый, был тоже каким-то двояким: говорит себе степенно - и вдруг детски-простодушная улыбка, какая-нибудь мальчишеская ухватка, а через минуту, глядишь - опять уймется и скромничает. Жена его, женщина тихая и степенная, казавшаяся старше мужа, несколько раз при Передонове входила в кабинет и каждый раз спрашивала у мужа какие-то точные сведения об уездных делах.

  Хозяйство у них в городе шло запутанно, - постоянно приходили по делу и постоянно пили чай. И Передонову, едва он уселся, принесли стакан не очень теплого чая и булок на тарелке.

  До Передонова уже сидел гость. Передонов его знал, - да и кто в нашем городе кого не знает? Все друг другу знакомы, - только иные раззнакомились, поссорясь.

  То был земский врач Георгий Семенович Трепетов, маленький - еще меньше Кириллова - человек, с прыщавым лицом, остреньким и незначительным. На нем были синие очки, и смотрел он всегда вниз или в сторону, как бы тяготясь смотреть на себеседника. Он был необыкновенно честен и никогда не поступился ни одною своею копейкою в чужую пользу. Всех, находящихся на казенной службе, он глубоко презирал: еще руку подаст при встрече, но от разговоров упрямо уклонялся. За это он слыл светлою головою, как и Кириллов, хотя знал мало и лечил плохо. Все собирался опроститься и с этой целью присматривался, как мужики сморкаются, чешут затылки, утирают ладонью губы, и сам наедине подражал им иногда, - но все откладывал опрощение до будущего лета.

  Передонов и здесь повторил все привычные ему за последние дни пени на городские сплетни, на завистников, которые хотят помешать ему достигнуть инспекторского места. Кириллов сперва почувствовал себя польщенным этим обращением к нему. Он восклицал:

  - Да, вот вы теперь видите, какова провинциальная среда? Я всегда говорил, что единственное спасение для мыслящих людей - сплотиться, и я радуюсь, что вы пришли к тому же убеждению.

  Трепетов сердито и обиженно фыркнул. Кириллов посмотрел на него боязливо. Трeпетов презрительно сказал:

  - Мыслящие люди! - и опять фыркнул. Потом, помолчав немного, заговорил тоненьким, обиженным голосом:

  - Не знаю, могут ли мыслящие люди служить затхлому классицизму!

  Кириллов нерешительно сказал:

  - Но вы, Георгий Семенович, не берете в расчет, что не всегда от человека зависит избрать свою деятельность.

  Трепетов презрительно фыркнул, чем окончательно сразил любезного Кириллова, и погрузился в глубокое молчание.

  Кириллов обратился к Передонову. Услышав, что тот говорит об инспекторском месте, Кириллов забеспокоился. Ему показалось, что Передонов хочет быть инспектором в нашем уезде. А в уездном земстве назревало предположение учредить должность своего инспектора училищ, выбираемого земством и утверждаемого учебным начальством.

  Тогда инспектор Богданов, имевший в своем ведении школы трех уездов, переселился бы в один из соседних городов, и школы нашего уезда перешли бы к новому инспектору. Для этой должности был у земцев на примете человек, наставник учительской семинарии в ближайшем городке Сафате.

  - Там у меня есть протекция, - говорил Передонов, - а только вот здесь директор пакостит, да и другие тоже. Всякую ерунду распускают. Так уж, в случае каких справок об мне, я вот вас предупреждаю, что это все вздор обо мне говорят. Вы этим господам не верьте.

  Кириллов отвечал поспешно и бойко:

  - Мне, Ардальон Борисыч, нет времени особенно углубляться в городские отношения и слухи, я по горло завален делом. Если бы жена не помогала, то я не знаю, как бы справился. Я нигде не бываю, никого не вижу, ничего не слышу. Но я вполне уверен, что все это, что о вас говорят, - я ничего не слышал, поверьте чести, - все это вздор, вполне верю. Но это место не от одного меня зависит.

  - Вас могут спросить, - сказал Передонов.

  Кириллов посмотрел на него с удивлением и сказал:

  - Еще бы не спросили, конечно, спросят. Но дело в том, что мы имеем в виду...

  В это время на пороге показалась госпожа Кириллова и сказала:

  - Иван Степаныч, на минутку.

  Муж вышел к ней. Она озабоченно зашептала:

  - Я думаю, что этому субъекту лучше не говорить, что мы имеем в виду Красильникова. Этот субъект мне подозрителен, - он что-нибудь нагадит Красильникову.

  - Ты думаешь? - проворно прошептал Кириллов. - Да, да, пожалуй. Так неприятно.

  Он схватился за голову. Жена посмотрела на него с деловитым сочувствием и сказала:

  - Лучше совсем ничего ему об этом не говорить, как будто и места нет.

  - Да, да, ты права, - шептал Кириллов. - Но я побегу. Неловко.

  Он побежал в кабинет, и там стал усиленно шаркать и сыпать любезные слова Передонову.

  - Так уж вы, если что...- начал Передонов.

  - Будьте спокойны, будьте спокойны, буду иметь в виду, - быстро говорил Кириллов. - Мы это еще не вполне решили, этот вопрос.

  Передонов не понимал, о каком вопросе говорит Кириллов, и чувствовал тоску и страх. А Кириллов говорил:

  - Мы составляем школьную сеть. Из Петербурга выписали специалиста. Целое лето работали. Девятьсот рублей это нам обошлось. Удивительно тщательная работа: подсчитаны все расстояния, намечены все школьные пункты.

  И Кириллов долго и подробно рассказывал о школьной сети, то есть о разделении уезда на такие мелкие участки, со школою в каждом, чтобы из каждого селения школа была недалеко. Передонов ничего не понимал и запутывался тугими мыслями в словесных петлях сети, которую бойко и ловко плел перед ним Кириллов.

  Наконец ои распрощался и ушел, безнадежно тоскуя. В этом доме, - думал он, - его не захотели ни понять, ни даже выслушать. Хозяин молол что-то непонятное. Трепетов почему-то фыркал, хозяйка приходила, не любезничала и уходила, - странные люди живут в этом доме,- думал Передонов, - Потерянный день!

  

  XI

  

  В субботу Передонов собрался итти к исправнику. Этот хотя и не такая важная птица, как предводитель дворянства, - думал Передонов,- однако может навредить больше всех, а захочет, так он может и помочь своим отзывом перед начальством. Полиция - важное дело.

  Передонов вынул из картонки шапку с кокардою. Он решил, что отныне будет носить только ее. Хорошо директору носить шляпу, - он на хорошем счету у начальства, а Передонову еще надо добиться инспекторского места; нечего рассчитывать на протекцию, надо и самому во всем показывать себя с наилучшей стороны. Уже несколько дней назад, перед тем как начать свои походы по властям, он думал это, да только под руку попадалась шляпа. Теперь же Передонов устроил иначе: он шляпу швырнул на печь, - так-то вернее не попадется.

  Варвары не было дома, Клавдия мыла полы в горницах. Передонов вошел в кухню вымыть руки. На столе увидел он сверток синей бумаги, и из него высыпалось несколько изюминок. Это был фунт изюма, купленный для булки к чаю,- ее пекли дома. Передонов принялся есть изюм, как он был, не мытый и не чищенный, и съел весь фунт быстро и жадно, стоя у стола, озираясь на дверь, чтобы Клавдия не вошла невзначай. Потом тщательно свернул толстую синюю обертку, под сюртуком вынес ее в переднюю и там положил в карман в пальто, чтобы на улице выбросить и таким способом уничтожить следы.

  Он ушел. А Клавдия скоро хватилась изюма, испугалась, принялась искать, - но не нашла. Варвара вернулась, узнала о пропаже изюма и накинулась на Клавдию с бранью: она была уверена, что Клавдия съела изюм.

  На улице было ветрено и тихо. Лишь изредка набегали тучки. Лужи подсыхали. Небо бледно радовалось. Но тоскливо было на душе у Передонова.

  По дороге он зашел к портному, поторопить его, - скорее бы шил заказанную третьего дня новую форму.

  Проходя мимо церкви, Передонов снял шапку и трижды перекрестился, истово и широко, чтобы видели все, кто мог бы увидеть проходившего мимо церкви будущего инспектора. Прежде он этого не делал, но теперь надо держать ухо востро. Может быть, сзади идет себе тишком какой-нибудь соглядатай или за деревом таится кто-нибудь и наблюдает.

  Исправник жил на одной из дальних городских улиц. В воротах, распахнутых настежь, попался Передонову городовой, - встреча, наводившая в последние дни на Передонова уныние. На дворе видно было несколько мужиков, но не таких, как везде, - эти были какие-то особенные, необыкновенно смирные и молчаливые. Грязно было во дворе. Стояли телеги, покрытые рогожею.

  В темных сенях попался Передонову еще один городовой, низенький, тощий человек вида исполнительного, но все же унылого. Он стоял неподвижно и держал подмышкой книгу в кожаном черном переплете. Отрепанная босая девица выбежала из боковой двери, стащила пальто с Передонова и провела его в гостиную, приговаривая:

  - Пожалуйте, Семен Григорьевич сейчас выдут.

  В гостиной были низкие потолки. Они давили Передонова. Мебель тесно жалась к стенке. На полу лежали веревочные маты. Справа и слева из-за стены слышались шопоты и шорохи. Из дверей выглядывали бледные женщины и золотушные мальчики, все с жадными, блестящими глазами. Из шопота иногда выделялись вопросы и ответы погромче.

  - Принес. . .

  - Куда нести?

  - Куда поставить прикажете?

  - От Ермошкина, Сидора Петровича.

  Скоро вышел исправник. Он застегивал мундирный сюртук и сладко улыбался.

  - Извините, что задержал, - сказал он, пожимая руку Передонова обеими своими большими и загребистыми руками, - там разные посетители по делам. Служба наша такая, не терпит отлагательства.

  Семен Григорьевич Миньчуков, мужчина длинный, плотный, черноволосый, с облезлыми по середине головы волосами, держался слегка сгибаясь, руки вниз, пальцы грабельками. Он часто улыбался с таким видом, точно сейчас съел что-то запрещенное, но приятное и теперь облизывался. Губы у него ярко-красные, толстые, нос мясистый, лицо вожделяющее, усердное и глупое.

  Передонова смущало все, что он здесь видел и слышал. Он бормотал несвязные слова и сидя на кресле, старался шапку держать так, чтобы исправник видел кокарду. Миньчуков сидел против него, по другую сторону стола, а загребистые руки его тихонько двигались на коленях, сжимались и разжимались.

  - Болтают нивесть что, - говорил Передонов, - чего и не было. А я сам могу донести. Я ничего такого, а за ними я знаю. Только я не хочу. Они за глаза всякую ерунду говорят, а в глаза смеются. Согласитесь сами, в моем положении это щекотливо. У меня протекция, а они гадят. Они совершенно напрасно меня выслеживают, только время теряют, а меня стесняют. Куда ни пойдешь, а уж по всему городу известно. Так уж я надеюсь, что в случае чего вы меня поддержите.

  - Как же, как же, помилуйте, с величайшим удовольствием, - сказал Миньчуков, простирая

  вперед свои широкие ладони, - конечно, мы, полиция, должны знать, если за кем есть что-нибудь неблагонадежное или нет.

  - Мне, конечно, наплевать, - сердито сказал Передонов, - пусть бы болтали, да боюсь, что они мне нагадят в моей службе. Они хитрые. Вы не смотрите, что они все болтают, хоть, например, Рутилов. А вы почем знаете, может, он под казначейство подкоп ведет. Так это с больной головы на здоровую.

  Миньчукову казалось сначала, что Передонов подвыпил и мелет вздор. Потом, вслушавшись, он сообразил, что Передонов жалуется на кого-то, кто на него клевещет, и просит принять какие-нибудь меры.

  - Молодые люди, - продолжал Передонов, думая о Володине, - а много о себе думают. Против других умышляют, а и сами-то нечисты. Молодые люди, известно, увлекаются. Иные и в полиции служат, а тоже туда же суются.

  И он долго говорил о молодых людях, по почему-то не хотел назвать Володина. Про полицейских же молодых людей он сказал на всякий случай, чтоб Миньчуков понял, что у него и относительно служащих в полиции есть кое-какие неблагоприятные сведения. Миньчуков решил, что Передонов намекает на двух молодых чиновников полицейского управления: молоденькие, смешливые, ухаживают за барышнями. Смущение и явный страх Передонова заражал невольно и Миньчукова.

  - Я буду следить, - сказал он озабоченно, минуту призадумался и опять начал сладко улыбаться. - Два есть у меня молоденьких чиновничка, совсем еще желторотые. Одного из них мамаша, поверите ли, в угол ставит, ей-богу.

  Передонов отрывисто захохотал.

  Между тем Варвара побывала у Грушиной, где узнала поразившую ее новость.

  - Душенька, Варвара Дмитриевна, - торопливо заговорила Грушина, едва только Варвара переступила порог ее дома, - какую я вам новость скажу, вы просто ахнете.

  - Ну, какая там новость? - ухмыляясь, спросила Варвара.

  - Нет, вы только подумайте, какие есть на свете низкие люди! На какие штуки идут, чтобы только достичь своей цели!

  - Да в чем дело-то?

  - Ну вот, постойте, я вам расскажу.

  Но хитрая Грушина прежде начала угощать Варвару кофеем, потом погнала из дома на улицу своих ребятишек, причем старшая девочка заупрямилась и не хотела итти.

  - Ах, ты, негодная дрянь! - закричала на нее Грушина.

  - Сама дрянь, - отвечала дерзкая девочка и затопала на мать ногами.

  Грушина схватила девочку за волосы, выбросила из дому на двор и заперла дверь. . .

  - Тварь капризная, - жаловалась она Варваре,- с этими детьми просто беда. Я одна, сладу нет никакого. Им бы отца надо было.

  - Вот замуж выйдете, будет им отец, - сказала Варвара.

  - Тоже какой еще попадется, голубушка Варвара Дмитриевна, - другой тиранить их начнет.

  В это время девочка забежала с улицы, бросила в окно горсть песку и осыпала им голову и платье у матери. Грушина высунулась в окно и закричала:

  - Я тебя, дрянь этакая, выдеру, - вот ты вернись домой, я тебе задам, дрянь паршивая!

  - Сама дрянь, злая дура! - кричала на улице девочка, прыгала на одной ноге и показывала матери грязные кулачки.

  Грушина крикнула дочке:

  - Погоди ты у меня!

  И закрыла окно. Потом она села спокойно, как ни в чем не бывало, заговорила:

  - Новость-то я вам хотела рассказать, да уж не знаю. Вы, голубушка Варвара Дмитриевна, не тревожьтесь, они ничего не успеют.

  - Да что такое? - испуганно спросила Варвара, и блюдце с кофе задрожало в ее руках.

  - Знаете, нынче поступил в гимназию, прямо в пятый класс, один гимназист, Пыльников, будто бы из Рубани, потому что его тетка в нашем уезде имение купила.

  - Ну, знаю, - сказала Варвара, - видела, как же, еще они с теткой приходили, такой смазливенький, на девочку похож и все краснеет.

  - Голубушка Варвара Дмитриевна, как же ему не быть похожим на девочку, - ведь это и есть переодетая барышня!

  - Да что вы! - воскликнула Варвара.

  - Нарочно они так придумали, чтобы Ардальона Борисыча подловить, - говорила Грушина, торопясь, размахивая руками и радостно волнуясь оттого, что передает такое важное известие. - Видите ли, у этой барышни есть двоюродный брат сирота, он и учился в Рубани, так мать-то этой барышни его из гимназии взяла, а по его бумагам барышня сюда и поступила. И вы заметьте, они его поместили на квартире, где других гимназистов нет, он там один, так что все шито-крыто, думали, останется.

  - А вы как узнали? - недоверчиво спросила Варвара.

  - Голубушка Варвара Дмитриевна, слухом земля полнится. И так сразу стало подозрительно: все мальчики - как мальчики, а этот - тихоня, ходит как в воду опущенный. А по роже посмотреть - молодец молодцом должен быть, румяный, грудастый. И такой скромный, товарищи замечают: ему слово скажут, а он уж и краснеет. Они его и дразнят девчонкой. Только они думают, что это так, чтобы посмеяться, не знают, что это - правда. И представьте, какие они хитрые: ведь и хозяйка ничего не знает.

  - Как же вы-то узнали? - повторяла Варвара.

  - Голубчик Варвара Дмитриевна, чего я не узнаю! Я всех в уезде знаю. Как же, ведь это всем известно, что у них еще мальчик дома живет, таких же лет, как этот. Отчего же они не отдали их вместе в гимназию? Говорят, что он летом болен был, так один год отдохнет, а потом опять поступит в гимназию. Но все это вздор,- это-то и есть гимназист. И опять же известно, что у них была барышня, а они говорят, что она замуж вышла и на Кавказ уехала. И опять врут, ничего она не уехала, а живет здесь под видом мальчика.

  - Да какой же им расчет? - спросила Варвара.

  - Как какой расчет! - оживленно говорила Грушина. - Подцепит какого-нибудь из учителей, мало ли у нас холостых, а то и так кого-нибудь. Под видом-то мальчика она может и на квартиру притти, и мало ли что может.

  Варвара сказала испуганно:

  - Смазливая девчонка-то.

  - Еще бы, писаная красавица, - согласилась Грушина, - это она только стесняется, а погодите, попривыкнет, разойдется, так она тут всех в городе закружит. И представьте, какие они хитрые: я, как только узнала об этаких делах, сейчас же постаралась встретиться с его хозяйкой, - или с ее хозяйкой, - уж как и сказать-то не знаешь.

  - Чистый оборотень, тьфу, прости господи! - сказала Варвара.

  - Пошла я ко всенощной в их приход, к Пантелеймону, а она - богомольная. Ольга Васильевна, говорю, отчего это у вас нынче только один гимназист живет? Ведь вам, говорю, с одним невыгодно. А она говорит: да на что, говорит, мне больше? суета с ними. Я и говорю: ведь вы, говорю, в прежние года все двух-трех держали. А она и говорит, - представьте голубушка Варвара Дмитриевна! - да они, говорит, уж так и условились, чтобы Сашенька один у меня жил. Они, говорит, люди не бедные, заплатили побольше, а то они, говорит, боятся, что он с другими мальчиками избалуется. Каковы?

  - Вот-то пройдохи! - злобно сказала Варвара. - Что ж вы ей сказали, что это - девчонка?

  - Я ей говорю: смотрите, говорю, Ольга Васильевна, не девчонку ли вам подсунули вместо мальчика.

  - Ну, а она что?

  - Ну, она думала, я шучу, смеется. Тогда я посерьезнее сказала: голубушка Ольга Васильевна, говорю, знаете, ведь, говорят, что это - девчонка. Но только она не верит: пустяки, говорит, какая же это девчонка, я ведь, говорит, не слепая...

  Этот рассказ поразил Варвару. Она совершенно поверила, что все это так и есть и что на ее жениха готовится нападение еще с одной стороны. Надо было как-нибудь поскорее сорвать маску с переодетой барышни. Долго совещались они, как это сделать, но пока ничего не придумали.

  Дома еще более расстроила Варвару пропажа изюма.

  Когда Передонов вернулся домой, Варвара торопливо и взволнованно рассказала ему, что Клавдия куда-то дела фунт изюму и не признается.

  - Да еще что выдумала, - раздраженно говорила Варвара, - это, говорит, может быть, барин скушали. Они, говорит, на кухню за чем-то выходили, когда я полы мыла, и долго, говорит, там пробыли.

  - И вовсе недолго, - хмуро сказал Передонов, - я только руки помыл, а изюму я там и не видел.

  - Клавдюшка, Клавдюшка! - закричала Варвара: - вот барин говорит, что он и не видел изюма, - значит, ты его и тогда уже припрятала куда-то.

  Клавдия показала из кухни раскрасневшееся, опухшее от слез лицо.

  - Не брала я вашего изюму, - прокричала она рыдающим голосом, - я вам его откуплю, только не брала я вашего изюму!

  - И откупишь! и откупишь! - сердито закричала Варвара, - я тебя не обязана изюмом откармливать.

  Передонов захохотал и крикнул:

  - Дюшка фунт изюму оплела!

  - Обидчики! - закричала Клавдия и хлопнула дверью.

  За обедом Варвара не могла удержаться, чтобы не передать того, что слышала о Пыльникове. Она не думала, будет ли это для нее вредно или полезно, как отнесется к этому Передонов, - говорила просто со зла.

  Передонов старался припомнить Пыльникова, да как-то все не мог ясно представить его себе. До сих пор он мало обращал внимания на этого нового ученика и презирал его за смазливость и чистоту, за то, что он вел себя скромно, учился хорошо и был самым младшим по возрасту из учеников пятого класса. Теперь же Варварин рассказ зажег в нем блудливое любопытство. Нескромные мысли медленно зашевелились в его темной голове...

  "Надо сходить ко всенощной, - подумал он,- посмотреть на эту переодетую девчонку".

  Вдруг вбежала Клавдия, ликуя, бросила на стол смятую в комок синюю оберточную бумагу и закричала:

  - Вот на меня говорили, что я изюм съела, а это что? Нужно очень мне ваш изюм, как же.

  Передонов догадался, в чем дело; он забыл выбросить на улице обертку, и теперь Клавдия нашла ее в пальто в кармане.

  - Ах, чорт! - воскликнул он.

  - Что это, откуда? - закричала Варвара.

  - У Ардальон Борисыча в кармане нашла, - злорадно отвечала Клавдия, - сами съели, а на меня наклеп взвели. Известно, Ардальон Борисыч большие сластуны, только чего ж на других валить, коли сами...

  - Ну, поехала, - сердито сказал Передонов, - и все врешь. Ты мне подсунула, я не брал ничего.

  - Чего мне подсовывать, что вы, бог с вами, - растерянно сказала Клавдия.

  - Как ты смела по карманам лазить! - закричала Варвара. - Ты там денег ищешь?

  - Ничего я по карманам не лазаю, - грубо отвечала Клавдия. - Я взяла пальто почистить, все в грязи.

  - А в карман зачем полезла?

  - Да она сама из кармана вывалилась, что мне по карманам лазить,-оправдывалась Клавдия.

  - Врешь, дюшка, - сказал Переделов.

  - Какая я вам дюшка, чтой-то такое, насмешники этакие! - закричала Клавдия. - Чорт с вами, откуплю вам ваш изюм, подавитесь вы им, - сами сожрали, а я откупай, Да и откуплю, - совести, видно, в вас нет, стыда в глазах нет, а еще господа называетесь!

  Клавдия ушла в кухню, плача и ругаясь. Передонов отрывисто захохотал и сказал:

  - Взъерепенилась как.

  - И пусть откупает, - говорила Варвара, - им все спускать, так они все сожрать готовы, черти голодушные.

  И долго потом они оба дразнили Клавдию тем, что она съела фунт изюма. Деньги за этот изюм вычли из ее жалованья и всем гостям рассказывали об этом изюме.

  Кот, словно привлеченный криками, вышел из кухни, пробираясь вдоль стен, и сел около Передонова, глядя на него жадными и злыми глазами. Передонов нагнулся, чтобы его поймать. Кот яростно фыркнул, оцарапал руку Передонова, убежал и забился под шкап. Он выглядывал оттуда, и узкие зеленые зрачки его сверкали.

  "Точно оборотень", - пугливо подумал Передонов.

  Между тем Варвара, все думая о Пыльникове, заговорила:

  - Чем бы по вечерам на биллиард ходить каждый вечер, сходил бы иногда к гимназистам на квартиры. Они знают, что учителя к ним редко заглядывают, а инспектора и раз в год не дождешься, так у них там всякое безобразие творится, и картеж, и пьянство. Да вот сходил бы к этой девчонке-то переодетой. Пойди попозже, как спать станут ложиться; мало ли как тогда можно будет ее уличить да сконфузить.

  Передонов подумал и захохотал.

  "Варвара - хитрая шельма, - подумал он, - она научит".

  

  XII

  

  Передонов отправился ко всенощной в гимназическую церковь. Там он стал сзади учеников

  и внимательно смотрел за тем, как они себя вели. Некоторые, показалось ему, шалили, толкались, шептались, смеялись. Oн заметил их и постарался запомнить. Их было много, и он сетовал на себя, как это он не догадался взять из дома бумажку и карандашик записывать. Ему стало грустно, что гимназисты так плохо себя ведут, и никто на это не обращает внимания, хотя тут же в церкви стояли директор да инспектор со своими женами и детьми.

  А на самом деле гимназисты стояли чинно и скромно, -