Сологуб Федов - Мелкий бес

доживу.

  - Дай вам бог, - весело сказал Володин, - двести лет прожить да триста на карачках проползать.

  Уж Передонов и не зачурался, - будь что будет. Он всех одолеет, надо только смотреть в оба и не поддаваться.

  Дома, сидя в столовой и выпивая с Володиным, Передонов рассказывал ему про княгиню. Княгиня, в представлении Передонова, что ни день дряхлела и становилась ужаснее: желтая, морщинистая, согбенная, клыкастая, злая, - неотступно мерещилась она Передонову.

  - Ей двести лет, - говорил Передонов и странно и тоскливо глядел перед собою. - И она хочет, чтобы я опять с нею снюхался. До тех пор и места не хочет дать.

  - Скажите, чего захотела! - покачивая головою, говорил Володин. - Старбень этакая!

  

  

  

  

   * * *

  

  Передонов бредил убийством. Он говорил Володину, свирепо хмуря брови:

  - Там у меня за обоями уже один запрятан. Вот ужо другого под пол заколочу.

  Но Володин не пугался и хихикал.

  - Вонь слышишь из-за обоев? - спросил Передонов.

  - Нет, не слышу, - хихикая и ломаясь, говорил Володин.

  - Нос у тебя заложило,- сказал Передонов, - недаром у тебя нос покраснел. Гниет там, за обоями.

  - Клоп! - крикнула Варвара и захохотала. Передонов смотрел тупо и важно.

  

  

  

  

   * * *

  

  Передонов, все более погружаясь в своe помешательство, уже стал писать доносы на карточные фигуры, на недотыкомку, на барана, что он, баран, самозванец, выдал себя за Володина, метил на высокую должность поступить, а сам - просто баран; на лесоистребителей, - всю березу вырубили, париться нечем и воспитывать детей трудно, а осину оставили, а на что нужна осина?

  Встречаясь на улице с гимназистами, Передонов ужасал младших и смешил старших бесстыдными и нелепыми словами. Старшие ходили за ним толпою, разбегаясь, когда завидят кого-нибудь из учителей, младшие сами бежали от него.

  Во всем чары да чудеса мерещились Передонову, галлюцинации его ужасали, исторгая из его груди безумный вой и визги. Недотыкомка являлась ему то кровавою, то пламенною, она стонала и ревела, и рев ее ломил голову Передонову нестерпимою болью. Кот вырастал до страшных размеров, стучал сапогами и прикидывался рыжим рослым усачом.

  

  XXVIII

  

  Саша ушел после обеда и не вернулся к назначенному времени, к семи часам. Коковкина обеспокоилась: не дай бог, попадется кому из учителей на улице в непоказанное время. Накажут, да и ей неловко. У нее всегда жили мальчики скромные, по ночам не шатались. Коковкина пошла искать Сашу. Известно, куда же, как не к Рутиловым.

  Как на грех, Людмила сегодня забыла дверь замкнуть. Коковкина вошла, и что же увидела? Саша стоит перед зеркалом в женском платье и обмахивается веером. Людмила хохочет и расправляет ленты и его ярко-цветного пояса.

  - Ах, господи, твоя воля! - в ужасе воскликнула Коковкина, - что же это такое! Я беспокоюсь, ищу, а он тут комедию ломает. Срам какой, в юбку вырядился! Да и вам-то, Людмила Платоновна, как не стыдно!

  Людмила в первую минуту смутилась от неожиданности, но быстро нашлась. С веселым смехом, обняв и усаживая в кресло Коковкину, рассказала она ей тут же сочиненную небылицу:

  - Мы хотим домашний спектакль поставить, - я мальчишкой буду, а он девицей, и это будет ужасно забавно.

  Саша стоял весь красный, испуганный, со слезами на глазах.

  - Вот еще глупости! - сердито говорила Коковкина, - ему надо уроки учить, а не спектакли разыгрывать. Что выдумали! Изволь одеться сейчас же, Александр, и марш со мною домой.

  Людмила смеялась звонко и весело, целовала Коковкину, - и старуха думала, что веселая девица ребячлива, как дитя, а Саша по глупости все ее затеи рад исполнить. Веселый Людмилин смех казал этот случай простою детскою шалостью, за которую только пожурить хорошенько. И она ворчала, делая сердитое лицо, но уже сердце у нее было спокойно.

  Саша проворно переоделся за ширмою, где стояла Людмилина кровать. Коковкина увела его и всю дорогу бранила. Саша, пристыженный и испуганный, уж и не оправдывался. "Что-то еще дома будет?" - боязливо думал он.

  А дома Коковкина в первый раз поступила с ним строго, велела ему стать на колени. Но едва постоял Саша несколько минут, как уже она, разжалобленная его виноватым лицом и безмолвными слезами, отпустила его. Сказала ворчливо:

  - Щеголь этакий, за версту духами пахнет!

  Саша ловко шаркнул, поцеловал ей руку, - и вежливость наказанного мальчика еще больше тронула ее.

  

  

  

  

   * * *

  

  А между тем над Сашею собиралась гроза. Варвара и Грушина сочинили и послали Хрипачу безыменное письмо о том, что гимназист Пыльников увлечен девицею Рутиловою, проводит у нее целые вечера и предается разврату. Хрипач припомнил один недавний разговор. На-днях на вечере у предводителя дворянства кто-то бросил никем не поднятый намек на девицу, влюбившуюся в подростка. Разговор тотчас же перешел на другие предметы: при Хрипаче все, по безмолвному согласию привыкших к хорошему обществу людей, сочли это весьма неловкою темой для беседы и сделали вид, что разговор неудобен при дамах и что самый предмет ничтожен и маловероятен. Хрипач все это, конечно, заметил, но он не был столь простодушен, чтобы кого-нибудь спрашивать. Он был вполне уверен, что все узнает скоро, что все известия доходят сами, тем или другим путем, но всегда достаточно своевременно. Вот это письмо и была жданная весть.

  Хрипач ни на минуту не поверил в развращенность Пыльникова и в то, что его знакомство с Людмилою имеет непристойные стороны. "Это,- думал он, - идет все от той же глупой выдумки Передонова и питается завистливою злобою Грушиной. Но это письмо, - думал он, - показывает, что ходят нежелательные слухи, которые могут бросить тень на достоинство вверенной ему гимназии. И потому надобно принять меры".

  Прежде всего Хрипач пригласил Коковкину, чтобы переговорить с нею о тех обстоятельствах, которые могли способствовать возникновению нежелательных толков.

  Коковкина уже знала, в чем дело. Ей сообщили даже еще проще, чем директору. Грушина выждала ее на улице, завязала разговор и рассказала, что Людмила уже вконец развратила Сашу. Коковкина была поражена. Дома она осыпала Сашу упреками. Ей было тем более досадно, что все происходило почти на ее глазах и Саша ходил к Рутиловым с ее ведома. Саша притворился, что ничего не понимает, и спросил:

  - Да что же я худого сделал?

  Коковкина замялась.

  - Как что худого? А сам ты не знаешь? А давно ли я тебя застала в юбке? Забыл, срамник этакий?

  - Застали, ну что ж тут особенно худого? так ведь и наказали за то! И что ж такое, точно я краденую юбку надел!

  - Скажите, пожалуйста, как рассуждает! - говорила растерянно Коковкина. - Наказала я тебя, да видно мало.

  - Ну, еще накажите, - строптиво, с видом несправедливо обижаемого, сказал Саша. - Сами тогда простили, а теперь мало. А я ведь вас тогда не просил прощать, стоял бы на коленях хоть весь вечер. А то, что ж все попрекать!

  - Да уж и в городе, батюшка, про тебя с твоей Людмилочкой говорят, - сказала Коковкина.

  - А что говорят-то? - невинно-любопытствующим голосом спросил Саша.

  Коковкина опять замялась.

  - Что говорят, - известно что! Сам знаешь, что про вас сказать можно. Хорошего-то мало скажут. Шалишь ты много со своею Людмилочкою, вот что говорят.

  - Ну, я не буду шалить, - обещал Саша так спокойно, как будто разговор шел об игре в пятнашки.

  Он делал невинное лицо, а на душе у него было тяжело. Он выспрашивал Коковкину, что же говорят, и боялся услышать какие-нибудь грубые слова. Что могут говорить о них? Людмилочкина горница окнами в сад, с улицы ее не видно, да и Людмилочка спускает занавески. А если кто подсмотрел, то как об этом могут говорить? Может быть, досадные, оскорбительные слова? Или так говорят, только о том, что он часто ходит?

  И вот на другой день Коковкина получила приглашение к директору. Оно совсем растревожило старуху. Она уже и не говорила ничего Саше, собралась тихонько и к назначенному часу отправилась. Хрипач любезно и мягко сообщил ей о полученном им письме. Она заплакала.

  - Успокойтесь, мы вас не виним, - говорил Хрипач, - мы вас хорошо знаем. Конечно, вам придется последить за ним построже. А теперь вы мне только расскажите, что там на самом деле было.

  От директора Коковкина пришла с новыми упреками Саше.

  - Тете напишу, - сказала она, плача.

  - Я ни в чем не виноват, пусть тетя приедет, я не боюсь, - говорил Саша и тоже плакал.

  На другой день Хрипач пригласил к себе Сашу и спросил его сухо и строго:

  - Я желаю знать, какие вы завели знакомства в городе.

  Саша смотрел на директора лживо-невинными и спокойными глазами.

  - Какие же знакомства? - сказал он: - Ольга Васильевна знает, я только к товарищам хожу да к Рутиловым.

  - Да, вот именно, - продолжал свой допрос Хрипач, - что вы делаете у Рутиловых?

  - Ничего особенного, так, - с тем же невинным видом ответил Саша, - главным образом мы читаем. Барышни Рутиловы стихи очень любят. И я всегда к семи часам бываю дома.

  - Может быть, и не всегда? - спросил Хрипач, устремляя на Сашу взор, который постарался сделать проницательным.

  - Да, один раз опоздал, - со спокойною откровенностью невинного мальчика сказал Саша,- да и то мне досталось от Ольги Васильевны, и потом я не опаздывал.

  Хрипач помолчал. Спокойные Сашины ответы ставили его втупик. Во всяком случае, надо сделать наставление, выговор, но как и за что? Чтобы не внушить мальчику дурных мыслей, которых у него раньше (верил Хрипач) не было, и чтобы не обидеть мальчика, и чтобы сделать все к устранению тех неприятностей, которые могут случиться в будущем из-за этого знакомства. Хрипач подумал, что дело педагога - трудное и ответственное дело, особенно если имеешь честь начальствовать над учебным заведением. Трудное, ответственное дело педагога! Это банальное определение окрылило застывшие было мысли у Хрипача. Он принялся говорить, - скоро, отчетливо и незначительно. Саша слушал из пятого в десятое:

  - ... первая обязанность ваша как ученика - учиться... нельзя увлекаться обществом, хотя бы и весьма приятным и вполне безукоризненным. . . во всяком случае, следует сказать, что общество мальчиков вашего возраста для вас гораздо полезнее.. . Надо дорожить репутацией и своею и учебного заведения... Наконец, - скажу вам прямо,- я имею основания предполагать, что ваши отношения к барышням имеют характер вольности, недопустимой в вашем возрасте, и совсем не согласно с общепринятыми правилами приличия.

  Саша заплакал. Ему стало жаль, что о милой Людмилочке могут думать и говорить как об особе, с которою можно вести себя вольно и неприлично.

  - Честное слово, ничего худого не было, - уверял он, - мы только читали, гуляли, играли, - ну, бегали, - больше никаких вольностей.

  Хрипач похлопал его по плечу и сказал голосом, которому постарался придать сердечность, а все же сухим:

  - Послушайте, Пыльников...

  (Что бы ему назвать когда мальчика Сашею! Не форменно, и нет еще на то министерского циркуляра?)

  - Я вам верю, что ничего худого не было, но все-таки вы лучше прекратите эти частые посещения. Поверьте мне, так будет лучше. Это говорит вам не только ваш наставник и начальник, но и ваш друг.

  Саше осталось только поклониться, поблагодарить, а затем пришлось послушаться. И стал Саша забегать к Людмиле только урывками, минут на пять, на десять, - а все же старался побывать каждый день. Досадно было, что приходилось видеться урывками, и Саша вымещал досаду на самой Людмиле. Уже он частенько называл ее Людмилкою, дурищею, ослицею сиамскою, поколачивал ее. А Людмила на все это только хохотала.

  Разнесся по городу слух, что актеры здешнего театра устраивают в общественном собрании

  маскарад с призами за лучшие наряды, женские и мужские. О призах пошли преувеличенные слухи. Говорили, дадут корову даме, велосипед мужчине. Эти слухи волновали горожан. Каждому хотелось выиграть: вещи такие солидные. Поспешно шили наряды. Тратились не жалея. Скрывали придуманные наряды и от ближайших друзей, чтобы кто не похитил блистательной мысли.

  Когда появилось печатное объявление о маскараде, - громадные афиши, расклеенные на заборах и разосланные именитым гражданам, - оказалось, что дадут вовсе не корову и не велосипед, а только веер даме и альбом мужчине. Это всех готовившихся к маскараду разочаровало и раздосадовало. Стали роптать. Говорили:

  - Стоило тратиться!

  - Это просто насмешка - такие призы.

  - Должны были сразу объявить.

  - Это только у нас возможно поступать так с публикой.

  Но все же приготовления продолжались: какой ни будь приз, а получить его лестно.

  Дарью и Людмилу приз не занимал, ни сначала, ни после. Нужна им корова! Невидаль - веер! Да и кто будет присуждать призы? Какой у них, у судей, вкус! Но обе сестры увлеклись Людмилиною мечтою послать в маскарад Сашу в женском платье, обмануть таким способом весь город и устроить так, чтобы приз дали ему. И Валерия делала вид, что согласна. Завистливая и слабая, как дитя, она досадовала - Людмилочкин дружок, не к ней же ведь ходит, но спорить с двумя старшими сестрами она не решалась. Только сказала с презрительною усмешечкою:

  - Он не посмеет.

  - Ну, вот, - решительно сказала Дарья, - мы сделаем так, что никто не узнает.

  И когда сестры рассказали Саше про свою затею и сказала ему Людмилочка: "Мы тебя нарядим японкою", Саша запрыгал и завизжал от восторга. Там будь что будет, - и особенно, если никто не узнает, - а только он согласен, - еще бы не согласен! - ведь это ужасно весело всех одурачить.

  Тотчас же решили, что Сашу надо нарядить гейшею. Сестры держали свою затею в строжайшей тайне, не сказали даже ни Ларисе, ни брату. Костюм для гейши Людмила смастерила сама по ярлыку от корилопсиса: платье желтого шелка на красном атласе, длинное и широкое; на платье шитый пестрый узор, крупные цветы причудливых очертаний. Сами же девицы смастерили веер из тонкой японской бумаги с рисунками, на бамбуковых палочках, и зонтик из тонкого розового шелка на бамбуковой же ручке. На ноги - розовые чулки и деревянные башмачки скамеечками. И маску для гейши раскрасила искусница Людмила: желтоватое, но милое худенькое лицо с неподвижною, легкою улыбкою, косо-прорезанные глаза, узкий и маленький рот. Только парик пришлось выписать из Петербурга, - черный, с гладкими, причесанными волосами.

  Чтобы примерить костюм, надо было время, а Саша мог забегать только урывочками, да и то не каждый день. Но нашлись. Саша убежал ночью, уже когда Коковкина спала, через окно. Сошло благополучно.

  

  

  

  

   * * *

  

  Собралась и Варвара в маскарад. Купила маску с глупою рожею, а за костюмом дело не стало, - нарядилась кухаркою. Повесила к поясу уполовник, на голову вздела черный чепец, руки открыла выше локтя и густо их нарумянила,- кухарка же прямо от плиты, - и костюм готов. Дадут приз - хорошо, не дадут - не надобно.

  Грушина придумала одеться Дианою. Варвара засмеялась и спросила:

  - Что ж, вы и ошейник наденете?

  - Зачем мне ошейник? -с удивлением спросила Грушина.

  - Да как же, - объяснила Варвара, - собакой Дианкой вырядиться вздумали.

  - Ну вот, придумали!-ответила Грушина со смехом, - вовсе не Дианкой, а богиней Дианой.

  Одевались на маскарад Варвара и Грушина вместе у Грушиной. Наряд у Грушиной вышел чересчур легок: голые руки и плечи, голая спина, голая грудь, ноги в легоньких туфельках, без чулок, голые до колен, и легкая одежда из белого полотна с красною обшивкою, прямо на голое тело, - одежда коротенькая, но зато широкая, со множеством складок. Варвара сказала, ухмыляясь:

  - Головато.

  Грушина отвечала, нахально подмигивая:

  - Зато все мужчины так за мной и потянутся.

  - А что же складок так много? - спросила Варвара.

  - Конфект напихать можно для моих чертенят, - объяснила Грушина.

  Все так смело открытое у Грушиной было красиво, - но какие противоречия. На коже -

  блошьи укусы, ухватки грубы, слова нестерпимой пошлости. Снова поруганная телесная красота.

  

  

  

  

   * * *

  

  Передонов думал, что маскарад затеяли нарочно, чтобы его на чем-нибудь изловить. А все-таки он пошел туда, - не ряженый, в сюртуке. Чтобы видеть самому, какие злоумышления затеиваются.

  

  

  

  

   * * *

  

  Мысль о маскараде несколько дней тешила Сашу. Но потом сомнения стали одолевать его. Как урваться из дому? И особенно теперь, после этих неприятностей. Беда, если узнают в гимназии, как раз исключат.

  Недавно классный наставник, - молодой человек до того либеральный, что не мог называть кота Ваською, а говорил: кот Василий, - заметил Саше весьма значительно при вы даче отметок:

  - Смотрите, Пыльников, надо делом заниматься.

  - Да у меня же нет двоек, - беспечно возразил Саша.

  А сердце у него упало, - что еще скажет? Нет, ничего, промолчал, только посмотрел строго.

  В день маскарада Саше казалось, что он и не решится поехать. Страшно. Вот только одно: готовый наряд у Рутиловых, - нешто ему пропадать? И все мечты и труды даром? Да ведь Людмилочка заплачет. Нет, надо итти.

  Только приобретенная в последние недели привычка скрытничать помогла Саше не выдать

  Коковкиной своего волнения. К счастью, старуха рано ложится спать. И Саша лег рано, - для отвода глаз разделся, положил верхнюю одежду на стул у дверей и поставил за дверь сапоги. Оставалось только уйти - самое трудное. Уж путь намечен был заранее, через окно, как тогда для примерки. Саша надел светлую летнюю блузу, - она висела на шкапу в его горнице, - домашние легкие башмаки и осторожно вылез из окна на улицу, улучив минуту, когда нигде поблизости не было слышно голосов и шагов. Моросил мелкий дождик, было грязно, холодно, темно. Но Саше все казалось, что его узнают. Он снял фуражку, башмаки, бросил их обратно в свою горницу, подвернул одежду и побежал вприпрыжку босиком по скользким от дождя и шатким мосткам. В темноте лицо плохо видно, особенно у бегущего, и примут, кто встретит, за простого мальчишку, посланного в лавочку.

  

  

  

  

   * * *

  

  Валерия и Людмила сшили для себя замысловатые, но живописные наряды: цыганкою нарядилась Людмила, испанкою - Валерия. На Людмиле - яркие красные лохмотья из шелка и бархата, на Валерии, тоненькой и хрупкой - черный шелк, кружева, в руке - черный кружевной веер. Дарья себе нового наряда не шила, - от прошлого года остался костюм турчанки, она его и надела, - решительно сказала:

  - Не стоит выдумывать!

  Когда прибежал Саша, все три девицы принялись его обряжать. Больше всего беспокоил Сашу парик.

  - А ну как свалится! - опасливо повторял он.

  Наконец, укрепили парик лентами, связанными под подбородком.

  

  XXIX

  

  Маскарад был устроен в общественном собрании, - каменное, в два жилья, здание казарменного вида, окрашенное в ярко-красный цвет, на базарной площади. Устраивал маскарад Громов-Чистопольский, антрепренер и актер здешнего городского театра.

  На подъезде, обтянутом коленкоровым навесом, горели шкалики. Толпа на улице встречала приезжающих и приходящих на маскарад критическими замечаниями, по большей части неодобрительными, тем более, что на улице, под верхнею одеждою гостей, костюмы были почти не видны, и толпа судила преимущественно по наитию. Городовые на улице охраняли порядок с достаточным усердием, а в зале были в качестве гостей исправник и становой пристав.

  Каждый посетитель при входе получал два билетика: один - розовый, для лучшего женского наряда, другой - зеленый, для мужского наряда. Надо было их отдать достойным. Иные осведомлялись:

  - А себе можно взять?

  Вначале кассир в недоумении спрашивал:

  - Зачем себе?

  - А если, по-моему, мой костюм - самый хороший, - отвечал посетитель.

  Потом кассир уже не удивлялся таким вопросам, а говорил с саркастическою улыбкою (насмешливый был молодой человек) :

  - Сделайте ваше одолжение. Хоть оба себе оставьте.

  В залах было грязновато, и уже с самого начала толпа казалась в значительной части пьяною. В тесных покоях с закоптелыми стенами и потолками горели кривые люстры; они казались громадными, тяжелыми, отнимающими много воздуха. Полинялые занавесы у дверей имели такой вид, что противно было задеть их. То здесь, то там собирались толпы, слышались восклицания и смех, - это ходили за наряженными в привлекавшие общее внимание костюмы.

  Нотариус Гудаевский изображал дикого американца: в волосах петушьи перья, маска медно-красная с зелеными нелепыми разводами, кожаная куртка, клетчатый плед через плечо и кожаные высокие сапоги с зелеными кисточками. Он махал руками, прыгал и ходил гимнастическим шагом, вынося далеко вперед сильно согнутое голое колено. Жена его нарядилась колосом. На ней было пестрое платье из зеленых и желтых лоскутьев; во все стороны торчали натыканные повсюду колосья. Они всех задевали и кололи. Ее дергали и ощипывали. Она злобно ругалась:

  - Царапаться буду! - визжала она.

  Кругом хохотали. Кто-то спрашивал:

  - Откуда она столько колосьев набрала?

  - С лета запасла, - отвечали ему, - каждый день в поле воровать ходила.

  Несколько безусых чиновников, влюбленных в Гудаевскую и потому извещенных ею заранее

  о том, что у ней будет надето, сопровождали ее. Они собирали для нее билетики, - чуть не насильно, с грубостями. У иных, не особенно смелых, просто отымали.

  Были и другие ряженые дамы, усердно собиравшие билетики через своих кавалеров. Иные смотрели жадно на неотданные билетики и выпрашивали. Им отвечали дерзостями.

  Унылая дама, наряженная ночью, - синий костюм со стеклянною звездочкою и бумажною луною на лбу, - робко сказала Мурину:

  - Дайте мне ваш билетик.

  Мурин грубо ответил:

  - Что за ты. Билетик тебе! Рылом не вышла!

  Ночь проворчала что-то сердитое и отошла. Ей бы хотелось хоть дома показать два-три билетика, что вот, мол, и ей давали. Тщетны бывают скромные мечты.

  Учительница Скобочкина нарядилась медведицею, то есть попросту накинула на плечи медвежью шкуру, а голову медведя положила на свою, как шлем, сверх обыкновенной полумаски. Это было в общем безобразно, но все ж таки шло к ее дюжему сложению и зычному голосу. Медведица ходила тяжкими шагами и рявкала на весь зал, так что огни в люстрах дрожали. Многим нравилась медведица. Ей дали не мало билетов. Но она не сумела их сохранить сама, а догадливого спутника, как у других, ей не нашлось; больше половины билетов у нее раскрали, когда ее подпоили купчики, - они сочувствовали проявленной ею способности изображать медвежьи ухватки. В толпе кричали:

  - Поглядите-ка, медведица водку дует!

  Скобочкина не решалась отказаться от водки. Ей казалось, что медведица должна пить водку, если ей подносят.

  Выделялся ростам и дородством некто одетый древним германцем. Многим нравилось, что он такой дюжий и что руки видны, могучие руки, с превосходно-развитыми мускулами. За ним ходили преимущественно дамы, и вокруг него слышался ласковый и хвалебный шопот. В древнем германце узнавали актера Бенгальского. Бенгальский в нашем городе был любим. За то многие давали ему билеты.

  Многие рассуждали так:

  - Уж если приз не мне достанется, то пусть лучше актеру (или актрисе). А то, если из наших, хвастовством замучат.

  Имел успех и наряд у Грушиной, - успех скандала. Мужчины за нею ходили густою толпою, хохотали, делали нескромные замечания. Дамы отворачивались, возмущались. Наконец исправник подошел к Грушиной и, сладко облизываясь, произнес:

  - Сударыня, прикрыться надо.

  - А что же такое? У меня ничего неприличного не видно, - бойко ответила Грушина.

  - Сударыня, дамы обижаются, - сказал Миньчуков.

  - Наплевать мне на ваших дам! - закричала Грушина.

  - Нет уж, сударыня, - просил Миньчуков, - вы хоть носовым платочком грудку да спинку потрудитесь покрыть.

  - А коли я платок засморкала? - с наглым смехом возразила Грушина.

  Но Миньчуков настаивал:

  - Уж как вам угодно, сударыня, а только, если не прикроетесь, удалить придется.

  Ругаясь и плюясь, Грушина отправилась и уборную и там, при помощи горничной, расправила складки своего платья на грудь и спину. Возвратясь в зал, хотя и в более скромном виде, она все же усердно искала себе поклонников. Она грубо заигрывала со всеми мужчинами. Потом, когда их внимание было отвлечено в другую сторону, она отправилась в буфетную воровать сласти. Скоро вернулась она в зал, показала Володину пару персиков, нагло ухмыльнулась и сказала:

  - Сама промыслила.

  И тотчас же персики скрылись в складках ее костюма. Володин радостно осклабился.

  - Ну! - сказал он, - пойду и я, коли так.

  Скоро Грушина напилась и вела себя буйно,- кричала, махала руками, плевалась.

  - Веселая дама Дианка! - говорили про нее.

  Таков-то был маскарад, куда повлекли взбалмошные девицы легкомысленного гимназиста. Усевшись на двух извозчиках, три сестры с Сашею поехали уже довольно поздно, - опоздали из-за него. Их появление в зале было замечено. Гейша в особенности нравилась многим. Слух пронесся, что гейшею наряжена Каштанова, актриса, любимая мужскою частью здешнего общества. И потому Саше давали много билетиков. А Каштанова вовсе и не была в маскараде, - у нее накануне опасно заболел маленький сын.

  Саша, опьяненный новым положением, кокетничал напропалую. Чем больше в маленькую

  гейшину руку всовывали билетиков, тем веселее и задорнее блистали из узких прорезов в маске глаза у кокетливой японки. Гейша приседала, поднимала тоненькие пальчики, хихикала задушенным голосом, помахивала веером, похлопывала им по плечу того или другого мужчину и потом закрывалась веером, и поминутно распускала свой розовый зонтик. Нехитрые приемы, впрочем, достаточные для обольщения всех, поклоняющихся актрисе Каштановой.

  - Я билетик свой отдам прелестнейшей из дам, - сказал Тишков и подал с молодцеватым поклоном билетик гейше.

  Уже он много выпил и был красен; его неподвижно улыбающееся лицо и неповоротливый стан делали его похожим на куклу. И все рифмовал.

  Валерия смотрела на Сашины успехи и досадливо завидовала; уже теперь и ей хотелось, чтобы ее узнали, чтобы ее наряд и ее тонкая, стройная фигура понравились толпе и чтобы ей дали приз. И сейчас же с досадою вспомнила она, что это никак невозможно: все три сестры условились добиваться билетиков только для гейши, а себе, если и получат, то передать их все-таки своей японке.

  В зале танцовали. Володин, быстро охмелев, пустился вприсядку. Полицейские остановили его. Он сказал весело-послушно:

  - Ну, если нельзя, то я и не буду. Но по примеру его пустившиеся откалывать трепака два мещанина не пожелали покориться.

  - По какому праву? за свой полтинник! - восклицали они и были выведены.

  Володин провожал их, кривляясь, осклабясь, и приплясывал.

  Девицы Рутиловы поспешили отыскать Передонова, чтобы поиздеваться над ним. Он сидел один, у окна, и смотрел на толпу блуждающими глазами. Все люди и предметы являлись ему бессмысленными, но равно враждебными. Людмила, цыганкою, подошла к нему и сказала измененным гортанным голосом:

  - Барин мой милый, дай я тебе погадаю.

  - Пошла к чорту! - крикнул Передонов.

  Внезапное цыганкино появление испугало его.

  - Барин хороший, золотой мой барин, дай мне руку. По лицу вижу: богатый будешь, большой начальник будешь, - канючила Людмила и взяла-таки руку Передонова.

  - Ну, смотри, да только хорошо гадай, - проворчал Передонов.

  - Ай, барин мой бриллиантовой, - гадала Людмила, - врагов у тебя много, донесут на тебя, плакать будешь, умрешь под забором.

  - Ах ты стерва! - закричал Передонов и вырвал руку.

  Людмила проворно юркнула в толпу. На смену ей пришла Валерия, села рядом с Передоновым и шептала ему нежно:

  

  Я - испанка молодая.

  Я люблю таких мужчин,

  А жена твоя - худая.

  Мой прелестный господин.

  

  - Врешь, дура, - ворчал Передонов.

  Валерия шептала:

  

  Жарче дня и слаще ночи

  Мой севильский поцелуй,

  А жене ты прямо в очи

  Очень глупые наплюй.

  У тебя жена-Варвара,

  Ты, красавец-Ардальон.

  Вы с Варварою-не пара,

  Ты умен, как Соломон.

  

  - Это ты верно говоришь, - сказал Передонов, - только как же я ей в глаза плюну? Она княгине пожалуется, и мне места не дадут.

  - А на что тебе место? Ты и без места хорош, - сказала Валерия.

  - Ну да, как же я могу жить, если мне не дадут места, - уныло сказал Передонов.

  

  

  

  

   * * *

  

  Дарья всунула в руку Володину письмо, заклеенное розовою облаткою. С радостным блеяньем распечатал его Володин, прочел, призадумался, - и возгордился, и словно смутился чем-то. Было написано коротко и ясно:

  "Приходи, миленький, на свидание со мною завтра в одиннадцать часов ночи в Солдатскую баню. Вся чужая Ж".

  Володин письму поверил, но вот вопрос: стоит ли итти? И кто такая эта Ж? Какая-нибудь Женя? Или это фамилия начинается с буквы Ж?

  Володин показал письмо Рутилову.

  - Иди, конечно, иди! - подбивал Рутилов,- посмотри, что из этого выйдет. Может быть, это богатая невеста, влюбилась в тебя, а родители препятствуют, так вот она и хочет с тобою объясниться.

  Но Володин подумал, подумал да и решил, что не стоит итти. Он важно говорил:

  - Вешаются мне на шею, но я таких развратных не хочу.

  Он боялся, что его там поколотят: Солдатская баня находилась в глухом месте, на городской окраине.

  

  

  

  

   * * *

  

  Уже когда толпа во всех помещениях в клубе теснилась, густая, крикливая, преувеличенно-веселая, в зале у входных дверей послышался шум, хохот, одобрительные возгласы. Все потеснились в ту сторону. Передавали друг другу, что пришла ужасно оригинальная маска. Человек тощий, длинный, в заплатанном, засаленном халате, с веником подмышкою, с шайкою в руке, пробирался в толпу. На нем была картонная маска, - глупое лицо с узенькою бороденкою, с бачками, а на голове фуражка с гражданскою круглою кокардою. Он повторял удивленным голосом:

  - Мне сказали, что здесь маскарад, а здесь и не моются.

  И уныло помахивал шайкою. Толпа ходила за ним, ахая и простодушно восхищаясь его замысловатою выдумкою.

  - Приз, поди, получит, - завистливо говорил Володин.

  Завидовал же он, как и многие, как-то бездумно, непосредственно, - ведь сам-то он был не наряжен, что бы, кажись, завидовать? А вот Мачигин, так тот был в необычайном восторге: кокарда особенно восхищала его. Он радостно хохотал, хлопал в ладоши и говорил знакомым и незнакомым:

  - Хорошая критика! Эти чинуши много важничают, кокарды любят носить, мундиры, вот им критику и подпустили, - очень ловко.

  Когда стало жарко, чиновник в халате принялся обмахиваться веником, восклицая:

  - Вот так банька!

  Окружающие радостно хохотали. В шайку сыпались билеты.

  Передонов смотрел на веющий в толпе веник. Он казался ему недотыкомкою.

  "Позеленела, шельма", - в ужасе думал он.

  

  XXX

  

  Наконец начался счет полученным за наряды билетикам. Клубские старшины составили комитет. У дверей в судейскую комнату собралась напряженно ожидавшая толпа. В клубе на короткое время стало тихо и скучно. Музыка не играла. Гости притихли. Передонову стало жутко. Но скоро в толпе начались разговоры, нетерпеливый ропот, шум. Кто-то уверял, что оба приза достанутся актерам.

  - Вот вы увидите, - слышался чей-то раздраженный, шипящий голос.

  Многие поверили. Толпа волновалась. Получившие мало билетиков уже были озлоблены этим. Получившие много волновались ожиданием возможной несправедливости.

  Вдруг тонко и нервно звякнул колокольчик. Вышли судьи: Верига, Авиновицкий, Кириллов и другие старшины. Смятение волною пробежало в зале, - и вдруг все затихли. Авиновицкий зычным голосом произнес на весь зал:

  - Приз, альбом, за лучший мужской костюм присужден, по большинству полученных билетиков, господину в костюме древнего германца.

  Авиновицкий высоко поднял альбом и сердито смотрел на столпившихся гостей. Рослый германец стал пробираться через толпу. На него глядели враждебно. Даже не давали дороги.

  - Не толкайтесь, пожалуйста! - плачущим голосом закричала унылая дама в синем костюме, со стеклянною звездочкою и бумажною луною на лбу, - Ночь.

  - Приз дали, так уж и вообразил о себе, что дамы перед ним расстилаться должны, - послышался из толпы злобно-шипящий голос.

  - Коли сами не пускаете, - со сдержанною досадою ответил германец.

  Наконец он кое-как добрался до судей и взял альбом из Веригиных рук. Музыка заиграла туш. Но звуки музыки покрылись бесчинным шумом. Посыпались ругательные слова. Германца окружили, дергали его и кричали:

  - Снимите маску!

  Германец молчал. Пробиться через толпу ему бы ничего не стоило, но он, очевидно, стеснялся пустить в ход свою силу. Гудаевский схватился за альбом, и в то же время кто-то быстро сорвал с германца маску. В толпе завопили:

  - Актер и есть!

  Предположения оправдались: это был актер Бенгальский. Он сердито крикнул:

  - Ну, актер, так что же из того! Ведь вы же сами давали билеты!

  В ответ раздались озлобленные крики:

  - Подсыпать-то можно.

  - Билеты вы ведь печатали.

  - Столько и публики нет, сколько билетов роздано.

  - Он полсотни билетов в кармане принес.

  Бенгальский побагровел и закричал:

  - Это подло так говорить. Проверяйте, кому угодно, - по числу посетителей можно проверить.

  Меж тем Верига говорил ближайшим к нему:

  - Господа, успокойтесь, никакого обмана нет, ручаюсь за это: число билетов проверено по входным.

  Кое-как старшины с помощью немногих благоразумных гостей утишили толпу. Да и всем стало любопытно, кому дадут веер. Верига объявил:

  - Господа, наибольшее число билетиков за дамский костюм получено дамою в костюме гейши, которой и присужден приз, веер. Гейша, пожалуйте сюда, веер - ваш. Господа, покорнейше прошу вас, будьте любезны, дорогу гейше.

  Музыка вторично заиграла туш. Испуганная гейша рада была бы убежать. Но ее подтолкнули, пропустили, вывели вперед. Верига, с любезною улыбкою, вручил ей веер. Что-то пестрое и нарядное мелькнуло в отуманенных страхом и смущением Сашиных глазах. Надо благодарить, - подумал он. Сказалась привычная вежливость благовоспитанного мальчика. Гейша присела, сказала что-то невнятное, хихикнула, подняла пальчики, - и опять в зале поднялся неистовый гвалт, послышались свистки, ругань. Все стремительно двинулись к гейше. Свирепый, ощетинившийся Колос кричал:

  - Приседай, подлянка! приседай!

  Гейша бросилась к дверям, но ее не пустили. В толпе, волновавшейся вокруг гейши, слышались злые крики:

  - Заставьте ее снять маску!

  - Маску долой!

  - Лови ее, держи!

  - Срывайте с нее!

  - Отымите веер!

  Колос кричал:

  - Знаете ли вы, кому приз? Актрисе Каштановой. Она чужого мужа отбила, а ей - приз! Честным дамам не дают, а подлячке дали!

  И она бросилась на гейшу, пронзительно визжала и сжимала сухие кулачки. За нею и другие, - больше из ее кавалеров. Гейша отчаянно отбивалась. Началась дикая травля. Веер сломали, вырвали, бросили на пол, топтали. Толпа с гейшею в середине бешено металась по зале, сбивая с ног наблюдателей. Ни Рутиловы, ни старшины не могли пробиться к гейше. Гейша, юркая, сильная, визжала пронзительно, царапалась и кусалась. Маску она крепко придерживала то правою, то левою рукою.

  - Бить их всех надо! - визжала какая-то озлобленная дамочка.

  Пьяная Грушина, прячась за другими, науськивала Володина и других своих знакомых.

  - Щиплите ее, щиплите подлянку! - кричала она.

  Мачигин, держась за нос, - капала кровь, - выскочил из толпы и жаловался:

  - Прямо в нос кулаком двинула.

  Какой-то свирепый молодой человек вцепился зубами в гейшин