Скотт Вальтер - Айвенго

justify>Говоря это, она подняла к небу свои сжатые руки, словно молилась о помиловании души своей перед роковым прыжком. Храмовник заколебался. Его решительность, никогда не отступавшая ни перед чьей скорбью и не ведавшая жалости, сменилась восхищением перед ее твердостью.

- Сойди, - сказал он, - сойди вниз, безумная девушка. Клянусь землей, морем и небесами, я не нанесу тебе никакой обиды!

- Я тебе не верю, храмовник, - сказала Ребекка, - ты научил меня ценить по достоинству добродетели твоего ордена. В ближайшей исповедальне тебе могут отпустить и это клятвопреступление - ведь оно касается чести только презренной еврейской девушки.

- Ты несправедлива ко мне! - воскликнул храмовник с горячностью. Клянусь тебе именем, которое ношу, крестом на груди, мечом, дворянским гербом моих предков! Клянусь, что я не оскорблю тебя! Если не для себя, то хоть ради отца твоего сойди вниз. Я буду ему другом, а здесь, в этом замке, ему нужен могущественный защитник.

- Увы, - сказала Ребекка, - это я знаю. Но можно ли на тебя положиться?

- Пускай мой щит перевернут вверх ногами, пускай публично опозорят мое имя, - сказал Бриан де Буагильбер, - если я подам тебе повод на меня жаловаться. Я преступал многие законы, нарушал заповеди, но своему слову не изменял никогда.

- Ну хорошо, я тебе верю, - сказала Ребекка, спрыгнув с парапета и остановившись у одной из амбразур, или machicolles, как они назывались в ту пору. - Тут я и буду стоять, - продолжала она, - а ты оставайся там, где стоишь. Но если ты сделаешь хоть один шаг ко мне, ты увидишь, что еврейка скорее поручит свою душу богу, чем свою честь - храмовнику.

Мужество и гордая решимость Ребекки, в сочетании с выразительными чертами прекрасного лица, придали ее осанке, голосу и взгляду столько благородства, что она казалась почти неземным существом. Во взоре ее не было растерянности, и щеки не побледнели от страха перед такой ужасной и близкой смертью, напротив - сознание, что теперь она сама госпожа своей судьбы, вызвало яркий румянец на ее смуглом лице и придало блеск ее глазам. Буагильбер, человек гордый и мужественный, подумал, что никогда еще не видывал такой вдохновенной и величественной красоты.

- Помиримся, Ребекка, - сказал он.

- Помиримся, если хочешь, - отвечала она, - помиримся, но только на таком расстоянии.

- Тебе нечего больше бояться меня, - сказал Буагильбер.

- Я и не боюсь тебя, - сказала она. - По милости того, кто построил эту башню так высоко, по милости его и бога Израилева я тебя не боюсь.

- Ты несправедлива ко мне, - сказал храмовник. - Клянусь землей, морем и небесами, ты ко мне несправедлива! Я от природы совсем не таков, каким ты меня видишь - жестоким, себялюбивым, беспощадным. Женщина научила меня жестокосердию, а потому я и мстил всегда женщинам, но не таким, как ты. Выслушай меня, Ребекка. Ни один рыцарь не брался за боевое копье с сердцем, более преданным своей даме, чем мое. Она была дочь мелкопоместного барона. Все их достояние заключалось в полуразрушенной башне, в бесплодном винограднике да в нескольких акрах тощей земли в окрестностях Бордо. Но имя ее было известно повсюду, где оружием совершались подвиги, оно стало известнее, чем имена многих девиц, за которыми сулили в приданое целые графства. Да, - продолжал он, в волнении шагая взад и вперед по узкой площадке и как бы забыв о присутствии Ребекки, да, мои подвиги, перенесенные мной опасности, пролитая кровь прославили имя Аделаиды де Монтемар от королевских дворов Кастилии и до Византии. А как она мне отплатила за это? Когда я воротился к ней с почестями, купленными ценой собственной крови и трудов, оказалось, что она замужем за мелким гасконским дворянином, неизвестным за пределами его жалкого поместья. А я искренне любил ее и жестоко отомстил за свою поруганную верность. Но моя месть обрушилась на меня самого. С того дня я отказался от жизни и всех ее привязанностей. Никогда я не буду знать семейного очага.

В старости не будет у меня своего теплого угла. Моя могила останется одинокой, у меня не будет наследника, чтобы продолжать старинный род Буагильберов. У ног моего настоятеля я сложил все права на самостоятельность и отказался от своей независимости. Храмовник только по имени не раб, а в сущности, он живет, действует и дышит по воле и приказаниям другого лица.

- Увы, - сказала Ребекка, - какие же преимущества могут возместить такое полное отречение?

- А возможность мести, Ребекка, - возразил храмовник, - и огромный простор для честолюбивых замыслов.

- Плохая награда, - сказала Ребекка, - за отречение от всех благ, наиболее драгоценных для человека.

- Не говори этого! - воскликнул храмовник. - Нет, мщение - это пир богов. И если правда, как уверяют нас священники, что боги приберегают это право для самих себя, значит они считают это наслаждение слишком ценным, чтобы предоставлять его простым смертным. А честолюбие! Это такое искушение, которое способно тревожить человеческую душу даже среди небесного блаженства. - Он помолчал с минуту, затем продолжал:

- Клянусь богом, Ребекка, та, которая предпочла смерть бесчестию, должна иметь гордую и сильную душу. Ты должна стать моей. Нет, не пугайся, - прибавил он, - я разумею моей, но добровольно, по собственному желанию. Ты должна согласиться разделить со мною надежды более широкие, чем те, что открываются с высоты царского престола. Выслушай меня, прежде чем ответишь, и подумай, прежде чем отказываться. Рыцарь Храма теряет, как ты справедливо сказала, свои общественные права и возможность самостоятельной деятельности, но зато он становится членом такой могучей корпорации, перед которой даже троны начинают трепетать. Так одна капля дождя, упавшая в море, становится составной частью того непреодолимого океана, что подтачивает скалы и поглощает королевские флоты. Такова же всеобъемлющая сила нашей грозной лиги, и я далеко не последний из членов этого мощного ордена. Я состою в нем одним из главных командоров и могу надеяться со временем получить жезл гроссмейстера. Рыцари Храма не довольствуются тем, что могут стать пятой на шею распростертого монарха. Это доступно всякому монаху, носящему веревочные туфли. Нет, наши тяжелые стопы поднимутся по ступеням тронов, и наши железные перчатки будут вырывать скипетры из рук венценосцев. Даже в царствование вашего тщетно ожидаемого мессии рассеянным коленам вашего племени не видать такого могущества, к какому стремится мое честолюбие. Я искал лишь родственную мне душу, с кем бы мог разделить свои мечты, и в тебе я обрел такую душу.

- И это говоришь ты женщине моего племени! - воскликнула Ребекка. Одумайся!

- Не ссылайся, - прервал ее храмовник, - на различие наших верований.

На тайных совещаниях нашего ордена мы смеемся над этими детскими сказками. Не думай, чтобы мы долго оставались слепы к бессмысленной глупости наших основателей, которые предписали нам отказаться от всех наслаждений жизни во имя радости принять мученичество, умирая от голода, от жажды, от чумы или от дротиков-дикарей, тщетно защищая своими телами голую пустыню, которая имеет ценность только в глазах суеверных людей. Наш орден скоро усвоил себе более смелые и широкие взгляды и нашел иное вознаграждение за все наши жертвы. Наши громадные поместья во всех королевствах Европы, наша военная слава, гремящая во всех странах и привлекающая в нашу среду цвет рыцарства всего христианского мира, - все это служит целям, которые и не снились нашим благочестивым основателям, но мы храним это в тайне от тех слабых умов, которые вступают в наш орден на основании старинного устава и пребывают в старых предрассудках, а мы используем их как слепое орудие нашей воли. Но я не стану больше разоблачать перед тобой наши тайны. Я слышу звуки трубы. Быть может, мое присутствие необходимо. Подумай о том, что я сказал тебе. Прощай! Не прошу прощения за то, что угрожал тебе насилием. Благодаря этому я узнал твою душу.

Только на пробном камне узнается чистое золото. Я скоро вернусь, и мы еще поговорим.

Он прошел через комнату и стал спускаться по лестнице, оставив Ребекку одну. Даже перед лицом страшной смерти, которой она собиралась себя подвергнуть, не испытывала она такого ужаса, какой ощущала при виде яростного честолюбия отважного злодея, во власть которого попала. Когда она возвратилась в башенную комнату, первым ее делом было возблагодарить бога за оказанное ей покровительство, моля его и далее простереть свой покров над нею и ее отцом. Еще одно имя проскользнуло в ее молитве: то было имя раненого христианина, которого судьба предала в руки кровожадных людей, личных врагов его. Правда, совесть упрекала ее за то, что, даже обращаясь к божеству, она в набожной молитве вспоминала о человеке, с которым ей никогда не суждено было соединиться, о назареянине и враге ее веры. Но молитва была уже произнесена, и, каковы бы ни были предрассудки ее единоверцев, Ребекка не хотела от нее отказаться.

 

 

Глава 25

 

В жизни своей не видел я таких омерзительных каракулей! Тут сам черт ногу сломит!

"Она уступает, чтобы победить"

 

Войдя в большой зал замка, храмовник застал там де Браси.

- Ваши любовные похождения, - сказал де Браси, - вероятно, были прерваны, как и мои, этими оглушительными звуками. Но вы пришли позднее меня и с явной неохотой, из чего я заключаю, что ваше свидание было гораздо приятнее, чем мое.

- Значит, вы успешно сватались к саксонской наследнице? - спросил храмовник.

- Клянусь костями Фомы Бекета, - отвечал де Браси, - эта леди Ровена, наверно, слышала, что я не выношу женских слез.

- Вот тебе раз! - молвил храмовник. - Предводитель вольной дружины обращает внимание на женские слезы? Удивительно! Если несколько капель и упадет на факел любви, пламя разгорится еще ярче.

- Спасибо за несколько капель! - возразил де Браси. - Эта девица пролила столько слез, что потушила бы целый костер. Такой скорби, таких потоков слез не видано со времен святой Ниобы, о которой нам рассказывал приор Эймер. Точно сам водяной бес вселился в прекрасную саксонку.

- А в мою еврейку вселился, должно быть, целый легион бесов, - сказал храмовник, - потому что едва ли один бес, будь он хоть сам Аполлион, мог бы внушить ей столько неукротимой гордости, столько решимости. Но где же Фрон де Беф? Этот рог трубит все громче и пронзительнее.

- Он, вероятно, занялся Исааком, - хладнокровно сказал де Браси. Возможно, что вопли Исаака заглушают рев этого рога. Ты, я думаю, знаешь по опыту, сэр Бриан, что когда еврей расстается со своими сокровищами на таких условиях, какие, вероятно, поставил ему Фрон де Беф, он так кричит, что из-за его визга не услышишь и двадцати рогов с трубой в придачу. Однако пора послать за хозяином.

Вскоре подоспел к ним и Фрон де Беф, прервавший свои жестокие занятия. Он слегка замешкался на пути в зал, отдавая необходимые приказания слугам.

- Посмотрим, в чем причина такого дьявольского шума, - сказал он. Вот письмо. Если не ошибаюсь, оно написано по-саксонски.

Он смотрел на письмо, вертя его в руках, словно надеясь таким путем добраться до его смысла. Наконец он передал его Морису де Браси.

- Не знаю, что это за магические знаки, - сказал де Браси. Он был так же невежествен, как и большинство рыцарей того времени. - Наш капеллан пробовал учить меня писать, - продолжал он, - но у меня вместо букв выходили наконечники копий или лезвия мечей, так что старый поп махнул на меня рукой.

- Дайте мне письмо, - сказал храмовник, - мы хоть тем похожи на монахов, что немножко учимся, чтобы осветить знаниями нашу доблесть.

- Так мы воспользуемся вашими почтенными познаниями, - сказал де Браси. - Ну, что же говорится в этом свитке?

- Это письмо - формальный вызов на бой, - отвечал храмовник. - Но, клянусь вифлеемской богородицей, это самый диковинный вызов, какой когда-либо посылался через подъемный мост баронского замка, если только это не глупая шутка.

- Шутка! - воскликнул Фрон де Беф. - Желал бы я знать, кто отважился пошутить со мной таким образом. Прочти, сэр Бриан.

Храмовник начал читать вслух:

- "Я, Вамба, сын Безмозглого, шут в доме благородного и знатного дворянина Седрика Ротервудского, по прозванию Сакс, и я. Гурт, сын Беовульфа, свинопас"...

- Ты с ума сошел! - прервал его Фрон де Беф.

- Клянусь святым Лукой, здесь так написано, - отвечал храмовник и продолжал:

- "... я, Гурт, сын Беовульфа, свинопас в поместье вышеозначенного Седрика, при содействии наших союзников и единомышленников, состоящих с нами заодно в этом деле, а именно: храброго рыцаря, именуемого Черный Лентяй, и доброго иомена Роберта Локсли, по прозвищу Меткий Стрелок, объявляем вам, Реджинальд Фрон де Беф, и всем, какие есть при вас сообщники и союзники, что вы без всякой причины и без объявления вражды, хитростью и лукавством захватили в плен нашего хозяина и властелина, означенного Седрика, а также высокорожденную девицу леди Ровену из Харготстандстида, а также благородного дворянина Ательстана Конингсбурского, а также и нескольких человек свободно рожденных людей, находящихся у них в услужении, равно как и нескольких крепостных, также некоего еврея Исаака из Йорка с дочерью, а также завладели лошадьми и мулами; указанные высокорожденные особы, со своими слугами и рабами, лошадьми и мулами, а равно и означенные еврей с еврейкой, ничем не провинились перед его величеством, а мирно проезжали королевской дорогой, как подобает верным подданным короля, а потому мы просим и требуем дабы означенные благородные особы, сиречь Седрик Ротервудский, Ровена из Харготстандстида и Ательстан Конингсбургский со своими слугами, рабами, лошадьми, мулами, евреем и еврейкою, а также все их добро и пожитки были не позже как через час по получении сего выданы нам или кому мы прикажем принять их в целости и сохранности, не поврежденными ни телесно, ни в рассуждении имущества их. В противном случае объявляем вам, что считаем вас изменниками и разбойниками, намереваемся драться с вами, донимать осадой, приступом или иначе и чинить вам всякую досаду и разорение. Чего ради и молим бога помиловать вас. Писано накануне праздника Витольда, под большим Сборным Дубом на Оленьем Холме; а писал те слова праведный человек, служитель господа, богоматери и святого Дунстана, причетник лесной часовни, что в Копменхерсте".

Внизу документа был нацарапан сначала грубый рисунок, изображавший петушью голову со стоячим гребешком и подписью, что такова печать Вамбы, сына Безмозглого. Крест, начертанный ниже этой почетной эмблемы, обозначал подпись Гурта, сына Беовульфа; затем следовали четко и крупно написанные слова: "Черный Лентяй"; а еще ниже довольно удачное изображение стрелы служило подписью иомена Локсли.

Рыцари выслушали до конца этот необыкновенный документ и в недоумении переглянулись, не понимая, что это значит. Де Браси первый нарушил молчание взрывом неудержимого хохота, храмовник последовал, правда более сдержанно, его примеру. Но Фрон де Беф, казалось, был недоволен их несвоевременной смешливостью.

- Предупреждаю вас, господа, - сказал он, - что при настоящих обстоятельствах нам следует серьезно подумать, что предпринять, а не предаваться легкомысленному веселью.

- Фрон де Беф все еще не может опомниться с тех пор, как его свалили с лошади, - сказал де Браси. - Его коробит при одном упоминании о вызове, хотя бы этот вызов шел от шута и от свинопаса.

- Клянусь святым Михаилом, - отвечал Фрон де Беф, - было бы гораздо лучше, если бы ты один отвечал за эту затею, де Браси! Эти людишки не дерзнули бы обращаться ко мне с такой наглостью, если бы им на подмогу не подоспели сильные разбойничьи шайки. В этом лесу множество бродяг.

Все они на меня злы за то, что я строго охраняю дичь. Я только раз захватил на месте преступления одного парня - у него еще и руки были в крови - и велел его привязать к рогам дикого оленя. Правда, тот в пять минут разорвал его в клочья. Так вот, с тех пор столько раз стреляли в меня из лука, точно я та мишень, что стояла на днях в Ашби... Эй ты! крикнул он одному из слуг. - Посылал ли ты узнать, сколько их там собралось?

- В лесу по крайней мере двести человек, - отвечал слуга.

- Прекрасно! - сказал Фрон де Беф. - Вот что значит предоставить свой замок в распоряжение людей, которые не умеют тихо выполнить свое предприятие! Очень нужно было дразнить этот осиный рой!

- Осиный рой? - сказал де Браси. - Просто трутни, у которых и жала нет. Ведь все они - обленившиеся рабы, которые бегут в леса и промышляют грабежом, чтобы не работать.

- Жала нет? - возразил Фрон де Беф. - Стрела с раздвоенным концом в три фута длиной, что попадает в мелкую французскую монету, - хорошее жало.

- Стыдитесь, сэр рыцарь! - воскликнул храмовник. - Соберем своих людей и сделаем против них вылазку. Один рыцарь и даже один вооруженный воин стоят двадцати таких вояк.

- Еще бы! - сказал де Браси. - Мне совестно выехать на них с копьем.

- Это было бы верно, - сказал Фрон де Беф, - будь это турки или мавры, сэр храмовник, или трусливые французские крестьяне, доблестный де Браси, но тут речь идет об английских иоменах. Единственное наше преимущество - рыцарское вооружение и боевые кони. Но на лесных тропинках от них проку мало. Ты говоришь, сделаем вылазку. Да ведь у нас так мало народу, что едва хватит на защиту замка! Лучшие из моих людей - в Йорке; твоя дружина вся целиком там же, де Браси. В замке едва наберется человек двадцать, не считая той горстки людей, которые принимали участие в вашей безумной затее.

- Ты опасаешься, - спросил храмовник, - что их набралось достаточно, чтобы пойти на приступ замка?

- Нет, сэр Бриан, - ответил Фрон де Беф, - у этих разбойников, правда, очень отважный начальник, но без осадных машин, без составных лестниц и без опытных руководителей они ничего не поделают с моим замком.

- Разошли гонцов к соседям, - сказал храмовник, - пускай поторопятся на выручку к трем рыцарям, осаждаемым шутом и свинопасом в баронском замке Реджинальда Фрон де Бефа.

- Вы шутите, сэр рыцарь! - отвечал барон. - К кому же послать?

Мальвуазен, наверно, успел уже отправиться в Йорк со своими людьми, остальные мои союзники - тоже. Да и мне самому следовало бы быть там, если бы не эта проклятая затея.

- Так пошли в Йорк отозвать наших людей обратно, - сказал де Браси. Если эти бродяги не разбегутся, завидя мое знамя и моих стрелков, я скажу, что они храбрейшие из разбойников, когда-либо пускавших стрелы в зеленых лесах.

- А кто отвезет такое письмо? - сказал Фрон де Беф. - Они устроят засады на каждой тропинке, поймают гонца и вытащат у него из-за пазухи письмо... Вот что я надумал, - прибавил он, помолчав немного. - Сэр храмовник, ты умеешь не только читать, но и писать... Лишь бы нам отыскать письменные принадлежности моего капеллана, умершего в прошлом году, в разгар святочного веселья.

- Осмелюсь доложить, - вмешался оруженосец, все еще стоявший перед хозяином, - старая Урфрида, кажется, хранит их у себя, на память о своем духовнике. Я слышал, как она говорила, будто он был последним человеком, от которого она слыхала такие речи, какие прилично слушать женщинам...

- Так ступай и принеси что нужно, Энгельред, - сказал Фрон де Беф, а ты, сэр храмовник, напиши ответ на их дерзкий вызов.

- Я бы предпочел отвечать им мечом, а не пером, - сказал Буагильбер, - но как хотите, будь по-вашему.

Он сел к столу и на французском языке сочинил письмо такого содержания:

Сэр Реджинальд Фрон де Беф и благородные рыцари, его единомышленники и союзники, не принимают вызова со стороны рабов, крепостных и беглых людей. Если лицо, именующее себя Черным Рыцарем, действительно имеет честь принадлежать к рыцарскому сословию, ему должно быть известно, что он унизил себя подобным союзом и не имеет права требовать уважения со стороны знатных особ благородного происхождения. Что касается пленных, то мы, соблюдая христианское милосердие, просим вас прислать какое-либо духовное лицо, чтобы исповедать их и примирить с богом, ибо мы порешили казнить их сегодня до полудня и выставить их головы на стенах замка, чтобы показать всем, как мы мало считаемся с теми, кто взялся их освобождать. А потому, как уже сказано, просим прислать священника, дабы приготовить их к смерти. Исполнением нашей просьбы вы окажете последнюю услугу в земной их жизни.

Сложив это письмо, Фрон де Беф отдал его слуге для вручения гонцу, дожидавшемуся у ворот ответа на принесенное им послание.

Иомен, исполнивший это поручение, возвратился в главную квартиру союзников, расположенную под старым, развесистым дубом, на расстоянии трех выстрелов из лука от замка. Здесь Вамба, Гурт, Черный Рыцарь и Локсли, а также веселый отшельник с нетерпением ожидали ответа на свой вызов. Немного дальше виднелось немало отважных иоменов, зеленая одежда и загорелые лица которых показывали, какого рода ремеслом они промышляли. Их собралось уже более двухсот человек, к ним непрестанно присоединялись все новые и новые отряды. Их вожди только тем и отличались от своих подчиненных, что на шапке у них было по одному перу; во всем остальном они были одеты и вооружены совершенно одинаково с прочими.

Помимо этих ватаг на подмогу сходились саксы из ближайших местечек, а также крепостные люди и слуги из обширных поместий Седрика, явившиеся выручать своего хозяина. Они были вооружены по преимуществу вилами, косами, цепами и другими хозяйственными орудиями. Норманны, придерживаясь обычной политики завоевателей, не позволяли побежденным саксам владеть мечами и копьями. По этой причине саксы были далеко не так страшны для осажденных, как могли бы оказаться, если принять в расчет их крепкое телосложение, их многочисленность, а также воодушевление, с которым они взялись постоять за правое дело. Предводителям этого пестрого войска и было вручено письмо храмовника.

Прежде всего отдали его отшельнику, прося прочесть, что там написано.

- Клянусь посохом святого Дунстана, - сказал этот почтенный монах, а этим посохом он собрал такую паству, как ни один святой в раю... Клянусь, что не только не могу прочитать вам то, о чем тут сказано, но не скажу даже, по-французски оно написано или по-арабски.

С этими словами он передал письмо Гурту, который угрюмо мотнул головой и отдал его Вамбе. Ухмыляясь с таким хитрым видом, какой мог бы быть у обезьяны при подобных обстоятельствах, шут осмотрел все четыре угла бумаги, потом подпрыгнул и отдал письмо Роберту Локсли.

- Кабы длинные буквы были луки, а короткие - стрелы, я бы что-нибудь разобрал, - сказал честный иомен. - А теперь я так же не могу понять смысл этих знаков, как подстрелить оленя, который гуляет за двенадцать миль отсюда.

- Придется уж мне послужить вам чтецом, - сказал Черный Рыцарь и, взяв письмо из рук Локсли, прочел его сначала про себя, а потом по-саксонски изложил его содержание своим союзникам.

- Казнить благородного Седрика! - воскликнул Вамба. - Клянусь крестом, ты, должно быть, ошибся, сэр рыцарь.

- Нет, мой почтенный друг, - отвечал рыцарь, - я вам в точности передал то, что тут написано.

- В таком случае, - сказал Гурт, - клянусь святым Фомой, надо взять замок, хотя бы пришлось голыми руками разобрать его по камешку.

- Нам с тобой больше и нечем орудовать, - сказал Вамба, - только мои руки вряд ли годятся на это.

- Это они так говорят, чтобы выиграть время, - сказал Локсли. - Они не решатся на дело, за которое им придется отвечать своей головой.

- Было бы хорошо, - сказал Черный Рыцарь, - если бы кто-нибудь из нас ухитрился проникнуть в замок, чтобы разузнать, как там обстоят дела. Они просят прислать священника для принятия исповеди; по-моему, наш святой отшельник мог бы исполнить эту благочестивую обязанность; заодно он доставил бы нам нужные сведения.

- А, черт бы тебя побрал с твоими советами! - воскликнул святой пустынник. - Я же тебе говорил, сэр Лентяй, что когда я сбрасываю рясу, вместе с ней снимаю и мой духовный сан, так что вся моя святость и даже латынь пропадают. В зеленом кафтане я скорее способен подстрелить двадцать оленей, чем исповедать одного христианина.

- Боюсь, - сказал Черный Рыцарь, - что здесь никого не найдется, кто бы годился на роль отца-исповедника.

Все переглядывались между собой и молчали.

- Ну, я вижу, - сказал Вамба после короткой паузы, - что дураку на роду написано оставаться в дураках и совать шею в такое ярмо, от которого умные люди шарахаются. Да будет вам известно, дорогие братья и земляки, что до шутовского колпака я носил рясу и до тех пор готовился в монахи, пока не началось у меня воспаление мозгов и осталось у меня ума не больше чем на дурака. Вот я и думаю, что с помощью той святости, благочестия и латинской учености, которые зашиты в капюшоне доброго отшельника, я сумею доставить как мирское, так и духовное утешение нашему хозяину, благородному Седрику, а также и его товарищам по несчастью.

- Как ты думаешь, годится он на это? - спросил у Гурта Черный Рыцарь.

- Уж право не знаю, - отвечал Гурт. - Если окажется негодным, то это будет первый случай, когда его ум не подоспеет на выручку его глупости.

- Так надевай рясу, добрый человек, - сказал Черный Рыцарь, - и пускай твой хозяин через тебя пришлет нам весть о том, как обстоят дела у них в замке. Там, должно быть, мало народу, так что внезапное и смелое нападение может увенчаться полным успехом. Однако время не терпит, иди скорее.

- А мы между тем, - сказал Локсли, - так обложим все стены кругом, что ни одна муха оттуда не вылетит без нашего ведома. Ты скажи этим злодеям, друг мой, - продолжал он, обращаясь к Вамбе, - что за всякое насилие, учиненное над пленниками, мы с них самих взыщем вдесятеро.

- Pax vobiscum! [*15] - сказал Вамба, успевший напялить на себя полное монашеское облачение.

Произнося эти слова, он принял степенную и торжественную осанку и чинной поступью отправился выполнять свою миссию.

 

 

Глава 26

 

  

  Конь вдруг начнет плестись рысцой,

  

  А клячи вскачь пойдут;

  

  Так станет вдруг шутом святой,

  

  Монахом станет шут.

Старинная песня

 

Когда шут, облаченный в рясу отшельника и препоясанный узловатою веревкою, появился перед воротами замка Реджинальда Фрон де Бефа, привратник спросил, как его зовут и зачем он пришел.

- Pax vobiscum! - отвечал шут. - Я смиренный монах францисканского ордена, пришел преподать утешение несчастным узникам, находящимся в стенах этого замка.

- Храбрый же ты монах, - сказал привратник, - коли отважился прийти сюда; здесь, за исключением нашего пьяного капеллана, уже двадцать лет не кукарекали такие петухи, как ты.

- Уж, пожалуйста, сделай милость, - сказал мнимый монах, - доложи обо мне хозяину замка. Поверь, что он меня примет охотно. А петух так громко закукарекает, что по всему замку будет слышно.

- Вот за это спасибо! - сказал привратник. - Но если мне достанется за то, что я покинул сторожку ради твоего поручения, я посмотрю, выдержит ли серая одежда монаха стрелу дикого гуся.

С этими словами привратник вышел из башенки и отправился в большой зал замка с небывалым известием, что у ворот стоит святой монах и просит позволения немедленно войти. К немалому его удивлению, хозяин приказал тотчас впустить святого человека, и привратник, поставив часовых охранять ворота, без дальнейших рассуждении отправился исполнять порученное приказание.

Всей храбрости и находчивости Вамбы едва хватило на то, чтобы не растеряться в присутствии такого человека, каким был страшный Фрон де Беф.

Бедный шут произнес свое "pax vobiscum", на которое сильно полагался в исполнении своей роли, таким дрожащим и слабым голосом, каким еще никогда не возглашали этого приветствия. Но Фрон де Беф привык, чтобы люди всякого сословия трепетали перед ним, так что робость мнимого монаха не возбудила в нем никаких подозрений.

- Кто ты, монах, и откуда? - спросил он.

- Pax vobiscum! - повторил шут. - Я бедный служитель святого Франциска, шел через эти леса и попал в руки разбойников, как сказано в писании - guidam viator incidit in latrones [*16], которые послали меня в этот замок исполнить священную обязанность при двух особах, осужденных вашим досточтимым правосудием на смерть.

- Так, так, - молвил Фрон де Беф. - А не можешь ли ты мне сказать, святой отец, много ли там этих бандитов?

- Доблестный господин, - отвечал Вамба, - nomen illis legio - имя им легион.

- Ты мне просто скажи, сколько их, монах, не то ни твоя ряса, ни веревка не защитят тебя.

- Увы, - сказал мнимый монах, - cor meum eructavit [*17], что значит я чуть не умер со страху! Но сдается мне, что всех - и иоменов и простолюдинов - там наберется по крайней мере пятьсот человек.

- Как! - воскликнул храмовник, в эту минуту вошедший в зал. - Так много слетелось этих ос? Значит, пора передавить их зловредный рой.

Он отвел хозяина в сторону и спросил его:

- Знаешь ты этого монаха?

- Нет, - отвечал Фрон де Беф, - он не здешний, из дальнего монастыря, и я его не знаю.

- В таком случае не передавай ему на словах того, что ты хотел поручить, - сказал храмовник. - Пускай он отнесет письмо от имени де Браси с приказанием его вольной дружине поспешить сюда. А тем временем, чтобы этот монах не догадался, в чем дело, дозволь ему выполнить свою задачу и приготовить саксонских свиней к бойне.

- Хорошо, пусть так и будет, - отвечал Фрон де Беф и велел одному из слуг проводить Вамбу в ту комнату, где содержались Седрик и Ательстан.

Между тем нетерпение Седрика все росло и росло. Он расхаживал из конца в конец по залу с видом человека, который бросается в атаку или берет приступом крепость. Он то издавал какие-то восклицания, то взывал к Ательстану, который со стоическим хладнокровием ожидал исхода приключения, преспокойно переваривая весьма сытный обед. По-видимому, вопрос, долго ли продлится их тюремное заключение, мало его тревожил: он твердо уповал, что, подобно всякому земному злу, когда-нибудь и это кончится.

- Pax vobiscum! - молвил шут, войдя к ним. - Да будет над вами благословение святого Дунстана, святого Дениса, святого Дютока и всех святых!

- Войди, милости просим, - сказал Седрик мнимому монаху. - Зачем ты пришел к нам?

- Я пришел приготовить вас к смерти, - отвечал шут.

- Не может быть! - воскликнул Седрик, вздрогнув. - Как они ни злобны, как ни бесстрашны, они не осмелятся учинить такую явную и беспричинную расправу.

- Увы, - сказал шут, - взывать к их человеколюбию было бы столь же напрасно, как удержать закусившую удила лошадь шелковой ниткой вместо уздечки. А потому подумай хорошенько, благородный Седрик, а также и вы, доблестный Ательстан, какие прегрешения совершили вы во плоти, ибо сегодня же будете призваны к ответу пред высшее судилище.

- Слышишь ты это, Ательстан? - сказал Седрик. - Укрепимся духом для последнего нашего подвига, ибо лучше умереть как подобает мужчинам, нежели жить в неволе.

- Я готов, - сказал Ательстан, - выдержать все, что может придумать их злоба, и пойду на смерть так же спокойно, как пошел бы обедать.

- Так приступим к святому таинству, отец мой, - сказал Седрик.

- Погоди минутку, дядюшка, - сказал шут своим обыкновенным голосом, что это ты больно скоро собрался? Лучше осмотрись хорошенько, прежде чем прыгать во тьму кромешную.

- Право, - сказал Седрик, - его голос мне знаком.

- То голос вашего верного раба и шута, - отвечал Вамба, сбрасывая с головы капюшон. - Если бы вы раньше послушались моего дурацкого совета, вы бы сюда не попали. Последуйте же хоть теперь совету дурака, и вы недолго тут останетесь.

- То есть как же это, плут? - спросил Седрик.

- А вот как, - отвечал Вамба. - Надевай эту рясу и веревку - только в них ведь и заключается мой священный сан - и преспокойно уходи из замка, а мне оставь свой плащ и пояс, чтобы я мог занять твое место и прыгнуть за тебя, куда придется.

- Тебе занять мое место? - сказал Седрик, удивленный таким предложением. - Но ведь они тебя повесят, бедный мой дурень!

- Пусть делают что хотят, там - как богу угодно, - отвечал Вамба. - Я надеюсь, что Вамба, сын Безмозглого, может висеть на цепи так же важно, как цепь висела на шее у его предка олдермена.

- Ну, Вамба, я согласен принять твое предложение, только с одним условием, - сказал Седрик. - Поменяйся платьем не со мной, а с лордом Ательстаном.

- Э нет, клянусь святым Дунстаном, - отвечал Вамба, - это для меня не подходит! Сын Безмозглого согласен пострадать, спасая жизнь сыну Херварда, но какая же мне корысть помирать из-за человека, отец которого не был знаком с моим отцом?

- Негодяй, - сказал Седрик, - предки Ательстана были владыками Англии!

- Мне все равно, кем бы они ни были, - возразил Вамба, - но я не желаю, чтобы мне свернули голову ради его предков. А потому, мой добрый хозяин, соглашайтесь скорее на мое предложение либо позвольте мне уйти из этой башни.

- Предоставь старому дереву засохнуть, - продолжал Седрик, - лишь бы сохранилась в целости краса всего леса! Спаси благородного Ательстана, мой верный Вамба. Каждый, в ком течет саксонская кровь, обязан это сделать. Мы с тобой вместе отдадим себя в жертву ярости жестоких притеснителей. А он, освободившись из плена, пробудит дух мести в наших соплеменниках и отплатит за нее врагам.

- Ну нет, батюшка, - сказал Ательстан, пожимая ему руку. Каждый раз, когда какие-либо крайние обстоятельства расшевеливали его мысль и деятельность, чувства его и деяния были достойны его высокого происхождения. - Нет, - повторил он. - Я скорее соглашусь целую неделю просидеть в этом зале на хлебе и воде, чем воспользуюсь возможностью спастись, которую придумала преданность слуги для его хозяина.

- Вот вы называетесь умными людьми, господа, - сказал шут, - а я слыву дураком. Однако, дядюшка Седрик и братец Ательстан, дурак-то и вынесет решение и тем положит конец всем вашим спорам. Я все равно что Джонова кобыла, которая никому не дает на себя садиться, кроме Джона. Я пришел затем, чтобы спасти своего хозяина. Если он откажется от моей помощи - ну что же, уйду домой, и дело с концом. Преданность нельзя перебрасывать из одних рук в другие, как кольцо или шар в игре. Я согласен болтаться в петле, но не иначе, как вместо моего родового властелина.

- Уходите, благородный Седрик, - сказал Ательстан, - не упускайте такого случая. Ваше присутствие там, вне стен этого замка, воодушевит наших друзей и ускорит наше спасение, а если вы останетесь здесь, все мы пропали.

- А разве там, за стенами, есть надежда на выручку? - спросил Седрик, взглянув на шута.

- И еще какая надежда! - воскликнул Вамба. - Да будет вам известно, что, натянув мой балахон, вы одеваетесь в мундир полководца. Пятьсот человек собралось под стенами этого замка, и сегодня я был одним из главных предводителей. Моя дурацкая шапка сошла за каску, а погремушка - за маршальский жезл. Вот увидим, много ли они выиграют, сменив дурака на умного человека. Право, я боюсь, как бы они, разжившись премудростью, не потеряли храбрости. Итак, прощай, хозяин, будь милостивее к бедному Гурту и сжалься над его собакой Фангсом, а мой колпак повесь на стену в Ротервуде, в память того, что я отдал свою жизнь за хозяина как верный... дурак.

Последнее слово он произнес как-то двусмысленно - не то серьезно, не то в шутку. Слезы выступили на глазах у Седрика.

- Память о тебе будет жить, - сказал он, - пока верность и любовь будут в чести в этом мире. Если бы я не думал, что найду средства спасти Ровену и тебя, Ательстан, да и тебя тоже, мой бедный Вамба, я бы не дал уговорить себя на такое дело.

Они переоделись, но тут у Седрика возникло новое затруднение.

- Я никаких языков не знаю, кроме своего родного наречия да нескольких фраз по-нормански; как же я буду выдавать себя за настоящего монаха?

- Вся штука в двух словах, - сказал Вамба. - Что бы ни говорили тебе, отвечай: "Pax vobiscum!" При встрече или прощаясь, благословляя или проклиная, повторяй: "Pax vobiscum!" - и все тут. Для монаха эти словечки так же необходимы, как помело для ведьмы или палочка для фокусника.

Произноси только низким голосом и с важностью: "Pax vobiscum!" - и против этого никто не устоит. Стража ли, привратник, рыцарь или оруженосец, пеший или конный - безразлично: эти слова на всех действуют как заклинание. Если меня завтра поведут вешать (что еще очень сомнительно), я непременно испытаю силу этих слов на палаче.

- Коли так, - сказал Седрик, - я мигом превращусь в монаха. Pax vobiscum! Надеюсь, что запомню этот пароль. Благородный Ательстан, прощай... Прощай и ты, мой бедняга. Сердце у тебя такое, что стоит любой здоровой головы. Я вас выручу либо возвращусь и умру вместе с вами. Державная кровь саксонских королей не прольется, пока моя собственная кровь еще течет в жилах. Не дам волосу упасть с твоей головы, мой добрый слуга, рисковавший своей жизнью, чтобы спасти хозяина, хотя бы пришлось ради этого пожертвовать своей жизнью. Прощай.

- Прощайте, благородный Седрик! - сказал Ательстан. - Помните, что монахи никогда не отказываются закусить, если им предложат подкрепить силы.

- Прощай, дядюшка! - прибавил Вамба. - Не забывай pax vobiscum.

С такими напутствиями Седрик отправился в путь. Ему очень скоро пришлось испробовать силу магических слов, которым научил его шут. Пробираясь низким сводчатым коридором к большому залу, он вдруг увидел перед собой женскую фигуру.

- Pax vobiscum! - сказал мнимый монах, пытаясь поскорее пройти мимо.

- Et vobis pater reverendissime! [*18] - ответил ему нежный женский голос.

- Я немножко глух, - отвечал Седрик по-саксонски и проворчал себе под нос:

- Черт бы побрал дурака и его pax vobiscum! В первый раз выстрелил - и сразу же промахнулся.

Однако в те времена довольно часто случалось, что духовные лица плохо разумели по-латыни, и собеседница Седрика отлично знала это.

- Прошу вас, преподобный отец, - продолжала она уже по-саксонски, будьте милосердны, навестите раненого пленника и преподайте ему утешение. За это доброе дело ваш монастырь получит щедрое подаяние, какого еще никогда не получал.

- Дочь моя, - отвечал Седрик в великом смущении, - мне нельзя оставаться в этом замке и терять время на исполнение обычных моих обязанностей. Я должен уйти как можно скорее. Жизнь и смерть многих зависит от этого.

- Отец мой, молю вас во имя обетов, которые вы на себя приняли, не покиньте несчастного, не откажите ему в своих советах и помощи! - продолжала просительница.

- Чтоб меня черт побрал и засадил в Ифрин заодно с душами Одина и Тора, - проговорил в раздражении Седрик.

Он, вероятно, произнес бы еще несколько фраз в том же духе, но их беседа была прервана грубым голосом Урфриды - той старухи, что жила в уединенной башенке.

- Что это значит, милочка? - обратилась она к собеседнице Седрика. Так-то ты платишь мне за мою доброту, за то, что я позволила тебе выйти из темницы? Святого человека довела до того, что он начал ругаться, чтобы избавиться от приставаний еврейки!

- Еврейки! - воскликнул Седрик, придираясь к случаю, чтобы как-нибудь улизнуть от обеих. - Дай мне пройти, женщина! Не задерживай меня. Я только что исполнил святой долг и не хочу оскверняться.

- Иди сюда, отец мой, - сказала старуха. - Ты не здешний и без провожатого не выберешься из замка. Поди сюда, мне хочется с тобой поговорить. А ты, дочь проклятого племени, ступай к больному и ухаживай за ним, пока я не ворочусь. И горе тебе, если осмелишься еще раз уйти оттуда без моего разрешения!

Ребекка скрылась. Урфрида, уступая ее мольбам, позволила ей уйти из башни, а затем приставила ее ухаживать за раненым Айвенго. Ребекка хорошо понимала, какая опасность угрожает пленным, и не упускала ни малейшего случая что-нибудь сделать для их спасения. Услышав от Урфриды, что в этот безбожный замок попал священник, она надеялась на его защиту заключенных. Для этого она и поджидала в коридоре мнимого монаха. Но мы видели, что попытка ее кончилась неудачей.

 

 

Глава 27

  

  "Во всем, что ты б сказать могла,

  

  Должны быть грех, печаль и стыд.

  

  Известны все твои дела...

  

  Но что ж преступница молчит?"

  

  "Я стала жертвой новых бед -

  

  От них душа еще мрачней;P>

  

  А у меня и друга нет -

  

  Кто б мог внимать тоске моей;

  

  Но выслушай - и дай ответ

  

  На исповедь моих страстей".

Крабб, "Дворец правосудия"

 

Когда Урфрида криками и угрозами прогнала Ребекку обратно в комнату больного, она насильно потащила за собой Седрика в отдельную каморку и, войдя туда, крепко заперла дверь. После этого она достала с полки флягу с вином и два стакана, поставила их на стол и сказала скорее тоном утверждения, чем вопроса:

- Ты сакс, отец мой? - заметив, что Седрик не торопится с ответом, она продолжала:

- Не спорь, не спорь. Звуки родного языка сладки для моих ушей, хотя и редко я их слышу, разве только из уст жалких и приниженных рабов, на которых гордые норманны возлагают лишь самую черную работу в этом доме. А ты сакс, отец, и хотя служитель божий, а все-таки свободный человек. Приятно мне слушать твою речь.

- Разве священники из саков не заходят сюда? - спросил Седрик. - Мне кажется, их долг - утешать отверженных и угнетенных детей нашей земли.

- Нет, не заходят, - отвечала Урфрида, - а если и заходят, то предпочитают пировать за столом своих завоевателей, а не слушать жалобы своих земляков. Так по крайней мере говорят о них, сама-то я мало кого вижу.

Вот уже десять лет, как в этом замке не бывало ни одного священника, исключая того распутного норманна, который был здесь капелланом и по ночам пьянствовал вместе с Реджинальдом Фрон де Бефом. Но и он давно отправился на тот свет давать богу отчет в своей пастырской деятельности. А ты сакс, да еще саксонский священник, и мне нужно задать тебе один вопрос.

- Да, я сакс, - отвечал Седрик, - но недостоин звания священника. Отпусти меня, пожалуйста! Клянусь, что я вернусь сюда или пришлю к тебе другого духовника, более меня достойного выслушать твою исповедь.

- Погоди еще немного, - сказала Урфрида, - скоро голос, который ты слышишь, замолкнет в сырой земле. Но я не хочу уходить туда без исповеди в своих грехах, как животное. Так пусть вино даст мне силы поведать тебе все ужасы моей жизни.

Она налила себе стакан и с жадностью осушила его до дна, как бы опасаясь проронить хоть одну каплю. Выпив вино, она подняла глаза и проговорила:

- Оно одурманивает, но ободрить уже не может. Выпей и ты, отец мой, иначе не выдержишь и упадешь на пол от того, что я собираюсь рассказать тебе.

Седрик охотно отказался бы от такого зловещего приглашения, но ее жест выражал такое нетерпение и отчаяние, что он уступил ее просьбе и отпил большой глоток вина. Словно успокоенная его согласием, она начала свой рассказ.

- Родилась я, - сказала она, - совсем не такой жалкой тварью, какой ты видишь меня теперь, отец мой. Я была свободна, счастлива, уважаема, любима и сама любила. Теперь я раба, несчастная и приниженная. Пока я была красива, я была игрушкой страстей своих хозяев, а с тех пор как красота моя увяла, я стала предметом их ненависти и презрения. Разве удивительно, отец мой, что я возненавидела род человеческий и больше всего то племя, которому я была обязана такой переменой в моей судьбе?

Разве хилая и сморщенная старуха, изливающая свою злобу в бессильных проклятиях, может забыть, что когда-то она была дочерью благородного тана Торкилстонского, перед которым трепетали тысячи вассалов?

- Ты дочь Торкиля Вольфгангера! - сказал Седрик, пятясь от нее. Ты... ты родная дочь благородного сакса, друга моего отца и его ратного товарища?

- Друг твоего отца! - воскликнула Урфрида. - Стало быть, передо мной Седрик, по прозвищу Сакс, потому что у благородного Херварда Ротервудского только и был один сын, и его имя хорошо известно среди его соплеменников. Но если точно ты Седрик из Ротервуда, что означает твое монашеское платье? Неужели и ты отчаялся спасти свою родину и в стенах монастыря обрел пристанище от притеснений?

- Все равно, кто бы я ни был, - сказал Седрик. - Продолжай, несчастная, свой рассказ об ужасах и преступлениях. Да, преступлениях, ибо то, что ты осталась в живых, - преступление.

- Да, я преступница, - отвечала несчастная старуха. - Страшные, черные, гн