ких словах. Мигом прочитав его, доктор, несмотря на всю свою осторожность, пожал плечами и пробормотал:

- Сегодня!.. но это невозможно... он с ума сошел!..

- Верно, дело идет о каком-нибудь бедном страдальце, у которого одна надежда на вас... он вас ждет... он призывает вас? Ну, голубчик доктор, не откажите ему... исполните его просьбу... так приятно оправдать доверие, которое к тебе испытывают...

Доктора Балейнье невольно поразило совпадение слов сочувствия, произнесенных трогательным голосом девушки, и требований ее непримиримого врага; в этом заключалось страшное и удивительное противоречие. Он не мог не смутиться и, пристально глядя на Адриенну, ответил:

- Да, речь идет действительно о человеке, возложившем на меня большие надежды... слишком даже большие, потому что он требует невозможного!.. Но почему вы принимаете участие в человеке, вам совершенно не известном?

- Раз он несчастен... я его знаю! Тот, для которого я вас прошу поддержки министра, был мне тоже незнаком, а теперь ему весьма сочувствую! Знаете, ведь это сын того солдата, который привез сюда дочерей маршала Симона из Сибири!

- Как?.. вы хлопочете за...

- За честного рабочего!.. единственную опору семьи... Да вот я вам расскажу все, как было...

Но ей не удалось окончить своего признания. В комнату, яростно рванув дверь, вошла госпожа де Сен-Дизье в сопровождении аббата.

Княгиня казалась взволнованной и страшно разгневанной, но, несмотря на ее уменье притворяться, выражение едва сдерживаемой адской радости просвечивало сквозь притворный гнев.

Войдя в кабинет, маркиз д'Эгриньи бросил беспокойный и вопросительный взгляд на доктора. Последний ответил, отрицательно покачав головой. Аббат со злостью закусил губы. С отказом врача рушились его последние планы, несмотря на новый страшный удар, который должна была нанести племяннице княгиня.

- Прошу садиться, господа, - заговорила госпожа де Сен-Дизье прерывающимся от злобной радости голосом. - Прошу вас. У меня есть прекрасные и поразительные новости относительно этой молодой девицы!

И она указала на Адриенну жестом, полным неизъяснимого презрения и негодования.

- Ну, деточка, что это еще на вас обрушилось? - вкрадчиво шепнул доктор Адриенне, отходя с ней от окна. - Но помните, что бы ни случилось, рассчитывайте на меня!

Затем доктор занял свое место между аббатом и бароном.

При дерзких, вызывающих словах княгини Адриенна вздрогнула; она гордо выпрямилась и, взволнованная и оскорбленная новыми обвинениями, покраснев от гнева, произнесла:

- Я жду вас к себе как можно скорее, дорогой доктор... Вы знаете, что мне необходимо с вами переговорить.

После этих слов девушка взялась за свою шляпку, лежавшую на кресле.

- Это еще что? - воскликнула княгиня, вскочив с места.

- Я ухожу, мадам... Вы объявили мне свою волю, я объявила вам свою. Этого совершенно достаточно. Что касается денежных дел, я поручу их моему поверенному.

Адриенна стала надевать шляпу.

Видя, что жертва ускользает из ее рук, госпожа де Сен-Дизье забыла всякие приличия и, подбежав к племяннице, с яростью схватила ее за руку и закричала:

- Вы не смеете уходить!

- Мадам! - с грустным негодованием воскликнула Адриенна, - что же здесь происходит?..

- Ага, вы испугались... вы хотите сбежать! - оглядывая ее с гневом и презрением, продолжала княгиня.

Слова "вы испугались" могли заставить молодую девушку броситься в огонь. Жестом, полным благородной гордости, Адриенна высвободила свою руку из рук княгини и, бросив снова на стул свою шляпку, подошла к столу и горячо проговорила:

- Как ни велико мое отвращение ко всему, что здесь происходит, но еще противнее мне ваши подозрения. Говорите... я готова вас выслушать.

Адриенна стояла перед теткой, гордо подняв голову. Ее лицо горело от негодования, грудь волновалась, слезы обиды навертывались на глаза, маленькая ножка нетерпеливо постукивала по ковру; она смотрела на тетку уверенно и твердо. Тогда княгиня, убедившись, что ее жертва теперь не уйдет, решила изводить ее как можно медленнее; она хотела по капле излить накопленный яд.

- Вот что произошло сейчас, господа! - начала она, стараясь сдерживаться. - Полицейский комиссар, о приходе которого мне сейчас доложили, с великим прискорбием извинился передо мной за то, что он вынужден исполнить неприятный долг. Оказалось, что сегодня утром в сад, прилегающий к павильону, вошел человек, который должен был в этот день быть арестован...

Адриенна вздрогнула. Несомненно, разговор шел об Агриколе. Но, вспомнив, как безопасен был тайник, куда она его спрятала, девушка успокоилась.

- Чиновник просил у меня разрешения произвести обыск в доме и павильоне. Он имел на это, конечно, полное право. Я попросила его начать с павильона, куда и сама за ним последовала... Несмотря на невозможное поведение этой девицы, мне в голову не могло прийти, что она может быть замешана в криминальные дела... Однако я ошиблась!

- Что хотите вы этим сказать, мадам? - спросила Адриенна.

- Сейчас узнаете, - с торжеством заявила княгиня. - Всему свой черед. Вы поторопились с высокомерием и насмешками... Итак, я пошла за комиссаром... Можете себе представить удивление этого чиновника при виде трех мерзавок, служанок мадемуазель де Кардовилль, одетых как актерки!.. Конечно, я просила занести это в протокол... Необходимо указать всякому... на подобные сумасбродства!

- Вы поступили весьма разумно, княгиня: необходимо было просветить правосудие на сей счет, - с поклоном заявил Трипо.

Тревожась за участь Агриколя, Адриенна и не подумала ответить достойным образом. Она с беспокойством ждала продолжения рассказа.

- Чиновник приступил к строгому допросу этих девчонок, допытываясь, не видали ли они мужчины, забравшегося в павильон мадемуазель де Кардовилль... С невероятной дерзостью они отвечали, что не видали никого...

"Славные, честные создания! - с радостью подумала Адриенна, - значит, бедняк спасен... заступничество Балейнье сделает остальное".

- К счастью, - продолжала княгиня, - со мной пошла моя горничная, госпожа Гривуа. Эта достойная женщина, вспомнив, что она видела, как мадемуазель де Кардовилль возвратилась домой в восемь часов утра, простодушно заметила комиссару, что мужчина, которого он ищет, мог войти незаметно через калитку... если мадемуазель де Кардовилль... нечаянно... забыла ее за собой запереть!

- Недурно было бы, княгиня, отметить в протоколе, что мадемуазель вернулась домой только в восемь часов утра, - сказал Трипо.

- Совершенно не вижу в этом нужды, - заметил верный своей роли доктор, - это вовсе не касалось поисков, которыми занимался комиссар.

- Однако, доктор! - воскликнул Трипо.

- Однако, господин барон, - твердо возразил доктор, - таково мое мнение!

- Но мое не таково, - продолжала княгиня. - И потому я настояла, чтобы это занесли в протокол. Надо было видеть, как смущен и огорчен был полицейский, когда записывал такие позорные вещи об особе, занимающей столь высокое положение в обществе...

- Ну, конечно, мадам, - с нетерпением сказала Адриенна, - я убеждена, что ваше целомудрие было не меньше оскорблено, чем скромность этого непорочного полицейского. Но мне кажется, что ваша невинность совершенно напрасно возмутилась. Разве вам не могло прийти в голову, что ничего не было удивительного в моем возвращении домой в восемь часов утра, если я вышла из дома в шесть часов утра?..

- Оправдание хотя придумано и поздно, но нельзя не признаться, что ловко придумано! - с досадой промолвила княгиня.

- Я не оправдываюсь, мадам, - с гордостью возразила Адриенна, - но если доктор Балейнье был так добр и заступился за меня, я сочла своим долгом указать на возможность объяснить факт, который я вовсе не собиралась с вами обсуждать.

- Значит, в протоколе факт зафиксирован... до тех пор, пока мадемуазель его не пояснит, - сказал Трипо.

Аббат д'Эгриньи оставался в стороне во время этой сцены. Он сидел, поглощенный в мрачные думы о последствиях свидания Адриенны с дочерьми маршала Симона. Помешать ей выйти сегодня из дома казалось абсолютно невозможным.

Госпожа де Сен-Дизье продолжала:

- Но это все ничто в сравнении с тем, что я расскажу вам дальше, господа... После долгих поисков мы хотели уже уходить, как вдруг госпожа Гривуа обратила мое внимание на то, что в спальне этой девицы, где мы в это время находились, одна из позолоченных резных фигур на стене неплотно к ней примыкала. Я сказала об этом комиссару... Его агенты начали осматривать, искать следы, и вдруг... одна часть стены отодвигается, открывается потайная дверь и... нет, вы не можете вообразить, что представилось нашим глазам!.. это такой стыд!.. такой позор!.. что я не могу решиться сказать!..

- Так я за вас решусь, - перебила ее Адриенна, с горестью убедившаяся, что Агриколь найден. - Я избавлю ваше целомудрие от рассказа о новом скандале... впрочем, то, что я скажу, никак не будет способствовать моему оправданию...

- А не мешало бы! - презрительно заметила княгиня. - В вашей спальне найден спрятанный мужчина!

- Спрятанный в ее спальне мужчина! - с жестокой радостью в душе и с притворным негодованием на лице воскликнул встрепенувшийся аббат.

- Мужчина в ее спальне! - прибавил Трипо. - Надеюсь, это тоже занесено в протокол?

- О да! да! - с торжеством воскликнула княгиня.

- Конечно, это был вор, - лицемерно заметил доктор, - это само собою разумеется! Иное толкование... совершенно неуместно.

- Ваша снисходительность к мадемуазель де Кардовилль вводит вас в заблуждение, - сухо возразила ему княгиня.

- Знаем мы этих воров, - сказал Трипо, - обыкновенно они бывают молодыми, богатыми красавцами!

- И вы ошибаетесь, господин барон, - продолжала госпожа де Сен-Дизье. - Мадемуазель не метит столь высоко... Оказывается, что ее увлечения не только преступны, но и низки... Теперь мне понятно, почему она афиширует симпатию к простонародью... Это тем трогательнее и интереснее, что человек, спрятанный в ее спальне, был одет в рабочую блузу.

- В блузу? - с отвращением заметил барон. - Так, значит, это был простолюдин? Волосы встают дыбом от ужаса!..

- Он сам сознался, что он кузнец, - сказала княгиня, - но следует сказать, этот кузнец очень хорош собой! Зная поклонение этой девицы красоте во всех ее формах, становится понятно...

- Перестаньте, мадам, перестаньте наконец! - вырвалось невольно у Адриенны. Она до сих пор молчала, не удостаивая тетку ответом, хотя гнев и чувство обиды все более и более овладевали ею. - Довольно! Я сейчас чуть было не стала объяснять вам, в ответ на ваши бесчестные намеки, свое поведение... но больше я не поддамся такой слабости!.. Но одно слово, мадам!.. Значит, этого доброго, честного рабочего арестовали?

- Конечно! Его взяли и под конвоем отправили в тюрьму. Это разрывает ваше сердце, не так ли?.. - с торжеством воскликнула княгиня. - Оно и видно... вы разом утратили вашу ироничную беззаботность. Несомненно, ваша нежная жалость к этому красивому кузнецу очень глубока!

- Вы совершенно правы, мадам; насмехаться над бесчестными поступками время прошло. Надо приняться за другое, - ответила Адриенна, чуть не плача при мысли об огорчении и испуге семьи Агриколя.

Затем, надев свою шляпку, она обратилась к Балейнье:

- Доктор, я только сейчас просила вас о протекции у министра...

- Да, дитя мое... и я с удовольствием готов служить вам.

- Ваша карета внизу?

- Да... - протянул доктор с удивлением.

- Так свезите меня к нему сейчас же. Он не может отказать мне в милости, лучше сказать - в правосудии, если я буду представлена ему вами.

- Как? - сказала княгиня, - вы решаетесь на такой поступок, не спросив моего позволения; после всего, что я вам говорила... это невероятная дерзость!..

- Ужасно! - прибавил Трипо, - но чего же иного можно было ожидать?

Когда Адриенна спросила доктора, здесь ли его экипаж, аббат д'Эгриньи вздрогнул. Выражение нежданной радости молнией пробежало по его лицу, и он еле сдержал волнение, когда в ответ на немой вопрос доктор многозначительно подмигнул в знак согласия. Поэтому, когда княгиня гневным голосом повторила Адриенне запрет выходить из дома, аббат торопливо и с особенным выражением в голосе перебил ее:

- Мне кажется, княгиня, мадемуазель Адриенну можно смело поручить заботам доктора.

Маркиз так выразительно произнес слова "заботам доктора", что княгиня, взглянув на него и на Балейнье, разом все поняла и просияла. Стало темно, уже почти наступила ночь, и Адриенна, поглощенная в свои думы, не заметила этого быстрого обмена взглядов и знаков; да если бы и заметила, то ничего бы в них не поняла.

Однако для большей правдоподобности госпожа да Сен-Дизье продолжала возражать:

- Я не против доверить мадемуазель де Кардовилль доктору, несмотря на его снисходительность к ней... Но не хотелось бы делать подобные уступки... мадемуазель должна подчиняться моей воле...

- Позвольте заметить, княгиня, - обиженным тоном заговорил доктор, - никакого особенного пристрастия к мадемуазель Адриенне я не питаю. Но если она меня просит свезти ее к министру, я охотно готов оказать эту услугу в полной уверенности, что она не заставит меня раскаиваться!

Адриенна дружески протянула руку Балейнье и с чувством промолвила:

- Будьте спокойны, мой достойный друг, вы сами будете довольны тем, что помогли мне... вы будете участником благородного поступка!

Трипе, не понимая нового плана сообщников, с удивлением шепнул аббату:

- Как? Ей позволят уехать?

- Ну да! - отрывисто ответил тот, указывая на княгиню и приглашая жестом выслушать, что она скажет.

Госпожа де Сен-Дизье подошла к племяннице и медленным, размеренным тоном, напирая на каждое слово, проговорила следующее:

- Еще одно слово... одно слово в присутствии всех этих господ. Ответьте мне: намерены ли вы противиться моим приказаниям, несмотря на тяжкие обвинения, которые тяготеют над вами?

- Да, намерена.

- Несмотря на открывшиеся позорные обстоятельства, вы не желаете признавать моей власти над вами?

- Да, не желаю.

- Вы решительно отказываетесь вести строгий и благопристойный образ жизни, который я хочу, чтобы вы вели?

- Я ведь сказала уже, сударыня, что желаю жить одна и так, как хочу.

- Это ваше последнее слово?

- Это мое последнее слово.

- Подумайте... остерегитесь... дело очень серьезное!

- Я вам сказала, сударыня, это мое последнее слово... повторять два раза одно и то же я не стану.

- Вы сами были свидетелями, господа! - начала княгиня. - Я напрасно пыталась найти пути к согласию! Пусть мадемуазель де Кардовилль сама себя винит за то, что случится далее... к чему меня заставит прибегнуть ее дерзкое неповиновение.

- Отлично, мадам! - сказала Адриенна.

Обратившись к Балейнье, она с живостью прибавила:

- Ну, едемте же скорее, милый доктор, я умираю от нетерпения. Подумайте: всякая минута промедления может стоить горьких слез несчастной семье!

И Адриенна быстро вышла из кабинета в сопровождении доктора.

Один из слуг княгини велел подавать карету Балейнье.

Усаживаясь в карету с его помощью, Адриенна не заметила, что Балейнье шепнул что-то своему выездному лакею, отворявшему дверцы экипажа. Когда доктор сел на свое место рядом с Адриенной, лакей захлопнул дверь, и через несколько секунд Адриенна услышала его приказание кучеру:

- К министру. С бокового подъезда.

Лошади быстро понеслись.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. СВЕТСКИЙ ИЕЗУИТ

1. ЛЖЕДРУГ

Наступила ночь, холодная, темная.

Небо, ясное перед закатом солнца, все более и более заволакивалось серыми, мрачными тучами. Сильный, порывистый ветер мел снег, падавший крупными хлопьями.

Фонари тускло освещали внутренность кареты, где сидели доктор и Адриенна.

На темном фоне обивки выделялось бледное очаровательное лицо Адриенны, обрамленное маленькой шляпой из серого бобра. В карете веял тонкий, нежный, почти сладострастный аромат, свойственный одежде изысканных женщин. Поза молодой девушки, сидевшей рядом с доктором, была полна грации. Ее изящный, стройный стан, плотно обтянутый синим сукном платья с высоким воротником, передавал мягкой спинке кареты гибкое волнообразное движение. Ножки Адриенны были скрещены на густой медвежьей шкуре, служившей ковром. В ослепительной и обнаженной левой руке она держала великолепно вышитый платок, которым вытирала тихо катившиеся слезы, которых доктор никак не ожидал.

А между тем это была реакция после нервного, лихорадочного возбуждения, которое до сих пор поддерживало энергию Адриенны во время тяжелых сцен в особняке Сен-Дизье. Теперь наступил упадок сил. Столь решительная в независимости, такая гордая в презрении, неумолимая в иронии, смелая в отпоре насилию, Адриенна была одарена исключительно тонкой чувствительностью, которую она тщательно скрывала от тетки и ее друзей. Трудно было найти более женственную натуру, хотя она казалась очень мужественной и смелой. Но как любая женщина, девушка умела подавить в себе проявление всякой слабости, чтобы не обрадовать врагов и не дать им возгордиться.

Прошло несколько минут; Адриенна, к величайшему удивлению доктора, продолжала молча плакать.

- Как, дорогая Адриенна? Как? Вы, такая храбрая еще минуту назад, вы плачете, вы? - спрашивал Балейнье, искренне изумленный волнением девушки.

- Да, - дрожащим голосом говорила Адриенна, - да, я плачу... при вас... при друге... но при тетке... никогда...

- Тем не менее... во время этого разговора... ваши колкости...

- Боже мой... Неужели вы думаете, что мне так приятно блистать в этой войне сарказмов? Она мне невыносима... Но чем же, кроме горькой иронии, могу я защищаться от этой женщины и ее друзей? Вы упомянули о моем мужестве... Уверяю вас, что оно заключалось не в проявлении отрицательных сторон моего характера. Оно было в том, чтобы сдержать и скрыть все, что я чувствовал, испытывая грубое обращение со стороны людей, которых я ненавижу и презираю... Я не причинила им никакого зла и хочу только одного: жить свободно, в одиночестве и видеть вокруг себя счастливых людей...

- Что же поделаешь? Вам завидуют, потому что вы счастливы и доставляете радость другим.

- И подумать, кто возводит на меня столь возмутительные обвинения?! Моя тетушка... моя тетушка, прошлая жизнь которой - сплошной позор! И ведь она прекрасно знает, что я слишком честна и горда, чтобы сделать недостойный меня выбор!.. Господи! да если я полюблю когда-нибудь, то буду перед всем светом гордиться своей любовью, потому что считаю это самым прекрасным чувством в мире... К чему честь и откровенность, если они не могут даже оградить человека от подозрений, которые скорее глупы, чем низки! - прибавила Адриенна с удвоенной горечью и снова поднесла платок к глазам.

- Ну полноте, моя дорогая, - начал доктор самым вкрадчивым и умильным голосом, - теперь все прошло... Успокойтесь... Для вас я преданный друг.

Произнося эти слова, Балейнье невольно покраснел, несмотря на свое дьявольское коварство.

- Да, я это знаю, - продолжала Адриенна. - Я никогда не забуду, что, заступаясь за меня сегодня, вы подвергали себя гневу тетки... так как мне известно, что она могущественна, особенно, когда нужно совершить зло...

- Что касается этого, мы, врачи, ограждены своей профессией от мести врагов... - с притворным равнодушием заметил Балейнье.

- Ах, дорогой доктор, вы не знаете... Госпожа де Сен-Дизье и ее друзья никогда ничего никому не прощают... - и девушка вздрогнула. - Я только потому решилась на открытый разрыв с нею, что не могла более выносить их подлого коварства и злости, из чувства отвращения и ужаса... Даже если бы мне грозила смерть... я бы не удержалась... А между тем, - продолжала она с очаровательной улыбкой, придававшей необыкновенную прелесть ее лицу, - я очень привязана к жизни... я люблю жизнь и боюсь даже, что слишком ее люблю, особенно жизнь блестящую, полную красоты и гармонии... Но вы знаете, что я безропотно покоряюсь своим недостаткам...

- Ну, теперь я спокоен, - весело заметил доктор, - вы улыбнулись... Это хороший признак!

- Часто это самое мудрое... хотя я не знаю, можно ли мне смеяться после угроз тетки?.. Впрочем, что же она может мне сделать? Что значит этот "семейный" совет? Неужели она могла всерьез подумать, что на меня могут повлиять советы каких-то д'Эгриньи и Трипо! Потом эти строгие меры... О каких строгих мерах она говорила? Вы не знаете, что она может предпринять?

- Между нами, я думаю, княгиня хотела вас только припугнуть... Мне кажется, она постарается воздействовать убеждением... она задалась целью обратить вас на путь истины. Вы знаете, что она мнит себя чуть ли не матерью церкви! - лукаво промолвил доктор, которому во что бы то ни стало нужно было успокоить Адриенну. - Но оставим это... Необходимо, чтобы ваши очаровательные глаза обрели весь свой блеск и могли заворожить, обольстить министра, к которому мы сейчас приедем...

- Вы правы, милый доктор... Надо стараться избегать горя уже потому, что одно из его наименьших зол - это забывать о других!.. Однако я пользуюсь вашей любезностью, ничего не объяснив вам толком.

- У нас, к счастью, время есть... министр живет очень далеко.

- Вот в чем дело, - начала Адриенна. - Я уже говорила вам, почему принимаю такое участие в этом достойном рабочем; сегодня утром он пришел ко мне в отчаянии, его хотят арестовать за сочиненные им песни (надо вам сказать, что он поэт). Юноша уверял меня в своей невиновности и умолял внести за него залог, чтобы он получил возможность свободно работать; если его посадят в тюрьму, семья, единственной опорой которой он является, обречена на голодную смерть. Вспомнив о вашей дружбе с министром, я обещала ему помочь, а так как полиция уже напала на след этого юноши, мне пришло в голову спрятать его у себя. Как объяснила тетка мой поступок, вы знаете! Теперь скажите: можно ли надеяться, при вашей рекомендации, что министр возвратит ему свободу, хотя бы под поручительство, если мы с вами его об этом попросим?

- Безусловно... Никаких сложностей быть не может. Особенно, если вы расскажете ему все, как было, с вашим обычным сердечным жаром и красноречием...

- А знаете, дорогой доктор, почему я решилась на такую... пожалуй, странную вещь - просить вас отвезти меня, девушку, к министру?

- Конечно... Чтобы самой похлопотать о вашем протеже.

- Отчасти да... Но главное, чтобы разом оборвать нити гнусной сплетни, которую тетушка не замедлит пустить в ход: вы видели, она уже заставила внести ее в протокол... Оттого я и решилась открыто и прямо обратиться к человеку, столь высокопоставленному, и рассказать ему все, как было... Я уверена, что он мне поверит... голос правды не обманывает...

- Это очень разумно и дельно задумано! Вы одним выстрелом убьете двух зайцев, как говорят... или, лучше сказать, одно доброе дело послужит восстановлению истины в обоих случаях!.. Вы разом развеете гнусную клевету и освободите честного малого!

- Ну вот я и повеселела, ожидая столь блестящую перспективу! - смеясь, воскликнула Адриенна.

- Да ведь и все в жизни зависит от того, как взглянуть на вещи! - философски заметил доктор.

Адриенна не имела ни малейшего понятия о сущности конституционного правления и власти его администраторов. Она слепо верила доктору и ни на минуту не усомнилась в том, что он ей говорил. Поэтому она радостно продолжала:

- Какое счастье! Значит, когда я поеду за дочерьми маршала Симона, я смогу успокоить бедную мать кузнеца, которая, быть может, теперь смертельно тревожится, напрасно поджидая сына?

- Конечно, вы будете иметь это удовольствие, - улыбаясь, сказал Балейнье. - Мы так будем упрашивать и так заинтересуем министра, что он даст вам возможность сообщить бедной старухе об освобождении сына из тюрьмы еще до того, как она узнает, что его туда посадили!

- Какой вы обязательный и добрый! - говорила Адриенна. - Право, если бы дело было, не настолько серьезно, я бы посовестилась отнимать ваше драгоценное время... Но я знаю ваше сердце...

- Я ничего так не желаю, как доказать вам свою глубокую преданность и искреннюю привязанность! - ответил доктор, затягиваясь понюшкой табаку. В эту минуту он случайно взглянул на улицу и сильно испугался, что девушка, несмотря на валивший густой снег, сможет увидеть освещенный фасад Одеона. Ей могло показаться странным, как они попали к этому театру; поэтому Балейнье решил чем-нибудь отвлечь внимание Адриенны от дороги, по которой они ехали.

- Ах, Боже, я и забыл! - воскликнул он, как будто что-то вспомнив.

- Что такое, господин Балейнье? - с беспокойством отозвалась Адриенна.

Балейнье хитро улыбнулся.

- Я забыл про деталь, очень важную для успеха нашего предприятия.

- Что такое? - спросила девушка.

- Видите, дитя мое, у каждого человека есть свои слабости, а у министра их более, чем у всякого другого. У нашего, например, смешное пристрастие к своему служебному званию... Первое впечатление - самое важное... а оно не будет в вашу пользу, если вы не скажете при приветствии слов господин министр и притом как можно выразительнее.

- Ну, если дело за этим, - смеясь проговорила Адриенна, - то я готова называть его даже "ваше превосходительство". Кажется, так и полагается?

- Теперь нет... но это все-таки не будет лишним. А уж если вы сумеете ввернуть раза два "монсеньор", то дело заранее выиграно.

- Будьте покойны. Если есть министры-выскочки, как и мещане во дворянстве, то я постараюсь вспомнить господина Журдена и сполна удовлетворю ненасытное тщеславие вашего государственного человека.

- Предоставляю его вам целиком. Он будет в надежных руках... - продолжал доктор, с удовольствием замечая, что карета ехала теперь по темным улицам, шедшим от площади Одеона к кварталу Пантеона. - Я на этот раз не поставлю в вину министру его спесь, если она может принести нам пользу.

- А мне ничуть не совестно пустить в ход столь невинную хитрость, - заметила мадемуазель де Кардовилль.

Потом, посмотрев в окно, она прибавила.

- Как темно на улице, какой ветер, снег! Да где же это мы едем?

- Как? Неблагодарная парижанка! Неужели вы не узнали, хотя бы по отсутствию магазинов, дорогого для вас Сен-Жерменского предместья?

- Я думала, мы давно его проехали!

- Я тоже, - сказал доктор, делая вид, что старается узнать местность. - Но мы все еще здесь! Верно, моего кучера ослепило бьющим в лицо снегом и он спутался... Впрочем, теперь мы на верном пути: это Сен-Гильомская улица, - не особенно-то веселая улица, кстати сказать, - но мы через десять минут будем у министра, к которому попадем, на правах старой дружбы, через малый подъезд, чем избежим церемоний главного входа.

Адриенна, редко выезжавшая иначе как в карете, плохо знала город; обычаи министров ей были знакомы еще менее; кроме того, она так доверяла доктору, что решительно не усомнилась ни в одном его слове.

С самого отъезда из дворца Сен-Дизье у доктора вертелся на языке вопрос, задать который Адриенне он не решался, боясь себя скомпрометировать. Когда она заговорила об ожидаемом наследстве, о чем ему никто не сообщил ни слова, Балейнье, тонкий и ловкий наблюдатель, заметил смущение и испуг княгини и аббата. Он сразу догадался, что заговор против Адриенны (заговор, в котором он слепо принимал участие, повинуясь приказанию ордена) должен был иметь отношение к интересам, которые от него скрывали, и он нетерпеливо жаждал узнать эту тайну. Как и у всех членов таинственной конгрегации, привычной к доносительству, в докторе развились, как он сам чувствовал, все отвратительные пороки, свойственные его сообщникам, - например, зависть, подозрительность и ревнивое любопытство. Не отказываясь служить замыслам д'Эгриньи, Балейнье горел желанием узнать, что тот от него скрывает. И, преодолев нерешительность, он наконец обратился к Адриенне, не желая упускать благоприятного случая:

- Сейчас я задам вам один вопрос... Если вы его сочтете нескромным... то не отвечайте.

- Продолжайте, пожалуйста.

- Перед приходом полицейского комиссара к вашей тетушке вы, кажется, упомянули о каком-то громадном богатстве, которое от вас до сих пор скрывали?..

- Да... это правда...

- Похоже, что ваши слова... очень встревожили княгиню? - продолжал доктор, отчеканивая каждое слово.

- Настолько сильно встревожили, - сказала Адриенна, - что мои подозрения относительно некоторых вещей перешли в полную уверенность.

- Нечего мне вам и говорить, дорогой друг, - вкрадчивым тоном уверял Балейнье, - что если я об этом завел речь, то единственно с целью предложить свои услуги, если они вам понадобятся... Но если вам кажется, что разговор этот неуместен... то считайте, что я ничего не сказал.

Адриенна серьезно задумалась. После нескольких минут молчания она сказала:

- Что касается этого дела, то... тут есть вещи, о которых я не знаю и сама... другие могу вам сообщить... но о некоторых должна буду умолчать... Но вы так ко мне добры сегодня, что я рада лишний раз доказать вам свое доверие.

- В таком случае лучше ничего не говорите, - сокрушенно и проникновенно ответил Балейнье. - Это будет похоже на плату за услугу! А я уже тысячу раз вознагражден тем, что имею удовольствие быть вам полезным.

- Вот в чем дело, - продолжала девушка, не обращая внимания на щепетильность доктора. - У меня есть данные, что рано или поздно наша семья получит громадное наследство... Оно должно быть разделено между всеми ее членами... из которых многих я совсем не знаю... После отмены Нантского эдикта наши предки рассеялись по разным странам, и у их потомков разные судьбы.

- Вот как? - живо заинтересовался доктор. - Где же это наследство? От кого оно? В чьих оно руках?

- Не знаю.

- Как же вы заявите о своих правах?

- Это я скоро узнаю.

- Кто вам об этом сообщит?

- Это я не могу вам сказать.

- Кто вам сообщил об этом наследстве?

- Это я тоже не могу вам сказать... - проговорила Адриенна нежным и грустным голосом, странно противоречившим ее обычной живости. - Это тайна... Странная тайна... Когда вы видели меня в особенно возбужденном состоянии, именно тогда я и размышляла о необыкновенных явлениях, сопровождающих эту тайну... Да... и в эти минуты много великих, прекрасных мыслей пробуждалось во мне...

И Адриенна замолчала, погрузившись в глубокое раздумье.

Балейнье не пытался ее развлекать.

Во-первых, она не замечала дороги, а во-вторых, он и сам был не прочь обдумать на свободе все, что ему удалось узнать. С обычной для него проницательностью, он догадался, что наследство составляло предмет главных забот д'Эгриньи, и он мысленно решил непременно об этом донести куда следует. Одно из двух: или д'Эгриньи действовал по приказу ордена, и тогда его донос только подтвердит существующий факт; или же аббат действовал по собственному усмотрению, и тогда донос также был бы небесполезен, открывая эту тайну.

Тишина в карете не прерывалась даже шумом колес, так как карета ехала по пустынным улицам, покрытым глубоким снегом.

Несмотря на свое коварство, хитрость, дерзость и полное заблуждение его жертвы, доктор все-таки не совсем был уверен в результатах своего замысла. Подходила решительная минута, и довольно было малейшей неловкости, чтобы возбудить подозрение Адриенны и погубить весь его план.

Девушка, утомленная волнениями этого тяжелого дня, вздрагивала от холода, так как забыла второпях накинуть шаль или манто. Уже некоторое время карета ехала возле высокой стены, вырисовывавшейся белой полосой на темном фоне неба. Стояла глубокая и угрюмая тишина.

Карета остановилась.

Лакей подошел к большим воротам и постучал. Сначала два быстрых удара, затем через несколько секунд один удар.

Адриенна не заметила этого, так как стучал он негромко, да и Балейнье нарочно в этот момент заговорил, чтобы она не услыхала этого сигнала.

- Наконец-то мы приехали! - весело сказал он девушке. - Будьте же обворожительны, то есть будьте сама собой!

- Не беспокойтесь, постараюсь, - улыбнулась Адриенна, а затем прибавила, дрожа от холода: - Какой жуткий мороз! Откровенно вам сознаюсь, дорогой доктор, что не без удовольствия вернусь домой в свою красивую, теплую, светлую гостиную, после того как съезжу за бедными девочками, моими родственницами, к матери нашего протеже. Вы знаете, как я ненавижу холод и мрак!

- Это вполне понятно, - любезно отвечал Балейнье. - Красивейшие цветы распускаются только в тепле и при свете.

Пока доктор и мадемуазель де Кардовилль обменивались этими словами, тяжелые ворота со скрипом отворились, и карета въехала во двор. Доктор вышел первым, чтобы предложить руку Адриенне.

2. КАБИНЕТ МИНИСТРА

Карета остановилась у засыпанного снегом невысокого подъезда, который вел в вестибюль, освещенный одной лампой.

Адриенна, под руку с Балейнье, поднялась по скользким ступеням.

- Как вы дрожите! - заметил доктор.

- Да, я страшно озябла, - ответила девушка, - второпях я забыла что-нибудь надеть. Но какой мрачный вид у этого дома! - прибавила она, поднявшись на крыльцо.

- А это маленький особняк, как его называют, sanctus sanctorum министра; сюда он удаляется от людского шума, - улыбаясь сказал Балейнье. - Потрудитесь войти.

И он отворил дверь в просторный, совершенно пустынный вестибюль.

- По правде говоря, - продолжал он, стараясь под видом веселости скрыть охватившее его беспокойство, - дом министра - дом выскочки: ни одного лакея (или, лучше сказать, ни одного служащего) в передней. Но, к счастью, - прибавил он, отворяя дверь в следующую комнату, - В серале вырос я, его все входы знаю!

Они вошли в комнату с зелеными обоями мягкого тона и скромной мебелью красного дерева, обитой желтым утрехтским бархатом. Паркет, тщательно натертый, блестел при свете висячей лампы, горевшей неполным светом и подвешенной выше обыкновенного. Адриенна была поражена исключительно скромным видом всей обстановки министерской приемной и, хотя была чужда всяких подозрений, невольно остановилась на пороге. Балейнье, понимая причину ее удивления, заметил, улыбаясь:

- Не правда ли, слишком жалкое помещение для министра? Но если бы вы знали, до чего конституционное правительство экономно! Ну, да вот сейчас явится и сам монсеньор, и вы увидите, что он так же жалок, как и его обстановка... Подождите меня минутку... я пойду предупредить министра о вашем визите. Через минуту я вернусь.

И, отстранив слегка Адриенну, робко прижавшуюся к нему, доктор быстро исчез в маленькую боковую дверь.

Адриенна де Кардовилль осталась одна.

Не понимая, почему девушка нашла ужасно зловещей эту холодную, почти пустую комнату с окнами без занавесей. Когда она огляделась повнимательнее, некоторые особенности в обстановке ввергли ее в необъяснимое беспокойство... Подойдя к потухшему камину, она заметила, что очаг заперт железной решеткой, а щипцы и лопаточка прикованы цепью. Удивленная столь странным обстоятельством, она машинально хотела пододвинуть кресло, стоявшее у стены... Кресло не сдвигалось... Тогда Адриенна заметила, что и это кресло и вся другая мебель прикреплены железными лапками к филенкам стены.

Она не могла при этом не улыбнуться, подумав: "Неужели этому государственному мужу так мало доверяют, что даже мебель приковали к стене?"

Адриенна старалась вынужденной шуткой заглушить тяжелую тревогу, увеличивавшуюся с каждой минутой, так как окружающее мертвое молчание совершенно не вязалось с ее представлением о крупном деловом центре, насыщенном кипучей деятельностью.

Время от времени девушка слышала только яростные порывы ветра, шум которого доносился извне.

Прошло более четверти часа, а Балейнье не возвращался.

Адриенне, все более и более испытывавшей нетерпение и беспокойство, пришло в голову кого-нибудь позвать, чтобы справиться о докторе и министре. Она поискала глазами сонетку около зеркала: ее не было, да и то, что она принимала, благодаря полумраку, за зеркало, оказалось листом блестящей, отполированной жести. Разглядывая это странное украшение камина, она задела бронзовый подсвечник, который точно так же был привинчен к мрамору каминной доски. При известном настроении духа всякая мелочь принимает ужасающие пропорции. Эти прикрепленные подсвечники и мебель, этот жестяной лист вместо зеркала, мертвая тишина, долгое отсутствие Балейнье так сильно повлияли на Адриенну, что она почувствовала какой-то тайный ужас. Но ее доверие к врачу было настолько сильно, что девушка даже упрекала себя за свой испуг, твердя, что он совершенно неоснователен, так как все, что ее поразило, пустяки, а отсутствие Балейнье затянулась, вероятно, потому что министр был занят и не мог еще их принять.

Но как она себя ни успокаивала, страх был настолько велик, что она решилась на поступок, несвойственный ее натуре. Она подошла к маленькой двери, куда исчез доктор, прислушалась, притаив дыхание.

То же мертвое молчание.

Вдруг над головой раздался какой-то глухой и тяжелый стук, как от падения тела, и Адриенне послышался сдавленный стон. Подняв голову, она увидела, что с потолка осыпалась часть штукатурки. Не имея больше сил сдерживать ужас, девушка бросилась к входной двери, чтобы кого-нибудь позвать. Дверь оказалась запертой снаружи. Между тем Адриенна не слыхала звука замка, ключ от которого находился с той стороны двери. Все более и более пугаясь, она кинулась к маленькой двери, в которую ушел Балейнье. Эта дверь тоже была заперта... Желая во что бы то ни стало справиться с охватившим ее ужасом, Адриенна призвала на помощь всю твердость своего духа и попыталась успокоиться.

- Я, верно, ошиблась, - говорила она себе. - Я слышала только стук, никакого стона не было... это все воображение... Правдоподобнее в тысячу раз, что упало что-то, а не кто-то!.. Но эти запертые двери?.. Быть может, меня нечаянно заперли, не зная, что я тут?..

Произнося эти слова, Адриенна призадумалась, но ненадолго. Справившись с волнением, она сказала твердым голосом:

- Обманывать себя и заглушать тревогу нелепо... необходимо выяснить свое положение. Несомненно, что я не у министра... Это ясно видно из всего... Значит, господин Балейнье меня обманул?.. Но зачем, с какой целью он это сделал и куда он меня привез?

Ни на один из этих вопросов Адриенна ответить не могла. Одно было ясно - что она стала жертвой коварства доктора. Но для этой честной, великодушной души подобное предположение было столь ужасно, что она старалась как-нибудь отогнать эту мысль, вспоминая о той доверчивой дружбе, с какой она всегда относилась к доктору.

- Как легко под влиянием слабости и