Сю Эжен - Агасфер. Том 1.

tify">   - Искреннее обращение никогда не бывает странным, мадемуазель, - холодно заметил аббат, - напротив, оно заслуживает похвалы и достойно подражания.

   - Подражания?.. Ну, не всегда, - возразила Адриенна, - а если недостатки превращаются... в пороки...

   - Что хотите вы этим сказать? - воскликнула княгиня.

   - Я говорю о себе, тетушка! Вы мне ставите в вину, что я независима и решительна... Что, если я сделаюсь злой и лицемерной?.. Нет, знаете... я лучше останусь со своими маленькими недостатками... Я к ним привыкла... и даже люблю их, как избалованные дети... Я знаю, что имею, но не знаю, что могла бы приобрести!..

   - Однако, мадемуазель Адриенна, - нравоучительно и самодовольно заговорил барон Трипо, - вы не можете же отрицать, что обращение...

   - Я вполне уверена, что господин Трипо - знаток в обращении всеми способами любой вещи в выгодную аферу, - сухим и презрительным тоном оборвала его Адриенна: - но этого вопроса он не должен касаться!

   - Однако позвольте, сударыня, - возразил финансист, черпая мужество во взгляде княгини, - вы, кажется, забываете, что я ваш опекун... и могу...

   - Действительно; и я даже не знаю, почему господин Трипо имеет честь быть моим опекуном, - с удвоенным высокомерием продолжала Адриенна, не глядя на барона. - Но дело здесь не в разгадывании загадок, а я желала бы знать истинную причину этого собрания. Что это значит, тетушка?

   - Сейчас узнаете, мадемуазель, я объясню все ясно и точно. Сейчас вы узнаете, как вы с этих пор должны себя вести; а если вы вздумаете противиться моим требованиям, уважать и исполнять которые вы обязаны... то я посмотрю, что мне делать...

   Невозможно передать властность и резкость тона княгини, которые должны были, конечно, вызвать бурный взрыв негодования в молодой, самостоятельной девушке. Однако Адриенна, может быть, наперекор ожиданиям тетки, сдержалась и, вместо того чтобы ответить резкостью, пристально на нее взглянула и промолвила, улыбаясь:

   - Да это настоящее объявление войны! Право, становится даже забавно...

   - Тут дело не в объявлении войны, - грубо заметил аббат, задетый тоном и словами мадемуазель де Кардовилль.

   - Ай-ай-ай, господин аббат, - возразила Адриенна, - для бывшего военного вы слишком строго относитесь к шутке... А ведь вы войне обязаны многим... Благодаря ей вам удалось командовать французским полком после того, как вы так долго воевали с Францией в рядах ее врагов... конечно, с целью изучить их слабые стороны!..

   При этих словах, напомнивших ему о вещах неприятных, маркиз покраснел и хотел ответить, но княгиня его перебила, воскликнув:

   - Однако, мадемуазель, это просто немыслимо!..

   - Такая дерзость...

   - Извините, тетушка, я сознаюсь в своей ошибке. Забавного тут нет ничего. Но любопытно очень... и даже, быть может, отчасти смело... а смелость я люблю... Итак, мы можем приступить к обсуждению образа поведения, которого я должна держаться под страхом...

   Обращаясь к княгине, Адриенна прибавила:

   - Под страхом чего, тетушка?

   - Узнаете. Продолжайте.

   - Я также сейчас при этих господах выскажу вам как можно более точно и ясно, к какому решению я пришла... Для того чтобы оно стало исполнимо, мне требовалось время, и я вам пока ни о чем не говорила... Вы знаете, я никогда не говорю: я сделаю это... И говорю: я делаю или уже сделала!

   - Знаю. Эту-то преступную независимость я и решила сломить.

   - Итак, я хотела сообщить вам свое решение позднее... Но не могу себе отказать в удовольствии открыть вам свой план сегодня же... Мне кажется, вы особенно расположены теперь его одобрить и принять... Однако я попрошу вас говорить первой, раньше меня... Быть может, мы пришли к совершенно одинаковому решению...

   - Вот так-то лучше, - сказала княгиня, - я вижу по крайней мере, что у вас достаточно смелости признаться в вашей неукротимой гордости и презрении ко всякой власти. Вы говорите об отваге... у вас ее много!

   - Да, я по крайней мере решилась сделать то, на что другие, к несчастью, по слабости не осмелятся решиться. Я же осмелюсь... Кажется, это довольно ясно и точно?..

   - Очень четко, очень точно, что и говорить, - сказала княгиня, обмениваясь с присутствующими многозначительным и довольным взглядом, - когда позиции сторон ясны, гораздо легче сговориться. Только я должна вас предупредить, в ваших же интересах, что все это очень серьезно, более серьезно, чем вы предполагаете... и что заслужить мое снисхождение вы можете только тогда, когда вместо обычного вашего дерзкого и ироничного тона вы будете говорить скромно и почтительно, как подобает девушке ваших лет.

   Адриенна улыбнулась, но промолчала.

   Переглядывания княгини и ее друзей и наступившее молчание доказывали, что за этими предварительными, более или менее блестящими стычками начнется серьезная битва. Мадемуазель де Кардовилль была слишком умна и проницательна, чтобы не заметить, что ее тетка придавала огромное значение этому решительному разговору. Одного девушка не могла понять: каким путем надеялась княгиня добиться ее повиновения. Угрозы и наказания казались ей неправдоподобными и смешными. Но, вспомнив о мстительном характере тетки, о ее таинственной власти, об ужасных средствах мщения, к которым она иногда прибегала, наконец, сообразив, что маркиз и доктор, благодаря уже своему положению, никогда не согласились бы присутствовать при таком разговоре, если дело не касалось чего-то очень важного, и приняв все это во внимание, Адриенна призадумалась, прежде чем начать борьбу. Впрочем, очень скоро, может быть, потому, что она чуяла какую-то неведомую опасность, девушка решилась, откинув всякую слабость, на упорную, отчаянную схватку, желая во что бы то ни стало настоять на исполнении того решения, о котором она хотела объявить своей тетке.

  

  

  

   - Лично для себя, а также и для этих господ, - обратилась к Адриенне княгиня строгим и холодным тоном, - я считаю необходимым напомнить в немногих словах о том, что произошло еще не так давно. Полгода тому назад, по окончании вашего траура, когда вам минуло восемнадцать лет, вы высказали желание самой управлять вашим состоянием и вести самостоятельную жизнь... К несчастью, я проявила слабость и согласилась на это... Вам угодно было оставить мой дом и переселиться в павильон, подальше от моей опеки. С этого времени начинается безрассуднейшее расточительство. Вместо того чтобы удовлетвориться одной или двумя обыкновенными горничными, вы набрали себе каких-то девиц-компаньонок и обрядили их в самые нелепые и дорогие одежды. Правда, вы и сами в тиши вашего павильона меняли беспрестанно разные костюмы прошлых веков... Ваши безумные фантазии, сумасшедшие капризы, казалось, не имели ни границ, ни лимитов. Мало того, что вы не исполняли требуемых церковью обрядов, но еще имели святотатственную дерзость воздвигнуть в одной из зал языческий алтарь и поставили на него какую-то мраморную группу, изображающую молодого мужчину и молодую девушку (княгиня произнесла эти слова так, точно они жгли ей губы)... Быть может, это и высокое произведение искусства... но, во всяком случае, непригодное для комнаты девушки вашего возраста. Вы целые дни проводили у себя дома, запершись и приказав никого не принимать, а доктор Балейнье, единственный из моих друзей, к которому вы еще сохранили какое-то доверие, находил вас, - когда после настойчивых просьб его до вас допускали, - в состоянии исключительного нервного возбуждения, заставлявшего его тревожиться относительно вашего здоровья. Вы выходили всегда одна и не хотели никому давать отчета в своих поступках... Наконец, вы с особенным удовольствием старались делать все наперекор моим желаниям... Правда ли все это?

   - Портрет не особенно лестный, - заметила, смеясь, Адриенна, - но отрицать в нем некое сходство нельзя!

   - Итак, мадемуазель, - особенно веско и многозначительно начал аббат д'Эгриньи, - вы сознаетесь, что все факты, сообщенные вашей тетушкой, вполне достоверны?

   Взгляды всех собеседников с особым вниманием устремились на Адриенну, как бы считая ее ответ необыкновенно важным.

   - Конечно, месье; впрочем, я живу так открыто, что этот вопрос, по-моему, излишен...

   - Значит, достоверность фактов признана, - обратился аббат к доктору и барону.

   - Мы убедились в их достоверности! - удовлетворенно заметил барон.

   - Могу я узнать, тетушка, к чему это длинное предисловие? - сказала Адриенна.

   - Это длинное вступление, - с достоинством отвечала княгиня, - нужно для того, чтобы, вспомнив прошлое, обосновать будущее.

   - Ну это, милая тетушка, что-то во вкусе таинственных предсказаний кумской сивиллы: под этим должно крыться нечто ужасное.

   - Возможно, потому что для некоторых натур ничего не может быть ужаснее и страшнее послушания и исполнения долга... а именно вы и принадлежите к подобным натурам, склонным к возмущению...

   - Надо признаться - это так! И, верно, я до той поры не изменюсь, пока не наступит время, когда я буду в состоянии любить повиновение и уважать долг...

   - Мне все равно, как вы будете относиться к моим приказаниям, - резко и отрывисто прервала ее речь княгиня, - мне достаточно, чтобы они были исполнены. С сегодняшнего же дня вы обязаны покоряться и слепо мне повиноваться. Вы не смеете ничего делать без моего приказания, слышите? Так должно быть, я этого хочу, и так будет.

   Адриенна сначала пристально посмотрела на тетку, а затем разразилась взрывом смеха, свежий и серебристый звук которого долго звенел в большой комнате. Д'Эгриньи и Трипо с негодованием пожали плечами.

   Княгиня с гневом посмотрела на племянницу.

   Доктор поднял глаза к небу и, сокрушенно вздохнув, сложил руки на брюшке.

   - Подобный смех неприличен, мадемуазель, - сказал аббат д'Эгриньи. - Слова вашей тетушки серьезны, очень серьезны и заслуживают иного к ним отношения.

   - Да кто же в этом виноват, - говорила Адриенна, стараясь сдержать свою веселость, - кто виноват, что я так смеюсь? Разве я могу оставаться равнодушной, когда тетушка говорит мне о слепом повиновении ее приказам?.. Разве может ласточка, привыкшая свободно летать по поднебесью и купаться в солнечных лучах... разве может она жить в норе крота?

   Д'Эгриньи сделал вид, что ничего не может понять в этом ответе, и удивленно взглянул на участников собрания.

   - Ласточка? Что она хочет этим сказать? - спросил аббат барона, делая последнему знак, который тот хорошо понял.

   - Не знаю... что-то говорят о кроте, - глядя, в свою очередь, на доктора, повторил барон. - Непонятно... бессмысленно...

   Княгиня, казалось, разделяла общее изумление.

   - Итак, это все, что вы мне можете сказать в ответ?

   - Несомненно, - отвечала Адриенна, удивленная тем, что все делали вид, будто не понимают ее образного сравнения, обычного в ее поэтическом, красочном языке.

   - Ну, княгиня, полноте, - добродушно улыбаясь, заметил Балейнье, - надо быть поснисходительнее... Наши Адриенна ведь такая горячая, взбалмошная головка!.. Право, это прелестнейшая сумасбродка из всех, каких я знаю... Я ей тысячу раз это говорил на правах старого друга, которому многое дозволено...

   - Я понимаю, что пристрастие к мадемуазель Адриенне заставляет вас снисходительно относиться к ее выходкам; - промолвил аббат как бы в упрек доктору, казалось ставшему на сторону мадемуазель де Кардовилль. - Но согласитесь, что это более чем странные ответы на очень серьезные вопросы!

   - К несчастью, мадемуазель не понимает всей важности нашего собрания, - резко заявила княгиня. - Быть может, теперь, когда я выскажу ей свои приказы, она поймет это.

   - Нельзя ли поскорее, тетушка?

   И Адриенна, сидевшая на другом конце стола, против тетки, очаровательно и насмешливо оперлась подбородком на свою точеную руку и, казалось, с нетерпением ждала, что ей скажут.

   - С завтрашнего дня, - начала княгиня, - вы покинете ваш павильон, отошлете ваших девушек... займете две комнаты в этом доме, пройти в которые можно только через мои покои... Вы не сделаете одна ни шагу, вы станете посещать со мной все церковные службы; управлять своим имуществом до совершеннолетия вы не будете, а относительно срока его наступления мы решим на семейном совете. Пока же я буду заботиться о вашем туалете: он будет скромен и приличен, как подобает... денег в руках у вас не будет... Вот вам мои приказания и моя воля...

   - И, кроме полного одобрения, они ничего не заслуживают, - сказал барон. - Можно только пожелать, чтобы вы проявили полнейшую твердость. Пора положить конец всем этим сумасбродствам...

   - Самое время покончить с этими скандалами... - прибавил аббат.

   - Но оригинальность ума... возбужденный, пылкий нрав могут служить, мне кажется, извинением... - скромно и боязливо вымолвил доктор.

   - Конечно, господин доктор, - сухо обратилась княгиня к Балейнье, превосходно игравшему свою роль, - но с таким характером поступают так, как он того заслуживает.

   Госпожа де Сен-Дизье говорила с такой твердой уверенностью, что, казалось, она не сомневалась в возможности привести в исполнение то, чем угрожала племяннице... Трипо и д'Эгриньи вполне с ней соглашались, и Адриенна начала догадываться, что дело затеяно весьма серьезное. Ее веселость сменилась тогда горькой иронией и выражением возмущенной независимости; она вскочила с места, слегка покраснев, глаза ее заблистали гневом, розовые ноздри раздулись и, гордым движением головы тряхнув своими золотистыми вьющимися локонами, после минутного молчания она резким тоном сказала тетке:

   - Вы говорили о прошлом... Этим вы заставили меня, к моему глубокому сожалению, коснуться его... Вы правы, я оставила ваш дом... Я больше не могла жить в атмосфере низкого коварства и лицемерия... Вот почему я ушла...

   - Мадемуазель, - воскликнул д'Эгриньи, - ваши слова дерзки и безумны!..

   - Раз вы меня прервали, господин аббат, позвольте мне сказать вам два слова... - возразила с живостью Адриенна, пристально глядя на д'Эгриньи, - скажите, какой пример я могла почерпнуть в доме моей тетки?

   - Самый лучший пример.

   - Самый лучший? Это не пример ли ее обращения на путь истины, обращения, сходного с вашим обращением?

   - Вы забываетесь! - побледнев от гнева, воскликнула княгиня.

   - Я не забываюсь: я только не забываю... как и все... У меня не было ни одной родственницы, которая могла бы меня приютить: вот почему я захотела жить одна... Я стала сама тратить свои деньги... Но это потому, что я предпочла их тратить на себя, чем отдавать их на расхищение г-ну Трипо.

   - Мадемуазель! - воскликнул барон... - Как вы осмеливаетесь...

   - Довольно, - с жестом глубокого презрения прервала его Адриенна, - довольно, я говорю о вас... но не с вами... Итак, - продолжала она, - я стала тратить свои деньги по собственному вкусу: я украсила выбранное мною помещение; вместо безобразных, неловких служанок я нашла себе в прислужницы бедных, но хорошеньких и благовоспитанных девушек: ввиду того, что их воспитание не позволяло им покоряться тому унизительному обращению, с которым относятся обыкновенно к служанкам, я старалась быть с ними доброй и внимательной: они мне не служат, а оказывают услуги; я им плачу деньги, но испытываю, кроме того, признательность... Конечно, вам непонятны все эти тонкие оттенки... я это знаю. Любя все прекрасное и молодое, я придумала им хорошенькие туалеты, подходящие к их миленьким личикам. Относительно моих туалетов: мне кажется, никому до этого нет дела, кроме моего зеркала. Я выхожу одна, потому что люблю идти, куда хочу. Я не посещаю обеден... да, это правда: но если бы была жива моя мать, я объяснила бы ей свои верования, и знаю, что она в ответ наградила бы меня нежным поцелуем... У меня в комнате стоит языческий алтарь в честь юности и красоты... Но это потому, что я поклоняюсь Создателю во всех его дивных творениях... во всем, что Он создал прекрасного, честного, доброго, великого. Я всегда, и днем и ночью, из глубины сердца твержу одну молитву: благодарю тебя, Господи, благодарю!.. Вы говорите, что господин Балейнье часто заставал меня в возбужденном состоянии... Это правда, да... Но это случалось потому, что в эти минуты, отбросив мысли обо всем гадком, низком и злом, что делает для меня таким горьким мое настоящее, я уносилась мечтой в будущее... И тогда мне открывались такие дивные горизонты... я видела такие ослепительно чудные виденья, что невольно приходила в какой-то божественный экстаз... я не принадлежала более земле...

   Лицо Адриенны совершенно преобразилось при этих словах, высказанных с пылким увлечением: оно казалось сияющим; чувствовалось, что для девушки в эту минуту не существовало окружающего.

   - Это потому, - продолжала она, все более и более возбуждаясь, - что в эти минуты я дышала чистым, животворящим воздухом свободы... Да... воздухом свободы, укрепляющим тело, драгоценным для души!.. Да, в эти минуты я видела женщин, моих сестер... не униженных эгоистичным господством, тем грубым и переходящим в насилие господством, которому они обязаны всеми соблазнительными пороками рабства; господством, прививающим обольстительную лживую кокетливость, пленительное коварство, притворную ласковость, обманчивое смирение, злобную покорность... Нет!.. я видела моих сестер, благородных сестер, спокойными и чистосердечными, потому что они были свободны... Я видела их верными и преданными, потому что им был предоставлен свободный выбор... Я видела их чуждыми высокомерию и угодливости, потому что над ними не было господина, которому нужно была бы льстить... Я видела их, наконец, любимыми, уважаемыми и оберегаемыми, потому что они имели право вырвать из бесчестных рук свою честно данную руку! О сестры мои! дорогие мои сестры!.. Я чувствую и верю, что это не обманчивые, утешительные мечты... Нет, это святые надежды, которые должны когда-нибудь исполниться!

   Увлеченная помимо воли этими горячими словами, Адриенна должна была замолкнуть на минуту, чтобы вернуться к действительности. Она не заметила, как радостно сияли лица ее слушателей, переглядывавшихся друг с другом.

   - Послушайте, да ведь это великолепно! - шепнул на ухо княгине сидевшей с ней рядом доктор, - она не могла бы лучше говорить, если бы была заодно с нами!

   - Ее можно довести до нужного нам состояния, раздражая резкостью, - прибавил д'Эгриньи.

   Но, казалось, гневное возбуждение Адриенны мгновенно улеглось, как только ее речь коснулась тех возвышенных чувств, которые она испытывала. И, обратясь к доктору, она заговорила с ним улыбаясь:

   - Признайтесь, доктор, что нет ничего смешнее, чем высказывать определенные мысли в присутствии людей, которые не способны их понять. Теперь-то вам представляется случай поднять меня на смех за ту возбужденность ума, которую вы мне так часто ставите в упрек. Позволить себе так увлечься в такую важную минуту! А минута несомненно важная! Но что делать... Когда мне в голову западет какая-нибудь мысль, мне так же трудно устоять против того, чтобы ее не развить, как трудно было в детстве удержаться, чтобы не побежать за летящей мимо бабочкой...

   - И Бог знает, куда вас заведут все эти пестрые, блестящие бабочки, появляющиеся в вашей голове. Безумная девочка... безумная головка! - отеческим и снисходительным тоном сказал Балейнье, улыбаясь. - Когда же эта головка сделается настолько же разумной, насколько она прелестна?

   - А вот сейчас, доктор, - возразила Адриенна, - вы увидите, что я перейду к действительности, забуду свои грезы и заговорю о вещах реальных.

   Обращаясь к тетке, Адриенна прибавила:

   - Вы сообщили мне вашу волю, мадам; теперь моя очередь: менее чем через неделю я оставлю павильон и перейду жить в отделанный по моему вкусу собственный дом. Жить я там буду, как хочу... У меня нет ни отца, ни матери, и я ни перед кем не обязана отчитываться в своих поступках.

   - Вы говорите вздор, - пожимая плечами, возразила княгиня, - вы, кажется, забыли, что у общества есть свои неоспоримые нравственные права, которыми мы сумеем воспользоваться... будьте в этом уверены!

   - Вот как! Значит, вы милейшая тетушка, господин д'Эгриньи и господин Трипо, вы являетесь представителями общественной нравственности?.. Изобретательно, нечего сказать! Не потому ли, что господин Трипо смотрел на мои деньги как на свою собственность? Не потому ли...

   - Однако позвольте!.. - прервал ее Трипо.

   - Я сейчас, мадам, - продолжала Адриенна, обращаясь к тетке, не отвечая барону ни слова, - поскольку представился случай, задам вам несколько вопросов, касающихся неких моих интересов, которые до сих пор от меня скрывали...

   При этих словах Адриенны д'Эгриньи и княгиня вздрогнули. Они обменялись тревожным и смущенным взглядом.

   Адриенна не заметила этого и продолжала:

   - Но сначала, чтобы покончить с предъявленными мне вами требованиями, вот мое последнее слово. Я буду жить так, как мне заблагорассудится... Не думаю, чтобы мне навязали такое унизительное и жестокое опекунство, каким вы угрожаете, если бы я была мужчиной и вела бы ту честную, свободную и благородную жизнь, какой до сих пор была моя жизнь...

   - Но это безумная, нелепая идея! - воскликнула княгиня. - Желать жить так - значит доводить до последней границы забвение всех законов стыдливости: допускать такой разврат немыслимо!

   - Позвольте, - возразила Адриенна, - но как же живут бедные девушки из народа, такие же сироты, как и я? Они ведь одиноки и свободны; какого же мнения вы о них? Несмотря на то, что они не получили, как я, такого воспитания, которое возвышает ум и очищает сердце, несмотря на то, что у них нет защищающего от дурных соблазнов богатства, какое имею я, - живут же они, честно и гордо перенося всякие лишения!

   - Для этих каналий не существует ни порока, ни добродетели! - с гневом и ненавистью воскликнул Трипо.

   - Княгиня, вы выгнали бы лакея, осмелившегося в вашем присутствии так выразиться, - обратилась Адриенна к тетке, будучи не в состоянии сдержать своего отвращения, - а меня вы заставляете выслушивать подобные вещи?

   Маркиз д'Эгриньи толкнул под столом барона, забывшегося до того, что в салоне княгини он заговорил языком биржевых маклеров; чтобы загладить грубость Трипо, аббат сказал с особенной живостью:

   - Не может быть никакого сравнения между этими людьми и особой вашего положения, мадемуазель Адриенна!

   - Для католика такое различие между людьми не очень согласуется с учением Христа, - ответила Адриенна.

   - Поверьте, что я могу сам быть судьей своих слов, - сухо возразил аббат. - Кроме того, эта независимость, которой вы добиваетесь, может принести самые непредсказуемые результаты, когда ваша семья захочет в будущем выдать вас замуж...

   - Я избавлю мою семью от таких хлопот... Если я захочу выйти замуж, я сама позабочусь об этом... Я думаю, что это будет разумнее... хотя, откровенно говоря, вряд ли мне когда придет охота надеть себе на шею эту тяжелую цепь, которую эгоизм и грубое насилие навязывает...

   - Неприлично выражаться так легкомысленно об институте брака, - сказала княгиня.

   - В вашем присутствии особенно, не правда ли, княгиня? Извините, пожалуйста! Так вы боитесь, что моя независимая жизнь испугает женихов? Вот лишний повод настаивать на своем решении, так как я испытываю к ним полное отвращение. Я только и желаю напугать их. Но как? Предоставив им возможность составить обо мне самое дурное мнение! А лучший способ для этого - показать, что я живу точь-в-точь, как они. Я рассчитываю, что мои недостатки, капризы и фантазии предохранят меня от этих искателей!

   - Этого вам недолго ждать, можете не беспокоиться, - заметила ее тетка, - особенно, если, к несчастью, подтвердятся те слухи, которые носятся о вашем поведении. Я не хочу, не смею верить тому, что рассказывают! Говорят, что вы настолько забыли все приличия, что позволяете себе возвращаться домой утром. Конечно, я не могу верить таким ужасам!

   - Напрасно, княгиня... потому что это...

   - Итак, вы признаетесь! - воскликнула княгиня.

   - Я никогда не отказываюсь от своих поступков!.. Сегодня я возвратилась в восемь часов утра!

   - Слышите, господа?! - воскликнула госпожа де Сен-Дизье.

   - Ах! - пробасил господин д'Эгриньи.

   - Ах! - фальцетом присоединился барон.

   - Ах! - со вздохом прошептал доктор.

   Услыхав эти жалобные возгласы, Адриенна хотела было объясниться, оправдать свое поведение, но затем гордость взяла верх, и она решила не унижаться до объяснений.

   - Итак, это правда! - продолжала княгиня. - Признаюсь, я думала, что вы ничем меня больше не удивите... но такое поведение мне казалось невозможным... и если бы не ваше дерзкое признание, я никогда бы этому не поверила...

   - Лгать мне всегда казалось большей дерзостью, чем сказать правду.

   - Но откуда же вы возвращались, мадемуазель, где вы были?

   - Я никогда не лгу, - прервала княгиню молодая девушка - но я никогда не скажу того, чего не хочу сказать. Оправдываться, когда предъявляют столь гнусные обвинения, по-моему, низость. Оставим же этот разговор: ничто не заставит меня изменить моему слову. Перейдем к другому. Вы хотите учредить надо мной унизительную опеку, а я хочу жить по-своему, Увидим, кто уступит: вы или я. Затем я должна вам напомнить, что дом этот принадлежит мне. Раз я из него ухожу, то мне все равно, останетесь вы в нем или нет Но что касается нижнего этажа, тех двух апартаментов, которые там находятся, кроме приемных комнат, ими я распорядилась: они мне нужны на определенное время.

   - Вот как! - заметила княгиня с иронией, изумленно глядя в то же время на аббата. - Могу я узнать, для кого эти помещения вам нужны?

   - Для моих трех родственников.

   - Что это значит? - с возрастающим изумлением спрашивала госпожа де Сен-Дизье.

   - Это значит, что я хочу предложить гостеприимство одному молодому индийскому принцу, родственнику мне по матери, который приедет сюда дня через два или три. К этому времени помещение должно быть готово.

   - Слышите, господа? - обратился к доктору и барону аббат с хорошо разыгранным изумлением.

   - Это превосходит все ожидания! - сказал барон.

   - Побуждения, как всегда, самые великодушные... Но увы! безумная головка!.. - с прискорбием проговорил доктор.

   - Превосходно! - заметила княгиня. - Я не могу, конечно, вам помешать высказывать самые сумасбродные желания!.. Вы, вероятно, на этом еще не остановитесь?

   - Нет, мадемуазель! Я узнала, что еще две мои родственницы с материнской стороны, дочери маршала Симона, две сиротки, лет пятнадцати или шестнадцати, приехали вчера в Париж после долгого путешествия и остановились у жены одного честного солдата, который привез их сюда, во Францию, прямо из Сибири...

   При этих словах Адриенны д'Эгриньи и княгиня вздрогнули и обменялись взглядом, полным ужаса. Для них было громовым ударом известие, что Адриенна знала о прибытии в Париж дочерей маршала Симона: ничего подобного они не ожидали.

   - Конечно, вы очень удивлены, что мне все это так хорошо известно, - сказала Адриенна, - но я надеюсь вас еще сильнее удивить! Впрочем, не будем больше говорить о дочерях маршала Симона. Вы, конечно, понимаете, княгиня, что их невозможно оставить у тех великодушных людей, которые их временно приютили. Хотя это - прекрасная, трудолюбивая семья, но им место все-таки не там... Итак, я сегодня же привезу их сюда и помещу в доме вместе с женой солдата, которая будет им прекрасной няней.

   Д'Эгриньи взглянул при этих словах на барона, и последний воскликнул:

   - Определенно, она помешалась!

   Адриенна прибавила, не обращая внимания на возглас Трипо:

   - Маршал Симон ожидается в Париже с минуты на минуту. Вы, конечно, поймете, княгиня, что мне будет приятно доказать ему, что его дочери нашли у меня достойный прием. Я завтра же приглашу модисток, портных, чтобы позаботиться об их туалете; надо, чтобы они ни в чем не нуждались. Мне хочется, чтобы отец увидел дочерей во всей их красоте; говорят, они хороши, как ангелы... Ну, а я, простая смертная, хочу сделать из них подлинных купидонов!

   - Ну что же... все ли вы, наконец, высказали? - гневным и саркастическим тоном промолвила княгиня, в то время как д'Эгриньи старался под спокойной и холодной личиной скрыть овладевшее им смертельное беспокойство. - Подумайте еще... нет ли у вас на примете еще кого-нибудь из членов этой занятной семейной колонии... Право, даже королева не могла бы действовать более величественно...

   - Вы угадали... я и хочу оказать моей семье королевский прием, которого заслуживают сын короля и дочери маршала герцога де Линьи. Так приятно иметь возможность соединить роскошь богатства с роскошью сердечного гостеприимства!

   - Что и говорить, это очень великодушно! - все более и более волнуясь, говорила госпожа де Сен-Дизье. - Жаль только, что для выполнения таких планов у вас нет золотых россыпей.

   - А вот кстати насчет золотых россыпей. Я не подыщу более удобного случая, как теперь, чтобы поговорить с вами по этому поводу... Как ни велико мое состояние, но сравнительно с тем, какое может достаться нашей семье, оно является ничтожным. Когда это случится, вы, мадам, может быть, извините мне мою королевскую расточительность, как вы это называете.

   Д'Эгриньи чувствовал, что под ним колеблется почва... Дело о медалях было настолько важно, что он скрыл его даже от доктора Балейнье, хотя и прибегал к его услугам из-за значительности событий; барон тоже ничего не знал, потому что княгиня тщательно уничтожила в бумагах отца Адриенны все, что могло ее навести на след. Кроме того ужаса, который испытали сообщники, увидев, что тайна известна мадемуазель де Кардовилль, они трепетали от страха, что она ее откроет всем. Испытывая подлинный ужас, княгиня живо перебила речь племянницы:

   - Некоторые вещи должны оставаться семейной тайной, мадемуазель; и хотя я не знаю, на что вы тут намекаете, но все-таки требую, чтобы вы прекратили этот разговор!

   - Как это, княгиня? Почему?.. Разве мы не в своей семье?.. Я думала так по крайней мере, когда выслушивала милые любезности, которыми меня осыпали.

   - Это совсем не то... Есть вещи, касающиеся денег, о которых говорить совершенно излишне, если не имеешь в руках доказательств...

   - Да ведь мы только и делали, что говорили об этом! Право, я не понимаю, чему-вы удивляетесь... чем смущаетесь, наконец...

   - Я не удивлена и не смущена нисколько... но... вы тут целые два часа заставляете меня слушать такие несообразности, такие нелепости... что мое изумление вполне понятно.

   - Извините, княгиня... Вы сильно смущены... да и господин аббат также... В связи с некоторыми имеющимися у меня подозрениями... это наводит меня на мысли...

   Помолчав немного, Адриенна прибавила:

   - Да... неужели же я угадала?.. Увидим...

   - Я приказываю вам замолчать! - окончательно потеряв голову, закричала княгиня.

   - Ах, мадам, - сказала Адриенна, - для особы, умеющей собою владеть, вы сильно себя компрометируете.

   В этот опасный момент провидение пришло, как говорится, на помощь княгине д'Эгриньи в лице расстроенного и смущенного лакея, быстро вошедшего в комнату.

   - Что случилось, Дюбуа? - спросила его госпожа де Сен-Дизье.

   - Прошу извинить, княгиня, что я осмелился войти к вам, несмотря на ваше приказание, но господин полицейский комиссар желает видеть ваше сиятельство немедленно. Он ждет внизу, а на дворе стоят полицейские и солдаты.

   Несмотря на глубокое изумление, вызванное этим новым событием, княгиня, желая воспользоваться случаем, чтобы быстро посоветоваться с д'Эгриньи по поводу угрожающих намеков Адриенны, сказала аббату, поднимаясь:

   - Господин аббат, не будете ли вы столь любезны пойти со мной? Я совершенно теряюсь: что должно означать присутствие у меня полицейского комиссара.

   Господин д'Эгриньи последовал за княгиней.

  

  

  

   Выйдя в другую комнату, рядом с кабинетом, в сопровождении аббата и Дюбуа, княгиня спросила:

   - Где же комиссар?

   - Он в голубой гостиной, сударыня.

   - Попросите его подождать минутку.

   Лакей поклонился и вышел.

   Княгиня приблизилась к д'Эгриньи, лицо которого, обыкновенно гордое и надменное, поражало теперь бледностью и угрюмостью.

   - Видите, она все знает! - поспешно заговорила княгиня. - Что же теперь делать? Что делать?

   - Не знаю, - сказал аббат с удрученным и остановившимся взглядом. - Это страшный удар!

   - Неужели все погибло?

   - Остается одно спасение... вся надежда на доктора!..

   - Но как это сделать... так скоро? сегодня?

   - Через два часа будет уже поздно. Эта чертовка увидится с дочерьми маршала Симона и...

   - Но ведь это невозможно, Фредерик! доктор не может... надо было заранее все подготовить... как было решено раньше, после допроса...

   - А между тем необходимо, чтобы Балейнье попытался это устроить сейчас... не откладывая ни минуты...

   - Под каким же предлогом?

   - Надо придумать!

   - Ну, положим, вы и придумаете, Фредерик, да ведь там-то еще ничего не готово.

   - Насчет этого не тревожьтесь... В виду всевозможных случайностей там всегда все готово.

   - Но как предупредить доктора? - продолжала княгиня.

   - Если его вызвать... это может возбудить подозрение вашей племянницы, - задумчиво говорил д'Эгриньи, - а этого надо избегать...

   - Конечно... - сказала княгиня. - Ее доверие к нему - наша основная надежда.

   - Вот что! - воскликнул аббат. - Мне пришла мысль... я сейчас напишу Балейнье записку... Кто-нибудь из ваших слуг ему подаст ее, как присланную с нарочным от какого-нибудь больного...

   - Великолепная мысль!.. - обрадовалась княгиня. - Вы прекрасно придумали... Пишите, пишите же скорее... здесь на столе все есть для письма... но удастся ли это доктору?

   - По правде сказать, я не смею на это надеяться, - усаживаясь за стол, со сдержанной злобой сказал маркиз. - Все это прекрасно бы устроилось, без всякого опасения, благодаря допросу, который был записан слово в слово нашим агентом за портьерой; завтра тоже было бы, конечно, довольно шума и сцен, так что доктор мог бы действовать смело... Но требовать от него этого сейчас... сию минуту... нет, это абсолютно невозможно!.. Нет, Эрминия, безумно на это рассчитывать! - И маркиз, сердито отбросив перо, продолжал с выражением горького и глубокого раздражения. - И подумать, что все погибло в последнюю минуту! Потери неисчислимы!.. Много вреда нанесла нам ваша племянница... да, много...

   Невозможно передать словами, сколько ненависти, непримиримой злобы заключалось в том выражении, с каким д'Эгриньи произнес последние слова.

   - Фредерик! - встревоженно говорила княгиня, касаясь своей рукой руки аббата, - умоляю вас... не падайте духом... не приходите в отчаяние... У доктора такой гибкий ум... он может что-нибудь придумать... Помните, что он нам так предан... попробуем на всякий случай...

   - Пожалуй... попытаться можно... может быть, и удастся! - сказал аббат, снова взяв перо.

   - Представим себе самое худшее... ну, положим, Адриенна отправилась бы сегодня за дочерьми маршала Симона... ведь она может уже их там не найти?..

   - На это нечего надеяться! Приказания Родена наверняка еще не исполнены... слишком скоро было бы... да и мы бы об этом уже знали!

   - Это верно!.. Ну, так пишите же доктору... Я пришлю к вам Дюбуа, он и подаст письмо. Смелее, Фредерик! Справимся же мы, наконец, с этой неукротимой девчонкой! - Затем госпожа де Сен-Дизье прибавила с яростью: - Адриенна, Адриенна, дорого же ты поплатишься за свои дерзкие насмешки и за те муки, на которые ты нас обрекла!

   Уходя, княгиня предупредила аббата:

   - Подождите меня здесь... Я сообщу вам, что означает посещение комиссара, и мы вместе вернемся в кабинет.

   Госпожа де Сен-Дизье вышла, а д'Эгриньи принялся быстро писать дрожащей от волнения рукой.

  

  

  

   После ухода тетки и аббата Адриенна осталась в кабинете одна с доктором и бароном Трипо.

   Нельзя сказать, чтобы молодая девушка нисколько не испугалась, когда доложили о приходе полицейского комиссара. Потому что, как и боялся Агриколь, чиновник пришел просить разрешения на право произвести обыск в особняке и главным образом в павильоне, чтобы найти молодого кузнеца, который там скрывался. Хотя тайник Агриколя и казался ей надежным, Адриенна не могла отделаться от чувства страха и тревоги. На всякий случай она решила воспользоваться присутствием Балейнье и, не теряя времени, попросить его заступиться за молодого кузнеца, так как мы уже упоминали, что доктор был очень дружен с одним из самых влиятельных министров.

   Молодая девушка подошла к Балейнье, разговаривавшему вполголоса с бароном, и самым нежным, ласковым голосом сказала:

   - Мой милый доктор... мне надо вам сказать два слова. - И взглядом она показала ему на оконный проем.

   - К вашим услугам, мадемуазель, - ответил Балейнье и последовал за ней к окну.

   Трипо, боявшийся как огня мадемуазель де Кардовилль, не имея теперь поддержки аббата, был очень рад, что ее отвлек Балейнье. Чтобы не утратить присутствия духа, он снова пустился в изучение висевших на стенах картин.

   Убедившись, что барон не может слышать их разговора, Адриенна сказала Балейнье, смотревшему на нее с обычной ласковой улыбкой:

   - Дорогой доктор, вы всегда были моим другом, вы были другом моего отца... Даже сейчас, как это ни было трудно, вы оставались моим единственным защитником...

   - Полноте, мадемуазель Адриенна... полноте... не говорите таких вещей... - шутливо рассердился доктор. - Накличете вы на меня беду... пожалуйста, молчите. "Vadro retro, Satana", что значит: "Прочь, сатана!" - оставь меня в покое, прелестный демон!

   - Успокойтесь, - отвечала, улыбаясь, Адриенна, - я вас не скомпрометирую!.. Позвольте вам только напомнить, что вы несколько раз, желая доказать свою преданность, предлагали мне свои услуги...

   - Ну что ж, испытайте... увидите тогда, что я предан вам не только на словах!

   - Вы можете доказать мне это сейчас же! - с живостью заметила Адриенна.

   - Вот и прекрасно. Я люблю, когда меня так быстро ловят на слове... Что я могу для вас сделать?

   - Вы по-прежнему дружны с министром?

   - Конечно. Я даже лечу его теперь от потери голоса. Это его обычная болезнь накануне того дня, когда от него требуют отчета!

   - Ну, так вы должны добыть у вашего министра нечто очень важное для меня.

   - Для вас?.. То есть как это?

   В комнату вошел лакей и, подавая доктору письмо, почтительно доложил:

   - Это письмо принес сейчас нарочный; он говорит, что дело весьма спешное.

   Доктор взял письмо; лакей вышел.

   - Вот и тернии славы! Обратная сторона медали, - засмеялась Адриенна. - Вам ни на минуту не хотят дать покоя, милейший доктор!

   - Не говорите, мадемуазель! - воскликнул Балейнье; он не мог удержаться от жеста изумления, узнав почерк аббата. - Эти чертовы больные воображают, что мы сделаны из железа. Им кажется, что мы завладели всем здоровьем, которого им недостает... Просто безжалостные люди!.. Вы позволите? - спросил доктор, слегка поклонившись Адриенне, которая ответила грациозным кивком головы.

   Письмо маркиза д'Эгриньи заключалось в несколь