Некрасов Николай Алексеевич - Мертвое озеро (Часть вторая)

уст Иваныч!

   Не вините Генриха Кпаббе в том, в чем виноват единственно тот, кого уже теперь нет в живых..."

   Настя не читала далее. Она всё поняла; с воплем кинувшись к двери, она толкнула ее с такою силою, что половинки быстро расскочились.

   Настя увидела своего отца, который торопливо писал.

   Подле него лежал пистолет.

   - Батюшка, батюшка!

   Старик сделал дочери своей грозный жест, как бы приказывая молчать и немедленно удалиться, и схватил пистолет.

   - Генрих! Генрих! - закричала Настя, кидаясь к отцу.

   Генрих быстро вошел.

   Они соединили свои усилия, чтоб отвратить страшное намерение, которое старик непременно хотел совершить. Не прошло полминуты, как к ним присоединился третий помощник.

   - Гриша! - с упреком воскликнула Настя.- Гриша! вот до чего вы довели своею медленностию! Принесли ли вы деньги?

   - Принес!

   Слово, произнесенное Гришей, имело действие электрического удара.

   В одну секунду лица всех устремились к Грише.

   Настя, Генрих и старик обратили к нему жадные глаза, полные сомнения и радости.

   - Деньги? так он достал деньги? - проговорил старик.

   - Вот они! здесь ровно сорок тысяч!

   Деньги были переданы Генриху, который поспешно ушел, не слыша ног под собой.

  

   Руки Насти и Гриши лежали одна в другой, соединенные самим Иваном Софронычем. Шла дружеская беседа, когда у дверей послышался звонок.

   Настя впустила гостя: то был камердинер Петр.

   - Приехал! - сказал он после первых приветствий.- Вам, кажется, было его очень нужно видеть, так я и поспешил повестить. Не больше часу, как приехал. Переоделся - и марш, а я к вам!

   - Спасибо, Петруша! Да теперь уж не нужно: всё уладилось, слава богу, благополучно,- отвечал старик.- Мне лучше быть обязанным вам, дети мои, чем ему,- прибавил он тихо.

   - Не нужно, так тем лучше! - заметил Петр.- А у нас в доме большая тревога... уж куда не люблю таких оказий!

   - А что такое?- спросил Иван Софроныч.

   - Да сегодня в десятом часу у старой барыни пропала шкатулка, в которой было, говорят, пятьдесят тысяч.

   Глаза Ивана Софроныча и его дочери невольно и быстро обратились к Грише.

   Лицо Гриши выражало величайшее смущение.

  

   Ложась спать, Наталья Кирилловна была поражена восклицанием испуга, которое вдруг вырвалось у Зины. Старуха долго допытывалась, что это значит, и наконец хватилась своего маленького ящика с деньгами, стоявшего на комоде. В минуту по всему дому быстрее молнии пронеслась весть о пропаже денег. На всех лицах появился ужас, а губы как бы самопроизвольно бормотали: "Пропали, пропали". Зина упала к ногам растерявшейся хозяйки дома и, рыдая, говорила:

   - Господи! Господи! кто защитит меня? Я одна в доме знала, что тут деньги!

   - Да разве я сказала, что подозреваю тебя?- сердито спросила Наталья Кирилловна.

   - Но сами посудите, разве чужой мог знать, что тут лежат деньги, и войти в спальню именно в то время, когда вы кушали чай!

   - Да, это всё так странно, что я не могу опомниться. Обокрасть меня!

   И Наталья Кирилловна содрогнулась.

   В эту минуту приживалки с воплями явились в спальню; они били себя в грудь, произнося страшные клятвы и призывая друг друга в свидетели своей невинности.

   Наталья Кирилловна отложила допросы и розыски до другого дня, а дворецкому приказала обыскать строго всех людей и дом и поставить вооруженных часовых у своей спальни, а также и у ворот, чтоб вор не мог бегством спастись от наказания.

   Никто глаз не смыкал в эту ночь. Лакеи рассуждали между собой. Горничные все собрались к приживалкам в комнату и слушали их гаданье на кофее и картах. Приживалка с мутными глазами в ночном туалете очень походила на одну из ведьм Шекспира в "Макбете".

   - Ну, девушки, что ни говорите, а деньги украдены! - сказала она таинственно, держа перед свечкой чашку с кофейной гущей.

   - Да как же! ведь мы и гадаем об этом! - заметила одна из горничных.

   - Эх, какая проворная! - с досадой отвечала приживалка.- Украдены - и человеческими руками,- продолжала она с прежней таинственностию.

   - Ах, господи! Оборони нас, боже! какие ужасти! - раздались восклицания.

   - Кто же украл? - спросила одна из приживалок.

   - Кто??..- всматриваясь в гущу, протяжно произнесла приживалка с зобом.- Их украл человек с бородой!

   - Уж не Флегошка ли?- крикнула одна из горничных.

   - Ну, вот что выдумала! ведь и у Антипа, чай, такая же борода! - с сердцем подхватила пожилая рябоватая горничная.

   - Полноте, девушки... слушайте! вор был с бородой и с ножом!

   - Ай, ой, ай! - на разные голоса восклицали слушательницы.

   Утром, с последней чашкой кофе,- а она была, кажется, двадцатою с ночи,- окончилось гаданье приживалки с мутными глазами.

   Утренний чай прошел в тягостном молчании и подавляющей тишине. Поэтому приживалки немало обрадовались, когда вошел дворецкий с умильно-растроганным, лоснящимся лицом. Низко поклонясь Наталье Кирилловне, он донес почтительно, что и дом и люди обысканы.

   - И нас, пусть и нас обыщут! - отдавая ключи от своих сундуков и комодов дворецкому, воскликнули все приживалки, кроме Ольги Петровны и Зины.

   - Не соваться, когда не с вами говорят! - крикнула Наталья Кирилловна и, обратясь к дворецкому, с горячностью продолжала: - Что же это, наконец! меня уже стали обкрадывать - и даже нет следов!

   Речь ее была прервана появлением депутации от горничных, которая, пав на колени, произнесла клятву в невинности; потом явились с тем же лакеи, прачки, кучера. Зала была полна. Зина выразительно поглядывала на дворецкого, который не без робости начал:

   - Осмелюсь доложить, так как вы изволите по справедливости требовать...

   - Говори скорее! что такое?- крикнула Наталья Кирилловна.

   - Осмелюсь доложить, что вчера никто из посторонних не входил в дом, кроме... - дворецкий поперхнулся и, бросив на Зину умоляющий взгляд, прибавил: - Кроме-с Григория Михайлыча.

   Наталья Кирилловна быстро спросила:

   - Ну, что же тут такое?

   В это время Зина слабо вскрикнула: "ах!"

   Наталья Кирилловна бросила на Зину такой взгляд, что Зина затрепетала. Медленно и гневно отвела старуха глаза от своей любимицы и, обратись к дворецкому, спросила:

   - К кому и зачем он приходил вчера?

   - Последнее время он очень часто изволил навещать Зиновью Михайловну! - язвительно заметила Ольга Петровна.

   Наталья Кирилловна стукнула об пол палкой и сказала Зине:

   - Что это значит, сударыня? а? Я выгнала его, запретила ему переступать порог моего дома, а вы, вы...

   - Прикажите всем уйти: я всё вам открою! - отчаянным голосом сказала Зина своей благодетельнице, которая заметно вздрогнула и нетвердым голосом отдала приказание всем удалиться.

   Но было поздно: имя Гриши было у всех на языке. Ольга Петровна первая произнесла утвердительно:

   - Это уж дело их рук!

   Когда Зина осталась одна с своей благодетельницей, то некоторое время, кроме рыданий, ничего не было слышно. Наталья Кирилловна, казалось, медлила узнать тайну Зины; но наконец она тихо и с трудом произнесла:

   - Говори скорее!

   - Что могу я сказать в свое оправдание! Я, я виновата во всем!

   И Зина упала на колени перед Натальей Кирилловной, которая с испугом вскочила. Зина продолжала отрывисто, перемешивая слезами и воплями свои слова:

   - Я... я хотела, чтоб ваш племянник испросил у вас прощенье, я уговаривала его... я, несчастная! я устроила свидание в вашей спальне и провела его туда, думая, когда вы...

   - Молчи! замолчи! это невозможно! - упав в креслы, проговорила Наталья Кирилловна.

   В ту минуту дверь растворилась, и вошел Тавровский с тем самым ящиком в руках, который составлял предмет розысков.

   Наталья Кирилловна радостно протянула к нему руки, воскликнув:

   - Это он! где, где ты его нашел?

   - Я вчера взял его из вашей спальни для шутки, чтоб посмотреть, хватитесь ли вы его, и дать вам урок - никогда не хранить денег в таких маленьких ящиках,- целуя руку у Натальи Кирилловны, отвечал Тавровский.

   Он поставил ящик на стол. Наталья Кирилловна дрожащими руками раскрыла его и, свободно вздохнув, с упреком сказала:

   - Можно ли делать такие вещи! Ты не знаешь, какого беспокойства наделал во всем доме.

   - Виноват! но вы ведь знаете меня.

   - Как же никто не видал, когда ты вошел?

   - Я вошел через сад, у меня свой ключ от калитки,- я думал, что вы в своей комнате, заглянул в окно - никого! Я заметил этот ящик, знал, что в нем деньги, и мне пришла мысль пошутить.

   - Хороши шутки! ты чуть не убил ее.

   И Наталья Кирилловна указала на Зину, которая в продолжение их разговора находилась в лихорадочном состоянии.

   Тавровский, смеясь и глядя на Зину, сказал:

   - Чего вам было пугаться так? деньги нашлись!

   - Ах, господи! неужели в самом деле меня стали бы подозревать, если б они пропали?- в отчаянии воскликнула Зина, заливаясь слезами.

   - Павел! оставь ее: она и так была очень встревожена! - с упреком сказала Наталья Кирилловна и, обратись к Зине, продолжала:- Полно, глупая! ну кто тебя станет подозревать! Павел Сергеич пошутил. Он очень хорошо знает, что если я воспитала тебя, то никакая низкая вещь не будет тебе доступна.

   - О, я оттого так дорого и ценю каждое ваше слово!

   И Зина целовала руку у Натальи Кирилловны. Через несколько часов Тавровский, встретив Зину одну в комнате, сказал ей:

   - Вы удивительная актриса! как вы хорошо разыграли роль обиженной и удивленной!

   Зина, смеясь, отвечала:

   - Я ужасно боялась, чтоб в доме не узнали, каким образом исчезли эти деньги, и страх...

   - Вдохновил вас! но вы поступили так благородно, так смело, что я никак не ожидал от вас. Скажите мне откровенно, вы имеете виды на Гришу? Но я должен вас предупредить: у вас есть соперница, и опасная.

   - Вы знаете очень хорошо, что я никого в жизни более не полюблю! - сердито отвечала Зина.

   - Какое постоянство!

   - Да, оно очень смешно в бедной неопытной девушке.

   - Бедной - я согласен; что до неопытности...

   - Тогда вам более еще чести, что вы могли воспользоваться расположением...

   - Зиновья Михайловна,- перебил Тавровский выразительно,- я вас просил не упоминать мне никогда о прошлом!

   Зина изменилась в лице, но очень равнодушно произнесла:

   - И всегда сами заставляете. С тех пор как вы сделались женихом, я потеряла всякую надежду.

   - А до этого вы ее имели?- смеясь, спросил Тавровский.

   - Когда женщина любит и своей любви принесла всё в жертву...

   - О! да я вижу, что вы сегодня в романическом настроении духа! - воскликнул Тавровский и ушел.

   Зина так стиснула тонкие свои губы, что они побелели; а глаза ее сверкали страшно.

   Одной минутой позже, и тайна о пропаже денег была бы гласна; но благодаря участию Тавровского только три лица знали ее: Зина, Гриша и Тавровский. Вот как случилась пропажа. Дав слово достать денег Насте, Гриша надеялся занять их у Тавровского, но он, к несчастью, уехал из Петербурга. Медлить не было возможности, и Гриша решился идти к Наталье Кирилловне и просить у ней своих собственных денег, оставленных ему отцом. Он обратился к Зине, чтоб устроить свидание; но она своей находчивостью придумала легчайшее средство. Она наговорила Грише, что Наталья Кирилловна так сердита на него, что не только не даст ему денег, но даже не захочет видеть его, и предложила следующий план: у Натальи Кирилловны ящик с деньгами стоит в спальне,- Зина проведет туда Гришу; он возьмет деньги, а через несколько дней, когда Павел Сергеич приедет, деньги опять будут положены на прежнее место; до того же времени Наталья Кирилловна верно их не хватится, потому что никогда не берет денег из того ящика.

   - Но одно, Гришенька!.. ваше честное слово: если что случится, тотчас признаться во всем, а про меня сказать, что вы меня обманули,- будто бы желаете просить прощения у своей тетушки.

   Такое условие сделала Зина с Гришей, который готов был тогда решиться на всё. Зина знала честность его характера и решилась воспользоваться этим случаем, чтоб навсегда очернить Гришу в глазах Натальи Кирилловны, которая, по расчетам Зины, может быть, переменит завещание и деревню, завещанную Грише, назначит ей. Зина тем более была уверена в успехе этого плана, что Тавровский мог долго не приехать или не так скоро достать сумму, которая была нужна Грише.

   Несмотря на вмешательство Тавровского, Наталья Кирилловна, может быть, не оставила бы так предположение своей любимицы насчет Гриши, если бы не важная новость, сообщенная ей Тавровским: он объявил, что невеста его лишилась отца и едет в Петербург.

   - Я надеюсь, тетушка,- заключил Павел Сергеич,- что в вашем доме найдется место для будущей вашей племянницы.

   - Павел, Павел! - в отчаянии воскликнула Наталья Кирилловна, начинавшая уже в последнее время надеяться, что ее племянник отложил намерение жениться.- Неужели ты твердо решился на такой неблагоразумный шаг в твоей жизни?

   - Какое неблагоразумие? я вас не понимаю!

   - Как же! ты сам сознался, что она дочь цыганки, без всякого образования. Боже мой, я не узнаю тебя!

   - Тетушка, к чему нам возобновлять старые неприятности! Я дал ей слово, и женюсь.

   - Помилуй! разве нет примеров, что люди твоего круга увлекаются, но им прощают, если они не держат в таких случаях своего слова.

   - Вспомните, что теперь за нее некому заступиться! - с достоинством отвечал Тавровский, у которого бывали минуты, когда он понимал обязанности и достоинство человека.

   Он был тверд в своем решении, и ни слезы, ни мольбы не могли его поколебать. На рыдание своей тетки он твердил одно:

   - Если вы не желаете ее видеть, я еду в Москву, женюсь там и буду жить с своей женой.

   - Павел, Павел! я из любви к тебе всё это говорю. Я думала, что женитьба твоя возвысит еще более наш дом; а теперь!!

   Тавровский иронически слушал длинные рассуждения Натальи Кирилловны в этом роде, пока она наконец сказала:

   - Я представила тебе все невыгоды этого неровного брака. Ты стоишь на своем, и мне остается приготовиться для встречи твоей невесты, потому что я не потерплю, чтоб будущая твоя жена поселилась бог знает где. Всё будет готово; я сама обо всем позабочусь.

   Тавровский поскакал навстречу своей невесте, оставив весь дом Натальи Кирилловны в тревоге.

   Зина, разумеется, первая узнала о скором приезде гостьи и так изменилась в лице, что Наталья Кирилловна с удивлением спросила:

   - Что с тобой?

   - Теперь мои заботы и угожденья не будут вам нужны: она будет за вами ходить! - печально произнесла Зина.

   - Я так стара, что и твои заботы обо мне не будут липшими.

   - О, дай бог, чтоб она вас оценила!- с увлечением воскликнула Зина, и, целуя руку своей благодетельницы, она продолжала: - Я давно приготовилась все заботы передать вашей будущей племяннице; но поверьте, что готовность угождать вам так глубоко укоренилась во мне, что, кажется, я не вынесу этого!

   И Зина заплакала.

   - Полно! полно! еще соскучишься ходить за мной! - ласково замечала Наталья Кирилловна.

   В день приезда невесты дом Натальи Кирилловны принял торжественный вид. Его осветили весь, лакеев нарядили в парадные ливреи, приживалок - в лучшие их платья. Сама Наталья Кирилловна оделась нарядно. Одна Зина надела простенькое белое платье и своему лицу старалась придать наивное и кроткое выражение; но злобная улыбка каждую минуту расстроивала маску. Казалось, никто с таким нетерпением не ждал приезда невесты, как она. Лихорадка по временам била ее, и она не могла скрыть своего гнева, когда, прислушиваясь к разговорам приживалок, замечала, что они говорили о невесте Павла Сергеича как о будущей хозяйке дома.

   Настала наконец нетерпеливо ожидаемая минута. Дорожная карета подъехала к крыльцу, и Тавровский, приехавший за десять минут ранее, высадил Любу из кареты и ввел в будущий ее дом.

   Наружность Любы очень изменилась. Она выросла заметно. Кроткая грусть и матовая бледность делали ее интересною. Открытая улыбка, нежность и мягкость взгляда в ее черных больших глазах, застенчивые манеры - всё вместе вновь пробудило начинавшую уже потухать любовь в усталом сердце Тавровского.

   Легкая краска испуга покрыла щеки Любы, когда она переступила порог богатого дома. Приживалки кинулись было к ней целовать ее руки и плечи, жалобно пища:

   - Полюбите, обласкайте нас, сирот!

   Тавровский устранил их и повел Любу к Наталье Кирилловне, которая стояла посреди залы в величественной позе, упираясь одной рукой на палку, а локоть другой ее руки был поддерживаем Зиной.

   Наталья Кирилловна поцеловала в лоб сконфуженную Любу и нетвердым, но торжественным голосом произнесла:

   - Дай бог, чтоб мы полюбили друг друга!

   И, взяв гостью за руку, она повела ее через анфиладу комнат в гостиную, где и посадила на диван. Начались представления. Наталья Кирилловна, указывая на Зину, сказала:

   - Вот, рекомендую вам мою воспитанницу. Она признательная девушка, и я желала бы, чтоб вы приласкали ее.

   Зина подошла к Любе и сделала почтительный реверанс, потупив глаза; но губы ее дрожали, и улыбка презрения передергивала их.

   - Проси же, чтоб она тебя не оставила: ведь теперь она будет ваша хозяйка! - заметила Наталья Кирилловна.

   Зина вздрогнула и что-то пробормотала.

   - Вот, также рекомендую вам! - начала было Наталья Кирилловна, указывая на Ольгу Петровну, у которой уши запрыгали, лицо всё побагровело, задергалось; дрожащим голосом она перебила свою благодетельницу:

   - Честь имею рекомендоваться! Я вашего жениха еще ребенком знала!

   И Ольга Петровна фыркнула громко - знак, что она была в сильном гневе, зачем не ее первую отрекомендовали.

   - А я так нашему красавчику всё из бумаги лошадок вырезывала, и он такой был ласковый. Впрочем, меня все дети очень любят!- мотая головой, перебила Ольгу Петровну приживалка с зобом.

   - Это всё бедные и одинокие; я им дала угол у себя,- сказала Наталья Кирилловна.

   - Можно сказать, мы облагодетельствованы с ног до головы; каждая тряпка на нас есть щедрость добродетельной женщины! Мы в совершенстве имеем приют в этом доме,- опять протараторила мерно и сиповатым голосом приживалка с зобом и мутными глазами и тотчас была подхвачена хором всех товарок:

   - Мы все молим бога за нашу благодетельницу!

   Для Любы слишком тяжела была эта сцена; она едва сидела, не зная, куда глядеть: со всех сторон устремлены были на нее глаза разного цвета и выражения. Тавровский понял ее умоляющие взгляды и под предлогом усталости испросил у Натальи Кирилловны позволение Любе уйти в свою комнату, куда и проводила ее сама Наталья Кирилловна. Зина осталась одна с Любой и по уходе Натальи Кирилловны кинулась к ней на шею и, целуя ее, со слезами сказала:

   - Защитите хоть вы меня здесь! У меня нет ни отца, ни брата; я из милости взята в дом. О, я самая несчастная!

   Люба была тронута отчаянием Зины, которая с первого взгляда не очень-то ей понравилась; но быстрые глаза Зины в эту минуту были отуманены изобилием слез. Люба спросила ее с участием:

   - Что же я могу сделать?

   - Ах, ваше одно внимание ко мне - и участь моя изменится. Если б вы знали, что за люди окружают добрую Наталью Кирилловну; они даже ссорят ее со всеми родственниками.- Голос Зины понизился, и она, глядя на дверь, прибавила:- Вот, смотрите, за мной уж подсматривают.

   И точно, дверь скрыпнула и лягушечья физиономия Ольги Петровны показалась.

   Зина, уходя, шепнула Любе:

   - Вот самая страшная женщина в доме; берегитесь ее и не говорите ей ничего: она всё передает навыворот Наталье Кирилловне.

   Но любезная улыбка уже дрожала на ее губах, когда, удаляясь, она встретилась лицом к лицу с Ольгой Петровной, которая подошла к Любе и сказала:

   - Вы, я думаю, очень устали после дороги; всё ли вам хорошо? не хотите ли чего-нибудь - чаю или кофею?

   - Нет, благодарю вас!

   Ольга Петровна приблизилась к Любе и, глядя на дверь, таинственно и шепотом сказала:

   - Я пришла вас предуведомить, что лицо, сейчас бывшее у вас, вертит всем домом; берегитесь ее: она способна на всякое черное дело!

   Люба с удивлением слушала.

   - Спокойной ночи! усните хорошенько! - громко сказала Ольга Петровна и вышла из комнаты.

   Люба не успела вздохнуть от двух визитов, как дверь вновь скрыпнула: приживалка с мутными глазами, высунув одну головку и мотая ею, как алебастровый зайчик, с приторной улыбкой сказала:

   - Позвольте взглянуть на нашу красавицу?- И, не дождавшись позволения, вошла в комнату, продолжая напевать сиповатым голосом:- Можно сказать, будет парочка: оба красавцы, молоды, добродетельны, щедры... и... и... и...- Приживалка приостановилась и через минуту поспешно продолжала:- Я могу сказать, что любима всеми. Вот на днях я еще встретила Зюзиных: уж как меня просили погостить к себе! и барышни тоже, они такие милые, ласковые и в совершенстве, можно сказать, умные, все науки прошли - и арифметику, и грамматику, даже такие худенькие чрез науки,- и они уж как упрашивали меня! Но как же мне было оставить дом, когда такого счастья и, можно сказать, торжества мы ждали! Я признательна: мой батюшка и матушка были такие, зато их все любили и ласкали.- И приживалка чмокнула в плечо Любу и сказала:- Мы все вас покорно просим не оставить нас вашими милостями; мы и малым будем довольны. Извините, что обеспокоила вас, желая лично засвидетельствовать от всех нас глубочайшее почтение и пожелать вам спокойной ночи после такой дальней дороги.

   И приживалка, кланяясь до самой двери, наконец скрылась.

   Люба, усталая и удивленная, осталась одна в доме, где не только стены, но и все живущие были для нее совершенно новы.

   Любу нисколько не изменило пребывание в Москве, куда привез ее отец, чтоб дать ей, по желанию Тавровского, светское образование. Она прожила там несколько месяцев, но провела их большею частию у постели больного отца, а остальное время с учителями, которые решительно не могли ей внушить никакой светскости. И Люба осталась, как она была. Разумеется, любовь, потеря отца, другая обстановка жизни - всё это настолько на нее подействовало, что оригинальное ее воспитание не могло обнаружиться резко. Цыган был при ней; на него заметно легла печать пребывания в столице. Он принял все манеры самостоятельного человека, сосредоточенного в себе. Его туалет, гордая осанка вовсе не шли к роли лакея, каким его приняли в доме Натальи Кирилловны,- и он, казалось, не желал изменить ее.

  

  

   Наталья Кирилловна, при всей своей гордости, не могла не поддаться чувству, так естественному в женщине, именно - порисоваться перед Любой. Люба иначе ее не видала, как окруженною толпой приживалок, рассыпавших щедро похвалы доброте и знатности своей благодетельницы. Тон голоса Натальи Кирилловны с Любой был покровительный; она проповедовала ей о неслыханном счастии породниться с таким знатным домом.

   - Мой племянник мог иметь невесту не только из первых красавиц знатного дома, но и богачку. Верно уже так было угодно богу! - вздохнув, замечала Наталья Кирилловна.

   - Да уж он такой красавчик, что все, кажется, из нашей сестры одного его мизинчика не стоим! Он в совершенстве, можно сказать, один из первых красавцев во всем свете,- подхватывала приживалка с мутными главами.

   Зина, как бы по наивности, рассказала множество проказ Павла Сергеича, и, между прочим, как от него сошла с ума дочь одного бедного чиновника, жившего в одной улице.

   Для Любы были тягостны такого рода беседы. Она не произносила ни слова, с удивлением слушая эти толки и каждый раз рассматривая коллекцию зверообразных лиц приживалок с таким видом, как будто в первый раз она их видит.

   - И глупа даже! хоть бы одно слово! - с негодованием восклицала Наталья Кирилловна по уходе ее.

   - Ей говорят, что какую ей честь сделал Павел Сергеич, а она хоть бы приласкалась к вам! - с ужасом восклицала та же приживалка с мутными глазами.

   - Да она ни с кем, кроме как с цыганом, кажется, не говорит, и то всё на их языке! - заметила Зина.

   - Как угодно Павлу Сергеичу, а я удалю из своего дома цыгана,- сказала Наталья Кирилловна.

   - Да они ведь все конокрады: надо конюшни крепче запирать! - подхватила приживалка с зобом и мутными глазами.

   - Даже совестно! придешь к ней в комнату, а он сидит перед ней и не встает! - опять сказала Зина, поглядывая на Наталью Кирилловну, которая, стукнув палкой, сказала:

   - Позвать его сюда!

   В минуту приказание было исполнено, и цыган гордо вошел в комнату, где, приняв важную позу, сидела в креслах Наталья Кирилловна. Он поклонился только ей одной, и то без особенного почтения. Приживалки стали перешептываться; но голос Натальи Кирилловны заставил их замолчать. Она сказала презрительно:

   - Любезный, я узнала, что ты заведуешь делами Любови Алексеевны.

   - Да.

   - Я тебя устраняю, и ты должен передать теперь все бумаги и документы моему управляющему; она теперь будет под моим надзором.

   - Я не могу этого сделать и ни одной бумаги не дам! - отвечал цыган.

   - Как! - с горячностью воскликнула Наталья Кирилловна.- Я? мне! ты не отдашь ее бумаг? Да я еще хочу знать, есть ли у Любови Алексеевны что-нибудь?

   - Деревня.

   - Как говорит! даже досадно слушать, точно не видит, что с барыней! - заметила Зина вполголоса.

   Но Наталья Кирилловна услыхала и отвечала ей:

   - Деревенщина! - и, обратись к цыгану, повелительно продолжала:- Любовь Алексеевна у меня в доме, и я требую, чтоб ее дела были сданы мне, слышишь: мне на руки!

   - И этого не могу!

   - Да ты с ума сошел! - стукнув палкой об пол, крикнула Наталья Кирилловна.- Ты, кажется, вообразил, что Павел Сергеич имел виды на ее деревушку, сватаясь за Любовь Алексеевну! ха-ха-ха!

   И хор приживалок подхватил смех Натальи Кирилловны.

   Цыган обводил глазами всех, и когда смех унялся, он громко сказал:

   - Никто, даже сама Любовь Алексеевна, не знает своего состояния.

   - Неужели каких-нибудь пятьсот душ ей трудно сосчитать! - язвительно заметила Зина.

   - Ее состояние не в душах,- отвечал цыган.

   - В чем же? деньги есть?- спросила Наталья Кирилловна с достоинством.

   - Да.

   Наталья Кирилловна заметно пришла в волнение, мучимая желанием узнать скорее сумму,- но боялась уронить свое достоинство. Зина, эта догадливая фея, тотчас поняла желание своей благодетельницы и сказала:

   - А сколько тысяч? в ломбарде или в частных руках?

   - Несколько миллионов! - протяжно произнес цыган, и презрительная улыбка мелькнула на его губах, когда Наталья Кирилловна встрепенулась, приживалки ахнули, повторяя: "Миллионщица, миллионщица!", а Зина, побледнев, с ужасом поглядела на него и как бы невольно произнесла:

   - Это неправда!

   Цыган вынул из кармана какие-то бумаги и показал Наталье Кирилловне. Зина, вся дрожа, глядела на них через плечо Натальи Кирилловны, и пот крупными каплями выступал на ее крутом лбу.

   - И в твоих руках такие суммы! даже Любовь Алексеевна не знает! - воскликнула почти с ужасом Наталья Кирилловна.

   - Она знает, что у ней есть деньги, но мало обращает на них внимания. Отец ее, умирая, сделал меня своим душеприказчиком и опекуном всего имения его дочери.

   - Какое безрассудство! мальчишке! - воскликнула Наталья Кирилловна, но остановилась, брови ее сдвинулись, и она окинула глазами толпу приживалок, потому что кто-то из них, увлекшись ее примером, подхватил:

   - Цыгану!

   - Это что? молчать! вы, кажется, одурели! вмешиваетесь в барские дела! - крикнула Наталья Кирилловна.

   Все приживалки повесили носы.

   Наталья Кирилловна обратилась к цыгану и более мягким голосом, чем прежде, спросила его:

   - Ты очень привязан к Любови Алексеевне?

   - Да.

   - Грех, великий грех во зло употреблять доверенность умирающего человека, который оставляет сироту. О, это черное, низкое дело! - наставительно сказала Наталья Кирилловна.

   Цыган молчал.

   - Ну а сколько миллионов? три, четыре? - спросила Наталья Кирилловна, наскучив выжидать вопроса своей догадливой Зины, которая словно пораженная громом стояла за ее креслом.

   - Отец Любови Алексеевны еще давно имел большой капитал, потом он продал всё имение свое, исключая одной деревни, и даже не трогал процентов. А этому лет пятнадцать.

   - Сколько же, сколько же?- потеряв всякое достоинство, нетерпеливо говорила Наталья Кирилловна.

   - Одиннадцать миллионов! - громко произнес цыган.

   Зина вздрогнула. Наталья Кирилловна свободно вздохнула, а приживалки радостно начали креститься и шептались между собой:

   - Вот поди узнай, что такая богачка,- выглядит просто стотысячной невестой!

   - Не всё то золото, что блестит!

   И так далее; шепот продолжался, пока Наталья Кирилловна была погружена в какое-то раздумье. У ней в голове быстро всё уладилось: как она вновь поднимет этими деньгами свой дом, выкупит имения, заложенные или запроданные. Улыбка озарила ее строгое лицо, и она очень ласково сказала цыгану:

   - Хорошо ли тебе, любезный, у меня в доме? ты спроси, что тебе будет нужно...

   Цыган поклонился и вышел.

   Приживалка с мутными глазами выступила из толпы вприпляску, подперев руки в бока и сиплым голосом напевая:

   - Миллиончики, голубчики! тра-ла-ла!

   - Чему ты радуешься? а? - спросила, смеясь, Наталья Кирилловна.

   - А как же не радоваться! надо веселиться: свадьба в доме!

   И приживалка опять завертелась, напевая.

   Все смеялись, исключая Зины, которая бессмысленно глядела на всех.

   Наталья Кирилловна в этот день встретила Павла Сергеича очень любезно и, поцеловав его, погрозила ему пальцем, сказав:

   - У-у-у, какой хитрец! ишь как скрывал, я не ожидала от тебя таких расчетов!

   - Что такое?- не без удивления спросил Тавровский, который решительно не знал о миллионах своей невесты.

   - Тс! идет твоя невеста! - отвечала Наталья Кирилловна и, к удивлению всех приживалок, сама пошла к ней навстречу и, поцеловав ее, сказала:- Что ты всё сидишь одна?.. Павел Сергеич, я надеюсь, что могу ее назвать так, как свою дочь?

   - Она верно будет очень счастлива! - заметил Тавровский.

   - Не хочешь ли ты посмотреть Петербург? тебе надо быть веселой, а ты всё такая печальная! Впрочем, недавняя потеря!.. это даже ей делает честь, что у ней такое чувствительное сердце.

   - Можно сказать, что кто взглянет на Любовь Алексеевну, то уж не скажет, что она злая; и взаправду говорят, что глаза есть зеркало души! - протараторила приживалка с мутными глазами.

   - Да, уж у кого злые глаза, то и душа дурная! - подхватила Ольга Петровна.

   И глаза ее встретили презрительный взгляд Зины, стоявшей позади Натальи Кирилловны, которая, потрепав по щеке Любу, сказала:

   - Да, у ней глазки хорошенькие! - и прибавила: - Я знаю, отчего ты скучаешь: хочется скорее свадьбы!

   Люба покраснела, сконфузилась и выронила из рук носовой платок. Она хотела его поднять, но Наталья Кирилловна удержала ее и, обратясь к Зине и указывая на платок палкой, повелительно сказала:

   - Подыми!

   Зина сделала вид, что не слышит, и повернулась назад; но Наталья Кирилловна коснулась ее плеча палкой и сердито сказала:

   - Ты слышишь, я тебе говорю: подыми!

   Зина закусила губы и не двигалась с места. Люба и Тавровский желали прекратить сцену; но Наталья Кирилловна не позволила им и, стукнув палкой об пол, грозно сказала Зине:

   - Я тебе говорю: подыми платок Любови Алексеевны!!

   Тишина воцарилась в зале; все смотрели на бледную Зину и гордо стоявшую перед ней Наталью Кирилловну. Члены Зины, казалось, лишились способности гнуться, и она с трудом наклонилась, чтоб поднять платок. Наталья Кирилловна, следившая за ней, толкнула ее палкой в спину, сказав:

   - Согнись пониже, пониже!!

   Зина очутилась на коленях перед Любой и, подавая ей платок, так взглянула на нее, что та попятилась назад.

   - Что это значит?! Вам, кажется, показалось низким поднять платок Любови Алексеевны? а?- с горячностью спросила Зину Наталья Кирилловна.

   - Я... я потому не могла этого скоро сделать, что, побежав к вам с лестницы, ушибла колено,- невнятно произнесла Зина и, морщась и прихрамывая, вышла из комнаты под радостно-насмешливые взгляды приживалок.

   - То-то! я бы посмотрела, кто осмелился бы оказать невнимание моей племяннице в моем доме...

   И Наталья Кирилловна грозно обвела глазами своих приживалок, которые старались умильно-почтительными улыбками выразить готовность для угождений идти в огонь и воду...

   Зина, прибежав в свою комнату, предалась бешеному отчаянию. Она била себя в грудь, рвала на себе волосы; но через полчаса, как ни в чем не бывало, она вертелась уже перед зеркалом, примеривая новое платье. Вечером в тот же день она в девичьей разыграла роль Натальи Кирилловны с одной из молоденьких горничных, и еще с большим эффектом, хотя и без помощи палки. Потом Зина обошла и обнюхала весь дом. И в ее комнате беспрестанно стояли на коленях, прося прощенья, то лакей, то кучер, то прачка.

   Приживалки более ни о чем не могли толковать несколько дней сряду, как о несметном богатстве Любы.

   - Говорят, что у ней бабушка была, знаете, колдунья: ну, известное дело - цыганка. Она свою душу в совершенстве, можно сказать, отдала нечистому за то, чтоб вот всё превратилось в золото. Она и насыпала два мешка круп и отдала своей дочке, велела беречь и умерла; а дочь отдала мешки своей дочери, то есть нашей невесте, и та как развяжет мешки, думая: с крупой, а там всё золото! Она...

   Зина тихонько подкралась, прослушала повествование приживалки с мутными глазами и, ударив ее по плечу, крикнула:

   - Ну что вы чушь-то говорите!

   Приживалки все вскрикнули, а рассказчица обидчиво сказала:

   - Я говорю, что мне сказали! Я не умею сочинять турусы на колесах.

   - Оттого что вы глупы! ну просто деньги эти накрадены табором, а ее отец обокрал цыган,- вот и всё. Вот тебе и важная фамилия: роднится с цыганками!.. ха-ха-ха!.. А небось на бедной, вишь, ее племяннику никак нельзя жениться!

   Зина в минуты гнева выбалтывала самые сокровенные свои тайны. Ольга Петровна, как опытный охотник, всегда зорко сторожила добычу и часто в такие минуты подстрекала Зину.

   - И была бы хороша собой, умна! а то просто пень: всё молчит! - заметила Ольга Петровна.

   - Да просто проигрался в пух и представился, что влюбился, а сам для денег! - отвечала Зина.

   - Да она могла его и приколдовать: ведь цыганки все знают, что подсыпать! - заметила приживалка с мутными глазами.

   - А вот Зинушка и не цыганка, а, помните, Павлу Сергеичу что-то сыпала в кофей,- смеясь, сказала Ольга Петровна.

   - Я сыпала? я?

   - Да, я всё видела, да молчала.

   Зина видела, что отпираться нельзя, и презрительно сказала:

   - Я его потчевала, чтоб он меня оставил в покое. Я знала, что ему деньги нужны. Да я его еще угощу!! - грозно прибавила она.

   - Ну что вы ему можете сделать?- стараясь как можно более придать своему вопросу простодушия, спросила Ольга Петровна.

   - Да я, если захочу, то свадьбу расстрою: я...

   Зина вдруг остановилась, быстро оглянула своих слушательниц и принужденно и громко засмеялась, так что все вздрогнули.

   - Ха-ха-ха! вот уши-то развесили! я им говорю разный вздор, а они, кажется, верят... Ха-ха-ха!

   Напрасно Зина смеялась, вывертывалась. Ольга Петровна слово в слово передала этот разговор Тавровскому, который принял свои меры. Он просил Любу не пускать Зину к себе и не говорить с ней. Люба и сама этого желала, потому что Зина просто пугала ее.

  

  

   Сколько тревог и волнения для актрисы в