Киплинг Джозеф Редьярд - Свет погас

ы, если бы он мог видеть. Положение сразу определилось: верх одержала Бесси, и миссис Битон молча ушла поджаривать и готовить тартинки, сопровождая это занятие едкими замечаниями насчет всяких натурщиц, потаскушек, шлюх и тому подобных особ.

  

  - Говорю тебе, Лиза, что ему не надо перечить, - сказал м-р Битон своей супруге. - Альф, ступай играть на улицу, - обратился он к сыну. - Если ему не перечить и угождать, так он кроток, как овечка, а если его раздражать, то он становится хуже черта. Мы повытащили немало разных вещиц из его комнаты, после того как он ослеп, и нам нельзя быть слишком строгими к нему. Правда, все эти вещи ни к чему слепому, но все же если дело дойдет до суда, то нам за это придется поплатиться. Да, я свел его сегодня с этой девицей потому только, что я чувствительный человек.

  

  - Даже слишком чувствительный! - подтвердила м-с Битон, сваливая тартинки со сковородки на тарелку и вспомнив в то же время о красивой служанке, которой она отказала несколько времени тому назад из-за подозрения...

  

  - И я нисколько не стыжусь этого; и не нам судить его, до тех пор, пока он аккуратно платит. Я знаю, как следует обходиться с молодыми джентльменами, а ты знаешь, как им стряпать завтраки, обеды и ужины; и я говорю, пусть каждый делает свое дело, и тогда никаких хлопот не будет. Ну, неси свои тартинки и смотри, Лиза, не ссорься с этой девушкой. Его участь жестокая, и если его рассердить, то он начнет ругаться так, как я еще никогда в своей жизни не слышал.

  

  - Этот чайник несколько лучше, - сказала Бесси, осматривая чайный прибор. - Благодарю вас, миссис Битон, вы можете идти, вы нам больше не нужны.

  

  - Я и не собираюсь оставаться здесь, можете быть уверены, - отозвалась миссис Битон.

  

  Бесси ничего на это не ответила; так всегда поступают настоящие леди, пренебрегая своими недругами, а когда вы уже стали прислужницей в баре первоклассного трактира, то стать настоящей леди можно в каких-нибудь пять минут.

  

  Взгляд ее упал на Дика, сидевшего против нее, и его вид произвел на нее удручающее и вместе с тем отталкивающее впечатление. Весь перед его куртки был запылен, закапан и загрязнен пищей; рот под взъерошенными, неподстриженными усами жевал лениво, словно нехотя; лоб избороздили глубокие морщины, а волосы на висках приняли тот мутный оттенок, который и можно и нельзя назвать сединой. Глубокое несчастье и заброшенность этого человека тронули ее, но в глубине души шевелилось скверное, злорадное чувство, что тот, который когда-то старался унизить ее, теперь сам был так глубоко унижен.

  

  - Ах, как хорошо и приятно слышать вас подле себя, - сказал Дик, потирая руки от удовольствия. - Расскажите мне все о вашем баре, Бесси, и о вашем житье-бытье.

  

  - Об этом нечего рассказывать. Главное, что я теперь совершенно приличная особа, вы бы это увидели с первого же взгляда... Ну а вам, как видно, не особенно хорошо живется. Почему вы так внезапно ослепли? И почему подле вас нет никого, кто бы за вами ухаживал?

  

  Дик был так благодарен судьбе за то, что слышал звук женского голоса, что не обращал внимания на его тон.

  

  - Я был ранен в голову во время схватки с неприятелем много лет тому назад, и это повредило мое зрение. А ухаживать за мной теперь кому же охота да и к чему же! Мистер Битон и его жена делают все, что мне нужно.

  

  - Разве вы не знавали каких-нибудь джентльменов и леди в ту пору, когда вы еще были здоровы?

  

  - Да, конечно, знавал кое-кого, но не хотел бы, чтобы они теперь ходили за мной.

  

  - Вы из-за этого и бороду отпустили? Сбрейте ее, она вам страшно не идет.

  

  - Боже мой, дитя мое, да вы, кажется, думаете, что я интересуюсь теперь тем, что мне идет или не идет!

  

  - А вам следовало бы об этом подумать. Сбрейте эту бороду непременно к моему следующему приходу. Ведь мне можно будет иногда приходить к вам, не правда ли?

  

  - Я был бы вам бесконечно благодарен, если бы вы стали заходить; мне кажется, что я не всегда хорошо относился к вам в былые дни; я имел глупую привычку сердить вас.

  

  - Да, и как еще!

  

  - Я очень сожалею теперь об этом, поверьте. Навещайте же меня, когда найдете возможным, и чем чаще, тем лучше! Видит Бог, что в целом мире нет ни одной души, которая дала бы себе труд позаботиться обо мне, кроме вас и мистера Битона.

  

  - Уж нечего сказать, много он о вас заботится, да и она тоже! - воскликнула Бесси, выразительно кивнув в сторону дверей. - Они предоставляют вам перебиваться как-нибудь, а сами решительно ничего для вас не делают. Мне стоило только взглянуть, чтобы увидеть, что тут делается. Я приду к вам, и с радостью буду приходить сюда, но только вы должны побриться, постричься, одеть свежее платье, словом, вы должны привести себя в благообразный вид. На это платье даже смотреть противно.

  

  - У меня где-то есть целые кучи нового платья, - сказал Дик как-то беспомощно.

  

  - Я знаю, что у вас есть. Прикажите мистеру Битону подать вам новую смену платья; я его вычищу, приведу в порядок и буду содержать в чистоте. Можно быть слепым как крот и все же не походить на оборванца.

  

  - Неужели я похож на оборванца?

  

  - О, мне вас очень жаль!.. Мне вас страшно жаль! - воскликнула она в искреннем порыве доброго чувства к этому человеку и схватила его руки. Он машинально наклонил голову, как бы намереваясь поцеловать ее - эту единственную в мире женщину, которая пожалела его от всей души, но она встала, собираясь уйти.

  

  - Нет, нет, - остановила она его, - не раньше, чем вы снова приобретете вид настоящего джентльмена. И это вам вовсе не трудно, стоит только побриться и приодеться.

  

  Он слышал, как она натягивала перчатки, и встал, чтобы проститься с ней. Она зашла сзади, неожиданно поцеловала его в затылок и выбежала так же быстро из комнаты, как в тот день, когда она уничтожила его "Меланхолию".

  

  - Подумать только, что когда-нибудь поцелую мистера Гельдара, - сказала себе Бесси, - после всего того, что он сделал мне и другим!.. Но мне безгранично жаль его, и если он выбреется, то будет, право, недурен, но... Ох уж мне эти Битоны! Как подло они поступают по отношению к нему. Я знаю, что Битон носит его рубашки, и готова поручиться, что и сегодня на нем была одна из его рубашек... Завтра я увижу... Хотела бы я знать, много ли у него осталось из его белья и вещей и вообще много ли у него денег?.. Может быть, это будет выгоднее бара. Работы, можно сказать, почти никакой, и совершенно так же прилично, если никто не будет знать.

  

  Дик был благодарен Бесси за ее прощальный поцелуй. Всю ночь он и во сне ощущал его на своем затылке, и в числе других побудительных причин он в значительной степени утвердил его в решимости выбриться и постричься. Потому он действительно призвал брадобрея, сменил белье, сбрил бороду, причесался и почувствовал себя гораздо лучше. Новое платье, свежее белье, благопристойный вид, а главное, сознание, что кто-то интересуется тем, как он выглядит, настолько подбодрили его, что заставили его выпрямиться и смотреть веселее. Мысль на время оторвалась от воспоминаний о Мэзи, которая при иных условиях могла бы одарить его этим поцелуем и еще миллионами других подобных поцелуев.

  

  - Давай подумаем, - сказал себе Дик после раннего завтрака. - Конечно, она не может меня любить, и бабушка надвое сказала, придет ли она или нет, но если деньги могут купить мне ее уход, я куплю его. Никто другой, кроме нее, не захочет со мной возиться, а я могу щедро оплатить ее труды. - Он потер рукой свой только что выбритый подбородок и стал несколько сомневаться в ее приходе.

  

  - Да... надо думать, что я походил вчера на какого-нибудь бродягу" - продолжал он, - но у меня не было никакого основания наблюдать за своей внешностью. Я знал, что пища капала на мое платье и пачкала его, и я нисколько не остерегался... Это будет жестоко с ее стороны, если она не придет. Она должна прийти. Ведь Мэзи пришла один раз, и этого было довольно для нее. Она была совершенно права. У нее есть ради чего работать... а у этого существа только и дела, что наливать пиво в кружки, если только она не сумела склонить какого-нибудь юнца к сожительству с ней. Подумать только, быть обманутым ради какого-нибудь конторщика! Как низко мы пали, Боже мой!

  

  И что-то громко кричало в его душе, что эта обида будет болезненнее всего, что до сего времени случилось с ним; что она будет постоянно напоминать и мучить и воскрешать былые призраки, в конце концов доведет его до умопомешательства.

  

  - Я знаю это, знаю! - воскликнул Дик, в отчаянии ломая руки. - Боже правый, да неужели несчастный слепец никогда ничего не добьется от жизни, кроме своей троекратной еды в сутки да засаленной и запятнанной куртки? О, как бы я хотел, чтобы она пришла!

  

  И она пришла после полудня, потому что в ее жизни в этот момент еще не было никакого конторщика и она думала о материальных выгодах, которые позволят ей впоследствии жить в праздности до конца дней своих.

  

  - Я бы вас положительно не узнала, - сказала она одобрительно. - Вы теперь совершенно такой же, каким были раньше, - настоящий джентльмен, гордящийся собою и внушающий почтение.

  

  - В таком случае, я, может быть, заслуживаю еще один поцелуй? - сказал Дик, слегка покраснев.

  

  - Возможно, что заслуживаете, но вы его еще не получите. Прежде всего присядьте, и обсудим, что я могу сделать для вас. Я уверена, что мистер Битон обсчитывает вас бессовестно, с тех пор как вы не можете просматривать его хозяйственные счета за каждый истекший месяц. Ну, разве это не так?

  

  - Не смею спорить, но, в таком случае, всего лучше было бы вам приняться за мое хозяйство.

  

  - Вы знаете так же хорошо, как я, что здесь, в этих комнатах, это невозможно.

  

  - Знаю, но мы могли бы поселиться где-нибудь в другом месте, если бы вы согласились.

  

  - Я, во всяком случае, могла бы ухаживать за вами, но вы понимаете, что я не могу и не хочу работать на нас двоих.

  

  Это была, так сказать, "проба". Дик весело рассмеялся.

  

  - Вы, верно, помните, где я обыкновенно держу свою банковскую расчетную книжку, - сказал он. - Торп перед самым своим отъездом возил ее в банк, чтоб подвести баланс. Загляните в нее, и вы сами увидите.

  

  - Обыкновенно она лежала под табакеркой. Вот она!

  

  - Ну?..

  

  - Ой, ой! Четыре тысячи двести десять фунтов, девять шиллингов и один пенни!

  

  - Пенни вы можете взять себе. Недурно за один год работы. Как вам кажется, всего этого и плюс еще сто двадцать фунтов годового дохода будет достаточно для нас?

  

  Праздная жизнь и красивые наряды были теперь почти в ее руках, но она должна была доказать ему хозяйственностью и деловитостью, что она заслуживает то и другое.

  

  - Да, но в случае вашего переезда нам придется проверить наличие ваших вещей. Я боюсь, что ваш мистер Битон перетаскал отсюда немало вещей, потому что комнаты ваши кажутся теперь гораздо более пустыми, чем были раньше.

  

  - Не беда, пусть эти вещи остаются у Битона. Единственная вещь, которой я дорожу и которую я непременно хочу увезти с собой, это моя последняя картина, для которой вы мне позировали и при этом проклинали меня на все лады. Мы отсюда выедем, Бесси, и поселимся как можно дальше от этих мест.

  

  - О, да, - сказала она смущенно.

  

  - Я, право, не знаю, куда мне уйти от самого себя, но все же попытаемся, а вы будете иметь столько нарядных платьев, сколько вы захотите: мне это будет приятно. Поцелуйте же меня теперь, Бесси. Боже мой, как это приятно - снова обнять женщину за талию и привлечь ее к себе!

  

  Но нельзя безнаказанно изменять своему истинному чувству; в этот момент Дику представилось, что было бы, если бы его руки вот так же обхватили Мэзи, и они обменялись поцелуем, и от ощущения острой душевной боли он крепче прижал к себе недоумевающую девушку, которая в это самое время обдумывала, как ему объяснить неприятный случай с "Меланхолией". Если этот человек желал наслаждаться ее обществом, а без нее он, конечно, снова впадет в свое прежнее одичалое состояние, то он, вероятно, выскажет ей только некоторое огорчение по этому поводу; во всяком случае, будет очень интересно увидеть, что из этого выйдет, а, кроме того, согласно ее жизнепониманию, мужчине было полезно испытывать известного рода страх перед своей подругой.

  

  Нервно рассмеявшись, она выскользнула из его объятий.

  

  - Я бы не стала так беспокоиться об этой картине на вашем месте, - сказала она.

  

  - Она должна быть здесь где-нибудь, у стены, за другими картинами. Разыщите ее, Бесси; ведь вы знаете ее так же хорошо, как и я.

  

  - Да, я знаю... но...

  

  - Но что? Вы, конечно, достаточно ловки, чтобы суметь продать ее какому-нибудь крупному торговцу. Женщины лучше умеют торговаться, чем мужчины. Эта картина может дать нам восемьсот или девятьсот фунтов, на... на наши расходы. Я просто не хотел думать о ней в последнее время, в ней была замешана моя личная жизнь. Ну а теперь я сжигаю корабли и хочу разделаться со всем, что у меня было связано с моим прошлым, да! Хочу начать все сначала, Бесси!

  

  Теперь она стала горько раскаиваться в том, что она сделала, потому что она знала цену деньгам, хотя, конечно, было весьма возможно, что слепой сильно преувеличивал ценность этой картины. Она знала, что господа художники вообще склонны до нелепости высоко оценивать свои собственные произведения, и она хихикнула, как хихикает взволнованная горничная, когда хочет признаться, что разбила дорогую вазу.

  

  - Я очень сожалею... но вы, вероятно, помните, что я очень сердилась на вас, когда уехал мистер Торпенгоу.

  

  - Да, дитя мое, и я думаю, что вы имели на это некоторое право.

  

  - Ну и тогда я... да неужели мистер Торпенгоу не сказал вам?

  

  - Не сказал мне... чего? Да что вы тут болтаете о всяких пустяках, когда вы прекрасно могли бы подарить мне еще один поцелуй!

  

  Он уже начинал познавать, и не в первый раз в своей жизни, что поцелуи принадлежат к числу возбуждающих ядов, которых чем больше глотают, тем больше их хочется. Бесси поспешно поцеловала его и прошептала:

  

  - Я была так зла на вас тогда, что стерла ее скипидаром и выскребла ножом. Вы не сердитесь на меня за это? Нет?

  

  - Что?.. Скажите еще раз!

  

  Пальцы его впились в ее руку и сжимали ее до боли.

  

  - Я стерла ее скипидаром и выскребла ножом, - пролепетала едва внятно Бесси. - Я думала, что вы напишете ее снова еще раз. А вы написали ее еще раз, нет?.. Пустите мою руку, мне больно!

  

  - И ничего от этой картины не осталось?

  

  - Ничего, чтобы хоть сколько-нибудь походило на картину. Мне, право, ужасно жаль... Я не знала, что это вас так огорчит; я хотела только позлить вас, причинить вам досаду. Это была шутка с моей стороны... Вы не побьете меня за это?

  

  - Побить вас? Нет! Дайте подумать.

  

  Не выпуская ее руки, он стоял, уставившись глазами на ковер, и что-то соображал. Затем он тряхнул головой, как молодой бык, получивший удар обухом по переносице, заставляющий его вернуться в загон бойни, из которого он хотел уйти. В течение многих недель Дик старался не думать о "Меланхолии", потому что она была частью его погибшей прежней жизни. С возвращением Бесси и недавно зародившимися проектами новой жизни "Меланхолия", даже еще более прекрасная, чем она была на холсте, снова предстала в его воображении. Благодаря ей он рассчитывал получить много денег для того, чтобы повеселить и порадовать Бесси и помочь себе забыть Мэзи и испытать еще раз почти забытое наслаждение успехом и прославлением его таланта. О картине должны были заговорить, она не могла пройти незамеченной. И вот благодаря злостной проделке этой тупой девчонки все рушилось, даже и отдаленная надежда, что когда-нибудь с течением времени он сможет найти в себе какое-нибудь чувство к этой девчонке. Но хуже всего было то, что он сделался смешным в глазах Мэзи. Женщина может простить мужчине, погубившему дело всей ее жизни, если он вознаградит ее за это своею любовью, а мужчина может простить того, кто погубит его любовь, но никогда не простит уничтожения своей работы.

  

  - Так, так, так, - процедил Дик сквозь зубы и затем тихонько рассмеялся. - Это судьба, предначертание свыше, Бесси, - сказал он. - И, принимая во внимание многое другое, это мне поделом за то, что я сделал. Клянусь Юпитером, теперь я понимаю необъяснимое бегство Мэзи! Она, вероятно, подумала, что я сошел с ума. Неудивительно!.. Вся картина совершенно уничтожена? Не так ли? Для чего вы это сделали?

  

  - Чтобы досадить вам, потому что я была зла на вас. А теперь я нисколько не зла, мне страшно жаль, право.

  

  - Странно... Впрочем, это ничего. Я сам виноват в том, что сделал ошибку...

  

  - Какую ошибку?

  

  - Вы этого не поймете, душенька... Подумать только, что такой комочек грязи, как ты, мог выбить меня из седла! - бормотал про себя Дик, в то время как Бесси силилась высвободить свою руку, которую он сдавил, как клещами.

  

  - Я вовсе не комочек грязи, и вы не должны меня так называть! Я это сделала, потому что ненавидела вас, а теперь мне жаль, очень жаль, потому что... потому что вы...

  

  - Так, так, потому что я слеп. Ну да!

  

  У этих маленьких созданий нет ничего похожего на чувство такта. Бесси принялась всхлипывать; она не любила, когда ее держали силой, и боялась незрячих глаз Дика и в то же время злилась, что ее жестокая месть вызвала только смех у Дика, а вовсе не злобу или отчаяние.

  

  - Не плачьте, Бесси, - сказал он и обнял ее. - Ведь вы считали себя вправе поступить так, как вы поступили, не правда ли?

  

  - Я не комочек грязи, и, если вы будете так говорить, я никогда больше не приду к вам.

  

  - Вы сами не знаете, что вы сделали мне, но я не сержусь, право, нет! Успокойтесь на минутку, посидим тихо.

  

  Бесси словно замерла в его объятиях, хотя продолжала вздрагивать. Первая мысль Дика была о Мэзи, и она обожгла его, как раскаленное железо, приложенное к свежей ране. Нельзя безнаказанно сближаться с другой женщиной, когда у сердца есть избранница. Первая размолвка и первое воспоминание о погибшем прошлом только пролог к драме, так как жестокая, но справедливая судьба, находящая наслаждение в том, чтобы мучить людей, решила раз навсегда, чтобы в минуты самого пылкого увлечения или самого сладкого упоения боль и муки былой любви давали себя чувствовать с новой силой. И муки эти одинаково знакомы как отвергнувшим любовь, так и тем, кто был отвергнут, когда они пытаются найти утраченное счастье в объятиях другой или другого. Лучше оставаться одному и терпеть грусть одиночества, стараясь подавить ее усиленной работой, кому это доступно, а если нет, то тем хуже для несчастного.

  

  Обо всем этом и многом другом думал Дик, прижимая Бесси к своей груди.

  

  - Хотя ты этого не знаешь, - сказал он, подняв наконец голову, - но Господь справедлив и грозен, Бесси. Он мне дал хороший урок, и поделом мне, ох как поделом! Торп понял бы это, если б он был здесь. Он тоже, вероятно, вынес немало от вас, дитя, но, конечно, этого хватило не надолго. Я спас его. Я спас его. Пусть это мне зачтется когда-нибудь.

  

  - Пустите меня, - сказала Бесси, - пустите меня! - И при этом лицо ее омрачилось.

  

  - Все в свое время, дитя мое. Посещали вы когда-нибудь воскресную школу?

  

  - Никогда! Пустите меня, говорю я вам! Вы смеетесь надо мной.

  

  - Право же, нет. Я смеюсь только над собой. Помните слова Евангелия: "Спасавший других, теперь спаси самого себя". Это, положим, не совсем школьный текст, ну да не все ли равно...

  

  Он выпустил ее руку, но так как он стоял между ней и дверью, то она не могла бежать.

  

  - И такое громадное зло может причинить такая ничтожная маленькая женщина!

  

  - Мне очень жаль... очень-очень жаль того, что я сделала с картиной, - уверяла она.

  

  - А мне нет. Я даже благодарен вам за то, что вы ее уничтожили... Да... о чем мы с вами говорили перед тем, как вы упомянули об этом?

  

  - Об отъезде отсюда и о деньгах; о том, что мы с вами решили уехать отсюда.

  

  - Да, да... конечно, мы уедем... то есть я уеду.

  

  - А я?

  

  - А вы получите пятьдесят фунтов за то, что уничтожили мою картину.

  

  - Так вы не хотите?..

  

  - Боюсь, что нет... Вы лучше подумайте о пятидесяти фунтах, которые будут в полном вашем распоряжении.

  

  - Но вы говорили, что не можете обойтись без меня...

  

  - Так оно было еще очень недавно. Но теперь благодаря вам я сразу почувствовал себя гораздо лучше. Подайте мне, пожалуйста, мою шляпу.

  

  - А если я не подам?

  

  - То мне ее подаст Битон, а вы потеряете пятьдесят фунтов, вот и все. Дайте же!

  

  Бесси выругалась про себя. Она искренне пожалела этого человека и почти так же искренне целовала его, потому что он был довольно красив; ей нравилось быть в некотором роде в течение некоторого времени его покровительницей, а самое главное, у него было четыре тысячи фунтов, которыми можно было распоряжаться. А теперь благодаря ее женской болтливости и чисто женскому желанию чуть-чуть помучить человека она потеряла все - и право распоряжаться его деньгами, и праздную жизнь, и наряды, как у настоящей леди, и респектабельное положение, которое позволило бы ей внешне походить на настоящую леди.

  

  - Теперь набейте мне трубку, Бесси. Хотя табак и потерял для меня всякий вкус, но это ничего, я хорошенько обдумаю все, что нужно... Какой у нас сегодня день?

  

  - Вторник.

  

  - Значит, в четверг отправление... Какой я был дурак, какой слепой дурак я был до сегодняшнего дня! Двадцать два фунта стоит проезд; прибавим десять на добавочные расходы. Надо по старой памяти завернуть к госпоже Бина. Вместе это составит тридцать два фунта. Сто фунтов на конечное путешествие... То-то Торп удивится, когда меня увидит... Затем остается еще семьдесят восемь фунтов для бакшиша, уж без этого никак нельзя... на всякий случай... О чем вы плачете, Бесси? Вы ни в чем не виноваты, виноват я один. Ах вы, маленькая упрямица! Утрите скорее ваши глазки и пойдемте. Где моя расчетная и чековая книжки? Дайте их сюда... подождите... Четыре тысячи фунтов по четыре процента верных составит сто шестьдесят фунтов годового дохода, да еще сто двадцать фунтов, тоже верных, уже будет двести восемьдесят, да триста ее собственных, о, это царский доход для одинокой девушки. За нее можно быть спокойным. Бесси, едемте в банк!

  

  Получив двести десять фунтов наличными и спрятав их в кожаный пояс, Дик просил теперь уже окончательно растерявшуюся Бесси отвести его в контору пароходной компании, где он вкратце объяснил, что ему нужно.

  

  - Первый пароход в Порт-Саид; каюту первого класса, ближайшую к багажному люку. Какой пароход идет?

  

  - "Кольгонг", - сказал конторщик.

  

  - Знаю, двухмачтовик. Откуда отправляется?

  

  - От пристани Галлеонов, в четверг, двенадцать сорок.

  

  - Благодарю. Разменяйте, пожалуйста, эту ассигнацию и сдачу положите мне в руку, я плохо вижу.

  

  - Вот если бы все пассажиры были так сговорчивы, вместо того, чтобы часами говорить о своем багаже и чемоданах, то наша жизнь была бы куда легче, - заметил конторщик своему соседу, который всячески убеждал какую-то даму, что сгущенное молоко чрезвычайно полезно для грудных детей, и так как ему было всего девятнадцать лет от роду, то он говорил с большой убежденностью.

  

  - Теперь, - сказал Дик, вернувшись в свою студию и ощупывая на себе пояс с деньгами и билетом, - теперь мы вне власти людской, дьявольской или женской, что всего важнее. Мне нужно еще устроить три маленьких дела, но я обойдусь тут и без вашей помощи, Бесси. Приходите сюда в четверг утром, к девяти часам. Мы позавтракаем, и вы проводите меня на пристань.

  

  - Что вы хотите делать?

  

  - Уехать, конечно. Чего ради мне оставаться здесь?

  

  - Но ведь вы не можете обойтись без ухода!..

  

  - Я теперь все могу. Я и сам этого не подозревал раньше, а теперь я вижу, что все могу. Я уже сделал самое главное, и такая решимость заслуживает одного поцелуя, если Бесси ничего не будет иметь против. - Но оказалось, что Бесси имела что-то против, и Дик весело рассмеялся. - Вы правы, Бесси. Приходите послезавтра к девяти часам, и вы получите обещанные деньги.

  

  - Обязательно получу?

  

  - Я никогда не обманываю. Вы сами в этом убедитесь, если придете. Боже, как долго ждать до четверга!.. До свидания, Бесси, пришлите мне Битона, пожалуйста.

  

  Управитель явился.

  

  - Сколько стоит обстановка моих комнат? - спросил Дик несколько свысока.

  

  - Мне трудно сказать, сэр, некоторые вещи хороши, другие никуда не годятся.

  

  - Они застрахованы на двести семьдесят фунтов.

  

  - Страховые полисы, сэр, не могут приниматься за правильную оценку; впрочем, я не хочу этим сказать...

  

  - Черт возьми все ваши увертки! Как будто я не знаю, что вы хорошо нажились на мне и на других жильцах этого дома и теперь сами задумали снять или открыть доходный дом. Так отвечайте прямо, сколько вы даете за мою обстановку.

  

  - Пятьдесят фунтов, сэр.

  

  - Дайте вдвое больше или я половину переломаю и половину сожгу, чтобы вам ничего не досталось.

  

  Он ощупью добрался до этажерки с альбомами и книгами и выломал один из столбиков красного дерева, поддерживавших его.

  

  - Что вы делаете, сэр! Это безбожно! - воскликнул м-р Битон.

  

  - Это мое добро! Даете сто фунтов?

  

  - Даю, даю... Ведь одна починка этой этажерки мне будет стоить фунта три с половиной, не меньше.

  

  - Конечно. Ну и продувной же вы человек, как я вижу!

  

  - Надеюсь, что я ничем не прогневал никого из своих жильцов, а всех меньше вас, сэр.

  

  - Не будем говорить об этом. Принесете мне деньги завтра и позаботьтесь уложить все мое белье и платье в маленький коричневый чемодан, обтянутый воловьей шкурой. Я уезжаю.

  

  - Но следовало уведомить за три месяца.

  

  - Я уплачу за них полностью, а теперь присмотрите за укладкой и оставьте меня одного.

  

  М-р Битон принялся обсуждать с женой этот внезапный отъезд Дика, и жена решила, что главной виновницей отъезда должна быть эта Бесси, а супруг ее относился к этому более снисходительно.

  

  - Конечно, это очень неожиданно, но это в его характере. Ты только послушай, как он распелся.

  

  Действительно, из комнаты Дика доносилось пение.

  

  

  Мы не вернемся, ребята, домой,

  

  Мы не вернемся домой никогда!

  

  Мы к черту гостить заберемся,

  

  А уж домой не вернемся.

  

  Не доплывем, так на дно пойдем.

  

  Не доплывем, к водяному сойдем.

  

  Только домой не вернемся!

  

  Только домой не вернемся!

  

  

  - Мистер Битон! Куда к черту девался мой пистолет?

  

  - Живее! Он сейчас застрелится! Как видно, он помешался! - решила м-с Битон.

  

  М-р Битон заговорил с Диком успокаивающим тоном, но Дик, бешено шагавший из угла в угол своей комнаты, не сразу уловил в его словах обещание все разыскать к завтраку.

  

  - Ах вы, старый болван! - зарычал на него Дик. - Да вы, кажется, вообразили, что я вздумал застрелиться!.. Так возьмите его своими дрожащими руками, только предупреждаю, что если вы дотронетесь до него, то он выстрелит, потому что он заряжен. Он должен быть где-нибудь вместе с моим походным костюмом, вероятно, в ящике на дне сундука.

  

  Дик давно приобрел себе полное походное снаряжение, соответствующее тому, чему его научил его долголетний опыт. И теперь он старался разыскать и проверить на ощупь все это хранившееся где-то в кладовке имущество.

  

  М-р Битон вытащил револьвер со дна чемодана, а Дик ощупывал руками куртку и брюки цвета хаки, голубые холщовые портянки и толстые фланелевые рубашки, лежавшие поверх фляжки, пару шпор и альбом для набросков.

  

  - Это нам больше не нужно, - с горечью заметил Дик, дотрагиваясь до альбома. - Можете оставить его себе, а все остальное уложите хорошенько в мой чемодан, на самый верх, а когда покончите с укладкой, приходите ко мне в студию вместе с вашей женой, вы мне нужны оба. Постойте, дайте мне перо, чернила и лист бумаги.

  

  Нелегко писать, когда человек совершенно слеп, а Дику было особенно важно, чтобы то, что он писал, было четко и ясно написано. И он стал писать, придерживая правую руку левой: "Неразборчивость этого письма объясняется тем, что я слеп..." - Хм! Полагаю, что даже законовед не усомнится в этом. Документ должен быть скреплен подписью, но, кажется, не нуждается в засвидетельствовании... Теперь несколько ниже: "Я, Ричард Гельдар, находясь в здравом уме и твердой памяти, сим заявляю свою последнюю волю и прошу считать таковую моим законным завещанием". - Ах, почему я не научился печатать на пишущей машинке. - "Никакого предварительного завещания я до сего времени не составлял и не отменял..." Так!.. Проклятое перо!.. Где я тут писал? - "Завещаю все мое состояние, а именно четыре тысячи фунтов и две тысячи семьсот двадцать восемь фунтов..." - Ах, я никак не могу вывести этого прямо, я это чувствую, - и он оборвал пол-листка и принялся писать снова, особенно старательно выводя буквы, - "словом, все, что я имею наличными деньгами и бумагами, завещаю", - далее следовало полное имя Мэзи и наименования тех двух банков, в которых находились его деньги.

  

  - Все это, может быть, и не совсем по форме, но нет ни одной души на белом свете, которая имела бы хоть тень какого-нибудь права оспаривать и опротестовывать это завещание. На всякий случай припишу еще адрес Мэзи... Войдите, мистер Битон!.. Вот моя подпись, я желал бы, чтобы вы и миссис Битон засвидетельствовали ее... Вот так, благодарю вас... Завтра вы проводите меня к хозяину, и я уплачу за три месяца по условию и оставлю у него, так как он нотариус, это мое завещание, на случай, если со мной что-нибудь приключится во время моего отсутствия. Ну а теперь затопим камин в студии, и вы останетесь здесь и будете подавать мне мои письма, записки, рисунки и бумаги, по мере того как я буду спрашивать их у вас.

  

  Никто не знает, пока сам лично не убедится, какой великолепный костер можно устроить из копившихся годами писем, записок, набросков, дневников и всякого рода документов. Дик побросал в огонь все, каждый клочок бумаги в мастерской, кроме трех сильно потрепанных нераспечатанных конвертов. Он безжалостно уничтожал альбомы с рисунками и набросками, записные книжки и совершенно новые и недоконченные холсты.

  

  - Какая бездна всякого хлама накапливается у каждого жильца, который долго живет в одном месте, - заметил м-р Битон.

  

  - Да, действительно, - соглашался Дик. - Осталось еще что-нибудь? - спросил он, шаря рукой по стенам.

  

  - Ничего, а камин раскалился докрасна.

  

  - Прекрасно, а вы потеряли, по меньшей мере, на сто фунтов набросков и этюдов, судя по тому, как мои работы ценились. Ха, ха!.. Ведь я был не кто-нибудь!

  

  - Да, сэр, - вежливо подтвердил Битон; он был совершенно уверен, что Дик помешался, а то он никогда бы не расстался, чуть не за понюшку табаку, со своей ценной и прекрасной обстановкой. Ну а что касается этих холстов, то они только занимают место на чердаках, и потому всего лучше навсегда избавиться от них.

  

  Теперь оставалось только передать завещание в надежные руки, но этого нельзя было сделать раньше завтрашнего дня. Дик шарил руками по полу, по ящикам и по столам, чтобы убедиться, что нигде не осталось ни единого исписанного лоскутка или клочка бумаги, свидетеля его прошлой жизни, и, убедившись в этом, он сел перед камином и сидел до тех пор, пока огонь в нем не погас и охлаждающееся железо не стало потрескивать в ночной тишине.

  

  

  

  - Прощайте, Бесси! Я обещал вам пятьдесят фунтов, вот вам все сто, это все, что я выручил за свою обстановку, которую продал Битону. Эта сумма даст вам возможность не отказывать себе в нарядах некоторое время. В общем, вы оказались доброй девочкой, хотя и доставили и мне и Торпенгоу немало хлопот.

  

  - Передайте мистеру Торпенгоу, что я люблю его по-прежнему. Передадите?

  

  - Конечно, передам. А теперь проведите меня по трапу и затем прямо в мою каюту. Раз я буду на судне, я свободен!..

  

  - А кто будет ухаживать за вами на пароходе?

  

  - Вероятно, старший буфетчик, если деньги могут что-нибудь сделать; а по прибытии в Порт-Саид наш судовой доктор, а там дальше сам Бог позаботится обо мне.

  

  Бесси отыскала каюту Дика, несмотря на сутолоку, царившую на пароходе от множества провожающих и плачущих родственников. Здесь Дик поцеловал ее на прощание и опустился на скамейку в ожидании, когда палубы очистятся от постороннего народа. Он, который так долго не мог привыкнуть свободно двигаться по своим комнатам в окружавшем его мраке, прекрасно ориентировался здесь, на пароходе, и необходимость самому заботиться о своих потребностях и удобствах бодрила его, как вино. Прежде чем пароход стал продвигаться между доками, он уже успел познакомиться со старшим буфетчиком, успел по-царски одарить его и заручиться его благорасположением, доставившим ему прекрасное место за столом и предоставившим ему все возможные удобства и внимательный уход во время пути. Вещи его были немедленно развязаны и разложены по местам, и он был вполне комфортабельно устроен в каюте. Здесь на пароходе он даже не имел надобности ощупью находить дорогу, так хорошо ему было знакомо все кругом. Затем Господь был так милостив к нему, что он крепко заснул сном здорового усталого человека, едва только его мысли собрались вернуться к Мэзи. Он проспал до тех пор, пока судно не вышло из устья Темзы и не стало покачиваться на волнах Ла-Манша.

  

  Шум машины, и запах смазочного масла и свежей краски, и знакомые звуки в соседней каюте пробудили его к новой жизни.

  

  - О, как хорошо снова ожить! - воскликнул он, позевывая я потягиваясь с особым наслаждением, и вслед за тем поднялся наверх на палубу, где ему сказали, что они уже поравнялись с Брайтонским маяком. Конечно, это еще не открытое море - как и Трафальгар-Сквер не деревня - открытое море начинается только за Уэссаном, но тем не менее Дик ощутил на се