Ильф Илья, Петров Евгений - Двенадцать стульев

Киса? - сказал Остап. - Нам в автобус. Пусть везут, раз бесплатно.

   Подвезенный автобусом к конторе Закавтопромторга, Остап, однако, не поспешил записаться на место в машине. Оживленно беседуя с Ипполитом Матвеевичем, он любовался опоясанной облаком Столовой горой и, находя, что гора действительно похожа на стол, быстро удалился.

   Во Владикавказе пришлось просидеть несколько дней. Но все попытки достать деньги на проезд по Военно-Грузинской дороге или совершенно не приносили плодов, или давали средства, достаточные лишь для дневного пропитания. Попытка взимать с граждан гривенники не удалась. Кавказский хребет был настолько высок и виден, что брать за его показ деньги не представлялось возможным. Его было видно почти отовсюду. Других же красот во Владикавказе не было. Что же касается Терека, то протекал он мимо "Трека", за вход в который деньги взимал город без помощи Остапа. Сбор подаяний, произведенный Ипполитом Матвеевичем, принес за два дня тринадцать копеек.

   Тогда Остап извлек из тайников своего походного пиджака колоду карт и, засев у дороги при выезде из города, затеял игру в три карты. Рядом с ним стоял проинструктированный Ипполит Матвеевич, который должен был играть роль восторженного зрителя, удивленного легкостью выигрыша. Позади друзей в облаках рисовались горные кряжи и снежные пики.

   - Красненькая выиграет, черненькая проиграет! - кричал Остап.

   Перед собравшейся толпой соплеменных гор, ингушей и осетинов в войлочных шляпах Остап бросал рубашками вверх три карты, из которых одна была красной масти и две - черной. Любому гражданину предлагалось поставить на красненькую карту любую ставку. Угадавшему Остап брался уплатить на месте.

   - Красненькая выиграет, черненькая проиграет! Заметил - ставь! Угадал - деньги забирай!

   Горцев тешила простота игры и легкость выигрыша. Красная карта на глазах у всех ложилась направо или налево, и не было никакого труда угадать, куда она легла.

   Зрители постепенно стали втягиваться в игру, и Остап для блезира уже проиграл копеек сорок. К толпе присоединился всадник в коричневой черкеске, в рыжей барашковой шапочке и с обычным кинжалом на впалом животе.

   - Красненькая выиграет, черненькая проиграет! - запел Остап, подозревая наживу. - Заметил - ставь! Угадал - деньги забирай!

   Остап сделал несколько пассов и метнул карты.

   - Вот она! - крикнул всадник, соскакивая с лошади. - Вон красненькая! Я хорошо заметил!

   - Ставь деньги, кацо, если заметил, - сказал Остап.

   - Проиграешь! - сказал горец.

   - Ничего. Проиграю - деньги заплачу, - ответил Остап.

   - Десять рублей ставлю.

   - Поставь деньги.

   Горец распахнул полы черкески и вынул порыжелый кошель.

   - Вот красненькая! Я хорошо видел.

   Игрок приподнял карту. Карта была черная.

   - Еще карточку? - спросил Остап, пряча выигрыш.

   - Бросай.

   Остап метнул.

   Горец проиграл еще двадцать рублей. Потом еще тридцать. Горец во что бы то ни стало решил отыграться. Всадник пошел на весь проигрыш. Остап, давно не тренировавшийся в три карточки и утративший былую квалификацию, передернул на этот раз весьма неудачно.

   - Отдай деньги! - крикнул горец.

   - Что?! - закричал Остап. - Люди видели! Никакого мошенства!

   - Люди видели, не видели - их дело. Я видел, ты карту менял, вместо красненькой черненькую клал! Давай деньги назад!

   С этими словами горец подступил к Остапу. Великий комбинатор стойко перенес первый удар по голове и дал ошеломляющую сдачу. Тогда на Остапа набросилась вся толпа. Ипполит Матвеевич убежал в город. Вспыльчивые ингуши били Остапа недолго. Они остыли так же быстро, как остывает ночью горный воздух. Через десять минут горец с отвоеванными общественными деньгами возвращался в свой аул, толпа возвратилась к будничным своим делам, а Остап, элегантно и далеко сплевывая кровь, сочившуюся из разбитой десны, поковылял на соединение с Ипполитом Матвеевичем.

   - Довольно, - сказал Остап, - выход один: идти в Тифлис пешком. В пять дней мы пройдем двести верст. Ничего, папаша, очаровательные горные виды, свежий воздух... Нужны деньги на хлеб и любительскую колбаску. Можете прибавить к своему лексикону несколько итальянских фраз, это уж как хотите, но к вечеру вы должны насобирать не меньше двух рублей!.. Обедать сегодня не придется, дорогой товарищ. Увы! Плохие шансы!..

   Спозаранку концессионеры перешли мостик через Терек, обошли казармы и углубились в зеленую долину, по которой шла Военно-Грузинская дорога.

   - Нам повезло, Киса, - сказал Остап, - ночью шел дождь, и нам не придется глотать пыль. Вдыхайте, предводитель, чистый воздух. Пойте. Вспоминайте кавказские стихи. Ведите себя как полагается!..

   Но Ипполит Матвеевич не пел и не вспоминал стихов. Дорога шла на подъем. Ночи, проведенные под открытым небом, напоминали о себе колотьем в боку, тяжестью в ногах, а любительская колбаса - постоянной и мучительной изжогой. Он шел, склонившись набок, держа в руке пятифунтовый хлеб, завернутый во владикавказскую газету, и чуть волоча левую ногу.

   Опять идти! На этот раз в Тифлис, на этот раз по красивейшей в мире дороге. Ипполиту Матвеевичу было все равно. Он не смотрел по сторонам, как Остап. Он решительно не замечал Терека, который начинал уже погромыхивать на дне долины. И только сияющие под солнцем ледяные вершины что-то смутно ему напоминали - не то блеск бриллиантов, не то лучшие глазетовые гробы мастера Безенчука.

   До первой почтовой станции - Балты - путники шли в сфере влияния Столовой горы. Ее плотный слоновый массив с прожилками снега шел за ними верст десять. Путников обогнал сначала легковой автомобиль Закавтопромторга, через полчаса - автобус, везший не менее сорока туристов и не больше ста двадцати чемоданов.

   - Кланяйтесь Казбеку! - крикнул Остап вдогонку машине. - Поцелуйте его в левый ледник!

   После автомобилей долго еще в горах пахло бензинным перегаром и разогретой резиной. Звонко бренча, обгоняли путников арбы горцев. Навстречу из-за поворота выехал фаэтон.

   В Балте Остап выдал Ипполиту Матвеевичу вершок колбасы и сам съел вершка два.

   - Я кормилец семьи, - сказал он, - мне полагается усиленное питание.

   После Балты дорога вошла в ущелье и двинулась узким карнизом, высеченным в темных отвесных скалах. Спираль дороги завивалась кверху, и вечером концессионеры очутились на станции Ларс в тысяче метров над уровнем моря.

   Переночевали в бедном духане бесплатно и даже получили по стакану молока, прельстив хозяина и его гостей карточными фокусами.

   Утро было так прелестно, что даже Ипполит Матвеевич, спрыснутый горным воздухом, зашагал бодрее вчерашнего.

   За станцией Ларс сейчас же встала грандиозная стена Бокового хребта. Долина Терека замкнулась тут узкими теснинами. Пейзаж становился все мрачнее, а надписи на скалах многочисленнее. Там, где скалы так сдавили течение Терека, что пролет моста равен всего десяти саженям, там концессионеры увидели столько надписей на скалистых стенках ущелья, что Остап, забыв о величественности Дарьяльского ущелья, закричал, стараясь перебороть грохот и стоны Терека:

   - Великие люди! Обратите внимание, предводитель. Видите, чуть повыше облака и несколько ниже орла. Надпись: "Коля и Мика, июль 1914 г." Незабываемое зрелище! Обратите внимание на художественность исполнения! Каждая буква величиною в метр и нарисована масляной краской! Где вы сейчас, Коля и Мика?

   Задумался и Ипполит Матвеевич.

   Где вы, Коля и Мика? И что вы теперь, Коля и Мика, делаете? Разжирели, наверное, постарели? Небось теперь и на четвертый этаж не подыметесь, не то что под облака - имена свои рисовать.

   Где же вы, Коля, служите? Плохо служится, говорите? Золотое детство вспоминаете? Какое же оно у вас золотое? Это пачканье-то ущелий вы считаете золотым детством? Коля, вы ужасны! И жена ваша Мика противная женщина, хотя она виновата меньше вашего. Когда вы чертили свое имя, вися на скале, Мика стояла внизу на шоссе и глядела на вас влюбленными глазами. Тогда ей казалось, что вы второй Печорин. Теперь она знает, кто вы такой. Вы просто дурак! Да, да, все вы такие - ползуны по красотам! Печорин, Печорин, а там, гляди, по глупости отчета сбалансировать не можете!

   - Киса, - продолжал Остап, - давайте и мы увековечимся. Забьем Мике баки. У меня, кстати, и мел есть! Ей-богу, полезу сейчас и напишу: "Киса и Ося здесь были".

   И Остап, недолго думая, сложил на парапет, ограждавший шоссе от кипучей бездны Терека, запасы любительской колбасы и стал подниматься на скалу.

   Ипполит Матвеевич сначала следил за подъемом великого комбинатора, но потом рассеялся и, обернувшись, принялся разглядывать фундамент замка Тамары, сохранившийся на скале, похожей на лошадиный зуб.

   В это время, в двух верстах от концессионеров, со стороны Тифлиса в Дарьяльское ущелье вошел отец Федор. Он шел мерным солдатским шагом, глядя только вперед себя твердыми алмазными глазами и опираясь на высокую клюку с загнутым концом, как библейский первосвященник.

   На последние деньги отец Федор доехал до Тифлиса и теперь шагал на родину пешком, питаясь доброхотными даяниями. При переходе через Крестовый перевал (2345 метров над уровнем моря) его укусил орел. Отец Федор замахнулся на дерзкую птицу клюкою и пошел дальше. Он шел, запутавшись в облаках, и бормотал:

   - Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены!

   Эту же фразу он повторял, войдя в Дарьяльское ущелье. Расстояние между врагами сокращалось. Поворотив за острый выступ, отец Федор налетел на старика в золотом пенсне.

   Ущелье раскололось в глазах отца Федора. Терек прекратил свой тысячелетний крик. Отец Федор узнал Воробьянинова. После страшной неудачи в Батуме, после того, как все надежды рухнули, новая возможность заполучить богатство повлияла на отца Федора необыкновенным образом.

   Он схватил Ипполита Матвеевича за тощий кадык и, сжимая пальцы, закричал охрипшим голосом:

   - Куда девал сокровище убиенной тобою тещи?

   Ипполит Матвеевич, ничего подобного не ждавший, молчал, выкатив глаза так, что они почти соприкасались со стеклами пенсне.

   - Говори! - приказывал отец Федор. - Покайся, грешник!

   Воробьянинов почувствовал, что теряет дыхание.

   Тут отец Федор, уже торжествовавший победу, увидел прыгавшего по скале Бендера. Технический директор спускался вниз, крича во все горло:

  

   Дробясь о мрачные скалы,

   Кипят и пенятся валы!..

  

   Великий испуг поразил сердце отца Федора. Он машинально продолжал держать предводителя за горло, но коленки у него затряслись.

   - А, вот это кто?! - дружелюбно закричал Остап. - Конкурирующая организация!

   Отец Федор не стал медлить. Повинуясь благодетельному инстинкту, он схватил концессионную колбасу и хлеб и побежал прочь.

   - Бейте его, товарищ Бендер, - кричал с земли отдышавшийся Ипполит Матвеевич.

   - Лови его! Держи!

   Остап засвистал и заулюлюкал.

   - Тю-у-у! - кричал он, пускаясь вдогонку. - Битва при пирамидах или Бендер на охоте! Куда же вы бежите, клиент? Могу вам предложить хорошо выпотрошенный стул!

   Отец Федор не выдержал муки преследования и полез на совершенно отвесную скалу. Его толкало вверх сердце, поднимавшееся к самому горлу, и особенный, известный только одним трусам, зуд в пятках. Ноги сами отрывались от гранитов и несли своего повелителя вверх.

   - У-у-у! - кричал Остап снизу. - Держи его!

   - Он унес наши припасы! - завопил Ипполит Матвеевич, подбегая к Остапу.

   - Стой! - загремел Остап. - Стой, тебе говорю!

   Но это придало только новые силы изнемогшему было отцу Федору. Он взвился и в несколько скачков очутился сажен на десять выше самой высокой надписи.

   - Отдай колбасу! - взывал Остап. - Отдай колбасу, дурак! Я все прощу!

   Отец Федор уже ничего не слышал. Он очутился на ровной площадке, забраться на которую не удавалось до сих пор ни одному человеку. Отцом Федором овладел тоскливый ужас. Он понял, что слезть вниз ему никак невозможно. Скала шла и опускалась на шоссе перпендикулярно, и об обратном спуске нечего было и думать. Он посмотрел вниз. Там бесновался Остап, и на дне ущелья поблескивало золотое пенсне предводителя.

   - Я отдам колбасу! - закричал отец Федор. - Снимите меня!

   В ответ грохотал Терек и из замка Тамары неслись страстные крики. Там жили совы.

   - Сними-ите меня! - жалобно кричал отец Федор.

   Он видел все маневры концессионеров. Они бегали под скалой и, судя по жестам, мерзко сквернословили.

   Через час легший на живот и спустивший голову вниз отец Федор увидел, что Бендер и Воробьянинов уходят в сторону Крестового перевала.

   Спустилась быстрая ночь. В кромешной тьме и в адском гуле под самым облаком дрожал и плакал отец Федор. Ему уже не нужны были земные сокровища. Он хотел только одного - вниз, на землю.

   Ночью он ревел так, что временами заглушал Терек, а утром подкрепился любительской колбасой с хлебом и сатанински хохотал над пробегавшими внизу автомобилями. Остаток дня он провел в созерцании гор и небесного светила - солнца. Ночью он увидел царицу Тамару. Царица прилетела к нему из своего замка и кокетливо сказала:

   - Соседями будем.

   - Матушка! - с чувством сказал отец Федор. - Не корысти ради...

   - Знаю, знаю, - заметила царица, - а токмо волею пославшей тя жены.

   - Откуда ж вы знаете? - удивился отец Федор.

   - Да уж знаю. Заходили бы, сосед. В шестьдесят шесть поиграем! А?

   Она засмеялась и улетела, пуская в ночное небо шутихи.

   На третий день отец Федор стал проповедовать птицам. Он почему-то склонял их к лютеранству.

   - Птицы, - говорил он им звучным голосом, - покайтесь в своих грехах публично!

   На четвертый день его показывали уже снизу экскурсантам.

   - Направо - замок Тамары, - говорили опытные проводники, - а налево живой человек стоит, а чем живет и как туда попал - тоже неизвестно.

   - И дикий же народ! - удивлялись экскурсанты. - Дети гор!

   Шли облака. Над отцом Федором кружились орлы. Самый смелый из них украл остаток любительской колбасы и взмахом крыла сбросил в пенящийся Терек фунта полтора хлеба.

   Отец Федор погрозил орлу пальцем и, лучезарно улыбаясь, прошептал:

   - Птичка божия не знает ни заботы, ни труда, хлопотливо не свивает долговечного гнезда.

   Орел покосился на отца Федора, закричал "ку-ку-ре-ку" и улетел.

   - Ах, орлуша, орлуша, большая ты стерва!

   Через десять дней из Владикавказа прибыла пожарная команда с надлежащим обозом и принадлежностями и сняла отца Федора.

   Когда его снимали, он хлопал руками и пел лишенным приятности голосом:

   И будешь ты цар-р-рицей ми-и-и-и-рра, подр-р-руга ве-е-ечная моя!

   И суровый Кавказ многократно повторил слова М. Ю. Лермонтова и музыку А. Рубинштейна.

   - Не корысти ради, - сказал отец Федор брандмейстеру, - а токмо...

   Хохочущего священника на пожарной колеснице увезли в психиатрическую лечебницу.

  

  

   Как вы думаете, предводитель, - спросил Остап, когда концессионеры подходили к селению Сиони, - чем можно заработать в этой чахлой местности, находящейся на двухверстной высоте над уровнем моря?

   Ипполит Матвеевич молчал. Единственное занятие, которым он мог бы снискать себе жизненные средства, было нищенство, но здесь, на горных спиралях и карнизах, просить было не у кого.

   Впрочем, и здесь существовало нищенство, но нищенство совершенно особое - альпийское. К каждому пробегавшему мимо селения автобусу или легковому автомобилю подбегали дети и исполняли перед движущейся аудиторией несколько па наурской лезгинки. После этого дети бежали за машиной, крича:

   - Давай денги! Денги давай!

   Пассажиры швыряли пятаки и возносились к Крестовому перевалу.

   - Святое дело, - сказал Остап, - капитальные затраты не требуются, доходы не велики, но в нашем положении ценны.

   К двум часам второго дня пути Ипполит Матвеевич, под наблюдением великого комбинатора, исполнил перед летучими пассажирами свой первый танец. Танец этот был похож на мазурку, но пассажиры, пресыщенные дикими красотами Кавказа, сочли его за лезгинку и вознаградили тремя пятаками. Перед следующей машиной, которая оказалась автобусом, шедшим из Тифлиса во Владикавказ, плясал и скакал сам технический директор.

   - Давай деньги! Деньги давай! - закричал он сердито.

   Смеющиеся пассажиры щедро вознаградили его прыжки. Остап собрал в дорожной пыли тридцать копеек. Но тут сионские дети осыпали конкурентов каменным градом. Спасаясь из-под обстрела, путники скорым шагом направились в ближний аул, где истратили заработанные деньги на сыр и чуреки.

   В этих занятиях концессионеры проводили свои дни. Ночевали они в горских саклях. На четвертый день они спустились по зигзагам шоссе в Кайшаурскую долину. Тут было жаркое солнце, и кости компаньонов, порядком промерзшие на Крестовом перевале, быстро отогрелись.

   Дарьяльские скалы, мрак и холод перевала сменились зеленью и домовитостью глубочайшей долины. Путники шли над Арагвой, спускались в долину, населенную людьми, изобилующую домашним скотом и пищей. Здесь можно было выпросить кое-что, что-то заработать или просто украсть. Это было Закавказье.

   Повеселевшие концессионеры пошли быстрее.

   В Пассанауре, в жарком богатом селении с двумя гостиницами и несколькими духанами, друзья выпросили чурек и залегли в кустах напротив гостиницы "Франция" с садом и двумя медвежатами на цепи. Они наслаждались теплом, вкусным хлебом и заслуженным отдыхом.

   Впрочем, скоро отдых был нарушен визгом автомобильных сирен, шорохом новых покрышек по кремневому шоссе и радостными возгласами. Друзья выглянули. К "Франции" подкатили цугом три однотипных новеньких автомобиля. Автомобили бесшумно остановились. Из первой машины выпрыгнул Персицкий. За ним вышел "Суд и быт", расправляя запыленные волосы. Потом из всех машин повалили члены автомобильного клуба газеты "Станок".

   - Привал! - закричал Персицкий. - Хозяин! Пятнадцать шашлыков!

   Во "Франции" заходили сонные фигуры и раздались крики барана, которого волокли за ноги на кухню.

   - Вы не узнаете этого молодого человека? - спросил Остап. - Это репортер со "Скрябина", один из критиков нашего транспаранта. С каким, однако, шиком они приехали. Что это значит?

   Остап приблизился к пожирателям шашлыка и элегантнейшим образом раскланялся с Персицким.

   - Бонжур! - сказал репортер. - Где это я вас видел, дорогой товарищ? А-а-а! Припоминаю. Художник со "Скрябина"! Не так ли?

   Остап прижал руку к сердцу и учтиво поклонился.

   - Позвольте, позвольте, - продолжал Персицкий, обладавший цепкой памятью репортера. - Не на вас ли это в Москве на Свердловской площади налетела извозчичья лошадь?

   - Как же, как же! И еще, по вашему меткому выражению, я якобы отделался легким испугом.

   - А вы тут как, по художественной части орудуете?

   - Нет, я с экскурсионными целями.

   - Пешком?

   - Пешком. Специалисты утверждают, что путешествие по Военно-Грузинской дороге на автомобиле - просто глупость!

   - Не всегда глупость, дорогой мой, не всегда! Вот мы, например, едем не так-то уж глупо. Машинки, как видите, свои, подчеркиваю - свои, коллективные. Прямое сообщение Москва - Тифлис. Бензину уходит на грош. Удобство и быстрота передвижения. Мягкие рессоры. Европа!

   - Откуда у вас все это? - завистливо спросил Остап. - Сто тысяч выиграли?

   - Сто не сто, а пятьдесят выиграли.

   - В девятку?

   - На облигацию, принадлежащую автомобильному клубу.

   - Да, - сказал Остап, - и на эти деньги вы купили автомобили?

   - Как видите.

   - Так-с. Может быть, вам нужен старшой? Я знаю одного молодого человека. Непьющий.

   - Какой старшой?

   - Ну такой... Общее руководство, деловые советы, наглядное обучение по комплексному методу... А?

   - Я вас понимаю. Нет, не нужен.

   - Не нужен?

   - Нет. К сожалению. И художник также не нужен.

   - В таком случае займите десять рублей!

   - Авдотьин, - сказал Персицкий. - Будь добр, выдай этому гражданину за мой счет три рубля. Расписки не надо. Это лицо не подотчетное.

   - Этого крайне мало, - заметил Остап, - но я принимаю. Я понимаю всю затруднительность вашего положения. Конечно, если бы вы выиграли сто тысяч, то, вероятно, заняли бы мне целую пятерку. Но ведь вы выиграли всего-навсего пятьдесят тысяч рублей ноль ноль копеек! Во всяком случае - благодарю!

   Бендер учтиво снял шляпу. Персицкий учтиво снял шляпу. Бендер прелюбезно поклонился. Персицкий ответил любезнейшим поклоном. Бендер приветственно помахал рукой. И Персицкий, сидя у руля, сделал ручкой. Но Персицкий уехал в прекрасном автомобиле к сияющим далям, в обществе веселых друзей, а великий комбинатор остался на пыльной дороге с дураком-компаньоном.

   - Видали вы этот блеск? - спросил Остап Ипполита Матвеевича.

   - Закавтопромторг или частное общество "Мотор"? - деловито осведомился Воробьянинов, который за несколько дней пути отлично познакомился со всеми видами автотранспорта на дороге. - Я хотел было подойти к ним потанцевать.

   - Вы скоро совсем отупеете, мой бедный друг. Какой же это Закавтопромторг? Эти люди, слышите, Киса, вы-и-гра-ли пятьдесят тысяч рублей. Вы сами видите, Кисуля, как они веселы и сколько они накупили всякой механической дряни! Когда мы получим наши деньги - мы истратим их гораздо рациональнее. Не правда ли?

   И друзья, мечтая о том, что они купят, когда станут богачами, вышли из Пассанаура. Ипполит Матвеевич живо воображал себе покупку новых носков и отъезд за границу. Мечты Остапа были обширнее. Его проекты были грандиозны. Не то заграждение Голубого Нила плотиной, не то открытие игорного особняка в Риге с филиалами во всех лимитрофах.

   На третий день, перед обедом, миновав скучные и пыльные места: Ананур, Душет и Цилканы, путники подошли к Мцхету - древней столице Грузии. Здесь Кура поворачивала к Тифлису. Вечером путники миновали ЗАГЭС - Земо-Авчальскую гидроэлектростанцию. Стекло, вода и электричество сверкали различными огнями. Все это отражалось и дрожало в быстро бегущей Куре.

   Здесь концессионеры свели дружбу с крестьянином, который привез их на арбе в Тифлис к одиннадцати часам вечера, в тот самый час, когда вечерняя свежесть вызывает на улицу истомившихся после душного дня жителей грузинской столицы.

   - Городок неплох, - сказал Остап, выйдя на проспект Шота Руставели, - вы знаете, Киса...

   Вдруг Остап, не договорив, бросился за каким-то гражданином, шагов через десять настиг его и стал оживленно с ним беседовать. Потом быстро вернулся и ткнул Ипполита Матвеевича пальцем в бок.

   - Знаете, кто это? - шепнул он быстро. - Это "Одесская бубличная артель - "Московские баранки". Гражданин Кислярский. Идем к нему. Сейчас вы снова, как это ни парадоксально, гигант мысли и отец русской демократии. Не забывайте надувать щеки и шевелить усами. Ах, черт возьми! Какой случай! Фортуна! Если я его сейчас не вскрою на пятьсот рублей - плюньте мне в глаза! Идем! Идем!

   Действительно, в некотором отдалении от концессионеров стоял молочно-голубой от страха Кислярский в чесучовом костюме и канотье.

   - Вы, кажется, знакомы, - сказал Остап шепотом, - вот особа, приближенная к императору, гигант мысли и отец русской демократии. Не обращайте внимания на его костюм. Это для конспирации. Везите нас куда-нибудь немедленно. Нам нужно поговорить.

   Кислярский, приехавший на Кавказ, чтобы отдохнуть от старгородских потрясений, был совершенно подавлен. Мурлыча какую-то чепуху о застое в бараночно-бубличном деле, Кислярский посадил страшных знакомцев в экипаж с посеребренными спицами и подножкой и повез их к горе Давида. На вершину этой ресторанной горы поднялись по канатной железной дороге. Тифлис в тысячах огней медленно уползал в преисподнюю. Заговорщики подымались прямо к звездам.

   Ресторанные столы были расставлены прямо на траве. Глухо бубнил кавказский оркестр, и маленькая девочка, под счастливыми взглядами родителей, по собственному почину танцевала между столиками лезгинку.

   - Прикажите чего-нибудь подать! - втолковывал Бендер.

   По приказу опытного Кислярского было подано вино, зелень и соленый грузинский сыр.

   - И поесть чего-нибудь, - сказал Остап. - Если бы вы знали, дорогой господин Кислярский, что нам пришлось перенести сегодня с Ипполитом Матвеевичем, вы бы подивились нашему мужеству.

   "Опять, - с отчаянием подумал Кислярский. - Опять начинаются мои мучения. И почему я не поехал в Крым? Я же ясно хотел ехать в Крым! И Генриетта советовала!"

   Но он безропотно заказал два шашлыка и повернул к Остапу свое услужливое лицо.

   - Так вот, - сказал Остап, оглядываясь по сторонам и понижая голос, - в двух словах. За нами следили уже два месяца, и, вероятно, завтра на конспиративной квартире нас будет ждать засада. Придется отстреливаться.

   У Кислярского посеребрились щеки.

   - Мы рады, - продолжал Остап, - встретить в этой тревожной обстановке преданного борца за родину.

   - Гм... да! - гордо процедил Ипполит Матвеевич, вспоминая, с каким голодным пылом он танцевал лезгинку невдалеке от Сиони.

   Он набивал рот сыром и зеленью. Он с удовольствием отрыгал винные пары, чтобы продлить наслаждение. Остап метнул на него сердитый взгляд, и Ипполит Матвеевич подавился зеленой луковкой.

   - Да! - шептал Остап. - Мы надеемся с вашей помощью поразить врага. Я дам вам парабеллум.

   - Не надо, - твердо сказал Кислярский.

   В следующую минуту выяснилось, что председатель биржевого комитета не имеет возможности принять участие в завтрашней битве. Он очень сожалеет, но не может. Он незнаком с военным делом. Потому-то его и выбрали председателем биржевого комитета. Он в полном отчаянии, но для спасения жизни отца русской демократии (сам он старый октябрист) готов оказать возможную финансовую помощь.

   - Вы верный друг отечества! - торжественно сказал Остап, запивая пахучий шашлык сладеньким кипиани. - Пятьсот рублей могут спасти отца русской демократии.

   - Скажите, - спросил Кислярский жалобно, - а двести рублей не могут спасти гиганта мысли?

   Остап не выдержал и под столом восторженно пнул Ипполита Матвеевича ногой.

   - Я думаю, - сказал Ипполит Матвеевич, - что торг здесь неуместен!

   Он сейчас же получил пинок в ляжку, что означало: "Браво, Киса, браво, что значит школа".

   Кислярский первый раз в жизни услышал голос гиганта мысли. Он так поразился этому обстоятельству, что немедленно передал Остапу пятьсот рублей. После этого он уплатил по счету и, оставив друзей за столиком, удалился по причине головной боли. Через полчаса он отправил жене в Старгород телеграмму: "Еду твоему совету Крым всякий случай готовь корзинку".

   Долгие лишения, которые испытал Остап Бендер, требовали немедленной компенсации. Поэтому в тот же вечер великий комбинатор напился на ресторанной горе до столбняка и чуть не выпал из вагона фуникулера на пути в гостиницу. На другой день он привел в исполнение давнишнюю свою мечту. Купил дивный серый в яблоках костюм. В этом костюме было жарко, но он все-таки ходил в нем, обливаясь потом. Воробьянинову в магазине готового платья Тифкооперации был куплен белый пикейный костюм и морская фуражка с золотым клеймом неизвестного яхт-клуба. В этом одеянии Ипполит Матвеевич походил на торгового адмирала-любителя. Стан его выпрямился. Походка сделалась твердой.

   - Ах! - говорил Бендер. - Высокий класс! Если б я был женщиной, то делал бы такому мужественному красавцу, как вы, восемь процентов скидки с обычной цены. Ах! Ах! В таком виде мы можем вращаться! Вы умеете вращаться, Киса?

   - Товарищ Бендер! - твердил Воробьянинов. - Как же будет со стулом? Нужно разузнать, что с театром!

   - Хо-хо! - возразил Остап, танцуя со стулом в большом мавританском номере гостиницы "Ориент". - Не учите меня жить. Я теперь злой. У меня есть деньги. Но я великодушен. Даю вам двадцать рублей и три дня на разграбление города! Я - как Суворов!.. Грабьте город, Киса! Веселитесь!

   И Остап, размахивая бедрами, запел в быстром темпе:

  

   Вечерний звон, вечерний звон,

   Как много дум наводит он.

  

   Друзья беспробудно пьянствовали целую неделю. Адмиральский костюм Воробьянинова покрылся разноцветными винными яблоками, а яблоки на костюме Остапа расплылись и слились в одно большое радужное яблоко.

   - Здравствуйте! - сказал на восьмое утро Остап, которому с похмелья пришло в голову почитать "Зарю Востока". - Слушайте вы, пьянчуга, что пишут в газетах умные люди! Слушайте!

  

  

   Вчера, 3 сентября, закончив гастроли в Тифлисе, выехал на гастроли в Ялту Московский театр Колумба. Театр предполагает пробыть в Крыму до начала зимнего сезона в Москве.

  

   - Ага! Я вам говорил! - сказал Воробьянинов.

   - Что вы мне говорили? - окрысился Остап.

   Однако он был смущен. Эта оплошность была ему очень неприятна. Вместо того, чтобы закончить курс погони за сокровищами в Тифлисе, теперь приходилось еще перебрасываться на Крымский полуостров. Остап сразу взялся за дело. Были куплены билеты в Батум и заказаны места во втором классе парохода "Пестель", который отходил из Батума на Одессу 7 сентября в 23 часа по московскому времени.

   В ночь с десятого на одиннадцатое сентября, когда "Пестель", не заходя в Анапу из-за шторма, повернул в открытое море и взял курс прямо на Ялту, Ипполиту Матвеевичу, блевавшему весь день и только теперь заснувшему, приснился сон.

   Ему снилось, что он в адмиральском костюме стоял на балконе своего старгородского дома и знал, что стоящая внизу толпа ждет от него чего-то. Большой подъемный кран опустил к его ногам свинью в черных яблочках. Пришел дворник Тихон в пиджачном костюме и, ухватив свинью за задние ноги, сказал:

   - Эх, туды его в качель! Разве "Нимфа" кисть дает!

   В руках Ипполита Матвеевича очутился кинжал. Им он ударил свинью в бок, и из большой широкой раны посыпались и заскакали по цементу бриллианты. Они прыгали и стучали все громче. И под конец их стук стал невыносим и страшен.

   Ипполит Матвеевич проснулся от удара волны об иллюминатор.

   К Ялте подошли в штилевую погоду, в изнуряющее солнечное утро. Оправившийся от морской болезни предводитель красовался на носу возле колокола, украшенного литой славянской вязью. Веселая Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лавочки и рестораны-поплавки. На пристани стояли экипажики с бархатными сиденьями под полотняными вырезными тентами, автомобили и автобусы "Крымкурсо" и товарищества "Крымский шофер". Кирпичные девушки вращали развернутые зонтики и махали платками.

   Друзья первыми сошли на раскаленную набережную. При виде концессионеров из толпы встречающих и любопытствующих вынырнул гражданин в чесучовом костюме и быстро зашагал к выходу из территории порта. Но было уже поздно. Охотничий глаз великого комбинатора быстро распознал чесучового гражданина.

   - Подождите, Воробьянинов, - крикнул Остап.

   И он бросился вперед так быстро, что настиг чесучового мужчину в десяти шагах от выхода. Остап моментально вернулся со ста рублями.

   - Не дает больше. Впрочем, я не настаивал, а то ему не на что будет вернуться домой.

   И действительно, Кислярский в сей же час удрал на автомобиле в Севастополь, а оттуда третьим классом домой, в Старгород.

   Весь день концессионеры провели в гостинице, сидя голыми на полу и поминутно бегая в ванную под душ. Но вода лилась теплая, как скверный чай. От жары не было спасения. Казалось, что Ялта растает и стечет в море.

   К восьми часам вечера, проклиная все стулья на свете, компаньоны напялили горячие штиблеты и пошли в театр.

   Шла "Женитьба". Измученный жарой Степан, стоя на руках, чуть не падал. Агафья Тихоновна бежала по проволоке, держа взмокшими руками зонтик с надписью: "Я хочу Подколесина". В эту минуту, как и весь день, ей хотелось только одного - холодной воды со льдом. Публике тоже хотелось пить. Поэтому, а может быть, и потому, что вид Степана, пожирающего горячую яичницу, вызывал отвращение, - публике спектакль не понравился.

   Концессионеры были удовлетворены, потому что их стул, совместно с тремя новыми пышными полукреслами рококо, был на месте.

   Запрятавшись в одну из лож, друзья терпеливо выждали окончания неимоверно затянувшегося спектакля. Публика наконец разошлась, и актеры побежали прохлаждаться. В театре не осталось никого, кроме членов-пайщиков концессионного предприятия. Все живое выбежало на улицу под хлынувший наконец свежий дождь.

   - За мной, Киса! - скомандовал Остап. - В случае чего мы - не нашедшие выхода из театра провинциалы.

   Они пробрались за сцену и, чиркая спичками, но все же ударяясь о гидравлический пресс, обследовали всю сцену. Великий комбинатор побежал вверх по лестнице в бутафорскую.

   - Идите сюда! - крикнул он сверху.

   Воробьянинов, размахивая руками, помчался наверх.

   - Видите? - сказал Остап, разжигая спичку.

   Из мглы выступил угол гамбсовского стула и сектор зонтика с надписью: "хочу..."

   - Вот! Вот наше будущее, настоящее и прошедшее! Зажигайте, Киса, спички, а я его вскрою.

   И Остап полез в карман за инструментами.

   - Ну-с, - сказал он, протягивая руку к стулу, - еще одну спичку, предводитель.

   Вспыхнула спичка, и, странное дело, стул сам собой скакнул в сторону и вдруг, на глазах изумленных концессионеров, провалился сквозь пол.

   - Мама! - крикнул Ипполит Матвеевич, отлетая к стене, хотя не имел ни малейшего желания этого делать.

   Со звоном выскочили стекла, и зонтик с надписью "Я хочу Подколесина", подхваченный вихрем, вылетел в окно к морю. Остап лежал на полу, легко придавленный фанерными щитами.

   Было двенадцать часов и четырнадцать минут. Это был первый удар большого крымского землетрясения 1927 года. Удар в девять баллов, причинивший неисчислимые бедствия всему полуострову, вырвал сокровище из рук концессионеров.

   - Товарищ Бендер! Что это такое? - кричал Ипполит Матвеевич в ужасе.

   Остап был вне себя. Землетрясение, ставшее на его пути! Это был единственный случай в его богатой практике.

   - Что это? - вопил Воробьянинов.

   С улицы доносились крики, звон и топот.

   - Это то, что нам нужно немедленно удирать на улицу, пока нас не завалило стеной. Скорей! Скорей! Дайте руку, шляпа!..

   И они ринулись к выходу. К их удивлению, у двери, ведущей со сцены в переулок, лежал на спине целый и невредимый гамбсовский стул. Издав собачий визг, Ипполит Матвеевич вцепился в него мертвой хваткой.

   - Давайте плоскогубцы! - крикнул он Остапу.

   - Идиот вы паршивый! - застонал Остап. - Сейчас потолок обвалится, а он тут с ума сходит! Скорее на воздух.

   - Плоскогубцы! - ревел обезумевший Ипполит Матвеевич.

   - Ну вас к черту! Пропадайте здесь с вашим стулом! А мне моя жизнь дорога как память!

   С этими словами Остап кинулся к двери. Ипполит Матвеевич залаял и, подхватив стул, побежал за Остапом. Как только они очутились на середине переулка, земля тошно зашаталась под ногами, с крыши театра повалилась черепица, и на том месте, которое концессионеры только что покинули, уже лежали останки гидравлического пресса.

   - Ну, теперь давайте стул! - хладнокровно сказал Бендер. - Вам, я вижу, уже надоело его держать.

   - Не дам! - взвизгнул Ипполит Матвеевич.

   - Это что такое? Бунт на корабле? Отдайте стул! Слышите?

   - Это мой стул! - заклекотал Воробьянинов, перекрывая стон, плач и треск, несшиеся отовсюду.

   - В таком случае получайте гонорар, старая калоша!

   И Остап ударил Воробьянинова медной ладонью по шее.

   В эту же минуту по переулку промчался пожарный обоз с факелами, и при их трепетном свете Ипполит Матвеевич увидел на лице Бендера такое страшное выражение, что мгновенно покорился и отдал стул.

   - Ну, теперь хорошо, - сказал Остап, переводя дыхание, - бунт подавлен. А сейчас возьмите стул и несите его за мной. Вы отвечаете мне за целость вещи. Если даже будет удар в пятьдесят баллов, стул должен быть сохранен. Поняли?

   - Понял.

   Всю ночь концессионеры блуждали вместе с паническими толпами, не решаясь, как и все, войти в покинутые дома, ожидая новых ударов.

   На рассвете, когда страх немного уменьшился, Остап выбрал местечко, поблизости которого не было ни стен, которые могли бы обвалиться, ни людей, которые могли бы помешать, и приступил к вскрытию стула. Результаты вскрытия поразили обоих концессионеров. В стуле ничего не было. Ипполит Матвеевич, не выдержавший в