Ильф Илья, Петров Евгений - Двенадцать стульев

колько? На пятьдесят? Тем лучше. Ты даешь эти облигации в наш клуб. Из облигаций составляется капитал. К августу мы сможем реализовать все облигации и купить автомобиль.

   - А если моя облигация выиграет? - защищался юноша.

   - А сколько ты хочешь выиграть?

   - Пятьдесят тысяч.

   - На эти пятьдесят тысяч будут куплены автомобили. И если я выиграю - тоже. И если Авдотьев - тоже. Словом, чья бы облигация ни выиграла, деньги идут на машины. Теперь ты понял? Чудак! На собственной машине поедешь по Военно-Грузинской дороге! Горы! Дурак!.. А позади тебя на собственных машинах "Суд и быт" катит, хроника, отдел происшествий и эта дамочка, знаешь, которая дает кино... Ну? Ну? Ухаживать будешь!..

   Каждый держатель облигации в глубине души не верит в возможность выигрыша. Зато он очень ревниво относится к облигациям своих соседей и знакомых. Он пуще огня боится того, что выиграют они, а он, всегдашний неудачник, снова останется на бобах. Поэтому надежды на выигрыш соседа по редакции неотвратимо толкали держателей облигаций в лоно нового клуба. Смущало только опасение, что ни одна облигация не выиграет. Но это почему-то казалось маловероятным, и, кроме того, автомобильный клуб ничего не терял: одна машина с "кладбища" была гарантирована на составленный из облигаций капитал.

   Двадцать человек набралось за пять минут. Когда дело было увенчано, пришел секретарь, прослышавший о заманчивых перспективах автомобильного клуба.

   - А что, ребятки,- сказал он,- не записаться ли также и мне?

   - Запишись, старик, отчего же, - ответил Авдотьев,- только не к нам. У нас уже, к сожалению, полный комплект, и прием новых членов прекращен до тысяча девятьсот двадцать девятого года. А запишись ты лучше в друзья детей. Дешево и спокойно. Двадцать копеек в год, и ехать никуда не нужно.

   Секретарь помялся, вспомнил, что он и впрямь уже староват, вздохнул и пошел дочитывать увлекательную передовую.

   - Скажите, товарищ, - остановил его в коридоре красавец с черкесским лицом,- где здесь редакция газеты "Станок"? Это был великий комбинатор.

  

  

   Появлению Остапа Бендера в редакции предшествовал ряд немаловажных событий.

   Не застав Эрнеста Павловича днем (квартира была заперта, и хозяин, вероятно, был на службе), великий комбинатор решил зайти к нему попозже, а пока что расхаживал по городу. Томясь жаждой деятельности, он переходил улицы, останавливался на площадях, делал глазки милиционеру, подсаживал дам в автобусы и вообще имел такой вид, будто бы вся Москва с ее памятниками, трамваями, моссельпромщицами, церковками, вокзалами и афишными тумбами собралась к нему на раут. Он ходил среди гостей, мило беседовал с ними и для каждого находил теплое словечко. Прием такого огромного количества посетителей несколько утомил великого комбинатора. К тому же был уже шестой час, и надо было отправляться к инженеру Щукину.

   Но судьба судила так, что прежде чем свидеться с Эрнестом Павловичем, Остапу пришлось задержаться часа на два для подписания небольшого протокола. На Театральной площади великий комбинатор попал под лошадь. Совершенно неожиданно на него налетело робкое животное белого цвета и толкнуло его костистой грудью. Бендер упал, обливаясь потом. Было очень жарко. Белая лошадь громко просила извинения. Остап живо поднялся. Его могучее тело не получило никакого повреждения. Тем больше было причин и возможностей для скандала.

   Гостеприимного и любезного хозяина Москвы нельзя было узнать. Он вразвалку подошел к смущенному старичку извозчику и треснул его кулаком по ватной спине. Старичок терпеливо перенес наказание. Прибежал милиционер.

   - Требую протокола! - с пафосом закричал Остап. В его голосе послышались металлические нотки человека, оскорбленного в самых святых своих чувствах. И, стоя у стены Малого театра, на том самом месте, где впоследствии будет сооружен памятник великому русскому драматургу Островскому, Остап подписал протокол и дал небольшое интервью набежавшему Персицкому. Персицкий не брезговал черной работой. Он аккуратно записал в блокнот фамилию и имя потерпевшего Я помчался далее.

   Остап горделиво двинулся в путь. Все еще переживая нападение белой лошади и чувствуя запоздалое сожаление, что не успел дать извозчику и по шее, Остап, шагая через две ступеньки, поднялся до седьмого этажа щукинского дома. Здесь на голову ему упала тяжелая капля. Он посмотрел вверх. Прямо в глаза ему хлынул с верхней площадки небольшой водопадик грязной воды.

   "За такие штуки надо морду бить", - решил Остап.

   Он бросился наверх. У двери щукинской квартиры, спиной к нему, сидел голый человек, покрытый белыми лишаями. Он сидел прямо на кафельных плитках, держась за голову и раскачиваясь.

   Вокруг голого была вода, вылившаяся в щель квартирной двери.

   - О-о-о, - стонал голый, - о-о-о...

   - Скажите, это вы здесь льете воду?- спросил Остап раздраженно.- Что это за место для купанья? Вы с ума сошли!

   Голый посмотрел на Остапа и всхлипнул.

   - Слушайте, гражданин, вместо того чтобы плакать, вы, может быть, пошли бы в баню? Посмотрите. на что вы похожи! Прямо какой-то пикадор!

   - Ключ,- замычал инженер.

   - Что ключ?- спросил Остап.

   - От кв-в-варти-ыры.

   - Где деньги лежат?

   Голый человек икал с поразительной быстротой. Ничто не могло смутить Остапа. Он начинал соображать. И когда, наконец, сообразил, чуть не свалился за перила от хохота, бороться с которым было бы все равно бесполезно.

   - Так вы не можете войти в квартиру? Но это же так просто!

   Стараясь не запачкаться о голого, Остап подошел к двери, сунул в щель американского замка длинный желтый ноготь большого пальца и осторожно стал поворачивать его справа налево и сверху вниз.

   Дверь бесшумно отворилась, и голый с радостным воем вбежал в затопленную квартиру.

   Шумели краны. Вода в столовой образовала водоворот. В спальне она стояла спокойным прудом, по которому тихо, лебединым ходом, плыли ночные туфли. Сонной рыбьей стайкой сбились в угол окурки.

   Воробьяниновский стул стоял в столовой, где было наиболее сильное течение воды. Белые бурунчики образовались у всех его четырех ножек. Стул слегка подрагивал и, казалось, собирался немедленно уплыть от своего преследователя. Остап сел на него и поджал ноги. Пришедший в себя Эрнест Павлович, с криками "пардон! пардон!".. закрыл краны, умылся и предстал перед Бендером голый до пояса и в закатанных до колен мокрых брюках.

   - Вы меня просто спасли! - возбужденно кричал он. - Извините, не могу подать вам руки, я весь мокрый. Вы знаете, я чуть с ума не сошел.

   - К тому, видно, и шло.

   - Я очутился в ужасном положении. И Эрнест Павлович, переживая вновь страшное происшествие, то омрачаясь, то нервно смеясь, рассказал великому комбинатору подробности постигшего его несчастья.

   - Если бы не вы, я бы погиб,- закончил инженер.

   - Да, - сказал Остап, - со мной тоже был такой случай. Даже похуже немного.

   Инженера настолько сейчас интересовало все, что касалось подобных историй, что он даже бросил ведро, которым собирал воду, и стал напряженно слушать.

   - Совсем так, как с вами, - начал Бендер, - только было это зимой, и не в Москве, а в Миргороде, в один из веселеньких промежутков между Махно и Тютюником в девятнадцатом году. Жил я в семействе одном. Хохлы отчаянные! Типичные собственники: одноэтажный домик и много разного барахла. Надо вам заметить, что насчет канализации и прочих удобств в Миргороде есть только выгребные ямы. Ну, и выскочил я однажды ночью в одном белье прямо на снег: простуды я не боялся - дело минутное. Выскочил и машинально захлопнул за собой дверь. Мороз - градусов двадцать. Я стучу - не открывают. На месте нельзя стоять: замерзнешь! Стучу и бегаю, стучу и бегаю - не открывают. И, главное, в доме ни одна сатана не спит. Ночь страшная. Собаки воют. Стреляют где-то. А я бегаю по сугробам в летних кальсонах. Целый час стучал. Чуть не подох. И почему, выдумаете, они не открывали? Имущество прятали, зашивали керенки в подушку. Думали, что с обыском. Я их чуть не поубивал потом.

   Инженеру все это было очень близко.

   - Да, - сказал Остап, - так это вы инженер Щукин?

   - Я. Только уж вы, пожалуйста, никому не говорите. Неудобно, право.

   - О, пожалуйста! Антр-ну, тет-а-тет. В четыре глаза, как говорят французы. А я к вам по делу, товарищ Щукин.

   - Чрезвычайно буду рад вам служить.

   - Гран мерси. Дело пустяковое. Ваша супруга просила меня к вам зайти и взять у вас этот стул. Она говорила, что он ей нужен для пары. А вам она собирается прислать кресло.

   - Да, пожалуйста! - воскликнул Эрнест Павлович.- Я очень рад. И зачем вам утруждать себя? Я могу сам принести. Сегодня же.

   - Нет, зачем же! Для меня это - сущие пустяки. Живу я недалеко, для меня это нетрудно.

   Инженер засуетился и проводил великого комбинатора до самой двери, переступить которую он страшился, хотя ключ был уже предусмотрительно положен в карман мокрых штанов.

   Бывшему студенту Иванопуло был подарен еще один стул. Обшивка его была, правда, немного повреждена, но все же это был прекрасный стул и к тому же точь-в-точь как первый.

   Остапа не тревожила неудача с этим стулом, четвертым по счету. Он знал все штучки судьбы.

   В стройную систему его умозаключений темной громадой врезывался только стул, уплывший в глубину сварного двора Октябрьского вокзала. Мысли об этом стуле были неприятны и навевали тягостное сомнение.

   Великий комбинатор находился в положении рулеточного игрока, ставящего исключительно на номера, одного из той породы людей, которые желают выиграть сразу в тридцать шесть раз больше своей ставки. Положение было даже хуже: концессионеры играли в такую рулетку, где зеро приходилось на одиннадцать номеров из двенадцати. Да и самый двенадцатый номер вышел из поля зрения, находился черт знает где и, возможно, хранил в себе чудесный выигрыш.

   Цепь этих горестных размышлений была прервана приходом главного директора. Уже один его вид возбудил в Остапе нехорошие чувства.

   - Ого!- сказал технический руководитель.- Я вижу, что вы делаете успехи. Только не шутите со мной. Зачем вы оставили стул за дверью? Чтобы позабавиться надо мной?

   - Товарищ Бендер, - пробормотал предводитель.

   - Ах, зачем вы играете на моих нервах! Несите его сюда скорее, несите! Вы видите, что новый стул, на котором я сижу, увеличил ценность вашего приобретения во много раз.

   Остап склонил голову набок и сощурил глаза.

   - Не мучьте дитю, - забасил он, наконец, - где стул? Почему вы его не принесли?

   Сбивчивый доклад Ипполита Матвеевича прерывался криками с места, ироническими аплодисментами и каверзными вопросами. Воробьянинов закончил свой доклад под единодушный смех аудитории.

   - А мои инструкции?- спросил Остап грозно.- Сколько раз я вам говорил, что красть грешно! Еще тогда, когда вы в Старгороде хотели обокрасть мою жену, мадам Грицацуеву, еще тогда я понял, что у вас мелкоуголовный характер. Самое большое, к чему смогут привести вас эти способности,- это шесть месяцев без строгой изоляции. Для гиганта мысли и отца русской демократии масштаб как будто небольшой, и вот результаты. Стул, который был у вас в руках, выскользнул. Мало того, вы испортили легкое место! Попробуйте нанести туда второй визит. Вам этот Авессалом голову оторвет: Счастье ваше, что вам помог идиотский случай, не то сидели бы вы за решеткой и напрасно ждали бы от меня передачи. Я вам передачу носить не буду, имейте это в виду. Что мне Гекуба? Вы мне в конце концов не мать, не сестра и не любовница.

   Ипполит Матвеевич, сознававший все свое ничтожество, стоял понурясь.

   - Вот что, дорогуша, я вижу полную бесцельность нашей совместной работы. Во всяком случае работать с таким малокультурным компаньоном, как вы, из сорока процентов представляется мне абсурдным. Воленс-неволенс, но я должен поставить новые условия.

   Ипполит Матвеевич задышал. До этих пор он старался не дышать.

   - Да, мой старый друг, вы больны организационным бессилием и бледной немочью. Соответственно этому уменьшаются ваши паи. Честно, хотите - двадцать процентов?

   Ипполит Матвеевич решительно замотал головой.

   - Почему же вы не хотите? Вам мало?

   - М-мало.

   - Но ведь это же тридцать тысяч рублей! Сколько же вы хотите?

   - Согласен на сорок.

   - Грабеж среди бела дня!- сказал Остап, подражая интонациям предводителя во время исторического торга в дворницкой.- Вам мало тридцати тысяч? Вам нужен еще ключ от квартиры?

   - Это вам нужен ключ от квартиры,- пролепетал Ипполит Матвеевич.

   - Берите двадцать, пока не поздно, а то я могу раздумать. Пользуйтесь тем, что у меня хорошее настроение.

   Воробьянинов давно уже потерял тот самодовольный вид, с которым некогда начинал поиски брильянтов.

   Лед, который тронулся еще в дворницкой, лед, гремевший, трескавшийся и ударявшийся о гранит набережной, давно уже измельчал и стаял. Льда уже не было. Была широко разлившаяся вода, которая небрежно несла на себе Ипполита Матвеевича, швыряя его из стороны в сторону, то ударяя его о бревно, то сталкивая его со стульями, то унося от этих стульев. Невыразимую боязнь чувствовал Ипполит Матвеевич. Все пугало его. По реке плыли мусор, нефтяные остатки, пробитые курятники, дохлая рыба, чья-то ужасная шляпа. Может быть, это была шляпа отца Федора, утиный картузик, сорванный с него ветром в Ростове? Кто знает! Конца пути не было видно. К берегу не прибивало, а плыть против течения бывший предводитель дворянства не имел ни сил, ни желания. Его несло в открытое море приключений.

  

  

   Подобно распеленатому малютке, который, не останавливаясь ни на секунду, разжимает и сжимает восковые кулачки, двигает ножонками, вертит головой, величиной в крупное антоновское яблоко, одетое в чепчик, и выдувает изо рта пузыри, Авессалом Изнуренков находился в состоянии вечного беспокойства. Он двигал полными ножками, вертел выбритым подбородочком, издавал ахи и производил волосатыми руками такие жесты, будто делал гимнастику на резинках.

   Он вел очень хлопотливую жизнь, всюду появлялся и что-то предлагал, несясь по улице, как испуганная курица, быстро говорил вслух, словно высчитывал страховку каменного, крытого железом строения. Сущность его жизни и деятельности заключалась в том, что он органически не мог заняться каким-нибудь делом, предметом или мыслью больше чем на минуту.

   Если острота не нравилась и не вызывала мгновенного смеха, Изнуренков не убеждал редактора, как другие, что острота хороша и требует для полной оценки лишь небольшого размышления, он сейчас же предлагал новую остроту.

   - Что плохо, то плохо,- говорил он,- конечно. В магазинах Авессалом Владимирович производил такой сумбур, так быстро появлялся и исчезал на глазах пораженных приказчиков, так экспансивно покупал коробку шоколада, что кассирша ожидала получить с него по крайней мере рублей тридцать. Но Изнуренков, пританцовывая у кассы и хватаясь за галстук, как будто его душили, бросал на стеклянную дощечку измятую трехрублевку и, благодарно блея, убегал.

   Если бы этот человек мог остановить себя хоть бы на два часа, произошли бы самые неожиданные события.

   Может быть, Изнуренков присел бы к столу и написал прекрасную повесть, а может быть, и заявление в кассу взаимопомощи о выдаче безвозвратной ссуды, или новый пункт к закону о пользовании жилплощадью, или книгу "Уменье хорошо одеваться и вести себя в обществе".

   Но сделать этого он не мог. Бешено работающие ноги уносили его, из двигающихся рук карандаш вылетал, как стрела, мысли прыгали.

   Изнуренков бегал по комнате, и печати на мебели тряслись, как серьги у танцующей цыганки. На стуле сидела смешливая девушка из предместья.

   - Ах, ах, - вскрикивал Авессалом Владимирович,- божественно! "Царица голосом и взором свой пышный оживляет пир..." Ах, ах! Высокий класс!.. Вы - королева Марго.

   Ничего этого не понимавшая королева из предместья с уважением смеялась.

   - Ну, ешьте шоколад, ну, я вас прошу!.. Ах, ах!.. Очаровательно!

   Он поминутно целовал королеве руки, восторгался ее скромным туалетом, совал ей кота и заискивающе спрашивал:

   - Правда, он похож на попугая? Лев! Лев! Настоящий лев! Скажите, он действительно пушист до чрезвычайности?.. А хвост! Хвост! Скажите, это действительно большой хвост? Ах!

   Потом кот полетел в угол, и Авессалом Владимирович, прижав руки к пухлой молочной груди, стал с кемто раскланиваться в окошко. Вдруг в его бедовой голове щелкнул какой-то клапан, и он начал вызывающе острить по поводу физических и душевных качеств своей гостьи:

   - Скажите, а это брошка действительно из стекла? Ах! Ах! Какой блеск!.. Вы меня ослепили, честное слово!.. А скажите, Париж действительно большой город? Там действительно Эйфелева башня?.. Ах! Ах!.. Какие руки!.. Какой нос!.. Ах!

   Он не обнимал девушку. Ему было достаточно говорить комплименты. И он говорил без умолку. Поток их был прерван неожиданным появлением Остапа.

   Великий комбинатор вертел в руках клочок бумаги и сурово допрашивал:

   - Изнуренков здесь живет? Это вы и есть?

   Авессалом Владимирович тревожно вглядывался в каменное лицо посетителя. В его глазах он старался прочесть, какие именно претензии будут сейчас предъявлены: штраф ли это за разбитое при разговоре в трамвае стекло, повестка ли в нарсуд за неплатеж квартирных денег, иди прием подписки на журнал для слепых.

   - Что же это, товарищ, - жестко сказал Бендер,- это совсем не дело - прогонять казенного курьера.

   - Какого курьера?- ужаснулся Изнуренков.

   - Сами знаете какого. Сейчас мебель буду вывозить. Попрошу вас, гражданка, очистить стул,- строго проговорил Остап.

   Гражданка, над которой только что читали стихи самых лирических поэтов, поднялась с места.

   - Нет! Сидите! - закричал Изнуренков, закрывая стул своим телом.- Они не имеют права.

   - Насчет прав молчали бы, гражданин! Сознательным надо быть. Освободите мебель! Закон надо соблюдать!

   С этими словами Остап схватил стул и потряс им в воздухе.

   - Вывожу мебель! - решительно заявил Бендер.

   - Нет, не вывозите!

   - Как не вывожу, - усмехнулся Остап, выходя со стулом в коридор,- когда именно вывожу.

   Авессалом поцеловал у королевы руку и, наклонив голову, побежал за строгим судьей. Тот уже спускался по лестнице.

   - А я вам говорю, что не имеете права. По закону мебель может стоять две недели, а она стояла только три дня! Может быть, я уплачу!

   Изнуренков вился вокруг Остапа, как пчела. Таким манером оба очутились на улице. Авессалом Владимирович бежал за стулом до самого угла. Здесь он увидел воробьев, прыгавших вокруг навозной кучи. Он посмотрел на них просветленными глазами, забормотал, всплеснул руками и, заливаясь смехом, произнес:

   - Высокий класс! Ах! Ах!.. Какой поворот темы?

   Увлеченный разработкой темы, Изнуренков весело повернул назад и, подскакивая, побежал домой. О стуле он вспомнил только дома, застав девушку из предместья стоящей посреди комнаты. Остап отвез стул на извозчике.

   - Учитесь,- сказал он Ипполиту Матвеевичу,- стул взят голыми руками. Даром. Вы понимаете?

   После вскрытия стула Ипполит Матвеевич загрустил.

   - Шансы все увеличиваются, - сказал Остап, - а денег ни копейки. Скажите, а покойная ваша теща не любила шутить?

   - А что такое?

   - Может быть, никаких брильянтов нет?

   Ипполит Матвеевич так замахал руками, что на нем поднялся пиджачок.

   - В таком случае все прекрасно. Будем надеяться, что достояние Иванопуло увеличится еще только на один стул.

   - О вас, товарищ Бендер, сегодня в газетах писали,- заискивающе сказал Ипполит Матвеевич. Остап нахмурился.

   Он не любил, когда пресса поднимала вой вокруг его имени.

   - Что вы мелете? В какой газете?

   Ипполит Матвеевич с торжеством развернул "Станок".

   - Вот здесь. В отделе "Что случилось за день". Остап несколько успокоился, потому что боялся заметок только в разоблачительных отделах: "Наши шпильки" и "Злоупотребителей - под суд".

   Действительно, в отделе "Что случилось за день" нонпарелью было напечатано:

  

  

   Вчера на площади Свердлова попал под лошадь извозчика No 8974 гр. О. Бендер. Пострадавший отделался легким испугом.

  

   - Это извозчик отделался легким испугом, а не я, - ворчливо заметил О. Бендер.- Идиоты! Пишут, пишут - и сами не знают, что пишут. Ах! Это - "Станок". Очень, очень приятно. Вы знаете, Воробьянинов, что эту заметку, может быть, писали, сидя на нашем стуле? Забавная история! Великий комбинатор задумался. Повод для визита в редакцию был найден. Осведомившись у секретаря о том, что все комнаты справа и слева во всю длину коридора заняты редакцией, Остап напустил на себя простецкий вид и предпринял обход редакционных помещений: ему нужно было узнать, в какой комнате находится стул.

   Он влез в местком, где уже шло заседание молодых автомобилистов, и так как сразу увидел, что стула там нет, перекочевал в соседнее помещение. В конторе он делал вид, что ожидает резолюции; в отделе рабкоров узнавал, где здесь, согласно объявлению, продается макулатура; в секретариате выспрашивал условия подписки, а в комнате фельетонистов спросил, где принимают объявления об утере документов.

   Таким образом он добрался до комнаты редактора, который, сидя на концессионном стуле, трубил в телефонную трубку.

   Остапу нужно было время, чтобы внимательно изучить местность.

   - Тут, товарищ редактор, на меня помещена форменная клевета,- сказал Бендер.

   - Какая клевета? - спросил редактор.

   Остап долго разворачивал экземпляр "Станка". Оглянувшись на дверь, он увидел на ней американский замок. Если вырезать кусочек стекла в двери, то легко можно было бы просунуть руки и открыть замок изнутри.

   Редактор прочел указанную Остапом заметку.

   - В чем же вы, товарищ, видите клевету?

   - Как же! А вот это: Пострадавший отделался легким испугом.

   - Не понимаю.

   Остап ласково посмотрел на редактора и на стул.

   - Стану я пугаться какого-то там извозчика! Опозорили перед всем миром - опровержение нужно.

   - Вот что, гражданин, - сказал редактор, - никто вас не позорил, и по таким пустяковым вопросам мы опровержений не даем.

   - Ну, все равно, я так этого дела не оставлю,- говорил Остап, покидая кабинет. Он уже увидел все, что ему было нужно.

  

  

   Старгородское отделение эфемерного "Меча и орала" вместе с молодцами из "Быстроупака" выстроилось в длиннейшую очередь у мучного лабаза "Хлебопродукта". Прохожие останавливались.

   - Куда очередь стоит?- спрашивали граждане. В нудной очереди, стоящей у магазина, всегда есть один человек, словоохотливость которого тем больше, чем дальше он стоит от магазинных дверей. А дальше всех стоял Полесов.

   - Дожили,- говорил брандмейстер, - скоро все на жмых перейдем. В девятнадцатом году и то лучше было. Муки в городе на четыре дня.

   Граждане недоверчиво подкручивали усы, вступали с Полосовым в спор и ссылались на "Старгородскую правду".

   Доказав Полесову, как дважды два - четыре, что муки в городе сколько угодно и что нечего устраивать панику, граждане бежали домой, брали все наличные деньги и, присоединялись к мучной очереди.

   Молодцы из "Быстроупака", закупив всю муку в лабазе, перешли на бакалею и образовали чайно-сахарную очередь.

   В три дня Старгород был охвачен продовольственным и товарным кризисом. Представители кооперации и госторговли предложили, до прибытия находящегося в пути продовольствия, ограничить отпуск товаров в одни руки по фунту сахара и по пять фунтов муки. На другой день было изобретено противоядие. Первым в очереди за сахаром стоял Альхен. За ним - его жена Сашхен, Паша Эмильевич, четыре Яковлевича и все пятнадцать призреваемых старушек в туальденоровых нарядах. Выкачав из магазина Старгико полпуда сахару, Альхен увел свою очередь в другой кооператив, кляня по дороге Пашу Эмильевича, который успел слопать отпущенный на его долю фунт сахарного песку. Паша сыпал сахар горкой на ладонь и отправлял в свою широкую пасть. Альхен хлопотал целый день. Во избежание усушки и раструски он изъял Пашу Эмильевича из очереди и приспособил его для перетаскивания скупленного на привозной рынок. Там Альхен застенчиво перепродавал в частные лавочки добытые сахар, муку, чай и маркизет.

   Полесов стоял в очередях главным образом из принципа. Денег у него не было, и купить он все равно ничего не мог. Он кочевал из очереди в очередь, прислушивался к разговорам, делал едкие замечания, многозначительно задирал брови и пророчествовал. Следствием его недомолвок было то, что город наполнили слухи о приезде какой-то с Мечи и Урала подпольной организации.

   Губернатор Дядьев заработал в один день десять тысяч. Сколько заработал председатель биржевого комитета Кислярский, не знала даже его жена.

   Мысль о том, что он принадлежит к тайному обществу. не давала Кислярскому покоя. Шедшие по городу слухи испугали его вконец. Проведя бессонную ночь, председатель биржевого комитета решил, что только чистосердечное признание может сократить ему срок пребывания в тюрьме.

   - Слушай, Генриетта, - сказал он жене,- пора уже переносить мануфактуру к шурину.

   - А что, разве придут? - спросила Генриетта Кислярская.

   - Могут прийти. Раз в стране нет свободы торговля, то должен же я когда-нибудь сесть?

   - Так что, уже приготовить белье? Несчастная моя жизнь! Вечно носить передачу. И почему ты не пойдешь в советские служащие? Ведь шурин состоит членом профсоюза, и - ничего! А этому обязательно нужно быть красным купцом!

   Генриетта не знала, что судьба возвела ее мужа в председатели биржевого комитета. Поэтому она была спокойна.

   - Может быть, я не приду ночевать, - сказал Кислярский,- тогда ты завтра приходи с передачей. Только, пожалуйста, не приноси вареников. Что мне за удовольствие есть холодные вареники?

   - Может быть, возьмешь с собой примус?

   - Так тебе и разрешат держать в камере примус! Дай мне мою корзинку.

   У Кислярского была специальная допровская корзина. Сделанная по особому заказу, она была вполне универсальна. В развернутом виде она представляла кровать, в полуразвернутом - столик; кроме того, она заменяла шкаф: в ней были полочки, крючки и ящики. Жена положила в универсальную корзину холодный ужин и свежее белье.

   - Можешь меня не провожать,- сказал опытный муж.- Если придет Рубенс за деньгами, скажи, что денег нет. До свиданья! Рубенс может подождать.

   И Кислярский степенно вышел на улицу, держа за ручку допровскую корзинку.

   - Куда вы, гражданин Кислярский?- окликнул Полесов.

   Он стоял у телеграфного столба и криками подбадривал рабочего связи, который, цепляясь железными когтями за столб, подбирался к изоляторам.

   - Иду сознаваться,- ответил Кислярский.

   - В чем?

   - В мече и орале.

   Виктор Михайлович лишился языка. А Кислярский. выставив вперед свой яйцевидный животик, опоясанный широким дачным поясом с накладным карманчиком для часов, неторопливо пошел в губпрокуратуру.

   Виктор Михайлович захлопал крыльями и улетел к Дядьеву.

   - Кислярский - провокатор! - закричал брандмейстер.- Только что пошел доносить. Его еще видно.

   - Как? И корзинка при нем? - ужаснулся старгородский губернатор.

   - При нем.

   Дядьев поцеловал жену, крикнул, что если придет Рубенс, денег ему не давать, и стремглав выбежал на улицу. Виктор Михайлович завертелся, застонал, словно курица, снесшая яйцо, и побежал к Владе с Никешей.

   Между тем гражданин Кислярский, медленно прогуливаясь, приближался к губпрокуратуре. По дороге он встретил Рубенса и долго с ним говорил.

   - А как же деньги?- спросил Рубенс.

   - За деньгами придете к жене.

   - А почему вы с корзинкой? - подозрительно осведомился Рубенс.

   - Иду в баню.

   - Ну, желаю вам легкого пара.

   Потом Кислярский зашел в кондитерскую ССПО, бывшую "Бонбон де Варсови", выкушал стакан кофе и съел слоеный пирожок. Пора было идти каяться. Председатель биржевого комитета вступил в приемную губпрокуратуры. Там было пусто. Кислярский подошел к двери, на которой было написано: "Губернский прокурор", и вежливо постучал.

   - Можно! - ответил хорошо знакомый Кислярскому голос.

   Кислярский вошел и в изумлении остановился. Его яйцевидный животик сразу же опал и сморщился, как финик. То, что он увидел, было полной для него неожиданностью.

   Письменный стол, за которым сидел прокурор, окружали члены могучей организации "Меча и орала". Судя по их жестам и плаксивым голосам, они сознавались во всем.

   - Вот он,- воскликнул Дядьев,- самый главный октябрист!

   - Во-первых, - сказал Кислярский, ставя на пол допровскую корзинку и приближаясь к столу,- вопервых, я не октябрист, затем я всегда сочувствовал советской власти, а в-третьих, главный это не я, а товарищ Чарушников, адрес которого...

   - Красноармейская!- закричал Дядьев.

   - Номер три!- хором сообщили Владя и Никеша.

   - Во двор и налево, - добавил Виктор Михайлович,- я могу показать.

   Через двадцать минут привезли Чарушникова, который прежде всего заявил, что никого из присутствующих в кабинете никогда в жизни не видел. Вслед за этим, не сделав никакого перерыва, Чарушников донес на Елену Станиславовну.

   Только в камере, переменив белье и растянувшись на допровской корзинке, председатель биржевого комитета почувствовал себя легко и спокойно.

  

   Мадам Грицацуева-Бендер за время кризиса успела запастись пищевыми продуктами и товарами для своей лавчонки по меньшей мере на четыре месяца. Успокоившись, она снова загрустила о молодом супруге, томящемся на заседаниях Малого Совнаркома. Визит к гадалке не внес успокоения.

   Елена Станиславовна, встревоженная исчезновением всего старгородского ареопага, метала карты с возмутительной небрежностью. Карты возвещали то конец мира, то прибавку к жалованью, то свидание с мужем в казенном доме в присутствии недоброжелателя - пикового короля.

   Да и самое гадание кончилось как-то странно. Пришли агенты-пиковые короли: - и увели прорицательницу в казенный дом, к прокурору.

   Оставшись наедине с попугаем, вдовица в смятении собралась было уходить, как вдруг попугай ударил клювом в клетку и первый раз в жизни заговорил человечьим голосом.

   - Дожились! - сказал он сардонически, накрыл голову крылом и выдернул из подмышки перышко.

   Мадам Грицацуева-Бендер в страхе кинулась к дверям.

   Вдогонку ей полилась горячая, сбивчивая речь. Древняя птица была так поражена визитом агентов и уводом хозяйки в казенный дом, что начала выкрикивать все знакомые ей слова. Наибольшее место в ее репертуаре занимал Виктор Михайлович Полесов.

   - При наличии отсутствия, - раздраженно сказала птица.

   И, повернувшись на жердочке вниз головой, подмигнула глазом застывшей у двери вдове, как бы говоря: "Ну, как вам это понравится, вдовица?"

   - Мать моя! - простонала Грицацуева.

   - В каком полку служили? - спросил попугай голосом Бендера. - Кра-р-р-р-рах... Европа нам поможет.

   После бегства вдовы попугай оправил на себе манишку и сказал те слова, которые у него безуспешно пытались вырвать люди в течение тридцати лет:

   - Попка дурак!

   Вдова бежала по улице и голосила. А дома ее ждал вертлявый старичок. Это был Варфоломеич.

   - По объявлению, - сказал Варфоломеич,- два часа жду, барышня.

   Тяжелое копыто предчувствия ударило Грицацуеву в сердце.

   - Ох! - запела вдова.- Истомилась душенька!

   - От вас, кажется, ушел гражданин Бендер? Вы объявление Давали? Вдова упала на мешки с мукой.

   - Какие у вас организмы слабые, - сладко сказал Варфоломеич.- Я бы хотел спервоначалу насчет вознаграждения уяснить себе... .

   - Ох!.. Все берите! Ничего мне теперь не жалко! - причитала чувствительная вдова.

   - Так вот-с. Мне известно пребывание сыночка вашего О. Бендера. Какое вознаграждение будет?

   - Все берите! - повторила вдова.

   - Двадцать рублей, - сухо сказал Варфоломеич.

   Вдова поднялась с мешков. Она была замарана мукой. Запорошенные ресницы усиленно моргали.

   - Сколько?- переспросила она.

   - Пятнадцать рублей,- спустил цену Варфоломеич.

   Он чуял, что и три рубля вырвать у несчастной женщины будет трудно.

   Попирая ногами кули, вдова наступала на старичка, призывала в свидетели небесную силу и с ее помощью добилась твердой цены.

   - Ну что ж, бог с вами, пусть пять рублей будет. Только деньги попрошу вперед. У меня такое правило.

   Варфоломеич достал из записной книжечки две газетных вырезки, не выпуская их из рук, стал читать:

   - Вот извольте посмотреть по порядку. Вы писали, значит: "Умоляю... ушел из дому товарищ Бендер... зеленый костюм, желтые ботинки, голубой жилет..." Правильно ведь? Это "Старгородская правда", значит. А вот что пишут про сыночка вашего в столичных газетах. Вот... "Попал под лошадь..." Да вы не убивайтесь, мадамочка, дальше слушайте... "Попал под лошадь..." Да жив, жив! Говорю вам, жив. Нешто б я за покойника деньги брал бы? Так вот: "Попал под лошадь. Вчера на площади Свердлова попал под лошадь извозчика No 8974 гражданин О. Бендер. Пострадавший отделался легким испугом..." Так вот, эти документики я вам предоставляю, а вы мне денежки вперед..У меня уж такое правило.

   Вдова с плачем отдала деньги. Муж, ее милый муж в желтых ботинках лежал на далекой московской земле, и огнедышащая извозчичья лошадь била копытом по его голубой гарусной груди.

   Чуткая душа Варфоломеича удовлетворилась приличным вознаграждением. Он ушел, объяснив вдове, что дополнительные следы ее мужа безусловно найдутся в редакции газеты "Станок", где уж, конечно, все на свете известно.

  

  

   Милая моя Катя! Новое огорчение постигло меня, но об этом после. Деньги получил вполне своевременно, за что тебя сердечно благодарю. По приезде в Ростов сейчас же побежал по адресу. "Новоросцемент" - весьма большое учреждение, никто там инженера Брунса и не знал. Я уже было совсем отчаялся, но меня надоумили. Идите, говорят, в личный стол. Пошел. "Да,- сказали мне,- служил у нас такой, ответственную работу исполнял, только, говорят, в прошлом году он от нас ушел. Переманили его в Баку, на службу в Азнефть, по делу техники безопасности".

   Ну, голубушка моя, не так кратко мое путешествие, как мы думали. Ты пишешь, что деньги на исходе. Ничего не поделаешь, Катерина Александровна. Конца ждать недолго. Вооружись терпением и, помолись богу, продай мой диагоналевый студенческий мундир. И не такие еще придется нести расходы. Будь готова ко всему.

   Дороговизна в Ростове ужасная. За номер в гостинице уплатил 2 р. 25 к. До Баку денег хватит. Оттуда, в случае удачи, телеграфирую.

   Погоды здесь жаркие. Пальто ношу на руке. В номере боюсь оставить-того и гляди украдут. Народ здесь бедовый.

   Не нравится мне город Ростов. По количеству народонаселения и по своему географическому положению он значительно уступает Харькову. Но ничего, матушка, бог даст, и в Москву вместе съездим. Посмотришь тогда-совсем западноевропейский город. А потом заживем в Самаре, возле своего заводика.

   Не приехал ли назад Воробьянинов? Где-то он теперь рыщет? Столуется ли еще Евстигнеев? Как моя ряса после чистки? Во всех знакомых поддерживай уверенность, будто я нахожусь у одра тетеньки. Гуленьке напиши то же.

   Да! Совсем было позабыл рассказать тебе про страшный случай, происшедший со мной сегодня.

   Любуясь тихим Доном, стоял я у моста и возмечтал о нашем будущем достатке. Тут поднялся ветер и унес в реку картузик брата твоего, булочника. Только я его и видел. Пришлось пойти на новый расход: купить английское кепи за 2 р. 50 к. Брату твоему, булочнику, ничего о случившемся не рассказывай. Убеди его, что я в Воронеже.

   Плохо вот с бельем приходится. Вечером стираю, а если не высохнет, утром надеваю влажное. При теперешней жаре это даже приятно. Целую тебя и обнимаю. Твой вечно муж Федя.

  

  

   Репортер Персицкий деятельно готовился к двухсотлетнему юбилею великого математика Исаака Ньютона.

   В разгар работы вошел Степа из "Науки и жизни". За ним плелась тучная гражданка.

   - Слушайте, Персицкий, - сказал Степа, - к вам вот гражданка по делу пришла. Идите сюда, гражданка, этот товарищ вам объяснит. Степа, посмеиваясь, убежал.

   - Ну?- спросил Персицкий. - Что скажете?

   Мадам Грицацуева (это была она) возвела на репортера томные глаза и молча протянула ему бумажку.

   - Так, - сказал Персицкий,- ...попал под лошадь... отделался легким испугом... В чем же дело?

   - Адрес,- просительно молвила вдова,- нельзя ли адрес узнать