Купер Джеймс Фенимор - Пионеры, или У истоков Сосквеганны

нцев... Постойте-ка, когда это было? Да, в первый год старой войны...

   - Мистер Липпет,- сказал судья, перебивая Натти,- если вы защитник подсудимого, объясните ему, как он должен отвечать по поводу обвинения, в противном случае суд назначит ему защитника.

   Оторвавшись от чтения обвинительного акта, адвокат встал и после непродолжительной беседы вполголоса с охотником заявил суду, что подсудимый готов отвечать.

   - Признаете ли вы себя виновным или не признаете? - спросил судья.

   - По чистой совести скажу, что я не виновен,- отвечал Натти.- Какая же это вина? Отстаивать свое право? Да я бы скорее умер на месте, чем пустил его в свою хижину.

   Ричард встрепенулся при этом заявлении и бросил значительный взгляд на Гирама, который ответил легким движением бровей.

   - Господин прокурор, потрудитесь начать судебное следствие. Секретарь, потрудитесь занести в протокол, что подсудимый не признал себя виновным.

   После небольшой вступительной речи Ван-Дер-Скуля был вызван в качестве свидетеля Гирам. Показание его не уклонилось от обвинительного акта и было пересыпано выражениями вроде "отнюдь не желая принять обиду", "чувствуя себя связанным служебным долгом", "в виду явной нерешительности констэбля" и т. п. Когда он окончил и обвинитель отказался от дальнейших вопросов, Липпет встал и предложил свидетелю вопрос:

   - Вы констэбль этого графства?

   - Нет, сэр,- отвечал Гирам.- Я только мировой судья.

   - Я спрашиваю вас, мистер Дулитль, в присутствии суда, ставя этот вопрос перед вашей совестью и вашим знанием законов, имеете вы право входить в жилище частного лица против воли последнего?

   - Гм! - произнес Гирам.- Я полагаю... то есть... то есть... если принять в расчет строгий закон... То, пожалуй... пожалуй, у меня не было настоящего, законного права... но по обстоятельствам дела... когда Билли так медлил... Я думаю... мне кажется, что я мог действовать.

   - Скажите, сэр,- продолжал защитник,- этот старик, этот одинокий старик не запрещал ли вам несколько раз входить в его дом?

   - Ну, да, я должен сказать,- ответил Гирам,- что он сердился на это, и совсем не умно, потому что какая же тут обида, что соседу вздумалось зайти к соседу?

   - Значит, вы сами признаете это только соседским посещением, без всякой санкции закона. Прошу вас, джентльмены, запомнить слова свидетеля: "соседу вздумалось зайти к соседу". Теперь, сэр, я опять спрашиваю вас, не запрещал ли вам, и притом неоднократно, Натаниэль Бумпо входить в его жилище?

   - Мы поспорили немного,- сказал Гирам,- но я прочел ему вслух предписание.

   - Я повторяю мой вопрос: запрещал ли он вам входить в его жилище?

   - Мы поговорили довольно крупно... Но со мною было предписание. Может быть, суду угодно взглянуть на него?

   - Свидетель,- сказал судья Темпль,- отвечайте на вопрос защиты: запрещал или не запрещал вам подсудимый входить в его жилище?

   - Изволите видеть, я полагаю...

   - Отвечайте без уверток,- сурово перебил судья.

   - Запрещал.

   - А вы все-таки пытались войти после этого запрещения?

   - Да, но у меня было предписание.

   - Продолжайте, мистер Липпет!

   Но защитник видел, что впечатление было в пользу клиента, и, не желая ослабить его, ответил с небрежным жестом, как будто считая обидным для присяжных дальнейшее расследование дела:

   - Нет, сэр, я считаю дело достаточно разъясненным.

   - Господин прокурор,- сказал судья,- слово за вами.

   Ван-дер-Скуль снял очки, уложил их в футляр, снова достал и оседлал ими нос, взглянул на второй обвинительный акт, лежавший перед ним, взглянул поверх очков на адвоката и объявил:

   - С позволения суда, я считаю вопрос исчерпанным.

   Судья Темпль встал и обратился к присяжным.

   - Джентльмены,- сказал он,- вы слышали свидетельские показания, и я задержу вас только на минуту. Если должностное лицо встречает сопротивление при исполнении законного требования, то оно имеет бесспорное право призвать на помощь всякого гражданина, и действия такого помощника находятся под покровительством закона. Я предоставляю вам, джентльмены, решить на основании свидетельских показаний, в какой мере это относится к случаю со свидетелем, и мне тем легче отказаться в данном случае от обычных форм судоговорения, что имеется еще обвинительный акт, содержащий гораздо более тяжелые обвинения против подсудимого.

   Мармадюк говорил мягким и убедительным тоном, и его сочувствие Натти, заметное при всем его внешнем беспристрастии, произвело впечатление на присяжных. Они пошептались несколько минут, не выходя из зала суда, а затем старшина встал и после необходимых формальностей объявил:

   - Не виновен.

   - Вы оправданы по этому обвинению, Натаниэль Бумпо,- сказал судья.

   - Как это? - отозвался Натти.

   - Вы признаны невиновным в оскорблении действием мистера Дулитля.

   - Нет, нет, я не спорю, что не очень-то любезно схватил его за плечи,- простодушно сказал Натти,- и это я...

   - Суд оправдал вас,- перебил судья,- и никаких дальнейших разговоров по этому делу не требуется.

   Радость осветила черты старика, который понял наконец, в чем дело, и, весело надев шапку, сказал взволнованным голосом, собираясь выйти из отделения для подсудимых:

   - Я должен сказать, судья Темпль, что закон поступил со мной не так жестоко, как я опасался.

   Но палочка констэбля загородила ему выход, а Липпет шепнул несколько слов на ухо старику, который снова опустился на скамью, снял шапку и провел рукой по своим седым, выцветшим волосам с убитым и покорным видом.

   - Господин прокурор,- сказал судья Темпль,- прочтите обвинительный акт.

   Ван-дер-Скуль постарался, чтобы ни одна деталь акта, к чтению которого он теперь приступил, не ускользнула от внимания слушателей. Подсудимый обвинялся в вооруженном сопротивлении исполнению предписания об обыске, причем в неопределенных выражениях упоминалось об "употреблении оружия вообще и ружья в частности". Это обвинение было гораздо серьезнее обвинения в простом самоуправстве или оскорблении действием, и присутствующие выслушали чтение с напряженным вниманием.

   Затем началось разбирательство дела. Защитник на этот раз постарался заранее подсказать Натти его ответы. Но старый охотник был так возмущен некоторыми выражениями обвинительного акта, что, забыв о всякой осторожности, воскликнул:

   - Это постыдная ложь! Я никогда не был кровожадным. Мошенники-ирокезы, и те скажут, что я никогда не жаждал человеческой крови. Я сражался, как солдат, но когда я спускал курок, передо мной стоял вооруженный и готовый к бою враг. Никогда я не убивал безоружного врага, хотя бы это был минг.

   - Отвечайте на обвинение, Бумпо,- сказал судья.- Вас обвиняют в употреблении огнестрельного оружия против представителя правосудия. Признаете ли вы себя виновным или не признаете?

   Гнев Натти уже остыл. Он задумался на минуту, потом поднял голову со своим беззвучным смехом и, указывая на лесоруба, сказал:

   - А вы думаете, Билли Кэрби стоял бы здесь, если бы я употребил против него ружье?

   - Значит, вы отвергаете обвинение? - подхватил Липпет.- Вы не признаете себя виновным?

   - Разумеется, нет,- ответил Натти.- Билли знает, что я не стрелял. Помните, Билли, индейку? Недурной был выстрел, хотя я и не по-прежнему стреляю.

   Гирам снова был приведен к присяге и дал показание по второму обвинению. Он заметил свои промахи и на этот раз был гораздо осторожнее. Он изложил очень толково, как возникло подозрение против охотника, как было выдано предписание и приглашен в констэбли Билли Кэрби. Все это, утверждал он, произошло с соблюдением всех законных форм. Затем он сообщил о приеме, оказанном констэблю, и определенно заявил, что Натти направил ружье на Кэрби и угрожал его жизни, если тот попытается исполнить свой долг. Все это было подтверждено Джотэмом, который старался ни в чем не расходиться с показаниями Гирама. Липпет проявил большое искусство, подвергнув обоих свидетелей перекрестному допросу, но потерял попусту время и принужден был отказаться от попытки выжать из них что-нибудь в пользу своего клиента.

   Наконец прокурор вызвал лесоруба. Билли дал очень бестолковое показание, хотя, очевидно, стремился не уклоняться от истины. Наконец Ван-дер-Скуль поставил ему ряд вопросов.

   - Судя по имеющимся показаниям, вы предъявили законное требование пропустить вас в хижину, но угрозы и вид ружья заставили вас опасаться за свою жизнь?

   - Я этого не говорил, приятель,- сказал Билли, щелкнув пальцами,- плох бы я был, если бы испугался Кожаного Чулка!

   - Но, если я правильно понял вас (я имею в виду слова, сказанные вами здесь, в суде, в начале показания), вы думали, что он хочет выстрелить в вас.

   - Ну, конечно, думал; да и вы бы тоже подумали, сквайр, если бы увидели, что он направил на вас ружье, которое никогда не дает промаха, и прищурил глаз так натурально, будто целится. Я думал, что тут без греха не обойдется. Но Кожаный Чулок выдал мне шкуру, и на том дело кончилось.

   - Ах, Билли! - сказал Натти, покачивая головой.- Счастливая эта мысль пришла мне в голову: выдать шкуру, а то бы, пожалуй, пролилась чья-нибудь кровь; и если бы это была ваша, я горевал бы весь остаток дней своих.

   - Ну, Кожаный Чулок,- отвечал Билли, обращаясь к подсудимому с фамильярностью и развязностью, совершенно противоположными важности судей,- на этот счет я скажу вам...

   - Продолжайте допрос, господин прокурор!

   Ван-дер-Скуль, относившийся с явным негодованием к фамильярной беседе свидетеля с подсудимым, заявил суду, что он кончил.

   - Так вы не испугались, мистер Кэрби? - спросил защитник.

   - Я? Нет! - отвечал Билли, оглядывая с очевидным самодовольством свою огромную фигуру.- Меня не так-то легко испугать!

   - Вы выглядите мужественным человеком, где вы родились, сэр?

   - В штате Вермонт, это гористая местность, и почва там каменистая, но леса хорошие.

   - Я тоже слыхал это,- подхватил адвокат ласково.- Вы ведь тоже владеете ружьем?

   - Я второй стрелок по здешним местам. Перед Натти Бумпо я пасую с тех пор, как он убил голубя.

   Кожаный Чулок поднял голову, рассмеялся и, протягивая свою морщинистую руку, сказал:

   - Вы еще молоды, Билль, и не имели такой практики, как я. Вот моя рука - я не питаю к вам злобы!

   Липпет подождал, пока они обменялись рукопожатием, так как имел в виду, что эти дружелюбные отношения произведут благоприятное впечатление на присяжных, но судья вмешался в дело:

   - Здесь не место для таких объяснений,- сказал он.- Продолжайте ваш допрос, мистер Липпет, или я дам слово другой стороне.

   Защитник встрепенулся и, как ни в чем не бывало, продолжал:

   - Итак, вы дружелюбно уладили дело с Натти, да?

   - Он выдал мне шкуру, а я вовсе не собирался ссориться со стариком. Со своей стороны, я не считаю важным преступлением застрелить оленя.

   - И вы расстались друзьями? Вы не собирались подать на него жалобу в суд?

   - Нет, с какой стати? Он выдал мне шкуру, и мне не за что было на него сердиться, хотя сквайру Дулитлю малость влетело.

   - Я кончил, сэр,- сказал мистер Липпет судье и уселся с видом человека, не сомневающегося в успехе.

   Ван-дер-Скуль обратился к присяжным со следующей речью:

   - Джентльмены присяжные, я протестовал бы против наводящих вопросов защиты (под наводящими вопросами я разумею вопросы, подсказывающие ответ), если б я не был уверен, что закон страны окажется недосягаемым для всяких преимуществ (разумею законные преимущества), которые можно таким способом приобрести. Защита старалась убедить вас, джентльмены, наперекор вашему здравому смыслу, что прицелиться из ружья в констэбля (служащего по выбору или по приглашению) - невинная шутка, не представляющая для общества никакой опасности. Но позвольте мне обратить ваше внимание на особенности этого возмутительного происшествия.

   Тут Ван-дер-Скуль повторил вкратце сущность показаний, которая в его изложении могла сбить с толку его достойных слушателей, и заключил свою речь следующими словами:

   - А теперь, джентльмены, ясно обнаружив перед вами преступление, в котором повинен этот несчастный человек, несчастный как в виду его невежества, так и в виду его виновности, я предоставлю дело вашей совести, ни минуты не сомневаюсь, что вы понимаете, как важно, несмотря на старания защиты, без сомнения, обнадеженной вашим предыдущим вердиктом, показать себя уверенной в успехе, наказать преступника и восстановить достоинство закона.

   Теперь наступила очередь судьи. В своем заключении он дал краткий и сжатый обзор показаний, устранявший хитрости защиты и восстанавливавший факты в их действительном виде, не оставлявшем места для недоразумений.

   - Живя на границах цивилизованного мира, джентльмены,- заключил он,- особенно необходимо защищать представителей закона. Если вы верите показаниям свидетелей относительно действий подсудимого, то вам придется осудить его. Но если вы думаете, что стоящий здесь старик не хотел причинить вреда констэблю и действовал под влиянием своих понятий, а не из злобы, то ваш долг отнестись к нему снисходительно.

   Так же, как и в первый раз, присяжные не выходили из зала, и после непродолжительного совещания старшина встал и провозгласил:

   - Виновен.

   Этот приговор не вызвал изумления, так как показания свидетелей были слишком ясны. Судьи, по-видимому, ожидали этого решения, так как совещались между собой одновременно с присяжными, и потому не заставили долго ждать приговора.

   - Натаниэль Бумпо...- начал судья.

   Старик, который снова задумался, опустив голову на перила, вскочил и крикнул по-военному:

   - Здесь!

   Судья жестом пригласил его соблюдать тишину и продолжал:

   - Вынося свой приговор, суд принимал в соображение как незнание вами законов, так и необходимость покарать вас за их оскорбление. Суд не нашел возможным приговорить вас к публичному наказанию плетьми в виду ваших преклонных лет, но так как достоинство закона требует публичного искупления вашей вины, то суд признал необходимым посадить вас в колодки на площади, где вы должны оставаться в течение часа; кроме того, к уплате штрафа в сто долларов и к заключению в местной тюрьме на один месяц, с тем, однако, что вы останетесь в ней и дольше, если штраф не будет уплачен в течение месяца. Я считаю своим долгом, Натаниэль Бумпо...

   - А где я возьму деньги? - перебил Кожаный Чулок.- Где я возьму деньги? Вы отобрали мою премию за то, что я перерезал глотку оленю. Где же найти старику в лесах столько золота или серебра? Нет, нет, судья, подумайте об этом и не заставляйте меня доживать в тюрьме немногие дни, которые мне осталось прожить!

   - Если вы имеете возразить что-нибудь против приговора, то суд выслушает вас,- сказал судья мягким тоном.

   - Еще бы не возражать! - крикнул Натти, судорожно хватаясь за перила.- Где я достану эти деньги? Отпустите меня в леса и холмы, где я привык дышать чистым воздухом, и хотя мне семьдесят лет, но если вы оставили достаточно дичи в стране, я буду странствовать день и ночь и принесу вам деньги прежде, чем кончится год. Да, да, вы не можете не понять, что безбожно запирать в тюрьму старика, который провел свою жизнь, можно сказать, под открытым небом.

   - Я должен повиноваться закону...

   - Не говорите мне о законе, Мармадюк Темпль! - перебил охотник.- Разве думал о законе лесной зверь, когда жаждал крови вашего ребенка!

   - Мои личные чувства не должны влиять на...

   - Послушайте меня, Мармадюк Темпль,- перебил старик,- и послушайтесь разума! Я бродил в этих горах, когда вы не были еще судьею, когда вы были еще младенцем, и чувствую себя в праве бродить в них до конца дней моих. Помните ли вы то время, когда вы первый раз явились на берег этого озера и когда здесь не было даже тюрьмы, в которой вы могли бы приютиться? Не принял ли я вас в своей хижине, не разостлал ли медвежью шкуру для вашего ночлега, не предложил ли вам утолить голод мясом жирного оленя? Да, да, небось, тогда вы не говорили, что грешно убивать оленей! Я это сделал, хотя у меня не было причины любить вас, потому что вы не сделали ничего, кроме зла, тем, кто любил меня и дружил со мной. А теперь, в отплату за мое гостеприимство, вы хотите запереть меня в тюрьму. Сто долларов! Где мне взять столько денег? Нет! Нет! Есть люди, которые дурно говорят о вас, Мармадюк Темпль, но вы не так злы, чтобы желали уморить в тюрьме старика, который отстаивал свои права. Пропустите меня, друг! Я не привык к толпе и тоскую по лесам. Не бойтесь, судья, говорю вам, не бойтесь: еще не перевелись бобры по лесным рекам, еще довольно оленей в лесах, и вы получите ваш штраф до последнего пенни. Где мои собаки? Сюда! Это нелегкий труд в мои годы, но я обещал и сделаю.

   Констэбль снова остановил Кожаного Чулка, но прежде чем он имел время что-нибудь сказать, движение и шум среди публики привлекли к себе внимание всех.

   Бенджамен протискался сквозь толпу и взобрался одной ногой на окно, а другой на перила отделения присяжных. К удивлению суда, дворецкий, очевидно, собирался говорить. Действительно, вытащив не без труда из кармана кошелек, он заявил:

   - Если вашей чести угодно отпустить этого беднягу в новое плавание среди диких зверей, то вот безделица, которая уменьшит риск. Здесь тридцать пять пиастров, и я от всего сердца желал бы ради старика, чтобы они были настоящими британскими гинеями. Но чем богат, тем и рад, и если сквайр Джонс потрудится подвести итог этого маленького счета и отделить из кошелька сколько нужно для уплаты, то остальное он может удержать в залог до тех пор, пока Кожаный Чулок не вернется со своими бобрами, а то и навсегда.

   Сказав это, Бенджамен протянул в одной руке бирку с зарубками, обозначавшими стаканчики, выпитые у "Храброго Драгуна", а в другой кошелек с долларами. Это неожиданное заявление заставило всех онеметь от изумления, и глубокая тишина, водворившаяся в зале, была нарушена только шерифом, который ударил шпагой по столу и крикнул:

   - Тише!

   - Надо положить конец этому! - сказал судья, стараясь овладеть своим волнением.- Констэбль, отведите подсудимого в колодки. Мистер секретарь, какое дело следует по списку?

   Натти, по-видимому, покорился своей судьбе, так как понурил голову и молча последовал за констэблем. Толпа расступилась, чтобы пропустить подсудимого, и когда его высокая фигура исчезла за дверями суда, почти все бросились за ним к месту наказания.

  

   Древние наказания еще сохранялись в то время в штате Нью-Йорк. Столб, к которому привязывали приговоренных плетьми, с его неизменными колодками, были обычными орудиями "правосудия". Эти остатки старых времен помещались на площади, перед тюрьмой, на страх злоумышленникам. Натти следовал за констэблем, понурив голову, с покорностью человека, сознающего бесполезность сопротивления, а жители толпились вокруг него, выражая на своих лицах живейшее любопытство. Один из констэблей приподнял верхнюю часть колодок и указал на углубления, в которые старик должен был положить ноги.

   Не возражая ни слова, Кожаный Чулок спокойно уселся на землю и безропотно предоставил вложить свои ноги в отверстия колодок, хотя все-таки окинул взглядом окружающих, ища сочувствия, как это свойственно человеку в минуты страдания.

   Если он не встретил прямых выражений сожаления, то не заметил и злорадства, не услышал ни единого оскорбительного слова. Настроение толпы было внимательное и сдержанное.

   Констэбль готовился опустить верхнюю доску, когда Бенджамен, протискивавшийся к самым колодкам, сказал сердитым тоном, как будто отыскивая предлог завести ссору:

   - Какая польза, мистер констэбль, сажать человека в эти колодки? Ведь они не мешают ему тянуть грог и не оставляют рубцов на его спине. На кой же прах это проделывается?

   - По приговору суда, мистер Пенгвильян, и на основании закона, я полагаю.

   - Да, да, я знаю, что есть такой закон. Но какой от него прок, спрашиваю я вас? Ведь это пустяки: продержать человека за ноги на какие-нибудь две стклянки.

   - Так это пустяки, Бенни Помпа,- сказал Натти, бросая грустный взгляд на дворецкого,- это пустяки - выставить семидесятилетнего старика напоказ толпе, точно ручного медведя! Это пустяки - посадить старого солдата, который служил в войне пятьдесят шестого и имел дело с неприятелем в семьдесят шестом, в колодки, на площади, где мальчики могут показывать на него пальцами, а потом колоть ему глаза до самой смерти! Это пустяки - приравнять честного человека к лесным зверям?

   Бенджамен сердито обвел глазами толпу и, если бы заметил насмешку на чьем-нибудь лице, то, без сомнения, немедленно завел бы ссору, но, встречая всюду спокойные или сочувствующие взгляды, он кончил тем, что уселся рядом с охотником, положил ноги в свободные выемки колодок и сказал:

   - Теперь опускайте, мистер констэбль, опускайте, говорят вам. Если тут есть человек, который желает поглазеть на медведя, то пусть глазеет, будь он проклят! Он увидит двух медведей и в том числе такого, который умеет не только рычать, но и кусаться.

   - Но я не получил приказа посадить вас в колодки, мистер Помпа! - воскликнул констэбль.- Уходите и не мешайте мне исполнять мою обязанность.

   - Вы получили приказ от меня. Надеюсь, я имею право распоряжаться собственными ногами? Стало быть, опускайте, и я посмотрю, посмеет ли кто-нибудь скалить надо мною зубы!

   - Ну, что ж, если человек добровольно желает сесть в колодки, то я не вижу, почему мне не исполнить его желания,- сказал констэбль, смеясь и опуская верхнюю доску.

   Он вовремя сделал это, так как желание, выраженное Бенджаменом, развеселило толпу, которая вовсе не считала нужным сдерживать это веселое настроение. Раздраженный смехом, дворецкий рванулся было из колодок с очевидным намерением затеять драку, но ключ уже повернули, и все его усилия остались тщетными.

   - Послушайте, мистер констэбль,- крикнул он,- выпустите меня на минутку. Я покажу этим молодцам, что значит смеяться надо мной.

   - Нет, нет, вы уселись в них добровольно,- возразил констэбль,- и не можете выйти, пока не пройдет время, назначенное судьей для арестанта.

   Бенджамен, убедившись, что все его угрозы и усилия остаются тщетными, решил запастись терпением, как и его сосед, и уселся поудобнее рядом с Натти с презрительным выражением на своей круглой физиономии. Когда его взволнованные чувства несколько успокоились, он обратился к товарищу по колодкам и принялся утешать его, как умел.

   - В конце концов, мистер Бумпо, если смотреть на вещи здраво, то это чистые пустяки,- сказал он.- Я знал на "Боадицее" очень хороших ребят, которым приходилось сидеть в колодках из-за всякого вздора, из-за того, например, что человек, забыв, что уже получил свою порцию грога, пропускал вторую. Это, изволите видеть, все равно, что стоять на двух якорях, положив один против прилива, а другой против отлива, или в ожидании перемены ветра, при мягком грунте, когда места довольно, чтобы дрейфовать с якорей. Да, так я видел не одного молодца, который оказался, как я вам уже объяснял, ошвартованным с кормы и с носа, так что он не мог бы даже поворотить на другой галс, да еще с кляпом в пасти по всему траверсу.

   Охотник, по-видимому, оценил добрые намерения Бенджамена, хотя ничего не понял в его красноречии. Он поднял голову, попытался улыбнуться и сказал:

   - Что вы говорите?

   - Я говорю, что это ничего не значит. Маленький шквал, который налетел, тряхнул судном и пошел себе дальше,- продолжал Бенджамен.- Для вас, при таком длинном киле, это, должно быть, чистые пустяки, у меня же нижние шпангоуты коротковаты, так что трудно сохранить устойчивость. Да это не велика важность, мистер Бумпо! Вот снимемся с якоря, и будь я проклят, если не пойдем вместе в плавание за бобрами. Я не мастер действовать ружьем, но могу носить дичь или ловить ее в тенета, и если вы так же ловко действуете ими, как острогой, то наше плавание будет короткое. Я подвел счеты со сквайром Джонсоном сегодня утром и напишу ему, чтобы он вычеркнул меня из списка, пока наше плавание не кончится.

   - Вы привыкли жить с людьми, Бенни,- уныло сказал Кожаный Чулок,- лесная жизнь будет слишком тяжела для вас, если...

   - Ничуть, ничуть! - воскликнул дворецкий.-- Я не из тех молодцов, что плавают только при попутном ветре, мистер Бумпо! Уж если я нашел друга, то не отстану от него, изволите видеть, вот, например, сквайр Джонс - хороший человек, и он мне мил, как новый бочонок рома мистрис Холлистер.

   Буфетчик замолчал, взглянул на охотника, подмигнул ему и, изобразив на своем лице усмешку, прибавил вполголоса:

   - Я вам говорю, мистер Кожаный Чулок, ром хоть куда, и освежителен, и горячителен - не чета голландскому. Не послать ли нам за ним? У меня ноги сводит в этих колодках, так что не мешает полечиться!

   Натти вздохнул и обвел взглядом толпу, которая уже начала расходиться. Он рассеянно взглянул на Бенджамена, но ничего не ответил. Глубокое волнение, казалось, заглушало все его чувства и делало печальным его изборожденное морщинами лицо.

   Дворецкий собирался поступить по старинному правилу: молчание - знак согласия, когда Гирам Дулитль, в сопровождении Джотэма, появился на площадке и направился к колодкам. Он прошел мимо Бенджамена и остановился на безопасном расстоянии против Кожаного Чулка. Встретив его пристальный взгляд, он невольно съежился, испытывая какую-то странную неловкость, но собрался с духом, взглянул на небо и сказал развязным тоном, точно встретился с приятелем:

   - Хоть бы капля дождя, похоже на то, что будет засуха.

   Бенджамен доставал в эту минуту деньги из кошелька и не заметил, как подошел Гирам, а Натти отвернулся с глубоким отвращением. Это только подзадорило Гирама, который, после коротенькой паузы, продолжал:

   - Облака имеют такой вид, словно в них нет ни капли воды, а земля совсем растрескалась от жары. По-моему, нам грозит неурожай, если дождь не пойдет на днях.

   Гирам произносил эти слова холодным, насмешливым тоном, как будто говорил своему злополучному противнику: я действовал на законном основании. Старик не выдержал:

   - Тебе ли ждать дождя от облаков,- крикнул он с негодованием,- когда ты заставляешь стариков, больных и бедных лить слезы! Ступай, ступай прочь! Зло гнездится в твоем сердце. Уходи! У меня тяжело на душе, и твой вид будит в ней горькие мысли.

   Бенджамен положил кошелек и поднял голову в тот момент, когда Гирам, раздраженный словами охотника, забыл всякую осторожность и подошел близко к дворецкому. Тот схватил его за ногу и опрокинул на землю, прежде чем Гирам успел что-нибудь сообразить. Завязалась непродолжительная борьба, кончившаяся тем, что Бенджамен посадил мирового судью на землю лицом к себе.

   - Вы каналья, мистер Дулитль! - крикнул дворецкий.- Вы не что иное, как каналья, сэр! Я знаю вас, да, вы подлизываетесь к сквайру Джонсу, а потом сплетничаете на его счет со всеми кумушками в поселке. Мало вам того, что вы привязали за ноги честного старика, вы еще распускаете паруса и прете прямо на него, точно собираетесь пустить его ко дну. Но я давно уже точу на вас зубы, сэр, и намерен с вами посчитаться, изволите видеть. Поэтому становитесь в позицию, негодяй, становитесь в позицию, и посмотрим, кто кого одолеет.

   - Джотэм! - крикнул перепуганный Гирам.- Джотэм! Позовите констэблей! Мистер Пенгвильян, я мировой судья и запрещаю вам нарушать мир.

   - Между нами и то было больше мира, чем дружбы! - крикнул дворецкий, делая самые недвусмысленные жесты своим кулачищем.- Готовьтесь же, говорят вам! Становитесь в позицию! Как вам нравится этот молот?

   - Осмельтесь только наложить на меня руку! - вопил Гирам, тщетно стараясь стряхнуть с себя железную лапу дворецкого, державшую его за ворот.- Осмельтесь только наложить на меня руку!

   Но Бенджамен взмахнул молотом,- как называл он свой огромный кулачище,- и опустил его на наковальню, которой оказалась в данном случае физиономия мистера Дулитля. На площади произошло смятение. Публика столпилась вокруг колодок, иные бросились в суд, чтобы поднять тревогу, двое или трое юнцов помчались во весь дух в жилище Гирама, чтобы сообщить его супруге о критическом положении мирового судьи...

   А Бенджамен продолжал действовать с великим усердием и большой ловкостью, поднимая одной рукой своего противника и нанося удары другой, так как он считал бы постыдным бить лежачего. Это продолжалось до тех пор, пока шериф, извещенный о происшествии, не протискался к месту побоища.

   Впоследствии Ричард рассказывал, что независимо от негодования, которое он испытал как хранитель порядка в графстве, он никогда не был так огорчен, как при виде этого разрыва между своими любимцами. Гирам сделался необходимым для его тщеславия, а Бенджамена он, хотя это может показаться странным, искренне любил. Эта привязанность объясняет первые вырвавшиеся у него слова:

   - Сквайр Дулитль! Сквайр Дулитль! Я изумляюсь, что человек, облеченный таким званием, как ваше, забывается до того, что нарушает общественную тишину, оскорбляет суд и колотит бедняжку Бенджамена.

   При звуках голоса мистера Джонса дворецкий прекратил свое занятие, а Гирам повернул изуродованное лицо к шерифу и, ободренный его присутствием, закричал с бешенством:

   - Я притяну его к суду! Распорядитесь арестовать этого человека, мистер шериф, и заключите его под стражу!

   Ричард распознал истинное положение дел и с упреком сказал дворецкому:

   - Бенджамен, как вы попали в колодки? Я всегда считал вас кротким и послушным, как ягненок. Именно за ваше послушание я и ценил вас. Бенджамен, Бенджамен! Вы унизили не только самого себя, но и ваших друзей этим постыдным поведением! Мистер Дулитль, он превратил вашу физиономию в нечто невообразимое!

   Гирам поднялся на ноги и, отойдя на безопасное расстояние от дворецкого, разразился бранью и угрозами. Буйство было слишком явным, чтобы игнорировать его, и шериф, помня о беспристрастии своего кузена при недавнем разборе дела Кожаного Чулка, пришел к плачевному заключению о необходимости арестовать дворецкого.

   К этому времени срок, назначенный для Натти, истек, и Бенджамен, очутившись под стражей и узнав, что ему придется провести по крайней мере эту ночь в обществе Кожаного Чулка, не стал спорить против ареста, не потребовал освобождения на поруки, а только обратился к шерифу с следующей речью:

   - Я ничего не имею, сквайр Джонсон, против того, чтобы провести ночь или две в одной каюте с мистером Бумпо, потому что он честный человек и как нельзя лучше владеет острогою и ружьем. Но я утверждаю, что противно разуму наказывать человека чем-нибудь, кроме двойной порции рома, за то, что он попортил фасад этому плотнику. Если есть кровопийца в вашем графстве, так это он! Да, я знаю его и они меня знают. Да и что за беда случилась, сквайр? Почему вы принимаете это дело так близко к сердцу? Самая обыкновенная баталия, бортом к борту! Только и было в ней особенного, что мы оба стояли на якорях, как в порту Прайя, когда Сюффрен напал на нас.

   Ричард не удостоил ответом эту речь и, отведя обоих арестантов в тюрьму, запер ворота на ключ и отправился восвояси.

   Остаток дня Бенджамен провел в дружеских беседах с приятелями, толпившимися у окна, причем было опрокинуто немало стаканчиков флипа и грога, но его товарищ расхаживал по тесной комнате взад и вперед быстрыми, нетерпеливыми шагами, понурив голову, поглощенный тяжелыми размышлениями.

   Под вечер к окну подошел Эдвардс и довольно долго беседовал вполголоса со своим другом. По-видимому, он сообщил охотнику что-то утешительное, так как после его ухода Натти бросился на койку и вскоре заснул. Собеседники дворецкого мало-помалу разошлись. Билли Кэрби, остававшийся у окна дольше всех, ушел в восемь часов вечера в "Темпльтонскую кофейню", а Натти встал и завесил окно одеялом.

  

   С наступлением вечера присяжные свидетели и другие члены суда начали расходиться, и к девяти часам деревня успокоилась и улицы опустели. В это время судья Темпль и его дочь вместе с мисс Грант медленно шли по аллее, в тени молодых тополей.

   - Конечно, никто не сумеет утешить его лучше тебя, дитя мое,- говорил судья.- Но не старайся оправдывать его поступка; надо чтить святость законов.

   - Но, сэр,- нетерпеливо ответила Елизавета, - я решительно не могу признать совершенными законы, присуждающие человека, подобного Кожаному Чулку, к такому суровому наказанию за поступок, который даже я считаю вполне простительным.

   - Ты говоришь о том, чего не понимаешь,- возразил отец.- Общество не может существовать без известных стеснений, обуздывающих самоуправство. Эти стеснения не могут налагаться, если лица, обязанные их осуществлять, не пользуются безопасностью и почтением, и было бы очень некрасиво, если бы судья избавил от наказания осужденного за то, что он спас жизнь его дочери.

   - Я понимаю... Я понимаю затруднительность вашего положения, дорогой папа! - воскликнула дочь.- Но, обсуждая поступок бедного Натти, я не могу отделить служения закону от человека.

   - Ты рассуждаешь по-женски, дитя мое! Он наказан не за оскорбление Гирама Дулитля, а за угрозу жизни констэблю, находившемуся при исполнении служебных...

   - За то или за другое, это решительно все равно,- перебила мисс Темпль.- Я знаю, что Натти невиновен, и, зная это, не могу считать правыми тех, кто его притесняет.

   - В том числе и его судью! Твоего отца, Елизавета?

   - Не предлагайте мне таких вопросов, отец, давайте ваше поручение и объясните, что я должна делать.

   Судья помолчал с минуту, ласково улыбаясь дочери, потом с нежностью положил руку ей на плечо и сказал:

   - Ты во многом права, Бесс, но сердце у тебя берет верх над рассудком. Слушай, однако: в этом бумажнике двести долларов. Сходи в тюрьму,- там никто тебя не тронет, будь покойна,- отдай эту записку смотрителю. Когда увидишь Бумпо, скажи ему, что найдешь нужным для его утешения, дай волю своему горячему сердцу, но постарайся сохранить, Елизавета, уважение к законам.

   Мисс Темпль ничего не ответила. Взяв под руку подругу, она вышла с ней на главную улицу деревни.

   Они шли молча вдоль ряда домов, где сгустившаяся мгла скрывала их фигуры. Кругом было тихо, только скрипели колеса повозки, которую пара волов тащила по улице в одном направлении с идущими девушками. В сумерках можно было различить фигуру погонщика, который брел около волов ленивой походкой, точно утомленный дневным трудом. На углу, где стояла тюрьма, волы на минуту загородили путь девушкам, свернув к стене, подле которой они остановились и принялись жевать вязанку сена, которую погонщик дал им в награду за труды. Все это было так естественно и обыкновенно, что Елизавета даже не взглянула на повозку, как вдруг услышала голос погонщика, говорившего волам:

   - Ну же, Пестрый! Пошевеливайся!

   Что-то в голосе погонщика поразило мисс Темпль. Она подняла глаза и узнала Оливера Эдвардса в грубой одежде погонщика. Глаза их встретились, и, несмотря на темноту, он тоже узнал ее.

   - Мисс Темпль!

   - Мистер Эдвардс! - вырвалось у них почти одновременно, хотя какое-то чувство, общее обоим, заставило их произнести эти слова вполголоса.

   - Возможно ли это? - продолжал Эдвардс после минутного недоумения.- Вас ли я вижу так близко от тюрьмы! Но вы идете к пастору. Прошу прощения, мисс Грант! Я было не узнал вас в темноте.

   Луиза вздохнула, но так тихо, что этот вздох расслышала только Елизавета, ответившая:

   - Мы не только поблизости от тюрьмы, мистер Эдвардс, но и идем туда. Мы хотим показать Кожаному Чулку, что не забыли его услуги и, считая своей обязанностью быть справедливыми, остаемся в то же время благодарными. Я полагаю, что вы идете с той же целью. Но позвольте нам опередить вас на десять минут. Покойной ночи, сэр, я... я... мне очень жаль, мистер Эдвардс, что вам приходится заниматься такой работой. Я уверена, что мой отец охотно...

   - Я буду ждать сколько вам угодно, сударыня! Могу ли просить вас не упоминать о моем присутствии здесь?

   - Конечно,- сказала Елизавета, отвечая на его поклон легким движением головы и увлекая за собой замешкавшуюся Луизу.

   Когда они вошли в сторожку смотрителя, мисс Грант улучила минутку, чтобы шепнуть ей на ухо:

   - Не лучше ли было предложить часть ваших денег Оливеру? Половина их достаточна для уплаты штрафа Бумпо, а он не привык к нужде! Я уверена, что мой отец не откажется уделить часть своих скудных средств, чтобы доставить ему достойное его положение.

   Невольная улыбка мелькнула на лице Елизаветы, но она не успела ничего ответить, так как появление тюремщика отвлекло внимание обеих.

   Услуга, оказанная Кожаным Чулком девушкам, была уже известна всем, и тюремщик не удивился их появлению. К тому же приказ судьи Темпля устранял сам по себе всякие возражения, и тюремщик без разговоров повел девушек в комнату арестантов. Когда он всунул ключ в замок, послышался грубый голос Бенджамена:

   - Эй, кто там?

   - Гости, которым вы обрадуетесь,- отвечал смотритель.- Что такое вы сделали с замком? Ключ не поворачивается.

   - Легче, легче, хозяин! - отозвался дворецкий.- Я только что заклепал его гвоздем, изволите видеть, чтобы мистер Дулитль не вздумал явиться сюда и затеять новую драку, а то меня и за первую собираются обложить штрафом. Коли так, прощай мои доллары! Положите ваш корабль в дрейф и подождите немного, я очищу проход.

   Послышались удары молотка, и вскоре ключ повернулся.

   Бенджамен, очевидно, предвидел, что его деньги будут отобраны на штрафы, так как в течение дня не раз посылал к "Храброму Драгуну" за своим любимым напитком. Немало понадобилось жидкости, чтобы заставить этого старого морского волка утратить равновесие, так как, по его собственному выражению, он был "такой хорошей оснастки, что мог неста паруса во всякую погоду". Теперь он дошел уже до такого состояния, которое выразительно называл "мутным".

   Узнав гостей, он поспешил к своей койке и, несмотря на присутствие своей молодой госпожи, уселся с видом трезвого человека, упираясь спиной в стену.

   - Если вы будете портить мои замки, мистер Помпа,- сказал тюремщик,- то я заклепаю ваши ноги, как вы выражаетесь, и пришвартую их к кровати.

   - Это с какой стати, хозяин? - проворчал Бенджамен.- Я уже был сегодня пришвартован за ноги и больше не хочу. Почему это я не могу делать того, что вы делаете? Не запирайте дверь снаружи, и я не буду запирать ее внутри.

   - Я должен запереть тюрьму на ночь в девять часов,- сказал смотритель девушкам,- а теперь без восьми минут девять.

   С этими словами он поставил свечу на стол и удалился.

   - Кожаный Чулок,- сказала Елизавета, когда ключ в замке снова повернулся.- Мой добрый друг, Кожаный Чулок! Я пришла выразить вам свою благодарность. Если бы вы подчинились обыску, то штраф за оленя был бы уплачен и все устроилось бы к лучшему...

   - Подчиняться обыску! - перебил Натти, поднимая голову, но не выходя из угла, где он сидел.- Неужели вы думаете, девушка, что я впустил бы в хижину такую тварь? Нет, нет, даже для вас я не открыл бы свою дверь. Но пусть их теперь производят обыск в золе и головешках. Ручаюсь, что ничего другого там не найдут.

   Старик снова опустил лицо на руки и, по-видимому, погрузился в печальные мысли.

   - Хижину можно выстроить заново и лучше прежней,- возразила мисс Темпль.- Я возьму это на себя, когда ваше заключение кончится.

   - Можете ли вы воскресить мертвого, дитя? - сказал Натти печальным тоном.- Может ли человек, попав на то место, где он похоронил отца, мать и детей, собрать их прах и сделать из него тех самых людей, какими они были? Вы не знаете, что значит прожить более сорока лет под одной кровлей и видеть вокруг себя одни и те же вещи. Вы еще молоды, дитя! Была у меня насчет вас одна надежда, которая, думалось мне, может сбыться. Но теперь все кончено, дела так повернулись, что ему об этом и думать нечего.

   Мисс Темпль, по-видимому, поняла значение слов старика лучше, чем остальные слушатели, так как, в то время как Луиза глядела на него, сочувс