Купер Джеймс Фенимор - Пионеры, или У истоков Сосквеганны

делать зло твоей семье, но позаботился и о том, чтобы после моей смерти справедливость была восстановлена насколько возможно.

   Молодой человек взял бумагу, которая оказалась завещанием судьи. Несмотря на свое волнение, он заметил, что дата совпадала с тем временем, когда Мармадюк находился в угнетенном состоянии. По мере того как он читал, глаза его увлажнялись, а рука, державшая бумагу, начала сильно дрожать.

   Завещание начиналось обычными формальными заявлениями, но затем следовало изложение воли Мармадюка. Ясным, определенным языком он сообщал о своих обязательствах по отношению к полковнику Эффингаму, о своей дружбе с ним и обстоятельствах, при которых они расстались. Затем он объяснил мотивы своего продолжительного молчания, упоминал о значительных суммах, посланных им своему другу и возвращенных вместе с нераспечатанными письмами. Он сообщил также о своих поисках деда, который пропал без вести, и о своей уверенности, что прямой наследник вверенного ему состояния погиб вместе с отцом в океане.

   После этого краткого и ясного изложения событий он указал точную сумму денег, переданных ему на хранение полковником Эффингамом. Затем следовало завещание: он оставлял половину своего состояния дочери, а другую Оливеру Эффингаму, майору в отставке великобританской армии, его сыну Эдуарду Эффингаму и его сыну Эдуарду Оливеру Эффингаму, или тому из них, кто окажется в живых, или его потомкам. Это распоряжение сохранило силу до 1810 г. Но если бы в течение этого времени не нашлось никого из указанных лиц, то все состояние переходило в руки его дочери или ее наследников с обязательством уплатить сумму его долга полковнику Эффингаму с наросшими на нее процентами законным наследникам семьи Эффингама.

   Слезы выступили на глазах у молодого человека, когда он читал это неоспоримое свидетельство безусловной честности Мармадюка. Его смущенный взгляд все еще был прикован к бумаге, когда возле него раздался голос, заставивший его вздрогнуть:

   - Вы все еще сомневаетесь в нас, Оливер?

   - Я никогда не сомневался в вас! - воскликнул молодой человек.

   - А мой отец...

   - Я вижу, что был не прав!

   - Благодарю тебя, сын мой,- сказал судья, обменявшись теплым рукопожатием с молодым человеком.- Мы оба заблуждались: ты был чересчур поспешен, а я чересчур медлителен. Половина моего состояния станет твоей; как только закончатся формальности передачи, если же мои подозрения правильны, то и другая не замедлит присоединиться к ней.

   Говоря это, он соединил руку молодого человека с рукой своей дочери и сделал знак майору, приглашая его последовать за ним.

   - Послушайте, девица,- добродушно сказал майор,- бивай я такой, какой бивал, когда ходил в походы с его дед, этот молотшик не получшал бы так легко такой приз.

   - Идем, идем, старый Фриц! - сказал судья.- Вам не семнадцать лет, а семьдесят! Ричард поджидает вас в столовой за чашкой пунша.

   - Ритшард! Черт побирай! - воскликнул немец, поспешно выходя из комнаты.- Его пунш годится для моя лошадь! Черт побирай! Он накладает в пунш патоки.

   Мармадюк улыбнулся, дружески кивнул молодой чете и вышел, оставив их наедине.

  

   Наступил октябрь. За это время произошло много важных событий.

   Двумя главнейшими были свадьба Оливера и Елизаветы и смерть майора Эффингама. Оба события произошли в первых числах сентября, и первое предшествовало последнему всего несколькими днями. Старик угас, как догоревшая свеча.

   Одной из забот Мармадюка было согласовать обязанности должностного лица с его личными чувствами по отношению к провинившимся перед законом друзьями. На другой день после событий у пещеры Натти и Бенджамен вернулись в тюрьму, где оставались, обставленные всеми удобствами, до возвращения из Альбани нарочного, который привез помилование Кожаному Чулку.

   Гирама убедили отказаться от подачи жалобы, и двое заключенных в один и тот же день вышли на свободу.

   Однажды, в середине месяца, Оливер вошел в залу, где Елизавета отдавала обычные хозяйственные распоряжения на этот день, и предложил ей прогуляться с ним к озеру.

   Оттенок грусти на лице мужа привлек внимание Елизаветы. Она накинула на плечи легкую шаль и, взяв под руку Оливера, последовала за ним, не спрашивая, куда он ведет ее. Они перешли через мост, свернули с дороги и направились вдоль берега озера.

   Елизавета догадывалась о цели их прогулки и, видя задумчивость мужа, не хотела нарушать ее несвоевременными вопросами. Вскоре они вышли на простор, и перед ними открылось спокойное озеро с массой водяных птиц. Склоны холмов осень уже расцветила яркими красками.

   - Ты, наверное, догадываешься, куда мы идем? - спросил Оливер Елизавету.- Я рассказывал тебе о моих планах. Как ты их находишь?

   - Сначала я должна посмотреть, как они исполнены,- сказала она.- Но у меня есть тоже свои планы. Пора мне рассказать о них.

   - У тебя? Наверное, что-нибудь относительно моего старого друга Натти?

   - Разумеется, относительно Натти, но у меня есть и другие друзья, кроме Кожаного Чулка. Разве ты забыл о Луизе и ее отце?

   - Нет, конечно, но ведь я подарил добрейшему Гранту одну из лучших ферм в графстве. Что касается Луизы, то мне хотелось бы, чтобы она всегда оставалась с тобой.

   - Тебе бы хотелось,- сказала Елизавета, ревниво сжимая губы,- но, быть может, бедняжка Луиза имеет другие виды. Быть может, она желает последовать моему примеру и выйти замуж.

   - Не думаю,- сказал Эффингам после минутного раздумья.- Я, право, не знаю здесь ни одного подходящего человека для нее.

   - Здесь, может быть, и не найдется такого, но есть и другие места, кроме Темпльтона.

   - Неужели ты желаешь, чтобы мы лишились мистера Гранта?

   - Что же делать,- возразила Елизавета, чуть заметно улыбаясь,- если это необходимо?

   - Но ты забываешь о ферме?

   - Он может сдать ее в аренду, как делают другие, тем более что ему некогда заниматься хозяйством.

   - Но куда же он уедет? Ты забываешь Луизу?

   - Нет, я не забываю Луизу,- сказала Елизавета, снова поджимая свои хорошенькие губки.- Помнишь, Эффингам, мой отец говорил, что я им командую и буду командовать тобой. Вот я и хочу испытать свою власть.

   - Сделай одолжение, милая, но только не к ущербу всех нас, не к ущербу твоей подруги.

   - Почему вы знаете, сэр, что это будет к ущербу моей подруги? - спросила Елизавета, ревниво глядя ему в лицо, на котором, впрочем, не заметила ничего, кроме выражения искреннего недоумения.

   - Как почем знаю? Но, разумеется, ей будет жаль расстаться с нами.

   - Наш долг бороться с нашими чувствами,- возразила она,- и у нас нет причины опасаться, что Луиза окажется слишком слабой для этого.

   - В чем же, однако, заключается твой план?

   - Мой отец выхлопотал для мистера Гранта место пастора в одном из городов на Гудзоне. Там он может жить спокойно, а его дочь найдет там общество и знакомства.

   - Ты удивляешь меня, Бесс! Я не знал, что ты обдумала все так хорошо.

   - О, я обдумала гораздо основательнее, чем вы воображаете, сэр,- сказала жена, лукаво улыбаясь.

   Эффингам засмеялся. Они дошли до цели своей прогулки, и разговор перешел на другую тему.

   Место, где они находились, было той самой площадкой, на которой так долго стояла хижина Кожаного Чулка. Площадка была очищена от обломков, выровнена и выложена дерном, который прекрасно прижился благодаря дождям и одевал ее густым газоном. Ее окружала каменная ограда с калиткой, в которую они вошли.

   Они увидели, к своему удивлению, "ланебой" Натти, прислоненный к ограде. Гектор и сука лежали на траве. Сам охотник лежал на земле перед надгробным камнем, отодвигая рукой высокую траву, заслонявшую надпись.

   Оливер и Елизавета неслышными шагами подошли к Натти, который не заметил их появления, всматриваясь в надпись и моргая глазами, точно что-то мешало ему видеть. Наконец, он медленно встал и произнес вслух:

   - Так, так, могу сказать, хорошо устроено. Похоже, что тут что-то написано, но мне не разобрать. Вот трубка, и томагавк, и мокассины вышли очень хорошо, очень хорошо для человека, который, пожалуй, и не видывал их никогда. Ох-хо-хо! Вот они лежат здесь рядом, успокоились, наконец. Кто-то меня уложит в землю, когда придет мое время?

   - Когда наступит этот печальный час, Натти, найдутся друзья, которые отдадут вам последнюю почесть,- сказал Оливер, тронутый словами охотника.

   Старик повернулся, не выражая никакого удивления, так как усвоил в этом отношении индейские привычки, и провел рукой по лицу, словно стирая с него выражение печали.

   - Вы пришли посмотреть могилы, детки? - сказал он.

   - Я надеюсь, что все устроено, как вы хотели? - сказал Эффингам.- Ваш голос в этом случае имеет наибольший вес.

   - Ну, я ведь не привык к богатым могилам,- отвечал старик.- Мой вкус тут не много значит. Вы положили майора головой к западу, а могикана к востоку, да?

   - Да, как вы хотели.

   - Так и следует,- сказал охотник.- Но прежде, чем я уйду, мне хотелось бы знать, что тут говорится людям, которые слетаются в эту страну, точно голуби весной, о старом делаваре и о храбрейшем из белых, который когда-нибудь ходил по этим холмам.

   Эффингам и Елизавета были поражены необычайно торжественными манерами Кожаного Чулка. Приписывая это окружающей обстановке, молодой человек подошел к памятнику и прочел вслух надпись:

   - "Памяти Оливера Эффингама, эсквайра, майора 60-го пехотного полка. Утро своей жизни провел он в почете и богатстве, но закат ее был омрачен бедностью, одиночеством и болезнью, которые облегчались только нежной заботливостью его старого, верного и искреннего друга и помощника Натаниэля Бумпо".

   Кожаный Чулок вздрогнул при звуках своего имени, и радостная улыбка осветила его старческие черты.

   - Вы это сказали, молодец? Вы вырезали имя старика на этом камне, рядом с именем майора? Спасибо вам, детки! Это была добрая мысль, а добро дорого для сердца, когда жизнь уже подходит к концу.

   Елизавета отвернулась, скрывая слезы. Эффингам, с трудом подавив волнение, ответил:

   - Оно вырезано на этом камне, но его следовало бы написать золотыми буквами!

   - Покажите мне мое имя, молодец,- сказал Натти с наивным восторгом.- Покажите мне мое имя, которому досталась такая честь.

   Эффингам положил его палец на имя, и Натти с глубоким интересом обвел очертания букв, а затем встал и сказал:

   - Это хорошо, и добрая мысль, и добрый поступок! А что вы написали о краснокожем?

   - Слушайте, я прочту: "Этот камень поставлен в память индейского вождя племени делаваров, который был известен под именем Джона могикана"...

   - Могикана, молодец! Они называют себя могиканами.

   - ..."и Чингагука"...

   - ...гач, малый, гачгука! Чингачгука! Значит это: Великий Змей. Имя нужно поставить правильно, потому что индейские имена всегда что-нибудь обозначают.

   - Я велю исправить ..."он был последним представителем своего племени, обитавшим в этой стране. О нем можно сказать, что недостатки его были недостатками человека, а доблести - доблестями индейца".

   - Вот это верно, так верно, мистер Оливер! Ах, если бы вы знали его, как я, в цвете лет! Если бы вы видели его в той самой битве, когда ирокезы схватили его и уже привязали к столбу, а старый джентльмен, который покоится рядом с ним, выручил его. Я разрезал веревки и дал ему мой томагавк и нож, потому что ружье было всегда моим любимым оружием. И как же он действовал ими! Когда я встретился с ним вечером после погони, у него было тринадцать скальпов мингов. Не дрожите, мадам Эффингам, ведь это все были войны! А теперь, когда я смотрю с вершины холма, откуда я мог насчитать иногда до двадцати огней в лагере делаваров, мне грустно думать, что здесь не осталось ни одного краснокожего, разве забредет иногда какой-нибудь пьяница из онеидцев или из тех полуиндейцев, что живут на берегу моря и, по-моему, даже не могут называться индейцами, потому что они ни рыба, ни мясо, ни белые, ни краснокожие... Но пора мне, пора! Время пришло, и я ухожу...

   - Уходите?- отозвался Эдвардс.- Куда вы уходите?

   Кожаный Чулок, который бессознательно для самого себя воспринял много индейских привычек, отвернулся, чтобы скрыть свое волнение, и, достав из-за памятника большой узел, увязал его себе на спину.

   - Вы уходите? - воскликнула Елизавета, быстро подходя к нему.- Вам не следует уходить далеко в леса одному в ваши годы. Право, это неблагоразумно! Он задумал, Эффингам, какую-нибудь дальнюю охотничью экскурсию.

   - Мистрис Эффингам правду говорит, Натти! - сказал Оливер.- Зачем вам теперь подвергаться таким лишениям? Снимайте-ка ваш узел, да ограничьте вашу охоту прогулкой вместе с нами в лес.

   - Лишениям! Да это удовольствие, единственное удовольствие, которое остается для меня.

   - Нет, нет, вы не уйдете далеко! - воскликнула Елизавета, ощупывая узел охотника.- Я угадала: вот его походный котелок, вот рог с порохом. Нельзя ему позволить уходить далеко от нас, Оливер! Вспомни, как внезапно угас могикан.

   - Я знал, что разлука будет нелегка, детки! Я знал это! - сказал Кожаный Чулок.- Вот я и зашел проститься с могилами и решил, что если я и оставлю вам на память альбом, который подарил мне майор, когда мы в первый раз расстались в лесах, то вы будете знать, что куда бы ни пошел старик, сердце его всегда будет с вами.

   - Он что-то затеял! - воскликнул молодой человек.- В чем дело, Натти? Куда вы собрались?

   Охотник подошел к нему с уверенным видом, как будто то, что он собирался сказать, должно было устранить всякие возражения.

   - Вот что, молодец, я слышал, что на Больших озерах охота еще хоть куда, а белых людей почти не встретишь, кроме таких, как я. Я устал жить на расчистках и слышать стук молота с утра до вечера. И хоть я очень привязался к вам обоим, детки,- я бы не сказал этого, если бы это не было правдой,- но я слишком стосковался по лесам.

   - По лесам! - повторила Елизавета с дрожью в голосе.- Да разве здесь мало леса?

   - Ах, дитя, это не то, что нужно для человека, привыкшего к пустырям. Плохо мне здесь жилось с тех пор, как ваш отец явился сюда с поселенцами, но я не хотел уходить, пока был жив тот, кто покоится под этим камнем. Но теперь и его нет, и Чингачгука нет! Вы оба молоды и счастливы! Да! Теперь в большом доме весело! Пора и мне подумать о моих удобствах на старости лет. Леса! Какие это леса! Я не называю лесами таких мест, где что ни шаг, то расчистка.

   - Скажите, что нужно для вашего удобства, Кожаный Чулок, и если это исполнимо, то будет исполнено!

   - Вы хотите мне добра, молодец, я это знаю, и вы тоже, мистрис, но ваши пути - не мои пути.

   - Это так неожиданно! - воскликнула Елизавета с глубоким огорчением.- Я думала, что вы останетесь жить с нами до самой смерти, Натти!

   - Слова не помогут! - сказал Эдвардс Эффингам.- Узы одного дня не одолеют сорокалетних привычек. Я слишком хорошо знаю вас, чтобы спорить с вами, Натти! Но не могу ли я выстроить вам хижину на каком-нибудь отдаленном холме, где мы могли бы навещать вас иногда, и где вам было бы удобно?

   - Не бойтесь за Кожаного Чулка, детки! Не бойтесь! Я знаю, что вы хотите мне добра, но наши дороги разные: я люблю леса, а вам нужны человеческие лица. Я ем, когда голоден, и пью, когда мне хочется пить, а у вас - назначенные часы для еды и для питья! Да, да, вы даже собак закармливаете по своей доброте, а пес должен быть тощим, чтобы хорошо выслеживать дичь. Я создан для пустыни. Если вы меня любите, то не мешайте мне идти в леса, по которым я тоскую.

   Спорить было бесполезно. Все увещания остались бы бесплодными. Елизавета опустила голову и заплакала, ее муж смахнул слезы с глаз и, достав дрожащими руками из кармана бумажник, протянул охотнику несколько банковых билетов.

   - Возьмите, по крайней мере, хоть это,- сказал он.- Спрячьте их у себя. В час нужды они могут оказать вам большую услугу.

   Старик взял банковые билеты и с любопытством осмотрел их.

   - Это новые деньги, которые делают в Альбани из бумаги. Они годятся только для того, кто умеет читать. Нет, нет, возьмите их назад, они мне ни к чему. Я забрал у француза весь порох, а свинец найдется и там, куда я иду. Эти бумаги и на пыжи-то не годятся, потому что я употребляю только кожаные. Мистрис Эффингам, позвольте старику поцеловать вас и пожелать счастья вам и всем вашим.

   - Еще раз прошу вас, останьтесь! - воскликнула Елизавета.- Не заставляйте меня, Кожаный Чулок, оплакивать человека, который дважды спас мне жизнь и так верно служил тем, кого я люблю! Останьтесь если не ради себя самого, то ради меня! Мне будет казаться, что вас постигли все беды, порождаемые одиночеством, нуждой и болезнью. Останьтесь!

   - Такие мысли недолго будут вас мучить,- возразил охотник.- Они исчезнут.

   Елизавета подняла голову и подставила старику свою побледневшую щеку. Он снял шапку и прикоснулся к ней губами. Рука его судорожно стиснула руку молодого человека, который хранил молчание. Затем охотник затянул покрепче пояс и ремни узла с медлительностью, которая показывала, как тяжела ему разлука. Раза два он пытался что-то сказать, но не мог. Наконец, он вскинул ружье на плечи и кликнул собак звонким голосом, далеко раздававшимся вокруг:

   - Сюда, сюда, собачки! В путь, в путь! Долгонько нам придется идти.

   Собаки вскочили на крик и поплелись за своим хозяином. Наступила непродолжительная пауза, в течение которой Оливер закрыл лицо руками. Когда он отнял руки, на кладбище не было никого, кроме него и его жены.

   - Он ушел! - воскликнул Эффингам.

   Елизавета подняла глаза и увидела старого охотника на опушке леса. Он остановился на минуту, оглянулся, махнул им рукой в знак прощания и скрылся в лесу.

   Больше они не видели Кожаного Чулка. Он ушел в сторону заходящего солнца передовым из пионеров, проложивших путь через материк.