Корелли Мари - Варавва

   - Да нет же, говорю тебе! - настаивал другой. - Каиафа сказал Пилату: "Не пиши: "Царь Иудейский", но пиши: "Он говорил: Я - Царь Иудейский". Но Пилат, верно не оправившийся от внезапного утреннего недуга, резко ответил первосвященнику: "Что я написал, то написал!"

   - Это не наше дело! - сказал ничего не понявший в этих тонкостях солдат и, взяв лист, стал приколачивать его к изголовью креста.

   Сделав несколько ловких ударов, он, любуясь своей работой, отошел на несколько шагов.

   - Надпись как надпись, - повторил он и снова прочел таинственные слова, которые станут известны всему миру:

   - "Иисус Назорей - Царь Иудейский"...

  

   Безуспешные попытки прорвать линию римской охраны сделали толпу еще сплоченнее и монолитнее; стоя плечом к плечу, люди издали напряженно следили за последними приготовлениями к казни Назорея.

   Но для некоторых были сделаны исключения - им разрешили подойти ближе остальных к месту казни. В их числе Варавва видел несколько бедно одетых женщин, встреченных им на склоне, среди которых выделялась своей красотой Магдалина. Чуть в стороне стояла другая группа, украшением которой был большой маковый цветок - Юдифь Искариот, вокруг которой вились сановитые шмели Иерусалима во главе с Каиафой. Сердце Вараввы сжалось. Разочарование и ревность угнетали его.

   Вдруг земля колыхнулась, как морская волна. Варавва пошатнулся и упал бы, не поддержи его Мельхиор.

   - Что это? - как всегда, Варавва за разъяснениями обратился к своему спутнику.

   Тот смотрел на воинов, которые тоже почувствовали колебания почвы, но, приученные к дисциплине, только вопросительно переглянулись и сохраняли невозмутимый вид. Землетрясение больше не повторялось, а народ ничего на заметил, захваченный предстоящим зрелищем.

   Палачи уже сняли с Осужденного Его ризы и, прельстившись, стали бросать жребий, кому они достанутся.

   Пока солдаты спорили и кричали, Назарянин стоял почти обнаженный. Тело Его в лучах солнца белело мрамором, голубые жилы просвечивали сквозь кожу.

   Развязка приближалась. Воины уже поделили одежды, и главный палач подошел к Назорею. Смиренно опустился Властитель вселенной к орудию пытки. С величественной готовностью и непобедимым терпением Творец веков лег на деревянные бревна. Он мог бы сказать в эту минуту: "Дети Моего Отца, принимайте, как Я, мирскую пытку. Если вы хотите обладать Божественной силой, то ложитесь на крест, чтобы и враги, и друзья могли бы вонзить в ваше тело острые гвозди. Носите терновый венец, пока ваше лицо не будет обагрено кровью. Сбросьте одежды свои под насмешливым взором чувственности и греха. Пусть враги думают, что они вас измучили, убили и похоронили, стерев с лица земли. Тогда воскресайте, дети Моего Отца, воскресайте, исполненные силой - живой, вечной, непобедимой! Весь мир будет у ваших ног, и отверзнутся небеса. Вся вселенная будет повторять ваши имена и историю вашей верности. Сонмы ангелов возрадуются вашей славе. Ибо с этого дня на веки вечные Я и те, которых Я называю Моими, превратят земную смерть в жизнь вечную!"

   Но эти слова не были произнесены. Божественные уста молчали. По толпе пронесся невольный шепот удивления и восхищения спокойным мужеством, с которым молодой Пророк покорялся судьбе.

   Воины с молотками подошли к Нему боязливо и нерешительно.

   - Он словно сотворен из мрамора, - заметил один.

   - Из мрамора кровь не течет, - сказал его напарник грубо.

   Остальные молчали.

   Избранное общество пребывало в нетерпении. Юдифь Искариот, блистательная, как всегда, ждала казни с выражением лица довольного ребенка, которому обещано веселое зрелище.

   Черные глаза равнодушно и холодно смотрели на Лежащего на кресте. Расшитый драгоценными камнями алый плащ равномерно поднимался и опускался на высокой груди. Казалось, она уже наслаждалась теми муками, которые еще предстояли Приговоренному.

   В другой группе людей, бедно одетых, вдруг привлекла к себе внимание женщина, красивая и молодая, как Юдифь, но изнемогшая от слез, с бледным растерянным лицом. Высоко поднимая руки, она упала на колени. Раздался тихий, дрожащий стон.

   Никто не подошел, чтобы утешить или помочь. Кто-то смотрел с любопытством, большинство - насмешливо и презрительно. Но из той же группы легкой царственной походкой к ней придвинулась женщина, закутанная в покрывало, и, опустившись на колени, обняла ее.

   Юдифь Искариот с презрением глянула на них.

   - Следовало бы прогнать камнями грешниц, с которыми общался этот сумасшедший Пророк! - сказала она Каиафе.

   - Да, дурное общество должно быть отстранено от того места, где проходишь ты, прелестная Юдифь, - сказал Каиафа, но тень насмешки промелькнула на его тонких, бледных губах. - Потому-то я и прогнал Варавву. Но что касается распутной Магдалины - пока ничего нельзя сделать: женщина, которая ее обнимает - мать Назарянина. Если бы мы лишили ее права оплакивать своего сына с женщинами, с которыми она пришла сюда, то народ возмутился бы против нас. Закон всегда должен идти рука об руку с милосердием. Потерпи, прелестная Юдифь. Ты должна была предвидеть, что в такой толпе нельзя быть одним праведникам! - добавил он с иронией.

   Гневный румянец покрыл щеки Юдифь, глаза зловеще засверкали.

   - Я пришла сюда, чтобы увидеть смерть Назарянина, - сказала она резко. - Только я буду смотреть на Его мучения не со слезами, Его агония будет моей радостью. Ведь я Его ненавижу! Он внес раздор в нашу семью. Он сделал брата фанатом Своего учения. Был ли человек счастливее Иуды?! Отец его любил, мне он был дороже всего на свете. И вдруг слухи о силе этого тщеславного Пророка выманили его из дома. К чему новая религия тем, кто поклоняется Богу Авраама, Исаака и Иакова и кто с колыбели свято исполняет закон! Иуда Искариот, благородного происхождения, единственный сын и наследник моего отца, странствовал по всей стране с сыном плотника, жил с простыми рыбаками, посещал бедных и прокаженных, когда мог жить в довольстве... Он покинул дом, действовал наперекор воле отца - и все ради самозванца, которого наконец-то уличили в богохульстве и приговорили к давно заслуженной смерти! Моя ненависть к Нему огромна! Я встала сегодня как никогда рано, чтобы присутствовать в суде. Когда народ склонялся к милосердию, я говорила слова, разжигающие гнев, я первая кричала: "Распни Его!"

   Каиафа сказал с заметной нежностью в голосе:

   - Да, твой крик звучал как серебристый колокольчик... А Иуда мне всегда был симпатичен. Это галилейский Пророк увлек его и заставил бежать из города... Ты не знаешь, куда?

   Тоска отразилась на красивом лице Юдифь.

   - Не знаю, - ответила она грустно. - Вчера ночью брат приходил ко мне после того, как навел стражу на Назарянина... Он был как помешанный и проклинал и себя, и меня. Я пыталась его успокоить, называла всеми ласковыми именами, какие приходили на ум, но он не замечал моей любви. Пришел отец и стал умолять его вспомнить свой долг перед семьей и отечеством, но он еще громче кричал и бил себя в грудь: "Согрешил, согрешил! Невинная кровь жжет мне руки!" Вырвавшись затем их наших объятий, Иуда убежал в глухую ночь. С тех пор я его не видела...

   Две слезинки задрожали на ресницах Юдифи Искариот и упали на драгоценные украшения ее накидки.

   - Да, юноша повел себя очень странно, - говорил первосвященник. - Он исполнил свой долг, и надо бы радоваться, а не горевать. Надеюсь, это его настроение временное и все будет хорошо. Утешься этой мыслью, Юдифь, и удовлетвори свою жажду мести - Назарянина уже пригвождают к кресту.

   Центурион Петроний поднял руку, давая сигнал к началу пытки, и, к своему ужасу, опять встретил терпеливый взгляд Божественных очей - они, словно две звезды, были полны далекой, неразгаданной тайны.

   Петроний не выдержал этого взгляда. Дрожа всем телом, он быстро отвернулся.

   Получив приказ, палачи встали на колени и взялись за свою страшную работу. Их сильные, грубые руки, забрызганные кровью двух других распятых задержались на мгновение. А вдруг этот Человек станет сопротивляться? Не лучше ли и Его привязать веревками, как тех? Но глаза, устремленные ввысь, были спокойны. Нет, здесь можно обойтись без пут... Галилеянин поразительно мужествен...

   Не колеблясь больше, они стали вбивать огромные гвозди в Его ладони. Потрясенная земля глухим эхом ответила на гулкие удары молотков, звучащих как набат, извещающий о жертве Бога и о спасении мира! А к светлому Престолу Всевышнего полетела мольба распинаемого Сына Божия:

   - Прости им, Отец: они сами не знают, что творят.

  

   Невыносимая жара давила, как груда раскаленного железа. Силы природы были парализованы. Земля словно остановилась в своем вечном путешествии вокруг Солнца. Люди ощущали невольный страх, причину которого никто не смог бы назвать, но страх великий, потрясающий!

   Закончив с руками, палачи принялись за ноги Страдальца. Из пробеленного тела лилась кровь. Но Тот, Кого так жестоко истязали, по-прежнему стойко переносил мучения. Его тело молча протестовало против человеческой несправедливости, но Дух, который жил в этом теле, был непобедим.

   Многие из стоящих на Лобном месте слышали бесстрашное, святое учение Того, чью пытку они так хладнокровно пришли смотреть. Они слушали Его в поле, на горе или у моря, когда Он говорил им неслыханные вещи - что Бог это Дух и нужно поклоняться Ему духом и истиной. По Его словам, не грозный, мстительный Иегова был Всевышний Творец, а любящий Отец, обещающий Своим детям рай.

   Этот распятый по их повелению Человек однажды собрал вокруг Себя толпу бедных, больных и грустивших и, озаряя всех нежной как весеннее солнце улыбкой, сказал: "Придите ко Мне, все страждущие и обремененные, и Я успокою вас".

   И они пришли к Нему, эти несчастные люди, они стояли перед Ним на коленях и плакали у Его ног; они целовали Его одежду и землю, которой касались Его ноги; они подносили к Нему детей и доверяли Ему свои горести. И Он, благословляя, возлагал на их головы Свои руки. Эти руки, обладающие таинственной целебной силой и творившие одно только добро, теперь были пригвождены к бревну.

   Вся вселенная, казалось, ждала мгновения - водружения креста.

   И вот палачи подозвали сотника, чтобы тот мог удостовериться в добротности их работы - гвозди плотно вонзились в тело Страдальца.

   Петроний подошел с замирающим сердцем, глаза его затуманились. На этот раз Божественные очи не взглянули на него, они смотрели вверх, на небеса, как бы вбирая в Себя всю огненную силу сияющего солнца.

   Сотнику вдруг показалось, что внезапно потемневшее светило отбрасывает какую-то загадочную тень. Он протер глаза, но таинственная тень - как от расправленных крыльев - все лежала на земле. Остальные, по-видимому, ничего этого не видели, их внимание было поглощено поднятием креста.

   Озадаченный, Петроний отошел в сторону, и шестеро сильных, мускулистых людей нагнулись, чтобы довести свое дело до конца. Но напрасно они прилагали все усилия и пот градом лил с них - крест с Божественным Страдальцем не поднялся с земли ни на пядь.

   - Я же сказал, что Он геркулес, - сказал один из них. - Видно, нам не обойтись без Симона. Эй, Киринеянин, где ты?

   Толпа раздвинулась и вытолкнула угрюмого силача.

   Он покорно подошел к подножию креста и сказал палачам:

   - Поднимайте верхние бревна.

   Те не возражали - Киринеянин добровольно избрал самую большую тяжесть, которая придется на его долю, когда будут устанавливать крест.

   Все - и палачи, и зрители - были так увлечены тем, удастся ли водрузить крест непомерной тяжести, что не заметили, как с невероятной быстротой распространились непонятные сумерки.

   Толпа следила за Симоном Киринеянином. С умиленным видом грубый великан обеими руками взялся за крест и медленно, но уверенно стал приподнимать его от земли, пока кровоточащие ноги Христа не оказались на груди силача. Шестеро у других концов креста еле поспевали за ним.

   Лицо Симона потемнело от напряжения, но он выдержал, и скоро крест с Распятым Милосердием был вдвинут в яму на самой вершине горы.

   Он упал с глухим звуком, словно ударил в самый центр земли, и несколько мгновений раскачивался как дерево во время бури, но его быстро укрепили, и он стоял, значительно возвышаясь над двумя другими, где висели разбойники.

   Сделав все, что от него требовали, Симон отошел от Символа спасения, обагренный кровью Невинной Жертвы, которая жгла его как огонь. Он запахнул свою одежду, чтобы скрыть кровавое пятно, как прячут чудесный талисман от посторонних глаз. Оно причиняло страдание, как если бы сам Симон был ранен, но это переживание наполняло его душу восторгом. Земля вокруг него кружилась, как водоворот, и он шел пошатываясь, тихо повторяя слова надписи над Божественным Мучеником:

   - Иисус Назорей - Царь Иудейский...

   Толпа торжествовала: для Безвинной Жертвы начались медленные предсмертные муки.

   Бешеные, восторженные, оглушающие крики неслись все дальше и дальше с Лобного места и долетали до светлого храма Соломона, над которым предвестниками бури клубились тучи пыли.

   Вопль кровожадных варваров неожиданно продолжился другим звуком - глухим ударом отдаленного грома. Он перекатывался в небесах сурово и гневно, и потрясенный народ оторвался от зрелища жестокой пытки и вдруг увидел, что небо потемнело и солнце почти полностью закрыто черной тучей. Распятый на кресте Сын Божий казался в этом сумраке белее снега.

   Вдруг толпа замерла, прикованная к месту сверхъестественной силой. Не смея шевельнуться, люди пристально смотрели на высокий крест с распятым на нем Божественным Страдальцем. Животный страх леденящим ветром проник в их души.

   А небеса все темнели, и не умолкали грозные удары грома.

  

   Серый, непроглядный, как темная завеса, туман опускался на землю. Природа приняла какой-то призрачный вид. Линия римской охраны растворилась во мгле, и на том месте, где стояли солдаты, лишь иногда мелькал стальной блеск оружия. Стиснутые толпы слились в огромное темное пятно. Хорошо виден был только высокий крест с белеющим телом Божественного Распятого.

   Очерченный резко и отчетливо, крест принял гигантские размеры, простираясь с востока на запад, от земли до самого неба.

   Вдруг молния разорвала пространство, осветив его ярко-синим оттенком; грянул оглушительный, перекатистый гром. Мужчины побледнели, женщины закричали, даже невозмутимых римских воинов охватил суеверный страх: наверное, это колесница сурового Юпитера катится по небесам, значит, ярость его перешла все границы. Но неужели он гневался потому, что распяли какого-то Назорея?

   Чутким к настроению толпы, Каиафа забеспокоился. Эта буря, начавшаяся в момент распятия, могла повлиять на невежественную чернь - как бы толпа не подумала, что небесные силы хотят отомстить за смерть галилейского Пророка.

   Ему хотелось поделиться своими опасениями со стоящей рядом Юдифью. Когда Каиафа наклонился над ее ухом, внезапно яркий свет озарил всю Голгофу. Солнце вырвалось из-за туч, и его огненные лучи залили землю.

   Люди повеселели, ободрились, а Каиафа торжественно подошел к кресту смиренного Страдальца и крикнул:

   - Разрушающий храм и в три дня Созидающий, спаси Себя Самого - сойди с креста.

   Толпа одобрительно засмеялась. Даже угрюмые римляне ухмыльнулись: если Он действительно Чудотворец, пусть покажет Свою силу!

   Каиафа довольно улыбнулся - ему удалось снова заинтересовать толпу зрелищем казни. Все еще стоя перед крестом, он хладнокровно смотрел, как капля за каплей сочилась кровь Пророка.

   Хитрый Анна, напустив на себя лицемерную жалость, тоже подошел поближе и, мягко потирая руки, тихо, но внятно сказал:

   - Других спасал, а Себя не может спасти! Сойди с креста, и мы уверуем в Тебя!

   Агонизирующий Ганан услыхал эти слова и из последних сил присоединил к ним свои проклятия.

   - Богохульник, - хрипел он, бешеными глазами глядя на Светлую Голову в терновом венце, склонявшуюся все ниже и ниже. - Хорошо, что Ты умираешь, хотя я с наслаждением увидел бы на Твоем месте Варавву. Бели Ты не лживый Пророк, а Христос, спаси Себя и нас!

   Другой разбойник, тяжело и редко вздыхая, с трудом поднял голову.

   - Ганан, побойся Бога! Мы осуждены справедливо... А Он ничего плохого не сделал...

   Собрав оставшиеся силы, он повернулся в сторону распятого Христа. Удивление, восхищение и надежда озарили лицо страдальца, потухающие глаза его засияли.

   - Помяни меня, Господи, - сказал он тихо, - когда придешь в Царство Свое.

   Медленно, с нежной кротостью Христос поднял голову, и лучезарные глаза с выражением вечной любви посмотрели на просящего. Тихий, бесконечно грустный голос произнес:

   - Истинно говорю тебе, ныне же ты будешь со Мною в раю.

   При этом обещании раскаявшийся грешник улыбнулся. Гримаса боли сошла с его лица, голова опустилась на грудь, мышцы перестали дрожать. Он успокоился.

   А муки Ганана еще не кончились. Он продолжал борьбу со смертью, и все отвернулись от этого страшного зрелища.

   Опять раздался сильный удар грома. Земля в ответ качнулась, и новый страх овладел толпой.

   Каиафа не отошел от Невинно Осужденного Праведника, а, показывая на крест, громко закричал:

   - Ты уповал на Бога! Пусть Он избавит Тебя, если Ты угоден Ему, Ты ведь говорил: "Я Божий Сын".

   Но никто уже не смеялся. Встревоженные глаза людей устремились к солнцу, которое стало совсем неузнаваемым, густо-багровым. Их внимание также занимала маленькая коричневая птичка, сидевшая на перекладине креста и тоненьким клювом дергавшая колючий венец на окровавленной голове "Царя". Стражник бросил в нее камень. Раненая, она вспорхнула, но опять вернулась и возобновила свой труд. Ее опять спугнули, но она настойчиво возвращалась и теребила терновую корону, словно пытаясь сорвать ее. Маленькое крылатое существо улетело насовсем лишь тогда, когда Страдалец взглядом поблагодарил птичку с окровавленной грудкой за ее усердную работу и приказал оставить напрасный труд.

   Молния снова осветила небеса и землю, возобновились удары грома. Толпа беспокойно оглядывалась на Иерусалим, желая поскорей возвратиться туда. Но вдруг внимание людей привлекла Юдифь Искариот. Зловещая улыбка приклеилась к ее губам, лицо поразительной, но холодной красоты было приподнято кверху, а драгоценные камни на ее груди переливались всеми оттенками змеиной кожи. Подняв точеную белую руку с многочисленными украшениями, она презрительно указала на Христа и рассмеялась:

   - Если Ты - Сын Божий, сойди с креста!

   Серебристый голос был неповторим, и Варавва узнал его. Он стремительно направился к его обладательнице, чтобы любой ценой прекратить издевательство над Смиренным Страдальцем. Склоненный Лик вознесенного на крест Богочеловека был омрачен тенью упрека.

   Юдифь не унималась. Еще более звучным голосом она закричала:

   - Слышишь меня, богохульник? Если Ты - Сын Бога, сойди с креста!

   Как только злая насмешка слетела с ее губ, ослепительно сверкнула молния, ярко осветив крест Божественного Мученика.

   Оглушительно ударил гром - казалось, тысячи миров столкнулись в небесах! Земля вздыбилась, как гребень морской волны, и медленно опустилась. Густая тьма объяла землю. Непроницаемая, черная ночь в одно мгновение изменила ландшафт, превратив его в беспорядочный, мрачный хаос.

  

   Визг и стоны, просьбы о помощи, испуганные крики множества людей, кидающихся то в одну, то в другую сторону, ничего не видящих перед собой...

   - Света! Боже, дай нам света!

   На тысячи ладов повторялась эта мольба несчастных, отчаявшихся мужчин и женщин, натыкающихся друг на друга в страшной темноте и давке.

   Но ответа на их вопли не было. Царил глубокий мрак. Даже молния не сверкала больше, хотя раскатистый гром то раздавался совсем рядом над головами, то гремел вдали.

   Одному солдату удалось высечь огонь и зажечь крохотную щепочку, и сразу сотни рук потянулись к нему. Стали жечь все, что могло гореть и давать свет. Появилась какая-то надежда... Но вдруг новый ужас сковал толпу.

   - Мертвецы! - кричали со всех сторон. - Они поднялись из могил! Они среди нас!

   Слышались рыдания и истерический смех. Многие кинулись на землю в припадке неодолимого страха. Затепленные слабенькие огоньки погасли, и снова неестественная, непроглядная ночь укрыла землю.

   В этом мраке метались заблудшие овцы дома Израилева, безрассудно просящие дать им света, когда Свет мира совершал переход из жизни в смерть и вся природа была обязана идти за Ним.

   Птицы перестали петь, деревья прекратили свой таинственный шелест, журчащие ручейки притаились, солнце спрятало свое пылающее лицо, стихли ветры, и только человек своими трусливыми стонами и жалобами нарушал траурную торжественность величайшего момента. Но силы небесные были глухи к людской мольбе.

   Планета, потрясенная ужасом и страхом, вместе со Спасителем почувствовала муки полного разрушения и позволила смерти заключить себя в страшные объятия, которые должны были скоро разжаться, побежденные торжеством вечной, бесконечной жизни!

   Минуты тянулись как часы, и ни лучика света не проникало во мрак, укутавший Голгофу.

   Многие люди продолжали лежать в пыли и всхлипывали, как наказанные дети, другие просто молчали, третьи изрыгали вопли и проклятия. Все вместе это напоминало ад, наполненный мучившимися грешниками.

   - Люди Иерусалима, - раздался в темноте хриплый, но сильный голос Каиафы, - преклоните колена и молитесь. Просите Бога Авраама, Исаака и Иакова, чтобы это бедствие прекратилось. Иегова никогда не оставлял Своих детей, и теперь Он не покинет нас, хотя и гневается. Не бойся, избранный народ Господний, но взывай к Нему сердцем и голосом, чтобы Он нас избавил от этого мрака! Мы вызвали Его негодование тем, что терпели в нашей среде этого Лжепророка и богохульника. И хотя окружающая нас темнота полна бесами, пришедшими за душой хвастливого Назарянина, склоните головы, сыновья и дочери Иерусалима, - и молитесь Богу ваших отцов, чтобы Он избавил вас от опасности!

   Воззвание достигло цели. Все бросились на колени и стали молиться - кто громко, кто вполголоса. Взывали по-гречески, по-арамейски, на латыни. Молитвенный напев иудеев смешивался с обращениями язычников к своим богам.

   - О Бог наш, Бог наших отцов! Услышь нашу молитву! Не отвернись от нас! Мы согрешили, мы не следовали Твоим предписаниям и за это наказаны. Вспомни нас, Боже, и помилуй! Не уничтожь нас Своим гневом! Будь милосерд и пошли нам Свое благословение! Верни нам жизнь! Вспомни Свой обет спасения и прощения! Спасите нас, Зевс, Аполлон, Гермес!

   Пока они бормотали так, полу боясь, полу надеясь, гром в небесах вновь грянул с таким неистовством, так оглушительно, что паника снова овладела толпой, голоса иудеев и иноземцев слились в непрерывный беспомощный вопль.

   В этой страшной, преждевременной ночи Варавва пытался отыскать Юдифь. Вытянув руки вперед, как слепец, он шел в направлении, которое казалось ему правильным и должно привести к любимой. Вдруг он споткнулся - путь ему преградило чье-то тело. Варавва нагнулся, руки его коснулись дорогого тончайшего виссона.

   - Юдифь?! - прошептал он с замирающим сердцем.

   Ответа не было, и Варавва стал ощупывать съежившуюся комочком фигуру - он искал миниатюрное оружие у пояса той, которую любил. Он не ошибся - кинжальчик был на месте. Это - Юдифь. Она, наверное, потеряла сознание.

   Варавва тер ее руки и старался взглядом пронзить тьму, желая убедиться в том, что находится достаточно далеко от креста с распятым таинственным Человеком из Назарета. Нечаянно коснуться Его окровавленных ног, услышать Его последний вздох - это было сверх сил грешника, который должен был умереть вместо этого Святого.

   Подняв Юдифь на руки, он осторожно, шаг за шагом, относил ее подальше от места, внушавшего ему такой ужас.

   Сколько раз в мыслях он отдавал свою жизнь за то, чтобы вот так держать любимую возле своего сердца, но теперь было что-то противное его душе в том, что при других обстоятельствах вызвало бы прилив счастья. Лоск одежды, надушенные волосы, холодное прикосновение ее украшений - все эти мелочи действовали на него отталкивающе, сознание тяжкого греха угнетало душу. Грех и Варавва были старыми приятелями, не раз они буйствовали вместе. Почему же грех стал ему противен? Почему теперь, коснувшись губ страстно любимой женщины, он весь содрогнулся от ужаса?

   Почувствовав поцелуй, Юдифь пошевелилась и, глубоко вздохнув, прошептала:

   - Это ты, Каиафа?

   Острые иглы впились в сердце Вараввы. Он пошатнулся и едва не уронил свою ношу. Но справившись с собой, глухо ответил:

   - Нет, это Варавва!

   - Варавва! - Она схватила его за шею и крепко прижалась к нему. - Ты всегда был храбрым и мужественным! Спаси меня! Выведи из этого мрака!

   - Я не могу, Юдифь, - грустно ответил он. - Весь мир укрыт этой черной ночью. Все молятся, не пытаясь уйти отсюда. Надо и нам ждать здесь - может быть, свет еще вернется...

   - Нет, уйдем в город - там можно зажечь факел и бороться с мраком! Или я ошиблась, считая тебя сильным, и ты всего лишь ничтожество? Ты - трус, Варавва, и эгоист, как все люди...

   - Юдифь, твои обвинения напрасны, - защищался Варавва.

   - Тогда идем, - шептала ласково Юдифь, сильнее прильнув к нему. - Видишь, как я тебе доверяю? Мы пойдем медленно и осторожно... Тропинка где-то здесь, недалеко...

   - Найти ее в этой кромешной мгле - все равно что отыскать жемчужину на дне морском, - все еще надеялся отговорить любимую Варавва.

   Но она были по-царски непреклонна.

   - И все-таки мы не останемся здесь! Если ты любишь меня...

   Варавва задохнулся от объятий ее ласковых рук.

   - Я так люблю тебя, Юдифь, - наконец смог выговорить он, - что могу возненавидеть! Ты непостоянна, как ветер! Скажи, пока я был в тюрьме, кем ты повелевала?

   - Жестокий! Ты устраиваешь сцены ревности, когда мне угрожает опасность! Спаси меня, и ты будешь вознагражден! Но ты не можешь двинуться с места, где царит мрак, вызванный чародействами Назарянина Иисуса, потому что дорожишь своей жизнью больше, чем моей!

   - Юдифь! - отчаянно воскликнул Варавва. - Не произноси имя умирающего Пророка! Ты смеялась над Его страданиями, и как только были произнесены твои жестокие слова, страшная тьма окутала нас. Пойдем! Я подчиняюсь твоему капризу, хотя лучше было бы остаться на Голгофе и молиться...

   - Молиться, когда Бог так карает нас?! - воскликнула Юдифь горделиво. - Пусть чернь безропотно ждет смерти!

   - Хорошо, все будет как ты хочешь, - покорился Варавва.

   Юдифь снова нежно прижалась к нему, и он забыл все сомнения, страх и предчувствия. Взявшись за руки, они двинулись в темноте по черным, непроглядным глубинам ада.

  

   Юдифь торжествовала и с каждым шагом вперед чувствовала себя все более спокойно и уверенно.

   - Вот видишь, - сказала она ликующе, - опасность отступает перед храбрецами, и мы, сами того не замечая, скоро спустимся с этой проклятой горы.

   - И что же потом?

   - Я приведу тебя в дом моего отца, расскажу, что ты меня спас, и он, забыв все твои преступления, примет тебя с должным почетом. Разве это не лестно твоей гордости и чести?

   Варавва тяжело вздохнул.

   - Увы! Честь и я давно расстались друг с другом. Сейчас моему сердцу больше сродни тяжесть. Может быть, это из-за любви к тебе, или мои грехи тянут меня вниз. Я так удручен, что словами не расскажешь... Ведь это я должен был умереть сегодня, а не святой

   Назарянин!

   - Ты называешь Его святым? - в голосе Юдифь звучала усмешка. - Тогда ты сумасшедший! Этот Назарянин - преступник и богохульник...

   Варавва не дал ей продолжить.

   - Молчи, молчи! Умоляю - не говори ни слова... Тише! Кажется, кто-то плачет рядом... Юдифь рассердилась.

   - Мне ни до кого нет дела! Не останавливайся! Не отвечая, Варавва пытался определить, откуда доносятся рыдания. Его самого вдруг охватила страшная тоска.

   - Идем же! - нетерпеливо звала Юдифь.

   - Я не могу идти вперед, - сказал Варавва грустно. - Какая-то сила влечет меня обратно.

   - Трус! - крикнула Юдифь. - Оставайся, я и одна дойду!

   Варавва удержал ее.

   - Подожди, потерпи немного, - умолял он хрипло. - Я заставлю себя идти, даже если это будет стоить мне жизни. Все равно она принадлежит тебе. Но прошу, не говори плохо про Назорея!

   - Кто ты такой, что смеешь меня поучать?! - сказала Юдифь презрительно. - И что ты так печешься о Нем? Ты, презренный раб, укравший жемчуг только потому, что я люблю эти перламутровые горошины?! Почтенный Варавва, совершивший преступление в угоду женскому капризу! Убивший Габриаса за то, что он меня любил!

   Варавва не сдержался и больно сжал ее руки.

   - Юдифь, теперь не до шуток! Нас окружает смерть, и я узнаю истину прежде, чем сойду с этого места или отпущу тебя! Признайся, ты тоже любила Габриаса?

   Вырываясь, Юдифь ответила высокомерно:

   - Я никого не люблю! А меня любят все! Разве я не первая красавица Иудеи? Сейчас ты рядом со мной и можешь держать меня в своих объятиях. Будь же доволен - тебе так много досталось! Есть люди, куда значительнее тебя, обожающие прекрасную Юдифь!..

   - Например, священник Каиафа? - Варавва рассвирипел окончательно.

   Она рассмеялась - лукаво, торжествующе и, не отрицая предположения, сказала:

   - Идем! Сейчас я твоя, и только твоя!

   Но Варавва, внезапно отпустив ее, молча стоял.

   - Мы теряем драгоценное время, - торопила Юдифь.

   Варавва не отвечал, и Юдифь, придвинувшись к нему, осыпала его страстными поцелуями.

   - Уведи меня отсюда, - шептала она ласково, - и ты не пожалеешь...

   - Вот какова первая красавица Иудеи! - воскликнул Варавва брезгливо. - Не искушай меня, если не хочешь, чтобы в этом мраке я убил тебя, как Габриаса! Если бы я знал, что его слова - не похвальба, а правда, он бы остался жив. Иди одна, губительница душ! Я выкорчевываю из своего сердца любовь к тебе. И если позволю лукавому образу жить в моей памяти, пусть Всевышний проклянет мою душу! Ты - воплощение ада! Обманывай других, меня ты больше не проведешь!

   Юдифь рассмеялась своим серебристым смехом и, не смущаясь, с змеиной гибкостью прильнула к Варавве.

   - Не хочешь, чтобы тебя обманывали, бедный Варавва? - сказала она слащаво. - Не хочешь быть моим рабом? Но я же чувствую, что ты весь дрожишь! Идем! - Она дернула его за руку. - И ты одержишь победу, о которой и не мечтал!

   На какое-то мгновенье он сдался и уже рванулся за ней, но прежнее чувство омерзения охватило его с удесятеренной силой, и он остановился.

   - Нет! Довольно! Я не пойду с тобой!

   - Тогда подыхай, как собака! - закричала она и бросилась вперед, в темноту.

   Вдруг огромный огненный шар, прорезав небеса, упал на землю. Прокатился чудовищный удар грома, и земля, глухо рокоча и колебаясь, внезапно разверзлась, а в образовавшейся пропасти заметались языки яркого пламени. На фоне бушующего огня возник силуэт Юдифи в накидке огненного цвета. Затем снова раздался грохот, и воцарился прежний беспросветный мрак.

  

   Теряя разум, множество испуганных людей носились в темноте, натыкаясь друг на друга, плача и неистово крича, проклиная и молясь. Паника охватила даже самых храбрых и стойких.

   Варавва был там, где его оставила Юдифь. Холодный пот градом катился по его спине. Он ощущал не просто страх, а ужас. Неизгладимая вина лежала на всем человечестве, и она была причиной происходящего.

   Удалось ли Юдифи спастись, или она сорвалась в полыхающую расселину?

   Он громко позвал:

   - Юдифь!

   Ответа не было.

   Тогда он побрел наугад, надеясь, что возвращается туда, где страдал Праведник, умирающий вместо него, грешника Вараввы, Не пройдя и нескольких шагов, он споткнулся о лежащего на земле человека.

   - Осторожно, кто бы ты ни был - не поранься о мой меч! - предупредил глухой голос.

   - Как твое имя, друг? - спросил Варавва и услышал:

   - Центурион Петроний зовут меня.

   Варавва вздрогнул и с замиранием сердца спросил:

   - Скажи, Назарянин умер? Петроний ответил:

   - Пока меня не поразила молния, Он еще дышал и страдал, а теперь не знаю...

   Подняв к небу руки, Варавва робко произнес:

   - Где Ты, Умирающий вместо меня?

   И замер, надеясь услышать какой-нибудь звук, вселяющий надежду на то, что Распятый Праведник жив.

   Его слух уловил тихое рыдание, и ему показалось, что это плачет Пророк.

   - Откликнись, Святая израненная душа! - сказал бывший преступник, сердце которого рвалось от боли. Печальный вздох раздался в темноте.

   - Где Ты? - забеспокоился Варавва. - Я не могу найти Тебя! Мрак покрывает мир, и я, великий грешник, в нем потерян, но сердце мое рыдает вместе с Тобой!

   Он упал на колени, и слезы хлынули из его глаз.

   Дрожащая женская рука коснулась его ладони.

   - Тише! Успокойся и молись, страдающий грешник! Будь твои прегрешения многочисленны, как песчинки в пустыне, твои слезы их искупят! Не бойся! Мрак скоро исчезнет и засияет свет!

   - Если это так, - благодарно сказал Варавва невидимой собеседнице, - почему в твоем голосе слезы?

   - Я плачу над злом, причиненным Воплощению Величайшей Любви, - ответил кроткий, мелодичный голос, и Варавва догадался, кому он принадлежит.

   Рядом с Матерью Иисуса Варавва уже не чувствовал себя одиноким. Но горе терзало его сердце.

   Зачем ему жить? Он был изгоем в обществе! Вспоминая свои грехи, он ужаснулся количеству зла, гнездившемуся в нем. Слепая страсть к Юдифи казалась самым тяжким из всех его преступлений. Из-за нее он потерял честь и сделался извергом даже в собственных глазах. С того времени, когда его привели к Пилату, и до настоящей минуты прошла целая вечность, богатая событиями души и совести, которые в глазах Бога более значительны, чем истории государств! Народ освободил его, вора и мошенника; народ приветствовал его радостными криками... Но что значит восторг толпы перед сознанием бесконечной вины за свои грехи?! Свинцовым грузом висли они на бессмертном духе, рвущемся к совершенству.

   Стоя на коленях, Варавва молился о наступлении смерти - такая жизнь ему была не нужна.

   Вдруг ему почудился слабый свет. Медленно распространяясь вокруг величавой фигуры женщины с кротким лицом, обращенным в сторону невидимого креста, свет отвоевывал власть у тьмы. Расширяя свои владения, он достиг надписи "Иисус Назорей - Царь Иудейский" и озарил Божественный лик Распятого. Отвращение от греха мира, жалость и любовь ко всем его существам, неизменное желание все простить людям и дать надежду рая - все эти великие чувства отражались на бледных чертах Сына Божия, вознесенного на древо.

   Скоро целые потоки света хлынули на Голгофу, обнаружив странную картину. Все находящиеся на холме люди оказались на коленях перед распятым Христом, их лица были повернуты к Нему. Испуганные, беспокойные, отчаявшиеся, они все как один обратились к Единственному их Спасителю.

   Как только опасность миновала и смерть уже не казалась неизбежной, к недавно удрученным, поверженным в прах людям вернулось прежнее настроение. И вот вновь послышались крики, гомон.

   Варавва не принимал участия в ликовании. Он снова увидел Магдалину, в глубокой печали распростершуюся у подножия креста. Душа Вараввы затосковала от сравнения двух женщин. Юдифь Искариот - прекрасная, гордая аристократка, грешная, но скрывающая свои грехи, и раскаявшаяся блудница Мария Магдалина, не менее прекрасная, но убитая горем, презираемая людьми... Кто из них заслуживает более сурового приговора? Да и вправе ли люди, каждый из которых тоже не без греха, судить кого бы то ни было?

   Магдалина подняла заплаканные глаза и посмотрела на Варавву. Губы ее дрожали, словно на них трепетало какое-то невысказанное слово. Затем, пряча лицо под покрывалом, она пала ниц рядом с Матерью Иисуса.

   Безмерно скорбный, но ясный голос произнес:

   - Или, Или! лама савахфани? (Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил!)

   Любопытные взгляды жадно устремились к кресту.

   - Или, Или! лама савахфани? - послышалось вновь, и проникновенная мольба Сына Божия была подхвачена небом.

   Исчезнувшее солнце вновь запылало над Голгофой.

   - Илию зовет, - сказали в толпе. - Посмотрим, поможет ли он Ему!

   В ответ рассмеялись.

   Началась предсмертная агония Назорея. Божественная Чистота, Божественная Любовь завершила Свой земной путь. Беспорочное тело Христа охватила дрожь, дыхание стало прерывистым, лучистые глаза застыли на какой-то, казалось, одному Ему известной мысли.

   Петроний, оправившийся от удара молнии и занявший свой пост у креста Назорея, шепнул что-то стоящему рядом воину, и тот, насадив на копье смоченную уксусом губку, поднял ее к устам Божественного Страдальца.

   Но вмешался Анна. Выдвинувшись из толпы, коварный священник сказал со слащавой улыбкой:

   - Оставь, оставь! Илия придет спасти Его - Он же Сын Божий...

   В толпе захихикали.

   Петроний нахмурился и посмотрел на Анну с глубоким презрением.

   Освободившись от зловещих, черных туч, которые переместились к Иерусалиму и зависли над храмом Соломона, солнце ярко озарило Христа. С небес спустилось золотистое облако и, словно ангельскими крыльями, осенило крест. Бледный лик Спасителя мира сиял таинственным восторгом. Голос, торжественный и мелодичный, как райская музыка, произнес:

   - Отче, в руки Твои предаю Дух Мой!

   Лучистые глаза смотрели на людей с такой жалостью, с такой бесконечной любовью и тоской, что все замолчали, пораженные страхом и стыдом. Прощальный, долгий взгляд Бессмертного Бога, расстающегося со смертными! И последнее, завершающее слово:

   - Свершилось!

   Светлая голова в терновом венце тяжело упала на грудь... Смерть взяла свое. Все было кончено. Тот, Кто называл Себя Сыном Бога, умер. Золотистое крылатое облако, окружавшее крест, медленно таяло. Красный