Корелли Мари - Варавва

p;   Эзра улыбнулся и стал убирать пустые кубки.

   - Должно быть, вы правы, - добавил он немного спустя. - Хозяин не станет ругать щедрого постояльца... Но все же вы зря опасаетесь Мельхиора, его поведение всегда безупречно, он никому не делает вреда.

   - Откуда ты знаешь? - не унимался спорщик. - Имеющие превосходную репутацию очень часто оказываются чародеями и колдунами. Доказательством может служить грешный Пророк из Назарета. Разве у Него не лицо ангела? А Он проклял священный храм и уверял, что от его былого величия не останется и следа. За это одно Он достоин смерти. Назорей только глянул, и Пилат чуть не сошел с ума.

   - Да, да! Верно! - поддержали спорщика товарищи.

   Вспомнив о предстоящей казни, вся компания встала. В то время как посетители расплачивались с хозяином, шум на улице стал сильнее. Все невольно переглянулись и, поскорее закончив расчеты, выбежали из гостиницы. Огромная толпа запрудила главную улицу так, что торговцы, ведя нагруженных мулов, не могли расчистить себе проход и сворачивали на боковые улочки. Уже начиналась давка и паника. Громко плакали потерявшиеся дети, взвизгивали женщины. Впереди толпы вели Назорея в колючем венце. За Ним четыре человека несли большой крест, основание которого волочилось по земле - целиком поднять его на плечи им было не под силу.

   Голгофа - Лобное место, где казнили преступников, находилась недалеко от городской стены. Туда и направлялось шествие.

   Скоро к нему присоединились еще двое - Мельхиор и Варавва.

   Варавва был одет в тунику и плащ темно-пурпурового цвета с золотой каймой, борода и волосы приведены в порядок. В таком виде он совсем не походил на грязного полуголого разбойника, кем и был еще рано утром. Варавва не отходил от нового знакомого, боясь упустить его из виду. Но главной его заботой было видеть в толпе высокую белую фигуру осужденного Царя Иудеев.

   - Преступление - казнить невинного! - бормотал он.

   - Нет, не преступление, если народ желает этого! - возражал ему Мельхиор, и было трудно понять, с иронией или всерьез он говорит. - Убивать безгрешного - всегда наслаждение для грешника. Разве не ставят ловушки певчим птицам и не вонзают нож в горло молодой лани? Разве грубая рука не рубит под корень дерево и не гибнет цветок под ногой безжалостного прохожего? Все стремятся уничтожить красоту и чистоту! Беспорочным телом и ангельской душой обладает этот увенчанный шипами Властитель многих стран, а посмотри, сколько нас идет, чтобы увидеть, как Он умрет!

   Варавву озадачили слова "Властитель многих стран", и он шел, повторяя их в уме и стараясь понять.

   Многочисленная толпа вдруг остановилась. Огромный крест выскользнул из рук несших его людей, и они безуспешно суетились возле, пытаясь снова водрузить его на плечи. Но им это не удавалось, и они решили передохнуть. Один из них приметил в толпе огромного широкоплечего человека, удлиненный разрез глаз которого и одежда вызывали предположение, что он не принадлежит к народу Израиля.

   - Симон! Иди сюда! Помоги нам, Киринеянин!

   - В чем я могу помочь? Избавить Иерусалим от всех воров и мошенников? Но тогда город опустеет!

   В словах великана были независимость и даже дерзость. Но увидев светлый Лик Приговоренного, он уже другим, почтительным тоном спросил:

   - Кто этот Человек? Царский сын?

   - Ты, должно быть, сильно навеселе, если в опасном преступнике видишь царского сына, а нас называешь ворами и мошенниками, собака!

   - Пусть он несет крест Назорея! - послышалось из толпы.

   - Да, да! Пусть несет! Это подходящее наказание для глупого Киринеянина!

   Верзила Симон хотел расправиться с обидчиками по-своему и кулаками расчистить себе путь к отступлению, но вдруг встретил ясный взгляд Христа. И ноги сами понесли его к тому месту, где лежал крест.

   Его с радостью встретили усталые носильщики.

   - Пусть поработает твоя широкая спина, Симон! А где твои сыновья?

   - Дались вам мои сыновья! - пробурчал гигант.

   - Один пьянствует, а другой торчит у менялы, - ответил за Симона стоявший рядом маленький бродяга.

   - А ты болтаешь лишнее, - хотел дать тычка дерзкому мальчишке Симон, но передумал и ограничился наставлением:

   - На моей родине тебя бы высекли за то, что ты открываешь рот, когда тебя не спрашивают! В Киринее уважают старших!

   - Это ты-то старший! Ты - раб, покрытый грязью! Неси крест, да смотри не споткнись!

   Симон колебался: мальчишке все-таки стоит наподдать. Но как отнесется к этому толпа и стража? А главное, ему мешали это сделать печальные глаза Ведомого на смерть. Наверное, по велению этих глаз Симон не сопротивлялся, когда несколько человек с шутками и насмешками подняли огромный крест и возложили эту непомерную тяжесть на его плечи.

   - Хорошо ли тебе, великан из страны гор и моря? - кричала из толпы старуха, грозя своим сморщенным кулачком. - Будешь хвастаться своей Киринеей и силой, которую она тебе подарила? Мы еще услышим, как затрещат твои кости, киринейский разбойник, осмелившийся ругать детей Израиля!

   Симон не отвечал. Обхватив основание креста своими могучими руками, он нес на спине страшную тяжесть с удивительной легкостью.

   Римляне восхищались и завидовали этой геркулесовой силе.

   Центурион Петроний подошел к нему поближе и тихо, сострадающе спросил:

   - Ты сможешь донести крест до Голгофы?

   - С этой ношей я дойду до края свет, - грубый бас Симона дрожал от глубокой нежности. - Мне она кажется легкой, как тростинка.

   Петроний недоуменно посмотрел на него, но ничего не сказал. Толпа снова качнулась вперед, как волны неспокойного моря. Ее вел за Собой Человек с божественным лицом.

   Впереди была Голгофа.

  

   Солнце стояло в зените. Прямые лучи, острые, как иголки, доставали и жалили все живое. Природа притихла, словно умерла. И это затишье являло полную противоположность настроению толпы. С каждым шагом бешенство ее удесятирялось от жары и усталости.

   Солдаты часто останавливались у винных лавок, чтобы пополнить запас в своих фляжках, очень быстро пустеющих по такой жаре. Многие иудеи следовали их примеру, чтобы освежить горло, забитое пылью.

   Действие вина скоро стало заметно. Кое-кто приплясывал на ходу, слышались пьяные разговоры. Предложили выпить Симону, но он отказался, и тогда вино в ярости вылили на крест. Красные капли стекали с дерева, словно кровь.

   Изменчивая толпа совсем забыла про Варавву, освобождения которого еще недавно так рьяно требовала. А. может быть, его не узнавали - он был теперь роскошно одет. Но он находился среди них, в самой тесноте, и с печальной строгостью смотрел на полупьяные выходки, не теряя надежды увидеть дорогое лицо. Мелькиор насмешливо улыбнулся:

   - Ее здесь нет. Разве она может идти с чернью? Ее место рядом с самим Каиафой.

   - Какое ей дело до Каиафы? - угрюмо спросил Заравва.

   - Большое, - ответил Мельхиор. - Тебя не было целых полтора года - достаточный срок, чтобы случитесь многое! Ну ладно, не сердись! Твоя любимая образец всех добродетелей, пока...

   - Пока что? - спросил Варавва подозрительно.

   - Пока не доказано иное! Что она красива - это неоспоримо, а красота - единственное, что требуется мужчине в женщине... И я повторяю: ее брат предал Назорея!

   - Да, да... Ты говорил... - пробормотал смущенный Варавва. - Но я поражен... Иуда всегда был чистосердечным, открытым юношей!

   - Ты его хорошо знал? - спросил Мельхиор, пристально глядя на Варавву.

   - Не то чтобы хорошо, но все же... Мы вместе работали в доме купца Шадина, про которого я тебе рассказывал...

   Краска стыда залила темное лицо Вараввы. Мельхиор продолжал:

   - И чтобы угодить сестре твоего чистосердечного Иуды, ты украл у торговца золотом и жемчугами какую-то безделицу и был пойман! Достойный Варавва! Мне кажется, что именно из-за этой красавицы ты и совершил все свои преступления!

   Варавва тихо, как бы извиняясь, сказал:

   - Она так любит драгоценности!.. И я взял ожерелье из чистого жемчуга. Оно мне казалось символом ее девственности... Ему лучше быть на ее лебединой шее, чем в пыльных сундуках Шадина.

   - Да, веская причина, чтобы ограбить своего хозяина! И повод для своих преступлений ты находишь довольно легко. Габриас оклеветал твою красавицу, и ты ударом ножа заставил злой язык замолчать навсегда. По правде говоря, Юдифь Искариот - единственная причина всех твоих злоключений, а ты ее все еще любишь!

   - Если бы ты ее видел... - сказал Варавва мечтательно.

   - Я видел ее! - ответил Мельхиор спокойным тоном. - Она не против того, чтобы все на нее смотрели! Разве она не первая красавица в городе? Зачем же ей прятать свою красоту? Но прелести ее не вечны. Пусть она их демонстрирует, пока они не исчезли! Но из тебя она сделала вора и убийцу.

   Варавва не спорил, и Мельхиор продолжал:

   - Пожалуй, и бунт, в котором ты был замешан, тоже подготовлен ею...

   - Нет, нет! - возразил Варавва. - Она здесь не при чем... Мы все во власти жестокой тирании. Виноват не столько Рим, сколько местные власти. Нами правят священники и фарисеи, и они злоупотребляют своей силой! Бедные угнетены, обиженные не имеют никакой защиты! Я когда-то читал по-гречески и по-латыни, старался усвоить премудрости Египта; у меня хорошая память, я обучался красноречию, и мне легко увлечь толпу. Я наткнулся на нескольких недовольных... и сам не знаю, как это случилось... В каждом человеке живет стремление к свободе...

   - У вас скоро будет величайшая свобода! - сказал Мельхиор, и взгляд его странно потемнел. - Придет время, когда дети Израиля железной рукой будут управлять всем миром. Звон монеты даст им власть. И для тех, кто любит золото больше жизни, Дух в терновом венце жил на земле напрасно! Торжество иудеев еще впереди! Они долго были пленниками и рабами, зато в свою очередь возьмут пленных и победят великие государства. Даже твое имя, Варавва, послужит знаменем - ты будешь "Царем Иудеев", так как Тот, Кто идет впереди нас, - Царь более многочисленного народа, Царь бессмертных духов, на которых золото не имеет влияния!

   Варавва смотрел испуганно, не понимая того, что говорил Мельхиор, но чувствуя, что грозный голос предвещал что-то ужасное...

   - Про какой народ ты говоришь? - спросил он. - Про какой мир?

   - Не один мир, а бесконечное множество миров! Там, далеко над нами, - Мельхиор показал на небо, - синева скрывает их от наших глаз, но они существуют! Это не сон и не бред! Огромные сферы, бесконечные системы следуют по указанному пути. Они богаты мелодией, переполнены жизнью, озарены светом, и Человек, Который идет сегодня на смерть, знает все эти тайны!

   Испуганный Варавва еле выговорил:

   - Ты потерял рассудок!.. Или... тебе тоже было видение?! Странные мысли посещают меня с тех пор, как я увидел лицо Иисуса, а над Ним... Мельхиор, скажи, почему это преступление должно совершиться в Иудее? Может быть, есть надежда на Его спасение?

   - Спасение? - переспросил Мельхиор. - Ты хочешь спасти ягненка от волков, лань от тигров, веру - от священников? Ты смел и опрометчив! Назначенное должно исполниться!

   Он замолчал. Варавва шел рядом, тоже не говоря ни слова. Зато чернь, кричала и бесновалась.

   Мельхиор поднял голову, и в его глазах Варавва увидел все тот же странный янтарный блеск.

   - Как по-твоему, Иуда Искариот был человек простого нрава?

   - Он казался таким, когда я его знал, - рассеянно ответил Варавва, занятый своими мыслями. - Шадин ему очень доверял, Иуда был его библиотекарем... Юноша мечтал о реформах и улучшениях, ненавидел тиранию и презирал священников. Он посещал синагогу только в угоду отцу и в особенности для сестры, которую очень любил. Все это Иуда рассказал мне сам! И в один прекрасный день он внезапно и тайно покинул город и после того...

   - Ты украл у Шадина жемчуг для той, которую любишь, а потом убил клеветника, и за это тебя бросили в темницу и чуть не распяли! - договорил Мельхиор.

   Глаза Вараввы засверкали.

   - Я умер бы с восторгом, чтобы спасти Приговоренного сегодня!

   Строгое выражение лица Мельхиора смягчилось.

   - Хотя ты и преступник, но все же есть что-то благородное в твоей натуре, - сказал он. - Надеюсь, тебе это зачтется. А про Иуду я могу тебе кое-что рассказать. Внезапно покинув Иерусалим, он отправился к морю Галилейскому и там присоединился к ученикам Пророка из Назарета. Он странствовал вместе с Ним. Я сам его видел в Капернауме, и он всегда был рядом с Учителем. А здесь, в Иерусалиме, вчера ночью он передал Иисуса в руки стражи, и теперь навечно имя Иуда будет звучать как "предатель".

   - А Юдифь про это знает? - тревожась, спросил Варавва.

   Холодная улыбка промелькнула на губах Мельхиора.

   - Юдифь знает много, но не все! Она не видела брата со вчерашнего заката солнца.

   - Он бежал из города?

   Мельхиор как-то странно посмотрел на Варавву, потом ответил:

   - Да, бежал...

   - А остальные Его ученики? Где они?

   - Они тоже бежали... Что им оставалось делать? Бросить погибающего - это так по-человечески!

   - Все они трусы! - горячо воскликнул Варавва.

   - Нет! - поправил его Мельхиор. - Все они люди!

   И видя опечаленное лицо своего спутника, добавил:

   - Разве ты не знаешь, милейший Варавва, что все люди - трусы? Увлекался ли ты когда-нибудь философией? Если нет, то для чего читать латинские и греческие свитки и углубляться в учение египтян? Нет человека, который был бы героем постоянно, в больших и малых вещах - славные дела совершаются редко, в минуту сильного воодушевления. Вот ты - высокий, широкоплечий, сильный и кажешься храбрецом. И один кокетливый взгляд, чарующая улыбка могут тебя заставить украсть и даже убить! И потому ты - человек и тоже трус! Быть слишком гордым, чтобы воровать, слишком милосердным, чтобы поднять руку на другого - вот это было бы человеческим подвигом! Но люди - пигмеи. Они трясутся за свою жизнь. А что их жизнь? Ничтожная пылинка в солнечном луче - не больше! И выше этого люди не поднимутся, пока не узнают, как придать ценность своей жизни. Но это откроется немногим!

   Варавва удрученно вздохнул.

   - Тебе нравится повторять историю моих грехов, - сказал он. - Может быть, ты думаешь, что я не могу слишком часто слушать ее? Ты называешь меня трусом, но я не сержусь на тебя - ты иноземец, а я, несмотря на свободу, все-таки преступник... Кроме того, ты умен и обладаешь непонятной силой... Поэтому я лучше воздержусь от упреков. Но думаю, что еще не слишком поздно сделать свою жизнь осмысленной, и я этого достигну.

   - Конечно, - сказал Мельхиор. - Но это такое дело, в котором тебе никто не может ни помочь, ни помешать. Жизнь - талисман, но цель этого волшебного подарка ты должен понять сам!

   Движение толпы вдруг застопорилось.

   Опять раздались восклицания:

   - Он умрет прежде, чем Его успеют распять!

   - Он теряет сознание!

   - Если Он не может идти сам, обвяжите Его веревками и втащите на Голгофу!

   - Пусть Симон и Его несет вместе с крестом!

   - Поддержите Его, злодеи, - выделился из этого жестокого хора женский голос. - Или вы хотите, чтобы до цезаря дошло: иудеи - варвары?!

   Шум усиливался, возбужденная толпа бурлила, несколько человек упали, и их затоптали. Плакали дети, рыдали женщины - царила паника!

   - Вот удобный случай попытаться спасти Его! - прошептал Варавва в сильном волнении и сжал кулаки, готовясь к драке.

   Мельхиор удержал его.

   - Лучше попробуй сорвать солнце с неба, - сказал он сердито. - Успокойся, опрометчивый дурак! Ты не можешь спасти Того, для Которого смерть - божественное преисполнение жизнью! Попытаемся лучше протолкаться вперед, чтобы узнать причину остановки.

  

   С этими словами, крепко держа Варавву за руку, Мельхиор бросился в самую гущу толпы, которая раздвигалась перед ним словно по волшебству. Вскоре они вышли на сравнительно просторное место, откуда можно было наблюдать за происходящим. Остановка была вызвана тем обстоятельством, что внезапная мертвенная бледность Узника, Его плотно смеженные веки и неверный, спотыкающийся шаг навели охрану на мысль, что Он может умереть в дороге и лишить дарового зрелища накаленную до предела толпу. Чтобы этого не случилось, решили поддержать Его тающие силы. Петроний поднес свою фляжку к губам Страдальца. Почувствовав прикосновение металла, Он открыл Свои лучистые глаза и улыбнулся. Очарованна и нежность этой улыбки, бесконечное терпение и любовь, которые она выражала, озарили распалившихся, потных людей и подействовали на них как прохлада. Шум и крики прекратились, все невольно потянулись к светлому взгляду.

   Приговоренный ими к смерти не стал пить вино. Все той же чудной улыбкой выразив центуриону благодарность, Он продолжал вглядываться в лица тех, ради кого добровольно обрек Себя на страдания. И многие, поймав этот полный неземной любви взгляд, стали сочувствовать Ему. Послышались рыдания.

   - Еще пара таких остановок, и казнь, пожалуй, не состоится - народ отменит свой приговор, - недовольно пробурчал кто-то из конвоиров.

   - Молчи! - оборвал его Петроний гневно. - Разве ты не видишь, что Он изнемогает от усталости и боли. Пусть отдохнет!

   Но Тот, о Ком шла речь, уже пришел в себя. Легкие краски жизни опять покрыли Его лицо.

   Одна женщина с ребенком на руках подошла к Иисусу я, не обращая внимания на грозные взгляды стражников, дотронулась до Его одежд. Малыш дотянулся было к терновому венцу, но, уколовшись, стал перебирать золотистые волосы Узника. Бесконечная нежность, выразившаяся на лике Божественного Бессмертного, глубоко тронула сердце матери; сжимая дитя в своих объятиях, она громко зарыдала. Несколько женщин возобновили плач с такой истеричностью, что это вызвало недовольство окружающих мужчин.

   - Вот глупые гусыни! Как бы своим плачем они не остановили исполнение закона!

   Вдруг тихий, слабый голос прозвучал, как чудесная, грустная песня:

   - Дочери Иерусалима! Не плачьте обо Мне, а плачьте о себе и детях ваших! Ибо приходят дни, в которые скажут: "Блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы не питавшие". Тогда горам скажут: "Падите на нас" и холмам: "Покройте нас".

   Мелодичный голос задрожал, лучистые глаза Пленного Царя наполнились жалостью, но Он продолжал:

   - Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?

   Женщины смотрели на Него недоумевая и, хотя не поняли Его слов, успокоились. Последняя фраза Иисуса, казалось, особенно смутила их. Они не могли постичь, что под зеленеющим деревом Он подразумевал весь мир, что Он предвидел только одно горе - от неверия и непослушания людей.

   Без веры, без любви этот мир будет похожим на высохшую шелуху и, как звездная пыль в мировом пространстве, улетучится, не исполнив воли своего Создателя. Но большая часть людей не имеет ни времени, ни желания думать об этом. Есть время пить и есть; время, чтобы красть и лгать; время убивать и унижать человеческое достоинство... Но нет времени остановиться и подумать, что, несмотря на то, что мы суетимся на этой планете, она принадлежит не нам, а Богу, и если Он только пожелает, она в мгновение ока исчезнет без следа, а память о ней останется только лишь потому, что на Земле Божественный Христос родился и умер, этим освятив - ее.

   Никто из народа Израиля в то знаменательное утро не мог понять чуда и таинственности, которые исходили от Божественного Человека, с таким спокойным величием идущего между ними. Они знали только одно:

   Узник, обладающий удивительной физической красотой, приговорен к смертной казни за новое учение и богохульство.

   Видя, что Иисус способен передвигаться, охрана снова заторопилась в путь. Грубо оттолкнув женщину и ее дитя от Приговоренного, стражники повели Его вперед, к Голгофе. Через несколько минут, гора хорошо просматривалась вдали, и, едва завидев цель, к которой так стремилась, толпа подняла оглушительный радостный крик.

   Симон Киринеянин был опечален тем, что блаженный путь подходил к концу, ему не хотелось расставаться с состоянием чудесного забытья: не ощущая тяжести взваленной на него ноши, он словно парил в воздухе. Идущие рядом издевались над силачом, пытаясь рассердить его грубыми шутками, но он не отвечал на оскорбления, боясь, что произнесенные им слова уничтожат то умиленное состояние, в котором он находился, заглушат витающую над ним чудесную музыку.

   Когда показалась Голгофа, Симон вдруг почувствовал усталость. Приближалось время, когда он должен сложить со своих плеч эту сладостную ношу - крест Божественного Человека, и снова взвалить на себя тягостное бремя житейских горестей и страданий!

   Хорошо бы умереть рядом с Тем, Кто, как солнце, блистающее в вышине, излучал такой яркий внутренний свет. Голгофа представлялась Симону естественным завершением всей его нелегкой жизни. Грубый, темный человек не мог анализировать свои новые чувства и ощущения, но понимал, что какая-то разительная перемена произошла в нем с того момента, как он поднял крест Иисуса Назарянина.

   Когда толпа была уже совсем рядом с местом казни, из других городских ворот вылетела группа всадников и, как вихрь, поднялась на Голгофский холм. Это римская знать, находящаяся в Иерусалиме по своим делам, решила поразвлечься, глядя на казнь презренных иудеев. Верхом на мулах поднялось на Голгофу местное высшее общество. Несколько позже из сада, начинавшегося по другую сторону холма, вышли несколько богато одетых женщин и тоже направились к месту казни, громко и весело переговариваясь между собой.

   Одна из них, самая высокая, гибкая, со смелыми телодвижениями, казалась особенно вызывающей. Голова и плечи ее были покрыты огненно-красным плащом.

   - Вот она, - шепнул Мельхиор, хватая за руку Варавву. - Этот маковый цветочек и сводит тебя с ума! Вот твоя ценительница краденого жемчуга, невиннейшая и чистейшая дева Иудеи - Юдифь Искариот

   Варавва рванулся туда, где полыхал красный плащ, но цепкая рука не пускала его.

   - Клянусь своей душой, я убью тебя! - бешено закричал Варавва.

   Но рука Мельхиора, на вид такая изящная, обладала недюжинной силой и не дрогнула, а искрящиеся, холодные глаза смотрели с нескрываемым презрением.

   - Ты хочешь убить меня, - сказал он, - и клянешься своей душой? Не клянись душой, приятель, - как это ни странно, но она у тебя есть, и береги ее! Ты думаешь, меня убить так же легко, как фарисея? Ошибаешься! Сталь твоего ножа растает в моем теле, твои руки отнимутся, если ты дерзнешь их на меня поднять. Опомнись и не пренебрегай моим расположением - оно тебе очень пригодится!

   Теперь Варавва посмотрел на него с досадой, ледяная тяжесть легла на его сердце: он сам в минутном порыве отдал себя во власть этого незнакомца, который совершенно парализовал его волю.

   Он перестал бороться и только бросил тоскующий взгляд в сторону красного пятна, которое все выше поднималось по склону холма.

   - Ты не знаешь, - пробормотал он, - как долго я мечтал увидеть ее!

   - Мечта твоя сбудется! - уверенно ответил Мельхиор. - Но сделай по крайней мере хотя бы вид, что ты мужчина! Да и не забудь, что ты пришел сюда, чтобы увидеть смерть, и такую, которая выше земной любви!

   Варавва горестно вздохнул и опустил голову. Сильные, четкие черты его лица были искажены страстью, но странная власть, которую имел над ним его спутник, была неодолима.

   Зорко следивший за Вараввой, Мельхиор позвал:

   - Идем! Он уже входит на Голгофу! Ты увидишь, как будет умирать мир и как померкнет солнце! Ты услышишь голос Всевышнего, возмущающегося убийством Божественного в Человеке!

  

   Удрученный и дрожащий, Варавва следовал за своим новым другом.

   Внутренний голос убеждал его в неоспоримой правоте слов Мельхиора. Но почему этот таинственный иностранец знал так много?

   Он поднимался в гору с сердцем грустным, почти отчаявшимся. Он чувствовал, что должно свершиться что-то ужасное и на детей Израиля со страшной силой падет проклятие, которое они на себя навлекли. Даже Сам Бог не может отменить судьбу человека или народа, выбранную ими по своей воле.

   Иссохшаяся земля потрескивала под ногами людей, будто горела.

   Было почти три часа дня, и солнце беспощадно жгучими лучами опаляло гору, напоминающую огромный муравейник с роящимися пчелами - людьми. Невысокий Голгофский холм, подняться на который в прохладу было так легко, сейчас многим казался труднодоступным.

   Наконец преодолев подъем, Мельхиор и Варавва увидели, как несколько женщин сгрудились возле одной из своих подруг, бывшей в обмороке. Подумав, что это Юдифь, Варавва кинулся вперед. Мельхиор его не останавливал.

   Но Варавве пришлось разочароваться - там были только бедно одетые, горько плачущие женщины. Лишь одна из них выглядела знатной, и, хотя лицо ее скрывал капюшон, ясно было, что это не Юдифь - плащ на ней был не красный, и вся фигура ее выражала глубокую скорбь, чувство, не знакомое Юдифи.

   Потерявшая сознание выглядела беднее всех подруг - на ней было грубое платье из серого полотна. Поражала ее тихая, трогательная красота. Роскошные волосы рассыпались по плечам и густыми золотистыми волнами обрамляли лицо, черты которого были нежны и округлы, как у ребенка. Темные ресницы зеленых глаз отбрасывали тень на бархатистые щеки.

   - Что с ней? - участливо спросил Варавва. Женщины, посмотрев на него, ничего не ответили. Варавва вернулся к Мельхиору.

   - Там - девушка чудной красоты. Она в обмороке. Нельзя ли помочь ей? - сказал он.

   - Эта златокудрая красавица - городская блудница, Мария Магдалина.

   Варавва вздрогнул, как ужаленный, брови его нахмурились.

   - Мария Магдалина, - растерянно бормотал он. - Я много про нее слышал! Сам я не бросил бы в нее камня, но все же... если я сегодня увижу Юдифь...

   - Ты не хочешь оскверниться, мой добрый Варавва! - прервал его Мельхиор. - Как я тебя понимаю! Твоя Юдифь невинная голубка, а Мария грешница!.. Так оставь ее там, где она лежит. Только знай, что та, которую ты, убийца, презираешь, раскаялась и прощена Тем, Кто сейчас умрет. Но что тебе до этого! Его распнут, а ты будешь жить... О, чудный мир, творящий правосудие!

   Варавву жег стыд.

   - Если она раскаялась, то почему бы тебе не подойти к ней?

   - Почему? - повторил Мельхиор задумчиво. - Если бы я сказал об этом, ты узнал бы то, чего пока не можешь понять. Могу сказать тебе только одно - среди этих женщин есть та, к которой я не смею подойти. Место, куда ступает ее нога, становится священным...

   Варавва окинул женщин беспокойным взглядом, пытаясь понять, о ком говорил Мельхиор, и увидел, что Магдалина очнулась и хотя слабо, но стояла на ногах, поддерживаемая подругами. Варавва снова изумился великолепию ее волос, золотом сверкающих в лучах солнца.

   Вдруг раздался душераздирающий вопль. А через мгновение - новый, с такой же страшной, звериной силой,

   Варавва посмотрел на своего спутника.

   - Это первое ощущение той боли, которую ты сегодня мог бы испытать, - сказал Мельхиор. - Это пригвождают к кресту двух воров.

   Ближе к эпицентру событий толпа стояла глухой, каменной стеной, но вдвоем с Мельхиором Варавва легко проходил сквозь нее, и вот перед ним развернулась сцена страшной казни.

   По указанию Каиафы два разбойника должны быть распяты раньше Назорея. Сделано это коварным священником для того, чтобы устрашить Иисуса, заставив сначала быть свидетелем их мучений.

   Но ни тени страха не было на Божественном лике. Иисус стоял прямо, как повелитель множества миров, сознающий Свою силу. Высокая Фигура в белых ризах резко выделялась на фоне пылающего неба и привлекала к Себе весь ослепительный блеск, все великолепие солнечных лучей. Каждый шип тернового венца сверкал, как бриллиант. Чудный лик выражал бессмертную красоту. Ноги Его легко касались раскаленной земли; весь Он казался белым облаком, спустившимся с небес. Земля, небо, солнце были частицами Его. Произнеси Он слово - одно повелительное слово, от него содрогнулась бы вселенная. Но Он продолжал молчать, и только глаза Его говорили: "Я пришел, чтобы поднять завесу смерти, которой все боятся. Я пройду через пытки и страдания, чтобы подбодрить слабое человечество! И Я приму смерть как человек, чтобы доказать: умирая на кресте, человек воскресает для новой, вечной жизни!"

   Еще более страшные вопли неслись с лежащих на земле крестов, на которых корчились распинаемые разбойники. Глянув в ту сторону, Варавва не смог сдержать удивленного возгласа:

   - Ганан!

   Несчастный смотрел на него волком. Лицо, искаженное болью, выражало теперь еще страшную, злобную зависть.

   - Ты, Варавва?! Ты свободен, собака! А меня распинают, и по твоей вине - ты подбил меня на преступление!.. Правосудия! Я требую правосудия! Ты должен быть на моем месте, а не глазеть на мои мучения, стоя рядом с приличными людьми!

   Привязав руки разбойника к поперечине креста, палачи принялись вбивать огромные гвозди в ладони. Ганан неистово завопил, кровь хлынула у него из горла, лицо побагровело.

   - Трусливый шакал, - засмеялись воины. - Римлянин не стал бы так кричать. Умри мужественно! А Варавву оставь в покое - он прощен и освобожден по закону!

   - Прощен... - забормотал Ганан. - Будьте же прокляты адом ты и твоя распутная...

   Он не успел договорить - крест подняли и поставили в заранее приготовленную яму. Распятый испытывал невыразимые муки и силился оторвать от креста ладони. Кровь сгустилась и потемнела на его распухших руках. Похолодев, Варавва отвернулся.

   - Все так страдают на кресте? - с дрожью в голосе спросил он своего покровителя.

   - Да, все сотворенные из глины, - холодно ответил Мельхиор и посмотрел на мучившегося преступника так, словно изучал его. - Он мог быть счастлив, но не захотел. Он сам виноват в том, что происходит сейчас.

   - А что ты скажешь про Назорея?

   - То же самое, - ответил Мельхиор, но голос его звучал мягко. - Он Сам избрал этот путь, и Ему за то слава во веки веков! Время - Его рабыня, судьба - Его подножие, а Его крест - спасение человечества!

   - Если ты так думаешь, - пробормотал растерянный Варавва, - то разве не лучше было бы поговорить с Ним, пока Он жив, попросить Его благословения...

   - Его благословение предназначено не для меня одного, а для всех, - сказал Мельхиор торжественно. - Я с Ним говорил давно... Но теперь время бодрствовать и молиться...

   Между тем палачи хлопотали возле второго распинаемого. Он не сопротивлялся и не кричал, лишь когда в ноги вонзились огромные гвозди, застонал от безумной боли, но почти сверхъестественным усилием превозмог себя и только прерывисто дышал. Его глаза смотрели на Назорея, и это помогало ему переносить боль.

   Когда рядом с первым вознесся второй крест, толпа заколыхалась - пролог окончен, и скоро начнется главное действие захватывающей драмы. Разглядывая нетерпеливые лица, жаждущие увидеть смерть Того, Кто называл Себя Сыном Бога, Варавва словно обжегся об ослепительную красоту женщины, одетой в плащ цвета красного золота. Как мотылек, полетел он к этому яркому, опасному пламени, к этой зловещей красоте:

   - Юдифь!

  

   Та, которую он назвал по имени, гордо повернулась и вопросительно посмотрела в его сторону. Поразительная ее красота приковала Варавву к месту, как в былые времена.

   Юдифь была воплощением той редкой женской красоты, которая во все времена покоряла мужчин, отнимая у них рассудок и разжигая страсть. Она сознавала свою силу, которой могла безнаказанно мучить многочисленные жертвы своего непобедимого очарования.

   По рождению и воспитанию Юдифь Искариот была дочерью одного из самых строгих и уважаемых фарисеев - и должна была бы быть скромнейшей из дев Иудеи, но природа взяла верх над воспитанием. Она дала ей много из того, что ценится людьми больше чистоты души. Природа бросила яркий свет солнечного заката в бронзовый оттенок ее волос, сплавила вместе темноту ночи и блеск звезд для ее глаз, выжала сок из граната для ее губ, нанесла розоватую белизну миндальных цветов на ее щеки.

   Не было ничего удивительного в том, что красота Юдифи подчиняла всех, кто к ней приближался - даже строгий отец исполнял все ее причуды. Как же мог влюбленный Варавва не унижаться, как самый последний жалкий раб? Побитая собака, наказанный ребенок и те обладали большей волей, чем Варавва в ту минуту, когда взгляд красавицы безучастно скользнул по нему.

   - Юдифь! - воскликнул он пылко и снова встретил равнодушие темных глаз, холодных, как дно морское.

   - Юдифь! Ты не узнаешь меня?! Я Варавва.

   Капризные губки слегка раскрылись, насмешливая тень промелькнула по лицу, оставляя ямочки возле самого рта и приподнимая углы тонких, словно нарисованных бровей. Юдифь рассмеялась - беззаботно, раскатисто.

   - Ты Варавва? Это невозможно! Каких-нибудь два часа назад я видела его стоящим перед синедрионом - полуголого и грязного оборванца!

   И она снова залилась серебристым смехом. Глаза ее смотрели презрительно. Но Варавва немного пришел в себя и встретил насмешливый взгляд с грустью: восторг и пыл его исчезли, когда он снова заговорил.

   - Я Варавва, и ты, Юдифь, это знаешь... Разве я страдал не из-за тебя?

   Она вскинула на него гневный взгляд.

   - Как смеешь ты говорить мне такое? Какое дело дочери Искариота до низкого преступника?

   - Юдифь, - опять не выдержал Варавва, он побледнел, глаза выражали глубокое отчаяние. - Сжалься! Вспомни былые дни!

   Повернувшись к своим служанкам, тщеславная красавица громко сказала:

   - Помните, как этот человек проходил мимо колодца, где мы отдыхали, и перебирал с нами городские сплетни вместо того, чтобы заняться делом. Однажды, помнится, он связал мне гамак и повесил между смоковницами... Вот, кажется, и все, что он для меня сделал... Но свалившаяся на его бедную голову свобода помутила его разум... Разодетый, как павлин, и с таким смиренным видом он бы хорошо смотрелся на кресте...

   Служанки рассмеялись, чтобы угодить госпоже, но не все - некоторые жалели Варавву и смотрели на него с сочувствием.

   Слушая жестокие слова безжалостной красавицы, он продолжал пытливо и грустно смотреть ей в глаза. Румянец на щеках Юдифи разгорелся, ее, видимо, смутил пристальный взгляд Вараввы.

   Видя это замешательство, Варавва взял Юдифь за руку и снова заговорил.

   - Ты не можешь понять той тоски, которую я пережил вдали от тебя! Я преступил закон из-за тебя, как бы ты это ни отрицала! Издевайся надо мной, но все же ты не можешь запретить мне безумно тебя любить! Убей меня, если это тебе доставит наслаждение, убей вот этой драгоценной игрушкой, что висит у тебя на поясе. Я умру счастливым у твоих ног...

   Красавица слушала, и тщеславная улыбка расцветала на ее лице. Варавва все еще держал ее руку, и Юдифь не сопротивлялась. Другой рукой она нашарила кинжал - игрушку, маленькое лезвие которой было достаточно крепким и острым, чтобы убить.

   Вынув миниатюрное оружие из ножен, осыпанных дорогими камнями, Юдифь торжествующе подняла его. Варавва не отступил и ни на секунду не отвел восхищенного взгляда от надменной красавицы.

   Капризная, удовлетворенная улыбка плясала на ее губах. Юдифь засмеялась - неудержимо, весело и вложила лезвие обратно в ножны.

   - Я дарю тебе жизнь! - сказала она с царской снисходительностью. - Для торжества смерти сегодня достаточно лукавого Назарянина и двух подлых разбойников. Но пусти же мою руку - мне больно!

   Тонкие брови красавицы сдвинулись. Варавва смущенно смотрел на красные пятна, оставленные его пальцами на белой руке Юдифи.

   - Габриас поцеловал бы эту ручку, - сказала она улыбаясь.

   Лучше бы земля разверзлась под ногами или молния поразила Варавву! Габриас, этот гадкий, лживый фарисей, которого он убил и за это долго страдал в темнице, опять стоит между ним и любимой! Варавву охватило такое бешенство, что он посмотрел на Юдифь с искаженным злобой лицом и сверкающими глазами.

   Но тут толпа снова зашевелилась, стремясь поближе протиснуться к тому месту, где шли приготовления к казни Назорея; и пока охрана наводила порядок, несколько богато одетых людей подошли к Юдифи. Среди них был и Каиафа. Его длинное лицо еще больше вытянулось, когда он увидел Варавву.

   - Что ты тут делаешь, убийца? - прошипел он яростно. - Разве я не предупреждал тебя?! Пошел прочь! Дарованная тебе свобода не очистила тебя от преступления, ты не смеешь подходить к людям именитым и праведным! Убирайся, не то я прокляну тебя, как прокаженного!

   Варавва встретил угрозы спокойно.

   - Почему только лицемерам дано блаженствовать в обществе Юдифи Искариот? Кажется, я начинаю понимать, кем я обманут! Я читаю твои мысли, кровожадный Каиафа! Ты, а не Иуда - виновник казни Назарянина. А значит, месть ждет тебя...

   Он говорил, весь дрожа, почти не сознавая смысла сказанного.

   - Он тоже сделался пророком! - насмешливо сказала Юдифь. - Распни и его.

   Толпа опять рванулась, чтобы продвинуться вперед хотя бы на шаг, и снова была остановлена солдатами. Варавве пришлось отстаивать свое право на место, которое он занимал на земле в этот момент. Неожиданно пред ним предстал Мельхиор.

   - Бедный, безрассудный грешник! - сказал он ласково. - Вот первый удар твоему доверчивому сердцу! Первое разочарование! Но забудь про свою боль. Пусть мир и его пути не тревожат тебя. Если твоя душа жаждет любви, пойдем - ты увидишь ее распятой со всей своей славой, чтобы удовлетворить ненависть, пожирающую человечество!

   Голос Мельхиора задрожал. Варавва, потрясенный своими личными обидами, покорился. Он только поднял на своего друга глаза, полные тоски.

   - Скажи, если знаешь, - сказал он хрипло, - она мне изменила? Нет! Лучше молчи. Я хочу умереть, не потеряв веру в нее.

   Но Мельхиор не отвечал, он был занят тем, что тащил Варавву сквозь толпу как раз к тому месту, где уже хрипели распятые на своих крестах оба разбойника, а солдаты, окружив высокую фигуру На зоре я, срывали с Него одежды.

   - Пилат сошел с ума, - сказал один из воинов другому, раскручивая пергаментный свиток. - Смотри, какую он сделал надпись для креста Галилейского Пророка.

   И, развернув пергамент, он стал читать слова, написанные на латыни, на греческом и на арамейском: "Иисус Назорей - Царь Иудейский".

   - Надпись как надпись, - равнодушно ответил солдат.