Киплинг Джозеф Редьярд - Ким

очень ограничены, и взволнованный, приведенный в ярость Ким решил держаться приписанной ему роли. Придя в себя, он начал придумывать чрезвычайно правдоподобный рассказ о своих отношениях с одним из поварят, в то же время зорко поглядывая на руку капеллана. Улучив удобную минуту, он нырнул к двери, но длинная рука схватила его за горло и, не разорвав шнуров амулета, зажала сам амулет.

  

  - Дай его мне! О, дай мне! Сломался он? Отдай мне бумаги!

  

  Эти слова были сказаны на английском языке тем металлическим, скрипучим говором, которым говорят туземцы. Священник подскочил к Киму.

  

  - Ладанка! - сказал он, открывая руку. - Какой-нибудь языческий талисман. Но ты говоришь по-английски? Мальчиков, которые крадут, бьют. Ты знаешь это?

  

  - Не знаю, я не крал. - Ким скакал в отчаянии, как собака при виде поднятой палки. - О, дай мне! Это мой талисман! Не кради его у меня!

  

  Капеллан, не обращая внимания на его слова, подошел к двери палатки и громко крикнул. Появился довольно толстый, наголо бритый человек.

  

  - Мне нужен ваш совет, отец Виктор, - сказал Беннет. - Я нашел этого мальчика в потемках у палатки столовой. Я наказал бы его и отпустил, так как считаю его вором. Но, оказывается, он говорит по-английски и дорожит каким-то талисманом, висящим у него на шее. Я подумал, что вы можете помочь мне.

  

  Между Беннетом и римско-католическим капелланом ирландской части полка лежала, как он думал, непроходимая пропасть, но замечательно, что когда англиканской церкви приходилось иметь дело с проблемами человеческих отношений, она очень часто призывала римскую. Официальное отвращение Беннета к "Красной женщине" {Католическая церковь} и ее обычаям могло сравниться только с его личным уважением к отцу Виктору.

  

  - Вор, говорящий по-английски? Посмотрим его талисман. Нет, это не ладонка, Беннет. - Он протянул руку.

  

  - Но имеем ли мы право открыть его? Вздуть его...

  

  - Я не крал! - возразил Ким. - Вы меня совсем избили. Отдайте мой талисман, и я уйду.

  

  - Не спеши, сначала мы посмотрим, - сказал отец Виктор. Он развернул не торопясь пергамент с надписью "ne varietur" бледного Кимбалля О'Хары, его свидетельство об отставке и свидетельство о крещении Кима. На последнем О'Хара - воображая, что он страшно много делает для мальчика, множество раз нацарапал: "Присмотрите за мальчиком. Пожалуйста, присмотрите за мальчиком" - и написал свою фамилию и номер полка.

  

  - О, силы тьмы! - сказал отец Виктор, передавая все бумаги мистеру Беннету. - Ты знаешь, что это такое?

  

  - Да, - сказал Ким. - Это мое, и я хочу уйти.

  

  - Я не вполне понимаю, - сказал мистер Беннет. - Вероятно, он принес эти бумаги с какой-нибудь целью. Может быть, это ловкая проделка, чтобы получить побольше подаяния?

  

  - Ну, я никогда не видел нищего, который имел бы так мало желания остаться среди предполагаемых милостивцев. Тут есть какая-то странная тайна. Вы верите в Провидение, Беннет?

  

  - Надеюсь!

  

  - Ну а я верю в чудеса, так что это выходит одно и то же. Силы тьмы! Кимбалль О'Хара! И его сын! Но мальчик туземец, а я сам венчал Кимбалля с Анной Шотт. Как давно у тебя эти бумаги, мальчик?

  

  - С тех пор как я был еще совсем маленьким.

  

  Отец Виктор быстро подошел и отвернул край его верхней одежды.

  

  - Видите, Беннет, он не очень черен. Как твое имя?

  

  - Ким.

  

  - А может быть, Кимбалль?

  

  - Может быть. Отпустите вы меня?

  

  - А дальше?

  

  - Меня называют Ким Ришти-ке, т. е. Ким из Ришти.

  

  - Что значит Ришти?

  

  - Айришти - это был полк моего отца.

  

  - О, понимаю - ирландский.

  

  - Да. Так говорил мне мой отец. Мой отец, он жил...

  

  - Жил где?

  

  - Жил. Конечно, он умер - убрался от нас.

  

  - О! Вот как вы относитесь к смерти!

  

  Беннет перебил его:

  

  - Возможно, что я был несправедлив к мальчику. Он, конечно, белый, хотя, очевидно, заброшенный. Я думаю, я сильно помял его. Дать разве ему виски...

  

  - Дайте ему стакан хереса, и пусть он присядет на корточки. Ну, Ким, - продолжал отец Виктор, - никто не обидит тебя. Выпей-ка вот это и расскажи о себе правду, если ничего не имеешь против.

  

  Ким закашлялся немного, ставя пустой стакан, и задумался. Нужно было быть осторожным. Мальчиков, бродящих вокруг лагеря, обыкновенно секут и прогоняют. Но его не высекли. Амулет, видимо, служит на пользу ему. Оказалось, что гороскоп в Умбалле и немногие слова, которые он запомнил из несвязной болтовни отца, совпадали между собой самым чудесным образом. Иначе почему бы толстый патер был так поражен, а худой дал ему стакан горячего желтого вина?

  

  - Мой отец, он умер в городе Лагоре, когда я был еще маленький. Женщина, - она держала лавку "Кабарри", близ того места, где наемные экипажи. - Ким начал говорить, словно нырнув в воду, неуверенный, насколько правда может быть полезной.

  

  - Твоя мать?

  

  - Нет, - с жестом отвращения. - Она убралась, когда я родился. Мой отец, он достал эти бумаги из Джаду-Гер... Как вы называете это? - (Беннет утвердительно кивнул головой.) - Потому что он был на хорошем месте. Так, что ли, вы это называете? - (Беннет снова кивнул головой.) - Мой отец рассказывал мне это. Он говорил, а также и брамин, который сделал рисунок на песке в Умбалле два дня тому назад, он сказал, что я найду Красного Быка на зеленом поле, и что бык поможет мне.

  

  - Феноменальный лгунишка, - пробормотал Беннет.

  

  - Силы тьмы, что за страна! - пробормотал отец Виктор. - Продолжай, Ким.

  

  - Я не крал. К тому же теперь я ученик очень святого человека. Он сидит вблизи. Мы увидели двух людей с флагами, которые готовили все. Так всегда бывает во сне или при пророчестве. Поэтому я узнал, что все вышло, как предсказано. Я видел Красного Быка на зеленом поле, а мой отец, он говорил: "Девятьсот дьяволов и полковник на коне будут смотреть за тобой после того, как ты найдешь Красного Быка!" Я не знал, что делать, когда увидел Быка, но я ушел и пришел снова, когда стало темно. Мне хотелось еще раз повидать Быка, и я увидел Быка опять с сахибами, молящимися ему. Я думаю, Бык поможет мне. Святой человек также сказал это. Он сидит вблизи. Вы не обидите его, если я кликну его? Он очень святой. Он может засвидетельствовать все, что я говорю, и он знает, что я не вор.

  

  - "Офицеры, молящиеся быку"! Как вы думаете, что это значит? - сказал Беннет. - "Ученик святого человека"! Уж не сумасшедший ли этот мальчик?

  

  - Наверно, это сын О'Хары. Сын О'Хары в союзе со всеми силами тьмы. Его отец мог бы проделать то же самое, когда бывал пьян. Лучше пригласим этого святого человека. Он может знать что-нибудь.

  

  - Он ничего не знает, - сказал Ким. - Я покажу его вам, если вы пойдете со мною. Он мой учитель. После этого мы можем уйти.

  

  - Силы тьмы! - только и мог проговорить отец Виктор, когда Беннет пошел с Кимом, крепко держа мальчика за плечо.

  

  Они нашли ламу на том месте, где он сел, когда ушел Ким.

  

  - Мои поиски кончились, - крикнул Ким на местном наречии. - Я нашел Быка, но Бог знает, что будет дальше. Они не обидят тебя. Иди в палатку толстого священника вместе с этим худым и увидишь конец. Все так необыкновенно. Но они не умеют говорить по-индусски. Они просто небитые ослы.

  

  - Тогда нехорошо смеяться над их невежеством, - возразил лама. - Я доволен, если ты рад, ученик мой.

  

  Величественно, без тени подозрения, он вошел в маленькую палатку, приветствовал священников, как человек духовного звания, и сел у открытой жаровни с углями. От желтой материи палатки, отражавшей свет лампы, лицо его казалось красно-золотым.

  

  Беннет взглянул на него с полным безучастием человека, исповедующего религию, которая подводит девять десятых обитателей мира под общее название "язычник".

  

  - А каков конец твоих поисков? Какой дар принес тебе Красный Бык? - обратился лама к Киму.

  

  - Он говорит: "Что будете вы делать?" - (Ким, в своих видах, принял на себя обязанность переводчика.)

  

  Беннет со смущением смотрел на отца Виктора.

  

  - Не понимаю, какое отношение имеет к мальчику этот факир, который или обманут им, или его сообщник, - начал Беннет. - Мы не можем позволить, чтобы английский мальчик... Если предположим, что он сын масона, то чем скорее он отправится в масонский сиротский приют, тем лучше.

  

  - А! Таково ваше мнение, как секретаря полковой Ложи, - сказал отец Виктор, - но мы можем сказать старику, что мы собираемся делать. Он не похож на негодяя.

  

  - Мой опыт говорит мне, что никогда нельзя понять душу обитателей Востока. Ну, Кимбалль, я хочу, чтобы ты передал этому человеку то, что я буду говорить, - слово в слово.

  

  Ким, уловив значение нескольких фраз, начал так:

  

  - Служитель Божий, тощий дуралей, похожий на верблюда, говорит, что я сын сахиба.

  

  - Каким образом?

  

  - Это правда. Я знал это с самого рождения, но он открыл это только тогда, когда снял амулет с моей шеи и прочел все бумаги. Он думает, что сахиб всегда остается сахибом, и оба они намереваются оставить меня в этом полку или послать в "мадрисса" (школу). Это пробовали сделать и прежде, но я всегда избегал этого. Толстый дурак одного мнения, а похожий на верблюда - другого. Но это ничего на значит. Я могу провести здесь одну-другую ночь. Это случалось и прежде. Потом я убегу и вернусь к тебе.

  

  - Но скажи им, что ты мой ученик. Скажи им, как ты явился мне, когда я ослабел и смутился. Расскажи им о наших поисках, и они, наверно, отпустят тебя.

  

  - Я уже сказал им. Они смеются и говорят о полиции.

  

  - Что ты говоришь? - спросил мистер Беннет.

  

  - Он говорит только, что, если вы не пустите меня, это помешает его делу - его безотлагательным делам. - Последние слова были воспоминанием о разговоре с одним клерком, но вызвали только улыбку, что смутило Кима. - А если бы вы знали, в чем состоит его дело, то не вмешивались бы с такой дурацкой поспешностью.

  

  - Что же это за дело? - не без чувства сказал отец Виктор, наблюдая за лицом ламы.

  

  - Есть река в этой стране, которую он очень хочет найти. Она появилась там, где упала стрела. - Ким нетерпеливо топнул, с трудом переводя в уме местное наречие на свой неуклюжий английский язык. - О, знаете, она была сотворена нашим Господом Богом Буддой, и если омыться в ее водах, то отмоешься от всех грехов и станешь бел, как хлопковая бумага (Ким в свое время слышал речи миссионеров). Я его ученик, и мы должны найти эту реку. Она так драгоценна для нас.

  

  - Скажи еще раз, - сказал Беннет.

  

  Ким повиновался, повторив рассказ с большими преувеличениями.

  

  - Но это грубое кощунство! - вскрикнул представитель англиканской церкви.

  

  - Тс! Тс! - сочувственно проговорил отец Виктор. - Много бы я дал, чтобы уметь говорить на местном наречии. Река, омывающая грехи! А как давно вы ищете ее?

  

  - О, много дней. Теперь мы хотим идти опять искать ее. Ее здесь нет, как видите.

  

  - Я вижу, - серьезно сказал отец Виктор. - Но ты не можешь идти с этим старым человеком. Другое дело, если бы ты не был сыном воина, Ким. Скажи ему, что полк будет заботиться о тебе и сделает из тебя такого же хорошего человека, как твой... лучшего, какой только может быть. Скажи ему, что если он верит в чудеса, то должен поверить, что...

  

  - Не следует играть на его суеверии, - перебил Беннет.

  

  - Я и не делаю этого. Он должен поверить, что, если мальчик добрался сюда, до своего полка, в поисках Красного Быка, что это есть своего рода чудо. Подумайте, что можно сказать против этого, Беннет. Бродя по всей Индии, этот мальчик встречается с нашим полком. Именно с ним одним из всех отправившихся в поход. Это было предопределено. Скажи ему, что это Кисмет. Понимаешь, Кисмет?

  

  Он обернулся к ламе, которому с таким же успехом мог бы говорить о Месопотамии.

  

  - Они говорят, - глаза старика загорелись, когда заговорил Ким, - они говорят, что теперь исполнилось предсказание, и так как я вернулся - хотя ты знаешь, что я пошел из любопытства, - к этим людям и их Красному Быку, то должен пойти в "мадрисса" и стать сахибом. Я притворюсь, что согласен, так как, в худшем случае, придется только несколько дней не разделить с тобой пищи. Потом я ускользну и пойду по дороге в Сахаруппор. Поэтому, святой человек, оставайся с женщиной из Кулу, ни в каком случае не удаляйся от ее повозки, пока я не вернусь. Без сомнения, мое знамение - знамение войны и вооруженных людей. Посмотри: они дали мне вина и усадили на почетное ложе! Мой отец был, должно быть, важным лицом. Поэтому, если они окажут мне почести, - хорошо. Если этого не будет - и то хорошо. Во всяком случае, я убегу к тебе, когда устану. Но оставайся с госпожой, а не то я потеряю твои следы... О, да, - сказал мальчик, - я передал ему все, что вы велели сказать.

  

  - И я не вижу, зачем ему еще оставаться, - сказал Беннет, роясь в кармане брюк. - Подробности он может узнать впоследствии, а я дам ему ру...

  

  - Дайте ему время. Может быть, он привязан к мальчику, - сказал отец Виктор, протягивая руку, чтобы удержать Беннета.

  

  Лама вынул четки и надвинул на глаза свою широкополую шляпу.

  

  - Что ему нужно?

  

  - Он говорит, - Ким поднял руку. - Он говорит: "Замолчите, потише!" Он хочет поговорить со мной. Ведь вы не понимаете ни одного его слова, и я думаю, что, если вы будете говорить, он может сильно проклясть вас. Видите, когда он берет четки вот так, то, значит, хочет, чтобы его оставили в покое.

  

  Англичане сели в подавленном настроении, но взгляд Беннета обещал мало хорошего для Кима, в случае если он попадется в его руки.

  

  - Сахиб и сын сахиба, - голос ламы звучал резко от душевной боли. - Но ни один белый человек не знает здешней страны и ее обычаев, как ты. Как может это быть верным?

  

  - Не все ли равно, святой человек: помни, что это только на одну-две ночи. Вспомни, как быстро я могу изменяться. Буду тем, чем был, когда я в первый раз говорил с тобой из-под зам-заммаха, большой пушки.

  

  - Мальчиком в одежде белых людей - когда я в первый раз пошел в Дом Чудес. А во второй раз ты явился индусом. Каково будет третье воплощение? - Он мрачно усмехнулся. - Ах, чела, ты обидел старика, потому что мое сердце отдалось тебе.

  

  - А мое тебе. Но как я мог знать, что Красный Бык приведет меня к этому?

  

  Лама снова надвинул шляпу и стал нервно перебирать четки. Ким присел на корточки рядом с ним и ухватился за полу его одежды.

  

  - Значит, теперь известно, что мальчик сахиб? - продолжал лама глухим голосом. - Такой сахиб, как тот, что хранит изображения в Доме Чудес. - Знания ламы о белых людях были очень ограниченны. Он словно повторял урок. - Поэтому ему неприлично поступать иначе, чем сахибы. Он должен вернуться к своему народу.

  

  - На день, ночь и другой день, - умоляюще проговорил Ким.

  

  - Нет, не уйдешь! - Отец Виктор увидел, что Ким пробирается к двери, и загородил ему путь своей сильной ногой.

  

  - Я не понимаю обычаев белых людей. Священнослужитель изображений в Доме Чудес в Лагоре был любезнее этого худого. Этого мальчика возьмут от меня. Из моего ученика сделают сахиба. Горе мне! Как я найду мою реку! Разве у них нет учеников? Спроси.

  

  - Он говорит, что очень жалеет, что не сможет один найти реки. Он говорит - почему у вас нет своих учеников и вы останавливаете его, причиняете ему затруднения? Он желает омыться от грехов.

  

  Ни у Беннета, ни у отца Виктора не нашлось ответа.

  

  Ким, огорченный отчаянием ламы, сказал по-английски:

  

  - Я думаю, если вы отпустите нас, мы уйдем тихо и ничего не украдем. Мы будем искать реку, как прежде, раньше, чем меня поймали. Мне хотелось бы, чтобы я не приходил сюда отыскивать Красного Быка и все остальное. Мне не нужно ничего этого.

  

  - Это лучшее из всего того, что ты когда-либо сделал для себя, молодой человек, - сказал Беннет.

  

  - Боже мой, я не знаю, чем бы утешить его, - сказал отец Виктор, пристально наблюдая за ламой. - Он не может взять мальчика с собой, а между тем он хороший человек, я уверен, что он хороший человек, Беннет, и, если вы дадите ему эту рупию, он проклянет вас и ваших потомков во всех коленах.

  

  Настала такая тишина, что каждому слышно было дыхание других. Так прошло целых пять минут. Наконец, лама поднял глаза и взглянул поверх очков вдаль.

  

  - И я считал себя идущим по Пути, - с горечью проговорил он. - Я грешен, и вот мне наказание. Я представил себе, будто ты послан помочь мне в моем искании. И сердце мое обратилось к тебе, когда я увидел твое милосердие, твою любезность и мудрость в таком юном возрасте. Но те, кто идут по Пути, не должны допускать искры желания или привязанности, потому что все это иллюзия. Как говорит... - Он привел старый-старый китайский текст, дополнил его другим и завершил оба третьим. - Я отступил от Пути, мой чела. Это не твоя вина. Я восхищался при виде новой жизни, новых людей на дорогах и твоей радости при этих встречах. Я был доволен тобой, считая, что ты должен думать о моем искании, и только о моем искании. Теперь я опечален тем, что тебя берут от меня и что моя река далеко от меня. Я нарушил закон.

  

  - Силы тьмы! - сказал отец Виктор. Опытный исповедник, он услышал боль в каждой фразе.

  

  - Я вижу теперь, что знак Красного Быка был столько же знамением для меня, как и для тебя. Всякое желание красно и дурно. Я наложу на себя епитимью и найду один мою реку.

  

  - По крайней мере, поди к той женщине из Кулу, - сказал Ким, - иначе ты потеряешься на дорогах. Она будет кормить тебя до тех пор, пока я вернусь.

  

  Лама махнул рукой, чтобы показать, что он окончательно решил это дело.

  

  - А теперь, - тон его совершенно изменился, когда он снова заговорил с Кимом, - что они с тобой сделают? По крайней мере, я, может быть, могу загладить дурное.

  

  - Сделают меня сахибом - так они думают. Я вернусь послезавтра. Не печалься.

  

  - Каким? Как этот или тот человек? - Он указал на отца Виктора. - Или таким, каких я видел сегодня - людей, носящих сабли и тяжело ступающих?

  

  - Может быть.

  

  - Это не хорошо. Эти люди следуют желанию и приходят к пустоте. Ты не должен быть одним из них.

  

  - Жрец в Умбалле сказал, что моя звезда - война, - перебил его Ким. - Я спрошу этих дураков - но, право, в этом нет необходимости. Я убегу сегодня ночью, ведь я хотел только увидеть что-нибудь новое.

  

  Ким задал отцу Виктору два-три вопроса на английском языке, переводя его ответы на местный язык для ламы.

  

  - Он говорит: "Вы берете его от меня и не можете сказать, что вы из него сделаете". Он говорит: "Скажите мне прежде, чем я уйду, потому что это не пустяк, что станется с ребенком".

  

  - Тебя пошлют в школу. Потом увидим... Кимбалль, я полагаю, ты хотел бы быть солдатом?

  

  - Белого народа? Не-ет! Не-ет! - Ким яростно потряс головой. Дисциплина и рутина были совершенно несвойственны его натуре. - Я не хочу быть солдатом.

  

  - Будешь тем, кем тебе прикажут быть, - сказал Беннет, - и должен быть благодарен за то, что мы хотим помочь тебе.

  

  Ким сострадательно улыбнулся. Если люди настолько заблуждаются, что считают его способным исполнить то, что не нравится ему, тем лучше.

  

  Наступило новое продолжительное молчание. Беннет нетерпеливо ерзал на стуле и предложил позвать часового, чтобы увести "факира".

  

  - Что, среди сахибов преподают учение даром или продают его? Спроси их, - сказал лама. Ким перевел его слова.

  

  - Они говорят, что учителю платят, но что полк дает эти деньги. К чему? Ведь это только на одну ночь.

  

  - И чем больше дают денег, тем лучше учение? - Лама не обращал внимания на планы близкого бегства, о котором говорил Ким. - Нет ничего дурного в плате за ученье. Помогать невежде стать умным всегда составляет услугу. - Четки яростно стучали, словно счеты. Потом лама обернулся к своим притеснителям.

  

  - Спроси их, за какое количество денег они дают мудрое и должное ученье и в каком городе дается это ученье?

  

  - Ну, - сказал отец Виктор по-английски, когда Ким перевел слова ламы, - смотря как полк будет платить за тебя все время, что ты будешь в приюте для детей военных. Ты мог бы попасть и в список Пенджабского масонского приюта для сирот (ни он, ни ты не поймете, что это значит), но лучшая школа для мальчиков в Индии, конечно, св. Ксаверия "in Partibus" в Лукнове. - Перевод несколько замедлился, так как Беннет хотел было прервать его.

  

  - Он желает знать сколько, - спокойно сказал Ким.

  

  - Двести или триста рупий в год. - Отец Виктор давно уже перестал удивляться. Беннет горел нетерпением окончить разговор и ничего не понимал.

  

  - Он говорит: "Напишите это название и деньги на бумаге и дайте ее ему". И он говорит, что внизу вы должны написать свое имя, потому что он напишет вам письмо через несколько дней. Он говорит, вы хороший человек. Он говорит, что другой - дурак. Он уходит.

  

  Лама внезапно встал.

  

  - Я иду продолжать мои искания! - воскликнул он и ушел.

  

  - Он попадет прямо на часовых! - крикнул отец Виктор, вскакивая, когда лама величественно вышел из палатки. - Но я не могу оставить мальчика. - Ким сделал было быстрое движение, чтобы броситься за ламой, но удержался. Снаружи не доносилось никакого шума. Лама исчез.

  

  Ким спокойно уселся на койке капеллана. Лама, по крайней мере, обещал, что он пойдет с женщиной из Кулу, а остальное не имело ни малейшего значения. Ему нравилось, что патеры были, очевидно, сильно взволнованы. Они долго говорили шепотом, причем отец Виктор настаивал на каком-то плане, к которому мистер Беннет относился недоверчиво. Все это было очень ново и увлекательно, но Киму хотелось спать. Они позвали в палатку нескольких людей (один из них был полковник, как предсказывал отец Кима), и те задавали ему множество вопросов, в особенности о женщине, присматривавшей за ним. Ким на все отвечал правдиво. Все думали, по-видимому, что эта женщина недостаточно хорошо охраняла его.

  

  Во всяком случае, это было самое новое из его приключений. Рано или поздно, если ему захочется, он может бежать в большую, серую, бесформенную Индию, далеко от всяких палаток, патеров и полковников. А теперь, если нужно произвести впечатление на сахибов, он произведет его во что бы то ни стало. Ведь он тоже белый человек.

  

  После долгого разговора, которого он не понял, его передали сержанту со строгим приказанием не дать ему бежать. Полк должен был идти в Кимбаллу, а Кима решили отослать за счет Ложи, а частью на деньги, собранные по подписке, в место, носившее название Санавар.

  

  - Это нечто непостижимо чудесное, полковник, - сказал отец Виктор, проговорив без остановки минут десять. - Его друг, буддист, ушел, записав мой адрес и имя. Не могу хорошенько понять, заплатит ли он за образование мальчика, или он готовит какие-нибудь волшебные чары. Потом он обратился к Киму:

  

  - Ты доживешь до того, что будешь благодарен своему другу Красному Быку. Мы сделаем в Санаваре из тебя человека хотя бы и ценой того, что ты станешь протестантом.

  

  - Конечно, конечно, - сказал Беннет.

  

  - Но ведь вы не поедете в Санавар? - сказал Ким.

  

  - Мы поедем в Санавар, мой маленький. Это приказание командира, который несколько поважнее сына О'Хары.

  

  - Вы не поедете в Санавар. Вы поедете на войну.

  

  Все присутствовавшие в палатке разразились громким смехом.

  

  - Когда ты немного побольше познакомишься со своим полком, ты не станешь смешивать приготовлений к войне с обыкновенным ученьем. Впрочем, мы надеемся, что со временем пойдем на войну.

  

  - О, знаю я все это.

  

  Ким снова пустил стрелу наудачу. Если они не отправлялись на войну, то не знали еще того, что он узнал из разговора на веранде в Умбалле.

  

  - Я знаю, что теперь вы не на войне, но я говорю вам, что, как только вы доберетесь до Умбаллы, вас пошлют на войну - на новую войну. Это война восьми тысяч человек, не считая пушек.

  

  - Это чрезвычайно точно. Что, дар пророчества принадлежит к числу других твоих талантов? Возьми его отсюда, сержант. Возьми для него одежду у барабанщиков и смотри, чтобы он не ускользнул у тебя из рук. Кто скажет, что прошел век чудес? Я думаю, я пойду спать. Мой бедный ум слабеет.

  

  Час спустя Ким, чисто вымытый, в ужасной одежде, которая врезалась ему в руки и в ноги, сидел молча, словно дикий зверь, в дальнем конце лагеря.

  

  - Самая удивительная птица, - сказал сержант. - Он является с желтоватым браминским жрецом со свидетельствами из Ложи на шее и говорит Бог знает что о каком-то Красном Быке. Брамин исчезает без объяснений, а мальчик сидит, скрестив ноги, на кровати капеллана и предсказывает кровавую войну всем нам. Индия - дикая страна для богобоязненного человека. Я привяжу его за ногу к жерди палатки, чтобы он не ушел через крышу. Что такое ты говоришь про войну?

  

  - Восемь тысяч людей, кроме пушек, - сказал Ким. - Увидите очень скоро.

  

  - Удивительный дьяволенок! Ложись с барабанщиками и засыпай. Два мальчика, которые лежат рядом с тобой, будут сторожить твой сон.

  

  

  

  Приходят на память собратья,

  

  Скитальцы по дальним морям,

  

  Куда мы мышьяк провозили,

  

  Сбывая его дикарям.

  

  Нас тысячи миль разделяют,

  

  И тридцать годов уж прошло...

  

  Вальдеца не все там уж знают,

  

  Меня же все любят давно.

  

  

  Очень рано утром белые палатки были сняты и исчезли. Меверикский полк направился окольной дорогой в Умбаллу. Она не шла мимо того места, где останавливался Ким с ламой, и мальчик, тащившийся рядом с обозом, под огнем комментариев солдатских жен чувствовал себя не так уверенно, как накануне.

  

  Он убедился, что за ним зорко следят как отец Виктор, так и мистер Беннет.

  

  Перед полуднем колонна остановилась. Ординарец на верблюде подал письмо полковнику. Он прочел его и заговорил с майором. Издали, за полмили, сквозь густую пыль до Кима донеслись хриплые, радостные крики. Потом кто-то ударил его по спине и крикнул: "Скажи, как ты узнал это, маленькое сатанинское отродье? Дорогой отец, попробуйте, не можете ли вы заставить его рассказать нам".

  

  Подвели пони, и Кима посадили в седло к патеру.

  

  - Ну, сын мой, твое вчерашнее пророчество оказалось верным. Нам отдано приказание выступить завтра из Умбаллы на фронт.

  

  - Что это значит? - спросил Ким. Слова "выступить" и "фронт" были новы для него.

  

  - Мы идем на войну, как ты говорил.

  

  - Конечно, вы идете на войну. Я сказал это вчера вечером.

  

  - Сказал, но - силы тьмы - как мог ты знать это?

  

  Глаза Кима сверкнули. Он сжал губы, покачал головой. Взгляд его был полон многих невысказанных вещей. Капеллан ехал среди облака пыли, рядовые, сержанты и младшие офицеры указывали друг другу на мальчика. Полковник, ехавший во главе колонны, с любопытством, пристально смотрел на него.

  

  - Это, вероятно, были какие-нибудь слухи на базаре, но все же... - Он взглянул на бумагу, которую держал в руке. - Черт возьми! Дело было решено в последние двое суток.

  

  - Много в Индии таких, как ты? - спросил отец Виктор. - Или ты - особенная игра природы?

  

  - Теперь, когда я все рассказал вам, - сказал мальчик, - отпустите вы меня к моему старику? Я боюсь, что он умрет, если не останется с женщиной из Кулу.

  

  - Судя по тому, что я видел, он может позаботиться о себе не хуже тебя. Нет. Ты принес нам счастье, и мы сделаем из тебя человека. Я отвезу тебя в обоз, а вечером ты придешь ко мне.

  

  В течение дня Ким оставался предметом особенного внимания со стороны нескольких сот белых людей. История его появления в лагере, раскрытие его родства, его пророчество - ничего не потеряли от пересказа. Толстая, неуклюжая белая женщина, восседавшая на груде постельного белья, таинственно спросила его, как он думает, вернется ли ее муж с войны. Ким погрузился в глубокое раздумье, потом сказал, что вернется, и женщина дала ему еды. Во многих отношениях эта процессия с игравшей по временам музыкой, с толпой, так легко болтавшей и смеявшейся, напоминала празднество в городе Лагоре. До сих пор не видно было и признака тяжелой работы, и Ким решил оказать свое покровительство этому зрелищу. К вечеру навстречу вышли оркестры, и Меверикский полк вошел под звуки музыки в лагерь вблизи умбаллийской станции железной дороги. Это была интересная ночь. Из других полков приходили солдаты навестить Меверикский полк. В свою очередь, он ходил в гости к другим полкам. Пикеты Меверикского полка поспешно отправились, чтобы вернуть ушедших; встретили пикеты чужих полков, отправлявшихся по тому же делу; и через некоторое время трубы отчаянно трубили, вызывая новые пикеты с офицерами во главе, чтобы усмирить волнение. Меверикскому полку нужно было оправдать свою репутацию. Но на следующее утро он стоял на платформе в полном порядке, и Ким, оставшийся с больными, женщинами и мальчиками, громко, взволнованно кричал прощальные приветствия, когда поезд тронулся. Пока жизнь сахиба оказывалась интересной, но он подходил к ней с осторожностью. Потом его отправили в сопровождении мальчика-барабанщика в пустые, выкрашенные известкой казармы, с полами, покрытыми всяким хламом, веревками и лоскутами бумаги. Его одинокие шаги раздавались под сводами. По туземному обычаю он свернулся калачиком на полосатой койке и уснул. На веранду, хромая, вошел какой-то сердитый человек, разбудил мальчика и назвал себя школьным учителем. Этого было достаточно для Кима, и он спрятался в свою скорлупу. Он с большим трудом мог разобрать различные полицейские объяснения на английском языке в Лагоре, они касались его личного благополучия. Среди многочисленных гостей смотревшей за ним женщины случился раз один чудак-немец, который писал декорации для бродячего театра. Он сказал Киму, что "он был на баррикадах в сорок восьмом году" - так, по крайней мере, показалось Киму. Он научил мальчика писать за прокорм. Ким с помощью колотушек добрался до знания начертаний букв, но не возымел хорошего мнения о них.

  

  - Я ничего не знаю. Убирайтесь! - сказал Ким, почуяв дурное. Тут пришедший схватил его за ухо, протащил до комнаты в дальнем конце казармы, где с дюжину мальчиков-барабанщиков сидели на скамьях, и приказал сидеть смирно, если он ничего не умеет делать. Это приказание Ким исполнил чрезвычайно удачно. Учитель объяснял что-то, чертя белые линии на черной доске в течение, по крайней мере, получаса, а Ким продолжал свой прерванный сон. Настоящее положение дел очень не нравилось ему. Перед ним была именно та школа и дисциплина, которой он избегал в продолжение двух третей своей юной жизни. Внезапно прекрасная мысль пришла ему в голову, и он удивился, что раньше не подумал об этом.

  

  Учитель отпустил их, и Ким первым выскочил с веранды на открытый воздух.

  

  - Эй, ты! Остановись! Стой! - проговорил сзади него высокий голос. - Я должен смотреть за тобой. Мне приказано не выпускать тебя из виду. Куда ты идешь?

  

  Это был мальчик-барабанщик, который ходил за ним по пятам все утро, толстый, веснушчатый, лет четырнадцати. Ким ненавидел его с головы до ног.

  

  - На базар... купить сладостей... для тебя, - пораздумав, сказал Ким.

  

  - Ну, базар за пределами лагеря. Если мы пойдем туда, то ты получишь славную трепку. Иди назад.

  

  - Как далеко мы можем отойти? - Ким не знал, что значит "пределы", но хотел быть вежливым до поры, до времени.

  

  - Как далеко? Мы можем дойти вон до того дерева, у дороги.

  

  - Тогда я пойду туда.

  

  - Хорошо. Я не пойду. Слишком жарко. Я могу наблюдать за тобой отсюда. Не пробуй бежать. Тебя сейчас же узнают по одежде. Она сделана из полковой материи. Любой пикет в Кимбалле приведет тебя быстрее, чем ты уйдешь отсюда.

  

  Это сообщение подействовало на Кима не так сильно, как сознание, что ему трудно будет бежать в этой одежде. Он дошел до дерева в углу пустынной дороги, ведшей к базару, и стал вглядываться в проходивших туземцев. Большинство их были казарменные служители из низшей касты. Ким окрикнул служителя, который быстро ответил сначала дерзостью, весьма естественно предполагая, что мальчик-европеец не поймет его. Тихий, быстрый ответ образумил его. Ким вложил в него всю свою скованную душу, благодарный, что наконец представился случай выругать кого-нибудь на наиболее знакомом ему языке.

  

  - А теперь пойди к ближайшему писцу на базаре и скажи ему, чтобы он пришел сюда. Я хочу написать письмо.

  

  - Но что ты за сын белого человека, когда тебе нужен базарный писец, чтобы написать письмо? Разве в казармах нет учителя?

  

  - Да, есть, и ад полон подобными ему. Исполни мое приказание! Твоя мать была обвенчана под корзиной! Слуга Лаль-Бега (Ким знал имя бога метельщиков), беги по моему делу, не то мы поговорим еще с тобой!

  

  Служитель поспешно удалился.

  

  - Там, у казарм, под деревом дожидается белый мальчик, который вовсе не белый мальчик, - запинаясь, сказал он первому попавшемуся ему на базаре писцу. - Ты нужен ему.

  

  - А он заплатит? - сказал нарядный писец, быстро собирая письменный столик, перья и сургуч.

  

  - Я не знаю. Он не похож на других мальчиков. Пойди и посмотри. Он стоит этого.