Киплинг Джозеф Редьярд - Ким

убить меня. Вы должны помочь мне приготовить завтрак. Он слишком ревнует, чтобы на него можно было положиться в данное время.

  

  Настоящий сахиб, приехавший из Англии, поднял бы шум в таком случае. Лурган-сахиб говорил так же спокойно, как и Махбуб Али рассказывал о своих делишках на севере. Задняя веранда магазина была выстроена на склоне горы так, что с нее были видны колпаки над печными трубами у соседей, как это всегда бывает в Симле. Лавка очаровала Кима даже более, чем чисто персидские блюда, собственноручно приготовленные Лурганом-сахибом. Музей в Лагоре был больше, но тут было собрано больше чудес - заколдованные кинжалы и колеса с молитвами из Тибета, бирюзовые и янтарные ожерелья; браслеты из зеленого нефрита; палочки ладона в кувшинах, покрытых необработанными гранатами, знакомые уже Киму дьявольские маски и стена, убранная драпировками синего павлиньего цвета; золоченые фигуры Будды и маленькие переносные лакированные алтари; русские самовары с бирюзой на крышке; тонкие фарфоровые сервизы в оригинальных восьмиугольных камышовых ящиках; распятия из пожелтевшей слоновой кости ("Кто мог бы подумать, что они из Японии?" - говорил Лурган-сахиб); пыльные тюки ковров, отвратительно пахнувшие, засунутые за разорванные, источенные червями ширмы, различные геометрические фигуры, персидские кувшины для омовения рук после еды; курильницы для благовоний из желтой меди не китайской и не персидской работы с изображениями бегающих дьяволов; потускневшие серебряные пояса, свертывавшиеся, как сырая кожа; головные булавки из нефрита, слоновой кости и халцедона; оружие различного сорта и вида и тысячи других редкостей - все это лежало в ящиках грудами или было просто брошено в комнате; пустое место оставалось только вокруг расшатанного деревянного стола, на котором работал Лурган-сахиб.

  

  - Это все пустяки, - сказал хозяин, следя за направлением взгляда Кима. - Я покупаю их, потому что люблю красивые вещи, а иногда и продаю - если мне понравится покупатель. Моя работа на столе именно в таком роде.

  

  Работа сверкала при утреннем свете красным, голубым, зеленым сиянием, среди которого вспыхивали то тут, то там бледно-голубые соблазнительные искорки бриллиантов. Ким смотрел широко раскрытыми глазами.

  

  - О, эти камни вполне здоровы. Им не повредит побыть на солнце. К тому же они дешевы. Другое дело больные камни. - Он положил груду новых камней на тарелку Кима. - Только я могу вылечить больную жемчужину и возвратить бирюзе голубой цвет. Опалы иное дело - каждый дурак может вылечить опал. Но излечить больную жемчужину могу только я. Предположим, что я умер! Тогда никого не будет... О, нет! Ты ничего не можешь сделать с драгоценными камнями. Достаточно, если ты поймешь что-нибудь относительно бирюзы - со временем.

  

  Он прошел на другой конец веранды, чтобы наполнить тяжелый, скважистый глиняный кувшин водой из фильтра.

  

  - Хочешь пить?

  

  Ким кивнул головой. Лурган-сахиб, стоя в пятнадцати футах от мальчика, положил одну руку на кувшин. В следующее мгновение кувшин стоял у локтя Кима, наполненный почти до краев - только маленькая складка на белой скатерти обозначала место, по которому он проскользнул.

  

  - Уф! - сказал Ким в полном изумлении. - Это волшебство.

  

  По улыбке Лургана-сахиба видно было, что комплимент пришелся ему по сердцу.

  

  - Брось его назад.

  

  - Он разобьется.

  

  - Я говорю, брось.

  

  Ким толкнул кувшин как попало. Он упал и с треском разбился на пятьдесят кусков. Вода протекла в щели пола веранды.

  

  - Я говорил, что он разобьется.

  

  - Все равно. Взгляни на него. Взгляни на самый большой кусок.

  

  Кусок этот лежал на полу; в изгибе его виднелась капля воды, придававшая ему вид звезды. Ким посмотрел внимательно; Лурган-сахиб слегка положил руку на затылок мальчика, погладил его раза два-три и шепнул:

  

  - Смотри! Он оживет, кусок за куском. Сначала большой кусок соединится с двумя другими справа и слева... Смотри!

  

  Ким не повернул бы головы, если бы даже от этого зависела его жизнь! Легкое прикосновение держало его словно в оковах, кровь приятно переливалась в его теле. На том месте, где были три куска, лежал один большой, а над ним виднелось смутное очертание всего сосуда. Через это очертание он мог видеть веранду, но с каждым ударом пульса оно становилось плотнее и темнее.

  

  А между тем как медленно возвращалось сознание! Кувшин был разбит на его глазах. Другая волна, словно огонь, пробежала по затылку Кима, когда Лурган-сахиб двинул рукой.

  

  - Взгляни. Он принимает прежний вид, - сказал Лурган-сахиб.

  

  До сих пор Ким думал по-индусски, но его охватила дрожь и с усилием, похожим на то, которое делает пловец, преследуемый акулами, чтобы выпрыгнуть из воды, его ум вынырнул из поглощавшей его тьмы и нашел приют в таблице умножения на английском языке!

  

  - Взгляни! Он принимает прежний вид, - шепнул Лурган-сахиб.

  

  Кувшин разбился на пятьдесят кусков, а дважды три - шесть, трижды три - девять, четырежды три - двенадцать. Он с отчаянием держался за повторение таблицы. Смутное очертание кувшина рассеялось, как туман, после того, как он протер глаза. Перед ним были разбитые черепки. Пролитая вода высыхала на солнце, а сквозь щели веранды виднелась внизу белая стена дома, а трижды двенадцать - тридцать шесть!

  

  - Взгляни! Принимает он свой прежний вид? - спросил Лурган-сахиб.

  

  - Но он разбит, разбит, - задыхаясь, проговорил Ким. Лурган-сахиб тихонько бормотал что-то про себя. Ким отдернул голову. - Взгляни! Он лежит такой же разбитый, как был.

  

  - Такой же, как был, - сказал Лурган, пристально наблюдая за Кимом. Мальчик тер себе затылок. - Но ты первый из многих, кому я показывал, увидел это. - Он отер свой широкий лоб.

  

  - Что, это также было волшебство? - подозрительно спросил Ким. Кровь не шумела больше у него в висках. Он чувствовал себя необыкновенно бдительным.

  

  - Нет, это не было волшебство. Это было только желание увидеть, нет ли недостатков в драгоценном камне. Иногда прекрасные драгоценности разлетаются на куски, если человек держит их в руке и не знает, как нужно обращаться с ними. Поэтому надо быть осторожным, прежде чем начинать отделывать их. Скажи мне, ты видел снова целый кувшин?

  

  - Некоторое время. Он вырастал из земли, словно цветок.

  

  - А что ты тогда сделал? Я хочу сказать, что ты подумал?

  

  - О-а! Я знал, что он разбит, и потому, вероятно, и думал про это... И ведь он был разбит на самом деле!..

  

  - Гм! Кто-нибудь проделывал над тобой раньше такое волшебство?

  

  - Если бы проделывал, - сказал Ким, - неужели ты думаешь, что я позволил бы сделать это теперь? Я убежал бы.

  

  - А теперь ты не боишься?

  

  - Теперь не боюсь.

  

  Лурган-сахиб посмотрел на него пристальнее, чем когда-либо.

  

  - Я спрошу Махбуба Али - не теперь, позже, - пробормотал он. - Я доволен тобой - да, и я недоволен тобой - нет. Ты первый, который спасся. Хотел бы я знать, что это значит... Но ты прав, ты не должен был говорить этого - даже мне.

  

  Он вернулся в мрачную темную лавку и сел у стола, тихонько потирая руки. Слабое, хриплое рыдание раздалось из-за груды ковров. То рыдал мальчик-индус, послушно стоявший лицом к стене, его худые плечи вздрагивали от рыданий.

  

  - А! Он ревнив, так ревнив! Не знаю, не попробует ли он опять отравить мой завтрак и заставить меня приготовить другой.

  

  - Никогда! Никогда, нет! - послышался прерываемый рыданиями ответ.

  

  - И не убьет ли он того, другого мальчика?

  

  - Никогда, никогда. Нет!

  

  - А как ты думаешь, что он сделает? - внезапно спросил он Кима.

  

  - О-о! Я не знаю. Может быть, прогонит меня? Почему он хотел отравить вас?

  

  - Потому, что так любит меня. Представь себе, если бы ты любил кого-нибудь и увидел бы, что пришел кто-нибудь и понравился любимому тобой человеку больше тебя, что сделал бы ты?

  

  Ким задумался. Лурган медленно повторил фразу на местном наречии.

  

  - Я не отравил бы этого человека, - задумчиво проговорил Ким, - но отколотил бы этого мальчика, если бы этот мальчик полюбил любимого мною человека. Но прежде спросил бы мальчика, правда ли это.

  

  - А! Он думает, что все должны любить меня.

  

  - Ну, тогда он, по-моему, дурак.

  

  - Слышишь? - сказал Лурган-сахиб, обращаясь к вздрагивавшим плечам. - Сын сахиба считает тебя дурачком. Выходи и в другой раз, когда у тебя будет тяжело на сердце, не употребляй белый мышьяк так открыто. Право, сегодня дьявол Дасим овладел нами. Я мог бы захворать, дитя, и тогда чужой стал бы хранителем этих драгоценностей. Иди.

  

  Ребенок с опухшими от слез глазами вылез из-за груды ковров и бросился к ногам Лургана-сахиба с выражением такого страстного, безумного отчаяния, что произвел впечатление даже на Кима.

  

  - Я буду смотреть в чернильные лужи, буду верно сторожить драгоценности! О мой отец, моя мать, отошли его! - Он указал на Кима движением голой пятки.

  

  - Не теперь, не теперь. Он скоро уйдет. Но теперь он в школе - в новой "мадрисса", - и ты будешь его учителем. Поиграй вместе с ним в драгоценные каменья, я буду отмечать за тебя. Ребенок сразу вытер слезы, бросился в другой конец лавки и вернулся оттуда с медным подносом.

  

  - Давай мне! - сказал он Лургану-сахибу. - Я буду получать их из твоих рук, иначе он может сказать, что я знал их раньше.

  

  - Тише, тише, - сказал Лурган и выложил на поднос из ящика стола полпригоршни мелких камней.

  

  - Ну, - сказал мальчик, размахивая старой газетой, - смотри на них, сколько хочешь, чужестранец. Пересчитай и, если нужно, потрогай. Для меня достаточно одного взгляда. - Он гордо отвернулся.

  

  - Но в чем заключается игра?

  

  - Когда ты пересчитаешь их, потрогаешь и убедишься, что помнишь все, я покрою их этой бумагой, и ты должен будешь сказать, сколько камней ты заметил, и описать их Лургану-сахибу. Я буду вести счет.

  

  - О-а! - Инстинкт соревнования пробудился в душе Кима. Он наклонился над подносом. Там лежало только пятнадцать камней. - Это легко, - через минуту сказал он. Мальчик накинул бумагу на сверкавшие камни и написал что-то в записной книжке.

  

  - Под этой бумагой пять синих камней - один большой, один поменьше и три маленьких, - поспешно проговорил Ким. - Четыре зеленых и один из них с дырой; один желтый, сквозь который можно все видеть, и один похожий на чубук трубки. Четыре красных камня и-и - я сказал пятнадцать, но забыл два... Нет! Дайте мне время. Один был из слоновой кости, маленький, коричневатый; и-и - дайте мне время...

  

  - Один, два, - Лурган-сахиб сосчитал до десяти. Ким покачал головой.

  

  - Слушай мой счет! - вмешался мальчик, заливаясь смехом. - Прежде всего два попорченных сапфира - один в две рутти, другой - в четыре, насколько я могу судить. Сапфир, в четыре рутти, зазубрен на конце. Есть тепкестанская бирюза, простая, с черными прожилками, и две с надписями; на одной имя Бога, сделанное позолотой; другая с трещиной поперек, потому что она из старого кольца, так что я не мог прочесть надписи. Вот все пять синих камней. Тут есть четыре изумруда с изъяном, один просверлен в двух местах, в другом выгравировано что-то.

  

  - Их вес? - невозмутимо сказал Лурган-сахиб.

  

  - Насколько могу судить, три, пять, пять и четыре рутти. Есть еще кусок зеленоватого янтаря, употребляемого на мундштуки, граненый топаз из Европы. Есть рубин из Бурмы в две рутти без изъяна и попорченный рубин в две рутти. Есть резная китайская безделушка из слоновой кости, изображающая крысу, которая катит яйцо, и, наконец, хрустальный шарик, величиной с боб, оправленный в золото. - Окончив, он захлопал в ладоши.

  

  - Он твой учитель, - улыбаясь, сказал Лурган-сахиб.

  

  - Ну! Он знает названия камней! - вспыхнув, проговорил Ким. - Попробуй еще раз, но с обыкновенными вещами, знакомыми нам обоим.

  

  Они снова наполнили поднос различными мелочами, собранными в лавке и даже принесенными из кухни. Мальчик выигрывал каждый раз, так что Ким пришел в полное изумление.

  

  - Завяжи мне глаза, дай мне ощупать только раз, и я обыграю тебя, хотя глаза у тебя будут открыты.

  

  Ким топнул ногой от гнева, когда мальчик снова оказался прав.

  

  - Если бы это были люди или лошади, - сказал он, - я мог бы сделать это лучше. Игра с щипчиками, ножами и ножницами слишком незначительна.

  

  - Сначала научись, потом учи, - сказал Лурган-сахиб. - Разве он не мастер в сравнении с тобой?

  

  - Действительно. Но как это делается?

  

  - Надо проделывать это много раз, пока не сделаешь в совершенстве. Стоит того, чтобы добиваться.

  

  Мальчик-индус в наилучшем настроении духа погладил Кима по спине.

  

  - Не приходи в отчаяние, - сказал он, - я сам научу тебя.

  

  - А я присмотрю, чтобы тебя хорошо учили, - сказал Лурган-сахиб, продолжая говорить на местном наречии. - За исключением моего мальчика - глупо было с его стороны покупать столько белого мышьяку, когда я мог бы дать ему, если бы он попросил, - за исключением моего мальчика, я давно не встречал человека, который так поддается ученью. Еще десять дней до твоего возвращения в Лукнов, где ничему не учат за дорогую цену. Я думаю, мы станем друзьями.

  

  Это были сумасшедшие дни, но Ким слишком наслаждался, чтобы раздумывать. По утрам играли драгоценными камнями - настоящими камнями - иногда вместо них грудами сабель и кинжалов, иногда фотографическими снимками туземцев. После полудня он и мальчик-индус должны были сторожить в лавке. Они усаживались за тюком ковров или за ширмой, сидели молча и наблюдали за многочисленными и очень интересными посетителями мистера Лургана. Тут были мелкие раджи, свита которых кашляла на веранде. Они покупали редкости в виде фонографов и механических игрушек. Тут бывали дамы, искавшие ожерелья, и мужчины, как казалось Киму, - впрочем, может быть, ум его был развращен воспитанием, - искавшие дам; туземцы-придворные независимых и ленных государств, появление которых объяснялось необходимостью исправить сломанные или приготовить новые ожерелья, блестящие потоки которых падали на стол; но настоящей целью, по-видимому, было желание достать денег для разгневанных жен раджей или молодых раджей. Бывали бенгальцы. Лурган-сахиб разговаривал с ними с суровым, властным видом, но в конце каждого свидания давал им денег серебром или кредитными бумажками. Происходили иногда случайные собрания туземцев театрального вида в длинных одеждах, которые обсуждали метафизические вопросы на английском и бенгальском языках к великому назиданию мистера Лургана. Он очень интересовался различными религиями.

  

  В конце дня Ким и мальчик-индус, имя которого Лурган постоянно менял, должны были давать подробный отчет обо всем виденном и слышанном, о характере данного человека, выражавшемся на его лице, в разговоре и манерах, и излагать свои мысли о настоящей причине посещений того или другого лица. После обеда Лурган занимался, можно сказать, переодеванием мальчиков. Эта игра, по-видимому, чрезвычайно занимала его. Он мог чудесно гримировать лица. Одним взмахом кисти, одной черточкой он изменял лицо до неузнаваемости. Лавка была полна различными одеждами и тюрбанами, и Ким одевался то молодым магометанином из хорошей семьи, то торговцем москательными товарами, а однажды - что это был за веселый вечер! - сыном удепурского помещика в самом нарядном платье.

  

  Соколиный взгляд Лургана-сахиба подмечал малейший недостаток. Лежа на старой кушетке из тикового дерева, он пространно объяснял, как говорит, ходит, кашляет, плюет, чихает данная каста. Он не ограничивался при этом одними внешними признаками, но выяснял и причину и происхождение привычек разных каст. Мальчик-индус играл плохо. Его ограниченный ум, замечательно острый, когда дело касалось драгоценностей, не мог приноровиться к тому, чтобы войти в душу другого человека. Но в Киме пробуждался и радостно пел какой-то демон, когда он менял одежду и вместе с тем изменял речь и жесты.

  

  Увлеченный этим делом, он предложил однажды вечером представить Лургану-сахибу, как ученики одной касты факиров просят милостыню на дороге; как он стал бы разговаривать с англичанином, с пенджабским фермером, отправляющимся на ярмарку, и с женщиной без покрывала. Лурган-сахиб страшно хохотал и попросил Кима остаться на полчаса в задней комнате, так, как он сидел, - со скрещенными ногами, перепачканным золою лицом, с блуждающимися глазами. В конце этого времени в комнату вошел старый толстый бабу; его одетые в чулки ноги тряслись от жира. Ким встретил его градом насмешек. Лурган-сахиб - это рассердило Кима - наблюдал не за его игрой, а за бабу.

  

  - Я думаю, - медленно, на плохом, вычурном английском языке сказал бабу, зажигая папиросу, - я того мнения, что это необыкновенно удачное представление. Если бы вы не сказали мне, я подумал бы, что... что вы насмехаетесь надо мной. Как скоро он может поступить на службу? Тогда я возьму его.

  

  - Он должен сначала учиться в Лукнове.

  

  - Так велите ему поторопиться. Спокойной ночи, Лурган. - Бабу удалился походкой спотыкающейся коровы.

  

  Когда вечером перечисляли посетителей, Лурган-сахиб спросил Кима, как он думает, что это за человек?

  

  - Бог знает! - весело сказал Ким. - Его тон мог бы, пожалуй, обмануть Махбуба Али, но с "врачевателем жемчуга" он не достиг этого результата.

  

  - Правда, Бог знает, но я хотел бы знать, что думаешь ты.

  

  Ким искоса взглянул на собеседника, взгляд которого умел заставить говорить правду.

  

  - Я, я думаю, что я буду нужен ему, когда выйду из школы, но, - доверчиво проговорил он, видя, что Лурган-сахиб качает одобрительно головой, - я не понимаю, как он может носить разные одежды и говорить на разных языках?

  

  - Позже узнаешь многое. Он пишет рассказы для некоего полковника. Он пользуется большим почетом только в Симле, и замечательно, что у него нет имени, а только число и буквы - таков обычай у нас.

  

  - И голова его оценена так же, как голова Мах... всех других?

  

  - Нет еще, но если бы сидящий здесь мальчик дошел - взгляни, дверь открыта! - до некоего дома с выкрашенной в красный цвет верандой, стоящего позади бывшего театра на нижнем базаре, и шепнул бы через ставни: "Хурри Чендер Мукерджи в прошлом месяце принес неверные известия" - этот мальчик мог бы набить свой пояс рупиями.

  

  - Как много? - быстро спросил Ким.

  

  - Пятьсот, тысячу - сколько запросить.

  

  - Хорошо. А как долго мог бы прожить этот мальчик после того, как сообщит эти вести? - Он весело улыбнулся прямо в лицо Лургану-сахибу.

  

  - А! Об этом нужно хорошенько подумать. Может быть, если бы он был очень умен, то прожил бы день, но не ночь. Ни в каком случае не прожил бы ночи.

  

  - Так какое же жалованье получает этот человек, если голова его ценится так дорого?

  

  - Восемьдесят, может быть, сто, может быть, сто пятьдесят рупий. Но жалованье играет тут самую маленькую роль. Время от времени Господь дозволяет родиться людям - ты один из них, - которые любят ходить повсюду, рискуя жизнью, и узнавать новости. Сегодня это делается ради отдаленной цели, завтра касается какой-нибудь неизвестной горы, а на следующий день - живущих близко людей, сделавших какую-нибудь глупость против государства. Таких душ очень мало, из них самых хороших наберется штук десять. Среди этих десяти я считаю Хурри, и это удивительно. Как велико и увлекательно должно быть дело, если оно может придать смелость даже сердцу бенгальца!

  

  - Верно. Но дни проходят для меня медленно. Я еще мальчик и только два месяца тому назад научился писать по-английски. А читаю и теперь еще плохо. И пройдет много-много лет, прежде чем я поступлю на службу.

  

  - Имей терпение, Всеобщий Друг. - Ким вздрогнул при этом обращении. - Как бы я хотел иметь твою молодость, так огорчающую тебя! Я испытывал тебя в разных мелочах. Это не будет забыто в моем донесении полковнику Крейтону. - Вдруг с глухим смехом он перешел на английский язык: - Клянусь Юпитером! О'Хара, я вижу в тебе много хороших задатков, но смотри, не возгордись и не болтай! Ты должен возвратиться в Лукнов, быть хорошим мальчиком, прилежно учиться. На следующие каникулы можешь, если захочешь, вернуться ко мне. - У Кима вытянулось лицо. - Ведь я же говорю, если захочешь. Я знаю, куда тебе хочется идти.

  

  Через четыре дня для Кима с его маленьким чемоданом было куплено заднее место в общественном экипаже, отправлявшемся в Калку. Спутником его оказался китообразный бенгалец. Укутав голову большой шалью с бахромой и подогнув толстую левую ногу в ажурном чулке, он сидел, дрожа и ворча на утреннем холоде.

  

  "Как мог этот человек стать одним из нас?" - думал Ким, смотря на жирную спину своего спутника, когда они тряслись по дороге. И это размышление вызвало в нем целый ряд приятных мечтаний. Лурган-сахиб дал ему пять рупий - щедрый дар - и обещал свое покровительство, если Ким будет стараться. В противоположность Махбубу Лурган-сахиб говорил очень определенно о награде за послушание, и Ким был доволен. Если бы он мог, как Хурри, иметь свою букву и номер и если бы голова его была оценена! Со временем он будет таким же, а может быть, и больше того. Со временем он может быть так же велик, как Махбуб Али! Областью его странствований будет половина Индии. Он будет следить за королями и министрами, как следили в былое время за агентами и комиссионерами Махбуба Али.

  

  А теперь предстояло возвращение в школу св. Ксаверия, и нельзя сказать, чтобы это было неприятно ему. Там будут новички, к которым можно относиться снисходительно, будут рассказы о приключениях во время каникул. Молодой Мартин, сын владельца чайной плантации в Манипуре, хвастался, что пойдет на войну с настоящим ружьем. Может быть, но, наверное, он не перелетел через половину двора перед дворцом в Патиале от взрыва фейерверка, и, наверно, он... Ким начал рассказывать себе историю всех своих приключений за последние три месяца. Он поразил бы учеников школы св. Ксаверия - даже самых взрослых, тех, что уже брились - своими рассказами, если бы это было дозволено. Но, понятно, об этом не могло быть и речи. В свое время голова его будет оценена, как уверял Лурган-сахиб, а если он будет глупо болтать, то никогда этого не случится. Полковник Крейтон отвергнет его, и ему придется подвергнуться гневу Лургана-сахиба и Махбуба Али на то короткое время жизни, что останется ему.

  

  - Итак, я потерял бы Дели ради рыбы, - убеждал он себя философской пословицей. Оставалось только забыть свои каникулы (всегда можно выдумать какие-нибудь приключения) и - как сказал Лурган-сахиб - работать.

  

  Из всех мальчиков, торопившихся в школу св. Ксаверия, не было ни одного, более исполненного добродетельных намерений, чем Кимбалль О'Хара, трясшийся по дороге в Умбаллу позади Хурри Чендера Мукерджи, который значился по книгам одной из секций этнологического отдела межевого департамента под буквой R.17.

  

  На случай, если бы Ким нуждался в поощрении, он получил бы его от бабу. После основательного обеда в Кальке Хурри говорил непрерывно. Ким отправляется в школу? Тогда он, магистр философии Калькуттского университета, объяснит мальчику все преимущества образования. Можно получить хорошие отметки, если изучить с должным вниманием латынь и сочинение Уордсворта "Экскурсия" (все это было так же непонятно Киму, как греческий язык). Французский язык также необходим, и лучше всего научиться ему можно в Чандернагоре, вблизи Калькутты. Можно также далеко пойти, если обратить серьезное внимание - как он и сделал - на пьесы под названием "Лир" и "Юлий Цезарь", о которых часто спрашивают экзаменаторы. "Лир" не так переполнен историческими намеками, как "Юлий Цезарь". Эта книга стоит четыре анны, но ее можно купить подержанную, на базаре, за две. Еще выше Уордсворта, или знаменитых авторов Берка и Хара, стоит искусство и наука измерений. Мальчик, сдавший экзамен по этим отраслям науки, - для которых, между прочим, не существует особого руководства - может, просто проходя по стране с компасом, ватерпасом и верным взглядом, набросать карту этой страны, которая может быть продана за большую сумму серебром. Но так как иногда бывает неудобно носить межевые цепи, мальчику хорошо бы знать размер своего шага так, чтобы в случае недостатка "побочной помощи", как выразился Хурри Чендер, он все-таки мог бы рассчитать расстояния, которые проходит. Чтобы знать путь в тысячу шагов, по опыту Хурри Чендера, нет ничего лучше четок в восемьдесят одну или сто восемь бусин, потому что это "можно разделить и подразделить на много кратных и некратных чисел". Среди громкой, бессвязной болтовни на неправильном английском языке Ким уловил общую нить, которая очень заинтересовала его. Вот новое ремесло, знание которого может очень хорошо уложиться в голове человека, и, глядя на обширный мир, развертывавшийся перед ним, Ким думал, что чем больше дать его, тем лучше.

  

  Проговорив около полутора часов, Хурри сказал:

  

  - Надеюсь когда-нибудь официально познакомиться с вами. Ad interim - если мне позволено это выражение - я дам вам ящичек с бетелем; это очень ценная вещь, и четыре года тому назад стоила мне две рупии. - Это была дешевая медная вещица сердцеобразной формы с тремя отделениями для любимого индусами бетеля, известки и прочих принадлежностей и, кроме того, наполненная маленькими пузырьками. - Это вам в награду за то, как вы представили святого человека. Видите ли, вы так молоды, что думаете, что вечны, и не заботитесь о своем теле. Очень вредно захворать во время исполнения какого-нибудь дела. Я сам очень люблю всякие снадобья, и они годятся и для лечения бедных людей. Это хорошие, одобренные правительством снадобья - хинин и т. п. Я даю вам это на память. Теперь прощайте. У меня есть важное частное дело в стороне от дороги.

  

  Он вылез из экипажа на дороге в Умбаллу, бесшумно, словно кошка. Нанял проезжавшую повозку и уехал. Ким не нашелся сказать ему ни слова и только вертел в руках медный ящичек с бетелем.

  

  

  Ход воспитания и образования ребенка мало кого интересует, кроме его родителей, а, как известно, Ким был сирота. В книгах школы св. Ксаверия значится, что отчет об успехах Кима посылался в конце каждого учебного года полковнику Крейтону и отцу Виктору, от которого аккуратно поступала плата за учение. В тех же самых книгах отмечается, что он выказывал большие способности в математических науках и черчении карт и получил награду ("Жизнь лорда Лоуренса" в переплете из телячьей кожи, два тома - девять рупий восемь анн). В том же году он играл в числе одиннадцати воспитанников школы св. Ксаверия против Аллигурского магометанского колледжа; в то время ему было четырнадцать лет десять месяцев. Ему еще раз привили оспу (из этого мы можем заключить, что в Лукнове была опять эпидемия оспы) примерно в то же время. Заметки карандашом на полях старого списка указывают, что Ким был много раз наказан за то, что "разговаривал с неприличными личностями", а один раз был приговорен к строгому наказанию за то, что "отлучился на день в обществе уличного нищего". Это случилось тогда, когда он перелез через ворота и на берегу Гумти целый день умолял ламу позволить ему сопровождать старика в его путешествии в следующей вакации - хоть один месяц, недельку. Лама был тверд, как сталь, и уверял, что еще не пришло время. Обязанность Кима, говорил лама, пока они ели пирожки, заключается в том, чтобы познать всю мудрость сахибов, а потом он посмотрит. Дружеская рука, вероятно, отвратила бич несчастья, потому что шесть недель спустя Ким выдержал экзамен по элементарной топографии "с большим успехом". В это время ему было пятнадцать лет и восемь месяцев. После этой заметки в книгах о нем не упоминается. Его имя не стоит среди списка тех, кто в этом году поступил на низшие должности в межевой департамент или в таможню. Против его имени значится: "Выбыл по соглашению".

  

  Несколько раз в течение этих трех лет в храме джайнских жрецов в Бенаресе появлялся лама, несколько похудевший и слегка пожелтевший, но такой же кроткий и непорочный, как прежде. Иногда он приходил с юга из Тутикорина, откуда удивительные огненные лодки направляются на Цейлон, где есть жрецы, знающие язык нали; иногда с сырого, зеленого запада, где тысячи труб хлопчатобумажных фабрик окружают Бомбей; а один раз с севера, куда он прошел восемьсот миль, чтобы поговорить один день "с хранителем изображений" в Доме Чудес. Он возвращался в свою келью из холодного резного мрамора - священнослужители храма были добры к старику, - отмывался от дорожной пыли, молился и отправлялся в Лукнов по железной дороге, в третьем классе, так как привык уже к этому способу передвижения. Когда он возвращался, то, как заметил его друг "Ищущий" главному жрецу, он переставал на некоторое время оплакивать потерю своей Реки или рисовать чудные картины Колеса Всего Сущего, а предпочитал говорить о красоте и мудрости некоего таинственного челы, которого не видел никто из живших при храме. Да, он прошел по следам Благословенных Ног по всей Индии. (Хранитель музея до сих пор владеет удивительным отчетом о его странствованиях и размышлениях.) Для него в жизни не оставалось ничего более, как найти Реку Стрелы. Но в видениях ему было указано, что нельзя рассчитывать на успех этого предприятия без того, чтобы с искателем не было определенного челы, который и может довести дело до счастливого конца. Он полон мудрости - той мудрости, которая присуща седым хранителям изображения. Например... (тут на сцену появлялась тыквенная бутылка с табаком, молчание воцарялось среди добродушных жрецов, и начиналось повествование).

  

  - Давным-давно, когда Девадатта был владыкой Бенареса, - слушайте все, что говорит Джатака, {Джатака написал комментарии к жизни Будды на языке нали в V веке, на Цейлоне.} - охотники его поймали слона, надели на него тяжелые кандалы. Слон, с ненавистью и яростью в сердце, пробовал освободиться от них, бросился в лес к своим собратьям-слонам и просил разбить кандалы. Один за другим пробовали слоны сделать это своими сильными хоботами, но безуспешно. Наконец, они выразили мнение, что кольца нельзя сломать. А в чаще лежал новорожденный, мокрый от испарины однодневный слоненок, мать которого умерла. Скованный слон, забыв свои собственные муки, сказал: "Если я не помогу этому сосунку, он погибнет под нашими ногами". И он встал над юным существом, образовав своими ногами ограду против несущегося стада. Он попросил молока у одной добродетельной коровы. И слоненок процветал, а скованный слон был руководителем и защитником слоненка. Но до полного расцвета жизни слона - слушайте вы все слова Джатаки! - нужно тридцать пять лет, и в течение тридцати пяти дождей скованный слон заботился о маленьком, и все это время цепь впивалась в его тело.

  

  Однажды молодой слон увидел полувросшее в тело слона кольцо и, повернувшись к старшему, спросил: "Что это?"

  

  "Это мое горе", - ответил тот, кто заботился о нем. Тогда первый поднял хобот и в одно мгновение уничтожил кольцо, сказав: "Пришло назначенное время". Так добродетельный слон, терпеливо ожидавший своего освобождения и творивший добрые дела, был освобожден в назначенное время тем самым детенышем, защитить которого он свернул в сторону, - слушайте все! То говорит Джатака, потому что осел был Ананда, {Любимый ученик Будды.} а молодой слон, разбивший кольцо, никто другой, как сам Господь наш.

  

  Потом он кротко покачивал головой и доказывал, перебирая звякавшие четки, как этот слон был свободен от греха гордости. Он был так же смирен, как один чела, который, увидев, что его учитель сидит в пыли за "Вратами знания", перескочил через ворота (хотя они были заперты) и прижал к сердцу своего учителя на виду у гордого города. Велика будет награда такого учителя и такого челы, когда наступит для них время вместе искать освобождения.

  

  Так говорил лама, расхаживая взад и вперед по Индии тихо, словно летучая мышь. Грубая на язык старая женщина в доме, стоявшем среди фруктовых деревьев, позади Сахаруппора, почитала его, как женщина почитает пророка, но не могла залучить его к себе за стены дома. Он сидел в своем помещении на заднем дворе среди воркующих голубей, а она, сбросив бесполезное покрывало, болтала о духах и дьяволах Кулу, о не родившихся внуках и о смелом на язык мальчишке, разговаривавшем с ней на месте отдыха. Однажды он забрел один с Большой дороги, что ниже Умбаллы, в то самое селение, в котором жрец намеревался опоить его. Но милосердное небо, охраняющее лам, направило его в сумерки, по полям, к дверям дома старого воина. Тут чуть было не произошло большое недоразумение. Старый воин спросил ламу, почему Всеобщий Друг один прошел тут только шесть дней тому назад.

  

  - Этого не может быть, - сказал лама. - Он отправился к своему народу.

  

  - Он сидел вон в том углу пять вечеров тому назад и рассказывал разные веселые истории, - настаивал хозяин. - Правда, он исчез довольно неожиданно после глупого разговора с моей внучкой. Он сильно вырос, но все тот же Всеобщий Друг, что принес мне точную весть о войне. Разве вы расстались?

  

  - Да и нет, - ответил лама. - Мы... мы не совсем расстались, но для нас еще не настало время идти по Пути. Мы должны ждать.

  

  - Все равно, но если это был не тот мальчик, то почему он постоянно говорил о тебе?

  

  - А что говорил он?

  

  - Нежные слова - сотни тысяч нежных слов: что ты ему отец и мать... Жаль, что он не поступает на службу королевы. Он бесстрашен.

  

  Эти новости удивили ламу, который не знал, насколько строго Ким придерживался условия, высказанного им Махбубу Али и, может быть, утвержденного полковником Крейтоном.

  

  - Не удержать молодого пони от игры, - сказал барышник, когда полковник заметил, что бродяжничество по Индии в свободное время - нелепость. - Если ему не позволят приходить и уходить, когда ему хочется, он обойдется и без разрешения. А кто поймает его тогда? Полковник-сахиб, только раз в тысячу лет родится лошадь, такая пригодная для игры, как наш жеребенок. А нам нужны люди.

  

  

  

  Ваш сокол, сир, для привязи велик. Он - не птенец,

  

  А взрослый, на свободе уж давно летавший,

  

  Он волю уж опасную изведал. Будь он мой,

  

  Как мне принадлежит перчатка эта,

  

  Его б я отпустил на волю. Полный силы,

  

  Он оперен совсем, он мужествен, красив и смел.

  

  Простор небес, что создал Бог для вольной птицы,

  

  Ему вернете. И кто тогда его посмеет тронуть?

  

  

  Лурган-сахиб говорил не так прямо, но его совет совпадал с советом Махбуба, и результат оказался благоприятным для Кима. Теперь он уже не покидал города в туземной одежде, а узнавал, где находится Махбуб, писал ему письмо, направлялся в лагерь Махбуба и переодевался там под опытным взглядом патана. Если бы маленький ящик с красками, который он употреблял в учебное время для черчения карт, мог рассказать о том, что делал Ким в свободное время, мальчик был бы, наверно, исключен из школы. Однажды Махбуб и он отправились в прекрасный город Бомбей с тремя платформами лошадей для конно-железной дороги. Махбуб чуть было не растаял от умиления, когда Ким предложил переправиться в лодке через Индийский океан, чтобы купить арабских лошадей, про которых один из приспешников Абдула Рахмана говорил, что они продаются дороже кабульских.

  

  Он опускал руку в блюдо вместе с этим известным барышником, когда Махбуб и некоторые из его религиозных единомышленников были приглашены на большой обед. Они вернулись морским путем через Карачи. Ким тут впервые познакомился с морской болезнью, сидя на переднем люке каботажного судна, он был уверен, что его отравили.

  

  Знаменитый ящик с лекарствами, полученный им от Хурри, оказался бесполезным, хотя Ким наполнил его в Бомбее новыми запасами. У Махбуба было дело в Кветте, и тут Ким, как признавался впоследствии Махбуб, не только окупил свое содержание, но заслужил еще лишнее. Он провел четыре интересных дня в должности поваренка в доме толстого сержанта, из ящика с бумагами которого похитил в удобную минуту маленькую счетную книгу и переписал из нее все - по-видимому, тут шло дело только о продаже рогатого скота и верблюдов - при лунном свете, лежа за амбаром в жаркую ночь. Потом он положил книгу на место, по требованию Махбуба, оставил службу, не получив денег, и присоединился к нему в шести милях вниз по дороге с чисто переписанными счетами за пазухой.

  

  - Этот сержант - мелкая рыбешка, - сказал Махбуб, - но со временем мы поймаем более крупную рыбу. Он только продает быков по разной цене - одна для себя, другая для правительства. Я не считаю этого грехом.

  

  - Почему я не мог просто взять книжку?

  

  - Тогда он испугался бы и сказал бы об этом своему начальнику. Тогда у нас, может быть, не хватило бы многих новых ружей, которые отправляются из Кветты на север. Игра так велика, что сразу можно окинуть взглядом только небольшую часть ее.

  

  - Ого! - сказал Ким и прикусил язычок. Это было в то время, когда дует муссон и школа бывает распущена. Он только что получил награду за математику. Рождество, за исключением десяти дней, которые он провел в свое удовольствие, Ким прожил у Лургана-сахиба, где сидел большей частью у ярко горевшего, трещавшего огня - в этот год дорога на Якко была под снегом на четыре фута - и помогал Лургану нанизывать жемчуг. Маленький индус уехал: он должен был жениться. Лурган заставил Кима выучить целые главы из корана, так что мальчик умел произносить их то повышая, то понижая голос, как настоящий мулла. Кроме того, он сказал Киму названия и свойс