Ильф Илья, Петров Евгений - Одноэтажная Америка

ому нужно платить как можно меньше.

  Наконец негры экспансивны. О! Тут южный джентльмен серьезно обеспокоен. Он уже вытаскивает кольт, веревку и кусок мыла. Он уже раскладывает костер. Он становится вдруг невероятно благородным и подозрительным. Негры - это, видите ли сексуальные преступники. Их надо просто вешать.

  Негры любопытны. Тут у южного джентльмена есть тысяча объяснений. Ясное дело - это просто нахалы и беспардонные люди. Лезут не в свое дело. Всюду суют свой черный нос.

  При всем том, южный джентльмен считает, что негры очень его любят. В кинодрамах из жизни помещиков непременно фигурирует старый седой негр, обожающий своего господина и готовый отдать за него жизнь.

  Ах, если бы южный джентльмен, благодушный зритель или участник суда Линча, понял бы вдруг, что для полной человеческой стопроцентности ему не хватает именно этих, осмеянных им негритянских черт! Что бы он сказал?

  У негров почти отнята возможность развиваться и расти. Перед ними в городах открыты карьеры только швейцаров и лифтеров, а на родине, в Южных штатах, они бесправные батраки, приниженные до состояния домашних животных, - здесь они рабы.

  И все-таки если у Америки отнять негров, она хотя и станет немного белее, зато уж наверно сделается скучнее в двадцать раз.

  Верные своему правилу - брать в автомобиль людей, поджидающих на дороге оказии, уже недалеко от Вашингтона, в Северной Каролине, мы подобрали у захолустной газолиновой станции восемнадцатилетнего мальчика из лагеря "ССС". Эти лагери были устроены Рузвельтом для безработных молодых людей сперва на шесть месяцев, - Рузвельт надеялся в течение шести месяцев покончить с безработицей, - а потом, когда выяснилось, что покончить с безработицей не так-то легко, - лагери были оставлены на неопределенный срок. Мальчику нужно было проехать восемьдесят миль, от лагеря до родного города Елизабеттаун. Шел довольно холодный дождик. Молодой человек совсем съежился в своей летней рубашке цвета хаки и широкополой фетровой шляпе с дырочками.

  Наш последний хич-хайкер немного отогрелся в закрытой машине и принялся отвечать на вопросы. Он не прибавил ничего нового к сложившемуся у нас пред- ставлению о типе американского молодого человека - разговорчивого, самоуверенного и нелюбопытного.

  История его обычна. Отец-фермер. Дела старика идут неважно. Мальчик окончил среднюю школу. Для поступления в колледж не хватило денег. Пошел искать работу. Не нашел. Пришлось записаться в "ССС". Там он вместе с другими мальчиками очищает леса, копает противопожарные канавы. Недурно кормят, одевают и дают тридцать долларов в месяц (пять - на руки, а двадцать пять - родителям). Собственно, это пособие. Что будет дальше - неизвестно. Он знает только одно: он молод, здоров, кожа у него белая, он играет в бейсбол. Значит, все будет в порядке - "олл райт" - и как-нибудь обомнется. В его сознании нет тумана. Наоборот, полная ясность. На большинство вопросов, которые мы ему задавали, он не мог ответить. Тогда он "с очаровательной откровенностью говорил: "Этого я не знаю". Зато, когда вопрос был ему понятен, он отвечал сразу же, не задумываясь, готовой формулой, видимо твердо принятой в семье папы-фермера и в городке Елизабеттаун.

  - Но вы все-таки хотите поступить в колледж?

  - Конечно. Хоть я и знаю парней, которые с дипломами в карманах бродяжничают по стране в поисках работы, но все-таки после колледжа легче сделать карьеру.

  - Какие науки вас интересуют в колледже?

  - Как какие? Те, конечно, которые там проходят.

  Мы проезжали мимо негритянской деревушки. Это был все тот же стандарт негритянской нищеты. Найти здесь хороший негритянский дом было бы так же странно, как увидеть плохую дорогу.

  - Дома негров сразу можно отличить от домов белых людей, - сказал наш спутник с улыбкой.

  - Неужели все негры живут так плохо?

  - Конечно, все.

  - Ну, вот вы выросли на Юге. Скажите, знаете вы хоть одного богатого негра?

  Юноша подумал некоторое время.

  - Нет, не знаю ни одного, - ответил он наконец.

  - Почему же это так? Разве негры плохие работники?

  - Нет, они умеют работать.

  - Может быть, они нечестные люди?

  - Почему нечестные? Я хорошо знаю негров. Негры - хорошие люди, есть среди них хорошие футболисты.

  - Как же так случилось, что все негры бедные?

  - Этого я не знаю.

  - У вашего отца есть знакомые негры?

  - У нас много знакомых негров.

  - И вы к ним хорошо относитесь?

  - Конечно. - А посадили бы вы такого негра за стол в своей семье?

  Юноша рассмеялся.

  - Нет, это невозможно.

  - Почему?

  - Да так. Негр и белый не могут сидеть за одним столом.

  - Но почему же?

  - Вы, видно, из Нью-Йорка! - сказал молодой человек.

  В представлении южан Нью-Йорк-это предел вольнодумства и радикализма.

  - Теперь скажите нам вот что. Мы проехали несколько негритянских штатов и иногда видели довольно хорошеньких негритянок. Могли бы вы полюбить негритянку?

  - Да, пожалуй, - ответил молодой человек, подумав, - это могло бы случиться. Действительно среди цветных попадаются хорошенькие, в особенности мулатки.

  - А если бы полюбили, то женились бы?

  - Ну, что вы! Это никак невозможно

  - Почему?

  - Это невозможно.

  - Ну, а если б очень сильно полюбили? Или если б белая девушка полюбила негра и вышла за него замуж?

  Юноша замахал руками.

  - Нет, сразу видно, что вы из Нью-Йорка.

  - А что? Такого негра, наверно, повесили бы?

  - Думаю, что случилось бы что-нибудь в этом роде.

  Молодой человек долго весело смеялся.

  Этот разговор передан с совершенной точностью.

  Не только здесь, но и в самом Нью-Йорке, о котором мальчик с Юга говорил с ужасом, почти невозможно увидеть негра в ресторане, кинематографе или церкви. Разве только в качестве официанта или швейцара. Мы видели в большом нью-йоркском зале "Карнеги-холл" на концерте негритянской певицы Мариан Андерсон сотню интеллигентных негров, которые сидели на галерке совершенно обособленной группой.

  Конечно, по американским законам, и в особенности в Нью-Йорке, негр имеет право сесть на любое место среди белых, пойти в "белый" кинематограф или "белый" ресторан. Но он сам никогда этого не сделает. Он слишком хорошо знает, чем кончаются такие эксперименты. Его, разумеется, не изобьют, как на Юге, но что его ближайшие соседи в большинстве случаев немедленно демонстративно выйдут, - это несомненно.

  По закону, негры - свободные граждане Соединенных Штатов, но на Юге их под различными предлогами лишают права голоса, а в самом Вашингтоне, и не только в самом Вашингтоне, а в самом здании, где писались законы, произошел такой случай.

  В конгресс от города Чикаго был избран негр по фамилии Деприст. К огорчению белых конгрессменов, он сидел рядом с ними на заседаниях палаты представителей. Но это еще не все. Этот черный человек со своим черным секретарем повадился ходить обедать в столовую конгресса. Его нельзя было выгнать, а на тихие демонстрации негр не обращал никакого внимания. В конце концов придумали прекрасный выход из положения - закрыли столовую. Совсем закрыли столовую конгресса для того, чтобы негр не мог обедать вместе с белыми людьми.

  - Вот, вот, сэры, - сказал мистер Адамс, когда, ссадив молодого человека из "ССС", мы ехали дальше, - я расскажу вам замечательную историю о моих друзьях с острова Тринидада. У меня там была знакомая американская семья. Она решила перебраться в Нью-Йорк. Я как раз должен был на год уехать из Нью-Йорка и решил сдать им на это время свою квартиру. Я отрекомендовал их хозяину дома и уехал. Когда я вернулся через год, хозяин набросился на меня чуть ли не с кулаками. "Это безобразие! - кричал он. - Я никогда не думал, что вы так подло меня подведете!" Я очень испугался и стал думать, не наделал ли я какой-нибудь беды. "Не понимаю, в чем я провинился?" - спросил я домовладельца. "Вы поселили в моем доме негров", - простонал хозяин. "Да позвольте, - говорю я, - я поселил у вас моих друзей с острова Тринидада. Это белые люди, такие, как мы с вами. Они прожили на острове тринадцать лет и теперь вернулись в Америку". - "Ах, зачем вы не сказали мне сразу, что ваши друзья жили на острове Тринидаде! Я бы их ни за что к себе не пустил!" - "Что случилось?" - спросил я. "Случилось то, что все мои жильцы в один голос говорят про ваших друзей, будто в них есть примесь негритянской крови. Там есть бабушка, у нее чересчур курчавые волосы. Это установлено. Один жилец уже выехал. Остальные говорят, что, если я не выселю этих негров, они нарушат контракт и уедут". Нет, серьезно, сэры, было бы глупо думать, что неграм в Нью-Йорке живется хорошо. Вот в нашем доме есть лифтер-негр - это другое дело.

  В Северной Каролине стало холодно, а в Вирджинии еще холоднее. Редкий дождик поливал крышу нашего кара весь последний день путешествия. До Вашингтона оставались считанные мили, и мистер Адамс боялся, как бы вода не начала подмерзать. Показались плакаты, рекламирующие вашингтонские отели.

  - Стоп! Стоп! - закричал вдруг мистер Адамс.

  Машина остановилась.

  - Сэры! - торжественно сказал он. - Хотите знать, что такое Америка?

  - Хотим, - ответили мы.

  - В таком случае, смотрите.

  И мистер Адамс указал рукой на плакат, который мы чуть было не проехали.

  Мы увидели большую картину чрезвычайно трогательного содержания. Была изображена прелестная молодая мать типа Греты Гарбо с прелестной девочкой (типа Ширли Темпл) на руках. Позади стоял чудный ангел-хранитель с лицом голливудского кинолейтенанта и с большими крыльями.

  - Нет, нет, - кричал мистер Адамс, - подпись! Подпись! Вы знаете, что говорит ангел-хранитель этой доброй маме? Он советует ей положить деньги в банк на имя ребенка. Ангел так добр, что даже объясняет, в какой именно банк следует положить деньги! Нет, серьезно, сэры, вы не хотите понять, что такое Америка.

  Когда мы въезжали в Вашингтон, спидометр нашего кара показывал ровно десять тысяч миль.

  Мы в последний раз крикнули "ура".

   Глава сорок пятая. АМЕРИКАНСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ

  У одной американки были семнадцатилетняя дочь и взрослый сын. Однажды девушка не вернулась домой. Ее не было всю ночь. На другой день она тоже не явилась. Девочка исчезла. Ее искала полиция и не нашла. Мать считала свою дочь погибшей. Прошел год. И вот, как-то приятель ее сына сообщил ему страшную новость. Он видел девушку, которую считали погибшей, в тайном публичном доме. (Официально считается, что в Америке нет проституции. На самом деле там есть множество тайных публичных домов.) Брат сейчас же под видом клиента отправился в притон. Там он действительно увидел свою сестру. Он узнал ее с трудом, так ужасно изменилась молодая девушка. То, что она ему рассказала, было еще ужаснее. Ее похитили и продали.

  - Я погибла, - сказала девушка, - и не пытайся спасти меня. Люди, которые меня похитили, настолько сильны, что с ними никто не может бороться. Они не постесняются убить тебя или меня.

  Тем не менее борьба началась. Мать обратилась в полицию, - из этого ничего не вышло. За спиной бандитов стояли какие-то неизвестные, но необыкновенно сильные люди. Мать обратилась в суд. Адвокат бандитов доказал, что девушка является старой проституткой и что угрозу для общества представляет именно она, а не похитившая ее шайка. Верховный суд штата тоже решил дело в пользу бандитов. Не помогла матери и поездка в Вашингтон. Вашингтон просто не имеет власти над судом штата. Вот и все. Девушка осталась в публичном доме.

  Это произошло в стране, где декларирована свобода слова. Матери девушки была предоставлена свобода не только говорить, но и кричать. Она кричала, но ее никто не услышал.

  Это произошло в стран е, где декларирована свобода печати. Но ни одна газета ничего не написала об этом деле. Где были эти ловкие, неутомимые, быстроногие репортеры, от проницательного взора которых не ускользает ни одно ограбление, ни одна богатая свадьба, ни один шаг кинозвезды даже четвертого класса?

  Это произошло в стране, где декларирована неприкосновенность личности. Но бедная личность сидела в публичном доме, и никакие силы не могли ее вызволить. Кажется, встань из гроба сам Авраам Линкольн - и тот ничего не смог бы сделать. Вряд ли помогли бы ему даже пушки генерала Гранта!

  Почему-то каждый раз, когда начинаешь перебирать в памяти элементы, из которых складывается американская жизнь, вспоминаются именно бандиты, а если не бандиты, то ракетиры, а если не ракетиры, то банкиры, что, в общем, одно и то же. Вспоминается весь этот человеческий мусор, загрязнивший вольнолюбивую и работящую страну.

  Что может быть радостней свободных выборов в демократической стране, граждане которой по конституции обеспечены всеми правами на "свободу и стремление к счастью"? Принарядившиеся избиратели идут к урнам и нежно опускают в них бюллетени с фамилиями любимых кандидатов.

  А на деле происходит то, о чем рассказывал нам чикагский доктор: приходит ракетир-политишен и шантажом или угрозами заставляет голосовать хорошего человека за какого-то жулика.

  Итак, право на свободу и на стремление к счастью имеется несомненно, но возможность осуществления этого права чрезвычайно сомнительна. В слишком опасном соседстве с денежными подвалами Уоллстрита находится это право.

  Зато внешние формы демократии соблюдаются американцами с необыкновенной щепетильностью. И это, надо сказать правду, производит впечатление.

  Генри Форд по положению своему в американском обществе - фигура почти недосягаемая. И вот однажды он вошел в одно из помещений своего завода, где находилось несколько инженеров, пожал всем руки и стал говорить о деле, из-за которого пришел. Во время разговора у старого Генри был очень обеспокоенный вид. Его мучила какая-то мысль. Несколько раз он останавливался на полуслове, явно пытаясь что-то вспомнить. Наконец он извинился перед собеседниками, прервал разговор и подошел к молоденькому инженеру, который сидел, забившись в далекий угол комнаты.

  - Я очень сожалею, мистер Смит, - сказал мистер Форд, - но я, кажется, забыл с вами поздороваться.

  Лишнее рукопожатие не ляжет тяжелым бременем на баланс фордовских автомобильных заводов, а впечатление - громадное. Этого молоденького инженера Форд никогда не пригласит к себе домой в гости, но на работе они равны, они вместе делают автомобили. Многих старых рабочих своего завода Форд знает и называет по имени: "Хелло, Майк!", или: "Хелло, Джон!" А Майк или Джон тоже обращаются к нему - "Хелло Генри!" Здесь они как бы равны, они вместе делают автомобили. Продавать автомобили будет уже один старый Генри. А старый Майк или старый Джон сработаются и будут выброшены на улицу, как выбрасывается сработавшийся подшипник.

  Итак, сделав десять тысяч миль, мы очутились в столице Соединенных Штатов.

  Вашингтон - со своими невысокими правительственными зданиями, садами, памятниками и широкими улицами - похож немножко на Вену, немножко на Берлин, немножко на Варшаву, на все столицы понемножку. И только автомобили напоминают о том, что этот город находится в Америке. Здесь на каждые два человека приходится один автомобиль, а на все пятьсот тысяч жителей нет ни одного постоянного театра. Осмотрев дом Джорджа Вашингтона в Маунт-Вернон, побывав на заседании конгресса и на могиле неизвестного солдата, мы обнаружили, что смотреть, собственно, больше нечего. Оставалось только увидеть президента. В Америке это не так уж трудно.

  Два раза в неделю, в десять тридцать утра, президент Соединенных Штатов принимает журналистов. Мы попали на такой прием. Он происходит в Белом доме. Мы вошли в приемную, где стоял громадный круглый стол, сделанный из дерева секвойи. Это был подарок одному из прежних президентов. Гардероба не было, и входящие журналисты клали свои пальто на этот стол, а когда на столе не осталось места, стали класть просто на пол. Постепенно собралось около ста человек. Они курили, громко разговаривали и нетерпеливо посматривали на небольшую белую дверь, за которой, как видно, и скрывался президент Соединенных Штатов.

  Нам посоветовали стать ближе к двери, чтобы, когда станут пускать к президенту, мы оказались впереди, - иначе может случиться, что за спинами журналистов мы его не увидим. С ловкостью опытных трамвайных бойцов мы протиснулись вперед. Перед нами оказалось только три джентльмена. Это были седоватые и весьма почтенные господа.

  Час приема уже наступил, а журналистов все не пускали. Тогда седоватые джентльмены - сперва тихо, а потом громче - стали стучать в дверь. Они стучались к президенту Соединенных Штатов, как стучится помощник режиссера к артисту, напоминая ему о выходе. Стучали со смехом, но все-таки стучали.

  Наконец дверь открылась, и журналисты, толкая друг друга, устремились вперед. Мы побежали вместе со всеми. Кавалькада пронеслась по коридору, потом миновала большую пустую комнату. В этом месте мы легко обошли тяжело дышавших седовласых джентльменов и в следующую комнату вбежали первыми,

  Перед нами, в глубине круглого кабинета, на стенах которого висели старинные литографии, изображающие миссисипские пароходы, а в маленьких нишах стояли модели фрегатов, - за письменным столом средней величины, с дымящейся сигарой в руке и в чеховском пенсне на большом красивом носу сидел Франклин Рузвельт, президент Соединенных Штатов Америки. За его спиной сверкали звезды и полосы двух национальных флагов.

  Начались вопросы. Корреспонденты спрашивали, президент отвечал.

  Весь этот обряд, конечно, несколько условен. Всем известно, что никаких особенных тайн президент журналистам не раскроет. На некоторые вопросы президент отвечал серьезно и довольно пространно, от некоторых отшучивался (это не так легко - отшучиваться дважды в неделю от сотни напористых журналистов), на некоторые отвечал, что поговорит об этом в следующий раз.

  Красивое" большое лицо Рузвельта выглядело утомленным. Только вчера Верховный суд отменил "ААА" - рузвельтовское мероприятие, регулировавшее фермерские посевы и являвшееся одним из стержней его программы.

  Вопросы и ответы заняли полчаса. Когда наступила пауза, президент вопросительно посмотрел на собравшихся. Это было понято как сигнал к общему отступлению. Раздалось нестройное: "Гуд бай, мистер президент!" - и все ушли. А мистер президент остался один в своем круглом кабинете, среди фрегатов и звездных флагов.

  Миллионы людей, старых и молодых, которые составляют великий американский народ, честный, шумливый, талантливый, трудолюбивый и немножко чересчур уважающий деньги, по конституции могут сделать все, - они хозяева страны. Можно даже самого Моргана, самого Джона Пирпонта Моргана-младшего вызвать на допрос в сенатскую комиссию и грозно спросить его:

  - Мистер Морган, не втянули ли вы Соединенные Штаты в мировую войну из корыстных интересов своего личного обогащения?

  Спросить народ может. Но вот как мистер Морган отвечает - это мы слышали сами.

  И на этот раз все было очень демократично.

  Вход в зал, где заседала сенатская комиссия, был свободен. Опять вы были вольны делать с вашим пальто все, что пожелаете, - класть его на пол, запихивать под стул, на котором сидите.

  В одном конце небольшого зала находились стулья, в другом - стол, за которым происходил допрос. Стол не был накрыт ни красным сукном, ни зеленым. Это был длинный полированный стол. Все было очень просто. Рядом со стулом миллиардера лежал на полу его толстый, уже не новый портфель. Морган был окружен своими юристами и советчиками. Их было много, десятки людей. Седые и румяные, толстые и лысые или молодые, с пронзительными глазами, - они были вооружены фактами, справками, документами, фолиантами и папками. Вся эта банда моргановских молодцов чувствовала себя совершенно непринужденно.

  Председательствовал сенатор Най, с худым вдохновенным, почти русским лицом. (К нему очень пошла бы косоворотка.) Допрос вел сенатор Кларк, круглолицый и веселый. Сразу было видно, что ему нравится допрашивать самого Джона Пирпонта Моргана-младшего.

  "Младшему" было семьдесят лет. Это был громадный и тучный старик в долгополом темном пиджаке. На апоплексическом затылке Моргана виднелся цыплячий седой пух. Морган был спокоен. Он знал, что ничего худого с ним не приключится. Его спросят, он посмотрит на своих юристов, те бешено начнут копаться в книгах и подскажут ему ответ.

  Это была удивительная картина. Несколько десятков советчиков что-то шептали Моргану на ухо, подсовывали ему бумажки, подсказывали, помогали. Это не Морган говорил - говорили его миллиарды. А когда в Америке говорят деньги, они всегда говорят авторитетно. Ведь есть в Америке любимая поговорка:

  "Он выглядит как миллион долларов".

  Действительно миллион долларов выглядит очень хорошо.

  А Морган, в своем длинном темном пиджаке, похожий на старого толстого ворона, выглядел, как несколько миллиардов.

  За вызов в сенатскую комиссию вызываемому полагаются суточные, нормальные казенные суточные на прокорм. Джон Пирпонт Морган-младший взял их. Он воспользовался всеми правами, которые дала ему демократическая конституция.

  Морган получил все, что ему полагалось по конституции, даже немножко больше. А что получил народ?

  На территории Соединенных Штатов Америки живет сто двадцать миллионов человек.

  Тринадцать миллионов из них уже много лет не имеют работы. Вместе с семьями это составляет четвертую часть населения всей страны. А экономисты утверждают, что на территории Соединенных Штатов сейчас, уже сегодня, можно было бы прокормить миллиард людей.

   Глава сорок шестая. БЕСПОКОЙНАЯ ЖИЗНЬ

  Путешествие пришло к концу. За два месяца мы побывали в двадцати пяти штатах и в нескольких сотнях городов, мы дышали сухим воздухом пустынь и прерий, перевалили через Скалистые горы, видели индейцев, беседовали с молодыми безработными, старыми капиталистами, радикальными интеллигентами, революционными рабочими, поэтами, писателями, инженерами. Мы осматривали заводы и парки, восхищались дорогами и мостами, подымались на Сьерра-Неваду и спускались в Карлсбадские пещеры. Мы проехали десять тысяч миль.

  И в течение всего пути нас не покидала мысль о Советском Союзе.

  На громадном расстоянии, отделяющем нас от советской земли, мы представляли ее себе с особенной четкостью. Надо увидеть капиталистический мир, чтобы по-новому оценить мир социализма. Все достоинства социалистического устройства нашей жизни, которые от ежедневного соприкосновения с ними человек перестает замечать, на расстоянии кажутся особенно значительными. Мы поняли настроение Максима Горького, который, приехав в Союз после долгих лет жизни за границей, неустанно, изо дня в день, повторял одно и то же: "Замечательное дело вы делаете, товарищи! Большое дело!"

  Мы все время говорили о Советском Союзе, проводили параллели, делали сравнения. Мы заметили, что советские люди, которых мы часто встречали в Америке, одержимы теми же чувствами. Не было разговора, который в конце концов не свелся бы к упоминанию о Союзе: "А у нас то-то", "А у нас так-то", "Хорошо бы это ввести у нас", "Это у нас делают лучше", "Этого мы еще не умеем", "Это мы уже освоили". Советские люди за границей - не просто путешественники, командированные инженеры или дипломаты. Все это влюбленные, оторванные от предмета своей любви и ежеминутно о нем вспоминающие. Это особенный патриотизм, который не может быть понятен, скажем, американцу. По всей вероятности, американец - хороший патриот. И если его спросить, он искренне скажет, что любит свою страну, но при этом выяснится, что он не любит Моргана, не знает и не хочет знать фамилии людей, спроектировавших висячие мосты в Сан-Франциско, не интересуется тем, почему в Америке с каждым годом усиливается засуха, кто и зачем построил Боулдер-дам, почему в Южных штатах линчуют негров и почему он должен есть охлажденное мясо. Он скажет, что любит свою страну. Но ему глубоко безразличны вопросы сельского хозяйства, так как он не сельский хозяин, промышленности, так как он не промышленник, финансов, так как он не финансист, искусства, так как он не артист, и военные вопросы, так как он не военный. Он - трудящийся человек, получает свои тридцать долларов в неделю и плевать хотел на Вашингтон с его законами, на Чикаго с его бандитами и на Нью-Йорк с его Уолл-стритом. От своей страны он просит только одного - оставить его в покое и не мешать ему слушать радио и ходить в кино. Вот когда он сделается безработным, тогда - другое дело. Тогда он будет обо всем этом думать. Нет, он не поймет, что такое патриотизм советского человека, который любит не юридическую родину, дающую только права гражданства, а родину осязаемую, где ему принадлежат земля, заводы, магазины, банки, дредноуты, аэропланы, театры и книги, где он сам политик и хозяин всего.

  Средний американец терпеть не может отвлеченных разговоров и не касается далеких от него тем. Его интересует только то, что непосредственно связано с его - домом, автомобилем или ближайшими соседями. Жизнью страны он интересуется один раз в четыре года - во время выборов нового президента.

  Мы не утверждаем, что это отсутствие духовности есть органическое свойство американского народа. Ведь шли же когда-то северные армии освобождать негров от рабства! Такими сделал людей капитализм, и он всемерно поддерживает в них эту духовную вялость. Страшны преступления американского капитализма, с удивительной ловкостью подсунувшего народу пошлейшее кино, радио и еженедельное журнальное пойло и оставившего для себя Толстого, Ван-Гога и Эйнштейна, но глубоко равнодушного к ним.

  На свете, в сущности, есть лишь одно благородное стремление человеческого ума - победить духовную и материальную нищету, сделать людей счастливыми. И те люди в Америке, которые поставили своей целью этого добиться - передовые рабочие, радикальные интеллигенты, - в лучшем случае считаются опасными чудаками, а в худшем случае - врагами общества. Получилось так, что даже косвенные борцы за счастье человечества-ученые, изобретатели, строители - в Америке не популярны. Они с их трудами, изобретениями и чудесными постройками остаются в тени, вся слава достается боксерам, бандитам и кинозвездам. А в народе, который видит, что с увеличением числа машин жизнь становится не лучше, а хуже, существует даже ненависть к техническому прогрессу. Есть люди, готовые разбить машины, подобно тонущему человеку, который в отчаянном желании выкарабкаться из воды хватает своего спасителя за горло и тащит его на дно.

  Уже говорилось, что американец, несмотря на свою деловую активность, натура пассивная. Какому-нибудь Херсту или голливудскому дельцу удается привести хороших, честных, работящих средних американцев к духовному уровню дикаря. Однако даже эти всесильные люди не в состоянии вырвать у народа мысль об улучшении жизни. Такая мысль в Америке очень популярна. И вот большие и маленькие Херсты убеждают своих читателей, что американцы - натуры особенные, что "революция - это форма правления, возможная только за границей". А избирателю навязываются политические идеи, уровень которых не превышает уровня средней голливудской картины. И такие идеи имеют колоссальный успех.

  Все эти политические идеи, которые должны облагодетельствовать американский народ, обязательно подаются в форме легкой арифметической задачи для учеников третьего класса. Для того чтобы понять идею, избирателю нужно взять только листок бумаги, карандаш, сделать небольшое вычисление - и дело в шляпе. Собственно, все это не идеи, а трюки, годные лишь для рекламы. И о них не стоило бы упоминать, если бы ими не были увлечены десятки миллионов американцев.

  Как спасти Америку и улучшить жизнь?

  Хью Лонг советует разделить богатства. На сцену выступают лист бумаги и карандаш. Избиратель, пыхтя, складывает, умножает, вычитает и делит. Это страшно интересное занятие. Ну, и молодчина этот Хью Лонг! Каждый получит большую сумму! Люди так увлечены этой начальной арифметикой, что совсем не думают о том, как эти миллионы взять.

  Как улучшить жизнь? Как спасти Америку?

  Появляется новый гигант мысли, вроде Сократа или Конфуция, врач мистер Таунсенд. Мысль, которая пришла в многодумную голову этого почтенного деятеля медицины, где-нибудь в маленькой европейской стране могла бы родиться только в психиатрической больнице, в палате для тихих, вежливых и совершенно безнадежных больных. Но в Америке она имеет умопомрачающий успех. Тут даже не надо возиться с вычитаниями и умножениями. Тут уж совсем просто. Каждый старик и каждая старуха в Соединенных Штатах, достигшие шестидесяти лет, получат по двести долларов в месяц с обязательством эти доллары тратить. Тогда механически увеличится торговля и механически исчезнет безработица. Все происходит механически!

  Мы видели звуковую кинохронику собрания таунсендовского комитета под управлением самого мыслителя. Собрание началось с того, что мистер Таунсенд, тощий старик с веснушчатым лицом, в очках и старомодном сюртуке, сделал небольшое сообщение о своем плане.

  - Леди и джентльмены, - начал он, откашлявшись, - я не спал многие ночи, пока придумывал свой план.

  Если бы Марк Твен мог посмотреть на этого веснушчатого старичка, такого методичного, аккуратного и, вероятно, богобоязненного! Можно не сомневаться, что именно такой старичок, придя из церковного мюзик-холла сестры Макферсон, взвешивается сам и взвешивает свою семью, чтобы высчитать, сколько пенни с живого веса он должен заплатить через посредство уважаемой сестры господу богу.

  После мистера Таунсенда выступали наполнившие зал старики и старухи. Они выходили на сцену и задавали вопросы, на которые мыслитель отвечал.

  - Значит, выходит, я буду получать по двести долларов? - спрашивал старик.

  - Да, если мой план пройдет, - твердо отвечал мыслитель.

  - Каждый месяц?

  - Каждый месяц.

  - Ну, спасибо, - говорил старик

  И освобождал место для. следующей за ним старухи.

  - Скажите, мистер Таунсенд, - спрашивала она, волнуясь, - нас тут два старика - я и мой муж. Неужели мы оба будем получать по двести долларов?

  - Да, оба, - важно отвечал мыслитель.

  - Значит, всего четыреста долларов?

  - Совершенно верно, четыреста долларов

  - Я еще получаю семнадцать долларов пенсии. У меня ее не отнимут?

  - Нет, вы будете получать и пенсию.

  Старуха низко кланялась и уходила.

  Когда мы уезжали из Америки, количество почитателей Таунсенда росло с пугающей быстротой. Уже ни один политический деятель не осмеливался накануне выборов выступить против гениального доктора.

  Но американские капиталисты понимают, что кинокартин, радиопередач, рассказов в еженедельниках, плакатов о революции, "которой в Америке не может быть", церкви и арифметических планов может оказаться недостаточно. И уже растут "американские легионы" и "лиги свобод", понемногу воспитываются фашистские кадры, чтобы в нужный момент превратиться в самых настоящих штурмовиков, которым будет приказано задушить революционное движение силой.

  Америка богата. И не просто богата. Она богата феноменально. У нее есть все - нефть, хлеб, уголь, золото, хлопок - все, что только может лежать под землей и расти на земле. У нее есть люди - прекрасные работники, способные, аккуратные, исполнительные, честные, трудолюбивые. К своему обогащению Америка шла быстрыми шагами. Страна напоминает человека, делающего стремительную карьеру, который сперва торгует с лотка подтяжками на Ист-Сайде, потом открывает магазин готового платья и переезжает в Бруклин. Потом открывает универсальный магазин, начинает играть на бирже и переезжает в Бронкс. И, наконец, покупает железную дорогу, сотню пароходов, две кинофабрики, строит небоскреб, открывает банк, вступает в гольф-клуб и переезжает на Парк-авеню. Он миллиардер. Всю жизнь он стремился к этой цели. Он торговал чем придется и как придется. Он разорял людей, спекулировал, с утра до вечера сидел на бирже, он трудился по шестнадцать часов в день, он делал деньги. С мыслью о деньгах он просыпался. С этой же мыслью он засыпал. И вот он чудовищно богат. Теперь он может отдохнуть. У него есть виллы у океана, у него есть яхты и замки. Но он заболевает неизлечимой болезнью. Он гибнет, и никакие миллиарды не могут его спасти. Стимулом американской жизни были и остались деньги. Современная американская техника выросла и развилась для того, чтобы быстрей можно было делать деньги. Все, что приносит деньги, развивалось, а все, что денег не приносит, вырождалось и чахло. Газовые, электрические, строительные и автомобильные компании в погоне за деньгами создали очень высокий уровень жизни. Америка поднялась до высокой степени благосостояния, оставив Европу далеко позади себя. И вот тут-то выяснилось, что она серьезно и тяжело больна. И страна пришла к полному абсурду. Она в состоянии сейчас, сегодня прокормить миллиард людей, а не может прокормить свои сто двадцать миллионов. Она имеет все, чтобы создать людям спокойную жизнь, а устроилась так, что все население находится в состоянии беспокойства: безработный боится, что никогда уже не найдет работы, работающий боится свою работу потерять, фермер боится неурожая, потому что цены вырастут и ему придется покупать хлеб по дорогой цене, он же боится урожая, потому что цены упадут и хлеб придется продавать за гроши, богачи боятся, что их детей украдут бандиты, бандиты боятся, что их посадят на электрический стул, негры боятся суда Линча, политические деятели боятся выборов, человек среднего достатка боится заболеть, потому что доктора заберут у него все его состояние, купец боится, что придут ракетиры и станут стрелять в прилавок из пулемета.

  В основе жизни Советского Союза лежит коммунистическая идея. У нас есть точная цель, к которой страна идет. Вот почему мы, люди, по сравнению с Америкой, покуда среднего достатка, уже сейчас гораздо спокойнее и счастливее, чем она - страна Моргана и Форда, двадцати пяти миллионов автомобилей, полутора миллионов километров идеальных дорог, страна холодной и горячей воды, ванных комнат и сервиса лозунг о технике, которая решает все, был дан Сталиным после того, как победила идея. Вот почему техника не кажется нам вышедшим из бутылочки злым духом, которого в эту бутылочку никак нельзя загнать обратно. Наоборот мы хотим догнать техническую Америку и перегнать ее.

  Америка не знает, что будет с ней завтра Мы знаем и можем с известной точностью рассказать, что будет с нами через пятьдесят лет.

  И все-таки мы можем очень многому научиться у Америки. Мы это делаем, но уроки, которые мы берем у Америки, эпизодичны и слишком специальны.

  Мы первым долгом должны изучить Америку, изучить не только ее автомобили, турбогенераторы и радиоаппараты (это мы делаем), но и самые приемы работы американских рабочих, инженеров, деловых людей, в особенности деловых людей, потому что если наши стахановцы перекрывают нормы американских рабочих, а инженеры часто не уступают американским (об этом мы слышали от самих американцев), то многие наши деловые люди или хозяйственники значительно отстали еще от американских деловых людей в точности и аккуратности работы.

  Мы не будем сейчас говорить о достоинствах наших хозяйственников, об их идейности, работоспособности. Это достоинства коммунистической партии, их воспитавшей. Не будем мы говорить и о недостатках американских деловых людей - об их безыдейности, алчности, беспринципности. Это недостатки воспитавшего их капитализма. Для нас гораздо важнее сейчас изучение их достоинств и наших недостатков, потому что нам необходимо у них учиться. У них должны учиться не только инженеры, но и хозяйственники - наши деловые люди.

  У американского делового человека есть время для делового разговора. Американец сидит в своем офисе, сняв пиджак, и работает. Работает тихо, незаметно, бесшумно. Он никуда не опаздывает, никуда не торопится. Телефон у него один. Его никогда никто не дожидается в приемной, потому что "аппойнтмент" (свидание) назначается обычно с абсолютной точностью и на разговор не уходит ни одной лишней минуты. Занимается он только делом, исключительно делом. Когда он заседает - неизвестно. По всей вероятности, заседает он очень редко.

  Если американец сказал в разговоре, даже мельком: "Я это сделаю", ему ни о чем не надо будет напоминать. Все будет сделано. Уменье держать слово, держать крепко, точно, лопнуть, но сдержать слово, - вот самое важное, чему надо учиться у американских деловых людей.

  Мы писали об американской демократии, которая на деле не дает человеку никаких свобод и только маскирует эксплуатацию человека человеком. Но в американской жизни есть явление, которое должно заинтересовать нас неменьше, чем новая модель какой-нибудь машины. Явление это - демократизм в отношениях между людьми. Хотя этот демократизм также прикрывает социальное неравенство и является чисто внешней формой, но для нас, добившихся социального равенства между людьми, такие внешние формы демократизма только помогут оттенить справедливость нашей социальной системы. Внешние формы такого демократизма великолепны. Они очень помогают в работе, наносят удар бюрократизму и подымают достоинство человека.

  Советский Союз и Соединенные Штаты - эта тема необъятна. Наши записи - всего лишь результат дорожных наблюдений. Нам просто хотелось бы усилить в советском обществе интерес к Америке, к изучению этой великой страны.

  Мы выехали из Вашингтона в Нью-Йорк. Еще несколько часов - и поездка по американской земле окончится. В эти последние часы мы думали об Америке. Кажется, в нашей книге мы рассказали все, что думали.

  Американцы очень сердятся на европейцев, которые приезжают в Америку, пользуются ее гостеприимством, а потом ее ругают. Американцы часто с раздражением говорили нам об этом. Но нам непонятна такая постановка вопроса - ругать или хвалить. Америка - не премьера новой пьесы, а мы - не театральные критики. Мы переносили на бумагу свои впечатления об этой стране и наши мысли о ней.

  Что можно сказать об Америке, которая одновременно ужасает, восхищает, вызывает жалость и дает примеры, достойные подражания, о стране богатой, нищей, талантливой и бездарной?

  Мы можем сказать честно, положа руку на сердце: эту страну интересно наблюдать, но жить в ней не хочется.

   Глава сорок седьмая. ПРОЩАЙ, АМЕРИКА!

  В Нью-Йорке было свежо, дул ветер, светило солнце.

  Удивительно красив Нью-Йорк! Но почему становится грустно в этом великом городе? Дома так высоки, что солнечный свет лежит только на верхних этажах. И весь день не покидает впечатление, что солнце закатывается. Уже с утра закат. Наверно, от этого так грустно в Нью-Йорке.

  Мы снова вернулись в этот город, где живет два миллиона автомобилей и семь миллионов человек, которые им прислуживают. О, это замечательное зрелище, когда автомобили выходят на прогулку в Сентрал-парк! Нельзя отделаться от мысли, что этот громадный парк, расположенный посредине Нью-Йорка, устроен для того, чтобы автомобили могли подышать там свежим воздухом. В парке есть только автомобильные дороги, пешеходам места оставили очень мало. Нью-Йорк захвачен в плен автомобилями и автомобили ведут себя в городе как настоящие оккупанты, - убивают и калечат коренных жителей, обращаются с ними строго, не дают пикнуть. Люди отказываются от многого, лишь бы напоить своих угнетателей бензином, утолить их вечную жажду маслом и водой.

  Кроме автомобилей, есть еще один ужасный властелин в Нью-Йорке. Это грохот. Грохот выделывается здесь в громадном количестве. Под землей воет собвей, над головой гремит надземная железная дорога, сотни тысяч моторов одновременно гудят на улицах, а к ночи, когда шум немного стихает, явственнее слышатся тревожные и длительные сирены полицейских, пожарных и гангстерских автомобилей. Вой приближается, проносится мимо и пропадает где-то вдали. Кого-то застрелили из ревности, кого-то - из ненависти, кого-то - просто не поделив добычи. А может быть, кто-нибудь повесился, отравился, прострелил себе сердце, не вынеся жизни в городе автомобилей, грохота и головной боли.

  "Бромо-зельцер" - напиток против головной боли - продается всюду, наравне с апельсиновым соком, кофе и лимонадом. Скоро "бромо-зельцер" будут ставить в меню. Обед будет выглядеть так: на первое - "бромо-зельцер", на второе - "чили", мексиканский суп, на третье - рыба "соль", а на сладкое - опять "бромо-зельцер". И если в одном Нью-Йорке телефонов больше, чем во всей Англии, то, безусловно, в этом же одном Нью-Йорке за день потребляют порошков от головной боли больше, чем в Англии за полгода. В более тихих районах Нью-Йорка квартиры стоят дороже не потому, что они лучше, а потому, что здесь меньше шума. В Нью-Йорке торгуют тишиной, и этот товар стоит дорого. Это что-то вроде английского костюма. Дорого - зато хорошо.

  В Нью-Йорке нельзя расстаться с чувством тревоги. По самой оживленной улице проезжает вдруг банковский броневик, выкрашенный в ярко-красный цвет. Пулеметы броневика направлены прямо на толпу молодых людей в светлых шляпах, которые прогуливаются с сигарами в зубах. Так в Нью-Йорке перевозят деньги. Везти их можно только в броневике, иначе расхватают эти самые молодые люди в светлых шляпах. Что-то очень уж подозрительно и грозно они усмехаются, засунув руки в карманы своих узеньких пальто!

  Несколько дней мы прощались с нью-йоркскими друзьями, улицами и небоскребами.

  В день отъезда мы пришли на Сентрал-парк-вест и поднялись в квартиру мистера Адамса. Дверь нам открыла негритянка, показав такие сияющие африканские зубы, что в передней стало светло.

  В столовой мы увидели мистера Адамса, который прижимал к своей груди маленькую беби. Рядом стояла миссис Адамс и говорила:

  - Ты уже держал беби пять минут. Теперь моя очередь.