Диккенс Чарльз - Давид Копперфильд. Том I

дительнице, - не правда ли, дорогой мой мальчик?

   Во время этой болтовни мисс Маучер развязала ленты своей шляпки, отбросила их назад и уселась на скамеечку у камина, сделав себе из обеденного стола красного дерева нечто вроде навеса.

   - Ох, - проговорила она, похлопывая своими коротенькими ручонками по коленям и лукаво посматривая на меня, - что-то очень уж я стала толста, это факт, Стирфорт. Поднимаюсь я по лестнице с таким трудом, словно тащу ведро с водой. А, выглянь я из окна верхнего этажа, - пожалуй, могла бы вам показаться хорошенькой женщиной. Какого вы мнения на этот счет?

   - Да где бы я вас ни видел, всюду нахожу хорошенькой, - ответил Стирфорт.

   - Ах, бесстыдник вы этакий! - замахала на него карлица сжатым в комочек носовым платком, которым она только что утирала себе лицо. - Не будьте же наглым! Но, даю вам честное слово, за мной еще ухаживают. Не далее как на прошлой неделе была я у леди Митерс. Вот так женщина, скажу я вам: как она сохранилась! Пока я ее ждала, в комнату вошел сам лорд Митерс. Ну и мужчина, как он сохранился! Не хуже своего парика, которому лет десять уже. Тут лорд начал до того увиваться за мной, что я стала уж подумывать, не придется ли звать, на помощь. Занятный он повеса, только без принципов.

   - Я сплетнями не занимаюсь, дорогое мое дитя, - ответила с кривой улыбкой карлица, подмигивая и опять дотрагиваясь носом до пальца. - Какое вам до этого дело? Конечно, вы, непрочь были бы узнать, что делаю я для сохранения ее волос, чем крашу их, какие снадобья употребляю для ее кожи, бровей, и тому подобное. Все это, сокровище мое, вы могли бы узнать от меня, да не на таковскую напали. А знаете, кем был мой прадед?

   - Нет.

   - Он, милая деточка, был ходатаем по делам, да и происходил из рода ходатаев, так что я уж по наследству получила все их приемы и повадки: меня так легко не поймаете.

   Я никогда не видывал, чтобы кто-нибудь обладал таким искусством подмигивания, как мисс Маучер; оно могло быть только сравнено с ее самообладанием. У нее была еще одна удивительная манера: слушая, лукаво склонять набок свою огромную голову, прищуривать один глаз, а другим глазом вращать наподобие сороки. Все это так поразило меня, что я сидел, как вкопанный, вытаращив на нее глаза и, боюсь, забыв при этом правила приличия.

   Между тем мисс Маучер, придвинув к себе стул, энергично принялась вытаскивать из сумки (причем каждый раз запускала туда свою короткую ручонку по плечо) множество флаконов, губок, гребней, щеток, кусочков фланели, маленьких щипцов для завивки и всевозможных других инструментов. Все это она нагромоздила целой кучей на стул. Среди этого занятия она вдруг, к моему большому смущению, спросила Стирфорта:

   - Как зовут вашего друга?

   - Мистер Копперфильд, - ответил Стирфорт. - Он хочет с вами познакомиться.

   - Ну что ж, пусть знакомится, он действительно, кажется, этого жаждет, - проговорила она со смехом, вперевалочку направляясь ко мне со своей сумкой.

   Когда я, раскланявшись, снова сел, она, поднявшись на цыпочки, чтобы ущипнуть меня за щеку, пропищала:

   - Настоящий персик! Как соблазнительно! Обожаю персики! Поверьте, я очень счастлива, что познакомилась с вами, мистер Копперфильд.

   Я ответил, что также рад знакомству с ней и тому, что оно, повидимому, доставляет нам обоим взаимное удовольствие.

   - Ах, господи, до чего мы оба с вами вежливы! - воскликнула мисс Маучер, стараясь закрыть как бы от смущения свое большое лицо крошечной ручонкой. - Сколько обмана и фальши в этом мире, не правда ли?

   Эта последняя фраза, казалось, относилась к нам обоим, и мисс Маучер, отняв от лица свою ручонку, засунула ее опять в сумку.

   - Что хотите вы этим сказать, мисс Маучер? - спросил Стирфорт.

   - Ха-ха-ха! - залилась смехом карлица. - А правда, милое мое дитя, какую интересную коллекцию шарлатанов мы собой представляем? - промолвила она, склонив голову набок и глядя одним глазком вверх, в то время как ее ручонка шарила в сумке. - Взгляните-ка, - продолжала она, вынимая из сумки какой-то пакетик: - это обрезки ногтей русского князя... я его зову "азбука шиворот-навыворот", до того перепутаны все буквы его фамилии.

   - Этот русский князь ваш клиент, что ли? спросил Стирфорт.

   - Конечно, голубчик, - я два раза в неделю стригу ему ногти на руках и ногах.

   - Надеюсь, он вам хорошо платит? - бросил Стирфорт.

   - Дорогое дитя, платит он так, как говорит, говорит же он в нос, - ответила мисс Маучер. - Знаете, ни одна бритва не касалась его физиономии. Посмотрели бы вы на него: вот какие отрастил себе усищи, рыжие от природы и черные благодаря искусству.

   - Конечно, благодаря вашему искусству, заметил Стирфорт.

   Мисс Маучер утвердительно мигнула.

   - Видите ли, ему пришлось обратиться ко мне. Никакому без этого было не обойтись, - здешний климат оказал влияние на краску его усов. В России она держалась прекрасно, а тут все пошло к чорту. Невозможно было видеть князя в более запущенном виде: ни дать ни взять - старое, заржавленное железо.

   - Это его вы имели в виду, когда только что говорили о шарлатанах? - спросил Стирфорт.

   - Не прикидывайтесь простачком, мой мальчик, - ответила мисс Маучер, энергично тряся головой. - Я сказала, что мы все шарлатаны, и в доказательство показала вам обрезки княжеских ногтей. Вот эти самые обрезки доставили мне среди английского дворянства гораздо больше клиентов, чем все мои таланты, вместе взятые. Княжеские ногти всегда при мне и служат для меня лучшей рекомендацией. Подумайте только, уж если мисс Маучер может стричь княжеские ногти, то, видимо, она знаток своего дела. Знаете, я раздаю даже эти ногти молодым леди, они, кажется, прячут их в свои альбомы. Ха-ха-ха! Честное слово, вся социальная система, как говорят джентльмены, произносящие речи в парламенте, зиждется на княжеских ногтях! - закончила она, пытаясь скрестить на груди ручонки и тряся своей большущей головой.

   Стирфорт расхохотался так заразительно, что и я последовал его примеру. А мисс Маучер все продолжала качать своей склоненной набок головой, прищурив один глаз и вращая, как сорока, другим.

   - Однако пора и за дело, - промолвила она, хлопнув себя по коленкам и поднимаясь с места. - Ну-ка, Стирфорт, давайте осмотрим вашу полярную зону и убедимся, что там творится!

   Тут, выбрав два или три инструмента и маленький флакончик, она, к моему удивлению, осведомилась, выдержит ли ее стол. Стирфорт ответил, что выдержит, и она придвинула стул и, попросив у меня позволения опереться на мою руку, ловко взобралась на стол, словно на сцену. Обосновавшись там, она проговорила самым серьезным тоном:

   - Джентльмены! Если кто-либо из вас видел хоть кончик моей ножки, скажите, - и я, придя домой, немедленно же покончу с собой.

   - Я ничего не видел, - заявил Стирфорт.

   - Я также ничего не видел, - прибавил я.

   - Ну и прекрасно! - воскликнула мисс Маучер. - В таком случае я, пожалуй, согласна еще пожить. А теперь предавайте вашу главу в мои руки.

   Это приглашение относилось к, Стирфорту, и он уселся на стул спиной к столу, обратив ко мне свое смеющееся лицо. Видимо, он подставил свою голову карлице исключительно для забавы, нисколько не нуждаясь в ее услугах. Действительно, трудно себе представить что-либо более курьезное, чем вид мисс Маучер, когда она, нагнувшись над головой Стирфорта, рассматривала в большое увеличительное стекло, вынутое ею из кармана, его роскошные каштановые кудри.

   - Ну, вы, конечно, красивый малый, - заявила мисс Маучер после кратковременного исследования головы моего друга, - но знайте: не будь меня, вы в год получили бы лысину величиной с тонзуру⁶⁷ католического монаха. А вот теперь, мой юный друг, дайте мне только полминуты пополировать вашу головку, и кудри ваши застрахованы на десять лет.

   С этими словами она смочила жидкостью из флакончика кусочек фланели и щеточку и принялась самым энергичным образом скрести и расчищать ими голову Стирфорта, не переставая при этом все время болтать с ним безумолку.

   - Жаль очень, что в этих местах у меня совсем нет клиентов, - между прочим сказала мисс Маучер, - из-за этого приходится уезжать отсюда. Представьте, Джемми, во всем Ярмуте я не встретила ни одной хорошенькой женщины.

   - Неужели? - промолвил Стирфорт.

   - Ни тени даже хорошенькой женщины, - уверяла мисс Маучер.

   - А мы вот с вами могли бы ей показать не только тень, а самую красавицу. Правда, Маргариточка?

   - Правда, правда! - отозвался я,

   - Вот как! - воскликнула карлица, пристально глядя на меня, а затем на Стирфорта. - Так вот оно что!.. Так вот оно что!..

   Первое из этих восклицаний, казалось, относилось к нам обоим, а второе уж к одному Стирфорту.

   Ожидая от нас дальнейших пояснений, мисс Маучер продолжала обрабатывать темя моего друга, склонив при этом свою большую голову набок и поглядывая одним глазком вверх, словно оттуда она могла получить интересующие ее сведения.

   - Это ваша сестрица, мистер Копперфильд? - наконец заговорила она, продолжая глядеть вверх. - Не правда ли, я угадала?

   - Нет, - сказал Стирфорт, прежде чем я успел ответить. - Ничего подобного. И, если я не ошибаюсь, мистер Копперфильд даже очень увлекался ею.

   - Отчего же, спрашивается, теперь он не увлекается ею? - допытывалась мисс Маучер. - Неужели он такой непостоянный? Как ему не стыдно! Неужели он перелетал с цветка на цветок, пока Полли не отплатила ему такой же монетой? Ведь, наверно, ее зовут Полли?

   Карлица задала мне этот вопрос так неожиданно и при этом так испытующе на меня посмотрела, что я совсем смутился.

   - Нет, мисс Маучер, - пробормотал я, - ее зовут Эмилией.

   - Вот как! Так, так!... - воскликнула она снова совершенно с той же интонацией, как и в первый раз. - Однако какая же я болтушка! Мистер Копперфильд, скажите по правде, вы меня не считаете слишком легкомысленной?

   В ее тоне и взгляде мне почудилось что-то неприятное, словно какой-то оскорбительный для маленькой Эмилии намек, поэтому я сказал гораздо более серьезным тоном, чем мы все говорили до сих пор:

   - Девушка, о которой идет речь, так же безупречна, как и красива. Она помолвлена с чудесным, достойным человеком из своей же среды. Я так же уважаю ее за здравый смысл, как и восхищаюсь ее красотой.

   - Молодец, Копперфильд! Прекрасно сказано! Браво, браво! - закричал Стирфорт. - А теперь слушайте, дорогая Маргаритка, я хочу утолить жажду любопытства этой крошечной женщины, и так утолить, чтобы ей все решительно стало ясно. Ну так вот, мисс Маучер! Красотка находится в настоящее время в учении в магазине траурных принадлежностей "Омер и Джорам", в здешнем городе. Запомнили, правда?.. "Омер и Джорам". Помолвлена она со своим двоюродным братом, при крещении получившем имя Хэма. Фамилия его - Пиготти. Он в этом же городе работает на верфи. Красотка живет у родственника - имени не знаю, а фамилия Пиготти. Большую часть времени родственник этот пребывает в море. Местожительство - также здешний город. Девушка эта - самая прелестная, самая восхитительная на свете маленькая фея. Мы оба с моим другом очарованы ею. К этому всему я мог бы еще кое-что добавить, если б не боялся рассердить своего друга: мог бы сказать, что красотка, выходя замуж за такого малого, роняет себя, - он ей совсем не пара. Без всякого сомнения, она могла бы гораздо лучше выйти замуж. Клянусь, она рождена быть знатной леди.

   Пока Стирфорт все это рассказывал неторопливо и отчетливо, мисс Маучер слушала его с величайшим вниманием, склонив голову набок и глядя одним глазком вверх, как бы ожидая услышать скрытый смысл того, что говорилось. Когда

   Друг мой кончил, она сразу снова оживилась и затрещала с удивительной быстротой.

   - И это все?! - воскликнула крошка, подстригая бакенбарды Стирфорта маленькими ножницами, так и сверкавшими вокруг его головы. - Чудесно! Настоящая сказка! Ее следовало бы - не правда ли? - закончить так: - "А потом они жили долго и счастливо". Ах, кстати, вы знаете эту игру? Я люблю мою милочку, потому что она прелестна; я ненавижу ее, потому что она невеста другого. Я покорил ее, посулив роскошь. Я вел с ней разговоры о побеге. Имя ее Эмилия, живет она на востоке. Кто это? Ха-ха-ха!.. Правда, мистер Копперфильд, я очень легкомысленная?

   Взглянув на меня с необыкновенным лукавством, она, не ожидая ответа, снова затрещала:

   - Ну, теперь готово! Могу сказать, что ни у одного повесы никогда голова не была доведена до такого совершенства, как ваша, Стирфорт! А что делается внутри этой башки, так это для меня ясно, как день! Слышите, сокровище мое: ясно, как день, - повторила она, заглядывая ему в лицо. - А теперь проваливайте (так говорят у нас при дворе). И если мистер Копперфильд сядет на ваше место, я готова и над ним потрудиться.

   - Что вы скажете на это, Маргаритка? - смеясь, спросил Стирфорт, уступая место.- Не хотите ли усовершенствовать свою наружность?

   - Благодарю вас, мисс Маучер, уж лучше мы займемся этим как-нибудь в другой раз, - отвечал я.

   - Не отказывайтесь, - проговорила она, рассматривая меня с видом знатока, - вам, например, не мешало бы немного удлинить брови.

   - Благодарю вас. В другой раз, - повторил я.

   - Их надо немного протянуть к вискам, - продолжала настаивать мисс Маучер. - На что потребуется всего каких-нибудь две недели. Желаете?

   - Нет, благодарю вас, не сейчас.

   - Тогда, быть может, сделать вам прическу? Тоже нет?.. Ну, так давайте произнесем приговор над вашими бакенбардами. Пожалуйте...

   Тут я не мог не покраснеть, задетый за живое; а мисс Маучер, убедившись, что в данную минуту я не склонен испытать на себе всю силу ее искусства и меня даже не соблазняет флакончик, который она для большей убедительности все вертела перед моими глазами, сказала, что займется мною в другой раз, и попросила меня помочь ей спуститься с занимаемых высот. Я подал руку, она очень проворно спрыгнула на пол, и, надев шляпку, стала завязывать ленты под своим двойным подбородком.

   - А сколько вам следует? - спросил Стирфорт.

   - Цыпочки мои, чертовски мало: всего каких-нибудь пять шиллингов, - ответила мисс Маучер. - Но не кажусь ли я вам легкомысленной, мистер Копперфильд?

   Я вежливо ответил: "Нисколько", но, видя, как она, подбросив полученные монеты, поймала их, положила в карман, а затем сильно хлопнула по этому карману, подумал, что и вправду она довольно-таки легкомысленна.

   - Это вот моя касса, - пояснила мисс Маучер, подходя к стулу и начиная укладывать обратно в сумку ворох разных мелких вещиц. - Все ли тут мои доспехи? Как будто так,- проговорила она. - А теперь, хоть я и прекрасно знаю, что этим разбиваю ваши сердца, но все-таки, увы, принуждена оставить вас. Что делать! Призовите на помощь все свое мужество и постарайтесь перенести этот удар! До свиданья, мистер Копперфильд! Берегите себя, Стирфорт! Ах, господи, как я с вами заболталась! Это вы винрваты, повесы вы этакие. Ну, прощаю вам. До свиданья, до свиданья, утятки мои!

   С сумкой на руке, переваливаясь, как утка, и не переставая трещать, мисс Маучер добралась до дверей. Тут она еще спросила нас, не желаем ли мы получить от нее на память по локону; затем, приложив нос к пальцу и как бы комментируя этот жест, с ужимкой сказала: "А ведь правда, я очень легкомысленная..." и скрылась за дверью.

   Стирфорт начал так хохотать, что я невольно принужден был присоединиться к нему, хотя и был далеко не уверен, стал ли бы я смеяться, не зарази он меня своим весельем. Когда мы вдоволь нахохотались, Стирфорт рассказал мне, что у мисс Маучер огромное знакомство и множеству людей она оказывает самые разнообразные услуги.

   - Многие, - прибавил он, - смотрят на нее как на чудачку, но в действительности она умна и проницательна, как бес, - умнее и проницательнее всех, кого я только знаю. Про мисс Маучер можно было бы, пожалуй, сказать, что у нее ручонки коротки, да ум долог.

   По словам Стирфорта, карлица была недалека от истины, уверяя, что она вездесуща. Действительно, мисс Маучер то и дело совершает набеги из столицы на провинцию, отыскивает там себе бесчисленных клиентов и в результате знает решительно всех и вся. Я спросил у Стирфорта, что она за человек по существу, но мой друг, пропустив вопрос этот мимо ушей, продолжал рассказывать мне о ее ловкости и получаемых ею больших доходах. Вообще весь этот вечер карлица была главной темой наших разговоров, и, когда я уже уходил, Стирфорт, поднимаясь по лестнице к себе, крикнул мне, передразнивая мисс Маучер: "До свиданья, утенок!"

   Подойдя к дому мистера Баркиса, я был удивлен, увидев разгуливавшего перед дверью Хэма, но удивление мое возросло еще больше, когда я узнал, что здесь в доме маленькая Эмилия. Я, разумеется, сейчас же спросил Хэма, почему он, вместо того, чтобы прогуливаться здесь, не входит в дом.

   - Видите ли, мистер Дэви, - каким-то нерешительным тоном ответил Хэм. - Эмилия тут говорит с одной особой.

   - Вот именно потому, Хэм, мне и кажется, что вам следовало бы присутствовать при этом разговоре, - заметил я улыбаясь.

   - Оно, конечно, можно сказать, так должно было быть, да здесь, мистер Дэви, дело совсем особенное, - и, понизив голос, Хэм добавил очень серьезным тоном: - Тут вопрос идет об одной молодой женщине, которую Эмилия знавала раньше, но с которой ей больше не следует знаться.

   Когда я услышал это, у меня промелькнула мысль, не та ли это самая женщина, которая шла вслед за ними несколько часов тому назад.

   - Это несчастная женщина, - продолжал рассказывать Хэм, - которую весь город положительно готов затоптать в грязь. От нее бегут с большим страхом, чем от привидения на кладбище.

   - Не ее ли, Хэм, видел я сегодня вечером на берегу, вскоре после того, как вы прошли?

   - Так вы говорите, она шла за нами следом, да? - спросил Хэм. - Значит, это она самая. Теперь я понимаю, как могло случиться, что она подошла к окошечку в комнату Эмми, как только та вошла к себе со свечой. Она постучала в окно и прошептала: "Эмилия, Эмилия, ради Христа, сжальтесь надо мной! Я ведь когда-то была такая же, как и вы". А ведь такие слова, мистер Дэви, слышать равнодушно нельзя.

   - Конечно, Хэм. Что же сделала тут Эмилия?

   - Эмилия сказала: "Марта, вы? Неужели это вы, Марта?" Надо вам сказать, они немало дней проработали вместе в магазине мистера Омера.

   - Прекрасно припоминаю ее теперь! - воскликнул я. - Да, да, это одна из тех девушек, которых я еще мальчиком видел там.

   - Это Марта Эндель, - сказал Хэм. - Она на два-три года старше Эмилии, но в школе они учились вместе.

   - Я никогда не слышал даже имени этой девушки, - заметил я, - просто как-то невольно перебил вас.

   - Да мне, мистер Дэви, в сущности, и рассказывать больше нечего, тут все было в словах: "Эмилия, ради Христа, пожалейте меня, - ведь я была такая же, как и вы". Она хотела поговорить с Эмилией, а та не могла повидаться с нею у себя, так как обожающий ее дядя был дома, а он ни за что на свете... поймите только, мистер Дэви, что дядя, при всей своей великой доброте и золотом сердце, не согласился бы и за все сокровища, скрытые на дне моря, видеть рядом со своей маленькой Эмми эту женщину.

   Я мгновенно почувствовал, как и сам Хэм, что это действительно было немыслимо.

   - Так вот, - продолжал Хэм, - Эмилия написала карандашом записку и передала ее Марте через окно, сказав: "Отнесите эту записку моей тетке, и она из любви ко мне приютит вас у своего очага, пока дядя не уйдет в море и я не смогу притти к вам". Потом все, о чем я говорил вам, она рассказала мне и просила проводить ее сюда. Что же мне было делать?.. Конечно, Эмилии не следовало бы знаться с такой женщиной, но я не силах отказать ей, когда она просит меня со слезами на глазах.

   Тут он с большой осторожностью вынул из внутреннего кармана своей грубой куртки хорошенький кошелечек.

   - И если, мистер Дэви, я не был уж в силах устоять против ее слез и повел ее сюда, как мог я отказаться нести вот это? - проговорил Хэм, с нежностью глядя на крошечный кошелек, лежащий на его грубой ладони. - Как отказать, зная, для чего он ей нужен?.. Настоящая игрушка, - прибавил он с умилением, продолжая смотреть на кошелек, - да и денег то там у моей дорогой Эмми кот наплакал!

   Когда Хэм спрятал обратно кошелек, я горячо пожал ему руку, - это, по-моему, больше всяких слов должно было сказать о моих к нему чувствах, - и мы с ним еще несколько минут ходили молча взад и вперед перед домом

   Дверь открылась, вышла моя Пиготти и поманила Хэма войти в дом. Я хотел было остаться пока на улице, но Пиготти догнала меня и настояла, чтобы я также вошел. Я решил никому на глаза не показываться, но так как Эмилия и Марта сидели как раз в той самой кухоньке с изразцовым полом, о которой я раньше уже упоминал, а дверь с улицы открывалась прямо туда, то я, не успев опомниться, сразу очутился среди них

   На полу у камина сидела та женщина, которую я недавно видел на берегу. Из ее позы я заключил, что Эмилия только что встала со стула, а до того голова этой несчастной, вероятно, лежала у нее на коленях. Я почти не мог рассмотреть лица женщины, так как она, должно быть нарочно, прикрыла его своими растрепанными волосами, но вce-таки видно было, что она молода и красива. И Пиготти и Эмилия - обе были заплаканы. Царило полное молчание, и только голландские часы подле буфета, казалось, тикали вдвое громче обыкновенного

   Первой заговорила Эмилия.

   - Марте хотелось бы поехать, в Лондон, сказала она Хэму.

   - Почему в Лондон? - спросил тот

   Навсегда запомнился мне взгляд, который он бросил при этом на сидевшую на полу женщину, в этом взгляде было и сострадание и также неудовольствие, что она - в обществе его любимой. Оба они, и Хэм и Эмилия, говорили почти шопотом, словно Марта была больная.

   - Там лучше, чем здесь, - вдруг громко раздался третий голос - голос Марты, попрежнему неподвижно сидевшей на полу. - Там ни одна душа не знает меня, а здесь - всe.

   - Что же она там будет делать? - снова спросил Хэм.

   Женщина подняла голову и мрачно посмотрела на него, потом снова опустила ее и вдруг, как будто пронзенная пулей, ухватилась за шею правой рукой.

   - Она постарается вести себя хорошо, - сказала маленькая Эмилия. - Вы не знаете всего того, что рассказала она нам. Ведь правда, тетушка, как ему знать это?

   Пиготти сочувственно кивнула головой.

   - Я буду стараться вести себя хорошо, - проговорила Марта, - если только вы поможете мне выбраться отсюда. Хуже того, что я здесь, там я не могу быть, а лучше - могу. О, дайте мне уйти с этих улиц, где весь народ знает меня с самого детства! - вся дрожа, закричала она.

   Эмилия протянула руку Хэму, и я видел, как он положил в нее небольшой парусиновый мешочек. Приняв его за свой кошелек, она сделала шаг или два вперед, но, заметив ошибку, вернулась к Хэму, который стоял подле меня, и молча показала ему мешочек.

   - Это все ваше, Эмилия, - услышал я его тихий голос. - Дорогая моя, у меня теперь нет ничего на свете, что не было бы вашим. Деньги могут доставить мне радость только тогда, когда они вам нужны.

   Снова слезы заблестели на глазах Эмилии; она молча повернулась и подошла к Марте. Не знаю уж, сколько она дала ей, только видел, как, нагнувшись над нею, она положила деньги ей за пазуху. Прошептав что-то, она спросила, достаточно ли этого.

   - Более чем достаточно, - ответила Марта и, схватив руку Эмилии, стала целовать ее.

   Затем несчастная женщина встала, закуталась в свою шаль так, что почти не было видно лица, и, громко рыдая, пошла к выходу. Перед тем как отворить дверь, она на мгновение остановилась, как бы собираясь что-то сказать, но так ничего и не сказала и, продолжая тихонько рыдать, вышла из кухни.

   Когда дверь за ней закрылась, Эмилия как-то растерянно посмотрела на нас троих и вдруг, закрыв лицо руками, зарыдала.

   - Полно, Эмилия! - ласково проговорил Хэм, нежно гладя ее по плечу. - Полно, дорогая, не надо плакать, моя красоточка!

   - Ах, Хэм! - воскликнула девушка, горько плача. - Я вовсе не такая хорошая, как мне следовало бы быть. Порой я чувствую себя такой неблагодарной!

   - Вы хорошая, да, да, хорошая, - утешал ее Хэм.

   - Нет! Нет! - крикнула Эмилия, качая головой и рыдая. - Говорю вам, я не такая хорошая, как должна была бы быть, далеко не такая, далеко...

   И она рыдала так, что казалось - сердце ее готово было разорваться на части.

   - Я слишком злоупотребляю вашей любовью, я знаю это, - с рыданием говорила она, - я часто бываю недобра к вам, неровна, тогда как мне следовало бы быть совсем иной. Вы совсем по-другому со мной... Почему же я такая гадкая, неблагодарная, - я, которая должна бы только и думать о том, как вас сделать счастливым?..

   - Да вы это и делаете, дорогая моя, - утешал ее Хэм. - Я счастлив, когда вижу вас, счастлив целый день только потому, что могу думать о вас.

   - Ах, этого недостаточно! - закричала Эмми. - Вам это кажется потому, что вы сами хороший, а не я хороша. О, дорогой мой, поверьте, вы были бы гораздо счастливее, полюби вы другую девушку, более спокойную, более достойную вас, для которой вы были бы всем на свете, а не такое изменчивое, пустое, легкомысленное создание, как я...

   - Бедное нежное сердечко! - прошептал Хэм.- Эта Марта совсем взбудоражила ее.

   - Тетечка, милая, идите поближе ко мне, дайте мне прижаться к вам! - рыдая, промолвила Эмилия. - Ах, тетечка, какой несчастной чувствую я себя сегодня! Я не такая хорошая, как нужно, - знаю, что не такая...

   Пиготти бросилась к ней, а Эмилия, посадив ее на стул у камина, стала перед ней на колени и, обняв ее за шею, взволнованно глядя на нее, закричала;

   - Тетечка, молю вас, попытайтесь помочь мне! Хэм, дорогой, попробуйте и вы помочь мне, и вы тоже, мистер Давид, в память прошлых дней... Мне так хочется быть лучше, чем я есть! Так хочется быть в тысячу раз благодарнее, так хочется глубже сознавать, какое это великое счастье быть женой чудесного человека и вести спокойную, хорошую жизнь! Боже мой, боже мой! Сердце мое, сердце!..

   Тут она спрятала свое лицо на груди моей старой няни и, прекратив свои жалобы; в которых было еще так много детского, как и в ее манере себя держать и в самой ее наружности, тихо плакала, а няня гладила и ласкала ее, как малого ребенка.

   Понемногу Эмми стала успокаиваться, и тогда мы все принялись утешать ее, подбадривая и несколько даже подшучивая над нею. Она приподняла голову, заговорила с нами, а потом даже улыбнулась, рассмеялась и наконец, несколько сконфуженная происшедшей сценой, села рядом с тетушкой. Пиготти привела в порядок ее растрепанные кудри, вытерла ей глаза, оправила платье, чтобы, когда Эмми вернется домой, дядюшке и и голову не могло притти, что любимица его плакала.

   В этот вечер я увидел то, чего мне до сих пор видеть не приходилось: Эмилия целомудренно поцеловала своего жениха в щеку и так прижалась к нему, словно видела в нем своего защитника.

   Когда при слабом свете молодого месяца они вместе направились домой и я, глядя им вслед, думал о том, какая огромная разница между этим уходом и уходом Марты, я заметил, как Эмми, обхватив обеими руками руку жениха, все так же прижималась к нему.

  

  

   Проснувшись на следующее утро, я долго думал о маленькой Эмилии и о ее переживаниях после ухода Марты. Ни к кому не чувствовал я такой нежности, как к этому прелестному существу, подруге моих детских лет, которого я тогда, еще мальчиком, беззаветно любил. В этом я был убежден всю мою жизнь и умру с этим убеждением. И теперь мне казалось, что, став невольным свидетелем ее интимных переживаний, я обязан хранить их в строжайшей тайне. Рассказать о них даже такому другу, как Стирфорт, было бы, по-моему, поступком грубым, недостойным и меня самого и нашего чистого детства, обаяние которого в моих глазах и поныне окружает своим ореолом мою бывшую маленькую подругу. Поэтому я твердо решил хранить тайну в глубине своей души, и она, эта тайна, казалось мне, придавала новую прелесть маленькой Эмми.

   За завтраком мне подали письмо от бабушки. Так как в нем был затронут вопрос, по которому, я считал, Стирфорт мог дать мне полезный совет, я уже заранее с восторгом предвкушал, как мы будем с ним это обсуждать дорогой в Лондон. В данную минуту нам было не до этого - надо было проститься со всеми нашими здешними приятелями. Не последнее место среди них занимал мистер Баркис; он искренне горевал о нашем отъезде, и я нисколько не сомневаюсь, что он снова охотно открыл бы свой заповедный сундучок, снова извлек бы оттуда еще одну золотую гинею, если б такою ценою он смог удержать нас в Ярмуте хотя бы еще на двое суток. Мистер Пиготти и его семейство были тоже очень огорчены нашим отъездом. Торговый дом "Омер и Джорам" в полном составе вышел на улицу проститься с нами. А Стирфорта пришло проводить столько рыбаков, наперебой предлагавших отнести на дилижанс наши чемоданы, что будь у нас багаж целого полка, то и тогда не пришлось бы искать носильщиков. Словом, мы покинули Ярмут, оставив по себе прекрасную память и общее сожаление, что уезжаем.

   - Вы долго пробудете здесь, Литтимер? - спросил я его, в то время как он, в ожидании нашего отъезда, стоял подле дилижанса.

   - Нет, сэр, - ответил он, - вероятно, не очень долго.

   - Да этого он еще и сам сказать не может, - беспечным тоном проговорил Стирфорт. - Ему дано определенное поручение, и он должен его выполнить.

   - Не сомневаюсь, что оно будет им выполнено, - заметил я.

   Литтимер дотронулся до своей шляпы, как бы благодаря меня за хорошее о нем мнение, и я опять сразу почувствовал себя не старше восьми лет.

   Дилижанс тронулся. Литтимер еще раз прикоснулся к своей шляпе, желая нам доброго пути, и остался стоять на мостовой, столь же таинственный, полный достоинства, как какая-нибудь египетская пирамида. Некоторое время мы ехали молча, не проронив ни единого слова. Стирфорту, против обыкновения, не хотелось болтать, а я задумался о том, когда мне снова удастся попасть в родные места и какие перемены произойдут за это время и с ними и со мной. Вдруг Стирфорт, мгновенно стряхнув свою задумчивость, дернул меня за руку и весело сказал (такие быстрые перемены в настроении были ему вообще присущи):

   - Что же это вы, Давид? Ну-ка, откройте рот! Расскажите, от кого это письмо, полученное вами за завтраком?

   - Да это от моей бабушки, - ответил я, вынимая письмо из кармана.

   - Что же хорошенького она вам пишет?

   - Бабушка напоминает мне, Стирфорт, о том, что я ведь отправился путешествовать с целью посмотреть, что делается на свете, и обдумать, кем бы я хотел быть.

   - И, разумеется, вы делали это?

   - То-то и есть, что я не особенно этим занимался. Признаться, к стыду моему, я совсем забыл об этом.

   - Ну, так исправляйте же теперь свою оплошность, - окапал Стирфорт, - поглядывайте хорошенько вокруг себя. Вот, например, посмотрите направо - и вы увидите болотистую равнину, посмотрите налево, вперед, назад - перед вами будет все та же самая картина.

   Я рассмеялся и заявил, что, к сожалению, окружающие виды, быть может, из-за их однообразия, не будят во мне ровно никаких мыслей относительно выбора профессии.

   - А что же говорит по этому поводу ваша бабушка? - спросил Стирфорт, взглянув на письмо, которое я держал в руке.

   - Она спрашивает меня, какого я мнения о том, чтобы стать проктором. А вы, Стирфорт, что вы думаете относительно этого?

   - Не знаю уж, право, что вам сказать, - ответил Стирфорт равнодушно-спокойным тоном. - Мне думается, что вы можете быть проктором так же, как и кем-либо иным.

   Я тут не мог не рассмеяться, видя, с каким глубочайшим безразличием мой друг относится вообще ко всем профессиям на свете. Я высказал ему это, а затем спросил:

   - А что, в сущности, представляет собой проктор, Стирфорт?

   - Это, видите ли, что-то вроде стряпчего по духовным делам. Проктор играет в допотопном учреждении, называемом "Докторской общиной", примерно, такую же роль, какую обыкновенный стряпчий играет в гражданских судах. Должность проктора, по-моему, следовало бы упразднить лет двести тому назад. Вам же яснее всего станет, что такое проктор, когда я расскажу вам в нескольких словах, что представляет собой "Докторская община". Начать с того, что это присутственное место находится у чорта на куличках, где-то по соседству с кладбищем святого Павла. И вот в этом уединенном месте прокторы разбирают дела по так называемому церковному праву. При этом, в силу отживших чудовищных парламентских законов, выкидываются всевозможные трюки. О существовании этих законов три четверти смертных не имеют ни малейшего представления, а остальная четверть убеждена, что законы эти были откопаны в окаменелом состоянии при королях Эдуардах. Эта самая "Докторская община" испокон веков обладает монопольным⁶⁸ правом ведать дела, связанные с завещаниями и брачными контрактами, а также разбирает всякие тяжебные дела разных морских судов.

   - Чепуху несете, Стирфорт! - воскликнул я. - Не уверите же вы меня, в самом деле, что может быть что-либо общее между делами церкви и флота!

   - Да я и не думаю уверять вас в этом, дорогой мой мальчик, - ответил Стирфорт, - я только хочу вам сказать, что те и другие дела разбираются прокторами в этой "Докторской общине". Если вы когда-нибудь зайдете туда, то будете присутствовать при том, как эти прокторы, употребляя, часто невпопад, массу морских терминов, разбирают, скажем, дело о том, как судно "Ненси" потопило судно "Сара Джен", или рассматривают претензии к Ост-Индской компании мистера Пиготти и других, ярмутских рыбаков, желающих получить вознаграждение за то, что они в бурю доставили судну "Нельсон", принадлежащему этой компании, с берега якорь и канаты. А попадете вы в эту самую "Докторскую общину" другой раз, так услышите, что там уже идет дело какого-нибудь священника, обвиняемого в неприличном его сану поведении. Причем вы увидите, что тот самый проктор, который является судьей в морских делах, в данном деле выступает защитником, а тот, кто тогда был защитником, теперь играет роль судьи. Не правда ли, совсем как на сцене: сегодня проктор играет одну роль, а завтра - другую. Но как бы то ни было, все эти театральные представления, разыгрываемые прокторами при самой избранной публике, очень выгодны, - их работа прекрасно оплачивается.

   - Так скажите, Стирфорт, - спросил я с некоторым недоумением, - проктор и адвокат - это не одно и то же?

   - Нет, - ответил он, - это две вещи разные. Адвокаты - это знатоки гражданского права, получающие степень доктора прав при университете, - вот почему, между прочим, я несколько и в курсе всего этого. Прокторы же пользуются услугами адвокатов, образуя с ними сплоченную, всесильную компанию, загребающую деньги. Одним словом, я советовал бы нам, Давид, не пренебрегать этой "Докторской общиной": она не только дает своим прокторам хороший доход, но те еще очень кичатся своим положением, считая его необыкновенно почетным.

   Зная манеру моего друга говорить обо всем шуточным, легкомысленным тоном, я не придал большой веры его словам, но в то же время древность и важность этой "Докторской общины" невольно внушали мне к ней уважение, я уже непрочь был согласиться на бабушкино предложение. Надо сказать, что она вовсе не настаивала на этом, предоставляя мне полную свободу решать самому. Бабушка откровенно писала мне, что мысль эта пришла ей в голову совершенно случайно, когда она явилась в "Докторскую общину" к своему проктору, для того чтобы сделать завещание в мою пользу.

   - Вот это, во всяком случае, похвально со стороны вашей бабушки, - заметил Стирфорт, когда я сказал ему, что она сделала меня своим наследником, - и требует поощрения. Да, Маргаритка, мой совет вам - благосклонно принять эту должность в "Докторской общине".

   Тут я твердо решил так и поступить. Затем я сообщил моему другу, что, судя по бабушкиному письму, она ждет меня в Лондоне, где на неделю сняла помещение в маленькой гостинице в квартале Линколн-Фильд только потому, что там была каменная лестница и выход на крышу: ведь бабушка моя, - пояснил я, - глубоко убеждена в том, что нет дома в Лондоне, которому не грозил бы каждую ночь пожар.

   Ехали мы очень весело, подчас возвращаясь к разговорам о "Докторской общине" и о том времени, когда я стану проктором, причем все это мой друг изображал в таком забавном, комическом виде, что оба мы с ним не переставали хохотать.

   Когда мы добрались до Лондона, Стирфорт отправился к себе домой, пообещав через два дня побывать у меня, а я направился в гостиницу на Линколн-Фильде, где бабушка еще не ложилась спать и ждала меня с ужином.

   Возвратись я из кругосветного путешествия, радость наша с бабушкой и тогда не могла бы быть больше, чем при этой нашей встрече. Бабушка просто плакала от радости, обнимая меня; делая вид, что смеется, она сказала, что совершенно не сомневается в том, что будь жива моя матушка, эта маленькая глупышка, наверное, сейчас проливала бы слезы.

   - Как жаль, бабушка, что вы не взяли с собой мистера Дика! - воскликнул я. - Я этим очень огорчен. А, Дженет! Как поживаете?

   Пока Дженет, приседая, справлялась о моем здоровье, я заметил, что лицо бабушки совсем вытянулось.

   - Я тоже очень жалею об этом, - проговорила она, почесывая переносицу. - Знаете, Трот, с тех пор как я здесь, я просто не нахожу себе места.

   Прежде чем я успел спросить у нее, почему она в таком волнении, бабушка, с видом грустной решимости, положив руку на стол, продолжала:

   - Я, видите ли, убеждена, что мистер Дик при своем характере не в состоянии справиться с ослами, на это у него несомненно не хватит энергии. Его мне следовало взять сюда с собой, Дженет же оставить дома, - тогда, быть может, я была бы спокойнее. А теперь я уверена, что сегодня ровно в четыре часа осел вытоптал мою лужайку, - добавила бабушка торжественным тоном: - У меня как раз в этот момент с головы до ног пробежала дрожь, и я знаю, что это был осел.

   Я старался утешить бабушку, как только мог, но она отвергала все мои утешения.

   - Нет, нет и не говорите мне, - я знаю даже, какой именно. Это осел с обрубленным хвостом, на котором тогда ехала сестрица вашего убийцы-отчима. В Дувре нет осла, который по всей наглости был бы так невыносим мне, как это животное, - докончила бабушка, стукнув кулаком по столу.

   Дженет отважилась сказать бабушке, что она напрасно беспокоится, так как ей кажется, что этот самый осел занят перевозкой песка и щебня и потому бродить по заповедной площадке никак не может, но бабушка ничего не хотела слышать.

   Нам был подан хороший и даже совершенно горячий ужин, хотя бабушкино помещение и находилось очень далеко от кухни, чуть ли не на самом верху. Уж не знаю, чем руководствовалась бабушка при выборе этого помещения, быть может, она желала быть ближе к выходу на крышу. Ужин состоял из жареной курицы, бифштекса и овощей. Все это было очень вкусно, и я воздал всему должное. Но бабушка, у которой были свои собственные воззрения на лондонские продукты, почти ничего не кушала.

   - Мне что-то кажется, - заметила она, - что эта злополучная курица вылупилась из яйца и весь свой век прожила в подвале. Хочу надеяться, что бифштекс, по крайней мере, из говядины, но и в этом я далеко но уверена. По-моему, в Лондоне, кроме грязи, все поддельное.

   - А вы не думаете, бабушка, что эта курица могла быть привезена из деревни? - скромно заметил я.

   - Конечно, нет, - ответила бабушка. - Лондонские купцы такие мошенники, что, поверьте, им не доставило бы ни малейшего удовольствия продать что-либо покупателю, не обманув его.

   Я не пытался вовсе опровергать это. а продолжал уписывать за обе щеки прекрасный ужин, чем доставил бабушке большое удовольствие.

   Когда убрали со стола, Дженет помогла бабушке причесать волосы, надеть ночной чепчик, более нарядный, чем обыкновенно (на случай пожара, как объяснила бабушка), и подобрать платье выше колен; это бабушка всегда делала, чтобы перед отходом ко сну хорошенько согреть себе ноги. Затем, согласно заведенному порядку, от которого не допускалось даже самого ничтожного отступления, я приготовил бабушке стакан горячего белого вина с водой и, тонко нарезав длинные кусочки хлеба, поджарил их на огне. Сделав для бабушки все, что ей было нужно, Дженет ушла, а мы остались вдвоем у камина коротать вечер. Бабушка сидела против меня, попивала горячее вино с водой и кушала поджаренные кусочки хлеба, предварительно обмокнув их в вино. Она ласково поглядывала на меня из-за оборок своего ночного чепца.

   - Ну что, Трот, - начала она, - какого вы мнения относительно карьеры проктора? Или, быть может, вы еще не обдумали этого вопроса?

   - Наоборот, дорогая бабушка, я много думал над этим и много говорил по этому поводу со Стирфортом. Карьера проктора мне очень нравится, чрезвычайно мне по душе.