Диккенс Чарльз - Давид Копперфильд. Том I

орудить змей гораздо больше прежнего.

   Утром старик опять был в удрученном состоянии и, чтобы сколько-нибудь утешить себя, порывался отдать мне все имеющиеся у него золотые и серебряные деньги. Но бабушка восстала против этого и разрешила ему дать мне не более пяти шиллингов. Эта сумма благодаря его горячей мольбе была увеличена до десяти шиллингов. Мы простились с мистером Диком очень нежно у садовой калитки, и он продолжал стоять там до тех пор, пока мог еще следить за нами глазами.

   Бабушка, совершенно равнодушная к общественному мнению, проезжая через Дувр, сама правила серым пони и, надо сказать, правила им мастерски. Она сидела прямо и неподвижно, как заправский кучер, и, внимательно следя за каждым движением пони, не давала ему своевольничать. Выехав за город, она предоставила лошадке более свободы и, взглянув на меня сверху вниз, спросила, доволен ли я.

   - Очень, очень доволен, бабушка, благодарю вас! - ответил я, утопая в нагроможденных подушках.

   Мой ответ доставил ей большое удовольствие, и, так как обе руки ее были заняты, она погладила меня по голове рукояткой кнута.

   - Что, это большая школа, бабушка?- спросил я.

   - Я сама еще не знаю. Мы сперва заедем к мистеру Уикфильду.

   - Это директор школы?- снова спросил я.

   - Нет, Трот, он заведует не школой, а конторой.

   Так как бабушка ничего больше не прибавила, то я прекратил свои расспросы относительно мистера Уикфильда, и мы, разговаривая о другом, доехали до Кентербери.

   День был базарный, и бабушке представился прекрасный случай показать себя хорошим кучером, лавируя между телегами, бочками, корзинами с овощами и ларьками с разным мелочным товаром.

   Мастерски преодолевая узкие проходы и делая крутые повороты в людных местах, бабушка вызывала у зрителей много разнообразных замечаний по своему адресу, не всегда, однако, лестных; но она пробиралась вперед с полнейшим хладнокровием, и думаю, что она сумела бы с таким же спокойствием пробить себе дорогу не только через базар, но даже через целую вражескую страну.

   Наконец мы остановились перед старинным домом. Его небольшие узкие решетчатые окна, а также балки с выточенными на концах головами как-то выпячивались наружу. Вот, верно, поэтому у меня и создалось впечатление, что дом этот будто нагнулся, стремясь увидеть тех, кто проходит внизу, по узкому тротуару. Весь дом блистал необыкновенной чистотой. Старинный медный молоток, употреблявшийся вместо звонка, блестел, как звезда, над низенькой, сверху овальной входной дверью, украшенной резными гирляндами из плодов и цветов. Две каменные ступеньки, спускавшиеся к этой двери, были так белы, что казалось, будто их обтянули полотном. Все углы и закоулки, резные украшения, необычного вида стеклышки в окнах и сами старомодные маленькие окна - все это могло конкурировать в возрасте с соседними холмами и было так же чисто, как снег, выпадающий на эти самые холмы.

   Когда наш кабриолет остановился у дверей, я начал напряженно всматриваться в дом и увидел в окне нижнего этажа небольшой круглой башни, сбоку дома, чье-то мертвенно бледное лицо; оно на миг появилось и скрылось. Низкая входная дверь отворилась, и снова появилось то же лицо. Оно было так же мертвенно бледно, как мне показалось в окне, хотя и было испещрено веснушками, свойственными рыжим. Обладателем этой физиономии был действительно рыжий пятнадцатилетний юноша (это мне известно теперь), но тогда он произвел на меня впечатление гораздо старше своих лет. Рыжие его волосы были обстрижены под гребенку. Бровей у него почти не было. Коричневые, с каким-то красноватым оттенком, глаза были лишены ресниц, и, помнится, у меня мелькнула мысль, как это он может спать с такими незащищенными глазами. Это был костлявый малый с приподнятыми плечами, в приличном, застегнутом на все пуговицы черном костюме, в белом, чуть видневшемся галстуке. Когда, взяв под уздцы пони и глядя на нас, он поглаживал себе подбородок, мне особенно бросились в глаза его длинные худые руки. Они положительно производили впечатление конечностей скелета.

   - Что, мистер Уикфильд дома, Уриа Гипп? - спросила бабушка.

   - Мистер Уикфильд дома, мэм, пожалуйте, - ответил Уриа Гипп.

   Мы вышли из кабриолета и, оставив пони на попечение малого, вошли в длинную низкую комнату, окна которой выходили на улицу. Здесь был громадный камин, напротив которого висело два портрета. На одном из них был изображен седовласый, но совсем еще не старый господин с черными бровями и взором, устремленным на какие-то бумаги, перевязанные красной лентой; на другом - дама с очень кротким, милым лицом; она как будто смотрела на меня.

   Помнится, я оглянулся, разыскивая еще портрет Уриа Гиппа, когда дверь в глубине комнаты отворилась и вошел джентльмен, при виде которого я невольно оглянулся на портрет, желая убедиться, не вышел ли он каким-либо образом из своей рамы. Но нет: портрет оказался на своем месте, а когда джентльмен подошел ближе, я заметил, что он был несколькими годами старше своего портрета.

   - Милости просим, мисс Тротвуд, - обратился джентльмен к бабушке. - Извините меня: когда вы приехали, я был занят. Вы знаете мою жизнь и знаете, в чем заключается смысл этой жизни.

   Бабушка поблагодарила его, и мы вошли в его кабинет, очень напоминавший контору: он был завален книгами, бумагами и прочими конторскими принадлежностями. Окна выходили в сад, а в стену был вделан несгораемый шкаф.

   - Ну, мисс Тротвуд, каким же ветром занесло вас в наши края? Надеюсь, благоприятным? - сказал мистер Уикфильд.

   Я догадался, что это был именно он, а вскоре я также узнал, что мистер Уикфильд - адвокат и управляет имениями какого-то местного богача.

   - Да, благоприятный ветер занес меня сюда, - ответила бабушка, - я приехала к вам не по судебным делам.

   - Вы правы, мэм, - заметил мистер Уикфильд: - несомненно лучше приезжать по каким угодно делам, кроме судебных.

   Волосы мистера Уикфильда были уже совершенно белые, хотя брови оставались попрежнему черными. У него было очень приятное и, по-моему, красивое лицо с таким ярким румянцем, который основываясь на словах Пиготти, я давно привык считать доказательством того, что человек употребляет много портвейна. Этим же я объяснил тембр его голоса и его излишнюю полноту. Одет он был очень тщательно: на нем был синий сюртук, полосатый жилет и нанковые панталоны. Сорочка его с мелкими складками на груди и батистовый галстук выглядели такими необыкновенно нежными и белыми, что моему пылкому воображению они казались перышками на груди лебедя.

   - Это мой внук, - представила меня ему бабушка.

   - Никогда не подозревал я, что у вас есть внук, - сказал мистер Уикфильд.

   - То есть, вернее сказать, двоюродный внук, - пояснила бабушка.

   - Даю вам слово, что и о двоюродном внуке я ничего не ведал.

   - Я усыновила его, - проговорила бабушка с таким жестом, точно ей все равно, знал или не знал это мистер Уикфильд, - и привезла его сюда для того, чтобы поместить в такую школу, где его будут хорошо учить и как следует обращаться с ним.

   - Так вам нужна самая лучшая школа? - задумчиво спросил мистер Уикфильд.

   Бабушка утвердительно кивнула головой.

   - В настоящее время вашего внука нельзя поместить пансионером в нашу лучшую школу, - сказал мистер Уикфильд после некоторого размышления.

   - Но, вероятно, он может иметь квартиру и стол где-нибудь в другом месте? - проговорила бабушка.

   Мистер Уикфильд согласился, что это возможно, и, проговорив еще некоторое время с бабушкой, предложил провести ее сначала в школу, чтобы она, осмотрев ее, имела возможность составить о ней свое собственное мнение, потом - в два-три дома, куда можно было попытаться поместить меня пансионером.

   Бабушка с благодарностью приняла его предложение, и мы втроем выходили уже из дома, когда мистер Уикфильд, остановившись, сказал:

   - Не лучше ли было бы нашему юному другу остаться здесь?

   Бабушка, видимо, хотела протестовать, но я заявил, что если они желают, я охотно подожду здесь их возвращения, и, сейчас же вернувшись в кабинет мистера Уикфильда, уселся на тот самый стул, где сидел раньше.

   Стул этот стоял как раз против узенького коридора, в конце которого была тa самая круглая комнатка, в окне которой я впервые увидел выглянувшее оттуда бледное лицо Уриа Гиппа. Он отвел нашего пони в конюшню и работал теперь в этой комнатке за конторкой, наверху которой была приделана медная рамка, где подвешивались бумаги, которые он переписывал. Несмотря на то, что Уриа сидел лицом ко мне, я думал сперва, что висящий на рамке документ мешает ему видеть меня; но, вглядываясь пристальнее, я вдруг почувствовал себя очень не по себе, ибо заметил, что в промежутке между нижним краем документа и верхним краем конторки время от времени показываются его красные, как два солнца, глаза и украдкой смотрят на меня, в то время, как перо его продолжает бегать по бумаге. Я всячески пьтался избавиться oт этого устремленного на меня влгляда: уж я и взбирался на стул у противоположной стены комнаты, и рассматривал висевшую там географическую карту, и углублялся в чтение "Кентских ведомостей", - но, как только я поворачивался к нему, его два красных солнца сейчас же всходили или заходили.

   Наконец, после довольно-таки продолжительного отсутствия, к моему большому удовольствию, бабушка и мистер Уикфильд вернулись. Хлопоты их увенчались меньшим успехом, чем мне этого хотелось бы. Правда, школой бабушка осталась очень довольна, но ей не понравился ни один из тех домов, где мне могли предоставить квартиру и стол.

   - Очень не посчастливилось, - сказала бабушка. - Не знаю, Трот, что и делать.

   - Нам с вами действительно не повезло, подтвердил мистер Уикфильд. - Но из этого положения есть выход, мисс Тротвуд.

   - Какой же? - поинтересовалась бабушка.

   - Оставьте пока вашего внука у меня. Он мальчик смирный и меня нисколько не стеснит. А дом мой как бы создан для ученья, - он тих, как монастырь, и почти так же обширен. Оставьте его у нас.

   Повидимому, предложение это очень понравилось бабушке, но она стеснялась его принять. То же самое чувствовал и я.

   - Ну, решайтесь же, мисс Тротвуд, - промолвил мистер Уикфильд, - поверьте, это выход из затруднительного положения. Притом ведь это только на время. Если почему-нибудь мы не вполне будем довольны друг другом, ваш внук всегда сможет уйти, и для него будет найдено что-нибудь более подходящее. Право, оставьте его пока здесь.

   - Я вам очень благодарна, - ответила бабушка, - вижу, что и мальчику это очень по душе, но...

   - Ну, мисс Тротвуд! - воскликнул мистер Уикфильд. - Знаю, что вас смущает: вам неприятно, чтобы ваш внук жил у нас бесплатно. Так платите, если вам этого хочется. Наши условия, конечно, не будут тяжелыми, но, повторяю, если вам угодно, - платите.

   - На этих условиях, хотя они, конечно, нисколько не умаляют ту услугу которую вы мне оказываете, я с большой радостью оставлю вам внука, - ответила бабушка.

   - Тогда идемте и переговорим с моей маленькой домоправительницей, - предложил мистер Уикфильд.

   Мы поднялись на второй этаж по диковинной старинной лестнице, у которой перила были так широки, что и по ним, пожалуй, можно было бы подняться, как по лестнице, и вошли в большую старинную гостиную. В ней царил полумрак, несмотря на три или четыре окна оригинальной формы, на которые я еще на улице обратил внимание. Старинная мебель, казалось, была сделана из тeх самых дубов, которые пошли на блестящий пол и потолочные балки. Вообще гостиная эта была очень хорошо меблирована: стояли тут и рояль, и хорошенькие мягкие диваны, и кресла, обитые пестрой, красной с зеленым, материей, и много цветов. Вся комната состояла из уголков и закоулков, и в каждом стоял такой оригинальный столик, шкафчик, этажерка или кресло, что, заглядывая в один из этих уголков, я решил, что едва ли здесь найдется более уютное местечко, но стоило перевести глаза на следующий уголок, чтобы убедиться, что и этот не хуже, если еще не лучше. На всем лежал тот отпечаток мирного уединения и чистоты, которым отличался дом и снаружи.

   Мистер Уикфильд постучал в дверь в углу гостиной. Оттуда выбежала девочка приблизительно моих лет и поцеловала его. На лице этой девочки я тотчас же уловил то спокойное, милое выражение, какое заметил я на портрете женщины, висевшем внизу. Моему пылкому воображению представилось, что портрет каким-то образом возмужал и сделался женщиной, а оригинал остался ребенком. Несмотря на то, что лицо девочки сияло весельем и счастьем, в нем было какое-то особенное, безмятежное, чудесное спокойствие, которого я с тех пор не забывал и никогда не забуду.

   - Моя дочь и моя маленькая домоправительница Агнесса, - представил нам ее мистер Уикфильд.

   Когда я услышал, как он сказал это, и увидел, как он нежно взял ее ручку, я понял тут, в чем были цель и смысл его жизни.

   У маленькой хозяйки на поясе сбоку висела корзиночка с ключами, и вообще она казалась достойной домоправительницей этого старинного жилища. Приветливо выслушав сообщение отца о том, что я буду жить у них, она тотчас же предложила бабушке подняться наверх и посмотреть мою будущую комнату. Мы все туда отправились по той же лестнице с широчайшими перилами, причем молодая хозяюшка шла впереди. Она привела нас в великолепную комнату, тоже в старинном стиле, с такими же дубовыми потолочными балками и такими же окнами из граненого стекла и узорчатыми переплетами, как и в гостиной.

   Мы с бабушкой были в восторге от того, как я устроился, и очень довольные, с благодарным чувством вернулись в гостиную. Бабушка и слышать не хотела о том, чтобы остаться обедать, ибо боялась, что в таком случае до темноты ей не добраться на своем сером пони до дому. Мистер Уикфильд, по-видимому, слишком хорошо знал бабушкин характер и потому не пытался ее удерживать. Для нее был приготовлен завтрак, после которого Агнесса вернулась к своей гувернантке, а мистер Уикфильд отправился в свою контору. Таким образом, мы с бабушкой могли проститься без посторонних свидетелей.

   Бабушка сообщила мне, что мистер Уикфильд сделает для меня все, что потребуется, и что я ни в чем не буду нуждаться. Говорила она со мной с большой нежностью, давая прекрасные советы. Расставаясь, она сказала мне:

   - Трот, ведите себя так, чтобы своим поведением делать честь себе самому, мне и мистеру Дику. Да благословит вас небо!

   Я был до того растроган, что мог только еще и еще благодарить ее и просить передать мистеру Дику мой сердечный привет.

   - Никогда не делайте низостей, Трот, не лицемерьте и не будьте жестоки, - прибавила еще бабушка. - Избегайте этих трех пороков, и я всегда буду спокойна за вас.

   Я горячо обещал никогда не забывать ее наставлений.

   - Пони уже у крыльца, - промолвила бабушка - я еду, но вы не провожайте меня.

   С этими словами она поспешно поцеловала меня и вышла из комнаты, захлопнув за собой дверь. Сначала я был удивлен поспешностью ее отъезда, и у меня даже мелькнула было мысль, не рассердил ли я ее чем-нибудь; но, когда я выглянул на улицу и увидел, с каким убитым видом садилась она в кабриолет, не решаясь даже взглянуть наверх, я лучше понял характер бабушки, понял, как я был несправедлив к ней, заподозрив, что она на меня сердится.

   К пяти часам, ко времени обеда мистера Уикфильда, я несколько уже успокоился и готов был работать ножом и вилкой. Обед был накрыт только для хозяина дома и меня, но Агнесса ждала отца в гостиной и, спустившись с ним в столовую, села за стол против него. Сомневаюсь, мог ли мистер Уикфильд обедать без своей дочки. После обеда мы снова поднялись в гостиную. Здесь, в одном из уютных ее уголков, Агнесса поставила для отца на столике графин с портвейном и стакан. Я подумал тут, что этот портвейн утратил бы для него свой "букет", будь он подан ему другими руками.

   За портвейном мистер Уикфильд просидел часа два и выпил его немало. Агнесса в это время играла на рояле, занималась рукоделием и беседовала то с ним, то со мной. Вообще мистер Уикфильд был весел и разговорчив с нами, но по временам глаза его останавливались на девочке, и он умолкал, впадая в какое-то мрачное раздумье. Мне казалось, что Агнесса моментально замечала в нем эту перемену и сейчас же старалась рассеять грустные думы отца своей лаской или каким-нибудь вопросом. Тогда мистер Уикфильд выходил из своей задумчивости и еще больше налегал на портвейн.

   Агнесса заварила чай и принялась хозяйничать. Время после чая, до тех пор, пока маленькая хозяйка не пошла спать, мы провели так же, как и после обеда. После ее ухода мистер Уикфильд приказал зажечь свечи в своем кабинете, а я также ушел к себе.

   Позднее, вечером, я проскользнул к двери и вышел на улицу. Мне хотелось еще раз поглядеть на старинные дома и на собор из серого камня, хотелось воскресить в памяти то время, когда я, бежав из Лондона, проходил по улицам этого старинного города мимо того самого дома, где я теперь живу. Тогда, конечно, я был далек от мысли, что это когда-нибудь может быть. Возвращаясь домой, я увидел, что Уриа Гипп собирается запирать контору. Находясь в том настроении, когда вы к каждому относитесь доброжелательно, я вошел в контору, поговорил с Уриа Гиппом и на прощанье подал ему руку. Какой липкой и холодной была его рука! И наружным видом и наощупь она так походила на руку мертвеца. Я, помнится, потом долго тер свою собственную руку, чтобы согреть ее и стереть его прикосновение. Рукопожатие Уриа Гиппа произвела на меня такое тяжелое впечатление, что, даже придя в свою комнату, я все еще никак не мог отделаться от ощущения чего-то влажного и противного.

  

  

   На следующее утро после завтрака снова началась для меня школьная жизнь. Мистер Уикфильд проводил меня к месту моих будущих занятий - это было здание внушительного вида, стоящее во дворе. Ученая атмосфера этого дома, повидимому, очень была по вкусу грачам и галкам, которые, спустившись с соборных башен, с важным видом расхаживали тут же по лужайке.

   Мистер Уикфильд представил меня моему новому начальнику - доктору Стронгу. Он показался мне таким же заржавленным, как железная решетка перед домом, и таким же тяжелым и неподвижным, как большие каменные урны, подвышавшиеся на одинаковом расстоянии друг от друга на красной кирпичной ограде. Урны эти напоминали величественные кегли, которыми будет играть Время. Доктора Стронга мы застали в его библиотеке. Платье его было не особенно хорошо вычищено, волосы не особенно хорошо причесаны, панталоны у колен и длинные черные гетры не были застегнуты пряжками, а башмаки его стояли на ковре у камина и зияли, словно две пещеры. Доктор Стронг повернул ко мне свои тусклые глаза (они напомнили мне давно забытую старую слепую лошадь, которая когда-то паслась на блондерстонском кладбище, спотыкаясь о могилы) и подал мне руку, с которой я не знал что делать, ибо она сама оставалась совершенно пассивной.

   Неподалеку от доктора Стронга сидела за работой очень хорошенькая молоденькая особа, - он звал ее Анни, и я принял ее за его дочь. Она-то и вывела меня из затруднительного положения, став на колени перед доктором Стронгом, чтобы надеть на него башмаки и застегнуть гетры. Все это проделала она очень быстро, с очень веселым видом. Когда доктор таким образом был приведен в порядок и мы все направились в классную комнату, я был очень удивлен, услышав, что мистер Уикфильд, поздоровавшись с молодой особой, назвал ее миссис Стронг. Я был в полном недоумении, не зная, жена ли она сына доктора Стронга или его самого, когда доктор Стронг случайно разрешил мои сомнения.

   - Кстати, Уикфильд, - сказал он, остановившись в коридоре и положив свою руку мне на плечо, - вы еще не приискали подходящего места для кузена моей жены?

   - Нет, пока нет, - ответил тот.

   - Мне бы хотелось, Уикфильд, чтобы это было сделано как можно скорее, - проговорил доктор Стронг, - ибо Джек Мэлдон очутился теперь и без средств и без работы, а из этих двух печальных обстоятельств порой проистекают еще более печальные. Вы знаете, что, на этот счет сказал доктор Уатс, - прибавил он, глядя на меня: - "Дьявол всегда найдет работу для незанятых рук".

   - Уверяю вас, доктор, - ответил мистер Уикфильд, - если бы доктор Уатс знал действительно людей, он мог бы с таким же правом написать: "Дьявол всегда найдет работу для занятых рук". Можете быть уверены, что занятые люди усердно выполняют работу, данную им сатаной, и преисправно делают свою долю зла на свете. Скажите, разве мало сделали зла за последние два столетия наиболее деловые люди в погоне за наживой и властью?

   - Джек Мэлдон не гонится ни за тем, ни за другим, - проговорил доктор Стронг, задумчиво почесывая себе подбородок.

   - Быть может, и так, - согласился мистер Уикфильд, - но я отвлекся от темы нашего разговора, прошу извинить меня. Да, до сих пор я не смог найти места Джеку Мэлдону. Мне кажется, - как-то нерешительно продолжал мистер Уикфильд, - что я понял, чего вы хотите, и вот именно это и делает более трудной мою миссию.

   - Чего я хочу? - повторил доктор. - До того, чтобы пристроить подходящим образом кузена и товарища детства Анни.

   - Да, я знаю это. Но весь вопрос в том, где хотите вы его устроить - здесь или за границей?

   - Здесь или за границей, - сказал доктор, видимо удивленный тем, что его собеседник делает ударение на словах: "здесь или за границей".

   - Видите, вы сами говорите: "или за границей", - настаивал мистер Уикфильд.

   - Конечно, здесь или там.

   - Значит, насколько я понимаю, вам безразлично, здесь или там? - допрашивал мистер Уикфильд.

   - Безразлично.

   - Безразлично? - с удивлением повторил мистер Уикфильд.

   - Совершенно безразлично.

   - И нет никакого основания желать устроить eго за границей, а не здесь?

   - Нет ни малейшего!

   - Я обязан вам верить, доктор, и, конечно, верю. Знай я это раньше, моя миссия была бы очень упрощена, а, признаться, я думал иначе.

   Доктор Стронг бросил на него изумленный взгляд, который почти мгновенно сменился улыбкой, пробудившей во мне самые радужные надежды. В улыбке этой засветилось столько милого, ласкового, и в ней, как и во всей его манере себя держать, сквозь холодок учености и важности проглядывала такая задушевная простота, что все это не могло не подействовать ободряюще на такого юного школьника, как я. Все повторяя: "нет" и "ни малейшего основания", доктор Стронг шел впереди нас каким-то странным, неровным шагом. Мы следовали за ним, и мистер Уикфильд, глубоко о чем-то задумавшись, несколько раз озабоченно покачал головой, - он, видимо, не подозревал, что я смотрю на него.

   Классная была красивая большая комната в самой спокойной части дома. Окна ее выходили во двор, а дальше, в промежутках между теми величественными каменными урнами, о которых я только что упоминал, виднелся старый, принадлежавший доктору сад, где вдоль южной солнечной стены зрели персики. Когда мы вошли в класс, около двадцати пяти мальчиков, усердно сидевших за книгой, поднялись, чтобы приветствовать директора; увидев мистера Уикфильда и меня, они продолжали стоять.

   - Вот вам новый товарищ, юные джентльмены, - Тротвуд-Копперфильд, - сказал директор.

   Старший ученик Адамс подошел ко мне и радушно приветствовал меня. В своем белом галстуке он походил на молодого пастора, что не мешало ему быть очень веселым и приветливым. Адамс указал мне мое место в классе и представил меня учителям. Все это было сделано им так по-джентльменски, что должно было бы совершенно успокоить мое душевное волнение, если бы вообще это было возможно.

   Но мне казалось, что я бесконечно давно не был в обществ подобных мальчиков и вообще в среде своих сверстников, кроме Мика Уокера и Разваренной Картошки, и я чувствовал себя среди них более неловко, чем когда-либо в жизни. Я прекрасно сознавал, что пережил много такого, о чем мои новые товарищи не могли иметь ни малейшего представления, что обладаю жизненным опытом, который совершенно не соответствует ни моему возрасту, ни внешнему виду, ни положению ученика. Мне казалось почти обманом вступать в общество новых товарищей заурядным маленьким школьником. За время, проведенное в торговом доме "Мордстон и Гринби", я так отвык oт всяких школьных игр и спорта, что потерял всякую сноровку и ловкость в них. Точно так же все знания, приобретенные мною в школе мистера Крикля, совершенно испарились из моей головы под ежедневным гнетом самого грязного физического труда из-за куска насущного хлеба Когда меня начали экзаменовать, оказалось, что я ровно ничего не знаю, и я попал в самый младший класс. Как ни был я опечален тем, что так отстал от своих товарищей и в науках и в играх, меня еще гораздо больше мучила мысль, что я настолько опередил их в жизненном опыте. Я все спрашивал себя, что подумали бы обо мне эти новые товарищи, узнав, например, о моем коротком знакомстве с лондонской долговой тюрьмой? А что, если выплывет как-нибудь наружу мое житье-бытье у Микоберов - все эти заклады, продажи, ужины? А что, если кто-нибудь из здешних мальчиков видел, как я, усталый, в лохмотьях, плелся по кентерберийским улицам и теперь узнает меня? Что бы сказали они, так мало знающие цену деньгам, проведав, с каким трудом копил я свои несчастные полупенни, чтобы добыть себе немного колбасы, пива или кусок пудинга? Что бы подумали они, совершенно не имеющие никакого представления ни о лондонских улицах, ни о жизни этих улиц, если б им кто-нибудь сказал, насколько я, к великому своему стыду, знаком с самыми грязными явлениями лондонской жизни?

   Все эти мысли не переставали роиться в моей голове в продолжение всего первого дня в школе доктора Стронга. Я боялся выдать себя каким-нибудь словом, каким-нибудь движением и замыкался в самом себе, как только подходил ко мне кто-нибудь из новых товарищей. Когда кончились занятия, я моментально убежал, чтобы нечаянно как-нибудь не скомпрометировать себя неловким ответом на вопрос или на дружеское участие.

   Повидимому, старинный дом Уикфильда оказывал на меня такое благотворное влияние, что когда я, с новыми учебниками под мышкой, постучал в его дверь, мое мучительное чувство стало рассеиваться. Поднимаясь в свою просторную старомодную комнату по широчайшей лестнице, я словно чувствовал, как в её полумраке исчезают мои сомнения и страхи, заволакивается мое прошлое...

   Занятия в школе кончились в три часа; до самого обеда я просидел в своей комнате, усердно трудясь над заданными уроками. Помнится, я спустился вниз с надеждой, что из меня может еще выйти неплохой мальчик.

   Агнесса была в гостиной в ожидании отца, которого кто-то задержал в конторе. Она встретила меня своей милой улыбкой и спросила, понравилась ли мне школа. Я ответил, что со временем, наверное, она мне будет очень нравиться, но пока я чувствовал там себя как бы не в своей тарелке.

   - А вы когда-нибудь учились в школе? - спросил я.

   - О да! Я учусь каждый день.

   - Но вы хотите сказать, что учитесь здесь, дома?

   - Папа никак не может обходиться без меня, - промолвила она, улыбаясь и покачивая головкой. - Ведь, знаете, домоправительница его всегда должна быть дома.

   - Я уверен, что он очень вас любит, - заметил я.

   Она утвердительно кивнула головкой и подошла к двери послушать, не идет ли отец, чтобы встретить его на лестнице. Но его еще не было, и она вернулась ко мне.

   - Моя мама умерла при моем рождении, - проговорила она с присущим ей спокойствием, - я знаю ее только по портрету, который висит внизу. Вчера я заметила, что вы смотрели на него. Догадались ли вы, чей это портрет?

   Я ответил, что догадался по огромному сходству с ней.

   - Папа тоже это находит, - промолвила девочка с довольным видом. - Ну вот, наконец, и он сам!

   Ее спокойное, веселое личико сияло радостью, когда она пошла навстречу отцу и вернулась, держа его за руку.

   Мистер Уикфильд дружески поздоровался со мной и сказал, что мне, наверное, будет очень хорошо у доктора Стронга, добрейшего человека на свете.

   - Быть может, есть люди, злоупотребляющие его добротой, - добавил он, - но вы, Тротвуд, никогда не будете в числе их. Доктор Стронг - самое доверчивое существо на свете. Не знаю уж, достоинство ли это его, или его недостаток, но, имея с ним какое-либо дело, большое или малое, надо всегда помнить об этом.

   Мне показалось, что говорил он это, будучи чем-то расстроен или раздосадован, но я скоро перестал думать об этом, так как нас сейчас же позвали обедать, и мы пошли вниз, в столовую, где разместились за столом совершенно так же, как накануне.

   Не успели мы сесть, как Уриа Гипп, просунув в дверь свою рыжую голову и тощую руку, доложил:

   - Мистер Мэлдон, сэр, просит позволения сказать вам несколько слов.

   - Да ведь я только что расстался с мистером Мэлдоном, - ответил хозяин дома.

   - Точно так, сэр, но мистер Мэлдон вернулся и просит разрешения сказать вам несколько слов.

   Приоткрыв дверь рукой, Уриа глядел на меня, Агнессу, тарелки, блюда, казалось, мне, на все решительно в комнате, делая в то же время вид, что не сводит своих красных глаз с хозяина.

   - Извините меня, мистер Уикфильд, - раздался из-за спины Уриа чей-то голос.

   Тут голова Уриа исчезла, и на ее месте появилась другая голова.

   - Прошу извинения, что решаюсь еще побеспокоить вас, - продолжал пошедший. - Обдумав, я решил, что для меня нет иного выхода, и потому чем скорее я уеду за границу, тем лучше. Правда, кузина Анни, когда мы говорили с нею о моих делах, сказала, что ей приятнее было бы иметь своих друзей поближе, а не в изгнании, и старый доктор...

   - Вы хотите сказать - доктор Стронг? - с достоинством перебил его мистер Уикфильд.

   - Разумеется, я имею в виду доктора Строит, - подтвердил его собеседник, - я обыкновенно зову его старым доктором. Какое это имеет значение? Не все ли равно?

   - Не думаю, - проговорил мистер Уикфильд.

   - Ну, пусть будет доктор Стронг... Так вот, и доктор Стронг был, повидимому, того же мнения. По теперь, судя по вашим словам, он изменил свой взгляд. Значит, говорить больше не о чем, и чем скорее я уеду, тем будет лучше. Поэтому я и решил вернуться, чтобы сказать вам это. Уж если нужно бросаться в воду, так нечего томиться на берегу.

   - Уж будьте уверены, мистер Мэлдон, вас не заставят долго томиться на берегу, - успокоил его мистер Уикфильд.

   - Благодарю вас, премного обязан, - ответил мистер Мэлдон. - Знаете, дареному коню в зубы не смотрят. Это как-то неловко, а то кузина Анни могла бы совсем иначе устроить мою судьбу. Мне кажется, стоило ей одно слово сказать старому доктору...

   - То есть, вы хотите сказать, что стоило миссис Стронг только поговорить с супругом, - так я вас понял? - перебил его мистер Уикфильд.

   - Совершенно верно, - подтвердил мистер Мэлдон. - Стоит ей только высказать то или иное желание, чтобы оно, само собой разумеется, было немедленно выполнено.

   - А почему вы думаете, мистер Мэлдон, что это само собой разумеется? - спросил хозяин дома, снова спокойно принимаясь за свой обед.

   - Да потому, - смеясь ответил Мэлдон, - что Анни - очаровательная девочка, а старый доктор, - то есть доктор Стронг, - далеко не очаровательный мальчик. Поверьте, я не имею в виду никого оскорбить. Я только хочу сказать, мистер Уикфильд, что при таких браках должна быть, по крайней мере, какая-нибудь компенсация⁴⁶.

   - Компенсация для леди, сэр? - серьезным тоном осведомился мистер Уикфильд.

   - Да, сэр, для леди, - смеясь, ответил Джек Мэлдон.

   Заметив, что хозяин дома невозмутимо, без малейшей тени улыбки продолжает свой обед, Мэлдон прибавил:

   - Теперь я высказал вам все, ради чего вернулся. Я еще раз извиняюсь за беспокойство и удаляюсь.

   - Вы обедали? - спросил мистер Уикфильд, делая пригласительный жест рукой.

   - Благодарю вас, - ответил мистер Мэлдон, - я сейчас иду обедать к своей кузине Анни. До свиданья!

   Мистер Уикфильд, не вставая, задумчиво посмотрел вслед уходившему молодому человеку. Со своим красивым лицом, самоуверенным, дерзким видом, находчивостью в разговоре, мистер Мэлдон произвел на меня впечатление пустого малого. Такова была наша первая встреча.

   Пообедав, мы снова поднялись в гостиную, где провели время совершенно так же, как накануне. Агнесса поставила графин портвейна и стакан в тот самый уголок, а мистер Уикфильд, сидя там, так же уседно тянул портвейн. Агнесса играла ему на рояле, а потом, присев к отцу с работой, болтала с ним и наконец сыграла со мной несколько партий в домино. В обычное время она напоила нас чаем, а потом, когда я сходил за своими учебниками, она стала просматривать их и делиться со мной тем, что знала сама. Это был для меня лучший способ понять заданные уроки и усвоить их. Тут я убедился, что у нее гораздо больше знаний, чем, по скромности, она приписывала себе. И теперь, когда пишу я эти строки, мне кажется, что я вижу ее такой, какой она была тогда, - скромной, аккуратной девочкой, окруженной атмосферой какого-то особенного спокойствия, слышу ее чудесный, мелодичный голосок. Уже тогда начал я чувствовать то благотворное влияние, которое впоследствии оказывала она на меня. Помню, что в это время я любил Эмми и не любил Агнессу. Да, я совсем, совсем не любил ее так, как ту, но чувствовал, что там, где Агнесса, добро, мир и правда.

   Когда для Агнессы наступило время cпать и она ушла, я также протянул руку мистеру Уикфильду, собираясь подняться к себе, но он остановил меня.

   - Хотели бы вы, Тротвуд, остаться у нас или предпочитаете устроиться где-нибудь в другом месте? - спросил он.

   - Нет, я хочу остаться у вас, - поспешил ответить я.

   - Вы уверены в этом?

   - Если только вы позволите, если бы я мог...

   - Видите ли, мой мальчик, я боюсь, что наша жизнь слишком скучна для вас, - пояснил мистер Уикфильд.

   - Раз, сударь, она не скучна для Агнессы, она не будет скучна и для меня, - возразил я. - Вовсе не скучна.

   - Не скучна для Агнессы... - повторил как бы про себя мистер Уикфильд, медленно подходя к большому камину и прислоняясь к нему. - Да... не скучна для Агнессы?..

   Мистер Уикфильд в этот вечер пил так много портвейна, - или мне это только показалось, - что глаза его налились кровью.

   - Не надоел ли я моей Агнессе? - бормотал он. - Она-то никогда не может надоесть мне, но ведь это иное дело... да, совсем иное...

   Так как он говорил сам с собой, то я ничего ему на это не возражал.

   - Дом мой стар и скучен, - продолжал он бормотать, - и жизнь такая однообразная... Но моя девочка мне необходима, она должна быть подле меня... Когда мне в голову приходит мысль, что я могу умереть и покинуть мою любимую девочку или что она, мое сокровище, может умереть и я останусь без нее, - мысль эта, как страшный призрак, отравляет мне жизнь, и я могу ее только потопить в...

   Он не договорил, в чем именно может потопить свои мрачные мысли, но медленно подошел к тому месту, где раньше сидел, машинально взял пустой графин, попытался налить из него еще вина, но убедившись, что в нем ничего нет, снова вернулся к камину.

   - Если мне так тяжко бывает в ее присутствии, то что же было бы без нее? Нет, нет, нет... жить в разлуке с нею для меня немыслимо...

   Тут он снова прислонился к камину и погрузился в такое продолжительное раздумье, что я уж не знал, на что мне и решиться, - рискнуть ли, не потревожив его, уйти потихоньку, или ждать, пока он выйдет из своей задумчивости. Наконец он как бы очнулся и, осмотревшись кругом, остановил свой взгляд на мне.

   - Так вы остаетесь у нас, Тротвуд, - ведь да? - спросил он меня обычным своим тоном, как бы продолжая разговор со мной. - Я очень рад этому. Вы будете товарищем нам обоим. Ваше присутствие здесь будет полезно и для меня и для Агнессы, а быть может, и для всех нас.

   - Для меня-то во всяком случае, сэр. Я так рад, что остаюсь здесь! - воскликнул я.

   - Вы славный мальчик, Тротвуд, - проговорил мистер Уикфильд. - Живите здесь, пока вам захочется.

   Затем он пожал мне руку, похлопал меня по спине и сказал, что если мне надо будет заниматься после того, как Агнесса уйдет спать, или если я захочу почитать для собственного удовольствия, то я могу всегда притти к нему в кабинет и сидеть там с ним. Я поблагодарил его, и так как вскоре он спустился к себе, то я, не желая еще спать также, направился было в кабинет, чтобы, пользуясь его разрешением, почитать там с полчасика. Но, увидев в конторе свет, я почувствовал, что меня инстинктивно тянет к Уриа Гиппу, и, вместо того чтобы итти в кабинет, вошел к нему.

   Я застал Уриа за большой засаленной книгой; он читал ее с напряженным вниманием, водя своим костлявым указательным пальцем вдоль каждой строчки, причем казалось, что от его пальца остается влажный след, как после улитки.

   - Вы, Уриа, нынче что-то поздно засиделись за работой, - сказал я ему.

   - Да, мистер Копперфильд, - отозвался он.

   Сев напротив Уриа, чтобы удобнее было говорить с ним, я обратил внимание на то, что улыбки на лице у него, собственно, не было, а вместо того, чтобы улыбаться, он раскрывал рот, и в это время на обеих его щеках появлялись глубокие впадины.

   - Я, мистер Копперфильд, занимаюсь теперь не конторскими делами, - заявил он.

   - А какая же у вас работа? - поинтересовался я.

   - Я, мистер Копперфильд, пополняю свои юридические познания. Сейчас я изучаю судопроизводство мистера Тидда. Что это за писатель, мистер Копперфильд!

   Мой высокий табурет представлял собой как бы сторожевую башню. Сидя на нем, в то время как Уриа после своих восторженных восклицаний погрузился снова в чтение и стал еще прилежнее водить указательным пальцем по строкам, я сделал еще одно наблюдение; тонкие угловатые его ноздри как-то странно и неприятно сжимались и расширялись; казалось, что эти ноздри моргают вместо неморгающих глаз.

   - Мне кажется, вы должны быть прекрасным юристок, мистер Гипп, - заявил я, поглядев на него некоторое время,

   - Я, мистер Копперфильд? О нет! Я человек маленький.

   Говоря это, он потирал свои ладони одна о другую, как бы стремясь их согреть и высушить, и тут же украдкой вытирал их носовым платком.

   - Я прекрасно сознаю, что я самый маленький из людей, - скромно продолжал Уриа Гипп. - Где мне тягаться с другими! Мать моя тоже человек маленький. Живем мы в маленькой лачужке, но и за это должны благодарить бога. Отец мой тоже был человеком маленьким - могильщиком.

   - А теперь что он делает? - спросил я.

   - Теперь он вкушает благодать на небесах, мистер Копперфильд. Но, повторяю, мы за многое должны быть благодарны господу, хотя бы за то, что я служу у мистера Уикфильда.

   Я спросил его, давно ли он служит в конторе мистера Уик-фильда.

   - Четвертый уж год, мистер Копперфильд, - ответил Уриа, закрывая книгу, предварительно отметив в ней место, где он остановился. - Я поступил сюда через год после того, как скончался мой батюшка. Как должен я быть благодарен мистеру Уикфильду за то, что он дал мне возможность бесплатно пройти у него курс юридических наук! Иначе это была бы совершенно для меня немыслимо при наших с матушкой маленьких средствах.

   - Значит, когда срок вашего учения в конторе кончится, вы будете, наверно, настоящим адвокатом? - спросил я.

   - Надеюсь, по милости провидения, быть таковым.

   - А может быть, когда-нибудь вы еще станете и компаньоном мистера Уикфильда, - прибавил я, желая сказать ему что-нибудь приятное. - И будет "Уикфильд и Гипп" или "Гипп, бывший Уикфильд".

   - О нет, мистер Копперфильд! - воскликнул Уриа, качая головой. - Я человек слишком маленький. А какой прекраснейший человек мистер Уикфильд! Впрочем, если вы давно с ним знакомы, то сами, конечно, должны знать это лучше моего.

   Я ответил ему, что в достоинствах мистера Уикфильда я вполне уверен, но, хотя он и старый друг моей бабушки, я сан только недавно с ним познакомился.

   - Вот как, мистер Копперфильд! Ну, уж бабушка ваша - премилая дама!

   Когда Урла приходил в восторженное состояние, то он начинал как-то уродливо корчиться, и в данную минуту я больше обратил внимание на змееобразные движения его горла и туловища, чем на его дифирамбы бабушке.

   - Да, мистер Копперфильд, премилая дама ваша бабушка, - снова с увлечением повторил Уриа. - Она, мне кажется, в восторге от мисс Агнессы, не правда ли?

   Я храбро ответил "да", по правде сказать, совершенно не зная, так ли это. Да простит меня бог!

   - Надеюсь, что и вы тоже в восторге от мисс Агнессы? - продолжал допрашивать Уриа. - Уверен, что так.

   - Думаю, что все должны быть от нее в восторге, - заявил я.

   - О! Благодарю вас за эти слова, мистер Копперфильд! Как это верно сказано! Хоть я и очень маленький человечек, а знаю, что это так и есть! О, благодар