Диккенс Чарльз - Давид Копперфильд. Том I

ей мере, мне казалось по суровому выражению лица бабушки). С наступлением сумерек Дженет опустила шторы, зажгла свечи и поставила на стол доску для игры в трик-трак³⁸.

   - А теперь, мистер Дик, - проговорила бабушка с важным видом и с поднятым снова вверх указательным пальцем, - я хочу обратиться к вам еще за одним советом. Взгляните на этого ребенка.

   - Сына Давида? - спросил мистер Дик, внимательно и вместе с тем с недоумением глядя на бабушку.

   - Именно, - ответила она. - Скажите, что бы вы сделали теперь с ним?

   - С сыном Давида? - переспросил мистер Дик.

   - Да, с сыном Давида.

   - Гм, - промычал мистер Дик, - что бы я... Да я уложил бы его в постель.

   - Дженет!- закричала бабушка с таким же торжествующим видом, какой я уже заметил у нее и раньше. - Мистер Дик всегда советует нам то, что надо. Если постель для мальчика готова, отведите его спать.

   Как только Дженет доложила, что постель готова, меня сейчас же повели укладывать спать. Повели ласково, но всетаки как пленника: бабушка шла впереди, и Дженет замыкала шествие. Одно только обстоятельство пробудило во мне некоторые надежды: бабушка, остановившись на лестнице, спросила Дженет, отчего это пахнет гарью. Та ей ответила, что, сжигая мою сорочку, она приготовила из нее трут. Но в моей комнате не оказалось иной одежды, кроме той груды вещей, какая была на мне после ванны. Меня оставили с маленьким огарком, который, по словам бабушки, мог гореть ровно пять минут, и заперли мою дверь на ключ. Обдумывая все это, я решил, что бабушка, совершенно не знавшая меня, могла заподозрить, что я вообще склонен к бегству, и потому на всякий случай приняла свои меры, чтобы удержать меня. Комната, где меня уложили, была в верхнем этаже, с видом на море, залитое в это время лунным светом. Помню, после того как огарок погас, я, прочитав вечерние молитвы, долго еще сидел и смотрел на освещенное луной море, словно стремясь прочесть в нем, как в волшебной книге, свою судьбу. Помню затем, с каким благодарным, спокойным чувством смотрел я на свою кровать с белым пологом и как это благодарное чувство еще усилилось, когда я улегся, словно в гнездышко, на мягкую перину и укрылся белоснежной простыней. Помню, как тут рисовались передо мной все уголки, где я дорогой ночевал под открытым небом. Помню, как я молил бога, чтобы никогда больше не быть бесприютным и самому никогда не забывать о таких же бездомных. Помню, как мне все казалось, что я уношусь по этому великолепному, светящемуся в море лунному пути в какой-то мир грез...

  

  

   На следующее утро, спустившись вниз, я застал бабушку за завтраком. Она сидела у стола, облокотись на поднос, и так глубоко задумалась, что только мое появление заставило ее обратить внимание на то, что она забыла закрыть кран в сосуде для кипятка и кипяток, переполнив чайник, заливал скатерть. Для меня было ясно, что так задумалась она обо мне, и я более чем когда-либо жаждал узнать, что решила она относительно меня, но, боясь рассердить ее, я не смел и заикнуться об этом.

   Глаза же мои, которыми владел я меньше, чем языком, невольно во время завтрака часто останавливались на бабушке. Я украдкой поглядывал на нее и всякий раз замечал, что и она смотрит на меня, причем смотрит каким-то странным, отсутствующим взглядом, словно я был за тысячу миль, а не сидел тут же подле нее за круглым столиком.

   Кончив завтрак, бабушка неторопливо откинулась на спинку кресла, нахмурила брови, скрестила на груди руки и стала смотреть на меня так пристально, что я совершенно смутился. Так как в это время я еще не кончил завтрака, то постарался скрыть свое смущение, занявшись едой, но, увы, мой нож цеплялся за вилку, а вилка захватывала нож; куски ветчины, которые я резал, вместо того чтобы очутиться у меня во рту, подскакивали вверх и разлетались в стороны, а чай попадал не туда, куда следует, и я захлебывался им. Наконец я совсем сплоховал, бросил есть и пить и, все более и более смущаясь под пристальным взглядом бабушки, сидел весь красный.

   - Ну, так вот... - проговорила бабушка после длительного молчания.

   Я почтительно взглянул на нее, и мои глаза встретились с ее проницательными, ясными глазами.

   - ... я написала ему, - докончила бабушка.

   - Кому?

   - Вашему отчиму, - пояснила она - Я послала ему письмо, на которое он должен будет обратить внимание, а не то мы с ним посчитаемся, он может быть уверен в этм.

   - Бабушка, он знает, где я? - в ужасе спросил я.

   - Да, я сообщила ему об этом, - кивнув головой, ответила бабушка.

   - Неужели... неужели... меня... отдадут ему? - пробормотал я.

   - Не знаю, - отозвалась бабушка, - посмотрим еще.

   - Представить себе не могу, что я буду делать, если только мне придется вернуться к мистеру Мордстону! - с отчаянием вырвалось у меня,

   - Ничего еще сама не знаю на этот счет, - повторила бабушка, качая головой, - ничего пока не могу сказать. Посмотрим.

   Услышав это, я растерялся, пал духом; на душе стало страшно тяжело. Бабушка, казалось, не обращая на меня внимания, вынула из шкафа и надела парусиновый передник с нагрудником и стала собственноручно перемывать чашки. Кончив, она поставила на поднос чистую посуду, сняла скатерть, и, сложив ее, закрыла посуду, а затем позвонила Дженет, чтобы та все это убрала. После этого бабушка, надев перчатки, смела маленьким веничком все до единой крошки с ковра и стала вытирать пыль и убирать комнату, которая и без того, казалось мне, была в образцовом порядке. Наконец, найдя, что все приведено в должный вид, бабушка сняла с себя передник и перчатки и, спрятав их в тот самый угол шкафа, откуда она их вынула, взяла рабочий ящик, поставила его на свой столик и уселась у открытого окна; защитив себя от солнца зеленым экраном, она принялась за работу.

   - Сходите-ка, пожалуйста, наверх, - сказала мне бабушка, вдевая нитку в иголку. - Передайте мистеру Дику мой привет и скажите ему, что я хочу знать, как подвигаются его мемуары.

   Я вскочил, чтобы как можно скорее исполнить это поручение.

   - Вам, наверно, кажется, что имя "мистер Дик" слишком уж коротко, - заметила бабушка, глядя на меня так же пристально, как перед этим на ушко иголки.

   - В самом деле, - ответил я, - вчера это имя мне показалось слишком коротким!

   - Не подумайте, что у него нет более длинного имени, - он только не желает пользоваться им, - проговорила с достоинством бабушка. - Баблей, мистер Ричард Баблей - вот настоящее его имя.

   Боясь, что до сих пор я слишком фамилярно называл старика, я собирался было заявить, что отныне буду величать его полным именем, как бабушка сказала мне:

   - Но, смотрите, никогда не называйте его так: он терпеть не может своего полного имени, такая уж у него странность. А в сущности, пожалуй, здесь даже и странности нет, ибо богу одному известно, сколько пришлось мистеру Дику вынести от одного из Баблей, и потому вполне естественно, что он смертельно возненавидел это имя. Теперь и здесь и всюду его зовут просто мистер Дик. Впрочем, он никогда и никуда не выходит из дому. Итак, малыш, помнитe, что вам никогда не следует его называть иначе, как только мистер Дик.

   Я обещал это бабушке и направился наверх выполнить ее поручение. Поднимаясь, я думал, что если мистер Дик давно уже так усердно трудится над своими мемуарами, как я это видел, проходя только что мимо его открытых дверей, то, вероятно, он скоро должен их закончить. Я застал старика за тем же занятием: он усердно скрипел пером по бумаге, почти касаясь ее головой. Мистер Дик до того был погружен в свои мемуары, что прежде чем он заметил меня, я успел разглядеть большой бумажный змей в углу, груду рукописей в беспорядке, множество перьев и громадное количество чернил, - ими были полны дюжины бутылок.

   - А, здравствуйте, Феб!³⁹ - воскликнул мистер Дик, положив на стол перо. - Ну, что происходит на белом свете?.. Вот что скажу я вам, - прибавил он несколько тише, - не хотел бы я, чтобы это разглашалось, но, знаете, свет (он, наклонясь, стал шептать мне на ухо) совсем рехнулся: это, поверьте мне, мой мальчик, настоящий сумасшедший дом!

   Тут мистер Дик понюхал табаку из круглой табакерки и залился веселым смехом.

   Не осмеливаясь высказать своего мнения относительно такого глубокомысленного вопроса, я сообщил ему то, что велела передать бабушка.

   - Я также шлю ей свой привет, - ответил мистер Дик, - и прошу сказать, что, мне кажется, начало уже сделано. Да, сделано, - повторил он, запуская руку в свои седые волосы и бросая далеко не уверенный взгляд на мемуары. - Были ли вы в школе? - вдруг спросил он.

   - Да, был, - ответил я, - но недолго.

   - А скажите, помните ли вы, в каком году отрубили голову Карлу Первому?⁴⁰ - продолжал мистер Дик, пристально глядя на меня и беря в руки перо, чтобы записать мой ответ.

   - Кажется, в тысяча шестьсот сорок девятом году, - ответил я.

   - Ну да! Так говорят книги, - заметил мистер Дик, почесывая себе пером за ухом и в недоумении смотря на меня. - Но я совершенно не понимаю, как это может быть, ибо если все это действительно произошло так давно, то, спрашивается, каким же образом люди, окружавшие его, могли сделать подобную ошибку - взять, да и переложить кое-какие беспокойные мысли из его отсеченной головы в мою голову.

   Я был чрезвычайно удивлен этим вопросом, но ничего не смог ему ответить.

   - Это очень странно, - промолвил мистер Дик, уныло поглядывая на свое писание и принимаясь снова теребить волосы. - Понимаете, я никак не могу распутать этот вопрос, никак не могу выяснить его. Впрочем, это ничего не значит, - заговорил он весело, - времени у меня достаточно. Мой привет мисс Тротвуд, и скажите ей, что, в самом деле, работа моя прекрасно подвигается вперед.

   Я собирался было уже уйти, когда мистер Дик обратил мое внимание на бумажный змей.

   - Что думаете вы об этом змее? - спросил он.

   Я ответил ему, что змей великолепен; он, действительно, был не меньше семи футов высотой.

   - Это я его сделал, - объявил мистер Дик. - Мы как-нибудь запустим его. А вот взгляните-ка сюда...

   И он показал мне, что весь змей был сделан из бумаги, исписанной красивым старательным почерком так четко, что я сразу в одном или двух местах разобрал, что речь идет об отсеченной голове Карла I.

   - Бечевки тут много, - продолжал мистер Дик, - и, когда змей поднимается, он далеко в вышину уносит описанные мною происшествия. Это, видите ли, мой способ распространять их. Я сам не знаю, куда они могут попасть. Это, конечно, зависит от разных обстоятельств - направления ветра и тому подобного. Тут уж, знаете, я иду на риск.

   В его лице, свежем и бодром, когда он все это говорил, было столько мягкости, так много милого, оно внушало такое уважение, что мне показалось, будто старик добродушно подшучивает надо мной; поэтому я рассмеялся, он тоже, и мы расстались наилучшими в свете друзьями.

   - Ну что, малыш? - спросила меня бабушка, когда я спустился к ней. - Как поживает мистер Дик?

   Я передал его привет и сообщил, что мемуары благополучно подвигаются вперед.

   - Что вы о нем думаете? - спросила бабушка.

   У меня мелькнула мысль уклониться от прямого ответа, сказав, что мне он кажется очень хорошим человеком, но отделаться от бабушки было не так-то легко. Она положила свою работу на колени и, сложив руки на ней, проговорила:

   - Ну, уж ваша сестра, Бетси Тротвуд, сейчас же, без всяких уверток, высказала бы свое мнение о ком бы то ни было. Старайтесь как можно больше походить на нее и говорите прямо, что думаете.

   - А правда, что он... правда, что мистер Дик, - я это спрашиваю, бабушка, потому, что не знаю, - не совсем в своем уме? - спросил я, заикаясь, чувствуя, что коснулся очень щекотливого вопроса.

   - Ничуть не бывало, - ответила бабушка.

   - В самом деле? - откликнулся я.

   - Он ни в коем случае не сумасшедший, - решительно заявила бабушка.

   - В самом деле? - только и смог я еще раз робко пробормотать.

   - Надо сказать, его "считали" помешанным, - продолжала бабушка, - и мне особенно приятно, эгоистически приятно сказать, что его считали сумасшедшим, ибо не будь этого, мне не пришлось бы пользоваться его обществом и советами вот уже больше десяти лет, - в сущности, с того самого времени, как ваша сестра Бетси Тротвуд обманула мои надежды.

   - Так давно? - отозвался я.

   - Хороши же были люди, которые посмели выдавать его за сумасшедшего! - с негодованием продолжала бабушка. - Видите ли, мистер Дик доводится мне дальним родственником, каким - это неважно. Одно только могу сказать, что если б не я, родной братец мистера Дика засадил бы его до конца его дней в сумасшедший дом. Вот какая история.

   Боюсь, что тут я вел себя несколько лицемерно, ибо, заметив, в каком негодовании была бабушка, я сделал вид, что также возмущен.

   - Заносчивый дурак! - с возмущением воскликнула бабушка. - Потому только, что у его брата были странности, - их было у него гораздо меньше, чем у множества людей, - он не пожелал держать его в своем доме, а отправил в какую-то частную лечебницу для психических больных. Между тем их отец, умирая, поручил этому дураку особенно заботиться о Дике, считая его почти идиотом. Нечего сказать, умный был, видно, этот папаша, раз мог думать подобное! Очевидно, сам он был не в своем уме.

   Раз бабушка была убеждена в этом, я опять-таки сделал вид, что я и того же мнения.

   - И вот я вмешалась в это дело, - продолжала рассказывать бабушка, - и предложила братцу следующее: "Ваш брат, - сказала я ему, - совершенно в своем уме, у него гораздо больше здравого смысла, чем у вас самих было, есть и будет. Пусть получает он свой маленький доход и живет у меня. Я то совершенно не боюсь его, нет во мне и гордости. Я готова заботиться о нем и, конечно, не стану так плохо обходиться с ним, как делали это некоторые люди, не говоря уже о служащих психиатрической больницы". После долгих препирательств мне наконец отдали мистера Дика, и он с тех пор живет у меня. Это самый милый, самый легкий для жизни человек на свете. А что касается его советов... Но никто, кроме меня, не знает, какой это умница.

   При этом бабушка, разглаживая складку своего платья, так тряхнула головой, словно бросала вызов каждому, кто только усомнится в уме мистера Дика.

   - У него была любимая сестра, - снова заговорила бабушка, - премилая девушка, которая была очень добра к нему, но она выкинула такую же штуку, как все они, - обзавелась мужем, а он, как все мужья, сделал ее несчастной. Это так подействовало на мистера Дика, что он заболел горячкой. Здесь свою роль сыграл также страх перед братом, который очень дурно обращался с ним. Но горячка - ведь еще не сумасшествие. Все это случилось с мистером Диком до его переезда ко мне, но и сейчас ему тяжело вспоминать об этом... А не говорил ли он вам, малыш, о короле Карле Первом?

   - Говорил, бабушка,

   - А-а, - протянула бабушка, потирая себе нос с таким видом, словно ей было не совсем приятно узнать об этом.- Видите ли, это не что иное, как аллегория⁴¹. Мистеру Дику было очень тяжело во время горячки, о которой я вам только что говорила, и вот, вспоминая теперь о ней, он почему-то связывает это с образом казненного короля - Карла Первого. И отчего, спрашивается, этого не делать, если ему так нравится?

   - Конечно, бабушка, - отозвался я.

   - Я прекрасно знаю, - продолжала бабушка, - что ни в деловых кругах, ни в обществе к таким аллегориям обыкновенно не прибегают, и поэтому всегда настаиваю, чтобы о Карле Первом не упоминалось в его мемуарах.

   - Скажите, бабушка, а в этих мемуарах мистер Дик описывает собственную жизнь? - спросил я.

   - Да, малыш, - ответила бабушка, снова потирая себе нос. - Пока он работает над увековечением лорда-канцлера⁴² или какого-то другого лорда... Но не сегодня, так завтра он начла описывать собственную жизнь. До сих пор это не удавалось ему сделать, не упоминая о Карле. Но это не беда,- все-таки он занят.

   Действительно, потом я узнал, что мистер Дик в продолжение более десяти лег постоянно пытался удалить из своих мемуаров Карла I, но не мог добиться этого и поныне казненный король все продолжает фигурировать в его мемуарах.

   - Повторяю: никто, кроме меня, не знает, как умен мистер Дик, - рассказывала бабушка, - какой это милый и славный человек. А если иногда ему вздумается пустить бумажный змей, - ну так что ж из этого! Франклин⁴³ тоже пускал змей. Он же, если не ошибаюсь, был квакером⁴⁴ или что-то в этом роде, а квакер, пускающий змей, по-моему, гораздо смешнее всякого другого человека.

   Надо сказать, что то великодушие, с которым бабушка брала на себя заботы о бедном, безобидном мистере Дике не только зародило в моей душе кое-какие эгоистические надежды, но и пробудило во мне бескорыстное, теплое чувство к бабушке. Мне кажется, что уже тогда я начал сознавать, что, несмотря на всю ее эксцентричность и странные выходки, в ней было что-то, внушающее уважение и доверие. И вот, несмотря на то, что в этот день она была так же резка, как и накануне, так же вела почти непрерывную ожесточенную войну с ослами да, к тому же, пришла в страшное негодование, когда какой-то молодой парень, проходивший мимо ее домика, подмигнул Дженет, стоявшей v окна (по мнению бабушки, это было для нее лично величайшим оскорблением),- я все-таки, продолжая не меньше прежнего бояться бабушки, чувствовал к ней гораздо больше уважения.

   С мучительным беспокойством ждал я ответа мистера Мордстона на письмо бабушки, по всеми силами старался скрыть это и быть как можно приятнее и бабушке и мистеру Дику. Мы с ним, конечно, не раз уж пустили бы большой бумажный змей, будь у меня другая одежда, кроме той удивительной, в которую вырядили меня в первые день моего появления. Это одеяние приковывало меня по целым дням к дому, и только вечером бабушка, из гигиенических соображений, заставляла меня перед сном прогуливаться в течение часа по крутому морскому берегу.

   Наконец, пришел ответ от мистера Мордстона, и бабушка объявила, к моему величайшему ужасу, что завтра он сам приедет сюда для переговоров с нею.

   На другой день, все так же закутанный в мое удивительное одеяние, сидел я в ужасно возбужденном состоянии, то надеясь, то падая духом, и с трепетом ожидал, что вот-вот сейчас увижу мрачное лицо моего отчима.

   Бабушка была лишь немного величественнее и суровее обыкновенного, а вообще я не замечал в ней никаких признаков волнения в ожидании гостя, наводившего на меня такой ужас. Она сидела у окна за работой, а я подле нее, перебирая в мозгу все возможные и невозможные последствия посещения мистера Мордстона. Так просидели мы почти до вечера. Обед все откладывали и откладывали на неопределенное время. Наконец бабушка, видя, что становится совсем темно, велела подавать на стол, как вдруг она забила тревогу по поводу появления ослов, а я, к своему величайшему удивлению и ужасу, увидел на седле мисс Мордстон: она, как ни в чем не бывало, въехав на своем осле на заветную зеленую лужайку, остановилась перед домом и стала оглядываться кругом.

   - Прочь отсюда! - закричала бабушка, высунувшись из окна и грозя кулаком. - Вам тут нечего делать! Как смеете вы здесь ездить? Прочь, говорят вам! Вот какая наглая женщина!

   Бабушка до того была возмущена хладнокровием, с каким мисс Мордстон взирала вокруг себя, что, по-моему, в эту минуту она совсем оцепенела и даже не в силах была произвести свою обычную вылазку против врага. Я воспользовался этой минутой, чтобы сообщить ей кто была приезжая, а также, что джентльмен, подходивший к обидчице, был сам мистер Мордстон. (Дорога сюда шла круто в гору, и он, очевидно, отстал от сестрицы.)

   - Мне все равно, кто бы он ни был! - кричала бабушка, тряся головой и делая в окне отнюдь не гостеприимные жесты руками. - Я не позволю нарушать свои права собственности. Слышите! Убирайтесь, вон! Дженет, гоните прочь осла!

   Я смотрел из-за бабушкиной спины на бой, неожиданно разгоревшийся на лужайке: осел, расставив ноги в разные стороны, оказывал сильное сопротивление, Дженет тащила его назад за поводья, мистер Мордстон толкал его вперед, мисс Мордстон колотила Дженет зонтиком, а соседние мальчишки, сбежавшиеся на это зрелище, выражали свой восторг громкими криками. Тут бабушка, заметив среди этих мальчишек юного злодея, погонщика ослов (несмотря на то, что ему едва минуло тринадцать лет, он был одним из самых закоренелых ее обидчиков), устермилась на поле битвы, бросилась на своего недруга, сшибла его с ног и, уцепившись за куртку, покрывшую ему голову, поволокла в сад, оставляя за собой борозды от его каблуков.

   Притащив своего пленника в сад, где ему, казалось, были отрезаны все пути к бегству, бабушка стала кричать Дженет, чтобы она немедленно бежала за констеблем⁴⁵, который должен был тут же на месте произнести над преступником суд и расправу. Но подобное положение длилось недолго: ловкий мальчишка убежал с гиканьем, запечатлев на клумбах следы подбитых гвоздями сапог. Юный злодей мигом вскочил на своего осла и с торжествующим видом ускакал на нем.

   В конце боя мисс Мордстон спустилась с седла и вместе со своим братцем ждала у крыльца коттеджа, когда наконец хозяйка дома удосужится принять их.

   Бабушка, платье и волосы которой в пылу боя пришли в некоторый беспорядок, тем не менее очень величественно проследовала в дом. Она не обратила ни малейшего внимания на прибывших до тех пор, пока Дженет не доложила о них.

   - Не уйти ли мне, бабушка? - весь дрожа, спросил я.

   - Нет, сэр, - ответила она, - конечно, нет.

   Говоря это, бабушка толкнула меня в угол подле себя и там загородила стулом. Я очутился словно в тюрьме или за решеткой в зале суда. В этом загороженном углу просидел я в продолжение всего свидания бабушки с Мордстонами; отсюда мне было видно, как они оба вошли в гостиную.

   - Вначале я не знала, с кем имею удовольствие столкнуться, - начала бабушка. - Но я никому не позволяю ездить по лужайке. Ни для кого не делаю исключения, решительно ни для кого!

   - Однако правила ваши довольно-таки неудобны для незнакомцев, - заметила мисс Мордстон.

   - Вы так думаете?! - воскликнула бабушка.

   Тут мистер Мордстон, очевидно опасаясь возобновления враждебных действий, вмешался в разговор.

   - Мисс Тротвуд... - начал он.

   - Прошу извинить меня, сэр, - прервала его бабушка, бросая на него пронзительный взгляд, - не вы ли будете тем самым Мордстоном, который женился на вдове моего покойного племянника Давида Копперфильда из блондерстоновских "Грачей"?... Хотя, признаться, не понимаю, почему эта усадьба называется "Грачами".

   - Тот самый, - промолвил мистер Мордстон.

   - Извините, сэр, если я скажу вам, что вы поступили бы гораздо лучше, оставив в покое бедную девочку: без вас она была бы гораздо счастливее.

   Тут бабушка позвонила и, когда на звонок появилась Дженет, сказала ей:

   - Передайте мой привет мистеру Дику и попросите его сюда.

   До его появления бабушка, выпрямившись, сидела неподвижно и, хмуро смотря в стенку, сурово молчала. Когда пришел мистер Дик, бабушка представила его своим посетителям: "Мистер Дик, мой старый, задушевный друг, с мнением которого я очень считаюсь". Вторую половину фразы бабушка произнесла с особым ударением, повидимому, желая предостеречь старика от дурачества: он вошел в гостиную, глупо улыбаясь и покусывая указательный палец.

   Бабушкино предостережение возымело действие: мистер Дик вынул палец изо рта и с важным, сосредоточенным видом присоединился к обществу. Бабушка кивнула мистеру Мордстону головой, и он снова заговорил:

   - Мисс Тротвуд, получив ваше письмо, я счел, что долг справедливости к самому себе и уважения к вам...

   - Благодарю вас, - перебила его бабушка, все еще пристально смотря на него, - обо мне вы можете не беспокоиться.

   - Так вот, этот долг заставил меня предпочесть личное свидание письменному ответу, несмотря на все неудобства, связанные с таким путешествием, - продолжал мистер Мордстон.- Этот несчастный мальчик, убежавший от своих друзей и занятий...

   - И один вид которого до крайности гадок и неприличен, - вставила мисс Мордстон, обращая внимание на меня и мое странное одеяние.

   - Джен Мордстон, - обратился к ней брат, - будьте добры не прерывать меня... Этот несчастный мальчик, мисс Тротвуд, был причиной многих семейных неприятностей и огорчений как при жизни моей покойной дорогой жены, так и после ее кончины. Он угрюмого, строптивного нрава, необуздан и упрям. Оба мы с сестрой пытались исправить в нем эти пороки, но безуспешно, и потому я, или, лучше сказать, мы оба с сестрой, ибо мы с ней вполне солидарны, сочли нужным сообщить вам лично этот строго взвешенный нами и беспристрастный отзыв о мальчике.

   - Мне, в сущности, излишне подтверждать то, что сказал мой брат, - вмешалась мисс Мордстон, - но все-таки прошу вас отметить, что я считаю этого мальчика самым негодным из всех мальчиков на свете.

   - Сильно сказано! - заметила бабушка.

   - Слабо по сравнению с фактами, - возразила мисс Мордстон.

   - Вот как! - промолвила бабушка. - Продолжайте, сэр.

   - У меня существует собственный взгляд на то, как надо воспитывать этого мальчика, - проговорил мистер Мордстон, лицо которого делалось все более и более мрачным, по мере того, как они с бабушкой все внимательнее всматривались друг в друга.

   - Взгляд этот, - продолжал он, - отчасти зиждется на знании его характера, а отчасти зависит от состояния моих дел и величины доходов. Здесь я ответствен только перед самим собою. Я поступаю так, как считаю нужным, и об этом больше говорить излишне. Довольно того, что я устроил этого мальчика в почтенной торговой фирме под надзором своего друга. Но это ему пришлось не по вкусу: он убежал, бродяжничал и, наконец, в лохмотьях явился к вам, мисс Тротвуд, просить у вас помощи и защиты. А теперь я хотел бы почтительно указать вам на те последствия, к которым, по моему мнению, должно неминуемо принести ваше участие в нем...

   - Но сначала давайте поговорим о почтенной торговой фирме, - прервала его бабушка. - Скажите, если бы этот мальчик был вашим родным сыном, поместили бы вы его также в эту почтенную фирму?

   - Если бы он был родным сыном моего брата, то я уверена, что у него был бы совершенно иной характер, - вмещалась опять мисс Мордстон.

   - А интересно знать, если б бедная девочка, мать этого мальчика, была в живых, он все-таки был бы определен в эту почтенную фирму? - продолжала допрашивать бабушка.

   - Думаю, - ответил мистер Мордстон, утвердительно кивнув головой, - что Клара не противилась бы тому, что мы с сестрой сочли бы за благо.

   Мисс Мордстон подтвердила это шопотом.

   - Гм... несчастная девочка! - заметила бабушка.

   Тут мистер Дик, не перестававший все время бренчать деньгами в кармане, так загремел ими, что бабушка принуждена была взглядом остановить его.

   - Скажите, - снова обратилась она к мистеру Мордстону, - пожизненная рента бедной девочки прекратилась с ее смертью?

   - Прекратилась, - ответил он.

   - А маленькая усадьба, дом с садиком... как это она называлась?.. да, "Грачи" - без единого грача... разве не перешла к ее сыну?

   - Это все безоговорочно было оставлено ей первым ее мужем... - начал было пояснять мистер Мордстон, но бабушка не дала ему говорить, раздраженно воскликнув:

   - Боже милосердный! Это ни с чем несообразно! Оставить ей усадьбу безоговорочно! Узнаю тут Давида Копперфильда! Но, когда она опять вышла замуж, когда сделала этот пагубный шаг, соединив свою жизнь с вашей, неужели не нашлось никого, кто замолвил хотя бы слово за мальчика?

   - Моя покойная жена любила своего второго мужа и всецело доверяла ему, - заявил мистер Мордстон.

   - Ваша покойная жена, сэр, была самым неопытным и несчастным младенцем на свете, - промолвила бабушка, тряхнув сердито головой. - Вот что она собой представляла. Ну, а теперь, сэр, что же еще вам угодно сообщить мне?

   - Только то, мисс Тротвуд, - сказал он, - что я явился сюда взять с собой Давида, и взять его от вас без всяких условий, имея в виду поступить с ним так, как я найду это нужным. Здесь я отнюдь не для того, чтобы давать кому бы то ни было обещания или обязательства относительно этого мальчика. Вы, мисс Тротвуд, повидимому, склонны относиться снисходительно к его побегу и сочувственно выслушивать его жалобы. Заключаю это из вашей далеко не благожелательной манеры держать себя с нами. Теперь я должен предостеречь вас, что если вы берете на себя покровительствовать ему, так это дело не шуточное. Раз вы становитесь между мной и им, то этим самым берете на себя всю ответственность за него. Я не шучу и не позволю, чтобы надо мной шутили. Я здесь в первый и последний раз, чтобы взять с собой Давида. Если он готов следовать за мной, - прекрасно. Если же он не склонен к этому под каким бы то ни было предлогом, то двери моего дома навсегда закрыты для него, а ваши, значит, насколько я понимаю, будут открыты ему.

   Бабушка выслушала эту речь с величайшим вниманием, сидя совершенно прямо, обхватив колено руками и свирепо глядя на оратора. Когда он кончил, бабушка, не меняя позы, перевела глаза на мисс Мордстон.

   - Ну, а вы, мэм, имеете ли вы что-нибудь сказать? - спросила она.

   - Нет, не имею, мисс Тротвуд, - сказала сестрица. - Все, что я могла бы сказать, так хорошо уже высказано моим братом, и все, что мне известно, так обстоятельно изложено им, что мне остается только поблагодарить вас за оказанный нам любезный прием, да, истинно любезный прием, - повторила она с иронией, которая подействовала на бабушку не больше, чем могла бы подействовать на ту пушку, под которой я ночевал в Четеме.

   - А что скажет мальчик? - промолвила бабушка. - Хотите вы ехать с ними, Давид?

   Я ответил, что ехать не хочу, и стал молить бабушку не отдавать меня. Сказал ей, что мистер и мисс Мордстон никогда не любили меня и никогда ие были добры ко мне; сказал, что своим обращением со мной они всегда терзали мою мать, нежно меня любившую, и что известно это не только мне, но и Пиготти. Я признался бабушке, что был у Мордстонов до того несчастлив, что даже удивительно, как мог быть так несчастлив такой маленький мальчик. Тут я стал просить и молить бабушку, уж не помню в каких трогательных выражениях, в память моего отца взять меня под свое покровительство и быть мне другом.

   - Мистер Дик, - обратилась к нему бабушка, - что мне делать с этим ребенком?

   Мистер Дик призадумался, замялся немного, затем лицо его просияло, и он ответил:

   - Велите сейчас же снять с него мерку для нового костюма.

   - Мистер Дик, - с торжествующим видом произнесла бабушка, - дайте мне вашу руку! Ваш здравый смысл превыше всех похвал!

   Дружески пожав руку мистеру Дику, бабушка вытащила меня из моего угла и, прижав к себе, сказала мистеру Мордстону:

   - Можете уходить, когда вам это заблагорассудится. Я рискну взять мальчика, если он даже таков, каким вы его изобразили. Во всяком случае, я сделаю для него не меньше вашего. Впрочем, я не верю ни единому вашему слову.

   - Мисс Тротвуд, - проговорил мистер Мордстон, поднимаясь и пожимая плечами, - будь вы мужчина...

   - Все это пустяки и вздор! - оборвала его бабушка. - Избавьте меня от ваших разглагольствований!

   - Вот так вежливо! Нечего сказать, - воскликнула мисс Мордстон, также вставая. - Действительно, это уж слишком!

   - Неужели вы думаете, что я не знаю, - проговорила бабушка, пропустив мимо ушей восклицание сестрицы и продолжая говорить с братом, необыкновенно выразительно кивая головой, - не знаю, какую жизнь вы создали для бедной, несчастной, сбитой с пути девочки? Неужели вы думаете, что я не знаю, каким роковым был для этого маленького нежного созданьица день, когда вы впервые встретились с ней? Я уверена, что вы самодовольно улыбались, бросали красноречивые взгляды, притворялись добряком, не способным обидеть и мухи.

   - Никогда не слышала более изысканной речи, - язвительно заметила мисс Мордстон.

   - Неужели вы думаете, - продолжала бабушка, - что теперь, когда я вижу и слышу вас... а это, по правде сказать, далеко не доставляет мне удовольствия... я не представляю себе, как вели вы себя по отношению к несчастной девочке? Ну, конечно, кто мог быть более кроток и мягок, чем на первых порах мистер Мордстон! Наивная, ни в чем не разбирающаяся бедняжка была уверена, что другого подобного человека она в жизни и не встречала. Он ведь был сама нежность: поклонялся ей, обожал ее, обожал мальчика, - да, положительно обожал его. Он будет, понятно, для него настоящим отцом, и все они втроем заживут среди роз в каком-то райском саду... Уф! Чтоб вам!.. - вырвалось у бабушки.

   - Никогда в жизни не встречала подобной особы! - воскликнула мисс Мордстон.

   - А когда вы совсем обошли эту маленькую дурочку, - продолжала бабушка, - да простит меня бог за то, что я так называю ту, которая теперь там, где вы не спешите соединиться с ней, - то вы, как будто и без того уж сделав довольно зла ей самой и ее близким, еще начинаете муштровать ее, как попавшуюся в клетку птичку. Вы хотите заставить ее петь по-своему.

   - Она или пьяна, или с ума сошла, - прошипела мисс Мордстон. Ее приводило в отчаяние, что она была не в силах направить на себя поток бабушкиных слов. - Скорее, должно быть, пьяна, - добавила она.

   Не обращая абсолютно никакого внимания на это замечание, мисс Бетси, попрежнему глядя на мистера Мордстона и грозя ему пальцем, проговорила:

   - Да, вы были тираном этой наивной девочки, вы разбили ее сердце. У этой бедняжки оно было любящее, - я ведь узнала ее за много лет до того, как вы увидели ее, - и вы стали наносить раны в самое нежное место ее сердца, от этого она и умерла. Вот вам вся правда. Я не знаю, нравится ли она вам, или нет. Можете использовать ее сами, и пусть используют ее те, которые были орудием в ваших руках.

   - Позвольте спросить вас, мисс Тротвуд, - вмешалась мисс Мордстон, - кого имеете вы в виду, говоря об орудии в руках моего брата?

   Мисс Бетси, оставаясь глухой и равнодушной к этому голосу, продолжала свою речь:

   - Было совершенно ясно за целые годы до того, как вы увидели ее (и почему только нужно было этому случиться!), что такое нежное созданьице когда-нибудь и за кого-нибудь должно еще раз выйти замуж, но все-таки я не ожидала такой беды. Встретились мы с ней как раз, когда она родила сына, вот этого самого бедного мальчика, которым потом вы пользовались для того, чтобы мучить ее. Это, конечно, воспоминания не из приятных, и я понимаю, что теперь самый вид мальчугана для вас ненавистен. Да, да, вы можете не дергаться, я и без того знаю, что это так.

   Все время, пока бабушка говорила, мистер Мордстон стоял, улыбаясь, у дверей, хотя его густыe черные брови и были сильно нахмурены. Но вдруг я заменит, что, продолжая улыбаься, он страшнo побледнел и стал задыхаться, словно от быстрого бега.

   - Прощайте, прощайте, сэр! - сказала бабушка. - И вы также прощайте, мэм! - прибавила она, неожиданно поворачиваясь к мисс Мордстон. - Помните только: если когда-нибудь вы снова проедете на осле по моей лужайте, то, так же верно, как то, что у вас на плечах голова, я собью с этой головы шляпку и растопчу ее ногами!

   Только художник, да еще талантливый, смог бы изобразить лицо бабушки, когда она выпалила это милое предупреждение, и лицо мисс Мордстон, когда та выслушала его. Бабушкина речь пылала таким гневом, что мисс Мордстон, ни слова не говоря, сочла за благо взять брага под руку и величественно выйти с ним из дома. Бабушка из окна наблюдала за ними, без сомнения готовясь, если только осел осмелился бы вступить на лужайку, немедленно привести в исполнение свою угрозу. Но так как со стороны Мордстонов никакого вызова не последовало, то лицо бабушки мало-помалу смягчилось и сделалось таким милым, что я, набравшись смелости, стал благодарить и горячо целовать ее, обняв за шею обеими руками. Потом я подал руку мистеру Дику, и он несколько разжал мне ее, а потом принимался весело хохотать, очевидно приветствуя счастливое окончание переговоров,

   - Мистер Дик, - обратилась к нему бабушка, - слышите, вы будете вместе со мной опекуном этого ребенка.

   - С восторгом буду опекуном сына Давида, - ответил мистер Дик.

   - Прекрасно, - отозвалась бабушка. - Значит, это дело решенное. Знаете, мистер Дик, о чем я думала: не дать ли ему фимилию Тротуд?

   - Конечно, конечно, - согласился мистер Дик, - можно дать ему фамилию Тродвуд. Тротвуд, сын Давида.

   - Вы, значит, желаете, чтобы его фамилия была двойная - Тротвуд Копперфильд? - спросила бабушка.

   - Да, разумеется: Tpoтвуд- Копперфильд, - несколько смущенно проговорил мистep Дик.

   Бабушке так понравилась эта мысль, что на всем белье, купленном для меня в этот день, она собственноручно написала несмываемыми чернилами: "Тротвуд-Копперфильд".

   Так начал я новую жизнь, с новым именем, среди совершенно новой для меня обстановки.

  

  

   Мы с мистером Диком вскоре стали самыми закадычными друзьями. Часто бывало, после того как он заканчивал свою дневную работу, мы с ним отправлялись пускать его большой змей. Не было дня, когда бы мистер Дик не просиживал по многу часов, усиленно работая над своими мемуарами, но от этого они, увы, ничуть не двигались вперед, ибо в них неизбежно, рано или поздно, вкрадывался Карл I. Написанное отбрасывалось в сторону, и все опять начиналось снова. Терпение и мужество, с которыми старик неутомимо все снова и снова брался за свою работу, производили на меня глубокое впечатление. Не знаю, что предполагал делать со своими мемуарами мистер Дик в том случае, если бы они были когда-нибудь закончены. Думаю, что и сам он этого не ведал. Да и зачем ему было беспокоиться об этом, раз ничего не могло быть более верного под солнцем, чем то, что его мемуары никогда не будут закончены.

   Особенно трогательное впечатление производил на меня мистер Дик, когда он бывало глядел на свой бумажный змеи, высоко парящий в воздухе. Быть может, его рассказ о том, как змей, склеенный из листков его мемуаров, разносит вести о происшествиях, описанных в них, и был лишь плодом воображения, но когда старик следил глазами за своим змеем, парящим в воздухе, и чувствовал, как тот тянет у него из рук бечевку, он, несомненно, твердо верил в это. Никогда не видел я его с таким спокойным, радостным лицом, как в эти минуты. Когда же потом он сматывал бечевку, и змей, спускаясь все ниже и ниже, из лучезарного небосвода, наконец падал на землю и лежал на ней распростертый, как мертвый, - бедный мистер Дик словно просыпался от волшебного сна. Помню, с каким унылым видом поднимал старик этот змей и глядел на него так, как будто они оба с ним только что упали с облаков, и мне всем сердцем становилось жаль его.

   Дружась и сближаясь все больше и больше с мистером Диком, я одновременно завоевывал и расположение его стойкого друга - моей бабушки. В течение нескольких недель она так привязалась ко мне, что мое новое имя Тротвуд стала заменять ласкательным "Трот" и как-то даже порадовала меня, сказав, что если я буду продолжать, как начал, то, пожалуй, смогу занять в ее сердце такое же место, как и моя cecтpa Бетси Тротвуд.

   - Трот, - обратилась ко мне бабушка однажды вечером, когда перед нею и мистером Диком была по обыкновению поставлена доска для игры в трик-трак,- нам не надо забывать о вашем образовании.

   Мысль об учении одна только и беспокоила меня, а потому я был в восторге, что бабушка наконец заговорила об этом.

   - Хотели бы вы поступить в школу в Кентербери? - спросила она.

   Я oтветил, что очень желал бы именно в Кентербери, так как это очень близко от нее.

   - Прекрасно! - воскликнула бабушка. - А хотите завтра же отправиться туда?

   Зная быстроту, с какой бабушка всегда приводила в исполнение свои намерения, я нисколько не удивился внезапности такого предложения и, не задумываясь, ответил утвердительно.

   - Прекрасно! - еще раз отозвалась бабушка. - Дженет! Закажите на завтра к десяти часам утра кабриолет с серым пони да уложитe с вечера вещи мистера Тротвуда.

   Услыхав это бабушкино приказание, я ног под собой не чувствовал от радости и гордости, но потом, заметив, какое впечатление произвело оно на мистера Дика, я устыдился своею эгоизма. Старик до того был удручен предстоящей со мной разлукой, что стал играть из рук вон плохо. Бабушка несколько раз, в виде предостережения, ударила его по пальцам и наконец, потеряв всякое терпение, закрыла ящик и объявила, что больше играть с ним не намерена. Но когда мистер Дик узнал or бабушки, что я иногда буду приезжать домой по субботам и сам он сможет время от времени навещать меня по средам, он опять воспрянул духом и торжественно обещал к моему приезду со