Главная » Книги

Волконский Михаил Николаевич - Воля судьбы, Страница 3

Волконский Михаил Николаевич - Воля судьбы


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14

ты понравился мне, и оттого я удержал тебя у себя... Теперь я узнал тебя ближе и еще более полюбил...
   "Боже, как мог бы я быть счастлив!" - подумал, невольно вздохнув, Карл.
   - Ты говоришь что-нибудь? - спросил князь.
   - Нет, я слушаю.
   - Ну, вот! Так задерживал я тебя недаром. Житье в Проскурове нравится тебе?
   - Да, нравится.
   - Ты, кажется, не прочь от деревенской жизни?
   - Нет, я очень люблю ее.
   - И мог бы не выезжать из деревни долго?
   - Да,- чуть слышно подтвердил Карл.
   Он понимал, к чему клонились эти вопросы князя. Он сознавал, что счастье его жизни должно было решиться сегодня, и князь начал разговор об этом именно сегодня, почти сразу после того, как Карл мог воочию убедиться, что счастье не суждено на его долю.
   Если бы Проскуров знал, что испытывает теперь Карл, то не говорил бы так ласково-спокойно. Эта его ласковость и приветливость только увеличивали страдания молодого человека.
   А князь, довольный своими мечтами и довольный тем, что пора приводить их в исполнение, не спеша рассказывал, что он в переписке с отцом Карла решил многое: что старик барон выедет на днях из Петербурга и что если Карл не знает, в чем дело, то это "многое" заключается в сватовстве его, Карла, к княжне, для чего-де и едет сюда барон Эйзенбах.
   - Твой батюшка, вероятно, писал тебе о наших предположениях,- со мной можешь говорить без обиняков,- продолжал князь.- И едва ли, я думаю, ты будешь несчастлив...
   Карл молчал.
   Князь истолковал это молчание по-своему и продолжал:
   - Затеял я наш разговор для того, чтобы узнать отчасти твои мысли и спросить, как, на твой взгляд, относится к тебе твоя будущая невеста... Я знаю, что моя дочь никогда не выйдет из моей воли, но, понимаешь, мне хотелось бы полного счастья между вами, мне желалось бы услышать от тебя самого, что она будет счастлива с тобою, потому что только тогда я буду спокоен окончательно, чтобы прожить остаток дней своих в ненарушимой радости.
   - Этого быть не может! - вырвалось вдруг у Карла.
   Однако тут же его охватило раскаяние, зачем он сказал это, и если бы князь призвал его к себе завтра, не сейчас после сцены в саду, если бы у него было время одуматься, приготовиться, то Проскуров конечно ни за что не услыхал от него этих несчастных слов. Теперь же Карл был застигнут врасплох.
   - А почему это, сударь мой? - спросил вдруг в один миг изменившийся князь и, словно ощетинясь, приподнялся на кресле, причем впился в Карла блестящими, сразу налившимися кровью, глазами.
   Где-то, в глубине души, Проскуров предчувствовал, что его мечты не сбудутся, что тяготящая над ним немилость судьбы не изменится и на этот раз. И вот при словах Карла: "Этого не может быть",- у князя вдруг со всею силою поднялось это сознание вечной неудачи. Да, и на этот раз расчет был неосуществим, как всегда. Но отчего, кто или что помешает ему?
   Это заинтересовало князя, и он теперь желал лишь узнать причину, разбившую его надежды.
   - Почему это, сударь мой, спрашиваю я вас?- крикнул он, не помня уже себя.
   Только теперь увидел Карл, что значили эти страшные припадки гнева Проскурова, про которые он слышал от отца. Только теперь увидел он, до чего может дойти человек, еще за минуту пред тем ласковый и спокойный.
   - Мне ваш батюшка писал, что вы всем сердцем рады, а теперь, что же это?.. Да говорите же что-нибудь!- крикнул князь.
   - Я, князь, рад,- заговорил вдруг оробевший Карл.- Я, князь, про себя ничего не говорю, но княжна...
   - Ну, ну, что княжна? Что княжна?..
   - Может быть, у нее найдется другой избранник сердца...
   Князь упал в кресло и, откинувшись на спинку, воскликнул:
   - Другой избранник сердца!.. Ах ты, шут гороховый!.. Да откуда же взяться этому избраннику?.. В Петербурге у вас девки бегают на свободе, а здесь кого увидит княжна Проскурова? Кого, спрашиваю я? Итальянца да Артемия... Что ж, она в Артемия влюбилась, что ли?- и князь расхохотался.
   Карл стиснул между колен руки так, что пальцы его хрустнули.
   Андрей Николаевич вдруг оборвал свой смех, и, словно пораженный ужасом и удивлением, обернулся к Карлу.
   - А!.. тебе не смешно?.. Что ж ты не смеешься?.. В Артемия? - проговорил он.- Что ж, разве это мыслимо?
   И, точно догадываясь уже по новому молчанию Карла, что для судьбы ничего нет немыслимого, князь, ударяя в ладоши, крикнул Артемия. Он знал, что тот должен был находиться в приемной.
   Дверь отворилась, и на пороге показался Артемий. Он был бледен, но держался прямее обыкновенного. Голова его не склонилась, глазал глядели открыто и прямо. Он точно вырос в эту минуту.
   Барон сидел, напротив, съежившись и втянув голову в плечи.
   Старый князь поднялся со стула, большими шагами подошел к Артемию и, схватив его за руку, подтащил к барону и заговорил, резко выкрикивая слова:
   - Скажи ему, что он лжет! Он говорит, то есть не говорит он, а молчит... он думает... подозревает, что Ольга... что ты... Пойми ты... скажи ему, что это - ложь...
   Князь совсем задыхался.
   Артемий опустил глаза. Он должен был ответить, не мог смолчать. И он ответил:
   - Барон говорит правду.
   Андрей Николаевич отскочил, точно громовой удар разразился над ним. Он несколько раз перевел с трудом дух, силясь проговорить что-то.
   - И... и она? - наконец спросил он.
   - Я сегодня сам своими глазами видел, как этот молодой человек сидел с княжною в саду, где розаны...- произнес барон отчетливо и ясно.- Я не мог ошибиться... И я слышал весь их разговор...
   Злоба при виде Артемия увлекла его, и он снова не мог удержаться.
   Несколько мгновений в комнате было слышно только редкое и тяжелое дыхание старика. Он сидел в неловкой, случайной позе в кресле, и лишь изредка руки его судорожно вздрагивали.
   - И это...- заговорил он наконец,- за все мои заботы... за всю мою ласку... за то, что я берег ее... берег... для того, чтобы найденыш, без рода и племени, осмелился... ее... княжну Проскурову... Вон! - вдруг крикнул князь в сторону Артемия.- Вон, и чтоб на глаза мне не показываться!.. Убью!..
   Артемий стоял бледный, с затрясшейся нижнею челюстью, но на крик князя он не выказал испуга, а покорно повернулся и вышел.
   Князь опять встал, подошел к Эйзенбаху и, отвесив низкий поклон, проговорил:
   - Виноват, кажется, ваша правда. Не оставьте теперь меня одного!
  

XII

СИНЬОР ТОРИЧИОЛИ

  
   Весть о княжеском гневе с быстротою молнии разнеслась по усадьбе, и дворовые, по опыту знавшие, каков бывал рассерженный князь, притаились и притихли, запрятались по своим конурам, чтобы хотя случайно не попасть на глаза грозному барину. Дворецкий, давно не видевший гнева. Андрея Николаевича и знавший, что припадок будет тем сильнее, чем дольше был светлый промежуток, дрожал заранее, в ожидании, когда господа выйдут ужинать.
   На его счастье, никто не явился к столу. В этот вечер в Проскурове некому было вспомнить о еде.
   Карл, придя к себе, лег на кровать не раздеваясь и, заложив руки за шею, долго лежал так, с усилием стараясь разобрать спутавшиеся нити мыслей и прийти в себя после свалившихся так неожиданно на его голову несчастий. Только что происшедшее объяснение с князем было у него, как в тумане. Хотя он и обвинял себя за излишнюю, может быть, горячность, но, обсуждая теперь дело со всех сторон, приходил к убеждению, что трудно было поступить иначе. Все равно, рано или поздно, истина должна была выйти наружу, и то, что произошло сегодня, неминуемо произошло бы тогда.
   Долго лежал у себя Карл, пока наконец в дверях показалась голова лакея.
   - Иосиф Александрович просит барона, может ли он войти к нему? - доложил лакей.
   - Просите.
   Итальянец являлся теперь в Проскурове человеком, которого более всех остальных желательно было видеть Эйзенбаху.
   Торичиоли вошел. Карл поднялся ему навстречу и спросил по-немецки:
   - Вы знаете, что случилось?
   Торичиоли владел этим языком довольно свободно.
   - Слышал,- ответил он.- Если бы вы видели, что там происходило! - и итальянец качнул головою в сторону большого дома.
   - А что?
   - На половине княжны. Князь отправился к ней, и была минута, что он в бешенстве чуть не убил ее. Я там был с каплями. Я его удержал прямо за руку.
   - А как же поступить иначе? - спросил он.
   - Она молчит. Села в уголок и застыла, не дрогнет.
   Карл прошелся по комнате.
   - Плохо дело, синьор Торичиоли,- проговорил он.
   - Да, барон, не хорошо.
   - Я думаю, что все кончено. Выхода нет... Нужно уезжать...
   - Значит, все ваши и мои хлопоты пропадут даром? - возразил итальянец.
   - А вам сколько обещано отцом в случае, если свадьба состоится?
   - Пять тысяч единовременно и пенсия от вашего имени,- вздохнув ответил Торичиоли.
   - Вознаграждение хорошее,- улыбнулся Карл.- Ну, теперь придется вам забыть о нем.
   - А разве вы хотите бросить дело? Это - ваше окончательное решение?
   Барон на ходу остановился пред итальянцем:
   - А как же поступить иначе? - спросил он.
   - Нужно поискать сначала какого-нибудь исхода...
   - Ищите! - Карл опять заходил по комнате.
   - Припадок гнева князя пройдет скоро,- начал рассуждать Торичиоли,- тогда он будет к вам опять ласков... Вы не виноваты ни в чем. Нужно победить молодую девушку - вот вся задача.
   - Победить, победить! - процедил сквозь зубы Эйзенбах.- Легко сказать это - победить...
   Нужно было видеть Карла в эту минуту, чтобы судить, каков был этот человек, когда маска добродушия спадала с него. Лицо его резко изменилось, движения были отрывисты, бешенство горело в глазах. Казалось, он готов был на все решиться, чтобы достичь желанной цели.
   - Нужно стараться,- проговорил итальянец.
   Карл нетерпеливо взмахнул руками.
   - Да разве я не старался, разве не делал все, от меня зависящее, в течение этих трех недель?.. Можно провести отца, но чувство девушки не обманешь!
   - Эх, если бы был я свободен действовать! - вздохнул вдруг Торичиоли.
   Видно было, что ему и хотелось, и вместе с тем не хотелось говорить то, что он думал.
   Искра надежды мелькнула в глазах Карла.
   - Вы имеете какой-нибудь план? - живо спросил он.- Слушайте: если княжна будет моею,- кроме пяти тысяч и пенсии, я обещаю вам заемное письмо в пятьдесят тысяч.
   - Пятьдесят тысяч! - повторил Торичиоли.- Пять тысяч и пенсия, заемное письмо в пятьдесят тысяч...
   - Да, и ценный подарок в день свадьбы еще... Говорите, что вы придумали?
   - Средство довольно старое, но тем не менее всегда действительное... У нас, в Италии, есть много секретов. Когда-то я занимался кое-чем. Можно молодой девушке дать несколько капель...
   Карл махнул рукою, не желая дальше слушать.
   - Я думал, у вас есть что-нибудь более серьезное,- сказал он разочарованно и снова заходил.
   Тонкие губы итальянца растянулись в улыбку.
   - Неужели, барон, вы думаете, что я говорю вам про те эликсиры, корешки и нашептывания, которые якобы способны приворожить девушку к кому-нибудь или заставить ее полюбить?.. Нет, Джузеппе Торичиоли никогда не занимался шарлатанством... Ему известны рецепты более действительные и знания более точные...
   - Что же это? Яд, что ли?
   - Зачем яд? - рассмеялся Торичиоли.- Нет, напротив, самый жизненный напиток... В наших интересах, чтобы молодая девушка жила и благоденствовала, а молодого человека, который нам мешает, и без того немедля ушлют куда-нибудь очень далеко... После случившегося сегодня он нам уже не опасен...
   - Ну, так я не понимаю...- перебил Карл.
   - Очень просто! Молодого человека ушлют - в этом нельзя сомневаться, и вы останетесь хозяином положения, будете одни здесь, и тогда-то несколько капель известной мне настойки могут оказать свое действие.
   - Да что же это за настойка? - нетерпеливо перебил Карл.- Что же, заставив княжну выпить ваши капли, вы вольете в ее сердце любовь ко мне?
   Торичиоли снова улыбнулся и ответил:
   - Любовь? Пожалуй - да. Но именно к вам? Нет, сделать это я не в силах. Однако довольно и того, что мои капли возбудят в ней такую страсть, такое желание страсти, что никто не убережет ее и сама она побороть себя не будет в силах, а так как, кроме вас, никого она более подходящего возле себя не увидит, то она и рада будет кинуться вам на шею.
   - Вот оно что! - протянул Карл.- Но это ужасно!.. Ведь это все равно, что украсть ее сердце.
   - Но зато это верно,- спокойно проговорил Торичиоли.
   Карл задумался.
   - Да, ужасное, но верное средство - это правда,- сказал он наконец, произнося вслух то, что было у него на уме, и заходил по комнате.- Но если я составлю ее счастье,- заговорил он опять,- то сделаю все, чтобы она видела в жизни одну только радость... Синьор Джузеппе, я говорю вам, что она не раскается в потере этого безродного найденыша... Я люблю ее...
   - Тем лучше,- подтвердил Джузеппе, вполне понимая эгоистическую самоуверенность барона: все влюбленные на один лад, и все они думают, что рай только в их шалаше.
   - И у вас есть готовым этот эликсир?
   Торичиоли поморщился. В душе его, видно было, промелькнуло что-то неприятное, словно тяжелое воспоминание, какой-то призрак прошлого, которому он не хотел позволить возродиться.
   - Нет,- ответил он,- у меня нет готовых капель, их нужно сделать... а главное, вспомнить пропорцию, снова вычислить ее... Сегодня которое число?
   - Девятое июня, кажется.
   - Странно! - как бы говоря сам с собою, произнес итальянец, поводя плечами,- ровно девятнадцать лет тому назад я в последний раз должен был применить свое искусство... Много времени прошло с тех пор...
   Но Карл был занят своими соображениями, и воспоминания синьора Джузеппе не интересовали его.
   - А много времени вам понадобится, чтобы составить капли? - спросил он.
   - Если найду все необходимые материалы, то недели две, самое большее - три...
   - Долгий срок! - сказал Эйзенбах.
   - Какой вы нетерпеливый!
   - Тут дело не в нетерпении, а в том, что рассерженному князю вдруг может прийти фантазия завтра велеть мне приготовить лошадей. Теперь я вижу его характер.
   - Скажитесь больным, лягте в постель; я буду делать вид, что лечу вас. И вы только выиграете в глазах князя тем, что так потрясены, что даже заболели.
   - Синьор Торичиоли, вы - умный человек! - проговорил Карл улыбаясь.
   - Господин барон, вы очень любезны! - в тон ему ответил итальянец.
   - Значит, по рукам?
   На лице Джузеппе еще раз явилась его особенная улыбка. Он улыбался всегда одними губами, глаза у него оставались серьезны, как это бывает у людей или очень несчастных, или таких, на совести которых лежит какой-нибудь упрек за прошлую жизнь.
   - Нет, господин барон, не совсем еще по рукам,- остановил Торичиоли Карла, когда тот для заключения условия протянул ему руку.
   - В чем же дело? - удивился Эйзенбах.
   - Да в том, что вознаграждение, которое вы мне предлагаете, слишком мало.
   - Слишком мало? Вам мало пятидесяти тысяч?
   - Вот видите ли,- с расстановкой проговорил итальянец,- я рискую уж слишком многим.
   - На мой взгляд - решительно ничем. Никто не может узнать. И в моих, и в ваших интересах хранить тайну, а никому, кроме нас, она не известна.
   - Да, но... вот тут что: я должен нарушить одно обещание... больше обещания - клятву... данную мною ровно девятнадцать лет тому назад...
   - Ну, это, значит,- эпизод из древней истории; можно легко забыть то, что было девятнадцать лет тому назад.
   - Согласитесь, однако, барон, что из-за пятидесяти только тысяч нарушить клятву...
   - Синьор Торичиоли, вы, разумеется, рассказываете мне сказки про ваши клятвы.
   - Которым вы можете верить или нет,- подхватил итальянец.- Но ведь вы должны получить за княжною около миллиона; неужели вам жалко увеличить мою долю?
   - Этот аргумент более рационален,- сказал подумав Карл.- Но капли уже будут поднесены вами, я ни во что не вмешиваюсь... Сколько приемов вы должны дать?
   - О, достаточно одного - в пять или шесть капель!
   - Вот дорогой напиток!..- улыбнулся Карл.- По двадцати тысяч капля!.. Что же вам угодно? Заемное письмо?
   - Простую записку, которую вы подпишете.
   И условие было заключено.
  

XIII

"КАЖДОМУ СВОЕ"

  
   Прошло три дня. Старый князь сидел запершись у себя в кабинете и никого не пускал к себе, кроме камердинера. Он вовсе не ложился, проводя все время у окна, не спал и ничего не ел.
   Странная сцена, происшедшая в комнате Ольги, когда старый князь явился туда после разговора с бароном, так подействовала на молодую девушку, что она слегла.
   Отец ни разу не спросил о ней. Он беспокоился только о себе и о новом ударе, которым поразила его судьба.
   И этот удар был чувствительнее всех прежних для себялюбивого князя. Князь Проскуров, весь век гордившийся своим титулом, потому что кроме этого ему нечем было гордиться, князь Проскуров, высокомерно отвергший предложение князя Голицына и других завидных женихов, должен был сознать, что найденыш завладел сердцем его дочери. Это поистине казалось ужасным.
   Но Ольга не была виновата в том, что полюбила Артемия. Чувству не прикажешь, и, когда ее любовь перестала быть тайной, когда рассерженный отец грозил ей монастырем, упрекал в неблагодарности и клялся сжить со света негодного мальчишку, она твердо вынесла всю сцену, но затем не выдержала. Здоровье ее всегда было плохо. Слабенькая, рожденная от болезненной матери, проведшая свое детство в вечном страхе пред отцом - она выросла нервным, впечатлительным ребенком. Ей случалось жаловаться на грудь: она не могла не задыхаясь двигаться скоро... Пока отец берег ее, она чувствовала себя хорошо, но достаточно было первого же сильного нравственного потрясения, чтобы ее некрепкие силы надломились.
   Артемий сидел, по приказанию князя, в своей комнате, под ключом, безвыходно. Участь его была решена: его отправляли в действующую армию солдатом.
   Один Торичиоли еще надеялся, что все уладится, лишь бы поскорее услали Артемия. Перспектива ста тысяч придала ему бодрости, и он не хотел допустить и в мыслях, что это опьянившее его уже заранее богатство ускользнет от него, а потому горячо взялся за свое дело. Он вытащил запыленные книги, к которым давно не прикасался, сделал выкладки, отыскал на дне своего сундука коробку с засохшими корешками и к удовольствию своему убедился, что все, нужное ему, было налицо. Оставалось набрать розовых лепестков для эссенции.
   Мнимобольной Карл лежал у себя во флигеле, скучая своим положением и отчасти уже раскаиваясь, что представился больным,- так, казалось ему, несносно проводить весь день у себя в неволе. Он спрашивал у Торичиоли, нельзя ли ему выздороветь, говорил, что ему скучно, но тот принес ему из библиотеки груду книг для развлечения и сказал, что выздоравливать рано, потому что самое лучшее сделать это днем позже того, как старый князь, отсидевшись у себя в кабинете, выйдет оттуда, тем более что к тому времени и Артемия по всей вероятности уже ушлют. Карл проклял в несчетный уже раз Артемия и остался лежать.
   Он попробовал утешить себя книгами; он их вообще недолюбливал, но ему попался под руку один из безнравственных романов, довольно многочисленных в литературе XVIII века, и он стал читать его не без интереса. В этом случае он делал только то, что делало почти все общество его времени.
   Роман подходил к развязке, и Карла очень занимало, женится в конце концов герой или нет, как вдруг, на самом интересном месте, раздались в комнате, соседней с его спальнею, быстрые шаги и, распахнув широко дверь, вбежал растерянный и сам на себя не похожий Торичиоли. Он был без шляпы, парик сбился слегка у него набок, дрожащими руками он силился расстегнуть камзол на груди.
   - Что такое, что с вами? - проговорил барон, приподымаясь на постели.
   Итальянец махнул рукой и в изнеможении не опустился, а просто упал на попавшийся ему стул, причем испуганными, широко открытыми глазами уставился на Карла. Он тяжело дышал, точно ему пришлось пробежать целую версту.
   - Это невероятно, непостижимо, это выше моего понимания, но между тем я видел е_г_о... я видел собственными глазами,- запинаясь произнес он.
   Карл испугался: Торичиоли, казалось, с ума сошел.
   - Да ведь как видел, вот не дальше пяти шагов!- продолжал, все еще едва переводя дух, итальянец.- Мне нужны были розаны... я рвал их и вдруг вижу - он идет по дорожке... Да, да, это был он, я не мог не узнать его!.. В девятнадцать лет его лицо нисколько не изменилось, как будто время совершенно не оставило на нем следов... И как раз теперь, когда я чуть было не нарушил...
   - Да кого вы видели? - возвышая голос, перебил Карл, которому невольно передавался ужас Торичиоли, видимо потерявшего голову.
   - Да, я видел... Вот, возьмите назад; я - не слуга вам... Нет, не надо... Возьмите вашу записку, рвите ее... я ни за что, ни за какие деньги... Ах, барон, барон!..
   И, говоря это, итальянец расстегнул свой камзол, достал висевший на груди у него полотняный мешочек, а затем, выхватив из него расписку Карла, бросил ее ему.
   - Что с вами, кого вы видели наконец? Дьявола, что ли? - рассердился барон.
   - Не знаю... может быть... может быть... но только это почти сверхъестественно... Я наклонился над кустом, подымаю голову... и вижу...
   Торичиоли не договорил. Он замер почти на полуслове, остановив глаза на окне.
   Эйзенбах взглянул за ним туда же. Сквозь частую сетку оконной рамы виднелся цветник, между подстриженными деревьями, по дорожке, на которой Карл в памятный ему вечер видел Ольгу, шел теперь к большому дому человек небольшого роста, коренастый, мускулистый, бодрою и твердою походкой. Он шел уверенно, просто, вполне владея тем, что называют "видной осанкой". Одет он был скромно, но его коричневый кафтан прекрасно сидел на нем, ноги, обутые в башмаки дешевой кожи, казались невелики (признак породы), а широкополая шляпа красиво оттеняла его выразительное, несколько смуглое лицо. Парика он не носил, и черные волосы его темнели издали.
   - Кто же это? - спросил опять Карл.
   Но Торичиоли не слыхал этого вопроса и снова не ответил. Эйзенбах стал настаивать дольше.
   Мало-помалу, медленно Торичиоли пришел в себя. Он выпил воды, отер платком бледный свой лоб, глубоко вздохнул и заговорил:
   - Если бы за минуту пред тем мне сказали, клянусь всеми святыми... голову свою заложить... я не поверил бы, что это могло случиться... Откуда ему попасть сюда?
   Эйзенбах повернулся на кровати и сказал, видя, что теперь наконец можно говорить с итальянцем:
   - Ну, постойте! Чего же вы так испугались? Что случилось особенного в том, что вы увидели этого господина? Воскрес он, что ли? Были вы уверены, что он умер?
   - Нет.
   - Ну, так что ж тогда? Это - ваш соотечественник, как его зовут?
   - Comte Soltikoff.
   - "Comte Soltikoff",- повторил Карл, пожав плечами.- Это - русская фамилия: "граф Солтыков". По всей вероятности, проезжий или, может быть, новый сосед здешний, подъехал к княжескому парку и вышел погулять... Вы давно знакомы с ним?
   - Да... да,- все еще рассеянно повторял Торичиоли,- да, тут нет ничего особенного, все это, может быть, очень просто... Soltikoff - русская фамилия... но девятнадцать лет тому назад в Генуе, и теперь вдруг здесь... Нет, это очень странно!..
   - Значит, это - ваш давнишний знакомый? Вы пойдете к нему?
   - Per Bacco {Клянусь Бахусом! (ит.).}, барон! Я останусь лучше с вами,- ответил Торичиоли, испуганно взглянув Карлу в лицо, и спустил на окнах, якобы от солнца, шторы.
  

XIV

НОВЫЙ ГОСТЬ

  
   Только что Торичиоли успокоился немного, выразив намерение остаться в комнате барона, как появился лакей. Итальянец с новым испугом взглянул на него.
   - Там вас спрашивает дворецкий,- доложил лакей, обращаясь к Торичиоли.
   "Так и есть!" - подумал итальянец.
   Но делать было нечего, и он вышел к дворецкому.
   Дворецкий Иван Пахомович, угождавший князю с самого поселения его в деревне и очень гордившийся этим, был человек весьма обстоятельный, спокойный и не лишенный своего рода такта.
   - Иосиф Александрович,- начал он, когда к нему вышел Торичиоли,- там иностранный господин пришел и просит доложить о нем князю. А ведь вы сами изволите знать, какие обстоятельства теперь,- к князю подойти невозможно... Я на себя не мог взять решение...
   Дворецкий говорил с тою полупочтительною фамильярностью, с которою имеет обыкновение обращаться высокопоставленная прислуга не к господам, но к людям, стоящим близко к последним.
   Торичиоли, давно привыкший к этой фамильярности, не обратил на нее внимания, тем более теперь, когда мысли его были всецело заняты совершенно другим.
   - Надобно вам сказать, Иосиф Александрович,- продолжал Иван Пахомович, разводя руками,- этот господин явился-с через сад, довольно странно...
   - Положим, тут может и не быть ничего странного,- сказал Торичиоли, невольно повторяя то, что только что говорил ему Карл.- Этот господин - вероятно, или приезжий, или новый сосед князя - гулял... зашел в сад...- Но тут Торичиоли замялся, потому что из показавшегося сначала правдоподобным соображения барона теперь как-то не выходило ничего убедительного. Наконец он спросил: - А он сказал свою фамилию? Фамилия его русская?
   - Нет, иностранная.
   - Иностранная?
   - Он говорит, что он - доктор.
   - Доктор? Как же он назвал себя?
   - Доктор Шенинг.
   Торичиоли вздохнул свободнее. Он понял, что человек, которого он знал в Генуе под именем графа Soltikoff, не желает, чтобы его узнавали здесь, и, подумав: "Тем лучше",- спросил дворецкого.
   - Вы сказали ему, что князя нельзя видеть?
   - Да, но он просит остаться в доме. Я ему говорю, что без князя нельзя, а он говорит: "Так доложите князю!" - и Иван Пахомович снова развел руками.- Я уже и не знаю, как быть, Иосиф Александрович ? - добавил он.- Как угодно, а вы выйдите, поговорите с ним; я на себя одного не могу взять это дело.
   Торичиоли остановился в нерешимости. Он чувствовал, что должен идти, что скрыться все равно некуда и что трудно будет выпроводить внезапного гостя, если тот захочет остаться. Под влиянием этого соображения он быстро взвесил все обстоятельства за и против. Строго говоря, бояться ему было нечего. Человек, явившийся под именем доктора Шенинга, не желает быть узнанным; условие, заключенное с Карлом, нарушено. В продолжение девятнадцати последних лет своей жизни он, Торичиоли, не может упрекнуть себя ни в чем. Ввиду всего этого он решился.
   - Я сейчас! - сказал он и вернулся в комнату Эйзенбаха.
   Карл лежал по-прежнему на кровати и ждал возвращения итальянца, уставившись на дверь нетерпеливым взором. Любопытство его было задето.
   Торичиоли только высунулся в дверь и быстрым шепотом проговорил:
   - Так помните, барон, что я - не слуга вам больше, что между нами нет никакого условия и что я вернул вам вашу записку.
   Вслед затем, не дождавшись ответа, он снова исчез.
   Доктор Шенинг ждал в больших парадных сенях, когда вернется дворецкий, сказавший ему, что пойдет посоветоваться относительно его просьбы. Он спокойно стоял у окна, и вся его фигура обличала столько уверенности в правильности его поступков, что становилось понятно, почему Иван Пахомович не отказал ему сразу, а нашел удобным посоветоваться с итальянцем о том, как ему поступить.
   Торичиоли вышел с крыльца в сени. Доктор обернулся к нему, и глаза их встретились. Но ни один мускул неподвижного лица доктора не тронулся, он бровью не шевельнул, и его остановленный на итальянце взгляд не выражал ничего, кроме ожидания. Казалось, он не только не узнал Торичиоли, но просто никогда не видел до сих пор и не подозревал, откуда явилось смущение этого итальянца и что значит его растерянный, тревожный вид.
   "А, может быть, это - просто сходство, может быть, память обманывает меня?..- радостно подумал Торичиоли.- И в самом деле человек не может сохраниться так в продолжение девятнадцати лет... Да, конечно..."
   И он смелее поглядел на доктора.
   - Я имею удовольствие говорить с управляющим князя? - спросил тот на ломанном русском языке.
   "Голос как будто тот",- снова мелькнуло у итальянца; но он тотчас же ответил по-немецки:
   - Нет, я живу у князя не в качестве управляющего. Но что вам угодно?
   - Я прошу гостеприимства в этом богатом доме. Мне сказали, что это - дом князя Проскурова; я прошу гостеприимства у князя.
   - Но его сиятельство никого не может принять теперь... его нельзя беспокоить...
   - Я и не желаю беспокоить князя, но прошу лишь, чтобы мне было позволено отдохнуть.
   - Это невозможно!
   - Разве обычное в России радушие чуждо дому князя? - спросил доктор улыбнувшись.
   Иван Пахомович стоял важно и серьезно, переводя взоры с доктора на итальянца, как будто стараясь узнать смысл непонятного разговора на чуждом ему языке. Он видел, что доктор сказал итальянцу что-то такое, что тот замялся.
   - Иван! - вдруг раздался голос старого князя.- Кто это такой и что ему нужно?
   Князь Андрей Николаевич стоял на верхней ступеньке спускавшейся в сени внутренней лестницы. Он в первый раз после случившегося три дня тому назад шел гулять в сад.
  

XV

ДОКТОР ШЕНИНГ

  
   Вероятно, это было следствием трех бессонных ночей и нервного утомления князя Андрея Николаевича, но с ним случилось нечто очень-очень странное.
   Когда он, намереваясь пойти гулять, вышел на лестницу и наткнулся в сенях на иностранного доктора, просящего гостеприимства, он, должно быть, заговорил с ним и пригласил идти за собою, потому что полное и ясное сознание окружающего вернулось к нему только в саду, когда он шел по дорожке, по которой имел обыкновение ходить. Рядом с ним шел доктор Шенинг. Они разговаривали.
   Как это случилось, что вот они очутились вместе, в саду, разговаривая,- старый князь отчетливо не помнил, хотя и понимал, что особенно удивительного тут ничего не было: он вышел сегодня в первый раз из кабинета, утомленный физически и нравственно. Весьма естественно, в первую минуту он мог почувствовать некоторую слабость, затмение и не помнил, что и как говорил. Потом свежий воздух отрезвил его, и он пришел в себя.
   Как бы то ни было, но доктор был рядом с ним и держался так уверенно и просто, как будто так и следовало тому быть.
   Князь поверил его убежденному виду и подумал только про себя: "Гм... плохо дело; видимо, старость приходит, если ж я забывать стал".
   Разговор у них шел по-немецки...
   - Прекрасно у вас здесь! - хвалил доктор князю его сад и цветник.
   Это, видимо, доставляло большое удовольствие Андрею Николаевичу, который был в сущности очень рад поговорить теперь с лицом совершенно посторонним. Доктор, случайно заброшенный в Проскурово и конечно совершенно чуждый всему, что здесь произошло три дня тому назад, являлся вполне таким лицом. Кроме того, бывают люди, в обществе которых чувствуешь себя лучше, сильнее и крепче, словно они электризуют вас исходящими от них симпатическими токами. И доктор Шенинг был именно таким человеком, и в его обществе Проскуров чувствовал себя лучше.
   Он, стараясь отвлечь свои мысли от надвинувшегося на него и заполнившего его беспокойства, показывал доктору цветник и высказывал предположения о том, как он разобьет клумбы в будущем году и как это будет еще красивее, чем теперь.
   - Да,- согласился доктор,- при желании, разумеется, все можно сделать, хотя ваши клумбы так хороши теперь, что едва ли мыслимо распланировать их еще лучше.
   Князь приостановился и взглянул на доктора из-под своих седых нависших бровей.
   Когда человек поглощен чем-нибудь, ему кажется, что разговор затрагивает именно его больное место; так и теперь князь видел, что, несмотря на его старание говорить о совсем посторонних его горю вещах, все-таки сейчас же дело зашло о "неисполнимости желаний", то есть о том, что составляло самое суть его несчастья.
   - Да, но вот говорят, что если сильно желаешь чего-нибудь, то оно непременно сбудется,- ответил Андрей Николаевич (говорил уже не о цветнике, но о том, о чем мучительно думал в продолжение трех последних дней).
   Доктор в свою очередь пристально поглядел на него и, улыбнувшись, произнес:
   - Дело в том, что нужно у_м_е_т_ь желать, нужно знать, каким путем направить волю свою, и тогда это замечательное наблюдение опыта явится непреложною истиной, в противном случае произойдет совершенно обратное, и человек вечно будет встречать все, идущее вразрез его желаниям, и никогда они не удовлетворятся. Муки Тантала - не простой, бессмысленный миф, не сказка, придуманная для забавы детей. Нет, это, может быть,- одна из аллегорий важнейшего откровения... Человек, неспособный управлять своей волей, обречен на то, что вода будет сама, как у Тантала, убегать от его горячих, жаждущих, воспаленных губ.
   Волнение снова охватило князя, но он с радостью ощутил, что это не было волнение гнева.
   - Уметь желать, уметь желать! - повторил он.- Но хорошо сказать это, а как выполнить? как научиться этому?
   - Жизнь научит.
   - Ну, а если есть люди, которые в продолжение всей жизни не могли научиться этому?
   - Значит, в их жизни не было ничего такого, чего бы им следовало ж_е_л_а_т_ь по-настоящему, значит, судьба сделала все, чтобы они были счастливы, и желания их были излишни, не нужны... себялюбивы...
   Это последнее слово Шенинга, как каленым железом, обожгло Андрея Николаевича, но, к его удивлению, этот ожог имел целебное, успокаивающее свойство.
   - А разве могут быть желания не себялюбивые?- спросил он...
   - Не только могут, но они должны быть,- ответил доктор.
   Князь задумался.
   "Да,- словно заговорил в нем какой-то внутренний, вдруг только что пробудившийся голос,- неожиданность изменит твои расчеты, и судьба разрушит твои планы, если не положить конец страстям, конец себялюбию... Ты веришь в свою силу, а, глядишь - камешек, попавшийся на твоей дороге, сильнее тебя... И так во всем".
   И этот тайный голос был результатом всей жизни князя. Он это почувствовал теперь.
   Они продолжали идти молча, обходя во второй уже раз большой цветник. Флигель, где жил Карл, был направо от них. Они подошли к флигелю. Князь вспомнил про Эйзенбаха, а также сообщение слуг о том, что молодой человек болен.
   - У меня тут больной,- сказал он, указывая на флигель и, видимо, желая дать понять доктору, что хочет его оставить на некоторое время, чтобы зайти к больному.
   - Может быть, я могу быть полезен? - спросил Шенинг.
   Князь недоверчиво взглянул на него и наконец решился спросить:
   - Так вы... вы действительно - доктор?
   Шенинг опять улыбнулся той уверенною улыбкой, которая удивительно шла его непоколебимому спокойствию и выдержанной, полной достоинства, манере держать себя.
   - С какой же стати я говорил бы вам неправду? - ответил он и назвал известную немецкую академию, давшую ему ученую степень.
   Имя академии окончательно убедило князя.
   - В таком случае зайдемте вместе,- пригласил он.
  

XVI

МНИМОБОЛЬНОЙ

  
   Карл со своей постели мнимобольного видел через окно, как против его флигеля остановился старый князь вместе со странным гостем, появление которого так напугало Торичиоли, что тот вернул ему его расписку и вдруг отказался от задуманного плана. Карл видел также, как они поговорили с князем и потом вместе повернули во флигель.
   "Зачем он ведет его ко мне?" - удивился барон.
   В первую минуту он решил было поскорее одеться, чтобы выйти к князю, но сейчас же передумал это, потому что лучше было, если Андрей Николаевич воочию убедится, что он действительно болен и лежит. И Карл постарался придать лицу как можно больше уныния и грусти, полузакрыл глаза, натянул на себя одеяло и, в знак своей слабости, склонил голову на сторону.
   Едва успел он принять соответствующую позу, как дверь отворилась и вошел старый князь.
   - Лежите? - проговорил он.- Мне сказали, что вы больны, значит, серьезно больны?
   Андрей Николаевич опять говорил Карлу "вы".
   "Плохой знак!" - подумал тот.
   Князь вошел очень храбро, но войдя уже заметно сожалел, зачем пришел сюда, потому что собственно не имел ничего сказать Карлу. Однако он понимал, что встреча их все же необходима, и пошел к барону,
   - Благодарю вас, князь,- слабым голосом ответил тот,- мне Торичиоли давал лекарство, он находит, что это пройдет.
  &

Категория: Книги | Добавил: Armush (27.11.2012)
Просмотров: 255 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа