Главная » Книги

Волконский Михаил Николаевич - Воля судьбы, Страница 12

Волконский Михаил Николаевич - Воля судьбы


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14

ались совершенно искренне, и с удовольствием можно было видеть, что нет тут людей колеблющихся, но, напротив, они готовы хоть в огонь и в воду идти за императрицу. А тут собрались представители от всех полков, от всех родов оружия - значит, почти вся гвардия была на стороне Екатерины.
   Говорили об уничтожении старой елизаветинской лейб-компании,- одном из первых распоряжений нового царствования. Само по себе уничтожение этой "гвардии из гвардии" не могло вызвать еще неудовольствие, если бы на ее место не была заведена новая голштинская, иностранная гвардия, явно отличаемая от русской. Говорили о том, что русскими офицерами и заслуженными генералами самовольно распоряжался принц Георг, не отличавшийся еще никакими заслугами, повторяли слух о том, что и вовсе уничтожат русскую гвардию, распределив ее по армейским войскам. Говорили про ненужную перемену формы, про частые ученья и шагистику по прусскому образцу. Говорили об унизительной, непомерной приверженности Петра III ко всему прусскому, а в особенности к королю Фридриху, портрет которого Петр постоянно носил при себе в перстне.
   - Да ведь это поклонение пред вчерашним нашим врагом,- крикнул один,- доходит до фетишизма какого-то... это - фетишизм положительно...
   - Помилуйте,- подхватил другой,- о_н,- так называли обыкновенно в обществе Орлова Петра III,- с превеликою радостью хвастал пред гетманом Разумовским, что произведен Фридрихом в генерал-майоры прусской службы! Каково это, а?..
   - Ну, что ж гетман?
   - Да, что? Вы знаете гетмана - за словом в карман не полезет,- он ему и ответил, что вы, дескать, ваше величество, можете о_т_м_с_т_и_т_ь с лихвою королю прусскому: произведите его в русские фельдмаршалы!
   И много подобных рассказов было передано у Орлова.
   Гости засиделись до позднего часа. Наконец, проводив последнего гостя, Орлов, казавшийся в конце вечера совершенно пьяным, вдруг отрезвел, поправил свои растрепанные курчавые волосы, провел рукою по лицу, и его пьяные блуждающие глаза засветились обычным им выражением ума, доброты и ласковой мягкости. Он отлично умел, когда нужно, казаться пьяным, но на самом деле никогда не терял головы от вина. Он вернулся из прихожей в опустевшую комнату, где у стола, заставленного посудой, пустыми флягами и бутылями, сидел Артемий, которого Орлов просил остаться.
   Артемий в течение всего вечера только делал вид, что пьет, но почти совершенно не пил.
   - Уф, душно!- проговорил Орлов, вздохнув с облегчением, и поднял окно.
   Ранняя летняя петербургская заря уже забрезжилась на востоке, и синеватый свет ее был уже настолько силен, что пред ним теряло свою яркость покрасневшее пламя догоревших и оплывших свечей, и от всех предметов легла двойная тень.
   Орлов потушил свечи.
   - И без них будет видно,- сказал он опять. - Ну, теперь к делу!.. Достань, брат, у меня там бумагу и чернила; нужно записать сегодня же.
   Артемий с видом своего - близкого у Орлова - человека прошел к нему в спальню, достал письменный прибор и, отодвинув с угла стола рюмки и стаканы, расположился на нем, чтобы писать.
   - Завтра утром мне некогда будет,- снова заговорил Орлов,- так уж тебе придется отвезти этот список к графу на мызу... Ты свободен?
   - Да мне что ж делать?- ответил Артемий,- конечно, свободен... Ну, говори, что писать?
   - Сначала Преображенский. Пиши: Бредихин, капитан-поручик, Баскаков, Протасов, Черков, Ступишин, кажется, все...
   - А Дубянский, Захар?- сказал Артемий.
   - Да, пиши Дубянского. Теперь Измайловский: Рославлевы два брата, Всеволжские, Голицын.
   - Князь?
   - Ну, да, Петька Голицын, Петра Алексеевич, Похвистнев, Вырубов... Кто еще?
   Орлов стал припоминать. Артемий, облокотясь на руку, с пером в руках, задумался.
   - Кажется, все,- проговорил Орлов.- Пиши теперь конную гвардию... Что ж ты заснул?- спросил вдруг он, видя, что Артемий не двигается.
   - Нет, знаешь,- ответил тот,- этот арап у меня из головы не выходит.
   - Какой арап?
   - Разве ты не слышал? Сегодня Несвицкий рассказывал...
   - Ах, вот Несвицкого забыли! Запиши его!.. Да, так что ж он рассказывал?
   - У Петра арап есть, Нарцис...
   - Знаю,- процедил сквозь зубы Орлов.
   - Ну, я этот Нарцис напился пьян и подрался с палачом на улице. Так это, видишь ли, сочли бесчестьем для пьяного арапа и захотели реабилитировать его... В сени принесли знамена и покрыли ими арапа... Понимаешь? Полковые знамена! Ведь это - ужас!..
   - Быть не может!- проговорил Орлов, военное сердце которого забилось при рассказе о таком оскорблении полковой святыни.
   - Все это в сенях у Загряжских происходило, и сам Петр тут был.
   - Ну, нечего сказать!.. Э да что, все равно ничего не поделаешь!.. Пиши дальше.
   И Артемий с стиснутыми от нового прилива злобы губами наклонился опять над бумагой, его перо вновь заскрипело.
   Орлов стал припоминать дальнейших сторонников императрицы, и, чем больше припоминали они с Артемием, тем больше рос их список, становившийся очень внушительным по своим размерам.
   Звонили уже к ранней обедне, когда наконец Артемий ушел от Орлова с готовым списком в кармане, чтобы на другой день отвезти его к графу Сен-Жермену на мызу.
  

XI

ДВЕ ВСТРЕЧИ

  
   Через несколько времени Артемий, почти не спавший всю ночь, велел оседлать себе лошадь и поехал на мызу. Чтобы не обращать на себя лишнего внимания, он старался держаться не больших улиц, а задворков. Он пересек Невскую першпективу и свернул не прямо на Фонтанной, а несколько дальше, позади садов, примыкавших к барским домам, выходившим фасадом на набережную Фонтанной.
   Здесь, справа от него, потянулись пустынные заборы этих садов; прохожие попадались редко, а проезжих и вовсе не бывало.
   "Вот, должно быть, сад князя Проскурова",- подумал Артемий, глядя на деревянную, с каменными столбами, решетку, окопанную свежей канавой.
   Утро было чудное, ясное; зелень, еще не успевшая потемнеть и покрыться летнею пылью, дышала полною жизнью и свежестью; город с его каменными и деревянными, теснящимися друг к другу, домами остался далеко позади.
   Что-то давно знакомое, милое, деревенское схватило за сердце Артемия, и он невольно пустил свою лошадь шагом.
   "Что это?" - остановился вдруг он, невольно обернувшись в сторону решетки.
   Там стоял кто-то в белом платье, и Артемий сейчас же узнал, кто был этот кто-то.
   Ольга стояла, опершись руками на решетку, и, положив на них подбородок, смотрела прямо на него. Глаза их встретились. Артемий видел, что она узнала его...
   Их отделяли только одна неширокая канава, часть дороги и решетка.
   Артемий видел, что княжна узнала его. И что ему было делать? Он снял шляпу и поклонился. Она, весело улыбнувшись, ответила ему, наклонив голову, и проговорила своим звонким, милым голосом,- голосом, которого Артемий не слышал столько лет.
   - A я узнала вас сейчас же... Я помню вас по Проскурову,- добавила она, видимо, обрадовавшись Артемию, как старому знакомому, но только как знакомому,- не больше.
   "Забыла, все забыла!" - пронеслось в голове Артемия, и, несмотря на то, что он почувствовал, что не следует делать это, он притянул к себе поводья и остановил окончательно лошадь.
   - А вы...- проговорил он в свою очередь, не узнавая звука своего голоса.- Хотя вы и очень и_з_м_е_н_и_л_и_с_ь, но я тоже узнал вас сию минуту.
   Он нарочно подчеркнул слово "изменились", следя, какое это произведет действие на Ольгу; но она словно и не заметила этого.
   - Неужели я переменилась? Говорят, напротив... А вы - уже офицер, и мундир вам очень идет... Вы давно в Петербурге?
   - Нет, недавно. А вы?
   - Мы тоже недавно - почти только что приехали, и теперь вдруг, несколько дней тому назад, батюшка велел снова укладываться... и мы опять собираемся в деревню.
   - Как? Только что приехали и опять назад?
   - Так угодно батюшке.
   - Когда же вы едете?
   - Не знаю, на днях - может быть, завтра, может, послезавтра...
   "Боже, как это глупо!" - думал между тем Артемий, чувствуя, что они ведут какой-то нелепый, нескладный разговор, когда они после стольких долгих лет разлуки опять наедине и когда ему так много, много хочется сказать любимой девушке!
   Но он не мог сказать ей так сразу все, что ему хотелось и что поглощало все его мысли теперь, а думать о другом он тоже не мог и потому говорил, что приходило на язык.
   - А вам п_о_н_р_а_в_и_л_с_я Петербург?- спросил он.
   Его слова спрашивали: "Вам понравился Петербург?" - но выражение их говорило: "А у вас нет здесь никого, у вас здесь нет ничего, что притягивало бы вас к Петербургу или, напротив, манило бы назад в деревню?"
   - Нет, не понравилось мне здесь,- ответила Ольга совсем просто,- в этом городе душно как-то... ужасно душно... Я вот люблю сюда, к задней решетке сада приходить, тут больше на деревню похоже... Нет, я люблю деревню больше города...
   - А у вас этот сад большой?
   - Да, но все-таки меньше, чем в Проскурове; зато он почти весь тут цветами усажен...
   "Нет, не могу я дольше говорить так!" - решил Артемий и, несмотря на это свое решение, все-таки не сказал прямо, что думал, а спросил:
   - Розаны... розаны есть здесь у князя?
   На высоком, красиво округленном лбу Ольги между бровей появилась складка, которая служит у человека признаком напряжения и усилия, когда он с трудом вспоминает что-нибудь, хочет и никак не может припомнить.
   Она помнила Артемия по Проскурову, как сказала она ему, но помимо, этого она еще чувствовала, что должна была помнить еще что-то, но что именно, она не знала и не могла дать в том себе полный отчет.
   Теперь, при звуке его голоса и в особенности, когда он сказал о розах, в голове у ней, словно молния, мелькнуло какое-то неясное, болезненное воспоминание; но это было именно болезненное, крайне тяжелое ощущение, которое исчезло промелькнув, и снова она ничего не знала и не могла ничего вызвать из прошедшего, кроме того, что так помнила.
   - Да, как в Проскурове,- ответила она опять с прежнею простотою на вопрос Артемия о розах.
   Он взглянул на нее так, что, казалось, его жизнь зависит от того, как она посмотрит на него теперь, но она смотрела невинными и ясными глазами прямо ему в лицо, и эти глаза не выражали ничего особенного.
   Что ж это было? Насмешка, резкий и подчеркнуто-определенный намек на то, что все прежнее забыто, окончательно вычеркнуто из памяти? Но тогда было проще сразу уйти и не отвечать на поклон и не разговаривать. За что же так безжалостно мучить и казнить человека?
   "А если так, то что ж теперь делать?- подумал Артемий.- Уйти, скорей уйти... иначе с ума сойти можно, если хоть миг, хоть секунду продолжится эта пытка!"
   И, как утопающий инстинктивно ловит воду руками, сжимая их, чтобы спастись, он невольно, не отдавая себе отчета в том, что делает, толкнул лошадь шпорами. Она двинулась вперед. Артемий не ожидавший этого движения, качнулся на седле и, чтобы не свалилась его треугольная шляпа, схватился за нее рукою. Раз она была у него в руке, он поднял ее для поклона.
   - До свиданья!- сказал ему голос Ольги.
   Он крепче всадил свои шпоры и, справившись с затоптавшеюся лошадью, поехал вскачь вперед по поросшей травою дороге, чувствуя, что глаза Ольги смотрят ему вслед.
   Лошадь, не чувствуя дальнейших понуждений, скоро перешла из размашистого галопа в рысь и потом в шаг. Однако Артемий не заметил этого. Опомнился он только у городской рогатки, и потому только, что солнце начало сильно греть его, и он, зметил, как высоко успело оно подняться, сообразил, что потерял слишком много времени и опоздает на мызу, где может не застать уже графа.
   Все, только что случившееся, казалось ему как бы происшедшим во сне, словно он был теперь не наяву, а в грезе; но страх не исполнить вовремя поручение отрезвил его.
   Времени оставалось слишком мало, чтобы принять обыкновенную предосторожность, соблюдавшуюся при поездках на мызу, то есть взять направление не по прямой дороге, где могут быть неудобные встречи, а ехать окольным путем. Артемий решил ехать прямо и погнал лошадь во всю скачь.
   Полпути он не давал ей вздохнуть. Оиа стала ослабевать. Артемий почувствовал, что не рассчитал ее сил и не соразмерил их с расстоянием. Нужно было во что бы то ни стало сделать остановку.
   Он знал, что тут близко должен быть заезжий двор и рассчитывал на него.
   У двора, когда подъехал к нему Артемий, стояла сломанная одноколка.
   "А!- подумал он,- тут есть проезжий кто-то. Отлично! Я узнаю у него, может быть, который теперь час".
   И он соскочил с лошади, крикнув дворника.
   Проезжий, у которого Артемий намеревался узнать который час, был итальянец Торичиоли.
  

XII

НЕОСТОРОЖНОСТЬ

  
   - А... вот кого я вижу,- встретил Торичиоли Артемия, который входил нагибаясь в низкую дверь придавленной потолком горницы заезжего двора.
   Итальянец сидел в почетном углу у чистого, выскребленного липового стола, на котором стояла пред ним крынка с молоком и лежал большой кус хлеба.
   - Вот давно не видались,- продолжал он,-- с самого вашего приезда... Ну, где вы и что вы? Как устроились в Петербурге, как живете?..
   Торичиоли, у которого сломалась одноколка, волей-неволей обреченный судьбою на то, чтобы пробыть на заезжем дворе, пока не починят ему экипажа, пробовал было развлечься, спросив себе крынку молока, но теперь для него в лице Артемия явилось еще более интересное развлечение, и он очень обрадовался ему.
   Но Артемий довольно холодно ответил на его приветствие. Ему вообще в том состоянии, в котором он находился, был неприятно встретиться с кем-нибудь, а еще более со знакомым. Нужно будет разговаривать с ним, отвечать на его вопросы, а Артемию именно хотелось, чтобы его оставили в покое.
   - А Эйзенбах-то, Карл, которого мы с вами считали мертвым - помните, еще рассказывали мне подробности,- продолжал Торичиоли,- жив ведь оказался. Он вернулся в числе возвращенных пленных... его старички-родители так были рады.
   - Да?- равнодушно сделал Артемий и, пройдя мимо стола, сел не к итальянцу на лавку, а дальше, в противоположный угол.
   "Он сердится, зачем я до сих пор не отдал ему его денег... с самого Кенигсберга... Вот оно что!" - сообразил Торичиоли, но сейчас же поспешил успокоить себя тем, что теперь он не может отдать свой долг, но отдаст, как только сможет.
   И с видом тоже вполне равнодушным он принялся есть круглою, деревянною ложкой свое молоко.
   - Который час, Иосиф Александрович?-спросил Артемий.- У вас есть часы?
   Торичиоли не спеша вынул часы и сказал, который час.
   Было вовсе не так поздно, как думал Артемий: прямою дорогой и быстрою ездой он наверстал столько времени, что мог уже не торопиться.
   Это успокоило его по отношению к поездке, но совсем успокоиться он, конечно, не мог! В его глазах все время стояла Ольга. Она казалась ему такою прекрасной, какой он даже в мечтах не помнил ее. Сегодня она была особенно хороша - и как белое платье шло ей, и как красиво облокотилась она на решетку, и зелень кругом, и самая решетка эта, и все было красиво!
   В виски Артемия стучало, кровь прилила у него к голове. Он сам устал от своей бешеной скачки; солнце так пекло, что пот лил с него градом; мундир его был покрыт толстым слоем пыли; в низенькой горнице было жарко и душно. Артемий и вошел-то сюда, чтобы вымыться только и освежить себя, помочив голову, но чего тут сидел Торичиоли?
   - Отчего вы на воздухе не остались?-спросил он опять итальянца.
   Тот ответил, что там еще хуже, потому что совершенно нет тени и сесть некуда, а на солнце просто невозможно оставаться.
   - Сегодня такая жара, что я жалею что выехал,- продолжал он,- мне хотелось навестить тут одного земляка - Одара - он управляющим на мызе... да вот одноколка сломалась- послал за кузнецом... А вы куда едете?
   Нечто крайне странное произошло теперь с Артемием: после своего разговора с Ольгой он совсем потерял свое внутреннее равновесие, самообладание исчезло в нем, и он чувствовал, что не может владеть собою настолько, чтобы скрыть то, что происходит в душе у него.
   Когда Торичиоли назвал Одара, он невольно взглянул на него, не успев скрыть удивление в своем взгляде.
   - А вы тоже к нему?- подхватил тот.
   И Артемий не имел силы ответить на этот вопрос отрицательно.
   - Да,- произнес он,- я тоже к Одару.
   Он потому ответил так прямо, что чувствовал, что Торичиоли все равно уже понял, что они ехали к одному и тому же лицу и что если бы он дал неопределенный ответ, то последний еще хуже выдал бы его. К тому же они могли потом встретиться и у самого Одара.
   - Вот как!- протянул итальянец.- Значит, нам по дороге... и я не знал, что вы знакомы с ним... Где же вы познакомились и по какому поводу?
   - У меня поручение к нему из Кенигсберга: там один доктор просил передать ему письмо.
   В это время чухонец-работник принес ведро холодной колодезной воды, глиняный таз и ручник.
   - Та воду-то ринес...- заявил он, расставляя таз и ведро на лавку.
   Артемий покосился на Торичиоли.
   - Ах, пожалуйста, мойтесь при мне,- поспешил предупредить тот, поняв, что молодой человек стесняется при нем.
   Артемий не заставил повторить приглашение. Он скинул мундир, засучил рукава и, ощущая освежающее прикосновение студеной воды, с удовольствием опустил в нее руки и стал плескать себе в лицо.
   В дверь просунулась бородая голова дворника.
   - Ваше благородие, барин милый, с лошадкой-то вашей что-то неладное,- сказал он Артемию.
   Тот, нагнувшись над тазом, приподнял голову и обернулся к двери.
   - Я говорю, лошадка ваша... того...-повторил дворник.
   - Что "того?" - нетерпеливо сделал Артемий и, видимо, беспокоясь о лошади, схватил ручник и, утираясь на ходу, пошел, как был, в одном камзоле, смотреть, что сделалось с нею.
   Торичиоли остался в избе один.
   Сильно его занимало, зачем Артемий, молодой офицер, человек военный, едет к пьемонтцу Одару, управляющему собственной мызой императрицы. Объяснение относительно доктора казалось ему подозрительным.
   Брошенный на скамейку мундир Артемия сильно соблазнял его. Несколько секунд он просидел в нерешимости. Артемий медлил возращением. Торичиоли встал и на цыпочках, точно его движения могли быть слышны там, на дворе, подкрался к скамейке. Осторожно, двумя пальцами приподнял он мундир и, перевернув его, бросил так, что левый рукав высунулся наружу. Потом он прислушался, не идут ли назад в избу. Ему послышались шаги. Он отскочил назад, подошел к двери и, приотворив ее, заглянул на двор.
   На противоположной стороне двора, под навесом стоял у лошади Артемий с дворником и что-то объяснял ему. Чухонец-работник тащил охапку сена. Видимо, все были заняты.
   Торичиоли закрыл дверь, быстро вернулся к скамейке, ощупал обшлаг у рукава (там ясно чуствовалась бумага) и, не теряя ни минуты, отстегнул пуговицы обшлага. Бумага, лежавшая там, оказалась вовсе не письмом. Это был сложенный вчетверо лист.
   "Впрочем,- мелькнуло у Торичиоли,- если б тут было что-нибудь важное, он не оставил бы мундира".
   Был один миг - он хотел сунуть бумагу обратно, боясь, что придут сейчас... но он держал ее в руках, и любопытство превозмогло.
   Торичиоли развернул бумагу; на ней стоял длинный ряд фамилий, одних фамилий с поименованием полков - и только. Но этого "и только" было больше, чем довольно, для Торичиоли. Он сразу понял, в чем дело.
   Одар - управляющий императрицы; офицер везет к нему список военных из разных полков. Недаром, значит, доносили в канцелярию о недовольстве в гвардии. Вот оно что!.. теперь все ясно. А главное, ясно, что в этом списке заключается целое состояние, целое богатство в виде награды тому, кто сумеет воспользоваться им.
   И Торичиоли, сунув бумагу к себе в карман, трясущимися от волнения пальцами стал застегивать обшлаг.
  

XIII

НЕСЧАСТЬЕ

  
   Когда Артемий вернулся в избу, Торичиоли, как ни в чем не бывало, сидел на своем месте у стола и равнодушно смотрел в окно.
   - Ну, что ваша лошадь?- спросил он, как будто и в самом деле интересовался лошадью, а не тем, чтобы поскорее уехал Артемий.
   - Ничего, пустяки,- ответил тот,- она устала и дрожит; я велел обтереть ее водкой, и на ней хоть сейчас можно будет ехать дальше.
   - Так, значит, вы едете?
   - Да, я думаю,- и, говоря это, Артемий поспешно надел мундир, простился с Торичиоли и вышел из горницы.
   - Передайте, пожалуйста, Одару, что я, по всей вероятности, уж не попаду к нему сегодня,- сказал вслед ему итальянец.
   Через несколько времени он с облегченным сердцем увидел в окно, как Артемий верхом выехал из ворот и как потом по дороге заклубилась пыль под ногами его лошади.
   Артемий ехал и все думал об Ольге. Что сделалось с нею, отчего она была такая? Комедию она играть не могла, но и не могла она забыть в самом деле все, что было между ними,- так забыть, чтобы в ней и следа не оставалось; а между тем только при таком условии могла она вести себя так. Но что же это значило?
   И Артемий в сотый раз и на сотый лад перебирал все обстоятельства, все причины, в силу которых можно было объяснить поведение Ольги, но ни одна из этих причин не выдерживала мало-мальски серьезного обсуждения и сейчас же рушилась сама собою.
   Артемий терялся в догадках и не мог найти выход из их лабиринта.
   "Посоветоваться разве с графом?- пришло ему в голову.- Рассказать ему?"
   Но и эту мысль, на которой он остановился было в первую минуту с удовольствием, он тотчас же отогнал. Ему показалось не только неудобным, но совершенно неуместным лезть теперь со своим чисто личным делом в то время, когда они общими силами работали над другим, более важным - конечно не для Артемия, но для всех их - делом.
   "Да, потом, потом,- повторял он себе,- потом, когда все устроится, тогда..."
   Но тогда Ольга, вероятно, уже уедет?..
   "Ах, Боже мой! Что же делать, что делать тут?" - уже почти с отчаянием думал Артемий, подъезжая к мызе.
   Он застал графа в одежде, парике и очках Одара; он сидел у себя за письменным столом первой комнаты и занимался, по-видимому, счетами и книгами по хозяйству.
   - Привезли?- обернулся он к Артемию, видя, что тот отстегивает обшлаг.
   - Да, привез,- ответил Артемий и вдруг изменился в лице.
   Отстегнув пуговицы, он запустил за обшлаг руку. Там бумаги не было.
   Он растерянно стал ощупывать себя; его глаза остановились в немом ужасе. Потерять список или выронить его было немыслимо, следовательно... кто-нибудь вынул его, расстегнув обшлаг... Но кто?
   - Торичиоли!- вдруг громко крикнул Артемий н пошатнувшись схватился за стул, чтобы не упасть.
   Граф поднялся со своего места.
   В этом растерянном и пораженном ужасом молодом человеке он не мог узнать своего прежнего ученика Артемия, кажется, до сих пор понимавшего его уроки и вдруг дошедшего до того, чтобы потерять всякое самообладание.
   - Что с вами? Опомнитесь!- проговорил он, подходя к Артемию.
   - Граф... граф,- повторял тот вне себя,- все потеряно... все пропало... все кончено... Это - несчастие... Я - несчастный человек... я погубил все... Этот список, который я вез... где были записаны все...
   - Ну?
   - Он у Торичиоли!- крикнул опять Артемий, не только не владея собою, но не владея даже своим голосом, который то спадал, то повышался у него теперь помимо его воли.
   - Пройдемте сюда!- сказал граф, нахмурив брови и, проведя Артемия в следующую комнату, запер ее дверь на ключ, после чего приказал:- Сядьте и рассказывайте все по порядку!
   Для Артемия, как только он не нашел за обшлагом несчастного списка, все стало ясно в ту же минуту. Он помнил и отлично знал, что не забыл его дома; но он помнил тоже, что имел неосторожность оставить мундир в избе, когда выходил осмотреть лошадь.
   И в кратких, едва понятных и едва связанных между собою, словах рассказал он суть дела.
   - Граф,- воскликнул он, не успев кончить рассказ,- ради Бога, поедемте сейчас вместе! Вы можете еще помочь... вы все можете...я знаю... Я готов на все... Возьмите жизнь мою... я отдам ее, только верните этот список.
   Граф, молча, не торопясь, но и не теряя времени, сиял, слушая Артемия, свои парик, очки и платье, достал из шкафа коричневый суконный кафтан, черные чулки и башмаки, и не успел опомниться Артемий, как Сен-Жермен из Одра превратился в доктора Шенинга.
   - Мы едем, мы едем сейчас, мы догоним его на дороге,- с проблеском радости воскликнул Артемий.- Я силой, понимаете, силой отниму у него.
   Граф подошел и, положив руку ему на плечо, тихим голосом сказал:
   - Прежде чем мы поедем, сообщите мне, что случилось с вами? Ваша неосторожность так несообразна, что я, зная вас, не могу допустить, что она была без какой-нибудь причины... и, вероятно, очень серьезной причины... Скажете мне ее!..
   - Я не знаю,- начал было Артемий,- я понять не могу, но я потерял голову...
   - Причину, причину, одним только словом!..- перебил его граф, не отымая руки с его плеча и тряхнув головою.
   Артемий знал способ того лаконического разговора, который любил граф и который был возможен только с ним, иногда понимавшим даже не с намека, а просто читавшим в мыслях своего собеседника. И он чуть слышно ответил ему одним словом:
   - Ольга!..
   - Вы видели ее?
   - Да.
   - Говорили?
   - По дороге у решетки сада.
   - А!- воскликнул граф и, впервые в жизни Артемий заметил в нем отдаленный намек на тревогу.
   Это было странно. Сен-Жермен оставался совершенно, как всегда, спокоен при известии о пропаже списка и вдруг теперь что-то случилось с ним.
   - И что же она?- спросил он снова.
   Артемий пояснил, какова показалась ему Ольга и что он чувствовал после разговора с ней.
   Сен-Жермен закрыл на минуту глаза.
   - Да,- проговорил он,- причина серьезна и, может быть, в ней виноват я больше, чем вы... Едемте!
   Через четверть часа они уже сидели на свежих оседланных лошадях и крупною рысью ехали по дороге в город.
   Артемий думал, что они поскачут с места, ему хотелось вихрем понестись в догоню Торичиоли, но граф держал все время рысь, и Артемий должен был следовать за ним.
   Они ехали молча, не сказав друг другу больше ни слова вплоть до заезжего двора на половине дороги.
  

XIV

СТАРЫЕ СЧЕТЫ

  
   У двора Артемий, к радости своей, увидел сломанную одноколку Торичиоли, стоявшую еще там, и обрадовался, сочтя это признаком того, что итальянец еще не уехал.
   - Он здесь!- сказал он графу.- Он здесь еще... видите? это - его сломанный экипаж.
   Но граф, не отвечая, ехал дальше, не укорачивая и не прибавляя шага своей лошади.
   - Граф! Торичноли здесь,- повторил Артемий.
   Ответа не было.
   Артемий один повернул ко двору. Но Сен-Жермен и на этот раз, как всегда, оказался прав: нужно было ехать вперед не останавливаясь. Дворник объяснил Артемию, что господин, который приехал в одноколке, сказал, что ждать ему надоело, и тотчас же по отъезде Артемия выменял у него, дворника, охотничье седло на одноколку, велел оседлать лошадь и шибко поскакал в город.
   "Да, все кончено!- снова ужаснулся Артемий.- Все кончено, если он не поможет!"
   Единственная надежда его была теперь на графа, и он, догнав того на дороге, послушно поехал за ним, ожидая лишь приказания, что делать, и решив оставить в стороне всякую личную инициативу.
   "Боже мой!- следуя за графом, думал он.- И зачем я поехал по этой дороге, зачем я остановился на этом дворе, зачем встретился с Торичиоли? Да, не имей я слабости остановиться у забора проскуровского сада - ничего этого, может быть, не было бы. Конечно, не будь этой причины, все обстояло бы благополучно... Но он назвал эту причину серьезной... он сказал, что тут, может быть, и его вина..."
   И Артемий уже решительно не мог понять, каким образом Ольга могла по вине графа забыть его, Артемия, то есть свое чувство к нему.
   Жар начинал спадать, когда они подъехали к Петербургу.
   Только у самой рогатки Сен-Жермен обернулся к Артемию и сказал ему:
   - Поезжайте сейчас к Орлову и ждите меня там.
   Сказав это, граф повернулся куда-то в сторону и скоро исчез из глаз своего спустника.
   Артемий опустил голову и тихо поехал к Орлову.
   Между тем Сен-Жермен быстро стал поворачивать из одного закоулка в другой, ни разу не сбившись в путанице заборов и домов, между которыми были в этой отдаленной от центра части Петербурга не улицы, а проезды неправильные и случайные. Но он пробирался между ними, словно ехал по родному ему, давно знакомому городу, твердо зная направление, которого следовало ему держаться.
   Вот он миновал наконец этот лабиринт закоулков, миновал небольшую рощу - остаток непроходимого когда-то леса, покрывавшего сравнительно недавно - лет пятьдесят тому назад - эту часть Петербурга, и очутился на сравнительно отдаленном берегу реки Фонтанной.
   Здесь, за высоким деревянным забором, среди густой зелени стоял новый деревянный домик под тесовою, блестевшею, как серебро, на солнце крышею.
   Подъехав к калитке, граф соскочил с лошади и постучался в кольцо. Через несколько секунд послышались за калиткой по проложенным к ней мосткам тихие шаги, засов звякнул, дверца отворилась, и за нею показалась высокая фигура, старого кенигсбергского слуги Сен-Жермена. Он поклонился графу и пропустил его.
   "А что, как он вдруг уедет?- внезапно пришло в голову Артемия по дороге к Орлову.- Мы выданы теперь, выхода нет; может быть, теперь уже все известно, и он, велев мне ехать к Орлову, сам бежит из Петербурга, чтобы спастись самому, а нас оставить на произвол судьбы!"
   Но эта подлая мысль про графа мелькнула у Артемия только на один миг, и он сейчас же отогнал ее от себя, стыдясь за нее сам пред собою.
   "Вот как все-таки гадок человек!- чувствуя, что краска покрывает его щеки, продолжал он думать.- Сам я кругом виноват - из-за меня все происходит - и сам же думаю про других дурно, потому только, что сам дурное сделал".
   Войдя в калитку дома, Сен-Жермен обернулся к старику, спрашивая:
   - Все ли у вас готово по обыкновению, Иоганн?
   - Граф собирается ехать сейчас?- ответил Иоганн вопросом,- в таком случае карета, как всегда, к услугам вашего сиятельства, и на все пунктах остановок, вплоть до Парижа, ждут переменные лошади.
   - Да, мне сейчас нужна карета, но только не для далекого путешествия - я еду в город. Кучера не нужно. Вы сами сядете на козлы.
   Иоганн, очевидно, давно приученный к странному образу жизни графа, не медля, не удивляясь и не расспрашивая, пошел исполнять его приказание.
   Сен-Жермен в ожидании облокотился на загородку, отделявшую двор от разбитого пред домиком палисадника.
   Ждать пришлось ему недолго. Почти сейчас же, словно бочка пожарной команды по сигналу, из-за дома выехала парная карета с старым Иоганном вместо кучера на козлах, а кучер бежал открывать ворота и отвести в конюшню лошадь, на которой приехал граф.
   - К Джузеппе Торичиоли,- проговорил Сен-Жермен, садясь в карету.
   Джузеппе жил на лучшей улице города - на Невской першпективе, вблизи Казанского собора. Он занимал очень приличное помещение, устроенное, однако, не на манер барских жилищ, и применительное к вкусам и привычкам иностранца.
   К нему можно было попасть с парадного крыльца, не останавливаясь у него непременно в дорогом экипаже с гайдуками и гусарами, которые бежали докладывать о приезде своего барина, встречали на крыльце лакеев хозяина дома и те в свою очередь шли докладывать приезжему, что его просят пожаловать. Так водилось у бояр, и добрых полчаса проходило в этих докладах, церемониях и переходах. У Торичиоли же просто, по заграничному образцу, висел у двери молоток, которым мог постучать всякий.
   Дверь открыл Сен-Жермену знакомый ему Петручио, служивший теперь у итальянца. Но Петручио, знавший графа под видом Одара, не узнал его теперь - он никогда не видал настоящего лица Сен-Жермена.
   - Ваш господин дома?- спросил граф по-итальянски.
   Петручио пожал плечами.
   - Извините, синьор, но синьора Торичиоли нет дома.
   - Разве он еще не вернулся?
   - О, нет, он вернулся, но сейчас же уехал опять... per bacco, синьор, его нет дома.
   До тех пор, пока Петручио не побожился, было еще сомнение - дома ли Торичиоли и только не велел принимать никого или он действительно ушел, но теперь можно было наверное сказать, что он дома.
   - Наверно, синьор Торичиоли лишь приказал вам сказать так,- возразил Сен-Жермен,- но меня вы можете провести к нему...
   - Per bacco...- начал было опять Петручио, однако граф не дал говорить ему.
   - Вы можете провести меня,- повторил он и поднял руку, на которой у него на среднем пальце было агатовое кольцо.
   Увидав кольцо, Петручио, не возражая больше, молча поклонился и повел Сен-Жермена в комнаты.
   Они прошли небольшую прихожую, потом зал, столовую.
   - Синьор Торичиоли здесь,- шепотом сказал итальянец-лакей, показав на дверь, ведшую в следующую комнату, и на цыпочках поспешно скрылся.
   Граф взялся за ручку двери и быстро распахнул ее.
   Торичиоли сидел у бюро и спешно переписывал что-то. Нетрудно было догадаться, что это - заветный список.
   Когда Торичиоли заслышал звук распахнувшейся двери, то прежде всего инстинктивным движением, закрыл бюро и вскочил со своего места, закрыв его собою. Но, когда он увидел на пороге комнаты Сен-Жермена, то есть человека, с которым у него были давнишние счеты и который уже вторично появлялся словно из-под земли как раз в тот момент, когда готовы были исполниться его планы относительно внезапного богатства, он вздрогнул весь и крепче прислонился к своему бюро, потому что отступить было некуда.
   Торичиоли чрезвычайно поразился, но именно вследствие его необычайного испуга, изумления,- словом, чувства, охватившего его, вышло очень смешно все, что он сделал при появлении графа. Руки его опустились, лицо вытянулось и глаза заморгали, словно он хотел смигнуть кажущееся ему видение, в действительность появления которого не верит.
   Но явившийся к нему человек заговорил, и, услышав его голос, Торичиоли должен был убедиться, что пред ним не обманчивый образ, созданный его фантазией, а вполне реальный человек.
   - Вы, конечно, узнали меня,-проговорил граф.
   "А,- подумал Торичиоли,- он теперь спрашивает меня, узнал ли я его? Конечно, узнал, еще бы не узнать! Но только теперь посмотрим... выдержу ли я..."
   Теперь Торичиоли был совсем другим человеком, чем в Проскурове, и положение его был совсем иное. Тогда он вполне зависел от других, жил на жалованье, на чужих хлебах; теперь он был самостоятелен. Теперь у него в Петербурге имелись знакомства, и даже влиятельные; он был своим человеком в военной канцелярии, его знали многие и - чуть что - ему было теперь к кому обратиться и у кого искать защиты и покровительства... Он имел возможность при случае дойти и до самого государя.
   Очевидно, этот человек, враг его, враг, счастье которого в молодости разбил Торичиоли, пришел теперь к нему не с ласковым приветом, но, может быть, даже для того, чтобы свести свои счеты с ним.
   - Да, я узнал вас!- ответил он, выпрямляясь и с видимым усилием разыгрывая вид напускной смелости, так как в действительности весь вид его говорил:
   "Ну, и что ж из этого? Ну-ка, попробуй, попробуй, подойди!.."
   Сен-Жермен сделал шаг вперед и начал без малейшего признака волнения:
   - Я пощадил вас тогда, в Генуе: я думал, что вы свой поступок - вы помните его - загладите последующей жизнью... Это было почти достигнуто... Но вы поколебались - помните, в именье князя Проскурова... Только мое появление остановило вас... Теперь вновь, в третий раз, вы на краю погибели... Что вы хотите сделать теперь, а?
   Торичиоли было бы легче, если бы его упрекали, грозили ему, проклинали, но этот тон убеждения, как голос совести, был неприятен ему. На упрек он мог бы ответить упреком, на угрозы - угрозой, на проклятие - проклятием, но на суровое убеждение, точно власть имеющего судьи, он не был в состоянии возразить, потому что не имел достойного возражения.
   "Туда же! Судить меня приходит,- внутренне усмехнулся он, словно над самим собою,- как будто у самого на душе нет ничего; у всякого человека есть что-нибудь - и в соборе Св. Петра не все колонны правильны... Ну, что ж, что за мною б_ы_л грех, но т_е_п_е_р_ь он сделать ничего со мною не может... да, не может!"
   И, закинув голову, он поднял взор на графа и произнес:
   - Я все помню. Ну, и что ж из этого? Чего же вы приходите ко мне? Если я - дурной, по-вашему, человек и снова будто бы стою на краю погибели, то и пусть - тем лучше для вас, и оставьте меня в покое... пусть я гибну, что ли, а вам нечего было приходить ко мне - незваным и непрошеным; я вас видеть не желаю и говорить с вами не хочу... И уйдите из моего дома, и уйдите вон говорю я вам!
   И слова, и вид Торичиоли были дерзки, но он хотел казаться дерзким, потому что он не мог быть смешным. Дерзостью думал он прикрыть свою трусость.
   Однако его обращение не произвело никакого действия на графа. Ни один мускул его спокойного лица не дрогнул, он бровью не шевельнул.
   - Е

Другие авторы
  • Тан-Богораз Владимир Германович
  • Поспелов Федор Тимофеевич
  • Алипанов Егор Ипатьевич
  • Краузе Е.
  • Шуф Владимир Александрович
  • Вербицкий-Антиохов Николай Андреевич
  • Мещерский Александр Васильевич
  • Макаров И.
  • Годлевский Сигизмунд Фердинандович
  • Жуков Виктор Васильевич
  • Другие произведения
  • Некрасов Николай Алексеевич - Воскресные посиделки. Первый пяток
  • Чарская Лидия Алексеевна - С. Коваленко. Лидия Чарская и ее исторические произведения
  • Гиппиус Зинаида Николаевна - В парижском углу не скучно
  • Башилов Александр Александрович - Стихотворения
  • Белинский Виссарион Григорьевич - (Сочинения Николая Греча)
  • Герцен Александр Иванович - Дилетантизм в науке
  • Блок Александр Александрович - От Ибсена к Стриндбергу
  • Вяземский Петр Андреевич - Сергей Николаевич Глинка
  • Катенин Павел Александрович - Из письма П. А. Катенина - А. С. Пушкину
  • Соловьева Поликсена Сергеевна - П. С. Соловьева: биографическая справка
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (27.11.2012)
    Просмотров: 212 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа