Мордовцев Даниил Лукич - Ирод

около полустолетия и тосковал по нем на чужбине... Я послушался тебя, и вот, я тень! Я прихожу к тебе из сени смертной... Ирод! За что ты убил меня?

   - Прочь! Исчезни страшное видение! - закричал Ирод и проснулся. Тень Гиркана исчезла.

   В окна дворца из-за пурпурных занавесей опочивальни брезжило утро. С надворья слышен был оживленный писк ласточек, воркованье голубей. Но Ирод все еще оставался под давлением ночных кошмаров, теней, призраков, которые теперь посещали его почти каждую ночь. Сны его постоянно были полны мрачных видений, казалось, что это были не сонные видения, а видения наяву.

   Он подошел к одному окну и раздвинул занавеси. На него глянули масличные рощи у подошвы Елеонской горы в утренней прозрачной дымке, громадный массив храма с его башнями, колоннами и бесчисленными переходами и галереями.

   - Мой храм затмит славу храма Соломонова, - со скрытой иронией процедил сквозь зубы Ирод.

   Он задумал перестроить иерусалимский храм, дать ему небывалое величие.

   В опочивальню вошел Рамзес, чтобы помочь царю совершить туалет.

   - Кто ждет меня? - спросил Ирод.

   - Твой светлейший брат - Ферор.

   - Так он в Иерусалиме?

   - Только сейчас явился во дворец.

   - Позови его, когда кончишь свое дело, и никого не принимай, пока я не прикажу.

   - А царицу?

   - И ее попроси обождать.

   Скоро явился Ферор. Он смотрелся таким свежим, моложавым, хотя немногим был моложе Ирода. В черных глазах его играл жгучий огонек, а полные губы часто складывались в саркастическую улыбку.

   - Давно из Заиорданья? - спросил его Ирод.

   - Сегодня утром... Из Иерихона выехал ночью.

   - Знаешь, что задумал этот наложник нильского крокодила-самки? - вдруг заговорил Ирод.

   - Рогатый римский Апис? - улыбнулся Ферор.

   - Да... Ему мало одной фараоновой коровы.

   - Еще бы! Их было семь да еще семь - тощих и тучных - всего четырнадцать.

   - Помнишь, здесь был недавно этот живописец, Деллий, любимец этого римского Аписа? - спросил мрачно Ирод.

   - Да. Он еще писал портреты с царицы и с Аристовула, - отвечал Ферор.

   - Эти-то несчастные портреты и распалили ненасытную утробу римского быка. Он теперь пишет мне, будто болван Деллий сказал ему, показывая портреты: "Эти дети - это Мариамма-то и Аристовул - показались мне происшедшими от богов, а не от людей". Понятно, что у быка возбудились похоти... О, я его знаю еще с Тарса, где его сразу ослепила фараонова корова... Теперь он пишет мне, что портреты так восхитили его, что он желал бы видеть самые оригиналы...

   - Ого! Уж слишком многого захотел Апис!

   - Да. Но, конечно, потребовать к себе мою жену, царицу Иудеи, не мог бы позволить себе и его меднолобый Юпитер, а не то, что фараонов бык...

   - Да и фараонова корова из ревности забодала бы его, - засмеялся Ферор.

   - Я и сам так думаю, - согласился Ирод. - Но он просит, чтобы я выслал к нему Аристовула.

   - Те-те-те! Понимаю! - не удержался Ферор. - У этих римлян, как и греков, лесбосские вкусы... Что ж, отправь к нему женоподобного мальчишку, авось его фараонова корова забодает... Даже это очень хорошо для тебя...

   Ирод понял намек брата. Он сам давно думал, как бы извести последнюю мужскую отрасль Маккавеев... Так или иначе, а надо подсечь под корень эту опасную поросль, столь дорогую для иудеев... Антигона уже нет, Гиркана также, хоть они и навещают его по ночам... Пусть!.. И этот мальчишка будет навещать его... Пусть! Пусть!

   - Нет, милый Ферор, - сказал он после некоторого раздумья, - этого мальчишку опасно выпускать из Иерусалима, а тем более в Египет; в нем душа Маккавеев. Да, если он еще очарует Антония, то этот бык при его лесбосских вкусах наденет мой царский венец на кудрявую голову этого Адониса, хотя сорвать со своей головы венец я позволю только с моим черепом. Ты знаешь, что Клеопатра ненавидит меня. У нее аппетиты ее предка Рамзеса-Сезостриса: она мечтает при помощи Антония пожрать не только Петру со всей Аравией, но и Иудею. Не пощадит она и тебя. Притом же у меня за пазухой ядовитая змея - мать моей супруги. Александра мечтает о короне для своего сына и желала бы украсить его этой шапкой даже при моей жизни.

   - Но она бессильна, - заметил Ферор, - она может связать для своего сынка только дурацкий колпак.

   - Не говори этого, брат, - возразил Ирод, - где две бабы сойдутся, там они оплетут самого дьявола, не то, что Антония. Тебе известно ли, что Александра в постоянной переписке с Клеопатрой. Она часто посылает ей подарки, благовония для умащения тела египетской сирены. На меня она наговаривает Клеопатре, а я если и боюсь кого на свете, то только этой красивой ехидны. Я боюсь ее огорчать, боюсь ее ядовитого жала. Но я придумал средство разом умилостивить и Ваала, и Молоха.

   - Какое же это средство смирить ехидну и ядовитую жабу? - спросил Ферор.

   - Я отвечу Антонию, что не могу отпустить к нему Аристовула. Я буду просить дуумвира отказаться от мысли видеть юношу в Египте, ибо если я только выпущу его из Иерусалима, то все иудеи, как пчелы за маткой, потянутся за ним, и тогда общий мятеж неизбежен. Антоний же так изнежился в Египте и изленился, что кроме оргий со своей бесовкой он ни о чем думать не хочет.

   - А как же ты умилостивишь ехидну и жабу? - спросил Ферор, любивший выражаться по-солдатски. - Бабы, как пауки, все же будут плести свою паутину.

   - А я на паутину выпущу просто шмеля, и он прорвет ее к их же удовольствию.

   - Кто же этот шмель?

   - Аристовул, - загадочно ответил Ирод. - Ты знаешь, приближается праздник "кущей". Семаия и Авталион уже приготовляют все для этого торжественного дня, только плакались мне, что торжество будет не полное, ибо иудеи после смерти Гиркана...

   Ирод остановился и вздрогнул. Ему показалось, что в окне появилась тень Гиркана, казненного им тайно.

   - Ты что? - спросил Ферор.

   - Тень... Его тень... днем...

   - Да это прошел по галерее Аристовул, действительно, его тень, - сказал Ферор и засмеялся.

   - Хорошо, - успокоился Ирод, - пусть же он, в самом деле, будет тенью Гиркана... Я назначу его первосвященником и выпущу эту куклу в народ как раз на праздник "кущей", все дети, как дети, утешатся куклой...

   - И обе бабы будут по горло сыты, - улыбнулся Ферор. - Но ведь впоследствии и кукла может сделаться опасной.

   - Да, впоследствии... Но впоследствии все может случиться, - загадочно отвечал Ирод.

   Ферор понял брата.

  

  

  

  

  

   Наступил праздник "кущей". Еще накануне по Иерусалиму разнеслась весть, что юный Аристовул, последний от корени царя Давида и Маккавеев, в сане первосвященника явится в храм для жертвоприношений. Весть эта подняла на ноги весь Иерусалим. Более других народов склонные чтить свою историческую старину, своих национальных вождей, иудеи думали видеть в этом факте признаки возрождения того, что, казалось, попрано было идумеями. Иудеи опасались даже, что сан первосвященника, сан, преемственный от патриархов и пророков, идумеи так же присвоят своему роду, как, благодаря оружию римлян, они присвоили себе царскую власть. А от Ирода все станется. Ведь он изгнал же из своего дворца и из Иерусалима свою первую жену, Дориду, а вместе с нею изгнал и своего первенца сына, Антипатра, рожденного от Дориды. Как еще не изгнал он Аристовула? Мало того, как еще жив этот прекрасный юноша? Недаром в городе ходит молва, что Ирод погубил престарелого первосвященника и царя Гиркана.

   Теперь иерусалимляне стремились к храму перед началом жертвоприношений. Особенное движение замечалось около Овчей купели, где мыли овец, обреченных на заклание. Тут же толпились нищие, хромые, слепые. Все, казалось, ожидало какого-то чуда. Двор храма был также запружен народом, который протискивался к ларям, столикам и клеткам с голубями, также предназначенными для приношений. Продавцы и покупатели кричали, спорили, так что двор храма представлял собою какой-то неистово галдящий базар или "вертеп разбойников", как шестьдесят лет спустя и назвал его Тот, Которого не поняли фарисеи.

   Вдруг словно электрический ток пробежал по толпе. Она как будто оцепенела на мгновение.

   - Идет! Идет! - послышались взволнованные голоса.

   Толпа расступилась. Показался ослепительной красоты юноша в блестящем одеянии первосвященника в сопровождении седовласых Семаии, Авталиона, прочих членов синедриона, а также наиболее влиятельных фарисеев и саддукеев.

   - Осанна! Осанна сыну Давидову! - вдруг загремела толпа. - Осанна в вышних! - волной ходило восклицание по обширному двору храма, как шестьдесят лет спустя оно ходило и потрясало воздух, когда вступил сюда Тот, Который "не имел, где голову преклонить".

   Этот возглас достиг ушей Ирода, потому что возглас этот, как эхо, повторили даже улицы иерусалимские. Царь побледнел, прислушиваясь к ликованиям толпы.

   - Разве у Аристовула отец был Давид, а не Александр? - наивно спросил Рамзес, помогая своему господину одеваться.

   - Нет, - отвечал Ирод, - это у глупых иудеев такой обычай: называть сынами Давида людей царского рода, как в Египте фараонов называют сыновьями Озириса и других богов... Так вон оно куда пошло, - подумал он, - шмель в одежде красивого мотылька становится опасным... Надо отослать его к дедушке и к предкам.

   Но если бы Ирод видел, что делалось в храме, когда Аристовул явился перед алтарем, он пришел бы еще в большее неистовство. Умиление народа при появлении юноши не знало границ: только иудеи, изумительно страстный и впечатлительный народ, так умеют выражать свой экстаз и в радости, и в горе. Женщины рыдали навзрыд от счастья, смешанного с горькими воспоминаниями о национальных бедствиях. Мужчины выражали свои чувства то восторженными криками, то угрожающими кому-то жестами.

   - Вот все, что нам осталось от нашей славы и нашего могущества, - говорили горестно старики, - оба деда его погибли насильственной смертью, отец также, дядя сложил голову под топором римского палача.

   - Горе, горе Иерусалиму! - восклицал старый энтузиаст, Манассия бен-Иегуда. - Мое сердце вещает недоброе...

   - Нет, нет! - восклицала иерусалимская молодежь. - Мы сплотимся около него! Мы никому не дадим его!

   Душа Ирода запылала гневом и завистью, когда ему доложили наушники, что происходило в храме. Он решил не медлить ни дня, ни минуты; в адском уме его сложилось непреклонно...

   - Я хочу сегодня, непременно сегодня, вот при этом, а не при завтрашнем свете этого солнца видеть у ног своих труп этого Адониса, - злобствовал он в уме, глядя, как высоко уже стоит солнце над гробницами пророков, вправо от Елеонской горы.

   Он стоял в это время на галерее. Вдруг к ногам его упал молодой голубь, еще не умеющий летать. Лицо Ирода мгновенно преобразилось. Он догадался, что голубь выпал из гнезда, помещавшегося на узком карнизе галереи. Он бережно поднял его.

   - Бедный птенчик, ушибся, - нежно гладил он перепуганную птичку, - не повредил ли чего? Эй, Рамзес! - крикнул он подходившему рабу. - Позвать сейчас моего доктора! Вели ему осмотреть несчастного птенчика: он выпал из гнезда; не повредил ли он чего. Да потом опять посади его в гнездо и наблюдай, чтобы он опять не вывалился... Укрепи гнездо... А для меня и для Аристовула, а также для брата Ферора и для принца Акибы прикажи седлать коней... Я еду в Иерихон... Чтобы стража из моих галатов также была готова в путь... Возьми, мне некогда, береги как зеницу ока, понимаешь? - заключил он, бережно передавая рабу голубя.

   И тотчас же отправился на половину Аристовула и его матери. Александру он застал молящеюся.

   - Где Аристовул? - быстро спросил он.

   - У себя, переодевается.

   - Какая радость! Слышала? - продолжал торопливо Ирод. - Слышала, как принимали в храме нашего юного первосвященника? Радуется сердце матери? И мое ликует... Я так люблю его, больше, чем сына.

   Александра с радостными слезами слушала восторженную речь зятя.

   - Это должно было сильно повлиять на мальчика; он же такой впечатлительный... Я боюсь за его здоровье... Ему надо сегодня же отдохнуть, рассеяться от слишком сильного волнения... Я хочу повеселить его... Пусть он подышит воздухом... Я сейчас еду в Иерихон и возьму его с собою. Со мной едет и Ферор, а для Аристовула собственно мы еще прихватим и Акибу.

   Вошел и Аристовул, такой радостный, светлый. Ирод со слезами умиления обнимал его.

   - Знаю, все знаю, - говорил он. - Я давно ждал этого светлого момента; давно я хотел показать Иудее брата моей Мариаммы во всем его блеске... И сегодня это совершилось: Иерусалим и вся Иудея снова обрели своего первосвященника! Но я трепещу за твое здоровье, мой мальчик... хоть ты и первосвященник, но для меня ты - мальчик... Сегодня же, сейчас едем в Иерихон вздохнуть бальзамическим воздухом долины Иордана... Здесь душно, как в каменном мешке, как в печи огненной, куда Навуходоносор сажал таких же, как ты, "трех отроков".

   - Но я уже не отрок, - гордо сказал юноша, - мне восемнадцатый год.

   Ирод засмеялся и снова обнял юношу.

   - Но у тебя еще грудь не укрепилась, за твои легкие я опасаюсь, - говорил он, - готовься же, сейчас едем.

   - Куда это? - вдруг спросила вошедшая Мариамма.

   - В Иерихон... Я хочу рассеять мальчика после стольких радостных потрясений... А радость, как и горе, все же отравы; только одна сладкая, а другая нет.

   Мариамма подозрительно посмотрела на мужа и нежно обняла брата.

   - Хвала Непостижимому! - с чувством сказала она. - Он не отвратил лица своего от нашего рода.

   Глаза Ирода сверкнули яростью; но он скрыл все это; он боялся, чтобы жена не разрушила его адского плана.

   - Да. Но бедный мальчик бледен, он много волновался, и ему нужен целительный воздух долины Иордана, и я еду туда с ним, с братом Ферором и Акибой, - сказал он, не желая слушать возражений.

   - Лошади оседланы, и стража готова в ожидании царя, - доложил вошедший Рамзес.

   - А голубок что?

   - Голубок совсем здоров и опять посажен в гнездо.

   Через несколько минут отряд галатов выступал из дворца, сопровождая Ирода и бывших с ним.

   По улицам, по которым они проезжали, народ, завидя вооруженных галатов и Ирода, со страхом давал им дорогу, но при виде Аристовула радостно кричал: "Осанна! Осанна!" Слыша эти возгласы, Ирод проникался еще большею яростью против виновника народных приветствий, но тем более старался выказать ему свою нежность.

   Выехав Овчими воротами, они обогнули вправо городские стены и через Кедронский поток и масличные рощи стали огибать Елеонскую гору, следуя мимо гробниц пророков.

   - Отчего теперь Бог не посылает к нам пророков? - наивно спросил Аристовул.

   - Теперь Бог предоставил нам самим предугадывать свое будущее, - отвечал Ирод.

   - Всякий человек, как и всякий народ, кузнец своего будущего, - заметил Ферор.

   - А я не знаю, что кую и что выкую, - улыбнулся Аристовул.

   - Своим благонравием ты уже выковал себе сан первосвященника, - сказал Ирод. - А рождение твое выковало тебе смерть в воде от источника пророка Елисея, - добавил он мысленно.

   Оставив влево Вифанию и спустившись в междугорье, они продолжали то рысью, то иноходью проезжать каменистым путем вплоть до того места, где часа два езды от Вифании их глазам открылась долина Иордана с садами и рощами Иерихона, а влево мрачное Мертвое море. Из-за зелени садов выступало белое здание дворца с башнями и бойницами. День был необыкновенно знойный.

   - Ах, как хорошо было бы теперь выкупаться в дворцовом водоеме! - сказал Аристовул Акибе.

   - Сам лезет в свою могилу, - подумал про себя Ирод и тут же прибавил вслух: - Благая мысль, это освежит вас.

   - А ты плавать умеешь? - спросил Аристовул Акибу.

   - Умею. А глубоко в водоеме?

   - Довольно, чтобы утонуть тому, кто не умеет плавать, - засмеялся Ирод.

   Вступив на дворцовое крыльцо и разрешив всем своим спутникам выкупаться в обширном бассейне, который окружал весь дворец, Ирод подозвал к себе одного галата из своей стражи.

   - Иди за мной, - сказал он. - Говорят, ты хороший водолаз? - спросил он, когда они вошли в отдельный покой, где никого не было.

   - Когда я служил в Аскалоне, светлейший царь, то доставал губки из глубины морской, и в этой глубине я как у себя дома, - смело отвечал галат.

   - А долго можешь пробыть в воде? - снова спросил Ирод.

   - Столько, сколько нужно, чтобы трое непривычных водолазов могли задохнуться под водой насмерть.

   - Хорошо. Я всегда тебя отличал... Ты мне нравишься, и я теперь доверю тебе исполнение моего тайного царского приказа. Сегодня я узнал, что Аристовул, брат царицы, моей супруги, которого я облагодетельствовал, возведя в высокий сан первосвященника, умышляет на мою жизнь. Для этого, чтобы расположить в свою пользу население Иерусалима, он явился в храм в полном величии своего сана. Но мне открыли его злодейский умысел: лишив меня жизни и захватив мой престол, он намерен предать казни всех моих верных слуг, в том числе и вас, моих доблестных галатов. Узнав об этом гнусном замысле, я тотчас же приговорил злодея к лютой казни. Но ты знаешь, он брат моей супруги, царицы Мариаммы. Как гласно предать его казни? Это убьет царицу, которая нежно любит его. Я и порешил казнить его тайно и совершение этой казни возлагаю на тебя. Сейчас он отправится купаться вместе с принцем Акибой и галатами. Иди и ты с ними и во время купанья вызови, шутя, конечно, Аристовула на состязание. Он хвастается, что отлично плавает и очень далеко ныряет. Ты состязайся с ним в этом. Когда вы оба разом, по сигналу, нырнете, ты под водою осторожно схвати его и продержи под водою столько времени, чтобы он успел задохнуться насмерть. Но не дави его, не жми, не души, чтобы не было на его теле знаков насилия: это я тебе особенно строго запрещаю. Когда же ты убедишься, что он мертв и на поверхность бассейна всплыть не может, тогда ты и вынырни как можно подальше от него. Понял?

   - Понял, светлейший царь, и исполню твой приказ в точности.

   - Помни же. А тебя за точное выполнение моей воли ждут награда и повышение по службе. И не забывай, что это должно остаться глубочайшей тайной: ее знаю только я, да ты. Иди же, исполняй твой священный долг.

   Все уже купались, когда к бассейну подошел исполнитель гнусной воли злодея. Он тотчас же разделся и бросился в воду.

   - Кто хочет со мной состязаться? - крикнул он вызывающе.

   - В чем? - отозвались многие.

   - В нырянье: кто дальше нырнет.

   Все галаты знали, что в нырянье никто не превзойдет аскалонского водолаза, и потому все отказались от состязания. Один Аристовул, который в это время плавал наперегонки с Акибой, вызвался померяться с водолазом своим молодечеством.

   Оба состязавшиеся постояли некоторое время неподвижно, втягивая в легкие побольше воздуха, а потом, по знаку, поданному Акибой, разом исчезли под водой.

   В окошке одной из башен дворца чуть-чуть виднелось чье-то лицо, но его никто не видел. То Ирод тайно наблюдал за исполнением его адского замысла.

   - Как долго они под водой! - удивлялся Акиба, не видя, чтобы кто-либо показался на поверхности бассейна. - Я бы давно задохся.

   - Ай да молодой первосвященник! - говорили между тем галаты. - Каковы легкие!

   Время идет-идет, а ни Аристовула, ни аскалонского водолаза нет и нет! В одном месте бассейна стали было выплывать на поверхность воды пузыри, но и те полопались и исчезли...

   А тех все не видать...

   Наконец далеко-далеко вынырнул водолаз...

   - Вот он! Вот он! - закричали галаты. - А того все нет! Вот ныряет!

   Ждут-ждут. Вот аскалонский водолаз приплыл, а того все нет!

   - Ну, осрамился я, - сказал водолаз, тяжело дыша, - мальчик победил меня!

   Еще ждут... Мгновения превращаются во что-то бесконечное... Акибе становится страшно...

   - Да он не человек, а сирена, - говорит между тем аскалонский водолаз, продолжая тяжело дышать.

   - Нет, нет! Он утонул! - испуганно восклицает Акиба. - Надо его искать, спасать!

   - В самом деле, не захлебнулся ли он? - высказывается опасение и среди галатов.

   - Да, да! Будем искать его... Долго ли до беды!

   Галаты начинают нырять по всем направлениям. Нет и нет Аристовула! Акиба начинает громко рыдать.

   - Что случилось? - появился вдруг у бассейна Ферор, который, как страстный любитель лошадей, воротился из царских конюшен, где он осматривал приведенных из Аравии кровных маток. - Где Аристовул?

   - Боимся, не утонул ли он, - робко отвечали галаты.

   - Сети сюда скорей! - приказывал Ферор. - Где смотритель воды? Давайте сети!

   Принесли сети. Закинули. На террасе дворца показался Ирод.

   - Что случилось? - крикнул он. - Кого ищете?

   - Аристовул утонул! Аристовул! - громко рыдал Акиба. - О, Иегова!

   Подошел к бассейну Ирод. Тут же в смятении толпились все служители дворца, конюхи, рабы.

   - О, какое несчастие! - говорил Ирод, не спуская глаз с бассейна. - О, какое несчастие! Ищите! Ищите тщательнее!.. Его еще можно спасти.

   - Здесь! Здесь! Что-то тяжелое! Тащите к берегу!

   Вытащили. В сетях, сверкая чешуей на солнце словно серебром, бились попавшие в сеть рыбы, и там же чарующею красотою молодых форм белело, как мрамор Пароса, прекрасное безжизненное тело Аристовула.

   Все плакали, стараясь возвратить к жизни похолодевшее тело юноши. Акиба рыдал истерически. Плакал и Ирод слезами крокодила.

  

  

  

  

  

   Как громом поражен был Иерусалим с быстротою молнии долетевшею до него вестью о трагической смерти юного первосвященника. Еще утром он приветствовал прекрасного юношу восторженными возгласами "осанна" - и вдруг! - его уже нет.

   Но ужас и отчаяние Александры и Мариаммы превзошли всякую меру. Обе разом они узнали всю истину, чутьем сердца угадали ее: убийца Аристовула - Ирод, этот ненавистный им обеим злодей! Как он ни старался изобразить своими поступками и словами горесть об ужасной смерти юноши, они не верили ему и тем пламеннее ненавидели опытного актера. Как ни блестяще было погребение, которое Ирод устроил своей жертве с неслыханною щедростью и пышностью, как ни рыдал он всенародно, провожая тело юноши в царские усыпальницы, ни народ, ни тем более мать и сестра покойного не верили искренности рыданий крокодила. Мариамма, менее сдержанная, чем ее мать, тут же, во время погребальной процессии, выразила терзавшие ее чувства.

   - Что плачет крокодил, это в порядке вещей: он одинаково может плакать как в камышах Нила, так и у царских гробниц, - сказала она, увидав у гроба брата старую Кипру и сестру Ирода, Саломею, - но, чтобы плакали ядовитые змеи пустыни Петры, этого я не слыхала.

   Как ни шпионил Ирод за своей тещей, Александра вскоре после похорон сына успела-таки тайно отправить гонца к Клеопатре с письмом, в котором изливала свое горе, отчаяние по поводу страшной утраты сына, она прямо обвинила Ирода в убийстве Аристовула и требовала у Антония суда над злодеем.

   Ирод предвидел это. Он знал, что Антоний, повинуясь чарам Клеопатры, нарядит следствие по делу о смерти Аристовула, что к следствию привлекут всех галатов, бывших в Иерихоне с ним в первый день праздника "кущей", что не избегнет допроса и пыток и аскалонский водолаз. Пытки развяжут ему язык... Как быть? Надо, чтобы этот единственный свидетель его злодеяния и вероятный обличитель исчез бесследно... И соучастник злодеяния исчез, как живой обличитель: мертвое тело его найдено было в темном проходе между дворцом и Стратоновой башней.

   Кто же убил его?

   Ирод хорошо знал историю первых иудейских царей из династии Маккавеев. Первым из них был Аристовул I. Опасаясь за свою власть, он всю свою семью, мать и братьев, заточил в темницу, где и уморил мать голодом. Злодей посадил, было одного из своих братьев - Антигона, но ненадолго. Когда Антигон прибыл из Галилеи в Иерусалим, Аристовул пригласил брата к себе во дворец. А так как Антигон должен был явиться во дворец из храма, где он молился, и проходить через Стратонову башню, то Аристовул и послал туда убийц, которые и закололи в темном проходе невинную жертву братской злобы.

   Этот эпизод из истории своих предшественников и вспомнил Ирод и воспользовался им. Зная, когда соучастник в его злодеянии должен был тайно пробираться к нему во дворец, по его же приказанию, и проходить тем темным коридором, где зарезали Антигона, Ирод сам вышел к нему навстречу и сам зарезал его. Наградил!

   Известие о загадочной смерти "аскалонского водолаза" укрепило Александру и Мариамму в уверенности, что Аристовула утопил в бассейне Иерихона этот водолаз по приказанию Ирода, а Ирод же убил его как своего обличителя.

   После этого Александра вновь написала Клеопатре, требуя суда над Иродом.

   Со своей стороны ни старая Кипра, мать Ирода, ни Саломея, его сестра, не забыли, как Мариамма во время похорон Аристовула назвала Ирода "плачущим нильским крокодилом", а их самих, Кипру и Саломею, "ядовитыми змеями пустыни Петры". Раз Ирод навестил мать вскоре после похорон Аристовула.

   - Здравствуй, нильский крокодил! - встретила сына старая Кипра.

   - Что такое, матушка? - удивился Ирод.

   - Я не мать тебе, - отвечала старуха, - ядовитая змея Петры не может быть матерью нильского крокодила.

   Слова матери поразили Ирода. Он подумал, что рассудок Кипры помешался.

   - Нильский крокодил, ядовитая змея Петры, - бормотал он в недоумении.

   - Да! Так называет нас твоя жена: тебя - нильским крокодилом, который плакал над Аристовулом, а нас, меня и твою сестру, - ядовитыми змеями Петры.

   Ирод побледнел: крокодил, плачущий над своей жертвой, - это он, Ирод.

   - У Мариаммы тогда с горя помутился рассудок, - сказал он.

   - Он у нее помутился давно, еще тогда, когда она посылала свой портрет Антонию, - возразила старуха.

   - Как! - вспыхнув, как огонь, вскочил Ирод, безумно любивший свою жену.

   - О, простота, как всякий мужчина, - презрительно улыбнулась Кипра, - разве ты не знаешь, для чего похотливая женщина посылает свое изображение мужчине, да еще какому!

   Ирод был поражен. В нем забушевала ревность. До сих пор он мог упрекнуть жену только в холодности к нему: она не только не разделяла его страстных порывов, но даже как бы с брезгливостью отдавалась его ласкам. Он и считал ее холодною, мраморною красавицей с рыбьей кровью. У него не выходил из памяти случай, когда он, пригрозив распять на кресте всех жителей Иерусалима и потом помиловав их, встретил в тронном покое двора Мариамму, тогда еще маленькую девочку, и, желая приласкать ее, спросил: "Разве ты не узнала своего Давида?" - то на это получил гордый ответ девочки: "Нет, ты не мой!" Потом, взрослой, выйдя за него замуж, она оставалась все такою же холодной, с неохотой отдававшейся его ласкам, хотя и имела от него уже двух сыновей и одну дочь. Но чтобы ревновать ее к кому бы то ни было, этого ему и в голову не приходило. И вдруг теперь мать заронила в его душу такую искру, в его-то огненную душу!.. Мариамма, этот мрамор, похотливая женщина!.. Это для него целый ад терзаний! Для него Мариамма до сих пор казалась почти девочкой. Ей и теперь всего восемнадцать лет. Он взял ее к себе в жены, когда она была еще совершенным ребенком с едва заметными признаками женщины. Он и теперь видел в ней девочку с инстинктами и темпераментом ребенка, и вдруг! неведомо для него, она похотлива! С тайной похотью своей она обращается к Антонию! Она в мыслях и чувствах уже неверна мужу! Она уже за глаза отдалась Антонию!

   И как бы в подтверждение этих ужасных подозрений Ирод через несколько дней получает от Антония приказ явиться в Александрию. Отослав обратно в Египет гонцов с донесением, что он немедленно исполнит волю дуумвира, Ирод стал готовиться к отъезду с мучительными думами. Теперь он всего мог ожидать от Антония. Но кому доверить Мариамму, это сокровище, которое терзало его душу? Ферор в Заиорданье. Остается его любимец, Иосиф, муж Саломеи, за которого эту последнюю Ирод выдал силою. Саломея тайно любила другого, хотя не видала его в глаза. Это был таинственный "сын Петры", спасший ее и всю Масаду от смерти, когда осажденные умирали от безводья.

   Ирод отправился в покои Иосифа. Его встретила сестра со злорадной улыбкой.

   - Ты что, Саломея, такая радостная? - спросил Ирод.

   - Напротив, я готова плакать, - ехидно отвечала Саломея, - бедная Мариамма!

   - Что такое? - испугался Ирод.

   - Она слепая, бедняжка! - уклончиво отвечала лукавая идумейка.

   - Ты что говоришь вздор! - вспылил Ирод.

   - Не вздор, а горькую истину, ей Клеопатра выколола глаза.

   - Я не позволю тебе шутить с царем, Саломея! - сурово сказал Ирод. - Не забывай моих подземных темниц, где ты сама можешь лишиться зрения.

   - Я не забываю, царь! - гордо отвечала Саломея. - Гонцы Антония привезли мне письмо от ее евнуха (он получает от меня подарки), он пишет, что Клеопатра, приревновав Антония к портрету Мариаммы, выколола ей глаза - так и пишет евнух "ей", а не ее портрету.

   Это известие поразило Ирода еще больше, чем уверения матери, что его Мариамма похотлива и сама навязывается Антонию. В ослеплении ревности он не подумал даже проверить, не ложно ли показание Саломеи и действительно ли она получила письмо от евнуха Клеопатры, а не сама это измыслила, чтобы хоть этим мстить ему за то, что он насильно выдал ее замуж за нелюбимого ею Иосифа.

   Отуманенному ревностью уму его теперь стало ясно, что Антоний прельстился красотою Мариаммы, что Клеопатра приревновала его к ней и что, в конце концов, Антоний теперь решил погубить его, Ирода, чтобы завладеть Мариаммой.

   - Что же еще пишет тебе евнух? - спросил он, помолчав, в надежде, хотя косвенно узнать, что может ожидать его в Александрии.

   - Ничего отрадного: Антоний, кажется, совсем потерял и волю, и рассудок, а Клеопатра делается все ненасытнее, - отвечала Саломея, - ты теперь ее подданный.

   - Как подданный? - испугался Ирод, хотя страх ему почти не был знаком.

   - Да, подданный, но не только ты, но и Антоний ее подданный: жрецы провозгласили ее богиней Изидой, и Антоний следует за нею, во время процессии в храмах, в толпе ее евнухов и считается главным евнухом.

   - Но это безумие! Ясно, что он лишился рассудка. Но почему же я подданный Клеопатры? - спросил Ирод.

   - Потому, что титул ее теперь "царица царей", то есть, она повелительница всех царей Востока: пергамского, парфянского, аравийского и иудейского.

   - Не может быть! - воскликнул Ирод.

   - Не знаю... Мне так пишут.

   - Где это письмо? Покажи мне его.

   - Какой ты наивный! - улыбнулась Саломея. - Разве такие письма оставляются в руках того, кому пишутся? Если бы гонец, доставивший его мне, не возвратил его тому, кто его писал, то топор отделил бы его голову от туловища.

   Ирод заметался, как пойманный зверь. Он сразу решил, что ему делать.

   - Где твой муж? - спросил он.

   - Он у себя, - ответила Саломея.

   - Знает он все, что ты мне сообщила?

   - Муж не всегда должен знать, что знает и делает его жена, - ехидно отвечала Саломея.

   Для Ирода это был жестокий укол. Он понял в нем намек и, не говоря ни слова, прошел прямо к Иосифу.

   - Теперь, мой добрый Иосиф, выслушай мою последнюю волю, - заключил он, рассказав все, что узнал от матери.

   - О, царь! - воскликнул Иосиф. - Зачем же последняя?

   - Я предвижу, что мне уже не вернуться из Египта, - мрачно отвечал Ирод. - Антоний если и не поверит клевете Александры, будто я виновник смерти Аристовула, то покажет вид, что верит ей, лишь бы иметь предлог осудить меня и казнить. Ему нужна Мариамма. Мариаммы он жаждет. Клеопатрой он пресытился. Но я люблю Мариамму, она моя и здесь, и за гробом! Я не хочу, чтобы после моей смерти она принадлежала кому-либо другому. Иосиф! - страстно продолжал он. - Клянись исполнить мою последнюю волю!

   - Но в чем же она, царь мой? - спросил изумленный Иосиф.

   - Слушай: как только дойдет до тебя весть, что меня уже нет в живых, тотчас же собственноручно убей Мариамму! Клянись мне!

   Иосиф отступил с ужасом.

   - Царь! - мог он только сказать.

   - Клянись! - повторил Ирод. - Клянись и небом, и землею, что ты убьешь ее!

   - Царь мой и владыка! Пощади! - взмолился Иосиф.

   - Нет! Клянись! Видишь, я умоляю тебя! - И Ирод упал на колени. - Без нее нет для меня загробной жизни! Без нее я не хочу зреть лицо Саваофа! Клянись!

   - Клянусь! - простонал Иосиф, также падая на колени.

  

  

  

  

  

   Но Мариамма не была убита: час еще не настал.

   Зная алчность Клеопатры и Антония, безумно тративших доходы Египта и азиатских провинций Рима, Ирод явился в Александрию с такими грузами драгоценных подарков и золота, что вполне насытил алчность своих судей, и обвинение Ирода в убийстве Аристовула осталось не доказанным. Однако Клеопатре этого было мало: как царица царей она желала завладеть и Аравией, и Иудеей.

   - Ты не все отдал мне, что обещал, - говорила она Антонию после приема Ирода.

   - Как не все, моя Изида? - удивился Антоний.

   - А помнишь тот день в Тарсе, когда Вакх в первый раз увидел Венеру? Помнишь ночь, следовавшую за этим днем?

   - Помню, все помню, мое божество.

   - Валяясь у моих ног и вымаливая моей благосклонности, ты говорил: за одну ночь блаженства я отдам тебе все царства мира.

   - Что же, моя царица, я и отдал тебе всю Азию, Сирию, Финикию, Киликию, Кирену, Армению...

   - А Иудея и Аравия?

   - Но Ирод наш союзник. Теперь нам предстоит война с Римом: сенат негодует на меня за тебя и посылает против меня Октавиана.

   - И ты боишься этого ханжи-мальчишки?

   - Он уже не мальчишка, царица. И вот в этой войне Ирод пригодится мне.

   - Мы и без Ирода при помощи моего флота потопим в море утлые лодчонки Рима, - гордо сказала Клеопатра, - хвала Нептуну! Есть, где похоронить дерзкого Октавиана с его жалким флотом: мои Зеленые Воды напоят собою жаждущую утробу Рима... А Ирода ты теперь же пошли против аравийского царя, который отказался платить мне дань. Это моя воля!

   - И она будет исполнена, моя Изида, - покорно отвечал выживший из ума дуумвир.

   Таким образом, Ирод был отпущен из Египта невредимым, и Мариамма осталась жива. Однако Ироду предстоял поход в Аравию.

   Воротившись в Иерусалим, Ирод, прежде всего, поспешил на половину царицы. Он так соскучился по жене, так жаждал скорее увидеть ее, услышать ее голосок, мелодия которого казалась для него милее, благозвучнее всякой музыки. Он так много думал о ней в Александрии. Глядя на Клеопатру и сравнивая в уме ее красоту с красотой Мариаммы, он находил, что такое сравнение оскорбление для Мариаммы. Разве же можно сравнивать чистое божество, его непорочную девочку с этим идолом, которая открывала свои нечистые объятия и Птоломею, и Цезарю, и Антонию, и еще, и еще кому?.. Мариамма чиста, как снег на вершине Ливана. Скорей, скорей видеть это чудное создание, холодное в своей непорочности. Неудивительно, что Клеопатра выколола на ее портрете ее чудные, ангельски ясные, невинные глаза... Этого портрета ему, конечно, не показали. Скорей, скорей к божеству!

   Но Мариамма встретила его с ледяной, с подавляющей холодностью. Никогда не казалась она ему такой неприступной, такой подавляюще гордой, как в этот момент. Это было что-то чужое, незнакомое, далекое, но поразительно прекрасное, Ирод оторопел.

   - Мариамма! - мог он только пролепетать, задыхаясь от волнения и страсти.

   - Ирод! - был ледяной ответ.

   - Что с тобой, моя царица, моя любовь?

   - Любовь? - презрительно кинула Мариамма.

   - Я ли не любил тебя!

   - О, да! Ты дал мне сильное доказательство твоей любви тем, что приказал Иосифу убить меня! - с негодованием воскликнула Мариамма.

   Ирод отступил, как ужаленный. Слова жены, точно ножом, ударили его в сердце, и он заметался, словно затравленный зверь.

   - Как! Он выдал тебе эту тайну? - задыхаясь, спросил он.

   - Да, выдал, - спокойно отвечала Мариамма.

   - А! Вот как! - задыхался Ирод. - Ты все сказала. Иосиф, вот кто!.. Понимаю!.. Он никогда не открыл бы тебе моей тайны, если бы не был в преступной связи с тобой.

   Мариамма презрительно пожала плечами.

   - Безумный.

   - Так смерть же вам обоим, - закричал Ирод.

   Мариамма с какою-то гадливостью поглядела на искаженное лицо мужа.

   - Жалкий глупец! - тихо сказала она. - Иосиф за тебя же распинался, доказывал, как сильна твоя любовь, что и в смерти ты не можешь разлучиться со мной... Жалкий трус!

   Дольше Ирод не мог вынести этой пытки. Как помешанный, он выскочил от Мариаммы и носился взад и вперед по обширному дворцу, нагоняя на всех ужас. Это был настоящий зверь пустынь Идумеи, и все спешили спрятаться от него. Одна Саломея не испугалась брата.

   - Что так мало виделся с женой? - спросила она. - Царица и мой муженек не ждали тебя так скоро.

   - Иосиф!.. И ты заодно с ними? - остановился вдруг бесноватый.

   - Нет, они вдвоем заодно, - лукаво отвечала сестра.

   - На крест! Распять их заодно, на одном кресте, его на нее!