Мордовцев Даниил Лукич - Ирод

   Даниил Мордовцев

  

  

   OCR Mobb Deep, Readcheck by Zavalery http://lib.aldebaran.ru

   "Мордовцев Д. Л. Ирод: Тень Ирода.": ТОО "Глаголъ"; Ставрополь; 1993

   ISBN 5-86722-153-9

  

  

   Ирод Великий - царь Иудеи с 40 года до н. э. Хотя он и носил царскую корону, но был подчинен Риму, силой оружия которого и был возведен на престол. Мнительный, властолюбивый и жестокий, он уничтожал всех, в ком видел для себя опасность, не щадя близких и любимых людей, в том числе жену и двух сыновей. Узнав о рождении Господа Иисуса Христа и опасаясь его, Ирод убил 14 тысяч Вифлеемских младенцев, надеясь в их числе погубить и Богомладенца, но вскоре умер и сам - заживо съеденный червями.

  

  

  

  

  

   Накануне праздника великого бога Аписа-Озириса по Александрии разнеслась весть, что на следующий день юная дочь последнего фараона, Птоломея Авлета, прекрасная Клеопатра, в присутствии самого бога Аписа-Озириса получит венец Верхнего и Нижнего Египта из рук "завоевателя Вселенной", непобедимого римлянина Юлия Цезаря.

   Весть эту разносили царские глашатаи, которые, разъезжая по городу на прекрасных лошадях из конюшен фараона, трубили в медные трубы по направлению четырех стран света - на восток, на запад, на юг и на север.

   - Но наши боги не потерпят этого, - говорил один молодой жрец собравшейся около него группе египтян, - римлянин перед лицом великого Озириса возлагает венец фараонов на священную голову Клеопатры! Этого быть не может! Давно ли египетские собаки пожирали на берегу нашего моря тело другого такого же "завоевателя Вселенной"!

   - Это ты говоришь о Помпее? - спросил один из слушателей с медными кольцами на руке, знаками отличия храброго воина.

   - О нем, о его нечистой падали. Я сам видел, как его отрубленную голову подносили на золотом блюде вот этому самому Цезарю и как он плакал над ней.

   - Да чуть и с его собственной головой не случилось того же, если бы не подоспел к нему на выручку этот идумей Антипатр со своим сынком, головорезом Иродом, да пергамский царь Митридат, - говорил воин, сильно жестикулируя. - Что же наша божественная царевна Клеопатра?

   - Да что! Она еще почти ребенок, да хранят её боги!

   - А что же вы, почтенные жрецы, смотрите?

   - Я не у власти, есть постарше меня, - с неудовольствием отвечал жрец. - Да вот посмотрим, как завтра великий Апис-Озирис позволит им топтать священные обычаи страны фараонов. Камни закричат, могучие крокодилы выйдут из хлябей Нила, чтобы пожрать нечестивцев, допустивших такое унижение последнему отпрыску наших фараонов, светлейшей Клеопатре.

   - А который год будет ей? - спросила одна молодая египтянка с голеньким ребенком на плече.

   - Да вот который: она родилась в тот год, когда последний великий бог Апис отошел на покой в прекрасную страну запада и погребен был в гробничном месте, в вечном доме своем. Я помню, что тогда долго искали нового бога, разыскивали его великолепие во всех местностях Питоми, и по островам, и около озера Нат, пока не нашли на лугу по ту сторону Нила и торжественно ввели в храм бога Пта - отца богов. Ну, этому будет уже семнадцать лет. В тот год еще филин каждую ночь кричал на вершине пирамиды Хуфу (Хеопса).

   - Чего же он кричал, святой отец? - спросила египтянка.

   - Худо предвещал стране фараонов, - был ответ.

   - Филин, говорят, кричал и в. Иерусалиме, на Сионе, перед тем, как были разрушены стены нашего святого города вот этим нечестивым римлянином, голову которого поднесли на блюде римскому Цезарю, - вмешалась в разговор старая еврейка из толпы. - Это Иегова1 покарал нечестивца.

   - Ну, бабуся, наш бог, великий Апис, посильнее будет вашего Иеговы, - презрительно заметил воин.

   - Это бык-то сильнее Иеговы? - вспыхнула было еврейка.

   Возражение это, по всей вероятности, дорого бы стоило старой еврейке, если бы в эту минуту на площади не показалась группа всадников. Под ними были прекрасные лошади, а богатое одеяние и вооружение всадников показывали, что это были не египтяне и не римляне. Всадники направлялись к той половине дворца фараона, в которой находился Цезарь со свитой, с телохранителями и ликторами.

   - Это властители Иудеи, - сказал жрец.

   - Вон рядом с отцом едет Ирод на белом коне, - заметил воин. - Я тотчас узнал его.

   - Какой он еще молоденький! - удивилась старая еврейка.

   - И какой красавец! - решила египтянка.

   - Ох, быть худу, быть худу, - укоризненно качал головой молодой жрец, провожая глазами группу иудейских всадников. - Никогда еще Египет не видел, чтобы чужеземец осмелился приблизиться к великому богу Апису. А теперь, видите ли, римлянин не только предстанет пред лицом сына Пта, но и будет венчать на царство любимую дочь божества. Бедная сиротка Клеопатра! Уж лучше бы не наставал этот роковой для Египта день.

   Но день этот настал.

   От дворца фараонов как бы между живою и волнующеюся изгородью из множества тысяч народа, едва сдерживаемого воинами и мацаями, медленно двигалась торжественная, поразительная своим великолепием процессия. Народные толпы покрывали не только дворцовую площадь и соседние улицы, но и крыши домов, купола храмов, спины гигантских сфинксов, бесконечные аллеи которых тянулись до самого храма бога Аписа на западной стороне города в соседстве с песчаной пустыней.

   Процессию открывают два римских знаменосца. На высоких тонких древках ярко блестят две золотые птицы с распростертыми как бы для боя крыльями - это римские легионные орлы, которые своими металлическими крыльями облетели всю тогдашнюю Вселенную. Несут их, как святыню, два рыжих великана, которые еще маленькими были вывезены из глубины Скифии, выросли и воспитались в Риме при доме Цезаря и потом не покидали: своего повелителя во всех его бесчисленных походах.

   - Точно живые сфинксы! - слышится в толпе одобрительный шепот.

   За живыми сфинксами следуют два оркестра музыки, египетский и римский, которые поочередно оглашают воздух то дикой мелодией боевого египетского клича, то победными маршами воинственного Рима, эху которых вторили когда-то роскошные долины Галлии, и мрачные горы Иберии, и непроходимые леса Германии.

   Вслед за музыкой медленно выступают высшие сановники и жрецы Египта в белых мантиях, а рядом с ними - римские военачальники в блестящих шлемах и латах, из которых на некоторых виднелись рубцы от ударов парфянских мечей и галльских копий.

   Вслед за ними - плавно, ритмически колышутся в воздухе, над головами всей многотысячной толпы, два трона на богато убранных носилках, несомых - один - двенадцатью эрисами - египетскими военачальниками от двенадцати номов страны фараонов, другой - римскими и галльскими воинами в полном вооружении. Оба трона из слоновой кости с золотом и драгоценными камнями. С высоты одного трона как бы испуганно глядит куда-то вдаль прелестное юное личико с легкой диадемой над низким лбом, оттененным густыми прядями шелковистых волос. Это Клеопатра. Эту изящную головку осеняют своими крыльями золотые изваяния правосудия и истины. А по сторонам трона - сфинкс - эмблема мудрости и лев - эмблема мужества, которыми охраняется престол фараонов. Высшие сановники Египта окружают носилки своей юной повелительницы и богатыми опахалами из страусовых перьев навевают на прелестную её головку в знойном, неподвижном воздухе, чуть-чуть колеблемом лишь дыханием взволнованной многотысячной толпы ее подданных. Тут же, рядом с сановниками, виднеются юные смуглые личики детей из жреческой касты - они держат в руках царский скипетр, колчан со стрелами, копье и другие регалии фараонов. Непосредственно же перед самыми носилками Клеопатры идет один из верховных жрецов и сжигает благоухания пред лицом юной повелительницы Египта и последней отрасли фараонов.

   С высоты другого трона смотрит вдаль лицо Цезаря. Лицо это, еще не старое, но испытавшее и африканский зной, и палящие лучи сирийского солнца, и зной родной Италии, непогоды Галлии, и туманы далекой Британии, лицо, изрезанное глубокими морщинами дум и страстей, - представляло подобие мраморного бюста, потемневшего от времени. Тонкие, плотно сжатые губы, с низко опущенными углами их; бритый, какой-то жесткий подбородок, словно он вот-вот задрожит от негодования или от сдерживаемого плача; впалые, худые щеки с глубокими линиями морщин, сбегающими к опущенным углам плотно сжатых губ; лоб, прорезанный полосами морщин от одного виска до другого; брови, как бы упавшие на углубления бесстрастных, словно остекленелых глаз; голый, точно выточенный из слоновой кости, череп, - это было живое изображение железного Рима2, смотревшее в пространство с высоты другого трона, плавно колебавшегося на носилках, покоившихся на могучих плечах римских и галльских воинов.

   Голый череп Цезаря защищала от египетского солнца тень зонтика, который держал над ним один из рабов-нумидийцев.

   Вслед за теми и другими носилками шли высшие сановники жреческого сословия и египетские военачальники, а за носилками Цезаря - Митридат, царь Пергама, Антигон, царевич Иудейский, идумей3 Антипатр с сыном Иродом и римские центурионы. За всей этой процессией двигались египетские и римские войска - конница и пехота.

   Вправо от процессии из-за голов бесчисленной толпы и из-за стволов гигантских пальм виднелась спокойная поверхность моря, уходившего в бесконечную даль, а впереди гордо высился стройный купол величественного здания - храма Озириса и жилища бога Аписа.

   Высоко в небе с жалостным клёкотом кружились орлы пустыни, привлеченные необыкновенным зрелищем.

   Цезарь от времени до времени бросал взгляд из-под нависших бровей на Клеопатру, и, казалось, жалостливая, скорбная улыбка змеилась по его плотно сжатым губам и словно испуганная пряталась в низко опущенных углах их. Таким жалким, беззащитным ребенком казалась ему эта прелестная куколка, повелительница страны фараонов, наследница легендарных Рамзесов, Тутмесов, Аменхотепов!

   Как бы угадав мысли своего могущественного покровителя, Клеопатра с глубокой, детской нежностью взглянула на него, и ей невыразимо стало жаль этого скорбного старческого лица, перед взором которого трепетала Вселенная. Чутким сердцем она угадала, что не знают радости в жизни избранники судьбы, которым завидует весь мир. Разве она сама, еще такая юная, знала эти радости? Её именем лилась кровь её подданных. Её будущая корона уже успела выкупаться в потоках крови. А что ждет её впереди? - Её брат...

   Она снова взглянула на Цезаря. Он продолжал сидеть, подобно мраморному изваянию. Несколько сгорбившийся стан его и осунувшиеся плечи, поверх лат, облегали широкие складки белой тоги с широкими пурпурными каймами по всему подолу и по краю разреза на груди. Этот пурпур на белом фоне был такого яркого кричащего цвета, что, казалось, вся фигура всемогущего Цезаря была облита кровью...

   - В крови народов купалась эта тога, - невольно думалось Клеопатре, - она обагрена и галльской, и парфянской, и римской кровью... А египетской?..

   Ирод, следуя на своём белом идумейском коне за носилками Цезаря, не спускал с него восторженных, жадных глаз. Даровитый, честолюбивый юноша, он страстно завидовал всесветной славе римского триумвира и мечтал подражать ему в жизни; он уже видел, в разгоряченном воображении, у ног своих всю Иудею, Самарию, Галилею, мало того - всю Сирию, Финикию, Вавилон, всю Азию, весь мир до крайних его пределов... Иерусалим - новый Рим, но еще более могущественный...

   А дикая музыка все неистовее и неистовее оглашала знойный воздух.

   - Бог идет! Бог идет! Великий Апис! - дрогнул воздух от криков толпы, заглушивших музыку.

  

  

  

  

  

   От храма Озириса надвигалась встречная процессия вместе с Аписом.

   Шествие открывал верховный жрец, который сжигал благоухание на богатом золотом треножнике, несомом служителями Аписа.

   За ним двадцать других жрецов несли священные предметы богослужения - сноп пшеницы, золотой серп, систры, сосуды с елеем, благовонными маслами, золотую клетку с четырьмя священными птицами, изображения священных жуков, пчёл, кошек, змей, ибиса.

   Следующие за ними жрецы, числом более тридцати, несли на руках изображения фараонов, предков Клеопатры, которые должны были принимать участие в своем семейном и всенародном торжестве.

   Клеопатра с умилением и грустью смотрела с высоты своего трона на этот сонм приближавшихся к ней предков.

   Впереди всех - изображение первого фараона имени Птоломеев - Птоломея I Сотера Лага, полководца и сподвижника Александра Македонского.

   Как часто, еще маленькой девочкой, в сопровождении своего учителя, верховного жреца Озириса, и братьев, Клеопатра посещала храм этого бога, где стояли изображения его предков, все деяния которых она так хорошо изучила при помощи своего наставника, а потом дополнила эти знания, прочитав в дворцовой библиотеке уже взрослой девушкой семейную хронику Птоломеев! Как при этом она полюбила некоторых предков и как возненавидела других!

   Вот рядом с отцом сын Лага - Филадельф. Как любила она этого славного фараона! Он расширил богатую библиотеку ее родного города. К нему, к его двору, стекались ученые, философы и поэты всего мира. Его могущественный флот доходил до Индии.

   Вот Птоломей Эвергет, походы которого в Сирию и Персию так восхищали мечтательную девочку.

   А вот его жена - красавица Береника. Для маленькой Клеопатры это был образец женщины. Какой ум! Какая красота! А какая дивная коса! Недаром астрономы перенесли эту чудесную косу на небо и дали одному созвездию название "Волос Береники". Маленькая Клеопатра любила отыскивать это созвездие на небе, недалеко от Арктура, и часто засматривалась на него.

   - Ах, если бы у меня была такая коса! - мечтала удивительная девочка и страстно желала, чтобы и ее имя впоследствии прославилось так же, как имя ее прабабушки.

   Бедная девочка не знала, что имя ее будет греметь на земле целые тысячелетия, тогда как имя Береники останется только на картах звездного неба, да и в каталогах небесных светил... Бедная девочка не знала что... Бедная Клеопатра!

   - Гнусный убийца! - невольно шептали теперь ее губы при виде изображения Птоломея IV Филопатора. - Ты отравил своего славного отца, Эвергета... Ты убил свою мать, божественную Беренику! Ты умертвил своего брата, свою жену Арсиною! И я должна теперь смотреть на твое изображение.

   Перед нею все тринадцать Птоломеев с их женами, детьми.

   Взор Клеопатры остановился на изображении последнего Птоломея - ее отца, Птоломея XIII Аулета.

   - Бедный, бедный! - шепчут ее губы. - Как он меня любил и ласкал: "Пальмочка моя гибкая! Змейка нильская! Нежный цветочек лотоса!..".

   За этими мыслями она и не заметила, как остановилось ее шествие ввиду приближения самого божества. Статуя его возвышалась на носилках, еще богаче, чем ее собственные. Носилки покоились на плечах жрецов, которые махали над божеством опахалами из страусовых перьев и ветвями деревьев, перевитых цветами.

   За этими носилками, на довольно значительном расстоянии, шел сам Апис, массивный белый бык, перед которым также курили фимиам.

   При виде этого живого бога и Клеопатра, и Цезарь немедленно сошли с носилок.

   Но что вдруг сделалось с Аписом? До сих пор бык шел медленной, грузной, ленивой походкой. Добрые, простодушные глаза животного кротко смотрели и как бы робко спрашивали шедших около него жрецов: скоро ли ему дадут есть? Где тот вкусный сноп свежей пшеницы, которой его всегда кормили во время этих скучных церемоний? То ли дело в храме, в своем стойле? Жуй пшеницу и всякое зерно сколько душе угодно. А тут - на! Жди, голодай да еще нюхай этот проклятый дым благоуханий... Уж этот ему дым! Уж эти противные жрецы! А ничего не поделаешь: нюхай вонючий дым, иди, куда тебя ведут, а иначе не дадут даже соломинки. А у бога с голоду брюхо подводит. Шутка ли! Со вчерашнего вечера не кормили...

   И вдруг жрецы замечают, что кроткие глаза Аписа превращаются в злые. Бык, глядя вперед, сердито трясет головой. Хвост его беспокойно бьется о жирные бедра, о ноги... Бык начинает упираться.

   Жрецы в недоумении, в страхе... Что с ним сделалось? Божество гневается... И это во время такой торжественной процессии!..

   Волнение жрецов переходит в народ... Все со страхом переглядываются...

   Апис, видимо, свирепеет... Он остановился, нагнул свою громадную голову и начинает потрясать страшными рогами...

   Клеопатра побледнела... Что с ним? Что с богом? Он не признает ее...

   Животное начинает злобно реветь, рыть ногами землю... Вот-вот бросится!..

   - О! О! - пронесся ужас в толпе. - Бог гневается! О, горе, горе! Горе Египту!

   - Я говорил вчера, что божество этого не потерпит... Великий Апис не хочет видеть нечестивых римлян... Недаром филин кричал на пирамиде Хеопса...

   В этот момент к Цезарю подходит один старый центурион.

   - Скинь тогу, великий Цезарь, - шепчет он, - видишь, глупый бык не выносит красного цвета пурпура твоей тоги... Я служил в войсках Сертория, в Иберии (Испании), так знаю этих глупых животных... Всякий красный лоскут приводит их в ярость.

   - Хорошо, спасибо, - улыбнулся Цезарь презрительной улыбкой и движением обеих рук перекинул тогу за плечи, - пурпур и животным страшен...

   Движение Цезаря не скрылось от Аписа. Он разом весь дрогнул. Стоявшие впереди его жрецы испуганно бросились в сторону, уронив на землю изображения некоторых фараонов и священные предметы.

   - О, великие боги! Милосердный Озирис! Матерь Изида! - прошел стон по толпе зрителей.

   - Горе земле фараонов! Погибель Египту.

   Но разъяренный бык вдруг успокоился. Закинутые за спину полы тоги, закрыв пурпур ее каймы, открыли грудь Цезаря, закованную в блестящие латы. Апис глядел на него изумленными, но не злыми глазами. Жрецы ободрились. Толпа облегченно вздохнула.

   - Бог успокоился... Он простил дерзких иноземцев.

   - Нет, римлянин чарами ослепил великого Аписа-Озириса.

   Клеопатра все еще испуганно озиралась. Но Цезарь успокоил ее.

   - Не бойся, царица, - тихо сказал он. - Это мой пурпур встревожил так божество Египта, но не я лично.

   Прервавшаяся, было, церемония продолжалась снова. Верховный жрец, овладев своим волнением, громко возглашает гимн божеству. Тогда, по его знаку, другие жрецы, которые несли священные предметы - сноп пшеницы, золотой серп, сосуд с елеем, клетку со священными птицами и т. д., и те, которые несли изображения предков Клеопатры, делают полукруг около Аписа, который не сводит умильных глаз со снопа сочной пшеницы и тоже поворачивается вслед за жрецами и вкусной приманкой - соблазнительным снопом.

   Теперь Клеопатра и Цезарь очутились позади Аписа и последовали за ним по направлению к храму Озириса. За ними двинулись Антигон, идумей Антипатр с сыном Иродом, Митридат пергамский, эрисы и римские знаменосцы с легионными орлами, с царскими носилками и, наконец, войска и народ, который, впрочем, уже опережал процессию и нестройными толпами спешил к храму, спотыкаясь о попадавшиеся на пути сфинксы, падая, славословя своих богов, толкая друг друга и бранясь на всех языках Египта, Нубии, Финикии и Сирии.

   Голова процессии достигает, наконец, храма и останавливается, не вступая в него. Жрецы со священными предметами и с изображением предков Клеопатры располагаются полукругом, так что Клеопатра и Цезарь остаются в голове этого полукруга. В центре же его становится золотая клетка со священными птицами, а перед нею - Апис рядом с верховным жрецом. По другую сторону клетки, лицом к Апису и ко всему сонму присутствующих, помещаются два жреца, из которых у одного в руках сноп пшеницы и золотой серп.

   Апис, окончательно успокоившийся, продолжает смотреть на пшеницу. Он умный бог и ждет теперь терпеливо. Он знает, что как только выпустят птичек из клетки, ему тотчас же дадут эту вкусную пшеницу. Недаром же жрецы целую неделю подготовляли его к этой церемонии - репетировали с ним обряд венчания на царство, - что делать? - надо ждать, надо покоряться жрецам, хоть он и бог...

   - Вы, чада великого Озириса, гении и покровители четырех стран света! - возглашает между тем верховный жрец. - Несите на ваших легких крыльях радостную весть всему миру, поведайте востоку и западу, северу и югу до крайних пределов земли, что божественная дочь великого фараона Аулета - да живет он вечно в жилище Озириса! - юная Клеопатра венчается венцом верхней и нижней страны фараонов.

   При этом он открывает, одну за другой, четыре дверцы золотой клетки, по дверце на каждую из четырех сторон света, и четыре священные птицы одна за другой выпархивают и, испуганные возгласами толпы, быстро разлетаются в разные стороны. Из толпы раздаются радостные крики.

   - Смотрите! Эта полетела к Чат-Ур, на "великие зеленые воды" (Средиземное море). Вон, все выше и выше поднимается посланец великого Озириса.

   - А та полетела на Хоннор (Сахара) и Катабатмос - на запад земли.

   - А эта в страну Куш и Тахонт (Эфиопия и Судан).

   - Нет - в священную страну Пунт, откуда привозятся благовония.

   - А где четвертая? Ее не видать.

   - А вон, вон смотрите! Она понеслась на Мафку (часть Аравии).

   - А теперь повернула к великому морю, к синим водам Секота.

   - Венчают! Венчают! Несут венец фараонов! Что это? Передают его римлянину?

   Действительно, один из жрецов подходит к Цезарю и подносит к нему на блюде изящную золотую коронку - венец Верхнего и Нижнего Египта. Цезарь делает знак великанам-скифам, которые и подходят к нему с легионными орлами.

   - Именем сената и народа римского склоните орлов Рима над венцом фараонов! - торжественно возглашает Цезарь. Легионные орлы склоняются над венцом.

   - Как осеняют эти золотые птицы венец фараонов, так непобедимые легионы Рима будут осенять и защищать от всех врагов прекрасную страну фараонов! - снова возглашает Цезарь.

   Потом он берет с блюда венец и передает его верховному жрецу.

   - Именем сената и народа римского я повелеваю возложить венец фараонов на священную голову дочери последнего фараона, Клеопатры, - говорит он и велит склонить легионных орлов над ее хорошенькой головкой. Смуглые щечки Клеопатры вспыхнули заревом, когда верховный жрец надел на ее голову золотую, сверкавшую драгоценными камнями Индии корону ее предков.

   При виде этой сцены юный, честолюбивый идумей Ирод положил в своей душе завет, что и он будет царем Иудеи, Самарии и Галилеи, во что бы то ни стало.

   - По рекам крови и по грудам трупов дойду до царского трона...

   Теперь Клеопатра, приблизившись к жрецам, державшим сноп пшеницы и золотой серп, взяла последний из рук жреца и срезала несколько колосьев пшеницы, сколько могла захватить ее маленькая ручка. Морда Аписа жадно потянулась к этой горсти сочного корма. "А! Теперь-то дадут! Весь сноп дадут!" - казалось, говорили его повеселевшие глаза. И ему дали, и он жадно жевал сочные, зрело налившиеся колосья пшеницы.

   - Бог принял жертву! - пронесся радостный говор в толпе. - Апис-Озирис кушает... Урожай пшеницы будет обильным.

   - Слава великому Апису-Озирису! Слава новому фараону - царице Клеопатре! - кричали египтяне.

   - Слава сенату и народу римскому! - возглашали воины Цезаря. - Слава великому триумвиру Юлию Цезарю!

   "И мне так будут кричать иудеи и самаряне!" - думал Ирод, жадно внимая этим кликам.

  

  

  

  

  

   Хотя Ирод был родом идумей, однако он при всей своей молодости играл очень влиятельную роль в управлении Иудеей.

   В то время, когда начинается наше повествование (48-49 гг. до Христа), Иудея была обуреваема внутренними смутами. Цари ее, потомки славных Маккавеев, если чем и прославились, то только своей бездарностью и злодеяниями. Когда Цезарь возлагал на хорошенькую головку Клеопатры венец фараонов, с ним в Александрии находились, как мы видели, Антигон, последний потомок Маккавеев, и два идумея, Антипатр и его сын Ирод. Антигон был сын последнего царя Иудеи, Аристовула, отравленного приверженцами Помпея за то, что он принял сторону Цезаря. Но, кроме сына Антигона, у него оставался еще брат Гиркан, носивший сан первосвященника иудейского народа.

   Антипатр же хотя не был природным иудеем, однако, можно сказать, играл судьбами Иудеи. Его громадное богатство, обширные связи и знакомства в Риме и Египте, его родство с Аретою, царем каменистой Аравии, на сестре которого, по имени Кипра, он был женат, делали его всемогущим властелином Иудеи. От Кипры у него было четыре сына - Фазаель, Ирод, Иосиф и Ферор и дочь Саломея - красавица и демон Иудеи, если можно так выразиться.

   Когда в Александрии кончились празднества в честь коронования Клеопатры, Цезарь принимал у себя во дворце Митридата, пергамского царя, иудейского царевича Антигона и Антипатра с сыном Иродом. Всемогущий триумвир встретил их ласково, даже дружески. Несмотря на то, что он был теперь полновластным господином и повелителем величайшей и могущественнейшей в мире державы, он был чужд малейшего высокомерия и показной важности. В нем было слишком много внутреннего содержания и ума, чтобы прибегать к пошлому проявлению величия, на что способны натуры неглубокие, мелкие. Это был скорее философ-полководец, даровитый писатель, скромный до величия. Притом он помнил, что явившиеся к нему высокие гости сделали для него очень многое: без их помощи его гениальная, рано облысевшая голова, быть может, так же покоилась бы на одном из блюд дворца фараонов, как недавно на одном из таких блюд ему поднесли голову Великого Помпея. Ведь когда Цезарь, явившись в Александрию всего только с пятитысячным войском, был окружен со всех сторон египтянами, напавшими на него под предводительством старшего брата Клеопатры, только эти трое, Митридат, Антипатр и Ирод, вынули гениальную голову римлянина, можно сказать, из петли. Митридат, прибывший со своим войском из Сирии, а Антипатр и Ирод из Иерусалима, повели такую бешеную атаку на египтян, что часть их бросилась в Нил и потонула вместе с братом Клеопатры, а остальная часть бежала, преследуемая Иродом.

   - Я рад вас видеть, - сказал Цезарь, обращаясь преимущественно к Митридату и к Антипатру с Иродом, и, по-видимому, мало замечая Антигона.

   Последний понял это. Он знал, что Антипатр, угрожая Риму, ищет одного - оттеснить от власти последних потомков Маккавеев, которым дорога независимость Иудеи. Он знал, что властолюбивому идумею не дает покоя иерусалимская корона - быть хоть рабом в Риме, но царем в Иудее.

   Дрожа от волнения, он выступил вперед.

   - Всемогущий повелитель, - начал он со слезами в голосе, - рассуди нас с Антипатром и его сыновьями. Я - потомок царей Иудеи и сын последнего царя Аристовула, - он говорил медленно, как бы задыхаясь и с трудом подбирая слова. - Его отравили приверженцы Помпея за то, что ты освободил его из мамертинской тюрьмы, с почестями и с двумя легионами отправил в Сирию против Помпея... Да, его отравили за преданность тебе, Цезарь. Бедный отец! Бедный царь Иудеи! Его тело даже лишено было погребения в родной земле... Верные слуги царя долго сохраняли его царственное тело в меду, пока Антоний не приказал отослать его в Иудею для того, чтобы оно нашло свое вечное успокоение в наших царских гробницах... О, великий Цезарь! Слезы мешают мне говорить... Прости... За отцом вслед погиб и мой брат Александр-царевич: по повелению того же Помпея ему отрубили голову... О, Иегова! Ты видел эту прекрасную голову не на блюде, как голову его убийцы, а в прахе, под ногою палача...

   Цезарь незаметно вздрогнул. Он вспомнил голову Великого Помпея на блюде... Что ждет его самого?

   - Голова за голову - таков суд Иеговы, - продолжал Антигон, нервно утирая слезы. - И что же? Мы, цари Иудеи, потомки славных Маккавеев, изгнанники! Нас, как бродяг, как нищих, великодушно принял Птоломей, владетель Халкиды... И вот я перед тобой, великий Цезарь, я - жалкий проситель за себя, за мать свою, за братьев, за сестер... А тот, который из лести подвязывал ремни у сандалий Помпея, тот, который...

   Антипатр не выдержал. В нем заговорила идумейская кровь. Ирод тоже схватился под плащом за свой дамасский меч. Но отец предупредил его. Несмотря на присутствие Цезаря, он заметался, как тигр, и стал срывать с себя одежду.

   - Смотри! - захрипел он злобно, показывая на свои раны. - Чтобы доказать мою верность великому Цезарю, я не буду прибегать к словам, если я даже буду молчать, мое тело слишком громко говорит за меня.

   Он стоял страшный, обнаженный до пояса. Все мускулистое смуглое тело его было в рубцах. Иные раны были свежеперевязанные.

   - Смотри, - продолжал он, - это раны свежие, которые еще не затянулись... Их обмывали воды в тот день, когда великий Цезарь вводил Клеопатру во дворец ее предков. Из этих ран еще сочилась свежая кровь, когда из Нила вынули мертвое тело Птоломея, противника великого Цезаря. А кто загнал его в Нил? Вот этот идумейский меч, который иззубрен о доспехи египтян. А ты что делал в это время?

   - Но у меня не было войска, - отвечал Антигон, - оно оставалось в Иерусалиме, у моего дяди, у первосвященника Гиркана.

   - Да! - возразил Антипатр. - Но дядя не прислал этого войска племяннику, Гиркан доверил его мне, идумею, а не потомку Маккавеев. Мало того, он, через меня, писал египетским евреям, чтобы они приняли сторону Цезаря, а не сторону Птоломея.

   - Вот его письмо, - сказал Ирод, показывая сверток. - Повелитель! - обратился он к Цезарю. - Позволь мне к словам моего отца присоединить и мое слово. Когда мы вместе с этим человеком, - он указал на Антигона, - учились в Риме эллинской и римской мудрости и однажды спускались с высоты Капитолия на Форум, этот человек, остановившись перед изображением волчицы, кормящей Ромула и Рема, сказал: "Вот Рим, детище волчицы, в каждом римлянине течет кровь волка, и оттого ненасытный Рим жаждет пожрать Вселенную; теперь Цезарь пожирает Галлию и Британию, Серторий - Иберию, Помпеи - Сирию; они пожрали Грецию, скоро пожрут Египет. Но Иегова не допустит их пожрать Иудею с народом избранным: ему уготовано владычество над миром, а мы, Маккавеи, посланники Иеговы. Как Иисус Навин остановил солнце, так мы остановим римских орлов - ни шагу далее". Вот его слова, великий Цезарь.

   Цезарь слушал молча, как беспристрастный судья слушает тяжущиеся стороны. Антигон был бледен.

   - Да, - сказал он глухо. - Да, Ирод, мы вместе с тобой учились у Цицерона красноречию, и ты теперь доказал, что ты его ученик. Но если бы бронзовая волчица, о которой ты говоришь, слышала тебя теперь, то бездушная медь, наверно, воскликнула бы: "Ты лжешь, Ирод, перед лицом Цезаря!" Тогда выступил Митридат.

   - Нет, лукавый Иудей, - сказал он, - если бы ты повторил эти слова перед бронзовой волчицей, то ее металлическая лапа дала бы тебе пощечину. Не ты ли, встретив меня у Пелузиума, когда я спешил на помощь к Цезарю, сказал окружавшим тебя онийским евреям: "Вот идет евнух Цезаря!", и при этом воскликнул: "О, Сион! Да будет бесславие Пергама тебе уроком! А ты, евнух римского волка, - крикнул он мне, - иди и скажи этому волку, что Иегова не позволит ему ворваться в овчарню избранного народа; уже подали ему на блюде голову другого волка - это Помпея! Скоро и его плешивая голова будет гнить на том же блюде".

   - Это он говорил так дерзко потому, - пояснил Ирод, обращаясь к Цезарю, - что тогда прошел слух, что римляне будто бы заперты в Брухиуме и скоро все римляне будут перерезаны, а за твою голову, повелитель, будто бы Птоломей обещал золота весом, равным весу головы.

   - Маловато, - улыбнулся Цезарь, - мою голову, когда я был еще почти мальчиком, пираты оценили в двадцать талантов, а я им дал пятьдесят.

   Антигон был уничтожен. Он стоял бледный, растерянный.

   - Успокойся, потомок Маккавеев, - обратился к нему Цезарь, - римский волк не только не ворвется в овчарню Иеговы, но он даже прикажет ее починить... Какая часть иерусалимских стен разрушена Помпеем? - спросил он Антипатра.

   - Разрушена часть северных стен и башня, - отвечал последний.

   - Хорошо. От имени сената и народа римского я позволяю возобновить разрушенные стены, - сказал Цезарь.

   Антипатр и Ирод поклонились в знак благодарности.

   - Гиркана же я утверждаю в сане первосвященника иудейского народа. Я знаю - народ его любит. Сам же он, по кротости характера и по благочестию, достоин быть судьею своего народа. Ты же, достойный вождь Иудеи, - обратился Цезарь к Антипатру, - избери высокий пост по твоему собственному желанию. Какой именно?

   Антипатр уклонился от прямого ответа. В душе он лелеял царский венец.

   - Великий Цезарь! - отвечал он после недолгого молчания. - Позволь мне предоставить меру награды самому награждающему.

   Цезарь, немного подумав, сказал:

   - Ты заслужил высшей награды, какую только может предоставить тебе Рим: именем сената и народа римского я назначаю тебя прокуратором над всей Иудеей. Этот акт дружеского союза с Иудеей я отправлю в Рим, дабы вырезан был на медной доске и поставлен в Капитолии вместе с другими государственными актами.

   Ирод, отошедший в эту минуту за колонны, поддерживавшие передний купол дворца, появился оттуда, держа в руках массивный золотой щит художественной чеканки.

   - Щит этот, работы иерусалимских художников, подносит Иудея Риму как эмблему того, что последний с этого знаменательного дня станет навсегда несокрушимым щитом первой, - сказал Антипатр, передавая щит Цезарю.

   - Что же мне остается от наследия моих предков? - в порыве отчаяния воскликнул Антигон. - Права рождения... царственная кровь, текущая в моих жилах... великие заслуги Маккавеев перед иудейским народом... все это попрано, забыто!

   - Нет! - строго отвечал Цезарь. - Права рождения, царственная кровь в твоих жилах, древность рода - все это остается при тебе; заслуги Маккавеев также почтены иудейским народом и историей. Но где твои личные доблести? Что ты сделал для Иудеи? Царские дети, как и дети рабов, не рождаются в порфире и со скипетром в руке. То и другое они должны заслужить сами. Наследие отцов - это пагуба для их детей. Богатство отцов, слава их имени, власть, скипетр, переходя по наследству к детям, только развращают их, делают беспечными к оказанию личных доблестей.

   В это время в перспективе между колоннами дворца показалась блестящая группа. То Клеопатра, в сопровождении многочисленной свиты из придворных и рабынь, направлялась на половину Цезаря.

   Неразгаданная улыбка скользнула по серьезному лицу завоевателя.

   "Какие доблести совершила эта блестящая куколка? - казалось, говорила неразгаданная улыбка. - Что сделала она для Египта?.. А между тем..."

   Цезарь вспомнил что-то, и на его морщинистом, цвета старого пергамента лице показалась краска.

  

  

  

  

  

   Действие переносится в Иерусалим.

   На южной галерее дворца иудейских царей, откуда открывался прекрасный вид на Гефсиманский сад с его столетними седолиственными маслинами и на всю Елеонскую гору, в тени навеса сидела вдовствующая царица Александра. Это была женщина еще не старая; правильные, нежные черты лица изобличали былую красоту - красоту яркую, жгучую; но годы дум, забот и дорогих утрат наложили на это прекрасное лицо печать уныния. Царская семья, к которой она принадлежит, стала как бы чуждою в Иудее. Позади - столько близких ей покойников, которых она еще вчера посещала в царских гробницах. Впереди - беспросветный мрак. Что станется с ее дорогими детьми-сиротками? Их дедушка первосвященник Гиркан - только тень главы иудейского народа. Над всем господствует хищная семья идумеев: сам Антипатр, слуга языческого Рима, прокуратор Иудеи, кровожадным коршуном носится над несчастной страной, отягощая ее поборами в пользу алчного Рима. Старший сын его, Фазаель, свил гнездо в самом Иерусалиме и держит в тени и первосвященника, и весь синедрион. Второй сын, Ирод, в качестве наместника Галилеи льет кровь приверженцев царского дома. А разрушенные стены Иерусалима все еще зияют своими развалинами, напоминая страшные дни осады города жестоким Помпеем. Храм Соломона и Зерувавеля все еще стоит обнаженным. Около Овчей купели груды неубранных камней.

   Царица так углубилась в свои грустные думы, что даже не слышала детских голосов, которые спрашивали: "Где же мама? Где дедушка?"

   И вдруг на галерее показалась прелестная девочка, лет шести-семи, с золотистыми волосами, а за нею почти таких же лет мальчик.

   - Ах, мама, как нам было весело! - защебетала девочка, кладя руки на плечи матери.

   - Где же вы были так долго? - спросила последняя.

   - У пророков и патриархов, - поспешил ответить мальчик.

   - Как? Зачем? Да ведь это далеко - за Кедронским потоком и Иосафатовой долиной.

   Дети лукаво переглянулись.

   - Это все дедушка, - сказала девочка. - Когда ты вчера посещала гробницу нашего отца, дедушка рассказывал о наших пророках - что они делали, как жили.

   - И где они лежат теперь - вон там, там! - пояснил мальчик, перебивая сестру.

   - Мы и просили дедушку, чтобы он позволил нам туда сходить, - торопилась девочка.

   - Нет, Мариамма, не сходить, а съездить, - снова перебил мальчик.

   - Ах, Аристовул, ты все перебиваешь, - возразила горячо девочка, - я и хотела сказать потом, что мы ездили, а не ходили; а прежде мы думали, что пойдем.

   - Вот и нет! Я не думал, что пойдем: туда далеко.

   - Ах, Аристовул, да ты и не знал, что это далеко.

   - Нет, знал! Нет, знал!

   Мать невольно рассмеялась, любуясь детьми, их оживленными личиками.

   - Ну, дети, не спорьте, - сказала она, лаская и девочку, и мальчика. - Пусть рассказывает Мариамма - она старшая; а ты, Аристовул, напомни ей, если она что-нибудь пропустит или забудет.

   - Нет, мама, я ничего не пропущу, - возразила девочка.

   - А вон сказала же, что мы пойдем, а не поедем, - не унимался мальчик.

   - Ах ты спорщик! - погладила его мать.

   - Он всегда такой! - надулась девочка.

   - Ну, ну, полно, рассказывай, - успокаивала ее мать. - Рассказывай же... Так вы поехали...

   - Да, мама. Утром, когда мы встали и нас одели...

   - И я выпил свое козье молоко, - не вытерпел Аристовул.

   - Ах! Опять! Мама!

   - Да ты пропустила козье молоко... А мама сказала, чтобы я...

   - Ну, Аристовул, ты совсем глупый мальчик, - стараясь не рассмеяться, сказала Александра. - Козье молоко совсем не относится к вашей поездке. Ну, хорошо, утром вас одели...

   - А дедушка велел оседлать наших осликов и сказал раби Элеазару, чтобы он ехал с нами и показал нам гробницы наших патриархов и пророков. Мы и поехали через Овчие ворота к Кедронскому потоку, и нам все кланялись и говорили: "Вот внучка и внучек нашего первосвященника..."

   - Нет, прежде говорили "внучек", а потом "внучка", - снова вмешался Аристовул, - меня первым называли, а тебя после.

   - Ну, все равно, - остановила его мать, - замолчи.

   - Ну, мы и поехали; едем, едем, едем, - продолжала маленькая Мариамма, точно сказывая сказку.

   - А вот и забыла, - не унимался маленький