Мельников-Печерский Павел Иванович - В лесах. Книга 2-я

П. А. Мельников (Андрей Печерский). В лесах. Книга вторая.

--------------------------------

  Сканировал Леон Дотан Корректировала Нина Дотан (сентябрь 2001)

  http://ldn-knigi.narod.ru ldnleon@yandex.ru --------------------------------

  

  МЕЛЬНИКОВ-ПЕЧЕРСКИЙ, Павел Иванович (1818-1883)

  "В лесах" (1871-1875)

  Собр. соч. в 8 т., Москва 1976.

  

  Все примечания, данные в скобках, принадлежат автору.

  

  В ЛЕСАХ

  

  КНИГА ВТОРАЯ

  

  

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  

  Весенние гулянки по селам и деревням зачинаются с качелей святой недели и с радуницких хороводов. Они тянутся вплоть до Петрова розговенья. На тех гулянках водят хороводы обрядные, поют песни заветные - то останки старинных праздников, что справляли наши предки во славу своих развеселых богов.

  По чистому всполью, по зеленым рощам, по берегам речек, всю весну молодежь празднует веселому Яр-Хмелю, богу сердечных утех и любовной сласти... То-то веселья, то-то забав!.. Милованью да затейным играм конца нет...

  До солнечного всхода раздаются звонкие песни и топот удалых плясок на тех праздниках... Кроме дней обрядных, лишь только выдастся ясный тихий вечер, молодежь, забыв усталь дневной работы, не помышляя о завтрашнем труде, резво бежит веселой гурьбой на урочное место и до свету водит там хороводы, громко припевая, как "Вокруг города Царева ходил-гулял царев сын королев", как "В Арзамасе на украсе собиралися молодушки в един круг", как "Ехал пан от князя пьян" и как "Селезень по реченьке сплавливал, свои сизые крылышки складывал"... Слышатся в тех песнях помины про Дунай-реку, про тихий Дон, про глубокие омуты днепровские, про широкое раздолье Волги-матушки, про московскую реку Сомородину... Лебеди белые, соколы ясные, вольная птица журинька, кусты ракитовые, мурава зеленая, цветы лазоревые, духи малиновые, мосты калиновые,- одни за другими вспоминаются в тех величавых, сановитых песнях, что могли вылиться только из души русского человека на его безграничных, раздольных от моря до моря раскинувшихся равнинах.

  Не успели оглянуться после Радуницы, как реки в берега вошли и наступило пролетье... Еще день-два миновало, и прикатил теплый Микула с кормом (9 мая, когда поля совсем покрываются травой - кормом для скота.) . Где хлеба довольно в закромах уцелело, там к Микулину дню брагу варят, меда ставят, братчину-микульщину справляют, но таких мест немного. Вешнему Микуле за чарой вина больше празднуют.

  В лесах на севере в тот день первый оратай русской земли вспоминался, любимый сын Матери Сырой Земли, богатырь, крестьянством излюбленный, Микула Селянинович, с его сошкой дорога чёрна дерева, с его гужиками шелковыми, с омежиком (Омежь - сошник, лемех - часть сохи. Присошек то же, что полица - железная лопаточка у сохи, служащая для отвалу земли.) серебряным, с присошками красна золота.

  Микулу больше всего смерд (Крестьянин, земледелец.) чествовал... Ему, поильцу, ему, милостивому кормильцу, и честнее и чаще справлял он праздники... Ему в почесть бывали пиры-столованья на брачинах-микульщинах (Как почитанье Грома Гремучего, при введении христианства перенесли у нас на почитанье Ильи Громовника, а почитанье Волоса, скотьего бога,- на святого Власия, так и чествованье оратая Микулы Селяниновича перевели на христианского святого - Николая Чудотворца. Оттого-то на Руси всего больше Николе Милостивому и празднуют. Весенний праздник Николаю Чудотворцу, которого нет у греков, заимствован был русскими у латинян, чтобы приурочить его к празднику Матери Сырой Земли, что любит "Микулу и род его". Празднество Микуле совпадало с именинами Матери-Земли. И до сих пор два народных праздника рядом сходятся: первый день "Микулы с кормом (9 мая), другой день (10 мая) "именины Матери Сырой Земли". ).

  В день Микулы с кормом, после пиров-столований у богатых мужиков, заволжски ребята с лошадьми всю ночь в поле празднуют... Тогда-то в ночной тишине раздаются громкие микульские песни... Ими приветствуют наступающий день именин Матери Сырой Земли.

  

  Минула свет, с милостью

  Приходи к нам, с радостью,

  С великою благостью!

  Держимся за сошку,

  За кривую ножку...

  Мать Сыра Земля добра,

  Уроди нам хлеба,

  Лошадушкам овсеца,

  Коровушкам травки!..

  

  Минул праздник Микулы, минули именины Матери Сырой Земли, с первым сбором целебных зелий и с зилотовыми хороводами (3илотовы хороводы справляются в день, когда "Земля именинница", 10 мая. В тот день церковь празднует апостолу Симону Зилоту. Оттого хороводы и зовутся зилотовыми. ). Глядь, честной Семик на дворе - завиванье венков, задушные поминки. В тот день под вечер, одни, без молодцев, сбираются девушки. Надев зеленые венки на головы, уходят они с песнями на всполье и там под ракитовым кустом стряпают "сборну яичницу", припевая семицкие песни. Завив венки, целуются через них и "кумятся" при звонких веселых песнях:

  Покумимся, кума, покумимся,

  Мы семицкою березкой покумимся.

  Ой Дид Ладо! Честному Семику.

  Ой Дид Ладо! Березке моей,

  Еще кумушке да голубушке!

  Покумимся,

  Покумимся,

  Не сваряса, не браняса!

  Ой Дид Ладо! Березка моя!

  

  Тут же и "кукушку крестят". Для того, нагнув две молодые березки, связывают верхушки их платками, полотенцами или лентами и вешают на них два креста-тельника (Тельник - крест, носимый на шее.). Под березками расстилают платки, кладут на них сделанную из кукушкиных слезок (Растение Orchis maculata.) птичку, и, надев на нее крест, попарно девушка с девушкой ходят друг другу навстречу вокруг березок, припевая:

  

  Ты, кукушка ряба,

  Ты кому же кума?

  Покумимся, кумушка,

  Покумимся, голубушка,

  Чтобы жить нам, не браниться,

  Чтоб друг с дружкой не свариться.

  

  С тех пор семицкие кумушки живут душа в душу целых три дня, вплоть до троицы. Случается, однако, что долгий язычок и до этого короткого срока остужает семицкое кумовство... Недаром говорится пословица: "Кукушку кстили, да языка не прикусили".

  А чрез день от честного Семика - "Клечальна суббота"...

  В тот день рубят березки, в домах и по улицам их расставляют ради троицы, а вечером после всенощной молодежь ходит к рекам и озерам русалок гонять. Всю семицку неделю, что слывет в народе "зелеными святками", шаловливые водяницы рыщут по полям, катаются по зеленой ржи, качаются на деревьях, залучая неосторожных путников, чтоб защекотать их до смерти и увлечь за собой в подводное царство дедушки Водяного. Всю троицкую ночь с березками в руках молодые парни и девушки резво и весело, с громким смехом, с радостными кликами бегают по полям, гоняя русалок, а на солнечном всходе все вместе купаются в водах, уже безопасных от ухищрений лукавых водяниц... На троицу у молодежи хороводы, на троицу развиванье семицких венков, пусканье их на воду и гаданье на них... А у степенных женщин и старушек на тот день свои заботы - идут они на кладбища и цветными пучками, что держали в руках за вечерней, прочищают они глазыньки родителям (Пучками цветов или березками обметают они могилы. Это и называется "прочищать глаза у родителей". ).

  И так день за день, неделя за неделей, вплоть до Петрова дня... Что ни день, то веселье, что ни вечер, то "гулянка" с песнями, с играми, с хороводами и гаданьями... Развеселое время!..

  

  * * *

  

  В скитах гулянкам места нет... То бесовские коби, твердят старицы белицам, от бога они отводят, к бесам же на пагубу приводят. То сатанино замышленье, враг божий тем позорам людей научил, да погубит их в вечной муке, в геенне огненной... Имели скиты влияние на окрестные деревни - и там водят хороводы не так часто,

  не так обрядно и не так весело, как в других местах России. Молоды ребята больше играют в городки (Городки, иначе чушки, рюхи - игра. Ставят ряд чурок и сбивают их издали палками.), а девушки с молодицами сидят перед ними на завалинах домов и редко-редко сберутся вместе за околицу песенок попеть да походить в хороводах вялой, неспешной поступью... Зато другие за Волгой забавы есть: катанья в ботниках (Маленькая лодка, выдолбленная на одного дерева. ) по вешним разливам с песнями, а часто и с ружейной пальбой, веселые гулянки по лесам и вечерние посидки на берегах речек... Опричь того, есть еще особый род сходбищ молодежи, только заволжским лесам и свойственный.

  В лесах Керженских, Чернораменских скиты стоят издавна, почти с самого начала церковного русского раскола. Одни еще по смерти своих основателей обезлюдели; другие уничтожены во время Питиримова разоренья (Питирим - архиепископ нижегородский (1719-1738), известный своими действиями против раскола в заволжских лесах.).

  На местах запустелых скитов остались гробницы старцев и стариц. Некоторые из них почитаются святыми. К этим-то гробницам и сходятся летом в известные дни на поклоненье. Матери-келейницы служат там "каноны за единоумершего" и поставляют прихожим богомольцам привезенную с собой трапезу. Оттого охотников до богомолий на гробницах всегда бывает довольно. Под полами приносят они и штофы с вином, и балалайки, и гудки, и гармоники. Только что кончится трапеза, вблизи гробницы на какой-нибудь поляне иль в перелеске гульба зачинается, и при этой гульбе как ни бьются, как ни хлопочут матери-келейницы, а какая-нибудь полногрудая белица уж непременно сбежит к деревенским парням на звуки тульской гармоники.

  Такие сборища бывают на могиле старца Арсения, пришедшего из Соловков вслед за шедшей по облакам Шарпанской иконой богородицы, на могиле старца Ефрема из рода смоленских дворян Потемкиных; на пепле Варлаама, огнем сожженного; на гробницах многоучительной матушки Голиндухи, матери Маргариты одинцовской, отца Никандрия, пустынника Илии, добрым подвигом подвизавшейся матери Фотинии, прозорливой старицы Феклы; а также на урочище "Смольянах", где лежит двенадцать гранитных необделанных камней над двенадцатью попами, не восхотевшими Никоновых новин прияти (Гробница Арсения находится в лесу, недалеко от уничтоженного в 1853 году Шарпанского скита, близ деревни Ларионова. Могила Ефрема Потемкина - в тех же местах, близ деревни Зименок. Место, где сгорел Варлаам, показывают в Поломском лесу, вблизи скитов Улангера и Фундрикова. Могилу Голиндухи, современницы Софонтия и противницы Онуфрия (в последних годах XVII и в начале ХVIII столетий), указывают в лесу, между скитами Комаровым и Улангером. Мать Маргарита одинцовская схоронена близ бывшего скита Одинцовского, в лесу, недалеко от деревни Астафьевой; отец Никандрий - неподалеку от села Пафнутова и деревни Песочной. Пустынник Илия и мать Фекла - в лесу, близ Фундрикова скита; мать Фотиния - в лесу, неподалеку от гробницы Голиндухиной. "Смольяны" - место скита, основанного дворянами, выходцами: из Смоленска Потемкиными, из Москвы Салтыковым, из Пошехонья Токмачевым и другими, находятся в лесу, близ Шарпана и деревни Малого Зиновьева. Все эти места в Семеновском уезде Нижегородской губернии. ). Но самое главное, самое многолюдное сборище бывает в духов день на могиле известного в истории раскола старца Софонтия. Его гробница в лесу неподалеку от деревни Деянова.

  Мать Манефа была очень довольна троицкой службой, отправленной в ее часовне. От согласного пения обученных Васильем Борисычем певиц пришла она в такое умиление, что не знала, как и благодарить московского посла. Осталась довольна и убранством часовни, в чем Василий Борисыч также принимал участие. Он расставлял вкруг аналогия цветы, присланные от Марьи Гавриловны, он украшал иконы, он густыми рядами расставлял березки вдоль часовенных стен... Как было сдержаться московскому певуну от таких хлопот, когда тут были все пригожие белицы, весь правый клирос Марьюшкин, а в том числе и полногрудая, румяная смуглянка Устинья Московка?..

  - Уж как же я вам благодарна (В лесах за Волгой говорят: "благодарен вами", вместо "благодарю вас" и т. п.), Василий Борисыч,- говорила Манефа, сидя после службы с московским посланником за чайным столом.- Истинно утешил, друг... Точно будто я на Иргизе стояла!.. Ангелоподобное пение! Изрядное осмогласие!.. Дай тебе, господи, доброго здоровья и души спасения, что обучил ты девиц моих столь красному пению... Уж так я много довольна тобой, Василий Борисыч, уж так много довольна, что рассказать тебе не умею.

  - Таких певиц, какие у вас, матушка, подобраны,- обучать дело не мудрое,- с скромным и ласкающим выраженьем в лице ответил Василий Борисыч.- Хороши певицы в Оленеве, а до ваших далеко им...

  - Вы это только одни приятные для нас слова говорить хотите, а сами вовсе не то думаете,- с лукавой усмешкой вступилась Фленушка.- Куда нашим девицам до Анны Сергевны, либо до Олимпиады, али до Груни келарной в Анфисиной обители!

  - И те певицы хорошие - охаять нельзя,- молвил Василий Борисыч, обращаясь к Манефе.- Зато в певчей стае Анфисиных нет такой согласности, как у вас, матушка.

  - Кланяйся, Марьюшка, благодари учителя,- засмеялась Фленушка вошедшей на ту пору головщице.- Тебе честь приписывают, твоему клиросу.

  Марья головщица быстро взглянула на Василья Борисыча, едва заметно пересмехнулась с Фленушкой и потупила глаза как ни в чем не бывало.

  - Да, надо благодарить учителя, беспременно надо,- говорила Манефа.- Ты бы вот, Фленушка, бисерну лестовку вынизала Василью-то Борисычу, а ты бы, Марьюшка, подручник ему шерстями да синелью вышила, а тебе бы, Устинья, поясок ему выткать хорошенький.

  - Ох!.. Искушение!.. Напрасно это вы, матушка,- молвил Василий Борисыч.

  - За труды, друг, за труды,- сказала Манефа.- Без того нельзя. У нас в лесах не водится, чтоб добрых людей оставлять без благодарности. Уж это как ты себе хочешь, а поминок от учениц прими, не побрезгуй их малым приношением... Эх, как бы ты у меня, Василий Борисыч, всех бы девиц перепробовал, да которы из них будут способны, ту бы хорошенько и обучил. Вот уж истинно благодеяние ты бы нашей обители сделал!.. Ну, да спасибо и за то, что над этими потрудился. Узрим плоды трудов твоих, навек останемся благодарны.

  - Какие ж труды мои, матушка? - с смиренной улыбкой говорил на то Василий Борисыч.- Никаких мне трудов тут не было. Самому приятно было... Не за что мне подарков приносить.

  - Со своим уставом в чужой монастырь, Василий Борисыч, не ходят,- отвечала Манефа.- Со вторника за работу, девицы.

  - Искушение! - проговорил Василий Борисыч и молча допил

  простывшую перед ним чашку чая.

  - А ты уж, Василий Борисыч, хоть сердись на меня, хоть не сердись, а я тебя из обители скоро не выпущу,- после недолгого молчания сказала Манефа.- По тому делу, по которому послан ты, обсылалась я с матерями, и по той обсылке на Петров день будет у нас собрание. Окроме здешних матерей, Оленевски ко мне приедут, из Улангера тоже, из Шарпана, из других скитов кое-кто. Из Городца обещали быть и с Гор... (То есть с правого берега Волги. ). Мы пособоруем, а ты при нас побудь - дело-то тебе и будет виднее. На чем положим, с тем в Москву тебя и отпустим.

  - Право, не знаю, матушка, что и сказать вам на это,- ответил Василий Борисыч.- Больно бы пора уж мне в Москву-то. Там тоже на Петров день собрание думали делать... Поди, чать заждались меня... Шутка ли! Больше десяти недель, как из дому выехал.

  - Да что у тебя дома-то?.. Малы дети, что ли, плачут? Отчего не погостить?.. Не попусту живешь... Поживи, потрудись, умирения ради покоя христианского,- сказала Манефа.

  - Ох, искушение,- со вздохом проговорил Василий Борисыч.- Боюсь, матушка, гнева бы на себя не навести... И то на вознесенье от Петра Спиридоныча письмо получил - выговаривает и много журит, что долго замешкался... В Москве, отписывает, много дела есть... Сами посудите,- могу ли я?

  - Завтра же напишу Петру Спиридонычу,- перебила Манефа.- И к Гусевым напишу, и к матушке Пульхерии. Ихнего гнева бояться тебе нечего - весь на себя сниму.

  - Искушение!..- со вздохом молвил Василий Борисыч.- Опасаюсь, матушка, вот как перед истинным Христом, опасаюсь.

  - Ин вот что сделаем,- сказала Манефа,- отпишу я Петру Спиридонычу, оставил бы он тебя в скитах до конца собраний и ответил бы мне беспременно с первой же почтой... Каков ответ получим, таково и сотворим. Велит ехать - часу не задержу, остаться велит - оставайся... Ладно ли так-то будет?

  - Нечего делать,- пожав плечами, ответил Василий Борисыч и будто случайно кинул задорный взор на Устинью Московку. А у той во время разговора московского посла с игуменьей лицо не раз багрецом подергивало. Чтобы скрыть смущенье, то и дело наклонялась она над скамьей, поставленной у перегородки, и мешкотно поправляла съехавшие с места полавошники.

  - А тем временем мы работы для подаренья Василью Борисычу кончим,- молвила Фленушка.

  - А вы на то не надейтесь, работайте без лени да без волокиты,- молвила Манефа.- Не долго спите, не долго лежите, вставайте поране, ложитесь попозже, дело и станет спориться. На ваши работы долгого времени не требуется, недели в полторы можете все исправить, коли лениться не станете... Переходи ты, Устинья, в келью ко мне, у Фленушки в горницах будете вместе работать, а спать тебе в светелке над стряпущей... Чать, не забоишься одна?.. Не то Минодоре велю ложиться с тобой.

  Радостью глазки у Василья Борисыча сверкнули. Та светелка рядом была с задней кельей, куда его поместили. Чуть-чуть было он вслух не брякнул своего: "искушенье!"... А Устинья застенчиво поднесла к губам конец передника и тихо промолвила:

  - Чего ж, матушка, бояться во святой обители?

  - Скажи матери Ларисе - указала я быть тебе при мне,- сказала Манефа.- Сегодня же перебирайся.

  До земли поклонилась Устинья Московка игуменье. Честь великая, всякой белице завидная - у игуменьи под крылышком жить.

  - А я бы, матушка, если благословите, сегодня же под вечерок в путь бы снарядился! - молвил Василий Борисыч.

  - Куда бог несет? - спросила Манефа.

  - Имею усердие отцу Софонтию поклониться,- ответил Василий Борисыч.- Завтра, сказывают, на его гробнице поминовение будет, так мне бы оченно желательно там побывать.

  - Доброе дело, Василий Борисыч, доброе дело.- одобряла московского посланника Манефа.- Побывай на гробнице, помяни отца Софонтия, помолись у честных мощей его...

  Великий был радетель древлего благочестия!.. От уст его богоданная благодать яко светолучная заря на Керженце и по всему христианству воссияла, из рода в род славна память его!.. Читывал ли ты житие-то отца Софонтия?

  - Не приводилось, матушка,- ответил Василий Борисыч.- Очень оно редкостно... Сколько книг ни прочел, сколько "сборников" да "цветников" на веку своем ни видал, ни в одном Софонтиева жития не попадалось.

  - Сказание о житии и жизни преподобного отца нашего Софонтия и отчасти чудес его точно что редкостно; мало где найдется его,- молвила Манефа.- Ты послушай-ка, вот я расскажу тебе про него, про нашего керженского угодника, про скитского молитвенника преподобного и богоносного отца нашего Софонтия...

  Был священноиноком в Соловецкой киновии, крещение имел старое, до патриарха Никона, хиротонию же новую, от новгородского Питирима... Пришел отец Софонтий в здешние страны и поставил невеликий скиток неподалеку от Деянова починка, в лесу. Первый он был в здешних лесах священник новой хиротонии... С него и зачалось "бегствующее" от великороссийской церкви священство... А до пришествия Софонтиева на Керженец, на Смольянах, у бояр Потемкиных да у Салтыкова, жил черный поп Дионисий Шуйский, пребывая в великом подвизе, да Трифилий иерей, пришедый из Вологды, да черный поп Сергий из Ярославля... И те отцы старого рукоположенья соборно прияли отца Софонтия... И жил отец Софонтий в здешних лесах немалое время, право правяще слово истины... Церковные обычаи утвердил, смущения и бури на церковь божию, от Онуфрия воздвигнутые, утишил, увещающе возмутителей и приводяще им во свидетельство соборные правила... Подвиги же его духовные и труды телеснии кто исповесть?.. И по мнозех подвизех течение сверши - ко господу отыде... И честные мощи его нетленны и целокупны во благоухании святыни почивают... Великие исцеления подают с верою к ним притекающим... И в том все христиане в наших лесах уверены довольно.

  - Сказывали, матушка, про отца Софонтия, что людей он жигал. Правда ли это? - спросил Василий Борисыч. Нахмурилась Манефа, взглянув на совопросника.

  - Не нам судить о том,- строго сказала она.- Нам ли испытывать дела отец преподобных?.. Это с того больше взяли, что отец Софонтий священноинока Варлаама с братиею благословил в келии сгорети... А смутьяны Онуфриева скита в вину ему то поставили, на Ветку жалобны грамоты о том писали, а с Ветки отца Софонтия корили, обличить же не обличили... А хотя бы и вправду людей он жигал? Блажен извол о господе!..

  Это нынешним слабым людям, прелестию мира смущенным, стало на удивление, а прежним ревнителям древлего благочестия было за всеобдержный обычай... Оттого-то теперешни люди не токмо дивуются, но хулят даже сожжение грешныя плоти небесного ради царствия...

  Крепости прежней не стало, по бозе ревности нет - оттого и хулят... Не читал разве, что огненное страдание угашает силу огня геенского?..

  

  - Читать-то читал, матушка,- потупясь, ответил Василий Борисыч.- Как не читать?.. А что ж это вы про отца Варлаама помянули?- спросил он Манефу, видимо, желая отклонить разговор на другое...- Про него я что-то не слыхивал.

  - Из здешних же отцов был, из керженских,- сказала Манефа.- Жил в пустынной келье с тремя учениками... В Поломском лесу недалеко от Улангера, на речке на Козленце, келья у него была. До сих пор благочестивые люди туда сходятся поклониться святому пеплу Христа ради сожженных... Пришел Варлаам в здешние леса из Соли-Галицкой, а в Соли-Галицкой был он до того приходским попом в никонианской церкви. Познав же истину, покинул тамошний град и паству свою, хотя пустыню лобызати и в предании святоотеческом пребыть...

  Принят же был от отца Софонтия вторым чином, пострижения иноческого от руки его сподобился и, живя безысходно в келий, все священные действа над приходящими совершал. Много душевным гладом томимых, много спасения жаждущих в пустыню к нему притекало, он же, исправляя (Исповедуя. ) их, причащал старым запасом (Запасные дары. ), что от лет патриарха Иосифа был сохранен. Книг же имея довольно, отовсюду собираше правоверных на книгоучение, утверждая их в древлем благоверии. Уведали о том мирские галицкие начальники и послали ратных людей со всеоружием и огненным боем изыскать отца Варлаама и учеников его... И более шести недель ходили ратные люди по лесам и болотам, ищучи жительства преподобного. Он же, божественным покровом прикровен, избежа рук мучителевых... Тогда изыде Варлаам из пустыни и прииде к отцу Софонтию совета ради, что сотворити при таковом тесном обстоянии... И много беседоваху преподобные отцы от святого писания и всю нощь пребыли в молитвах и псалмопениях. И благословил пречестный отец Софонтий того пустынножителя Варлаама огненною смертию живот свой скончати, аще приидут к нему ратные люди, лести же их отнюдь не послушати...

  Тако поучал Варлаама блаженный Софонтий златоструйныма своима усты: "Не бойся, отче Варлааме, сего временного огня, помышляй же о том, како бы вечного избежати... Малое время в земном пламени потерпети, вечного же царствия достигнути!.. Недолго страдати - аки оком мигнуть, так душа из тела выступит... Егда же вступишь во огнь, самого Христа узришь и ангельские силы с ним. Емлют они, ангелы, души из телес горящих и приносят их к самому Христу, царю небесному, а он, свет, их благословляет и силу им божественную подает... Чего бояться огня?.. Гряди с мучениками во блаженный чин, со апостолы в полк, со святители в лик!..

  И тако довольно поучи Варлаама и благослови его идти в пустынную келию на сожжение... На утрие же ратные люди обретоша келию и восхотеша яти отца Варлаама со ученики его... Они же, замкнув келию, зажглися... И ужаснулись ратные, видя такое дерзновение... Лестию пытали самовольных Христовых мучеников из запаленной келии вызвать, обещая учинить их во всем свободны... Они же не смутишася... Аки отроцы вавилонстии в пещи горящей, тако и они в келии зажженной стояли и среди пламени и жупела псалом воспевали: "Изведи из темницы душу мою,- мене ждут праведницы!.." И тако сгорели телесами... Души же блаженных страстотерпцев, аки злато в горниле очищенное, ангелы божии взяху и в небеса ко Христу царю понесли. Господь благослови жертву сию чисту и непорочну.

  - Невдалеке от Улангера то место, говорите вы, матушка? - погодя немного, спросил Василий Борисыч.

  - Лесной тропой вряд ли пять верст наберется,- ответила Манефа.- В том же лесу учительной матери Голиндухи гробница. И к ней богомольцев много приходит.

  - Знать, то место, где сожглися? - спросил Василий Борисыч.

  - Признаку теперь не осталось, ведь больше полутораста годов после того прошло! - ответила Манефа.- Малая полянка в лесу, старый голубец (Могильный памятник, состоящий из деревянного сруба с кровлей на два ската и с крестом на ее средине. Прежде в лесных сторонах ставили их и на кладбищах; теперь они запрещены. ) на ней стоит, а возле четыре высоких креста...

  Вот и все... От жилья удалено, место пусто, чему там быть?.. Лет восемьдесят или больше тому еще находили угольки от сожженной Варлаамовой кельи. А ныне и того нет - все разобрано правоверными... По обителям те Варлаамовы угли сохраняются... И у нас в обители есть таковые угольки... Воду с них болящим даем, и по вере пиющих целения бывают.

  - Дивные у вас, матушка, места по лесам,- с умиленьем молвил Василий Борисыч.- Ваши пустыни, яко книги, проповедуют силу божию, явленную во святых его угодниках.

  - Дивен бог во святых его!..- набожно сказала Манефа, опуская очи.- Люди мы, Василий Борисыч, простые, живем не ради славы, а того только испытуем, како бы вечное спасение восхитити. Потому бумаге и чернилам повести о наших преподобных не предаем... Токмо в памяти, яко в книге, златом начертанной, хранима добропобедные подвиги их... Поживи с нами, испытай пустынные наши места - возвестят они тебе славу божию, в преподобных отцах явленную... Много святопочитаемых мест по лесам Керженским и Чернораменским... Яко крин, процветала пустыня наша, много в ней благодати было явлено... А теперь всему приходит конец!..- с тяжелым вздохом прибавила Манефа и поникла головой. Все молчали.

  - Благословите же, матушка,- перервал молчание Василий Борисыч.- После бы трапезы отправился я к отцу Софонтию - утреню там ведь с солнечным всходом зачинают... Надо поспеть...

  - Поспеешь, друг, поспеешь,- сказала Манефа.- Нешто я тебя пеша пущу?.. Обвечереет, велю подводу сготовить, к свету-то доедешь - ночи теперь светлые!.. На Ларионово поезжай, прямиком... Дорога блага, зато недалеко... Пятнадцать верст, больше не наберется.

  - Из вашего послушания, матушка, выдти не могу, - ответил Василий Борисыч.- Может, из обительских кто поедет? - спросил он.

  - Как не поехать?.. Поедут,- молвила Манефа.- Завтра увидишь, как у нас память отца Софонтия справляют: сначала утреню соборно поем, потом часы правим и канон за единоумершего... А после соборного канона особные зачнут петь по очереди от каждой обители, из которой приедут старицы... Прежде сама я каждый год к отцу Софонтию езжала, ноне не могу, опять боюсь слечь... Аркадию пошлю, уставщицу, у нее же сродственники в Деянове есть, оно и кстати. И тебе с нею будет где пристать... Успокоишься там после службы-то... Служба будет долгая и ранняя.

  - И нас бы, матушка, с Марьюшкой да с Устиньей пустила,- молвила Фленушка, обращаясь к Манефе.

  - Без себя не пущу... Бед натворите,- строго ответила Манефа.

  - Никаких бед не натворим,- подхватила Фленушка.- Как только отпоем канон, прямо в Деяново.

  - И не поминай,- сказала Манефа.- Тут, Василий Борисыч,

  немало греха и суеты бывает,- прибавила она, обращаясь к московскому гостю.- С раннего утра на гробницу деревенских много найдет, из городу тоже наедут, всего ведь только пять верст до городу-то... Игрища пойдут, песни, сопели, гудки... Из ружей стрельбу зачнут... А что под вечер творится - о том не леть и глаголати.

  - Да ведь мы бы с матушкой Аркадией...- завела было опять Фленушка.

  - Углядеть ей за вами!.. Как же!..- возразила Манефа.- Устиньюшка! Из-за перегородки выглянула Устинья Московка.

  - Молви Дементью, подводы готовил бы к отцу Софонтию ехать,- стала приказывать Манефа.- Гнедка с соловенькой в мою кибитку, сам бы Дементий вез - Василий Борисыч в той кибитке с Аркадией поедет. А сивую с буланой в Никанорину повозку заложить... Править Меркулу - а кому в той повозке сидеть, после скажу... Аркадии накажи, перед солнечным заходом зашла ко мне бы... Виринеюшке молви, канун бы сготовила да путную трапезу человек на десяток... Матери Таифе скажи - поминок сготовила бы деяновскому сроднику Аркадии, обночуют, может статься, у него. Мучки пшеничной полмешка припасла бы, овса четверть да соленой рыбы сколько придется, пряников да орехов ребятишкам, хозяйке новину... Да чтоб Аркадия ладану взять не забыла да свеч. А кацею брала бы из стареньких, нову-то не поломать бы дорогой... Бутыль взяла бы побольше на воду из кладезя, а того бы лучше бочонок недержанный - бутыль-то разбиться может дорогой... Прикажи, чтоб должным порядком все было... ступай.

  Сотворив перед игуменьей метания, вышла Устинья Московка.

  - А воротишься от Софонтия,- молвила Манефа Василью Борисычу,- на пепел отца Варлаама съезди да заодно уж и к матери Голиндухе. Сборища там бывают невеликие, соблазнов от мирских человек не увидишь - место прикровенное.

  В это время отворилась дверь и вошла в келью казначея Таифа. Положив уставной семипоклонный начал и сотворив метания, подала она игуменье письмо и сказала:

  - Конон Елфимовский привез. В город ездил, там ему Осмушников Семен Иваныч отдал.

  Молча распечатала Манефа письмо, посмотрела в него и молвила:

  - От Дрябиных из Питера.

  - От Дрябиных? - спросил Василий Борисыч.- Вы с ними тоже в знакомстве, матушка?

  - Благодетели, - ответила Манефа. - Дрябины давно нашей обители знаемы, еще ихни родители с покойницей матушкой Екатериной знакомство водили. Когда нашим старицам в Питере случается бывать, завсегда пристают у Никиты Васильича.

  - Ведь они с Громовыми были первыми затейщиками австрийства,- сказал Василий Борисыч.

  - Знаю,- ответила Манефа- Они же ведь и в сродстве меж собой. Дочка Никиты Васильича, Акулина Никитишна, за Громова выдана.

  - Так точно,- подтвердил Василий Борисыч.

  - По родству у них и дела за едино,- сказала Манефа.- Нам не то дорого, что Громовы с Дрябиными да с вашими москвичами епископство устрояли, а то, что к знатным вельможам вхожи и, какие бы по старообрядству дела ни были, все до капельки знают... Самим Громовым писать про те дела невозможно, опаску держат, так они все через Дрябиных... Поди, и тут о чем-нибудь извещают... Читай-ка, Фленушка. Манефа подала ей письмо, и та начала:

  - "Пречестной матушке Манефе о еже во Христе с сестрами землекасательное поклонение. При сем просим покорнейше вашу святыню не оставить нас своими молитвами ко господу, да еже управити путь наш ко спасению и некосно поминати о здравии Никиты, Анны, Илии, Георгия, Александры и Акилины и сродников их, а родителей наших по имеющемуся у вас помяннику безпереводно. Гостила у нас на святой пасхе старица Милитина из ваших местов, из Фундрикова скита, а сама родом она валдайская. И сказывала нам матушка Милитина, что вам, пречестная матушка Манефа, тяжкая болезнь приключилася, но, господу помогающу, исцеление получили. И мы со всеми нашими домашними и знаемыми много тому порадовались и благодарили господа, оздравевшего столь пресветло сияющую во благочестии нашу матушку, крепкую молитвенницу о душах наших. При сем, матушка, с превеликим прискорбием возвещаем вам, что известный вам человек в прошедший вторник находился во едином месте и доподлинно узнал о бурях и напастях, хотящих на все ваши жительства восстати. И та опасность не малая, а отвратить ее ничем не предвидится. Велено по самой скорости шо шле лтикы послать, чтоб их ониласи и шель памоц разобрать и которы но мешифии не приписаны, тех бы шоп шылсак..." ( Это так называемая "тарабарская грамота", бывшая в употреблении еще в XVII веке и ранее. Некогда она служила дипломатической шифровкой, теперь употребляется только старообрядцами в их тайной переписке. Пишут согласные буквы русской азбуки в таком порядке:

  б, в, г, д, ж, з, к, л, м, н,

  щ, ш, ч, ц, х, ф, т, с, р, п

  и употребляют б вместо щ, щ вместо б и т. д. По этой тайнописи в письме к Манефе было написано: "Велено по самой скорости во все скиты послать, чтобы их описать и весь народ разобрать, и которы по ревизии не приписаны, тех бы вон выслать". Кроме этой, самой употребительной тайнописи, у старообрядцев есть еще несколько других.).

  - Подай,- перервала Манефа.- Сама разберу... О господи, владыка многомилостивый! - промолвила она с глубоким вздохом, поднимая глаза на иконы.- Разумеешь, друг, тайнописание? - обратилась она к Василию Борисычу.

  - Маленько разумею, матушка,- ответил он.

  - Понял? - спросила Манефа.

  - Понял.

  - Чем бы вот с Софронами-то вожжаться - тут бы руку-то помощи Москва подала,- с жаром сказала Манефа.- Да куда ей! - примолвила она с горькой усмешкой.- Исполнились над вашей Москвой словеса пророческие: "Уты, утолсте, ушире и забы бога создавшего"... Соберешься к Софонтию - зайди ко мне, Василий Борисыч.

  Встала Манефа, и матери и белицы все одна по другой в глубоком молчаньи вышли из кельи. Осталась с игуменьей Фленушка.

  Последнею вышла Устинья. За ней петушком Василий Борисыч. Настиг он румяную красотку на завороте у чуланов и щипнул ее сзади.

  - Ох!.. чтоб тебя!..- чуть не вскрикнула Устинья. В ту самую пору вышла из боковой кельи Марьюшка. Вздохнув, Василий Борисыч промолвил вполголоса:

  - Искушение!.. Затем приосанился и тихо догматик запел:

  - "Всеми-и-ирную славу, от человек прозябшую..."

  

  * * *

  

  Проводя московского посланника, Манефа принялась за перевод тарабарского письма Дрябиных. Грозны были петербургские вести.

  Извещал Дрябни, что в комитете министров решено дело о взятой на Дону сборной Оленевской книжке. Велено переписать все обители Оленевского скита и узнать, давно ли стоят они, не построены ли после воспрещенья заводить новые скиты, и те, что окажутся недозволенными, уничтожить... Писал Дрябин, что дошло до Петербурга о Шарпанской иконе, и о том, что тамошни старицы многих церковников в старую веру обратили... Навели справку в прежних делах, нашли, что Шарпанский скит лет пятнадцать перед тем сгорел дотла, а это было после воспрещенья заводить новые скиты. Потому и хотят послать из Петербурга доверенных лиц разузнать о том доподлинно, и если Шарпан ставлен без дозволенья, запечатать его, а икону, оглашаемую чудотворной, взять... Уповательно, прибавлял Дрябин, что и по всем другим скитам Керженским и Чернораменским такая же переборка пойдет, дошло-де до петербургских властей, что много у вас живет беглых и беспаспортных... Громовы, писал в заключение Дрябин, неотступно просили, кого нужно, хоть на время отвести невзгоду от Керженца... Два обеда ради того делали, за каждым обедом человек по двадцати генералов кормили, да на даче у себя Громовы великий праздник для них делали. Всем честили, всем ублажали, однако ж ни в чем успеть не могли - потому что вышел сильный приказ впредь староверам потачки не давать и держать их в строгости... О Красноярском деле ни слова - не дошли еще, видно, вести о нем до Питера.

  Призадумалась Манефа. Сбывались ее предчувствия... Засуча рукава и закинув руки за спину, молча ходила она ровными, но быстрыми шагами взад и вперед по келье... В глубоком молчаньи сидела у окна Фленушка и глаз не сводила с игуменьи.

  - Почтову бумагу достань,- сказала Манефа.- Со слов писать будешь... Здесь садись... Устинья!

  Фленушка вышла за бумагой, Устинья явилась в дверях.

  - Никого ко мне не пускать ни по коему делу. Недосужно, мол,- сказала ей Манефа...

  Низко поклонясь, Устинья спряталась в свою боковушу. Через минуту она опять выглянула и спросила:

  - Обедать не собрать ли?.. В келарне давно уж трапезуют.

  - Не до еды,- резко ответила ей Манефа.- Ступай в свое место, не докучай...

  Минуты через две Фленушка сидела уж за письмами. Ходя по келье, Манефа сказывала ей, что писать.

  Первое письмо писали в город к тамошнему купцу Строинскому, поверенному по делам Манефы.

  "Ради господа, благодетель Полуехт Семеныч,- писала Фленушка,- похлопочи купчие бы крепости на дома совершить как возможно скорее. Крайний дом к соляным анбарам купи на мое имя, рядом с ним - на Фленушку; остальные три дома на Аркадию, на Таифу да на Виринею. Хоть и дорожиться зачнут Кожевниковы, давай, что запросят, денег не жалей - остались бы только за нами места. За строеньем тоже не гонись - захотят свозить на иное место, пущай их свозят. Отпиши сколь можно скорее, сколько денег потребуется - с кем-нибудь из матерей пришлю. Покучься в суде Алексею Семенычу; дело бы поскорее обделал, дай ему четвертную да еще посули, а я крупчатки ему, опричь того, мешка два пошлю, да икру мне хорошую из Хвалыни прислали, так и ей поделюсь, только бы по скорости дело обладил. Да нет ли еще поблизости от Кожевниковых продажного местечка али дома большого для Марьи Гавриловны. Хочет по вашему городу в купечество приписаться и торги заводить..."

  Кончив письмо к Строинскому, Манефа другое стала сказывать - к Патапу Максимычу. Извещала брата о грозящих скитам напастях и о том, что на всякий случай она в городе место под келью покупает... Умоляла брата поскорее съездить в губернию и там хорошенько да повернее узнать, не пришли ли насчет скитов из Петербурга указы и не ждут ли оттуда больших чиновников по скитским делам. "А хоша,- прибавляла Манефа,- и не совсем еще я от болезни оправилась, однако ж, хоть через великую силу, а на сорочины по Настеньке приеду, и тогда обо всем прочем с тобою посоветую".

  В Москву писаны были письма к Петру Спиридонычу, к Гусевым и на Рогожское, к матери Пульхерии. Извещая обо всем, что писали Дрябины, и о том, какое дело вышло в Красноярском скиту, Манефа просила их в случае неблагополучия принять на некое время обительскую святыню, чтоб во время переборки ее не лишиться. Посылаю я к вам в Москву и до Питера казначею нашу матушку Таифу, а с нею расположилась отправить к вам на похранение четыре иконы высоких строгоновских писем, да икону Одигитрии богородицы царских изографов, да три креста с мощами, да книг харатейных и старопечатных десятка три либо четыре. А увидясь с матушкой Августой, шарпанской игуменьей, посоветую ей и Казанскую богородицу к вам же на Москву отправить, доколь не утишится воздвигаемая на наше убожество презельная буря озлоблений и напастей.

  А то, оборони господи, лишиться можем столь бесценного сокровища, преизобильно верующим подающего исцеления". Насчет епископа Софрония писала, что, удостоверясь в его стяжаниях и иных недостойных поступках, совершенно его отчуждились и попов его ставленья отнюдь не принимает, а о владимирском архиепископе будет на Петров день собрание, и со всех скитов съедутся к ней. Что на том собрании уложат, о том не преминет она тотчас же в Москву отписать. Уведомляла и о Василье Борисыче, благодарила за присылку столь дорогого человека и просила не погневаться, если задержит его на Керженце до окончания совещаний о новом архиепископе и о грозящих скитам обстоятельствах.

  За письмом к Дрябину долго просидела Фленушка... Все сплошь было писано тарабарской грамотой. Благодаря за неоставление, Манефа умоляла Дрябиных и Громовых постараться отвратить находящую на их пустынное жительство грозную бурю, уведомляла о Красноярском деле и о скором собрании стариц, изо всех обителей на совещание о владимирском архиепископе и о том, что делать, если придут строгие о скитах указы.

  Кроме того, были писаны письма во все скиты к игуменьям главных обителей, чтоб на Петров день непременно в Комаров к Манефе съезжались. Будет, дескать, объявление о деле гораздо поважней владимирского архиепископства.

  

  * * *

  

  День к вечеру склонялся, измучилась Фленушка писавши, а Манефа, не чувствуя устали, бодро ходила взад и вперед по келье, сказывая, что писать. Твердая, неутомимая сила воли в