Мельников-Печерский Павел Иванович - В лесах. Книга 2-я

мужья ты мне не годишься... Разве не сказывала я тебе, что буду женой злой, неугодливой? Нешто не говорила, что такова уж я на свет уродилась, что никогда не бывать мне кроткой, покорной женой? Нешто не говорила, что у нас с тобой будет один конец - либо сама петлю на шею, либо тебе отравы дам?.. 

  - Бахвалилась (Бахвалиться - хвастаться, самохвальничать. ),- сказал Самоквасов. 

  - Не из таковских я, не бахвалка,- перервала его Фленушка.- Прямое дело говорила. Вольно было не слушать речей моих. 

  - Зачем же столько времени ты проводила меня? - с жаром спросил ее Петр Степаныч. 

  - Чем же я проводила тебя? - вскинув пылающими глазами на Самоквасова, спросила Фленушка. 

  - Как чем? Обнимала, целовала, в перелеске под кустиком до утренней зари, бывало, вместе с тобой мы просиживали, тайные, любовные речи говаривали...- с укором говорил ей Петр Степаныч. 

  - Со скуки,- пожав плечами, холодно молвила Фленушка. 

  - Так как же?.. Расставаться?..- подумав немного, сказал Самоквасов. 

  - Самое лучшее дело,- молвила Фленушка.- Каждому свой путь-дорога, друг другу в тягость не будем... 

  Побаловались - шабаш... Ищи себе невесту хорошую... А я!.. Ну, прощай!.. 

  - Не чаял я этого!..- в раздумье сказал Самоквасов. 

  - Мало ль чего мы не чаем, мало ль чего мы не ждем?..- грустно молвила Фленушка.- Над людьми судьба, Петр Степаныч... Супротив судьбы ничего не поделаешь. 

  - Прощай, Флена Васильевна,- тихо проговорил Самоквасов и хотел идти. 

  - Прощай,- едва слышно промолвила Фленушка, вся покраснев и низко склонив голову. 

  И не сделал он пяти шагов, как, закинув назад голову, громким смеющимся голосом Фленушка ему крикнула: 

  - Стой, Петя, погоди!.. Обещанья не забудь!.. 

  - Какого обещанья? - спросил Самоквасов. 

  - Забыл? - с усмешкой молвила Фленушка.- Коротка ж, парень, у тебя память-то. 

  - Да ты про что? - в недоуменье спрашивал ее Петр Степаныч. 

  - А насчет Василья-то Борисыча,- сказала Фленушка. 

  - Окрутить-то?.. Небойсь, окрутим. Сказано - сделано. От своих слов я не отретчик. 

  - Ладно. 

  И разошлись. Бойко прошел Самоквасов в обитель Бояркиных, весело прошла по двору Фленушка, но, придя в горницу, заперлась на крюк и, кинувшись ничком в постелю, горько зарыдала. 

  И то было еще до отъезда Манефы на праздник в Шарпанский скит. 

  

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  

  Середи болот, середи лесов, в сторону от проселка, что ведет из Комарова в Осиповку, на песчаной горке, что желтеет над маловодной, но омутистой речкой, стоит село Свиблово. Селом только пишется, на самом-то деле "погост" (Населенная местность, где церковь с кладбищем, но домов, кроме принадлежащих духовенству, нет.). 

  Возле ветхого бревенчатого мостика, перекинутого через речку, ветшает бедная деревянная церковь. Высокая, обширная паперть, вдоль северной стены крытые переходы, церковные подклеты, маленькие высоко прорубленные окна, полусгнившая деревянная черепица на покачнувшейся главе, склонившаяся набок колокольня с выросшею на ней рябинкой, обильно поросшая ягелем крыша,- все говорит, что не первое столетие стоит свибловская церковь, но никому в голову еще не приходило хоть маленько поправить ее. Кругом бедное могилами, но обильное сеном кладбище.

  В стороне, вдоль венца горки, три домика; между ними "сады", где, кроме объеденной червями черемухи да пары рябин, иных деревьев не росло. Гряды с луком, с редькой, с морковью и другими овощами тянулись по садам , и на каждой грядке красовались яркие цветы маку и высоко поднимавшие золотые свои шапки подсолнечники... Ближний к церкви домик был просторней и приглядней двух остальных: по лицу пять окон с подъемными рамами и зелеными ставнями, крылечко выведено на улицу, крыша на четыре ската, к углам ее для стока воды прилажены крылатые змеи из старой проржавевшей жести. В окнах миткалевые занавески и горшки с бальзамином, капуцином и стручковым перцем.

  В том домике с толпой чад и домочадцев жил-поживал свибловский батюшка, отец Родион Харисаменов. В других домиках волочили горемычную жизнь свою дьячок Игнатий да пономарь Ипатий, оба страстные голубятники, постоянно враждовавшие из-за какого-нибудь турмана либо из-за чернокрылого чистяка. Кроме того, в церковной караулке сторожем жил одинокий старый солдат. Поповы ребяты Груздком его прозвали, так это прозванье за ним и осталось. 

  Родитель отца Родиона звался Свиньиным и с законной гордостью говаривал, что он старинного дворянского рода, что предки его литовские выходцы, у царей и великих князей на разных службах бывали. Ссылался на печатную родословную книгу, показывал родовые бумаги, и в речах его правда была. Но владыка рассудил иначе. Когда Родиона Свиньина сдали в семинарию, он рек: 

  "Не подобает служителю алтаря именование столь гнусного животного носить", и родословного Свиньина перекрестил в Харисаменова, прозванье очень хорошее по-гречески, но которого русский простой человек с морозу, пожалуй, не выговорит, а если выговорит, то непременно скажет: "харя самая", что не раз и случалось с отцом Родионом. Когда отец Родион прибыл на паству, паства его не взлюбила, не по мыслям пришелся он ей. Народ прозвал его Сушилой и вот почему. По кладбищу много травы росло, и отец Родион решил: "Это сено мое, Игнатью с Ипатьем вступаться в сию часть не подобает". И по четыре стога хорошего лугового сена с кладбища каждое лето накашивал. Иной раз сено-то, бывало, раскидают, а набежит тучка, отец Родион тотчас в церковь его. Там и сушит... Оттого и прозвали его Сушилой. 

  Про Свиблово говорят: стоит на горке, хлеба ни корки, звону много, поесть нечего. В приходе без малого тысяча душ, но, опричь погощан (Жители погоста.) , и на светлу заутреню больше двадцати человек в церковь никогда не сходилось. Почти сплошь да наголо всё раскольники. Не в обиду б то было ни попу, ни причетникам, если б влекущий племя от литовского выходца умел с ними делишки поглаже вести. 

  Почти все раскольники были "записные". Деды их, прадеды церкви чуждались, в старые годы платили двойные оклады. С таких попу взятки гладки, доходов не жди, отрезан ломоть. Разве ину пору можно такого доносцем пугнуть, устроил-де в доме публичну моленну, совращает-де в раскол православных, но это не всегда удается. Зато "не записные" попу сущий клад.

  Только б их не тревожили, только б у них на дому треб не справляли, вдвое, втрое больше дадут, чем самый усердный церковник за исправление треб. Барином мог бы Сушило век свой прожить, да гордость его обуяла, думал о себе, что умней самого архиерея, и от каждого требовал, чтоб десницу его лобызали. Оттого и не взлюбили его прихожане. По-ихнему руку у попа целовать - все едино что старой веры отречься. А доносить - отец Родион доносил на них редко: знал, что его же карману невыгодно будет. Если и доносил, всегда по велению свыше. Консисторским да благочинному тоже пить-есть надо, не ангелы во плоти, не манной небесной питаются. 

  Бывало, долго нет от Сушилы доносов, внушают ему отечески: "Надо тебе, отец Родион, доносить почаще, ведь начальству известно, что раскольников в твоем приходе достаточно; не станешь доносить, в потворстве и небрежении ко святей церкви заподозрят, не успеешь оглянуться, как раз под суд угодишь". И посылал отец Родион "репорты" - нечего делать - своя рубашка к телу ближе. А это умножало остуду прихожан. Оттого Сушило и жил небогато. А семья, что ни год, прибавлялась - многочадием господь благословил. Сначала ничего, божье благословенье под силу приходилось Сушиле, росли себе да росли ребятишки, что грибы после дождика, но когда пришло время сыновей учить в семинарии, а дочерям женихов искать, стал он супротив прежнего не в пример притязательней. На "записных" даже стал доносить. Раза два

  удалось:

  попа похвалили,

  скуфью

  обещали,

  но

  цену заломили невместную... 

  И в скуфье пощеголять охота, и сыновей на квартире получше устроить, и дочерей замуж повыдать, а концов с концами не может свести. Нужда человека до чего не доводит? 

  Богаче Чапурина во всем приходе никого не было, а он хоть "записной", но жил с церковным попом в ладах и никогда не оставлял его. То крупчатки мешок с Краснораменской мельницы пришлет, то рыбки либо другого чего, иной раз и денег даст. Об одном только каждый раз просил Сушилу Патап Максимыч: "Не ходи ты, батюшка, ко мне на дом, не смущай ты мою старуху. Что делать? Баба так баба и есть: волос долог, ум короток, больно не жалует вашего брата...

  Да никому еще, пожалуйста, не сказывай, что от меня получаешь, жизни буду не рад, как жена взбеленится: "Опоганил, дескать, дом наш честной неверным попом своим"... Что делать, отче?.. Баба!.. Ты уж не поскорби". Так, бывало, говорит Патап Максимыч, и поп Сушило ничего, только ухмыляется да бородку пощипывает либо ястребиный свой носик с красными прожилками пальчиком потирает. 

  Не Аксиньи Захаровны Чапурин боялся, а того, чтоб не разнеслась по народу молва, что он церковному попу помогает. Завопят староверы, по торговле доверия могут лишить... Бывали примеры! 

  Аксинья Захаровна, бог ее знает какими судьбами, каждый раз узнавала, что Патап Максимыч попу гостинец послал. 

  - Бога не боишься,- зачнет, бывало, ворчать.- Совсем измиршился!.. Как у тебя рука не отсохла!.. Никакими молитвами этого греха не замолишь... Как попу-еретику подавать!.. По писанию все едино, что отступить от правыя веры. 

  - И поп человек,- ответит, бывало, Патап Максимыч,- и он пить да есть тоже хочет. У него же, бедного, семьища поди-ка какая! Всякого напой, накорми, всякого обуй да одень, а где ему, сердечному, взять? Что за грех ближнему на бедность подать? По-моему, нет тут греха никакого. 

  - Какой он тебе ближний? - вскрикнет, бывало, Аксинья Захаровна.- Поп смущенныя церкви - все одно что идольский жрец!.. Хоть у матушки Манефы спроси. 

  - Нечего мне у Манефы расспрашивать, а ты, коли хочешь, спроси ее, отчего, мол, это в житиях-то написано, что святые отцы даже сарацинам в их бедах помогали?.. Что, мол, те сарацины, бога не знающие, святей, что ли, свибловского-то попа были? 

  Плюнет Аксинья Захаровна, тотчас из горницы вон и хлопнет дверью что есть мочи. А Патап Максимыч только улыбнется. 

  Когда захотелось Сушиле скуфьи, а пуще того гребтелось, как бы домашние нужды покрыть, повстречал он на пути Патапа Максимыча. 

  - Мир-дорога! - приветливо крикнул ему Чапурин. 

  - Здравствуйте, сударь Патап Максимыч,- ответил Сушило, снимая побуревшую от времени и запыленную в дороге широкополую шляпу. 

  - С ярмарки, что ль? - Чапурин спросил. 

  - Какая нам ярмарка? Не такие карманы, чтоб по ярмаркам нам разъезжать,- ответил Сушило. 

  - Зачем же в город-от ездил? 

  - Ребят в семинарию свез. Да в консисторию требовали,- сказал поп Сушило. 

  - Что за требованье?.. Аль бедушка какая стряслась?..- с участьем спросил у него Патап Максимыч. 

  - Голову за вашего брата намылили,- промолвил Сушило. 

  - Как так за нашего брата? - с удивленьем спросил Патап Максимыч. 

  - Да так же,- ответил Сушило.- Говорят, уж больно много вам потачки даю. Раскольникам-де потворствуешь... 

  Времена пошли теперь строгие: чуть что, вашего брата тотчас под караул. 

  - А ты не больно пугай, не то, пожалуй, и струшу,- шутливо молвил Патап Максимыч - Говори-ка лучше делом. 

  - Делом и говорю,- высокомерно ответил Сушило.- Слыхал, чай, что не вашему брату, лесному мужику, чета, московских первостатейных по дальним городам разослали: Гучкова, Стрелкова, Егора Кузьмина. 

  - Не нашего согласу,- нахмурясь, промолвил Патап Максимыч.- Они беспоповы. 

  - Все едино, одного помету слепые щенята,- язвительно сказал поп Сушило. 

  Взорвало Патапа Максимыча. "Как сметь попу щенком меня обзывать!.." Но сдержался. Чего доброго?.. Еще кляузу подымет, суд наведет. Слова не вымолвил в ответ, велел работнику ехать скорее. Сушило крикнул: 

  - А ведь у тебя в задней-то моленна. 

  - Так что же? 

  - А в моленной скитницы службу справляют. 

  - Ну справляют. Так что же? 

  - Беглы попы наезжают. 

  - Не тебя ли позвать? - усмехнулся Патап Максимыч.- Не беспокойся, брат, не позову. 

  - К тому говорю, что ты теперича, значит, в моих руках,- крикнул поп.- Сейчас могу в консисторию донесть. Потянут к суду, напрыгаешься. 

  - Да ты с чего это взял? К чему речь-то свою клонишь? - в порыве гнева, едва сдерживаясь, чтоб бранного слова не молвить, вскричал Патап Максимыч. 

  - А к тому моя речь,- вполголоса молвил Сушило, подойдя к Патапу Максимычу, чтоб работник его не слыхал.- К тому моя речь, что ежели хочешь в покое остаться, пятью стами целковых снабди... Тебе это плевое дело, а мне большая подмога. Не то завтра же "репорт" на тебя отправлю. 

  Попроси Сушило у Патапа Максимыча честью, расскажи ему про свои нужды, он бы, пожалуй, и дал, но тут взбеленился, выругался и зычным голосом крикнул работнику: 

  - Уезжай от греха поскорей!.. Ну, живо!.. 

  А поп остался середь дороги и, глядя на пыль, поднявшуюся из-под колес чапуринской тележки, злобно примолвил: 

  - Помни ты это, Патапка Чапурин, а я не забуду!.. И не забыл. Написал "репорт", что в деревне Осиповке у торгующего по свидетельству первого рода крестьянина Патапа Чапурина имеется "публичная" моленна, а по слухам якобы-де в оной находятся престол и полотняная церковь, а раскольничье-де служение совершают жительницы разных скитов и наезжающий по временам из Городца беглый поп. Консистория начала дело, и хоть оно ничем не кончилось, однако ж немало принесло Патапу Максимычу досад, хлопот и расходов. А пуще всего Аксинья Захаровна. Не сказал ей муж ни про донос, ни про следствие, от сторонних людей все проведала и с злорадной усмешкой стала приставать к Патапу Максимычу: "Ну что?.. Не моя ль правда вышла?.. Вот те и ближний!.. вот те и приятель!.. Попомнил неверный поп твои милости?.. А?.." 

  И с той поры, как ни случится, бывало, Патапу Максимычу встретиться с попом Сушилой, тотчас от него отворотится и даже зачнет оплевываться, а Сушило каждый раз вслед ему крикнет, бывало: "Праздник такой-то на дворе, гостей жди: с понятыми приеду, накрою на службе в моленной... И про эти угрозы от людей стороной узнавала Аксинья Захаровна и каждый раз, как в моленную люди сойдутся, строго-настрого наказывала старику Пантелею ставить на задах усадьбы караульных, чтоб неверный поп в самом деле службы врасплох не накрыл. 

  Прошел год, опять настала ярмарка, опять на дороге встретился с попом Патап Максимыч. Поп из города, Чапурин в город. 

  - На ярмарку, что ли? - крикнул Сушило. 

  - На ярмарку,- сухо ответил Чапурин. 

  - Купи моей матушке попадье гарнитуровый сарафан да парчовый холодник. Не купишь, так прижму, что вспокаешься,- сказал Сушило. 

  - Не жирно ли будет? Да и твоей ли чумазой попадье в шелках ходить? - усмехнулся Патап Максимыч и поехал своей дорогой. 

  - Помни это слово, а я его не забуду!..- кричал ему вслед Сушило.- Бархаты, соболи станешь дарить, да уж я не приму. Станешь руки ломать, станешь ногти кусать, да будет уж поздно!.. 

  Какие ни писал Сушило "репорты", ничего не поделал с Чапуриным. И оттого злоба стала разбирать его пуще. Слышать не мог он имени Патапа Максимыча. И замышлял донять его не мытьем, так катаньем! 

  

  * * *

  

  Солнце с полден своротило, когда запылилась дорожка, ведущая к Свиблову. Тихо в погосте: Сушило после обеда отдыхал, дьячок Игнатий да пономарь Ипатий гоняли голубей; поповы, дьячковы и пономаревы дети по грибы ушли, один Груздок сидел возле мостика, ловя в мутном омуте гольцов на удочку. Заслышав шум подъезжавшей тележки, поднял он голову и, увидев молодого человека, одетого по-немецкому, диву дался. 

  "Кто бы такой? - думал сам про себя рыболов.- Приказный из городу, так ехал бы с ямщиком, да у него и борода была бы не бритая, господ по здешним местам не водится,- разве попович невесту смотреть к батюшке едет?.. Так где ему взять таких лошадей? 

  - Эй ты, любезный!- крикнул Самоквасов, осаживая лошадей. 

  Пристально поглядел на него Груздок и сердито пробормотал что-то под нос. Был он суров и сумрачен нравом. Одичав на безлюдье, не любил вдаваться с посторонними в разговоры. 

  - Подь-ка поближе сюда!- крикнул ему Самоквасов. 

  - Сам облегчись, видишь, за делом сижу,- грубо ответил Груздок. 

  - Лошадей оставить нельзя, и к тебе подъехать нельзя. Ишь какой косогор! - сказал Самоквасов. 

  - Так мимо да прочь,- огрызнулся Груздок. 

  - Водку пьешь? - вскричал Самоквасов. 

  - Эва! - с улыбкой отозвался Груздок, и лицо его просияло. 

  - А ерофеич? 

  - Толкуй еще! 

  - А ром?- продолжал подзадоривать мрачного сторожа Самоквасов. 

  - А ты подноси, чего спрашивать-то?..- молвил Груздок и, бросив на песок лёсы и уды, скорым шагом подошел к тележке. 

  Самоквасов вынул из-под подушки оплетенную баклажку, отвинтил серебряный стаканчик, покрывавший пробку, и, налив его водкой, поднес ухмылявшемуся караульщику. 

  - Знатно! - крякнул Груздок.- Давно такой не пивал!.. С запахом!.. 

  - Померанцевая, - подтвердил Самоквасов, подавая Груздку ватрушку на закуску.- Ты здешний, что ли? 

  - Никак нет, ваше благородие. Черниговского графа Дибича Забалканского пехотного полка отставной рядовой,- вытянувшись по-военному, отвечал караульщик. 

  - Что ж здесь поделываешь?- спросил Самоквасов. 

  - По бедности, значит, моей при здешней церкви в караульщиках,- отвечал Груздок. 

  - Что у вас батюшка-то, каков? 

  - Не могим знать, ваше благородие,- отрезал караульщик. 

  - Да ты благородием-то меня не чествуй... Я из купечества... Так как же батюшка-то?.. Каков?..- спрашивал Самоквасов, наливая другой стаканчик померанцевой. 

  - Со всячинкой, ваше степенство,- улыбаясь, ответил Груздок.- Известно дело, что поп, что кот, не поворча, и куска не съест. 

  - А деньги любит? 

  - Эх, милый человек! Как же попу деньги не любить, коли они его самого любят? Родись, крестись, женись, помирай - за все деньги попу подавай,- со смехом сказал Груздок, хлопнувши на лоб другой стаканчик померанцевой. 

  - А по скольку за свадьбу берет? - спросил Самоквасов. 

  - Ихнее дело, не наше,- закусывая поданной ватрушкой, ответил Груздок. 

  - А ну-ка, служивый, испробуй ромку теперь,- сказал Самоквасов, доставая другую баклажку.- Так по скольку ж батька-то у вас за венчанье берет? 

  - С кого как,- отвечал караульщик.- С богатого побольше, с бедного поменьше... Опять же как венчать, против солнца - цена, посолонь - другая, вдвое дороже. 

  - Хорош ли? - спросил Самоквасов у Груздка, когда тот выпил стаканчик рому. 

  - Важнецкий! - с довольством ответил караульщик.- С самой Венгерской кампании такого пивать не доводилось. Благодарим покорно, господин купец, имени, отчества вашего не знаю. 

  - Это у тебя что за бутылка лежит? - спросил Самоквасов. 

  - Да вот рыбешки на похлебку к празднику-то хочу наловить, так в бутылке червяки положены,- сказал Груздок. 

  - Опоражнивай!.. На завтрашний праздник ромку отолью,- сказал Самоквасов. 

  С радости бегом за бутылкой пустился Груздок, думая, должно быть, купчик в здешнем приходе жениться затеял! 

  - А уходом батька венчает? - спросил Самоквасов, переливая в бутылку ром. 

  - Ни-ни! - замотал головою Груздок.- И не подумает. Опасается тоже. Ведь ихнего брата за это больно щуняют. На каких родителей навернется. За самокрутки-то иной раз попам и косы режут. Бывает... 

  - А покалякать с ним на этот счет можно? - спросил Самоквасов. 

  - Отчего же не покалякать?.. Это завсегда можно,- отвечал Груздок. 

  - Слушай,- сказал Самоквасов.- Вот тебе на праздник зеленуха (Зеленуха - трехрублевая бумажка. ). А удастся мне дело сварганить, красна за мной... Говори, с какой стороны ловчее подъехать к попу? 

  Глазам не верил Груздок, получив трешницу (То же. ). Зараз столько денег в руках у него давно не бывало. Да десять целковых еще впереди обещают!.. Уж он кланялся, кланялся, благодарил, благодарил, даже прослезился. И потом сказал: 

  - Уж, право, не знаю, что присоветовать. Опаслив у нас батюшка-то! Вот разве что: дочь у него засиделась, двадцать пятый на Олену пошел. Лет пять женихи наезжают, дело-то все у них не клеится. В приданом не могут сойтись. Опричь там салопа, платьев, самовара, двести целковых деньгами просят, а поп больше сотни не может дать. 

  - Сто рублей, значит, надо ему?- сказал Самоквасов. 

  - Сразу не надо давать. С четвертухи (Двадцатипятирублевый кредитный билет.) зачинайте,- сказал караульщик.- А как сладитесь, деньги ему наперед, без того не станет и венчать. Для верности за руки бы надо кому отдать, чтоб не надул, да некому здесь. Ты вот как: бумажки-то пополам, одну половину ему наперед, другу когда повенчает. Так-то будет верней. 

  

  * * *

  

  Отец Родион был, однако ж, не так сговорчив, как ожидал Самоквасов. Не соблазнила его и сотня целковых. Стал на своем: "Не могу", да и только. Самоквасов сказал, наконец, чтоб Сушило сам назначил, сколько надо ему. Тот же ответ. Боялся Сушило, не с подвохом ли парень подъехал. Случается, бывает. 

  - С кем же, позвольте полюбопытствовать, имеете вы намерение в брак вступить?- спросил он, наконец. 

  - Да не сам я, батюшка,- отвечал Самоквасов.- Я тут только так, с боку припека, в дружках, что ли, при этом деле. 

  - Кто ж таков жених-от? любопытствовал Сушило. 

  - Московский один, заезжий...- отозвался Самоквасов. 

  - А какого, осмелюсь спросить, звания? - продолжал свои расспросы отец Харисаменов. 

  - А шут его знает,- сказал Самоквасов,- не то из купцов, не то мещанин... Так, плюгавенький, взглянуть не на что... Василий Борисов. 

  - Так-с...- поглаживая бородку, молвил Сушило.- Ну, а уж если позволите спросить, невеста-то чьих будет? 

  - А тут неподалеку от вас Чапурин есть Патап Максимыч. Дочка его. 

  - Чапурин!..- с места вскочил поп Сушило.- Да что ж вы мне давно не сказали?.. Что ж мы с вами попусту столько времени толкуем?.. Позвольте покороче познакомиться? - прибавил он, пожимая руку Самоквасова. - Да ведь это такой подлец, я вам доложу, такой подлец, что другого свет не производил... Чайку не прикажете ли?.. Эй, матушка!.. Афимья Саввишна!.. Чайку поскорей сберите для гостя дорогого... Когда же венчать-то? 

  - Да через недельку, батюшка, либо дён этак через десять, я вас накануне повестил бы,- отвечал Самоквасов. 

  А сам надивиться не может, что за притча с несговорчивым попом случилась. 

  - Уж как же вы утешили меня своим посещением! Уж как утешили-то! - продолжал изливаться в восторге Сушило.- Вот уж для праздника-то гость дорогой!.. Обвенчаем,

   родной

  мой,

  обвенчаем,

  только привозите!.. Патапка-то, Патапка-то!.. Вот потеха-то будет!.. Дочь за мещанином, да еще плюгавый, говорите. 

  - Плюгавый, батюшка, даже очень плюгавый,- подтвердил Самоквасов.- Такой, я вам скажу, плюгавый, что я, признаться сказать, и не рад, что ввязался в это дело... 

  - А, нет не говорите!.. Не говорите этого!..- сказал отец Родион.- В добром деле не должно раскаиваться... Нет, уж вы их привозите... Уж сделайте такое ваше одолжение!.. Параскевой, кажись, невесту-то звать. Старшая-то Анастасия была, да померла у пса смердящего!.. 

  - Так точно, батюшка... А как же у нас насчет уговора будет?.. Сто рублев? - спросил Самоквасов. 

  - Пятьдесят бы надо накинуть... Как хотите, а надо накинуть,- отвечал Сушило.- Если б не Патапке насолить, чести поверьте, ни за какие бы миллионы. Я так полагаю, что и двести целковых не грешно за такое браковенчание получить... Сами посудите, ответственность... А он хоть и мужик, да силен, прах его побери!.. С губернатором даже знается, со всякими властями!.. Это вы поймите!.. Поймите, на что иду!.. Не грех и триста целковеньких дать... 

  Самоквасов поспешил согласиться. "Не то, чего доброго,- подумал он,- разговорится поп да в тысячу въедет..." 

  Чаю напились, три сотенных пополам, и после многих обниманий и целований расстались. Это было накануне Петрова дня. 

  Петр Степаныч был на все лады молодец. За что ни возьмется, дело у него горит, кипит, само делается. С пылом, с отвагой схватился он за блажную затею Фленушки повенчать московского посланника с сонной, вялой Парашей. Не то чтоб думал он на расставанье угодить покидавшей его Фленушке аль устроить судьбу Параши, окрутив ее с Васильем Борисычем, а так - разгуляться захотелось, удалью потешиться.

  Не опасался он гнева Патапа Максимыча, не боялся, что оскорбит Манефу и в ужас приведет всю обитель Бояркиных. То забавляло его, какую тревогу поднимут в Москве на Рогожском, по всем скитам, по всему старообрядству, когда

  узнают,

  что великий,

  учительный начетчик, ревностный поборник "древлего

   благочестия",

   строгим

   житием

  и постничеством прославленный, обвенчался в никонианской церкви, да и невесту-то из скита выкрал. Воображал Самоквасов, как всполохнется мать Пульхерия, как засуетится рогожский святитель-поп Иван Матвеевич, как известие

  о

  свадьбе Василья

  Борисыча

  ошеломит

  столпов старообрядства, адамантов благочестия...

  Нарочно решился наскоро ехать в Москву любоваться потехой. А середь молодежи что смеху-то будет, шумного, беззаветного веселья!.. Для того одного стоит десяток посланников обвенчать!.. Главное дело, хохоту что будет, хохоту!.. 

  За два дня до Казанской Самоквасов поскакал во весь опор в Язвицы к ямщикам. День был воскресный, в праздничных красных рубахах ямщики играли в городки середь улицы. Подошел Петр Степаныч, поглядел на них и, заметив молодого парня, что казался всех удалей, заговорил с ним: - Лошадок бы надо. 

  Ямщики побросали палки и мигом столпились вкруг Самоквасова. 

  - Сколько требуется? 

  - Куда везти? 

  - В тарантасе, что ль? - в несколько голосов закричали они. 

  - Со всеми, братцы, не сговоришь, а мешкать мне не доводится,- молвил им Самоквасов.- Дело со всеми, а толковать буду с одним. Как тебя звать? - спросил он, обращаясь к тому, что показался ему всех удалей. 

  - Зовут зовуткой, величают серой уткой, - с хохотом в несколько голосов закричали ямщики, не думая отходить от Самоквасова. 

  - Кабак есть? - спросил Петр Степаныч. 

  - Как не быть кабаку? Станция без кабака разве бывает? Эх ты, недогадливый!.- смеялись ямщики. 

  Вынул Самоквасов целковый и молвил, отдавая его ямщикам: 

  - Угощайтесь покуда. После дело до всех дойдет, а до того с ним потолкую. 

  - Благодарим покорно,- во всю мочь закричали ямщики.- Смекаем, что требуется! Нам не впервой... Уважим, почтенный, как следует все обработаем! И пошли вдоль по улице. 

  - Как же звать-то тебя? - спросил Самоквасов, отойдя с удалым ямщиком в сторонку. 

  - Федор Афанасьев буду,- молвил тот, молодецки тряхнув светлорусыми кудрями. 

  - Лошадок в середу треба мне, Федор Афанасьич,- молвил ему Петр Степаныч.- Тройку в тарантасе, две не то три тройки в телегах. 

  - Можно,- сказал удалой ямщик. 

  - Да парней бы молодых, что поздоровей да поудалей, человек с десяток,- продолжал Петр Степаныч. 

  - И это можно,- молвил ямщик.- Крадено, значит, везти?- прибавил он, плутовски улыбаясь. 

  - Есть немножко около того,- тоже усмехаясь, молвил Петр Степаныч. 

  - Коли крадено живое - с великой радостью, а не живой товар, так милости просим от нас подальше,- сказал Федор Афанасьев. 

  - Живое, живое,- подхватил Самоквасов.- Мы не воры, не разбойники, красных девушек полюбовники. 

  - Девку, значит, надо выкрасть? - лукаво подмигнув, молвил Федор.

  - Есть тот грех,- усмехнувшись, сказал Петр Степаныч. 

  - Никакого тут нет греха,- сказал ямщик.- Все едино, что из тюрьмы кого высвободить аль отбить от разбойников. Сам я после Макарья тоже хочу девку красть. 

  - Так как же? - спросил Петр Степаныч. 

  - Будь покоен, почтенный, все это в наших руках, завсегда это можем,- отвечал Федор.- Восьэтто (Восьэтто, паи восейка - недавно, на днях, намедни.) мы одним днем две самокрутки спроворили... Четыре тройки, говоришь?.. Можно... Парней десяток?.. И это можно... Велику ль погоню-то ждешь?.. Кольев не припасти ли, аль одним кулаком расправимся? 

  - Зачем колья,- сказал Самоквасов.- Коль и будет погоня, так не великая... Да и то разве бабы одни,- прибавил он, усмехаясь. 

  - Стало быть, из скитов крадешь?.. Старочку?.. Молодец, паря! - хлопнув по плечу Самоквасова, весело молвил ямщик.- Я бы их всех перекрал - что им по кельям-то без мужьев сидеть?.. Поди, каждой замуж-от охота. 

  - Вестимо,- сказал Самоквасов.- Так как же у нас насчет ряды-то будет? 

  - По три целковых на брата даешь?- спросил Федор. 

  - Дам,- ответил Петр Степаныч. 

  - Ладно. Угощенье какое? 

  - На ведро водки деньгами дам - угощайтесь сами, как знаете,- молвил Самоквасов. 

  - Ведра будет маловато, два поставь. Заслужим,- сказал ямщик. 

  - Ну, два так два. Идет,- согласился Петр Степаныч. 

  - А на закуску? - опять спросил Федор. 

  - Тоже деньгами выдам,- сказал Петр Степаныч.- Трех целковых будет? 

  - Положь пятишницу,- почесывая затылок, молвил ямщик. 

  - Идет... А за коней что? 

  - Езда-то куда? - спросил Федор. 

  - Отсель к Ронжину выехать...- начал было Самоквасов. 

  - Из Комарова, стало быть, крадешь,- усмехнулся ямщик. 

  - Оттоль в Свиблово. 

  - К попу Сушиле. Знатный поп, самый на эвти дела подходящий. Наши ребята с самокрутками все к нему. Денег только не жалей,- а то хоть с родной сестрой окрутит. 

  - Из Свиблова в город,- продолжал Петр Степаныч. 

  - Десять да десять - двадцать, да еще двадцать одна - сорок одна верста всей-то езды. Подставы будут нужны. Сорок верст по такой жаре не ускачешь,- сказал Федор. 

  - Подставы так подставы,- молвил Петр Степаныч.- Сколько ж за все? 

  - Десять человек по три целковых - тридцать,- стал считать Федор,- два ведра - десять, на закуску пятишницу - значит, всего сорок пять, за коней пятьдесят. Клади сотенну кругом, тем и делу шабаш. 

  - Пять-то целковых зачем присчитал? - молвил Петр Степаныч. 

  - Наспех делается, почтенный, нельзя,- ответил ему Федор.- Платами не станешь поезжан оделять? Невестиных даров тоже не будет?.. Положь за дары-то пятишницу. 

  - Ну, ладно. Получай задаток,- молвил Петр Степаныч Федору и подал ему четвертную. 

  - Ты к тем не ходи,- сказал Федор.- Я уж сам тебе все обделаю. Будь спокоен... Когда выезжать-то? 

  - Коль не пришлю повестку в отмену, в середу после полден часа через три быть вам у Ронжина,- отвечал Самоквасов. 

  - Слушаем,- молвил ямщик.- Все в исправности будет. Нам не впервой. 

  Самоквасов дальше поехал, а в Язвицком кабаке далеко за полночь ямщики пили и пели, гуляли, кричали на все голоса. 

  

  * * *

  

  В городе Петр Степаныч не так легко и скоро управился, как в Язвицах. Здесь надо было ему приискать квартиру, где б молодые после венца прожили несколько дней до того, как ехать им в Осиповку за родительским прощеньем. В том захолустном городке гостиниц сроду не бывало, а постоялый двор всего-на-все один только был, наезд бывал туда только в базарные дни. На том дворе Петр Степаныч пристал, видит, молодых тут нельзя приютить - больно уж бойко и во всем несуразно: все одно что кабак... По домам пошел квартиры искать - нет ни единой. 

  Проходил Самоквасов по городку вплоть до вечера и уж думал на другой день квартиры искать в деревнях подгородных, но ему и тут удалой ямщик пригодился. Только вышел он поутру на улицу, Федор Афанасьич тут как тут - усталых, взмыленных коней проваживает... Окликал его Петр Степаныч. 

  - А, почтенный!.. Ты уж и здесь,- весело отозвался ямщик.- А меня, чтоб его пополам да в черепья, пес его знает, барин какой-то сюда потревожил... Казенна подорожная, да еще "из курьерских"... Вишь, коней-то загнал как, собака,- не отдышатся, сердечные... А мы только что разгулялись было, зачали про ваше здоровье пить, а его шайтан тут и принеси... Очередь-то моя - что станешь делать?.. Поехал. 

  - Слушай-ка, парень, вечор сказывал ты, что эти самокрутки дело вам за обычай,- молвил ему Самоквасов. 

  - Без нашего брата тут нельзя...- отвечал Федор.- Потому, ускакать надо. Мне вот у тебя на двадцатой свадьбе доведется быть... Завсегда удавалось, раз только не успели угнать. И колотили же нас тогда... ой-ой! Три недели валялся, насилу отдох. До сих пор знатко осталось,- промолвил он, показывая на широкий рубец на правой скуле...- Отбили, ареды! 

  - А не случалось тебе после венца молодых сюда в город возить? - спросил Самоквасов. 

  - Как не случаться - случалось!.. Сколько раз...- отвечал Федор. 

  - Видишь ли что, Федор Афанасьич,- сказал Самоквасов,-человек я заезжий, знакомцев у меня здесь нету... Вечор бился, бился, искал, искал квартиры, где бы пожить молодым. Весь город исходил - собачьей конуры и той не нашел. 

  -У Феклиста Митрича нешто не был? - спросил у него ямщик. 

  - У какого Феклиста Дмитрича?

  - Погребок у него, вином виноградным торгует,- сказал ямщик,- лавочка тоже есть, бела харчевня. К нему с девьем когда хошь, и в полночь и за полночь. 

  - Ну нет, Федор Афанасьич, это, друг любезный, не годится. Не шатущие приедут, не в кабаке им жить,- сказал Петр Степаныч. 

  - Зачем в кабаке?- возразил ямщик.- Только не жалей целкачей, так Феклист Митрич сам-от в подклет переберется, а верхни горницы тебе предоставит. А горницы у него важные!.. Во всех не бывал, хвастать не стану, а говорят, почище да приборной городнических будут. 

  - Где ж его отыскать?- спросил Самоквасов. 

  - А ты обожди здесь маленько, я только коням овсеца задам. Покаместь жуют, мы с тобой дело-то и обладим. Мне не впервой к нему молодых-то привозить,- сказал Федор Афанасьич. 

  - Постой, погоди,- молвил ему вслед Петр Степаныч,- какой он веры, Феклист-от Митрич? Какого, значит, согласу? 

  - А тебе что? - обернувшись, спросил ямщик. 

  - Да ведь если он по ихней, по скитской значит, так, пожалуй, не пустит,- молвил Петр Степаныч. 

  - Феклист-от Митрич не пустит?.. Эва!..- засмеялся ямщик.- Он, брат, у нас всякой веры... Когда котора выгоднее, такую на ту пору и держит. В одни святы денежки верует. Повесь на стенку сотенну бумажку -. больше чем Николе намолится ей. 

  Убрав лошадей, ямщик повел Петра Степаныча к Феклисту Митричу. Тот сразу согласился уступить все верхнее жилье дома. Понравилось оно Петру Степанычу - как есть купецкий дом середней руки. Ни горок с серебром и ценным фарфором, ни триповых диванов, как у Патап Максимыча, не было, а все-таки не зазорно было Прасковье Патаповне вступить в такой дом после венчанья. Зато уж и содрал же Феклист Митрич щетинку с Самоквасова. Что ни разъезжал по городам, нигде таких цен за постой он не плачивал. Однако ж не торговался, хоть и почесал в затылке, подумавши, что свадебка-то ему, пожалуй, за тысячу въедет. Да что тысяча, коль охота молодцу покуражиться. "Главное дело, матушка Пульхерия да батюшка Иван Матвеич!.. Рожи-то какие корчить зачнут!.." 

  - Так вы уж, пожалуйста, Феклист Митрич, постарайтесь, чтобы все как следует было,- молвил Самоквасов ему на прощанье. 

  - Не извольте, почтеннейший господин, напрасно беспокоиться. Слава богу, эти дела нам не впервые,- дробной скороговоркой зачастил Феклист Митрич.- Летошний год Сущов, купец из нижнего Воскресенья,- рыжий такой, не изволите ли знать, да толстый,- тоже скитску девицу из Оленева крал, тоже у нас проживанье имели, всем остались довольны. Свечки будут стеариновые, по всем горницам зажжем; двуспальну постель кисейными пологами украсим, можно будет и коврики постлать. Чайна посуда и для обеда отменная; не понравится кушанье из нашей харчевни, можем из трактира повара взять; вина первый сорт - от Соболева. И все по самым сходным ценам будет предоставлено вашему почтению. 

  Сладились. Отдал Феклисту Петр Степаныч задаток, простился с удалым ямщиком и рысцой покатил к попу в Свиблово. 

  Сушило встретил Петра Степаныча не по-прежнему. Когда Самоквасов подъезжал к погосту, поп, влекущий племя свое от литовских бояр, в белой холстинной рубахе, босиком, но в широкополой шляпе, косил по своему кладбищу сено. Ловко размахивал он косою, гораздо ловчее, чем работавший в другом углу кладбища Груздок. Услыхав грохот тележки на мостике, Сушило перестал косить, приставил правую руку зонтиком над глазами и пристально стал вглядываться в проезжего. Узнав с нетерпением ожидаемого гостя, швырнул он косу и крикнул сторожу: 

  - Докашивай, Груздок, докашивай, да в оба гляди, от Игнатья аль от Ипатья ребятенки опять бы не стали корзинами наше сено таскать. Чуть что, первого за вихор да ко мне на расправу. 

  И бегом побежал к дому отец Харисаменов, сверкая голыми пятками. Став в калитке, окликнул он лихо подкатившего Петра Степаныча. 

  - Милости просим, гость дорогой, милости просим! В горницу пожалуйте, а я сейчас оболокусь. 

  Поставив лошадок у поповских ворот, Самоквасов вошел в дом. Горница была пуста, но за перегородкой слышалась возня одевавшегося отца Родиона, припевавшего вполголоса: "Ангельские силы на гробе твоем и стрегущие омертвеша". 

  Через несколько минут вышел из-за перегородки Сушило в желто-зеленой нанковой рясе и даже с распущенными из пучка и расчесанными власами. Хоть архиерею напоказ. 

  Поклонился Самоквасов отцу Родиону, а тот, подавая ему руку запросто, с усмешкой промолвил: 

  - Благословения не приемлете? Нет, батюшка, и мы тоже старинки держимся,- улыбаясь, ответил Петр Степаныч. 

  - Ну, как знаете...