Мельников-Печерский Павел Иванович - В лесах. Книга 2-я

">  - Девичьи речи слаще птичьего щебета! Веселей соловьиного пенья голосок ненаглядной красотки! - с улыбкой промолвил молодой Самоквасов, идя навстречу к ней. 

  - Наскажешь турус ка колесах!.. Только послушай тебя!..- с небрежной улыбкой ответила Фленушка. 

  - Верное слово! - вскликнул на то Самоквасов, ровным, медленным шагом отходя с Фленушкой к ближнему перелеску. 

  - Так я и поверила! - отворачиваясь от него, с лукавой улыбкой молвила Фленушка.- И думать-то, чай, про меня позабыл! 

  - Что ты?.. Что ты, Фленушка?.. Какое ты слово сказала!.. Ножом ровно резнула!.. Хороша встреча после целого года, неча сказать!..- непритворно волнуясь, говорил Самоквасов. 

  - Нечего Лазаря-то петь!..- перебила его Фленушка.- Как есть настоящий казанский сирота!.. Нет, друг любезный, меня не разжалобишь!.. Насквозь вижу бесстыжую твою душу! Все твои мысли у меня на ладони!.. Отчего долго не ехал?.. Зачем вестей не присылал? 

  - Дела такие подошли,- ответил Петр Степаныч.- Только что вскрылась Волга - в Астрахань дядя послал; воротился, дедушка помер. 

  - Наперед, беспутный, знаю все твои отговорки,- промолвила Фленушка. 

  Под эти слова вошли они в перелесок. Там укрылись в молодом частом ельнике да в кудрявых кустах можжевеловых. Остановилась Фленушка, вспыхнули очи, заискрились, заревом покрылись щеки, и улыбка в лице просияла. Закинув слегка голову, широко распахнула руками и тихо промолвила: 

  - Здравствуй теперь! 

  Ринулся молодец на высокую грудь... И долго и горячо сжимали они друг друга в объятьях... Долгий поцелуй ровно спаял распаленные страстью уста. 

  Сели на лужок меж кустами. Самоквасов держал Фленушку за руку. Оба молчали. 

  - А где ж колечко-то? - спросил он, оглядывая Фленушкины пальцы. 

  - В сундуке,- равнодушно она отвечала. 

  - На то разве дарено, чтоб в сундуке ему лежать? - укорил ее Самоквасов. 

  - Ай, ай, парень! - ото всей души расхохоталась Фленушка.- Немного ж у тебя под шапкой мозгу-то... Да!.. Где ж это видано, где это слыхано, чтоб скитски девицы перстни да кольцы на пальцах носили?.. 

  - А для че не носить? - возразил Петр Степаныч.- Чаще бы взглядывала, чаще б дружка вспоминала. 

  - Ловок ты, парень! - задушевным смехом хохотала Фленушка.- Забыл, что мы Христовы невесты?.. Как же твое подаренье мне на руку вздеть?.. Проходу не будет... Матушку тем огорчу. 

  - Эка важность! - усмехнулся Петр Степаныч. 

  - Нет, брат, шалишь! - немного брови нахмурив, молвила Фленушка.- Семеро будь таких, и тогда из-за вас не вздумаю огорчать свою матушку. 

  - А много ль нас у тебя? - громко смеясь, спросил Самоквасов.- Ну-ка, скажи, не утай. 

  - Много будешь знать, скоро состаришься,- закинув голову и прищурив насмешливо глаза, ответила Фленушка. 

  - Ну, скажи по правде... Чего тут?.. Да скажи же!..- приставал Самоквасов. 

  - Сто,- отрезала Фленушка. 

  - Что больно много? 

  - Что за много? У вашего брата и больше бывает,- смеялась Фленушка. 

  - Так мы мужчины,- сказал ей Петр Степаныч. 

  - А мы девки! - усмехнулась Фленушка, смело глядя в глаза Самоквасову. 

  - Ну, уж девка!.. Зелье ты, а не девка!..- проговорил он, страстно глядя на Фленушку. 

  - Какова уродилась!..- охорашиваясь, молвила Фленушка.- Вся перед тобой, какая есть... Гляди!.. 

  Молча любовался молодой купчик на миловидную Фленушку и, обвив ее стан рукою, сказал: 

  - Да реши ж наконец, золотая!.. Зачем томишь меня?.. Который год?.. 

  - Чего еще вздумал? - спросила, усмехаясь, Фленушка. 

  - Слушай,- продолжал Самоквасов.- Дедушка помер. Капитал был на его имя... Теперь конец... Хочет не хочет дядя, делись... Мне половина. 

  - Мне-то зачем ты это расписываешь?..- спросила Фленушка.- Мне-то какое дело? Не я с твоим дядей стану делить тебя. 

  - Ровно не знает, про что говорю! - с досадой промолвил Самоквасов.- Третий год прошу и молю я тебя: выходи за меня... Ну, прежде, конечно, дедушка жив, из дядиных рук я смотрел... Теперь шабаш, сам себе голова, сам себе вольный казак!.. Что захочу, то и делаю!.. 

  - И я что хочу, то и делаю,- весело усмехнувшись, ответила Фленушка. 

  - За чем же дело стало?.. повенчаемся! - подхватил Самоквасов. 

  - Сто дедов помри у тебя, будь ты не то что вольный казак, будь ты принцем каким, царем, королем, и тогда за тебя не пойду,- сказала Фленушка.- Не видать тебе, Петр Степаныч, меня, как ушей своих. 

  - Отчего ж так? - взволнованным голосом спросил Самоквасов. 

  - Да так вот, не хочу, да и полно,- сказала Фленушка. 

  - Делом говори. Чего отлынивать-то?.. Честью прошу...- говорил Петр Степаныч. 

  - Из скитов замуж честью не ходят,- сказала Фленушка.- Девишник-от нам у матушки в келье, что ли, справлять? А горной пир (Обед у молодых после свадьбы. ) в келарне?.. Образумься, Петр Степаныч... Получивши наследство, никак ты совсем ошалел. 

  - Мы бы уходом!..- промолвил Самоквасов. 

  - Не огорчу тем матушку. Это в гроб уложит ее,- сказала Фленушка и встала с луговины. 

  - Не надивлюсь я тебе, Фленушка, не пойму тебя,- поднимаясь за ней, сказал Самоквасов.- Ну, а как матушка-то помрет?.. Тогда что?.. А она ведь не долгая на земле жилица.. Тогда что будет с тобой?.. Тогда куда денешься? 

  - Отстань!.. Не досаждай! - вскликнула Фленушка.- И без тебя тошнехонько!.. 

  Затуманилось чело ее, заискрились очи, и порывистое, тяжелое дыханье стало вздымать высокую грудь. 

  - Повенчавшись, при месте была бы,- продолжал Самоквасов.- Никто бы тебя не обидел, у всех бы в почете была... А без матушки заедят тебя в обители, выгонят, в одной рубашке пустят... Я уж слышал кой-что... Мутить только не хочу... Опять же везде говорят, что вашим скитам скоро конец... 

  - Замолчишь ли, непутный?..- вскрикнула Фленушка, и в голосе ее задрожали слезы отчаянья... 

  - Подумай хорошенько!..- после немалого молчанья сказал Самоквасов.- Теперь не прежнее время, "голопятым тысячником" теперь меня не назовешь, теперь мы сами с капиталом. 

  - Обсчитает тебя дядя-то - небрежно кинула слово Фленушка. 

  - Известно, обсчитает!..- спокойно, с уверенностью ответил Самоквасов.- Как же не обсчитать? До всякого доведись!.. Только как он, собачий сын, там ни обсчитывай, а меньше ста тысяч целковых на мою долю выдать ему не придется... 

  - Полно-ка ты, Петруша,- молвила Фленушка.- Широко не шагай, высоко не заглядывай!.. Даст дядя тысчонки две-три, с тем и отъедешь. 

  - Нет, брат, шалишь!..- вскликнул Самоквасов.- Сами с усами, на кривой теперь меня не объедешь!.. Именья-то и капиталу после дедушки больше чем на четыреста тысяч целковых... Если дядя заместо половины четверть только отдаст, вот уж тебе и сто тысяч... А меньше мириться мне никак не следует... а не захочет дядя миром покончить со мной, суд на то есть... Мне и долги и торговые книги известны, могу усчитать... Ох! да я бы и меньше с дяди-то взял, только б ты, Фленушка, пошла за меня!.. Слушай! - прибавил он решительно.- Не пойдешь за меня, сопьюсь, обопьюсь, под забором как собака околею. 

  - Полно молоть-то!..- небрежно отозвалась Фленушка.- Выдумает же ведь! 

  - Без тебя мне не жизнь, одна маета!.. Что ж? Решай скорей,- схватив Фленушку за руку, с горячим порывом сказал Самоквасов. 

  Вдруг ровно туманом подернулось игривое личико Фленушки. Задумчивые глаза ее грустно остановились на горевшем страстью лице Самоквасова. 

  - Эх, Петруша, ты, Петруша, мой глупенькой!..- печально вздохнув, она молвила.- И меня-то не знаешь и себя не понимаешь... Какой ты мне муж? 

  - А чем же не муж?.. Какого еще тебе черта?..- возразил Самоквасов. 

  - Не муж,- грустно сказала Фленушка.- Муж должен быть голова над женой, а тебе надо мной головой в жизнь не бывать... 

  - Как бы не так! - засмеялся Самоквасов.- А ну-ка, попробуй, выдь за меня,- увидишь, каков буду... 

  - Увидать-то нечего!..- с усмешкой молвила Фленушка. 

  - В ежовы бы взял!,.- продолжал шутить Петр Степаныч. 

  - Еще кто бы кого!..- слегка прищурив глазки, молвила Фленушка. 

  - Говорят тебе, попробуй,- продолжал он и крепко схватил стан Фленушки. 

  - Отвяжешься ли? - крикнула она и быстрым поворотом ловко вывернулась из-под руки Самоквасова... 

  - Эк, чтоб тебя! - с досадой он вскликнул.- Ровно налим выскользнула. 

  - А ты паренек недогадливый!.. Не умеешь водиться с девицами,- весело и звонко захохотала Фленушка.- У нас, у девок, обычай такой: сама не захочет - ее не замай, рукам воли не давай... Так-то, друг сердечный!.. А ты этого, видно, не знал?.. А?.. 

  - Да полно тебе шутить да баловаться,- с досадой сказал Самоквасов.- Чем бы дело говорить, она с проказами. 

  - Ну, так и быть, давай про дело толковать,- подхватила Фленушка и, опустившись на траву, промолвила: - Сядь-ка рядком, потолкуем ладком. 

  Сели. Фленушка в землю глаза опустила, помолчала немного. 

  - Долго ль в наших местах прогостишь? - спросила его. 

  - Как погостится,- ответил Самоквасов.- Гостины живут по привету... Сколь меня приветишь, столь и прогощу. 

  - Полторы либо две недели можешь прожить?..- спросила Фленушка. 

  - Отчего не прожить? Это все в нашей воле,- сказал Петр Степаныч. 

  - А саратовец? - спросила Фленушка. 

  - А куда его без меня леший потянет? - молвил Самоквасов.- Теперь ему из моей воли выйти нельзя. Что велю, то и сделает,- сказал Самоквасов. 

  - Сказку плетешь аль правду говоришь?..- спросила Фленушка. 

  - Чего врать-то?.. Не из чего,- отозвался Самоквасов.- Только отделюсь, Сеньку в приказчики... У нас уж с ним слажено, оттого из воли моей теперь он выйти и не может... 

  Помолчали немного. 

  С лукавой улыбкой, слегка прищурясь и зорко глядя на Самоквасова, молвила Фленушка: 

  - А больно хочется жениться на мне? 

  - Господи! - привскочил даже Петр Степаныч.- Да из-за чего ж я третье-то лето бьюсь-колочусь?.. Из-за чего столько маеты от тебя принимаю?.. И схватил было Фленушку за руку.

  - Постой, погоди,- сказала она, выдергивая руки.-

  Прежде надо про дело толковать... Уходом придется свадьбу играть? 

  - Вестимо уходом... Сама же сказала, что из скитов честью девицы не выходят,- ответил Самоквасов. 

  - А венчался ли ты когда уходом-то? - спросила Фленушка. 

  - Эка шальная! - весело, во всю мочь захохотал Самоквасов.- Все-то проказы у ней на уме!.. Да что я?.. Татарин, что ли, какой?.. С одной обвенчавшись, к другой сватаюсь?.. 

  - Не про то тебе говорят,- перебила Фленушка.- Не случалось ли в дружках на свадьбах уходом бывать аль в поезжанах? 

  - Не доводилось,- ответил Петр Степаныч. 

  - Надо попробовать,- молвила Фленушка.- Тут ведь удальство нужно. А не то и невесту у тебя отобьют, и бокам на придачу достанется... 

  - Вестимо,- согласился Самоквасов. 

  - Перед тем, как меня из обители красть, надо тебе поучиться,- сказала Фленушка.- Я бы поглядела, сколь в тебе удали есть... 

  - Да чем же мне ее показать? Манефу, что ль, выкрасть да с городецким попом повенчать,- громко засмеялся Самоквасов. 

  - Не смей матушку в шутки мешать...- строго, с досадой молвила Фленушка.- Не смей, говорю тебе. 

  - Так сама укажи, кого повенчать,- подхватил Самоквасов.- Таисею?.. Изволь... Повенчаем и Таисею... Только сыщи жениха!.. Денег теперь со мной много, любого попа закуплю... Столько отсыплю, что на родной сестре кого хочешь свенчает. 

  - Ладно,- молвила Фленушка, кинув на Самоквасова томный взгляд из хитрых прищуренных глаз.- Изволь, укажу тебе парочку. 

  - Барашка да ярочку?- перебил Петр Степаныч, подвигаясь поближе к Фленушке. 

  - А ты молчи, дело говорю,- сказала она, отстраняя от себя Самоквасова.- Укажу, кого повенчать, погляжу на твою удаль... И если возьмешь удальством, повенчаешь их, бери меня тогда, хоть на другой же день бери... 

  - Вправду? - радостно вскрикнул Самоквасов.- Вправду говоришь?.. Не обманешь?.. 

  - Зачем обманывать?.. Что сказано, то свято,- лукаво улыбнувшись, молвила Фленушка. 

  - Коли так... коли так...- в страстном порыве говорил Петр Степаныч.- Слушай, Фленушка!.. Да за это не то чтоб свенчать кого, черта за рога поймаю... Что хошь приказывай; все исполню, чего ни захочешь. 

  - А ну-ка побожись,- молвила Фленушка. 

  - Да лопни глаза мои!.. Да сквозь землю мне, в тартарары провалиться!.. Да чтоб не взвидеть мне свету божьего!..- стал божиться Самоквасов. 

  - Ну ладно, хорошо,- сказала Фленушка.- Побожись теперь в том, что никому ни единым словом не промолвишься, про что стану говорить тебе... 

  - Да иссуши меня господи до макова зернышка!.. Да чтоб мне с места не сойти!..- заклинался Самоквасов. 

  - Ладно, ладно, верю...- прервала его Фленушка.- Слушай теперь... Завтра поезжай к попу Сушиле в Свиблово... Задари его, денег не жалей, что ни запросит, давай... Семену скажи, был бы с тобой заедино... 

  - Да кого же венчать-то? - спросил Самоквасов. 

  - А видел давеча Василья Борисыча у матушки?.. Из Москвы прислан,- молвила Фленушка. 

  - Видел. Ледящий такой,- небрежно сказал Самоквасов. 

  - Какой бы там ни был, дело не твое...- перебила Фленушка.- Его надо свенчать... Слышишь?.. И как можно скорее. 

  - Пожалуй!.. А с кем?..- спросил Самоквасов. 

  - Девица есть в обители...- зачала Фленушка.- Хорошая девица, отецкая дочь... Родители богатые, сама-то молодехонька, да будь промеж нас сказано, не больно бойка разумом, недальнего ума... Намедни, как мы ездили к невидимому Китежу, успел он как-то хитростный... 

  - Кто? - живо перебил Самоквасов. 

  - Да все он же, Василий Борисыч,- молвила Фленушка. 

  - Ах, он плюгавым!.. Вот гром-от не из тучи!..- весело захохотал Самоквасов.- Да ничего... ничего... Теперь смекаю... Венцом, значит, надо покрыть?.. Ничего!.. Покроем... Это мы завсегда можем!.. 

  - Слушай же да покудова смалчивай,- молвила Фленушка.- Та девица - Параша Чапурина. 

  - Полно ты! - удивился Самоквасов.- Эк какую кралю подцепил!.. А она-то!.. Водой не замутишь, а поди-ка ты что! 

  - Со всякой грех может случиться,- скромно опустив глаза, молвила Фленушка.- Когда у тебя будет все готово, мое дело невесту собрать... Сдам ее тебе с рук на руки, доделывай сам... А насчет жениха надо быть тебе похитрее. Блудлив он, что кошка, труслив он, что заяц. Трусит, Патап Максимыч по-свойски бы с ним не расправился... И сдается мне, что хочет он отсель лытуна задать (Убежать.). Так уж ты с Семеном пригляди его... Завтра в Свиблово ты один к попу-то поезжай, а Семен пусть его караулит... Да уговаривал бы его венчаться, нето, мол, Патап-от Максимыч с живого шкуру сдерет.- Они ж с Семеном старые знакомцы - ему-то, может, поверит... 

  - А ведь и в самом деле, Чапурин потачки не даст,- молвил Самоквасов. 

  - Известно, не даст,- согласилась Фленушка.- От него не уйдешь... Вы хорошенько жениха-то пугайте, обвенчаешься, мол, не в пример дешевле разделаешься. Ну, мол, побьет тебя маленько Чапурин, поколотит... Без этого уж нельзя, а потом, мол, и гнев на милость положит. 

  - Ладно,- сказал Самоквасов,- все в наилучшем виде с Сенькой устроим. Только хочешь не хочешь, задаток давай,- прибавил он, обнимая Фленушку. 

  - Какого еще тебе задатка? - вырываясь, вскликнула Фленушка. 

  - Хоть разок поцелуй хорошенько,- говорил Петр Степаныч, стараясь обнять Фленушку.- Тебя не убудет, а мне радости прибудет. 

  - Да отвяжись ты, непутный!..- с лукавой усмешкой, отталкивая локтем Самоквасова, промолвила Фленушка. 

  - Забыл, какие дни-то теперь?.. Петров пост еще не кончился. 

  - Целоваться в уста николи нет поста,- перебил Самоквасов и, схватив Фленушку, промолвил: - Ну, взгляни глазком - сделай с праздничком!.. 

  - Ну, ладно, ладно, выпусти только... Ой, леший! - вдруг она вскрикнула.- Черт такой!.. Щипаться еще выдумал!.. Я те огрею!.. Отвяжись, говорят! 

  - Хочешь не хочешь, а целоваться надо... Без того и к попу не поеду,- приставал Самоквасов. 

  - Ну, постой... Пусти, а ты... Сама поцелую,- молвила Фленушка. 

  И когда он выпустил из объятий Фленушку, она взяла его руками за уши и, слегка притянув к себе, холодно поцеловала. 

  - Не так, не так! - во всю мочь гаркнул Самоквасов и, схватив Фленушку за голову, изо всей силы прижал ее губы к своим. 

  - Да отвяжись!.. Леший ты этакой!.. Ай!..- на весь перелесок кричала Фленушка, но крики ее заглушались нескончаемыми поцелуями Самоквасова. 

  

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  

  Не стучит, не гремит, ни копытом говорит, безмолвно, беззвучно по синему небу стрелой каленой несется олень златорогий... (Златорогий олень, как олицетворение солнца, нередко встречается в старинных песнях, сказках и преданьях русского Севера.). Без огня он горит, без крыльев летит, на какую тварь ни взглянет, тварь возрадуется... Тот олень златорогий - око и образ светлого бога Ярилы - красное солнце. 

  Бежит олень, летит, златорогий, серебряным копытом хочет в воду ступить. И станет от того вода студена, и пойдет солнце на зиму, а лето на жары. 

  Шумит в лесах, трещит в кустах, бренчит по траве-мураве звонкокопытный олень. Солнечным лучом, что ременным бичом, гонит его светоносный Ярило из темного бора на светлую поляну ради людского моляну... (Общественное моленье (языческое), принесение в жертву животного, съедаемого молельщиками. Это старорусское слово перешло и к мордве. ) 

  Брать его руками, колоть его ножами и на братчине на петровщине людям есть благодарно моленый кус ( Жертвенное мясо. Теперь моленым (иногда "петым" ) кусом зовут снеди, освящаемые в церкви: куличи, сыр и пр. ). 

  Затем летит по небу олень златорогий, затем хочет серебряным копытом воду студить, что настал день прощанья светлого бога Ярилы с Матерью Сырой Землей и со всеми земнородными чадами их... Каждые сутки тот олень по небесной тропе с востока на запад бежит, но только два раза в году он играет... В те дни восходящее солнце то покажется из-за края небесного, то опять за ним спрячется, то вздынет кверху, то книзу опустится, то заблещет цветами алыми, белыми, лазоревыми, то воссядет во всей славе своей так, что никакому глазу глядеть на него невозможно. Дважды в году так солнце играет: в день прихода Ярилы, на Пасхе, да в день отхода его, на Петров день ( Народное поверье. ). 

  Затем из темного бора гонит Ярило лесного оленя, было бы людям чем справить день расставанья светлого бога с землей, день отхода его на немалое время в область мрака и стужи. Есть того оленя людям на моляне, поминать отходящего бога на пиру, на братчине, на братчине на петровщине (Есть поверье, что в лета стародавние ежегодно на Петров день выходил из лесу олень и сам давался в руки людям на разговенье. Об этом намек в Житии Макария Желтоводского (XV столетия). Братчина, иначе ссыпчина - праздник на общий счет.). 

  А с восточной стороны, с моря-океана, с острова Буяна, со того ли со камня со Алатыря, тихими стопами, земли не касаясь, идет-выступает Петр-Золотые-Ключи... Теми ключами небесные двери он отмыкает, теми дверями угодных людей в небо пущает... Идет Петр-Павел (Петр-Золотые-Ключи - олицетворение солнца, как Илья пророк - грома и т. п. Петр-Павел - соединение в одном лице двух, так же, как Кузьма-Демьян, Флор-Лавер и пр. ), в одной руке ключи золотые, в другой трава Петров крест, что гонит нечистую силу в тартарары. 

  Петров день наступает: летняя братчина, братчина-петровщина. По сельщине-деревенщине пир горой. 

  Накануне Петрова дня по селам возня, по деревням суетня. Конец петровке-голодовке - молёного барашка в лоб (Петров пост зовется голодным, потому что ни овощи, ни грибы еще не поспели, а хлеб на исходе. Говорят: "Петровка - голодовка, спасовка - лакомка (спасовка - успенский пост). Общее великорусское поверье, что Петров пост бабы у бога выпросили для скопа масла. Молёный, или обреченный, баран обыкновенно назначается на петровскую братчину. Петровских баранов брали помещики с крестьян, берут попы с прихожан. )!..

  Давай бабы творогу, сметаны, простокваши, топленого молока!.. Стары люди за верное сказывают, что прежде петровок и в заводях не было; вы, бабы, скопи-домок, тот пост у господа вымолили; вы, бабы, жалобились: без летнего-де поста ни масла, ни другого молочного запасти нельзя, все-де молоко мужики с ребятишками выхлебают... Ну вот, по вашему умоленью и мы держим пост - давай же на разговенье все напасенное!., Жарь, пеки да вари, пойдет у нас пир на весь божий мир!.. Пост провалил, до зеленого покосу напразднуемся... Не жалей на брагу хлеба, солоду - зажелтели поля, колосья клонятся, нового богатья (Новый хлеб.) недолго ждать!.. 

  Таков на Петров день бабам дается приказ от отцов да от свекров, и накануне праздника зачинается вкруг печей возня-суетня. Дела по горло, а иной хозяюшке вдвое того: есть зять молодой - готовь ему теща петровский сыр, есть детки богоданные - пеки тоболки (Пресные пироги с творогом.), неси их крестникам на розговенье, отплачивай за пряники, что приносили тебе на поклон в прощено воскресенье вечером (Обычаи на Севере, а отчасти в Средней России.). 

  У молодежи накануне Петрова дня свои хлопоты: последняя "хмелевая ночка" подходит, завтра надо Кострому (Чучело Ярилы из соломы. В Малороссии оно зовется "Кострубонькой". Ее хоронят в Казанской губернии - накануне троицына дня; около Владимира и Суздаля, а также в Пензенской и Симбирской губерниях - в троицын или в духов дни; в Ярославской и в западной части Костромской губернии - в воскресенье всех святых, а местами - в Петров день; в Тверской губернии - в первое воскресенье Петрова поста; в других местах Великой России, особенно в степных, а также в Малороссии - 24 июня; в восточной части Костромской губернии, местами в Нижегородском Заволжье и в Вятской губернии - в Петров день. Похоронами Ярилы, или Костромы, кончаются летние хороводы и гулянья, за ним наступает "страда" (усиленные полевые работы на покосе, ка жнитве, молотьбе и т. д.). С июля (1 июля - "лета макушка") все увеселения прекращаются до осенних "капусток") (в конце сентября).  Местами в Ильин день, в дожинки (конец жатвы), в Семен-день (1 сентября) бывают хороводы, но небольшие и водят их неподолгу.) хоронить...

  Еще пройдет день, лета макушка придет, начнется страда, летним гулянкам конец... Вечером, только закатится солнце и сумрак начнет по земле расстилаться, девушки с молодицами, звонко песни играя, выходят гурьбой за околицу, каждая охапку соломы тащит. Выбрав укромное место, раскладывают костры и при свете их вяжут Кострому из соломы. Одевши ее в нарядный сарафан недавно вышедшей замуж молодицы и убравши цветами, молча, без шуток, без смеха кладут на доску возле воды... Тут молодцы приходят, начинаются песни, хороводы. Всю ночь напролет молодежь веселится, а когда зачнет утрення заря разгораться, приходят на игрище люди пожилые, даже старики; посмотреть-поглядеть, как солнышко красное станет играть. 

  Тухнут костры на земле, гаснут звезды на небе... Бледнеют на своде небесном ночные покровы, светлей и светлей на восточном краю небосклона. Рой мелких перистых облаков усыпал поднебесье, лучи невидимого еще солнца зажгли их разноцветными огнями. С каждой минутой ярче и ярче горят облака, блещут золотом, сверкают пурпуром, переливаются алыми волнами... Разлились светлые потоки по всему небесному раздолью... Окропляется свежей росой, изумрудами блещет трава муравая, алмазами сверкают капли росы на листьях древесных. Раскрывают цветы лепестки свои, и в утренней прохладе со всех сторон льются благовонные воздушные токи. Близко, близко небесный олень златорогий. 

  Ведут хоровод и звонкою песнью зовут небесное светило: 

  Не стучит, не гремит,

  Ни копытом говорит,

  Каленой стрелой летит

  Молодой олень!

  

  Ты, Думай ли, мой Дунай!

  Дон Иванович Дунай!

  Молодой олень!

  

  У оленя-то копыта

  Серебряные.

  У оленя-то рога

  Красна золота!

  

  Ты, Дунай ли, мой Дунай!

  Дон Иванович Дунай!

  Молодой олень!

  

  

  Ты, олень ли, мой олень,

  Ты, Алешенька!

  Ты куда-куда бежишь,

  Куда путь держишь?

  

  Ты, Дунай ли, мой Дунай!

  Дон Иванович Дунай!

  Молодой олень!

  

  Я бегу ли, побегу

  Ко студеной ко воде,

  Мне копытцом ступить,

  Ключеву воду студить!

  

  Ты, Дунай ли, мой Дунай!

  Дон Иванович Дунаи!

  Молодой олень!

  

  И, кончив песню, резво бегут на пригорки. С непокрытыми головами, опершись на посохи, там уж стоят старики. Умильно склонив головы на правые руки, рядом с ними старушки. Глаз не сводят седые с восточного края небес, набожно ждут того часа, как солнышко в небе станет играть. 

  Густыми толпами стариков молодежь обступила. Все тихо, безмолвно. Только и слышны сердечные вздохи старушек да шелест листвы древесной, слегка колыхаемой свежим заревым (Тихий ветер, обыкновенно бывающий на утренней заре. О нем говорят: "зорька потянула". ) ветерком... Раскаленным золотом сверкнул край солнца, и радостный крик громко по всполью раздался. Солнце взыграло, грянула громкая песня: 

  Ой, Дид Ладо!.. на кургане

  Соловей гнездо свивает,

  А иволга развивает!..

  Хоть ты вей, хотя не вей, соловей,-

  Не бывать твоему гнезду совитому,

  Не бывать твоим деткам вывожатым (Выведенным.),

  Не летать твоим деткам по дубраве,

  Не клевать твоим деткам белотурой пшеницы!

  Ой, Дид Ладо! пшеницы!..

  

  Поднялось солнце в полдерева, все пошли по домам с ночного гулянья. Впереди толпа ребятишек, как в барабаны, колотят в лукошки, и громкое их грохотанье далеко разносится в тиши раннего утра. За ними девушки с молодицами несут на доске Кострому. Мужчины за ними поодаль идут... Подобье умершего Ярилы медленно проносят по деревне под звуки тихой заунывной песни. То "первые похороны".  Там, где братчина, обедают тотчас после ранней обедни. Щи с бараниной, ватрушки, бараний бок с кашей - обычные яства на петровском обеде. Пообедавши, мужчины старые и молодые спешат на братчину на петровщину. На деревенском выгоне ставят столы и раскладывают на них жареную баранину, ватрушки и пироги с бараньим сердцем (Разумеется, не одно сердце, но легкие, печенка, почки, мозги, языки, губы и уши.), ставят жбаны с пивом, сваренным на складчину, да вино зелено, покупное на общие деньги.

  На братчине только свои. "На пиры на братчины незваны пити не ездят",- сказано лет за пятьсот и побольше того. Начинают с вина, пьют без шапок, чинно, степенно. Каждый наперед перекрестится и такую молитву молвит вполголоса:  - Батюшка Петр-Павел! Заткни в небе дыру, замкни тучи-оболоки, не лей дождем!.. Подай, господи, зеленый покос убрать подобру-поздорову! 

  Под конец пированья, когда пьяное веселье всех разберет,- затренкают балалайки, запищат гармоники, волынки загудят... Иной раз сергач приведет лесного боярина Михайлу Иваныча Топтыгина, с козой, с барабаном (Сергачские крестьяне водят по деревням ученых медведей, при них неразлучна "коза" (мальчик подросток в длинном холщовом балахоне, который он держит на палке; вверху балахона сделаны из дерева козьи челюсти и рога). Другой подросток, а иногда и сам "поводырь", во время пляски медведя бьет в барабан, то есть в лукошко.), и пойдет у братчиков шумная потеха над зверем. Коли много вина, напоят косолапого допьяна. А уж если очень развеселятся, становятся стена на стену и заводят потешный кулачный бой. 

  Таково веселье на братчинах спокон веку водилось... "Как все на пиру напивалися, как все на пиру наедалися, и все на пиру пьяны-веселы, все на пиру порасхвастаются, который хвастает добрым конем, который хвастает золотой казной, разумный хвалится отцом с матерью, а безумный похвастает молодой женой... А и будет день ко вечеру, от малого до старого начинают ребята боротися, а в ином кругу на кулачки битися... От тоя борьбы от ребячия, от того боя от кулачного начинается драка великая" (Былина о Ваське Буслаеве.). 

  Меж тем девицы да молодицы перед солнечным закатом с громкими песнями из деревни в чистое поле несут Кострому... Молодые парни неженатые, заслышав песни, покидают братчину, идут следом за красными девицами, за чужемужними молодицами. 

  Кладут Кострому на доске на прежнем месте, становятся вкруг нее хороводом и печальными песнями опевают Ярилу: 

  

  Помер наш батюшка, помер!

  Помер родимый наш, помер!

  Клали его во гробочек,

  Зарывали его во песочек!

  "Встань, батюшка, встань,

  Встань, родимый, вздынься!"

  Нет ни привету, нет ни ответу -

  Лежит во гробочке,

  Во желтом песочке.

  Помер наш батюшка, помер!

  Помер родимый наш, помер!

  

  Приходили к батюшке четыре старушки,

  Приносили батюшке четыре ватрушки;

  "Встань, батюшка, встань,

  Встань, родимый, вздынься!"

  Нет ни привету, нет ни ответу -

  Лежит во гробочке,

  Во желтом песочке.

  Помер наш батюшка, помер!

  Помер родимый наш, помер!

  

  Приходили к батюшке четыре молодки,

  Приносили батюшке четыре сочовки *;

  "Встань, батюшка, встань,

  Встань, родимый, вздынься!"

  Нет ни привету, нет ни ответу -

  Лежит во гробочке,

  Во желтом песочке.

  Помер наш батюшка, помер!

  Помер родимый наш, помер!

  

  Приходили к батюшке четыре девчонки,

  Приносили батюшке четыре печенки:

  "Встань, батюшка, встань,

  Встань, родимый, вздынься!"

  Ждем твово привету, ждем твово ответу,

  Встань из гробочка,

  Вздынься из песочка!

  Ожил наш батюшка, ожил,

  Вздынулся родимый наш, встал!

  

  * Пресная на масле лепешка с кашей, с творогом или со сметаной.

  

  И другие песни поются над соломенной Костромой... С тоскливым плачем, с горькими причитаньями, с барабанным грохотом в лукошки, со звоном печных заслонок и сковород, несут Кострому к речке, раздевают и, растрепав солому, пускают на воду. Пока вода не унесет все до последней соломинки, молодежь стоит у берега, и долго слышится унылая песня: 

  Помер наш батюшка, помер!

  Помер родимый наш, помер!..

  

  А потом начинаются хороводы и веселые игры. В "селезня" играют, в "воробушка", в "оленюшку", в "заиньку", "просо сеют", "мак ростят", "лен засевают" - и все с песнями... Здесь бренчит балалайка, там заливается пастуший рожок, дальше гудят гудки и гармоники. Бойкие молодцы пляшут в кругу хороводном, пляшут рядами, пляшут одни за другими, вертятся, кружатся иль молодыми ногами частую дробь выбивают. Удалью пышут их загорелые лица. Красные девицы, дружно сплетяся руками, неспешно ведут хоровод, весело в лад припевая. Матери, тетки и все пожилые одаль стоят, весело смотрят на деток, любуясь стройными играми их, юность свою вспоминая. 

  Клонится к западу солнце, луч за лучом погашая. Алое тонкое облако под ним разостлалось. Шире и шире оно расстилается, тонет в нем солнце, и сумрак на небо восходит, черным покровом лес и поля одевая... Ночь, последняя ночь хмелевая! 

  Матери, тетки ушли, увели с собой ребятишек, отцы и мужья пиво да брагу кончают, с грустью, с печалью на сердце всех поздней с поля ушли молодицы, нельзя до утра им гулять, надобно пьяного мужа встречать... Осталась одна холостежь. 

  До солнечного всхода она веселится. Ясно горят звезды в глубоком темно-синем небе, бледным светом тихо мерцает Моисеева дорога "Млечный Путь.", по краям небосклона то и дело играют зарницы, кричат во ржи горластые перепела, трещит дергач у речки, и в последний раз уныло кукует рябая кукушка. Пришла лета макушка, вещунье больше не куковать... Сошла весна со неба, красно лето на небо вступает, хочет жарами землю облить. 

  Ни конца ни краю играм и песням... А в ракитовых кустиках в укромных перелесках тихий шепот, страстный, млеющий лепет, отрывистый смех, робкое моленье, замирающие голоса и звучные поцелуи... Последняя ночь хмелевая!.. В последний раз светлый Ярило простирает свою серебристую ризу; в последний раз осеняет он игривую молодежь золотыми колосьями и алыми цветами мака: "Кошуйтеся (Живите в любви и согласии. ), детки, в ладу да в миру, а кто полюбит кого, люби довеку, не откидывайся!.." Таково прощальное слово Ярилы... 

  Встало солнце над лесом, облило лучами землю поднебесную... Конец весне, дошла до людей страда-сухота... Не разгибать людям спины вплоть до поздней глубокой осени... 

  

  * * *

  

  Теперь на Керженце не помнят Ярилы, не хоронят Костромы, забыли про братчины. Скитская обрядность все до конца извела. 

  Скитникам, келейницам всего трудней было справиться с братчинами. Не слушались их увещаний мужики деревенские... Как сметь дедовский обычай преставлять! Как отказаться от молёного куса, от браги сыченой, от мирского хмельного пива! Испокон веку, из рода в род ведутся те братчины, деды, прадеды их заповедали, заветное слово их крепко... На пиру, на братчине не только пьют да гуляют, не только песни играют да бьются в кулачки, здесь мир рядит, братчина судит; что тут положено, тому так и быть. На мирское решенье, что сказано на братчине, нет суда. Мир да братчину один бог судит. 

  Хитры были, догадливы келейные матери. В те самые дни, как народ справлял братчины, они завели по обителям годовые праздники. После торжественной службы стали угощать званых и незваных, гости охотно сходились праздновать на даровщину. То же пиво, то же вино, та же брага сыченая, те же ватрушки, пироги и сочовки, и все даровое. Молёного барашка нет, а зато рыбы - ешь не хочу. А рыба такая, что серому люду не всегда удается и поглядеть на такую... Годы за годами - братчин по Керженцу не стало. 

  Когда зачиналась обитель Манефина, там на извод братчины-петровщины на Петров день годовой праздник уставили. С той поры каждый год на тот день много сходилось в обитель званых гостей и незваных богомольцев. Не одни старообрядцы на том празднике бывали, много приходило и церковников. Матери не спрашивали, кто да откуда, а садись да кушай. И люб показался тот обычай деревенскому люду... 

  На обительских праздниках не хвастали гости по-старинному, не хвалились ни добрым конем, ни казной золотой, ни отцом с матерью, ни женой молодой, не заводили кулачных боев, не слушали гудцов-скоморохов. Матери за трапезой читали им от писания и кляли-проклинали мирские потехи, что от бога отводят, к бесом же на пагубу приводят. Не судила, не рядила за скитскою трапезой братчина - свой суд матери сказывали: "Кто бога боится, тот в церковь не ходит, с попами, с дьяками хлеб-соль не водит..." И те суды-поученья, сладким кусом да пьяным пойлом приправленные, немало людей от церквей отлучали. И за то бывал гнев от властей на скиты и обители. 

  Накануне Петрова дня в Манефиной часовне и великое повечерие и правильные каноны справлены были чинно, уставно, торжественно. На своем игуменском месте в длинной соборной мантии, с деревянным посохом в руке, ровно каменная, недвижимо стояла Манефа и в положенное время твердым голосом творила возгласы. Впереди стройными рядами стояли матери, за ними белицы, позади прихожие богомольцы - мужчины от женского пола особо. Сам Василий Борисыч в ряду богомольцев стал, нельзя было ему на клирос к девицам пройти - постороннего народу много, соблазна бы не было, устав не дозволяет того. Рядом с московским послом Семен Петрович стоял. С утра, по приказу Самоквасова, ни на шаг не отступал он от старинного друга-приятеля, не отступал от него и в то время, как он, по просьбе Манефы, в келарне с белицами демеством распевал. 

  Допевали "воззвахи" (Церковные песни (на вечерне), начинающиеся словами псалма: "Господи, воззвах тебе". ). Руководимые искусной головщицей, звучные голоса "певчей стаи" стройно носились в высокой часовне. С умиленьем, в строгом молчанье, предстоявшие слушали сладкогласное пение - вдруг зазвенел колокольчик...

  Либо исправник, либо становой, другому некому быть. Никто из самых важных гостей не взъедет на обительский двор с колокольцами во время часовенной службы. Белицы и матери стали тревожно переглядываться, но ни одна двинуться с места не смела. Манефа стояла невозмутимо, будто ничего не слыхала... Кой-кто из стоявших у дверей богомольцев вышли из часовни посмотреть, кто приехал. 

  Немного спустя, с важностью в походке и взоре, вошел удельный голова Михайло Васильич Скорняков в жалованном кафтане с золотыми галунами. На полшага отступя, следом за ним шла головиха Арина Васильевна. На Нефедов день Михайлу Васильичу вдвойне посчастливилось: за ночь столько перепелов наловил, что сроду не помнил такой удачи; и только что успел отдохнуть после бессонной ночи, от управляющего нарочный на двор. Привез из конторы бумагу, надпись на ней "самонужнейшее". Стал читать, в глазах зарябило, екнуло сердце; сам управляющий пишет: часу не медля, спешно бы ехал он в город, а зачем - ни полслова...

  Неспокойно поехал Михайло Васильич, и туда и сюда кидая умом, что за "оказия" вышла... Не доброго чаял... Слышал он стороной, что писарь Карпушка Морковкин донос послал на него, верно позвали по этому делу. Арина Васильевна, только что муж со двора, на молитву... Пятнадцать кафизм прочитала, акафистов два, на утро пост на себя наложила - макова зернышка в рот не брала, весь почти день промолилась. Карп Алексеич Морковкин, сидя в приказе, с радости рюмка за рюмкой кизлярку тянул и кой-кому из крестьян похвалялся: "Шабаш, Скорняков!.. Знаю, зачем его вызвали - с места долой!.."

  Так был уверен в успехе доноса. Дня через два воротился Михайло Васильич в жалованном кафтане с