Данилевский Григорий Петрович - Воля (Беглые воротились)

есауловских бугров над рекою Лихим зеленые низменности Конского Сырта, - у вас с руками оторвут на аренду эту землю даже мелкие здешние табунщики и сгонщики скота, если сами не пожелаете хлопотать...

  - Я думаю сам хозяйничать.

  - И дело.

  Въехали экипажи во двор Перебоченской. Во дворе было тихо: ни одна душа не показывалась. Кухня, амбары и всякие пристройки молчали. Окна и крыльца дома молчали также. Когда власти подъехали, гремя колокольчиками, к главному крыльцу, в конце двора прошел от кухни к сараю, опустя голову и не поднимая глаз, низенький коренастый господин, или собственно прошли его длиннейшие рыжие усы: то был пан Жукотыньский, приказчик барыни. "Эй, ты! послушай!" - крикнул ему с козел коляски титулярный советник Ангел; но рыжий шляхтич прошел важною журавлиною походкой, руки в карманах балахона, опустя рыжие огненные усы чуть не до земли, и скрылся...

  Тарханларов, земский заседатель и Рубашкин вошли в сени и в переднюю - ни души. Лазарь Лазарич Ангел остался у крыльца, хмуря черные кустоватые брови, сердито сопя и крутя черные усы. Он осторожно, как чуткая дрофа в степи, посматривал из-за коляски и лошадей во все углы двора, ожидая, где вынырнет шляхтич.

  Едва Тарханларов взялся за ручку двери в залу, шепнув спутникам: "Мы пока сюда, а Лазарь Лазарич довольно надежная сила в арьергарде; он бедовый: его тронут, так он и ножом в бок пырнет!" - как дверь перед ним отворилась и на пороге показалась хозяйка Палагея Андреевна Перебоченская. Рубашкин теперь был одет запросто, в летней парусинной накидке и без портфеля под мышкой фрака, как некогда, в первый приезд сюда. Старуха же встретила посетителей такая же сухощавая, сутуловатая и будто придавленная и забитая, хотя была особой почтенного роста, и по-прежнему в темном притасканном платьишке и в чепце, перевязанном под подбородком и по ушам белым платком вроде того, какие носят нищенки-попрошайки. Она молча остановилась в дверях, держа грязный гарусный ридикюль и вопросительно подняв к посетителям сморщенное желтое личико и жалкие, убогие и будто плачущие глаза.

  - Повелением высшего начальства! - звонко и отчетисто заговорил молодчина Тарханларов, выставя вперед румяные круглые щеки и вынимая из кармана бумагу, - приказано вас, сударыня...

  - Не надо! вовсе этого не надо! - ответила старуха, тихо отодвигая бумагу.

  - Как не надо! Воля высшего начальства-с... Что вы? шутить?.. Извольте слушать! Только надеюсь не здесь в передней, а как следует... в зале... у вас...

  И он шагнул к порогу в залу. Перебоченская, однако, не двинулась с места.

  - Я уже все это знаю... и вашу бумагу! - сказала она тихо, потупя глаза, - это все пустяки; я отсюда не поеду, я больна, стара, и всякие тревоги... особенно выезд... могут причинить мне... даже смерть!

  Тарханларов оглянулся на своих спутников и насмешливо им подмигнул; Рубашкин степенно стоял сзади, выжидая, что будет; заседатель, не поднимая глаз, был бледен и стоял навытяжку.

  - Вы можете мне говорить все, что вам угодно! - громко сказал опять советник, - но я имею предписание начальства, основанное, извините, на предыдущих ваших выходках и проделках, не принимая долее от вас никаких отговорок, вывезти вас из этого чужого имения-с... отобрать у вас всю хозяйственную движимость... сдать ее владельцу имения, до уплаты вами, по третейскому суду, денег за все годы аренды, а после расчета с ним дозволить вам из движимости и строений взять отсюда по особой новой расценке...

  - И гурты и овец сдать ему? - спросила Перебоченская, указав пальцем на генерала.

  - Сдать все пока... в виде обеспечения уплаты за десятилетнюю аренду...

  - Никогда! я прежнему владельцу все уплатила... А хоть бы деньгами и не уплатила, не дам! У нас с ним счеты кончены...

  - За что же он с вами тягался все последнее время?

  - Оставьте меня и не тревожьте... прошу вас мне не грубить! Перед вами дама-с!

  - Расписок у вас нет! формальный договор нарушен! Все, что ходит по этой земле, вами получено с земли же, а за нее вы ничего не платили... Следовательно...

  - Разберут по суду... Какой вы суд? Вы полицейский чин...

  - Суд давно решил дело против вас и столько лет ждал от вас, сударыня, доказательств; все здешние власти делали вам поблажки. Теперь уже делу конец. Вы оскорбляете администрацию, распорядительную власть, которая должна в точности исполнять решения суда; и она командировала наконец меня... Извольте выезжать отсюда; извольте пустить меня в залу и выслушать постановление губернского правления. Слышите ли? Имею честь рекомендоваться...

  - Знаю, знаю...

  - Я советник губернского правления...

  - Да знаю же, говорю вам!

  - Губернского правления, Тарханларов... И потому снова говорю...

  Тусклые глазки барыни холодно и злобно завиляли. Лицо и ридикюль задвигались.

  - Палашка! - крикнула она, не оборачиваясь, с порога.

  Тарханларов, зная от Рубашкина проделки барыни и то, как она и генералу грозила Палашкою, невольно улыбнулся, приготовился взять Перебоченскую за руку и шагнул вперед.

  - Позвольте мне, сударыня, пройти в залу и сообщить вам решение суда и окончательное предписание губернатора...

  Он бережно взял старуху за сухощавую, в тревоге дрожавшую руку. Но в то же время за спиной хозяйки обрисовались два помещика: отставной прапорщик из букеевских ординарцев Кебабчи и не служивший нигде черноморский дворянин и соседний гуртовщик Хутченко.

  - Удивляемся! - сказали разом оба господина, умышленно и как-то особенно неблаговидно бася и щетиной подвигаясь вперед из залы, - удивляемся вашей дерзости к дворянке... и не верим, чтобы вы были с такими полномочиями...

  Перебоченская тотчас же, не оборачиваясь, по-прежнему отрекомендовала обоих защитников своих и Тарханларову и Рубашкину.

  - А это вот учитель музыки в здешних местах, господин Рахилевич! - прибавила она, почувствовав, что за спиной ее прибавилось еще одно лицо из внутренних комнат, юноша лет девятнадцати, румяный, пухлый, с бараньими, тусклыми и навыкат глазами, - он учит у моих родных и близок в доме господина предводителя!

  - Однако же вы должны, сударыня, выслушать бумагу начальства и по порядку законов дать на нее отзыв! - отозвался, нисколько не теряясь, Тарханларов. - Повторяю вам, я советник губернского правления и прошу со мною не шутить...

  - Полноте сочинять! Это, господа, может быть, и не советник вовсе! - громко объявил своим товарищам развязный учитель музыки Рахилевич, насмешливо пошатываясь за их плечами, с руками в широких зеленых шароварах и одетый в какую-то фантастическую голубую куртку с шнурками и бронзовыми стекольчатыми пуговицами. - Я советников всех в губернии знаю-с; это, должно быть, так себе, какой-нибудь канцелярист, для шутки нанятый Рубашкиным!

  Рубашкин обомлел.

  - Ну, спросите у него вид; есть ли у него, господа, вид еще? Не самозванец ли это? - прибавил Рахилевич, мигнув прапорщику Кебабчи, на которого, как видно, компания возлагала также немало надежд.

  - Нн-да-с! - шаловливым басом и в галстук сказал медноцветный, как пятак, Кебабчи. - Попросите, Палагея Андреевна, этого господина, однако, в кабинет; пусть он нам покажет свой вид, паспорт. Может быть, это еще и по правде самозванец! Вы уж, сударь, извините нас: здесь страна всяких подлогов и самозванств; тут действовали Пугачев-с, Разин, разбойники из киргиз-кайсаков, Кудеяр и Кувыкан, Булавин и Заметаев...

  - Так вы полагаете, что я тоже какой-нибудь Кувыкан или Кудеяр, подложный, а не настоящий чиновник? - спросил, засмеявшись, Тарханларов, в то время, как сам он, однако, чувствовал, что еще мгновение и, пожалуй, в этой глуши, не подоспей понятые, его самого обратят в подсудимого, силой свяжут и под конвоем повезут, на общий позор и смех, в город, в его же губернское правление, вместо Перебоченской, которую он собирался взять силой.

  - Нечего, нечего смеяться! - опять резко перебил учитель музыки Рахилевич. - Давайте-ка лучше ваши бумаги! Не на дураков напали... Нас не проведете - стреляные!..

  - Пожалуйте в кабинет! а в залу я вас все-таки не допущу: у меня дела и сама я больная! - сказала со вздохом хозяйка и тут же от порога ступила через лакейскую в соседний, особый, темноватый кабинетик.

  Тарханларов, Рубашкин и бледный заседатель, переглядываясь между собою, вошли туда за нею. Кебабчи, Хутченко и Рахилевич вступили туда же и кинулись запирать двери. Их лица глядели мрачно, а резкие, порывистые движения показывали, что они были готовы решиться на все. Рубашкин глянул на помертвелого заседателя, и у него самого точно холодная водица полилась по спине и мурашки в желудке задвигались...

  Все сели. Тарханларов внятно и внушительно стал читать грозную бумагу о своей командировке, снова попросил Перебоченскую не упорствовать, потому что скоро вечер, а он к ночи должен все покончить, не принимая от нее никаких отговорок, и протянул бумагу слушателям, чтобы все ее рассмотрели.

  - Бланки и подписи действительно подлинные! - сказал медноцветный Кебабчи, - но этому все-таки не бывать никогда, никогда! пока в наших жилах течет дворянская кровь!

  - Не бывать! - подхватили его товарищи.

  - Да-с!.. - решила и хозяйка, завиляв глазками и теребя в руках ридикюль.

  - Пожалуйте отзыв! - сказал Тарханларов.

  - Вот он! давно написан на эти ваши бумаги...

  И она подала советнику готовый отзыв по всем пунктам грозного решения.

  - Новое преступление! - объявил советник, быстро пробежав отзыв, - я его кладу при вас, господа, в карман и записываю в журнал следствия; оказывается, что секретнейшие и важнейшие бумаги начальства передаются сюда из города в копиях и прежде, чем в подлиннике, попадают к виновным! Отлично! Ай да местечко-с!..

  - Кладите! - выстрелил в него глазами Рахилевич. - Мы и не прячемся от вас; эка гроза какая! Бумагу эту сообщил нам сам уездный председатель, а он - извините! человек со связями-с, имеет везде лазутчиков против крючков; в обиду своей дворянки не даст никому, а я у него учу в семействе-с...

  - А, так вот как! Вы видели, слышали, господин заседатель? Ответ уже готов и подписан! Я его принимаю не как довод к отказу, а как улику к прежним преступлениям здешних властей...

  Заседатель молча поклонился, продолжая мигать оторопелыми глазами.

  - Так я повторяю, - начал опять Тарханларов, вставая и выпрямляясь во весь рост, - угодно ли вам, госпожа Перебоченская, без всяких дальнейших проволочек, сегодня же, - слышите? сегодня же к ночи, - выехать отсюда и все сдать господину Рубашкину?!

  - Нет... никогда! Я больна, стара, и притом же...

  - В таком случае я открываю присутствие и через полчаса арестую вас силою и под стражей препровожу в город! - брякнул советник.

  Заседатель даже привскочил на месте.

  Перебоченская задергала опять пальцами, но ни слова не ответила.

  - Можете открывать присутствие! - забасили еще неприязненнее Кебабчи, Рахилевич и Хутченко. - А мы будем смотреть...

  Наглость всего этого начинала взрывать Тарханларова. Он вышел в лакейскую и на крыльцо. На нежных полных щеках его показались багровые кружки. Глаза его затуманились. Он отер платком лоб и сказал заседателю: "Где б нам открыть присутствие и начать действовать? "

  - В каретном сарае! - ответил стоявший на крыльце Лазарь Лазарич Ангел, от злости и от расходившейся в нем греческой желчи уже ставший желтее лимона. - Тут небывалый воровской притон - все штуки идут, как по маслу; ждал я, ждал, пошел к кухне - заперта на ключ; глянул я в окно, пуста - одни мухи бьются в стекла... Я в людскую избу, в конюшню, под сараи, - везде пусто. Устроим присутствие в каретнике: там, кстати, стоит какая-то перевернутая кадка... На ней и писать можно...

  - Доставайте, господа, из коляски припасы! - сказал Рубашкин, обмахиваясь платком.

  - А нам? - спросили обывательские ямщики.

  - Распрягайте лошадей и ступайте по домам. Мы отсюда на других лошадях выедем!

  Ямщики отправились выпрягать коней.

  - Господа, в каретник.

  Тарханларов по-прежнему легко и свободно зашагал от крыльца по двору, однако же прибавил:

  - Жаль, господа, что мы не распорядились о более значительном числе понятых; кажется, здесь не совсем безопасно! что это значит? и станового до сих пор нет?

  - С одной стороны, тут сущая Татария, Курдистан; а на другой и матушка Русь здесь же, как дома, расположилась! - пустился рассуждать вслух Рубашкин. - Мне это приходило в голову еще, как я первый раз сюда приезжал! Ждешь тут, что убьют тебя, либо зашьют как раз в мешок, да и в воду! а тут же скворец вон тихо прыгает в клетке, девка белобрысая чулок вяжет, барыня пасьянс в гостиной раскладывает, тупоумный тульский маятник упорно постукивает в лакейской, точно в бессонную ночь где-нибудь на станции, когда ждешь лошадей...

  Посмотрели господа в поле из-за конюшни: не было видно еще ни станового, ни понятых. В сарае на полу было множество голубиных следов. Ласточки с звонким криком влетали в щели над воротами и опять вылетали отсюда. Прочный новый тарантас барыни стоял под полотняною покрышкой в одном углу, в другом возвышались развалины старинной кареты. Сметя сор с опрокинутой кадки, заседатель и Лазарь Лазарич приготовили канцелярский бивуак. Тарханларов рассказал заседателю, как ему писать, и тот с дрожащими руками присел с пером и с бумагами на тарантасный сундук к кадке. Прочие все вышли из сарая. На дворе по-прежнему было тихо и не видно живого существа, как на площадях крепости перед последним натиском осаждающей армии.

  - Что это заседатель ваш так трусит? - спросил Рубашкин Ангела.

  - В переделке был здесь, - значительно ответил Лазарь Лазарич. - Он был в тот самый въезд властей сюда, когда Перебоченская высланному к ней чиновнику особых поручений дала пощечину. Все и скрыли. Чиновник переждал, да скорее и дал тягу куда-то на север.

  - Вот то-то и беда, - возразил Рубашкин, - что все трусят и скрываются; ты побит, и опубликуй сам! Что за стыд быть ударенным бешеною лошадью или дикою киргизскою коровой!

  Тарханларов почесал у себя за ухом.

  - Ну, нет, господа: с нами она этого не сделает. А иначе, либо я сам не пожалею с нею сил, либо рапортом донесу обо всем в наготе высшим властям. Что вы думаете? Ведь об оскорблении чиновника на службе... да еще в такой беззащитной глуши... обязаны будут по законам донести лично государю...

  - И донесут! Вот меня не раз помяли. Доносили... Что же? Отписывались! - сказал, крутя черные усы, Ангел.

  Тарханларов покраснел. Он долго молчал, прислушиваясь к скрипу пера заседателя.

  - Господа! теперь не зевать! Готова будет бумага, составится журнал первых действий... Скоро все поспеет? - спросил Тарханларов.

  - Составлено, готово все-с...

  - Подписывайте, господа. А вот, кстати, и понятые...

  Все подписали вступительные бумаги. У сарая во дворе показались первые понятые, так себе, какие-то серенькие переминавшиеся мужички, из поселян поплоше.

  - Вот наша верная опора! - иронически подмигнул товарищам на понятых Тарханларов, прочел вслух мужикам бумаги, разъяснил им смысл дела и велел всем смотреть в оба и слушаться строго его приказаний.

  - Будете слушаться? - гаркнул под конец советник.

  - Будем! - отозвалась кучка понятых, едва шевеливших от страха языками и уныло почесывавших спины и затылки.

  - Переписать их по именам!

  Заседатель переписал. Подождали еще. Солнце клонилось уже к закату.

  - Будут еще ваши? - нетерпеливо спросил Рубашкин.

  - Будут, верно... десятские сгоняют с поля! как не быть! верно, будут... - ответили понятые, глупо и пугливо переступая с ноги на ногу.

  Вдали в поле еще показалась кучка понятых. Ангел крикнул от плетня:

  - Еще идут!

  - Теперь, господа, прямо в дом! - решил Тарханларов, - отыщите лом или молоток, если дверь в залу опять запрут, надо будет при понятых выломать, всех из дома взять под арест и скрепить наши меры новым журналом.

  Нашли какую-то железную полосу. Уже двинулись было к крыльцу, как Лазарь Лазарич, успевший с этою запуганною толпою земских поличных обнюхаться по-своему и перемолвиться по душе, шепнул советнику:

  - Надо отрядить часть понятых в поле. Один из них сейчас сообщил, что поляк-приказчик этой барыни туда поскакал задами, собирает сгонщиков и намерен, как видно, угнать куда-нибудь с этой земли, если не все гурты скота, так табун лошадей или часть овец.

  - Что это, сдача или отступление?

  - Далеко до сдачи... Спешите!.. Это просто одна из азиятских хитростей...

  - Кого же послать? Отряд понятых и так у нас мал, а мы и обывательских лошадей отослали по домам! Эй вы, понятые!

  Часть мужиков отделилась к каретнику.

  - За мной, в барскую конюшню. Садитесь сейчас на коней и гайда в степь...

  Наскоро Тарханларов свернул замок у конюшни, мужики оттуда вывели тройку упряжных лошадей, последних, какие там были, и иные из них уже стали моститься сесть без седел на жирных скакунов.

  - Не трогать барских коней! - раздался с прибавкой крупной брани крик с крыльца.

  Мужики оторопели. То был голос знакомого им соседа их, прапорщика Кебабчи.

  - Садись! - крикнул, в свой черед, советник. - Как вы смеете не слушаться?

  - Не садись; убью первого, кто осмелится! - прибавил с крыльца Кебабчи, в патронташе и размахивая ружьем.

  Мужики раскрыли рты от изумления и выпустили поводья. Прапорщик Кебабчи с крыльца продолжал ругаться вслух, ничуть не стесняясь присутствием чиновников. Титулярный советник Ангел не вытерпел, сам схватил первую выведенную лошадь за повод, потрепал ее по спине, вскочил на нее и во всю прыть понесся за двор, крича понятым: "За мною!" Двое ободранных мужиков прыгнули также на лошадей и вскачь скрылись за конюшней. Выстрела с крыльца не последовало, хотя Кебабчи довольно решительно и грозно еще там потрясал ружьем. Остальные понятые ожили также. "Все-таки власть! - думали они, теснясь у конюшни, - нас бы тот барин сразу пострелял, а по чиновникам так и не целится!"

  Тарханларов приказал понятым идти к крыльцу. Кебабчи отступил внутрь дома, а власти с мужиками вступили в сени.

  Чиновники вошли в лакейскую; понятые разместились тут же и в раскрытых сенях. Зала была по-прежнему затворена. Заседатель попробовал: она была заперта на замок.

  - Видите ли, ребята, - начал Тарханларов, - я послан от губернатора, а он назначен властью еще высшею. Я старший чин в правлении по губернии, и мне велено эту барыню взять силой, так как она закона не слушается, а все это имение отдать этому барину.

  Он указал на Рубашкина.

  - Да мы все это знаем давно! - робко и вполголоса отозвались некоторые понятые, - только уж как бы нам чего не отвечать!

  - Знаете? тем лучше. Вот и бумага об этом. Барыня заперлась; надо сломать замок. Давайте опять лом... Я разбиваю двери, чтоб вы видели...

  Подали советнику снова железную полосу. Тарханларов нажал ею на замок; дверь отскочила: в зале было пусто. Он заглянул в коридор - везде тихо, ни души. Он поставил часть понятых следить вдоль коридора выход из дому к другому крыльцу, а сам через залу подошел к запертой двери в гостиную. Но едва он нажал лом и на эту дверь, как в нее из гостиной разом что-то навалило, и с криком и воплями в залу выскочили: сама хозяйка, помещики, ее защитники, Кебабчи и Хутченко, учитель музыки Рахилевич и вся тесноскученная и озадаченная дворня барыни: горничные, повар, батраки, кучер, ключник, даже дворовые дети. Последние взревели, едва дверь отворилась.

  - Караул! разбой! караул! грабят! режут! - заорали господа и слуги.

  Некоторые из дворни оказались вооруженными: кто палкой, кто кочергой, одна баба с половой щеткой, кучер с косой, а Кебабчи по-прежнему в патронташе с ружьем.

  Тарханларов невольно потерялся.

  - Вы, господа, вижу я, всему зачинщики и подстрекатели, - сказал он Рахилевичу, Кебабчи и Хутченко, - вы более всех будете отвечать. Но до вас очередь дойдет после! Понятые! слушать моих приказаний! - гаркнул он, сильно повысив голос. - А вы, дурачье, безмозглые, дворня вашей барыни! Вас только перепорят за то, что вы мешаетесь, куда вас не зовут! Ну, чего стоите! Девки, бородачи! марш по своим углам!

  Молодцеватый голос Тарханларова звонко раздался в зале, где вслед за первым появлением домашней засады воцарилась было мгновенно мертвая тишина. Дворня осунулась. Перебоченская стояла в задних рядах, тормоша ридикюль и поглядывая, как крыса, атакованная ловкою и наметанною кухаркой в углу комнаты, откуда некуда было податься.

  - Вона! - весело крикнул вдруг Рахилевич, нагло пошатываясь, опять с руками в карманах широких зеленых шаровар. - А вы, ослы, и опешили? Думаете, взаправду это важная птица налетела! Да это не губернаторский советник, а панок из Боромли! Я его в карты обыгрывал, ей-богу! Это Рубашкин его за десять целковых нанял... комедию отколоть!.. Это самозванец! Ведь вы слышали, что тут, на Волге, бывали прежде самозванцы, которых после в железных клетках отвозили в столицы? Это и есть один из таких...

  - Понятые, вперед! - гаркнул еще громче мнимый "панок из Боромли", почувствовавший всю бездну, в которую его могли столкнуть, - берите прежде этого господина Рахилевича! Я вам приказываю...

  Он оглянулся и невольно побледнел. Понятые не трогались с места.

  - Ну, ей-богу же: вот побожился вам, что это самозванец, и я его отлично знаю! - опять спокойно прибавил Рахилевич. - Не нас, а его надо связать, чтоб шуму-то в порядочных домах не делал...

  - Самозванец! Панок из Боромли! и мы его знаем! - добавили решительно и Хутченко и Кебабчи.

  Тарханларов, однако, снова не потерялся, хотя первое мгновение для него вышло убийственное, и понятые уже начали было подозрительно посматривать на него самого, помышляя, "что, дескать, и одет-то он запросто, и мундира богатого на нем нет, и не при сабле; бог его знает, кто он такой, а знакомые господа божатся и смеются над ним..."

  - Что же вы молчите? - отнесся Тарханларов вслух к стоявшему сзади его заседателю. - Вы здесь непременный заседатель земского суда, вас должны все тут знать, в самом этом доме вы не раз были, а теперь вы у меня под командой... Что же вы молчите?

  - Что вы, что вы, - крикнул Рахилевичу заседатель. - Опомнитесь. Какие шутки! Ступайте вон отсюда! - прибавил он дворовым людям Перебоченской.

  Горничные отступили первые, за ними наемные батраки: отступление готово было начаться полное...

  - Что вы, господин Рахилевич, разве ослепли? - спросил опять заседатель, обращаясь к защитнику хозяйки.

  - А ты забыл, собака, что у меня десять пар волов в подарок недавно получил? - шепнула заседателю сзади хозяйка, ухватя его за рукав.

  Заседатель стал опять ни жив ни мертв.

  - Ребята, взять Рахилевича! - скомандовал Тарханларов и, когда понятые двинулись за ним, сам подступил к учителю музыки и наложил на его плечо руку.

  - А, брат! Так вот же тебе что! - крикнул Рахилевич и, как видно обдумав все наперед с товарищами, кинул чем-то мелким в глаза советнику.

  Ослепленный Тарханларов рассвирепел, бросился вбок, желая ухватить руками негодяя, но тот ускользнул. И в то же мгновение Тарханларову показалось, что в зале началась непостижимая свалка... Он кое-как выскочил в сени, дорогой обо что-то сильно ударившись виском, долго тер глаза и минуты через три, сквозь слезы усилился оглянуться в дом. Понятые в зале в общей суматохе силились взять Рахилевича; дворня его с ругательствами отбивала.

  - Воды, вот вам воды в глаза, - сказал Рубашкин, появившись с девичьего крыльца со стаканом воды, - промывайте скорее! Это страсть, что за вертеп! Боже! куда мы попали! Заседателя Перебоченская с девками связала и кричит, что под караулом пошлет его и всех нас в город.

  Тарханларов дрожал от бешенства и наскоро стал промывать глаза и ушибленный до крови висок.

  - Где Лазарь Лазарич? - спросил он.

  - Еще не воротился с поля...

  - Велите посмотреть, не едет ли?

  Рубашкин распорядился.

  - Я ничего не сделал противозаконного, крайнего? - спросил он Рубашкина.

  - Ничего... вы действовали пока очень кротко... даже чересчур...

  - Слава богу! Тут как раз потеряешься. Счастье, что револьвера не выхватил из кармана: вот он; в такие командировки я иначе не езжу!

  Он вынул револьвер.

  - А! вот и Лазарь Лазарич! Что нового? Без вас дело тут не обойдется...

  - Я с поля... гурт отшиб, а табун угнали, должно быть, к Кебабчи в другой уезд, либо к Хутченко, на соседний хутор. К утру и там уже их не найдем... известное дело: Кебабчи тут первый, как я узнал, конокрад, а Хутченко женат на цыганке и через родичей своей жены сбывает всех ворованных лошадей...

  - Где же отбитый гурт?

  - Наши понятые гонят его со степи: пастухи и гонщики арестованы. Я собрал еще новых понятых и привел сюда на подмогу. Станового же нигде и не найдут; как в воду канул в своем стане... Как идут дела у нас?

  Тарханларов, утираясь, наскоро передал о том, что произошло в доме в отсутствие Лазаря Лазарича; но о виске прибавил, что в этом виной он сам, ударившись о притолок двери.

  Лазарь Лазарич недоверчиво покосился на висок советника и стал прислушиваться к шуму в зале. Кто-то там неистово горланил; десяток голосов ему еще безобразнее вторили, а остальные оспаривали этих. Грек взглянул с крыльца на солнце, уже заходившее за сад, и спросил: "Что же? или еще ожидать? не распорядиться ли по-нашему, по-былому? Приказываете?.. Еще минута, и нас всех запрут в подвал, а после обвинят в буйстве... Надо ловить время... Вы знаете, что такое наши понятые и настроение их умов в такой глуши?" Тарханларов сказал: "Действуйте!" Шум в зале увеличивался... Тарханларов вынул бумажник и стал наскоро записывать происшествие. Глаза его сильно жгло; висок болел сильнее, Лазарь Лазарич подумал, прыгнул с крыльца, сбегал за ворота, взял оттуда еще кучу приведенных понятых, в числе которых были и два благообразных молодца, один в гражданском пальто, а другой в синей чуйке, и с ними смело вошел в дом.

  - Кто это? - спросил Тарханларов есауловского десятского, также подоспевшего к крыльцу.

  Десятский уже знал о важности всего происшедшего в доме и без шапки, с палкой, стоял у крыльца.

  - Это наши-с, ваше высокоблагородие... - Ты же кто? Чей?

  - Есауловский десятский, а те двое понятых из наших парней.

  - Отчего же они одеты не по-мужицки?

  - Один, ваша милость, из нашей барской музыки, флейтист, Кирюшка Безуглый, а другой - сын нашего приказчика, Илья Танцур...

  - Зачем же ты привел дворовых? Надо бы лучше было из хозяев, из надежных мужиков...

  - Все в поле; приказчика дома нет, я без него не посмел; а эти, почитай, сами напросились, ну, я их и взял! Они так почти у нас маются, ничего не делают...

  Рубашкин, узнав Илью, догнал его в лакейской.

  - Что жена вашего священника? Жива? Я и не спросил о ней за хлопотами в Малаканце...

  - Живы! Легче стало от лекарств того барина-с...

  - Саддукеева?

  - Да-с...

  "Господи, - подумал Рубашкин, - вот бы узнать Саддукееву, что тут делается; пожалуй, ста лет жизни мало будет, чтоб все это пережить".

  В то же мгновение, сквозь шум и гул в зале, раздался опять женский визг, а потом общие крики: "Режут, грабят!"

  - А! пошел на приступ Лазарь Лазарич! - сказал советник, - оно точно, с моею властью я лучше останусь здесь, последнею вашею, генерал, надеждою...

  Грек тихо вошел в залу, осмотрел присутствующих, наметил среди них зеленые штаны и голубую куртку Рахилевича, кинувшего песком и золой в глаза Тарханларову, и, ни слова не говоря, подошел к нему, обхватил его, поднял от полу и побежал с ним из толпы в сени. Визг и крик провожали его. Рахилевич, сдавленный на его груди, болтал ногами, старался в отчаянии и бессилии зацепиться обо что-нибудь, выбиться из его рук и даже несколько раз метил укусить Лазаря Лазарича за щеку, но тщетно. Бросив с крыльца Рахилевича к Тарханларову, грек опять кинулся в залу. Он прыгал, как кошка, и бешено сверкал налитыми кровью и желчью глазами. Тарханларов, приняв Рахилевича, велел его сейчас же связать чьим-то поясом и стал громко читать наставления бывшим у него в отряде понятым. Эти последние, держа уже такого немаловажного пленника, как Рахилевич, хранили молчание. Сознание сил и своего значения к ним возвращалось. Шум в зале снова усилился. Теперь там гремел или скорее ревел безобразный женский голос. "Бей его, стреляйте по нем, стреляйте! - кричала Перебоченская. - Слышите, я все на себя беру!" - "Ружье в кабинете!" - пугливо отвечал голос Кебабчи. "Палашка! Палашка! Где ты? Ружье принеси из кабинета! Убить этого разбойника! убить его!" - "Веревок!" - не теряясь, заревел толпе Лазарь Лазарич. Толпа не двигалась в зале. В растворенные двери от крыльца сюда заглядывали остальные понятые и также трусили. "Да что же это, братцы? - отозвался в смолкнувшей зале голос Ильи Танцура, - овцы мы, что ли? Надо исполнить приказ его благородия! Ведь это царские чиновники!.." - "Надо!" - подхватил из-за плеч Кирилло Безуглый. "Ах, вы, мошенники, сволочь, бродяги! - крикнула им Перебоченская. - Вот и отца твоего, Илюшка, вызову! Палашка, розог!" Илья Танцур молча выскочил на крыльцо, за ним Кирилло; они быстро пробежали к конюшне, потом опять в дом, неся веревки и вожжи. "Да где же Палашка! - кричала между тем уже тише Перебоченская, - где Палашка?" В зале вдруг стало редеть. Дворня отступала на всех концах. Лазарь Лазарич с кем-то боролся в углу залы, между обеденным складным столом и дверью в коридор; пыль столбом поднималась там от полу; это был опрокинутый грудью к ребру стула Кебабчи. Раздалась последняя усиленная возня и сдержанные мужские стоны: "Полноте, мусье, экуте! Что вы делаете? Не троньте меня, отпустите! Ой, пальцы, пальцы! Ногу скрутили, переломите. Слушайте, сто целковых дам..."

  - Бассама-теремте-те! - бешено рычал на это, возясь над Кебабчи, длинноусый грек.

  Из сеней на крыльцо показалась торжественная процессия. Шестеро дюжих понятых и впереди всех два есауловских приятеля, Илья и Кирилло, красные и в поту, вынесли связанного вожжами прапорщика Кебабчи и положили его на крыльце перед Тарханларовым. Освобожденный от рук девок и баб, заседатель рассвирепел в свой черед и с понятыми из кучи буянов взял Хутченко, связав и ему каким-то полотенцем назад руки. Между тем окончательно вошедший в ярость и деятельность грек решительно преобразился: сыпал полурусские, полугреческие ругательства, сверкал желтыми белками и с пеной у рта метался везде, как тарантул. Из-под расстегнутого форменного сюртука у него Рубашкин заметил какую-то кожаную сумку и на перевязи будто кинжал; чуть ли даже кольчуга не померещилась на греке генералу, хотя, быть может, кроме смиренных помочей да заношенной красной греческой фланелевой фуфайки на нем ничего не было. "Герой Колокотрони да и баста!" - невольно подумал генерал Рубашкин, глядя на отчаянного грека из-за спины других и будучи сам в свалке сильно помят, храня разумный и спокойный нейтралитет.

  - А, мерзавцы! А, ослушники! так вы за тех, кто не покоряется закону, не хочет знать чиновников! - кричал на дворню Лазарь Лазарич, - вы ослушивались его?

  И он указал на Тарханларова, стоявшего у крыльца в кругу окончательно собранных и готовых теперь на все понятых. Тут уж было их человек под сто.

  - Марш все в кухню; вон до единой души из этого разбойничьего дома! Обо всем донесется высшему начальству! Вон, собаки... бассама-теремте-те!

  Грек стукнул ногою по крыльцу, на котором, охая, лежал Кебабчи, и дворня, как стадо овец, бросилась кучами врассыпную к кухне и людской.

  - Что прикажете делать теперь? - с особенным умышленным почтением и даже раболепием спросил Лазарь Лазарич Тарханларова, вытянувшись и держа руки по швам. - Приказание вашего высокоблагородия исполнено: господа Рахилевич, Кебабчи и Хутченко арестованы; прикажете арестовать и госпожу Перебоченскую? Но смею еще прибавить, что эти два понятых (он указал на Илью и на Кириллу) были главными и лучшими моими помощниками.

  Тарханларов важно взошел на крыльцо. Грек почтительно опустился вниз к понятым. На дворе между тем темнело окончательно. Слова "арестовать Перебоченскую" произвели магическое впечатление на понятых, мысливших в это время: "Неужели найдется та рука на свете, чтобы могла покорить и эту бедовую барыню?"

  - Сотские и десятские вперед! - скомандовал Тарханларов, Юпитером рисуясь на площадке крыльца. Вызванные выступили к крыльцу.

  - Разборка тем из вас, негодяи, кто опоздал и кто потом не слушал первых моих приказаний, будет после. Есауловским понятым объявляю мою благодарность. Отчего так поздно сошлись понятые! Сотские! ваш ответ?

  - Мы от станового ничего не получали, а явились по вашим уже повесткам, ваше высокоблагородие.

  Тарханларов, желая еще более придать силы своему опрокинутому было значению, крикнул заседателю:

  - Записать все это в протокол! - и прибавил: - Отрядить часть понятых на всю ночь в здешний сад к садовым окнам дома, а часть к окнам во двор. По два к каждому окну! Лазарь Лазарич! Вы извольте принять этих господ дворян под собственный ваш надзор на ночь; надо бы их посадить... куда бы?

  - В сарай-с... сена туда можно принести для постелей.

  - Нет, в людскую... извольте их посадить в людскую!! Господа! вы отдадите во всем отчет высшему начальству за ваше буйство, за возмущение понятых и за поведение ваше против меня.

  - Посмотрим! - сказал по-прежнему развязно, хотя уже тише, юный Рахилевич, - разве ошибиться нельзя было?

  Дворян повели в людскую. Вокруг дома поставили густые караулы.

  - Да нельзя ли нас накормить ужином, господин советник? - спросили дорогой, идя под арест, Кебабчи и Хутченко.

  - Ужин вам, господа, будет после, в остроге! - значительно перебил их Тарханларов.

  - Вот тебе и чи-чи-чи, ко-ко-ко! - шепнул товарищам трухнувший прежде всех и более всех прапорщик Кебабчи, когда грек их запирал на ключ в людской и ставил возле узеньких окон этой избы и у дверей особенно сильный караул, зорко обнюхивая каждое бревно и каждый угол. До некоторых вещей грек, как осторожный таракан в поисках пищи, даже будто дотронулся носом и концом своих огромных усов.

  Сам же Тарханларов, заседатель и Рубашкин, с отборными стариками из понятых, вошли в дом и узнали от знаменитого дромадера Палашки, под предводительством которой девки связали было заседателя, что барыне дурно и что она заперлась в спальне. Чиновники предложили ей выйти к ним и присутствовать при описи вещей, и, когда она отказалась, стали сами производить опись. Рубашкин, все еще потирая себе сильно помятые в суматохе бока и чьим-то сапогом оттоптанные мозоли, не захотел, однако, тотчас принимать дома с прочею утварью, а попросил все опечатать и сдать пока на руки земской полиции, то есть заседателю с сотскими, а Перебоченскую утром отсюда вывезти по точному смыслу инструкций губернатора. Дом и мебель скоро были описаны. Пошли с фонарями в амбары, в сарай, в батрацкие избы, везде. Описали и там все, заставляя сотских считать всякую движимость. Поляка-приказчика Жукотыньского понятые нашли полумертвым от страха где-то на чердаке птични. Он оказался тут же, по собственному признанию, беспаспортным мещанином из Польши, совершенно потерялся, стал просить о помиловании, упал на колени, ломал себе руки, взывал к Иезусу и Марии и вызвался выдать все имущество Перебоченской. Тарханларов, видя эту жидкую на расправу личность, приказал есауловскому десятскому взять мнимого шляхтича на веревочку, как бродягу и наглеца, солившего целому околотку, и, в назидание другим, водить его так при описании имущества Перебоченской. Комнаты, сундуки, шкап и кладовые, наконец, опечатали. Рахилевич в окно вымолил позвать грека, доказал ему, что без папироски и без еды он умрет, а что без ужина и самим чиновникам плохо будет спать, и настоял на том, что отыскали-таки в общей суматохе повара хозяйки и заказали кое-какой ужин.

  Зала в доме была обращена в канцелярию. Из понятых оказалось двое весьма грамотных, именно те же флейтист Кирилло Безуглый и есауловский садовник, Танцур, помогавшие арестовать сильного буяна Кебабчи. Тарханларов их отрядил в помощь заседателю писать копии с журналов, с протоколов и с извещений и для переписки к рукоприкладству по именам всех понятых, которым советник велел также приготовить ужин, и, переписав и накормив их, ни одного отнюдь не отпускать по домам. Садовник Илья Танцур, главный герой после грека в арестовании Кебабчи, оказался грамотнее флейтиста, и заседатель предложил, чтобы он, по отобрании рук от понятых, везде за всех, как это водится, и расписался. Тарханларов согласился. Перья заскрипели; понятых переписали; они расположились у окон, у дверей дома и у людской. Дворня также была вся переписана по именам, и с поникшими головами сошлась в кухню шептать о том, каких беззаконий они наделали сдуру и что с ними будет. Грек предложил арестовать до утра и всю дворню барыни. Сперва было Тарханларов это отвергнул, но потом согласился, и у кухни поставили также караул. Перебоченская сидела между тем в спальне, запершись там с горничною. Рубашкин подходил к ее двери в коридоре и смотрел в замочную скважину. Барыня оказалась сидящею перед столом на кровати. Она плакала, верный страж ее, Палашка, стояла перед нею и также плакала.

  - Пойти бы, однако, к ней! - сказал Рубашкин, прогуливаясь по саду с советником. На дворе была уже ночь.

  - Нет, пусть прежде подготовят остальные бумаги. Я предложу ей скрепить все описи ее рукою; если она откажется, то по закону, при особом об этом протоколе, за нее подпишем мы, чиновники, и тогда посадим ее в ее же тарантас и рано на заре за конвоем вывезем с этой земли...

  - А как она опять вернется сюда?

  - Тогда вам останется обзавестись одним... именно пушками! - сказал, шутя, Тарханларов, ощупывая между тем рукою в кармане брюк револьвер, - и храбро отбиваться от нее, как отбивались тут недавно еще наши предки от предков ныне мирных наших соседей - татар! Едва я ее вывезу, мои полномочия кончатся... Но я надеюсь, что теперь уже она сдастся... Главные помощники ее разбиты и обесславлены в глазах всех теперь навсегда!

  Собеседники подошли к краю сада, где стояла голубятня, знакомая Рубашкину. Генерал напомнил об этом Тарханларову.

  - Отлично! Надо бы увидеть, однако, эту Фросю! - сказал советник, - она лицо обиженное; нельзя ли от нее выведать еще чего-нибудь об имуществе, взятом нами штурмом у этой сатрапихи? Надо крикнуть грека!

  Грека собеседники нашли у окон людской на стуле. Он сердито сопел и курил из длинного витого чубука. Переговоря с советником, он из кухни в сад прислал с сотским требуемую Фросю.

  - Не плачь, милая, ничего не бойся! скажи, как была эта история у тебя с голубятней?

  Горничная ободрилась и все рассказала.

  - Есть еще одно дело! - прибавила она, пугливо озираясь.

  - Что ты? Говори, не бойся.

  - Коли на то пошло, ваше благородие, знайте, все скажу. Пусть не срамят нас... барыня поедом заела всех...

  - Ну?

  - Барыня через Палашку достала водки и караульных возле дома два раза уже поила. А сама Палашка с каким-то письмом барыни вышла сию минуту со двора, требовала лошадь тут у одного понятого с повозкой, тот не дал, и она пешком полем куда-то пошла. Должно быть, в хутора за Лихой, а оттуда наймет подводу-с...

  - Спасибо тебе, душенька, - сказал Тарханларов, - вот тебе целковый. Ступай и все нам говори, что еще узнаешь...

  Фрося ушла.

  - А! Каково! вот вам и наши средства, наши силы в подобной глуши! - сказал советник генералу, который между тем думал: "Однако же эта девочка, тово... хорошо бы ее отбить у флейтиста, хоть он, правда, и помог нам тут. Поселюсь, увижу..."

  Опять поднялась суматоха. Понятых перебрали. Часть их уже была навеселе. Их заменили теми, которые были у амбаров. Лазарь Лазарич донес, что два батрака верхами ускакали также куда-то еще в то время, когда он