енная скачем лошадь не стояла на месте под ним.
- Так вы не сдаетесь? - закричал Роман бунтовщикам, кружась на лошади
и стараясь подогнать ее к окраине обрыва, - так вы все слушаетесь этого
подлеца, Ильюшки? Ильюшка, будь ты проклят за все твои дела! Слышишь?
Покорись, собака! Не обижай господ, не мути людей. Идите все вы, сорванцы,
к князю и просите прощения! А ты, собака, Илья, будь проклят!
- Коли так, батько, коли ты гибели, моей крови захотел, так знайте
меня! Православные! более не сдаваться! Пусть нас бьют, режут, секут
саблями! Мы свое дело отстоим! Все ляжем, а не сдадимся. Но с тобой,
батько, у меня другие счеты...
- Какие счеты, подлец?
- Ты нажился фальшивыми бумажками, царя обокрал с той барыней, людей
своих истязал, погубил отца моей невесты, скрыл волю от всего села, князя
подговорил земли нам не давать и вызвал суд и войско на нас. Бог меня с
тобою рассудит за твою клятву, а я тебе конец положу своими руками. Я тебе
не сын, а ты, христопродавец, мне не батько!
С этими словами Илья схватил ружье, приложился из лагеря в отца, и
выстрел грянул.
Исправник, Рубашкин, священник и офицеры в ужасе отшатнулись. Дым
рассеялся. Роман скакал обратно в Есауловку. Илья промахнулся. Парламентеры
вскочили на лошадей и поскакали также обратно. Через час бунтовщики
двинулись далее. А в терновую долину из-за Авдулиных бугров стали
показываться первые шеренги идущих из Есауловки драгун.
- Залп по ним, залп без рассуждений! - шептал между тем Рубашкин
майору Шульцу, едучи возле него также верхом. А Шульц, поглаживая громадные
черные бакены, лениво и стройно покачивался на молодцеватом, бешеном и
раскормленном вороном коне.
Но вернемся еще раз в губернский город, куда уехал нежданно Саддукеев.
Слухи о происшествиях в Есауловке и вообще в том уезде сильно
одолевали губернатора. С утра он велел никого не принимать, полагая
заняться вплоть до обеда петербургской перепиской. В тот день отходила
почта. Суета затихла. Кого-то лакей и дежурный чиновник с успехом
выпроводили. Было часов восемь утра. Окно кабинета было в нижнем этаже
дома. Под окном послышались шаги и сердитый голос: "Тьфу ты, Полинезия
проклятая! Да тут не сто лет, не тысячу, а две тысячи надо прожить, чтоб
добиться толку в любезном отечестве!" Губернатор кинулся к окну и из-за
шторы узнал взъерошенную и разобиженную фигуру Саддукеева. Губернатор
вспомнил, что этот оригинал по выходе из гимназии был управителем у
Рубашкина, значит, соседом князя Мангушки по Есауловке, куда пошли войска,
и что-то сказало ему, что недаром чудак к нему ломился и спорил с лакеями.
Губернатор быстро открыл окно, перевесился на улицу, завидел Саддукеева уже
вдали и подозвал его.
- Что вам угодно, господин Саддукеев? Вы были у меня? Извините, я
занят...
- Ах, боже мой!.. Но вы принять меня должны, должны, ваше
превосходительство, если не желаете сделаться... притчею во языцех!
Извините ради бога за выражение. Я вне себя... Полиция, исправник готовы
сделать в Есауловке ничем не поправимое преступление...
Губернатор иронически улыбнулся.
- Ну-с? Что же там за чудеса готова сделать моя полиция?
- Минуту времени!
- Пожалуйте, войдите ко мне.
Саддукеев опять ввалился в сени и в приемную, скинул пальто, толстые
замшевые перчатки, ткнул оторопевшему чиновнику в руки дорожный синий
зонтик, быстро застегнулся и устремился к кабинету. Губернатор сам отпер
ему дверь в кабинет.
- Говорите, не стесняйтесь! - сказал губернатор как можно спокойнее.
Саддукеев наскоро передал губернатору обо всем, что произошло в
Есауловке, как выезжал посредник, потом становой и как становой сам был
причиной нанесенных ему неприятностей. Он клялся и божился, что преступники
в Есауловке не крестьяне, а сперва посредник, потом исправник и становой,
что они выдумали и раздули ими самими произведенный мятеж народа против
властей. Тут же он изобразил трусость Мангушки и Рубашкина, которые увидели
в этом что-то чудовищно грозное и кровавое, и заключил словами: "Этот
мнимый бунт - только продолжение той же истории о торговле фальшивыми
ассигнациями Перебоченской и старика Танцура. Илья для них бельмо в глазу,
и они его положили извести во что бы то ни стало; становой и посредник
затеяли тревогу по собственной вине, а исправник - по старой мести Илье
Танцуру за дело выезда Тарханларова к Перебоченской". Губернатор начинал
бледнеть и кусал ногти.
- Что же мне, по-вашему, надо делать? - спросил он, не поднимая глаз.
Саддукеев с шумом встал. Его красное лицо было в поту. Большие толстые
губы дрожали. Скулы и широкие уши двигались. Серые выпяченные глаза
сверкали лихорадочным огнем.
- Ехать! сию же минуту ехать туда вам самим! - сказал он, заикаясь и
закидывая назад голову.
Губернатор позвонил.
- А не поздно?
- Не поздно, не поздно еще. Но ради бога скорее! Я поспел к вам в одну
ночь. А у вас в распоряжении и курьерские и помещичьи лошади.
Губернатор велел лакею приготовить все к выезду и, отпуская
Саддукеева, сказал:
- Мы едем вместе?
- Согласен-с...
- Вы, я думаю, заметили, что я во многом изменился? - спросил
губернатор.
- Да-с...
- Вы честный человек, господин Саддукеев, и я вами совершенно доволен.
Был позван Тарханларов и Лазарь Лазарич Ангел.
- Войска через вас я так поспешно послал! - сказал губернатор
Тарханларову, - боюсь, не вышло бы чепухи!
Грека он взял с собою, пригласил его и Саддукеева закусить. Коляску
подали. Губернатор, грек и Саддукеев сели и покатили, провожаемые с крыльца
злыми и завистливыми глазками щеголя-секретаря, пустившего утку о гетмане
Загребайле и бывшего издателем местных губернских ведомостей. Лошади были
запряжены курьерские. Вперед для заготовки новых смен обывательских лошадей
поскакал на другой тройке жандарм. Ямщик гикал, охал, свистал. Четверня
неслась в полную скачь. Пыль густыми клубами далеко оставалась позади
коляски. Было часов десять утра.
- Успеем ли мы, однако, захватить команду до ее действий? - спросил
губернатор, не имея сил отбиться от разных тревожных мыслей.
- Пехоту, вероятно, предупредили бы. Ну, а насчет драгун, вероятия
мало захватить их до начала действий. Еще с вечера они должны быть в
Есауловке. А сегодня исправник и прочие имели уже довольно времени, чтоб
снова насочинять себе страхов и решиться на крайние меры!
Два раза уже коляска останавливалась; вместо курьерских лошадей
впрягались при помощи разных веревок и ремешков обывательские, и целые
деревни крестьян с бледными лицами хлопотали и возились тут, снаряжая далее
на грустное дело губернатора. Ямщики из поселян несмело вспрыгивали на
козлы и в седло, суетливо помахивали кнутами, коляска выбиралась опять на
зеленые бугры и неслась далее и далее.
Грек, страдавший в последнее время печенью и желтый оттого, как лимон,
уставя вдаль красивые грустные и пасмурные глаза, думал: "Не послушались
меня, выпустили из рук Перебоченскую, не арестовали приказчика Танцура,
допустили опять в исправники Тебенькова, - вот и хлопочите, а дело об
ассигнациях я раскрыл бы. Да и трех живодеров тех, Кебабчи, Хутченко и
Рахилевича, предлагает выпустить теперь на поруки Тарханларова, благо, сам
добился хорошего места!"
Коляска шумно подлетела к дому князя Мангушки. Саддукеев побежал в
дом, где в зале наткнулся на Перебоченскую, приготовлявшую на тарелке
горчичники.
- Губернатор приехал! Где князь? где исправник, офицеры, войско?
Тарелка выпала из рук Перебоченской.
- Князь сильно заболел, за доктором поехали.
- А офицеры? эскадроны?
Перебоченская оправила чепец, переложила заново крест-накрест платок
на груди и, поклонясь входившему губернатору, сказала:
- Бунтовщики бросили Терновую долину и пошли далее. Илья Танцур во
время увещаний исправника выстрелил в своего отца. Теперь исправник повел
вдогонку им драгун.
- Можно видеть князя? - спросил губернатор.
- Он сильно заболел.
- Велите скорее перепречь лошадей, поедем - сказал губернатор
Саддукееву.
- Да, ваше превосходительство, - заговорила Перебоченская, - теперь
только на вас и надежда оставь те нас, не дайте погибнуть от этих
зверей-мужиков.
Коляска снова выехала за околицу.
Летя во весь опор за Терновую долину, губернатор впервые в жизни
почувствовал все значение мгновений, которые он теперь переживал. Стоя в
коляске и с тоскливым волнением смотря в синеющую даль прибрежных
поволжских холмов и долин, он невольно покрикивал кучеру князя: "Скорее,
братец, скорее".
Мелькали кусты и камни, косогоры, ручьи и овраги Вот Авдулины бугры,
вот за ними новая черта туманного небосклона. Тучки на небе, справа Волга,
слева сплошной лес на косогоре, прямо склон к ровной карабиновской степи.
Слух и зрение губернатора напряглись. Ему чудились выстрелы; вдали как
будто мелькал дым. Коляска летела и летела. В ней стояли, замирая от
волнения, губернатор, Саддукеев и грек.
- Боже! мы, кажется, спасены! - вскрикнул по-французски губернатор, -
вон возвращаются драгуны, вон стан ослушников. А вот завидели нас и едут к
нам Рубашкин и исправник. Ну, погоди же ты, негодяй Тебеньков! Увернулся из
дела Перебоченской, а тут уж я тебе не прощу и поблагодарю за тебя
Тарханларова.
На душе губернатора отлегло. Он даже вынул лорнет и оседлал им нос,
готовясь встретить спешивших к нему на дрожках Рубашкина и Тебенькова.
Дрожки подъехали. Издали тянулись шеренги драгун. Офицеры не
отделялись от своих мест, не скакали навстречу губернатору.
- Ну, что? - спросил губернатор исправника.
- Все кончено-с! - ответил Табеньков, вскакивая с генеральских дрожек.
Губернатор взглянул. Рубашкин сурово поклонился; глаза его были
красны; сам он был не похож на себя.
- Как кончено? Стреляли? - спросил, задыхаясь, губернатор.
- Стреляли! - ответил исправник, - иначе нельзя-с было поступить. Дали
всего один залп, и бунтовщики покорились.
- Есть убитые?
- Восемь человек убитых и около двадцати раненых.
- Кто же убит? - спросил Саддукеев.
- Бывшие впереди! Вы их всех лично знаете! - подсказал, качая головой,
Рубашкин, - убиты: Илья Танцур и его невеста Настя, флейтист Кирилло
Безуглый, десятский, два старика из соседних хуторян, бывшие прежде в бегах
с Ильей, горничная Перебоченской Палашка и еще какой-то парень, также из
бродяг, вернувшихся в последнее время...
Губернатор молчал.
- Теперь и дело Перебоченской и трех ее друзей кончится иначе! -
шепнул грек Саддукееву, - пропадут и мои поиски насчет ассигнаций! А я было
так подогнал уже это дело.
- Что ж, господа? - сказал губернатор, - я полагаю, что иначе нельзя
было и поступить. Ведь этот бунт мог принять нешуточные размеры!
- Позвольте, ваше превосходительство, осмотреть убитых? - спросил
грек.
- Я уже осматривал и ничего не нашел! - перебил исправник.
Коляска и дрожки поехали обратно в Есауловку. Раненым мятежникам
тотчас были оказаны все нужные пособия. Убитых похоронили на другой день. А
вечером того дня, как приехал губернатор, в княжеский двор были созваны
усмиренные бунтовщики, и губернатор долго их усовещивал, стыдил, грозил им
судом, обещал за полное раскаяние испрошения им помилования и уехал, сам
растроганный донельзя.
Исправник за дорогую цену продал Перебоченской донос Ильи, найденный
на убитой Насте. Перебоченская вздохнула свободнее и на радостях щедро
расплатилась с Романом Танцуром, хоть при этом все-таки его прижала.
Стали лелеять приятные надежды о близкой свободе и сидевшие в остроге
Хутченко, Кебабчи и Рахилевич. Роман Танцур выпросил себе у князя раньше
срока вольную, приписался в губернском городе в мещане, перевел туда жену и
сейчас же занялся огромным подрядом хлеба и дров на войска. Рубашкин начал
реже ездить к Мангушке, затосковал еще сильнее по милому северу и с началом
осени снова уехал в Петербург.
Рубашкин в Петербурге занимает теперь место в одном из ведомств,
соприкосновенных к комитетам по части реформы не то земских, не то судебных
учреждений. Саддукеев остался управлять Сыртом, детей пристроил в гимназию,
стал ездить к князю в Есауловку поиграть в карты и поболтать от скуки.
Поговорку о ста годах он вскоре перестал вовсе употреблять, потому что,
как-то присутствуя на полевых работах осенью, простудился, схватил горячку
и без всякого пособия в присутствии подслеповатой, глухой и отупевшей от
старости бабки-знахарки умер.
Губернатора к зиме нежданно отставили. На место же его назначили
совершенно новое лицо из университетского поколения времен конца тридцатых
годов. Он приехал скромно, тихо, объявил, что все чиновники могут
оставаться на своих местах, лишь бы хорошо и честно служили, заперся в
кабинет, стал читать все дела до последней страницы, и губерния, ждавшая по
былым временам балов и всякого, блеска и шума, сильно огорчилась. Новый
губернатор только сделал пока два видных дела: устроил так, что
Тарханларова от него перевели в другую губернию, а дело Перебоченской и
трех ее приятелей получило новый, и, говорят, грозный для негодяев ход.
1863