Булгарин Фаддей Венедиктович - Мазепа

; Москаленко также лечился в сем городе от ран. Однажды, когда он расхаживал медленно по своей светелке, внезапно и неожиданно вошел к нему Огневик. Друзья обнялись, и Огневик, вынув из-за пазухи пакет, сказал:

  - Ты скрывал передо мною свое происхождение, но вот эта бумага открыла мне твою тайну. Поздравляю тебя, сын стрелецкого головы Чернова, с царскою милостью, с возвращением родительских вотчин и наименованием в капитаны, в драгунский полк князя Меншикова! Вот тебе указ царский!

  Осчастливленный изгнанник перекрестился, приложил к устам указ царский и, со слезами, прижал к сердцу вестника радости.

  - Один только Палей знал мою тайну, итак, я обязан...

  - Благости царя и великодушию Палея, - подхватил Огневик. - Царь, отпуская Палея в Белую Церковь, велел просить у себя всего, чего он желает - Палей испросил твое помилование.

  - Благородная душа! - сказал Чернов. - Палей дал мне более, нежели жизнь, - он возвратил мне отечество... Никогда не забуду я его благодеяния. О, если б я мог чем-нибудь доказать ему мою любовь!

  - Можешь!.. - сказал Огневик. - Вспомни, что ты говорил мне на могиле Натальи. Требую твоего содействия!

  - Вот тебе рука моя!.. Я готов на все... Говори, что должно делать!

  Огневик пожал руку своего друга и сказал:

  - Теперь не пора. Хочу знать только, можешь ли ты ехать со мною?

  - Могу! Раны мои закрылись; воздух и движение возвратят силы. Ах, если б я был здоров до Полтавского сражения!

  - Да, брат, жалей, что не был в этом деле! - отвечал Огневик. - Никогда на русской земле не было столько славы и такого торжества! Мы часто бивали врагов, но теперь побили учителей наших, победили непобедимых и одною победою решили участь нескольких царств!..

  - Расскажи мне, где был ты, что делал Палей, каким образом царь успел одним ударом уничтожить все войско шведское! Я слыхал много об этой чудной битве, но хотел бы узнать от тебя...

  - Ты сам бывал в боях, - отвечал Огневик, - и знаешь, что никакой рассказ не может изобразить в точности сражения. В бою кипит сердце и душа забывает о земле, а после сражения действует холодный ум. Рассказ о битве есть то же, что изображение пожара на холсте: свет без блеска и теплоты. Но если тебе непременно хочется послушать меня, то я расскажу тебе, что сам видел и что слышал от старшин, бывших в этом сражении!

  Перейдя за Ворсклу, русская пехота стала окапываться. В средине было 12 полков под начальством Репнина и Шереметева. По обоим крылам было по 11 пехотных полков. Правым крылом начальствовали Голицын и Вейсбах, левым Алларт и Беллинг. Конницею, на правом крыле, начальствовал Боур, на левом - князь Меншиков. Пять полков с генералом Гинтером стояли в резерве. Палей с дружиною был при Меншикове.

  Царь ждал только прибытия Калмыцкой Орды, чтоб ударить на шведов.

  Государь держал совет, на который приглашен был и наш Палей. Некоторые генералы, горя нетерпением сразиться и надеясь на верную победу, стали горячиться и похваляться. Царь был важен и спокоен. Он напомнил хвастливым и нетерпеливым доказанное уже опытом, что не число войска доставляет победу и что не должно никогда презирать никакого неприятеля, а тем более шведов, которых должно уважать, как учителей наших. Генералов увещевал он не надеяться на свои силы, а, исполняя долг, уповать на одного Бога и от него ждать победы. Определенно было завязать дело в день апостолов Петра и Павла.

  Король шведский предупредил царя двумя днями. На рассвете шведы выступили из своего лагеря и бросились на русские шанцы, во многих местах еще не конченные; царь ободрил воинов речью, в которой сказал нам, чтоб мы помнили, что сражаемся не за Петра, но за государство, Богом Петру врученное, за род свой, за отечество, за православную нашу веру и церковь и что мы не должны смущаться славою неприятеля, будто бы непобедимого, которого мы сами уже неоднократно поражали. Наконец подтвердил приказ не уступать места неприятелю и драться до последней капли крови. Все обещали умереть или победить.

  В этом сражении царь в первый раз сам начальствовал войском. Он не хотел ни на кого возложить ответственности в деле, от которого зависела честь и слава России и твердость его престола. В мундире Преображенского полка, с веселым лицом, он скакал по фрунту, на турецком коне, с обнаженною саблею, и отдавал приказания. Войско приветствовало его радостным _ура_! Он казался нам выше смертных! Победа была в его взорах.

  Русские подвезли пушки к шанцам и начали стрельбу. Но, невзирая на сильный картечный огонь, шведская пехота овладела недоконченными шанцами, а конница их принудила нашу податься в тыл. Победа, верная Карлу столь долгое время, перед прощанием с ним навеки, обернулась к нему лицом - в последний раз!

  Князь Меншиков выстроил снова конницу и бросился на шведов. Более двух часов мы бились с ними с переменным счастием. Под князем убито две лошади. Шведы дрались как львы. Палей, едва держась на коне, не хотел оставить поля битвы и понуждал наших продраться сквозь шведскую линию. Мы, как говорится, резались на ножах: наконец шведы дрогнули и начали отступать. Мы, как отчаянные, бросились на них, с воплями обратили их в бегство, гнали до самых траншей полтавских и там, отрезав их и поставив между двух огней, принудили положить оружие. Это был первый наш успех: он ободрил войско.

  Между тем оба войска выстроились в линиях и сошлись на пушечный выстрел. Наши пушки загремели и страшно били в стесненный фрунт неприятеля. У шведов едва было несколько пушчонок. Карл приказал своим ударить в штыки, надеясь неслыханною дерзостью изумить наших неопытных воинов и отнять наши пушки. Часть русской пехоты дрогнула и побежала в тыл. Вдруг явился сам царь с Преображенским полком! Явился он, как Бог брани. Одним взором остановил бегущих, бросился на шведов с преображенцами, все последовали за ним, и шведы побежали с поля.

  Земля дрожала от грома пушек; ружейные пули свистели, как ветер на всем пространстве; ядра рыли землю, и вдруг, по слову царскому, раздалось восклицание: "Вперед! ура!" Все русское войско двинулось в одно мгновение. Наша конница, на обоих крылах, бросилась опрометью на шведов, пехота с барабанным боем ударила в штыки, и пошла резня! Шведы стояли крепко, защищались до последней крайности, около двух часов сряду, но не могли отбить нас. Мы разорвали их фрунт, разбили твердые ряды на малые толпы и уже били их как овец или заставляли бросать оружие и просить пощады. Все, что могло бежать, побежало с поля битвы. Большая часть шведских генералов, видя невозможность спастись, - отдались в плен.

  Оба государя во все время боя находились в первых рядах, под ядрами и пулями. Три пули попали безвредно в нашего царя. Раненый король осыпан был ядрами, которые убили несколько человек возле его качалки и под ним лошадь, когда он садился на нее, чтоб спасаться от плена. Царь провозгласил победу... Радостные восклицания наших раздавались по обширному полю...

  С дружиною нашею я бросился за бегущими шведами и врезался в средину их, надеясь догнать Мазепу, которого безуспешно искал в битве. От казаков его, захваченных мною в плен, узнал я, что этот хитрец бежал при самом начале сражения... Лошади наши были измучены, и мы должны были остановиться. Злодей ускользнул на сей раз от моего мщения!..

  Огневик кончил рассказ, облокотился на стол, закрыл лицо руками - и погрузился в думу.

  Несколько минут продожалось молчание.

  - Чего ты требуешь от меня, друг мой! - сказал Чернов, взяв за руку Огневика и крепко пожав ее. - Скажи! Я готов с тобой в огонь и в воду!..

  - Я был безумен, что хотел приковать тебя к моей горькой участи, - сказал Огневик. - Нет, друг мой! Ступай в Москву, где у тебя есть родные, где ты найдешь дружбу и... любовь... Еще все перед тобою, а передо мной одна могила! Где мне преклонить голову, безродному, бесприютному? Вольница Палеева не существует, и он сам уже одной ногой в гробу. С ним разорвется последний узел, привязывающий меня к земле. Не хочу жить ни в Запорожье, которое превратилось в разбойничий притон, ни в гетманщине, где одни происки, родство и низкопоклонство доставляют отличие... В Москве и в Петербурге душе моей будет тесно и душно, а сердцу холодно... Взросши и возмужав в степях, я гнушаюсь искательством и раболепством. При Палее я привык не только говорить все, что думаю, но даже думать вслух, а в городах этого не любят!.. Не хочу нищенствовать перед людьми!.. И что могут дать мне люди? Они не дадут мне спокойствия, которое я потерял навеки, не дадут счастья, которое я вкусил в любви... В любви!.. О, друг мой, эта любовь сожгла мое сердце, выветрила душу... Я теперь труп, тело без души и без сердца... Одно чувство поддерживает жизнь мою - месть!.. Крови жажду я, крови!..

  Лицо Огневика пылало, глаза искрились. Он вскочил с места, пожал руку Чернова и бросился к дверям.

  - Нет, я не оставлю тебя! - воскликнул Чернов, удерживая его. - Не люби меня - но и не презирай! Я достоин разделять с тобой твое горе и опасности!..

  Огневик бросился в объятия своего друга. Через час они уже скакали к Днепру, на лихих конях.

  Сколь ни тверда была душа Мазепы, но не могла выдержать столь сильных ударов судьбы. Все надежды обманули его, ни одно желание не исполнилось, все сладостные ощущения сердца превратились в болезненные язвы. Он мужался наружно, но страдал и унывал внутренне, - и когда наконец царь Петр потребовал от Порты изъятия Мазепы из покровительства, а в переговорах о мире с Карлом XII поставил непременным условием выдачу изменника, тогда участь Паткуля, истерзанного мстительным Карлом, представилась его воображению и страх преодолел все его силы. Мазепа заболел телом и душою. Почти два месяца он находился при дверях гроба; наконец усилия искусного королевского медика Неймана исцелили телесный недуг, а уверения короля, что не выдаст его за царство, - успокоили, хотя и не уврачевали души. Во второй половине сентября Мазепа уже находился вне опасности, хотя не вставал еще с постели. Он жил в Варнице, неподалеку от Бендер, в доме греческого купца. Предполагая, что _все дела и слова его будут известны в Малороссии, и зная, что набожность почитается там матерью всех добродетелей, Мазепа велел строить, в Варнице, русскую церковь и призвал с Афонской горы несколько монахов, между коими находился один русский.

  Карл XII был принят турецким правительством с честью и великолепием. Султан, визирь и паши наделили его богатыми палатками, конями, драгоценным оружием. Король шведский расположился лагерем между Бендерами и Варницею, имея при себе около тысячи восьмисот человек шведов, поляков и казаков, спасшихся от Полтавского поражения и присоединившихся к нему уже за пределами России. Все министры, все генералы Карла XII были в плену у русских. Любимец его, Понятовский, исправлял политические его дела и находился в сие время в Константинополе, для убеждения Порты объявить войну России. Карл XII с нетерпением ожидал успеха происков своего любимца и предавался сладостной надежде отомстить Петру Великому. Любимцы короля разделяли его надежду.

  Карл оказывал тем большее уважение к Мазепе, чем более ненависти изъявлял к нему Петр Великий, и почти ежедневно навещал больного, сообщая ему новости, получаемые из Константинополя, - поддерживая дух его блистательными мечтами. Недоверчивый Мазепа сам увлекся, наконец, надеждою на помощь Порты и, когда оправился от болезни, стал замышлять снова о достижении своей цели - отторжения Малороссии и Украины от России. Однажды после беседы с королем он призвал к себе, для совещания, Орлика и Войнаровского. В первый раз после Полтавской битвы они увидели его с веселым лицом и с улыбкою на устах. Он сидел в постели и казался бодр и здоров.

  - Садитесь, друзья мои! - сказал Мазепа, приветствуя их рукою.

  Они сели. Мазепа продолжал:

  - Я сказывал тебе, Орлик, что еще дело не решено между мною и царем Московским. Он велел духовенству предать меня проклятию, приказал влачить по грязи мое изображение и сжечь его рукою палача... Он отнял у меня нажитые трудами поместья и сокровища и обещает триста тысяч ефимков Муфтию, чтоб он убедил султана выдать меня царю, для позорной казни!.. На все это я буду отвечать царю в Москве... Что вы удивляетесь?.. Да, в Москве! Понятовский приобрел милость матери султана и наконец успел убедить верховного визиря в пользе войны с Россиею. Порта дает нам двести тысяч отборного войска, которым будет начальствовать наш северный лев, наш Ахиллес!.. Счастье изменило ему, но для того только, чтоб научить своего любимца благоразумию. Герой пребудет героем! Швеция вооружается и ударит на царя от севера. В Польше умы в волнении. Тебя, племянник, я хочу выслать в Польшу, с важным поручением. Партия Станислава упала духом, но и король Август не много имеет приверженцев. Дружба его с царем Московским не нравится шляхте, а присутствие саксонских войск в Польше ожесточает народ. Ты должен войти в сношения с обеими партиями и представить им, сколь опасно для Польши торжество и возвеличение России, имеющей притязания на многие области, принадлежащие ныне Польше. Карл доказал, что он не ищет ни завоеваний, ни уничтожения польских прав, ибо, завладев всею Польшею, он довольствовался только низвержением с престола враждебного ему короля. Итак, со стороны Швеции Польше опасаться нечего; но сильная Россия пожелает возвратить прежние уделы русских князей, так как отняла у Швеции Ингрию, бывшую некогда Новгородской областью. Сильный берет свое где может и как может... Таким образом Белоруссия, часть Литвы, Волынь, Подолия, Украина будут русскими... Припомни полякам слова мудрого их короля Иоанна Казимира, когда он, слагая венец, предсказал им, на Сейме, отторжение от Польши областей и даже раздел королевства между соседями... Польские вельможи делают все возможное, чтоб оправдать предсказания Иоанна Казимира! Убеди их, что теперь представляется единственный и последний случай нанести удар России!.. Пусть они вооружатся и вторгнутся в сердце России, в одно время с нами... Король обещает Польше Смоленск, Киев, княжество Северское... Сверх того, я с Малороссией и Украиной буду вассалом Польши. Карл дает тебе полномочия, я дам мое благословение - и деньги. Ты молод, ловок и красив - ищи в женщинах... Дульская изменила мне в любви...

  При сих словах Войнаровский покраснел и потупил глаза. Мазепа, не показывая виду, что заметил это, продолжал:

  - Но я прощаю ей и ее любовникам и требую верности только в связях политических. Возбуди в ней прежнюю ревность к делу короля Станислава, а между тем старайся познакомиться с графинею Кенигсмарк, любовницею Августа, и приобресть ее доверенность... хотя бы любовью!.. - Мазепа улыбнулся и замолчал. Отдохнув несколько и собравшись с мыслями, он сказал: - Если Август будет так умен, что воспользуется счастливыми обстоятельствами, восторжествует над своим совместником и овладеет престолом, старайся соединить обе партии под знаменами сильнейшего и, найдя доступ к королю, убеди его, сколь опасны для него дружба и покровительство царя Московского. Уверь его, что если он ополчится на Россию, то Карл забудет старую вражду, выхлопочет для Станислава какую-нибудь немецкую область или отдаст ему свою Померанию, а короля Августа усилит на польском престоле... Я не могу предписать тебе правил поведения... Все зависит от местных обстоятельств, но помни, что в Польше все можно сделать посредством женщин, ксензов и - денег и что даже самые деньги приобретаются там посредством тех же женщин и ксензов. О патере Заленском я не имел никакого известия... Но все иезуиты вылиты в одну форму. Обещай им власть - и они будут помогать тебе... Теперь ступай к королю за бумагами - и обойми меня. Орлик выдаст тебе на первый случай десять тысяч червонцев...

  Войнаровский подошел к постели Мазепы, обнял его и сказал:

  - Но если меня выдадут царю?

  - Безопасность твоя зависит от твоего ума и осторожности. Явно тебя не выдадут, а от предательства прячься под женскою душегрейкою или под рясою ксендзовскою. Волка бояться, в лес не ходить! И мы здесь не за валами! Верь мне, что ты будешь безопаснее в Польше, нежели мы, под покровом Высокой Порты... Прощай!

  Мазепа благословил Войнаровского, и он вышел, не говоря более ни слова. Ему соскучилось в Бендерах, и он рад был избавиться от несносной ссылки. Любовь прелестной княгини Дульской ожидала его в Польше.

  - Любезный Орлик! - сказал Мазепа. - Я обещал дать взаймы королю семьсот тысяч талеров. Казна наша истощается и нам надобно приискать верного человека, чтоб послать за деньгами, которые я зарыл в овраге, близ Бахмача. Есть у меня деньги и в Печерской Лавре, но я опасаюсь, чтоб монахи не выдали их царю, страшась его гнева...

  - Я, право, не знаю, на кого положиться в этом важном деле. Все наши старшины только из страха казни последовали за нами... На их верность я не могу надеяться. Надежнее всех братья Герциги.

  - Но не можно ли тебе самому попытаться, Орлик?

  - Об этом надобно подумать... У меня было много приятелей в Украине, но теперь опасно полагаться на неизменность дружбы...

  - Поди же, порассуди, а завтра скажешь мне, что ты выдумал...

  Орлик вышел, и Мазепа, утружденный разговорами, обессиленный напряжением духа, - заснул.

  Когда он проснулся, уже было темно. Сон не укрепил и не успокоил его. Кровь в нем волновалась, мечты растревожили его и навлекли мрачные думы. "Он кликнул сторожевого казака и послал его за русским монахом.

  Чрез полчаса явился монах. Это был человек лет пятидесяти, высокого роста, смуглый, бледный, черноволосый, сухощавый. Глаза его блестели, как уголья, из-под густых бровей. На челе изображались ум и следы сильных страданий. Мазепа просил монаха присесть у изголовья своей постели.

  - Мы не кончили, третьего дня, нашего разговора, святой отец... - сказал Мазепа, потупя глаза.

  - Моя беседа тяжела для твоего сердца, духовный мой сын, - возразил монах, - побереги себя! Ты слаб еще, и всякое душевное напряжение тебе вредно...

  - Нет, отец мой, твоя беседа для меня усладительна! Ах, если б ты мог проникнуть в мою душу! Ты бы пожалел обо мне...

  - Я сожалею - и молюсь!..

  - Молись, святой отец, молись за меня! - сказал Мазепа, и слезы покатились из глаз его. - Он утер их неприметно, склонил голову на грудь и задумался.

  Монах молчал, перебирая четки.

  - Итак, ты, святой отец, все-таки думаешь, что мой поступок есть измена и клятвопреступление? - сказал Мазепа, тяжело вздохнув.

  - Зачем ты в другой раз вопрошаешь меня об этом, сын мой! По обету моему я должен говорить истину пред царем и пред рабом, и если слова мои не приносят ни пользы, ни утешения - я должен молчать.

  - Говори, говори смело правду или то, что ты почитаешь правдой! С нами нет свидетеля, и посредник между нами - Бог!.. Если... я чему не верю, убеди меня, докажи.

  - Истина немногословна и не знает излучистых путей красноречия, сын мой! Я не привык к спорам и диспутам. Говорю прямо, что думаю...

  - Ты знаешь историю, отче мой, итак, вспомни, что я не первый вздумал отложиться от царя, основать особое царство... И эти основатели царств были почтенны, прославлены, благословляемы...

  - Людьми, а не Богом! - возразил монах строгим голосом. - Успех прикрыл злодейство, лесть украсила измену, и низость изрекла хвалу... Но истина осталась истиною, и испещренные людскою хвалою хартии не скрыли зла ни пред Богом, ни пред людьми праведными... Сквозь сотни веков проклятие раздается над памятью цареубийц, изменников!..

  Монах, увлеченный негодованием, почувствовал, что слишком неосторожно коснулся душевной раны своего духовного сына и замолчал.

  - Проклятие! - воскликнул Мазепа. - Проклятие! Итак, ты веришь в действительность проклятия? И меня прокляли!.. - Мазепа закрыл руками глаза и упал на подушки.

  Монах молчал.

  Мазепа быстро поднялся, присел, устремив на монаха пылающий взор, и сказал:

  - Неужели проклятие, произнесенное надо мною церковью, вознесется к престолу Всевышнего?..

  - Всевышний милосерд... Но глаголы церкви священны и непреложны. Благословение или проклятие есть только сума, в которой дела человеческие переносятся к подножию престола Высшего Судьи. Церковь судит не по прихотям человеческим, но по закону Божию, водворенному на земле Искупителем греха первородного. Ты сам знаешь, что гласит. Евангелие! В нем заповедана верность и послушание властям, от Бога установленным, соблюдение обязанностей подданного - и терпение. Кесарей и помазанников Божиих судит сам Бог. Ты говорил мне, что царь хотел нарушить право народа, над которым он же поручил тебе власть. Если б и так сталось, то одна несправедливость не оправдывает другой, а в противном случае на земле не было бы ни закона, ни порядка, ни чести, которых один конец на небеси, - и сии узы - присяга, пред лицом живого Бога, на знамени нашего Искупителя, на развернутой книге божественной мудрости. Так, сын мой, нарушение присяги есть разрыв души с небом, а сей разрыв ведет за собой - проклятие!

  Мазепа трепетал всем телом. Монах замолчал и снова принялся перебирать четки.

  - Отец мой! - сказал Мазепа сквозь слезы, голосом трогательным, исходящим из глубины души. - Если страдания земные могут искупить грехи, то надеюсь на благость Всевышнего! Тяжелый крест влачил я среди славы и величия! Стрелы гнева Господня разили меня в самое сердце... Я хотел любить, искал любви в чувствах родительских, сыновних, супружеских... и в тайном сочетании сердец - находил отраву для моей души, или мертвящий холод, или пожирающее пламя... Все, к чему я ни прикасался сердцем, гибло, оставляя тяжкую память моей собственной вины. Ты не знаешь любви, святой отец!..

  Монах тяжело вздохнул.

  - Ты не можешь постигнуть, что такое родительское чувство! - примолвил Мазепа.

  Монах утер слезы рукавом. Мазепа продолжал:

  - И все любившие меня женщины погибли мучительною смертью... И дети мои... в ранней могиле!.. Одна надежда, последняя капля крови моей на земле... дочь моя, моя Наталья, ангел телом и душою, умерла в ужасных муках, может быть, проклиная меня... умерла от оплошности моей, от непостижимого забвения, омрачившего мой рассудок по воле самого Провидения!.. - Мазепа залился слезами, повторяя: - Дети мои! дети мои! кровь моя!..

  Монах растрогался. Он также плакал.

  Чрез несколько минут Мазепа поднял голову и сказал:

  - Нет, святой отец, в аде нет таких мучений, какие я вытерпел на земле, и я надеюсь, что правосудный Небесный Судья сжалится надо мною и даст мне на земле силу и власть, чтоб делать добро и, повелевая народом, излить на него счастье, которого я не знал в жизни...

  Монах принял строгий вид и, смотря грозно на Мазепу, возразил:

  - Демон честолюбия снова глаголет устами твоими, из которых должно изливаться одно раскаяние! Сын мой! Ты ищешь спокойствия душевного, желаешь примириться с Небом. Господь помиловал разбойника, но помиловал его на кресте, а не в лесу; помиловал в раскаянии, а не в преступных замыслах...

  - Я не могу отступиться от начатого мною дела, святой отец! Я не принадлежу себе, а принадлежу тем людям, которые вверили мне свою участь... И теперь ли мне помышлять об отречении от власти, когда мы находимся, так сказать, накануне новой борьбы, которая непременно должна кончиться торжеством нашим и омовением имени моего от позора и поношения?..

  - Ты все помышляешь о земном, сын мой!

  - Мы все сыны земли, отче мой! - отвечал Мазепа, покачивая головою.

  - Итак, не жди и не требуй от меня утешения, - сказал монах, вставая с места. - Но ударит роковой час, и ты, заглянув в пустоту гроба, познаешь пустоту замыслов твоих! Говорю тебе в последний раз: Велик Господь в благости своей и страшен в каре!..

  Монах пошел к дверям. Тщетно Мазепа звал его - он не возвращался. Мазепа слышал, что монах, переступая через порог, повторял про себя псалом:"_Бог отмщений Господь, Бог отмщений не обинулся есть. Вознесися судяй земли, воздаждь воздаяние гордым. Доколе грешницы, Господи, доколе грешницы восхвалятся_" {Псалтирь. Псалом Давиду, в четвертый субботы.}...

  За углом дома стоял казак, завернувшись в кобеняк и насунув видлогу на голову. Он, казалось, ждал, пока выйдет монах, ибо лишь только он удалился, казак скорыми шагами побежал к крыльцу. Сторожевые казаки остановили его. Он показал кипу бумаг и сказал грозно: "От короля!", оттолкнул сторожевых, быстро вспрыгнул на крыльцо, пробежал чрез сени, где дремало двое слуг Мазепы, и, пробираясь на цыпочках чрез все комнаты, тихо отворил двери в почивальню, вошел в нее и тотчас запер дверь на ключ.

  Мазепа сидел на постели, поджав руки и спустя голову. Он взглянул на вошедшего казака - и обомлел от ужаса. Хотел кричать - и не мог. Казак вынул кинжал из-за пояса и, грозя Мазепе, сказал тихо:

  - Ни словечка!

  Мазепа перекрестился и закрыл глаза.

  Казак приблизился к постели и, смотря с зверскою улыбкою в лицо Мазепы, утешался его страхом. Наконец взял его за руку, потряс ее и сказал насмешливо:

  - Не стыдись, приятель, и посмотри на меня! Я не палач, явившийся казнить тебя за измену царю и отечеству, а твой нареченный зять, пришедший с тобой рассчитаться...

  Мазепа открыл глаза. Он дрожал всем телом и шевелил устами, как будто силясь произнести что-то. Голос его замер от страха.

  - Я принес тебе поклон от друга твоего, Палея, которого ты, как Иуда, предал лобзанием на казнь. Я принес тебе весточку с гроба зарезанной, по твоему приказанию, Марии, которую ты обольстил, унизил, отравив душу ее коварством и безбожием... Наконец я принес тебе на память останки твоей любимой дочери! - Казак отстегнул кафтан и снял с шеи женскую косу, примолвив: - Это волосы убитой тобою Натальи!..

  При сих словах Мазепа, казалось, ожил. Он протянул обе руки, чтоб схватить драгоценные останки несчастной своей дочери, и, смотря дико на казака, лепетал:

  - Дай мне, дай! Я только раз прижму к сердцу!.. - Уста его дрожали... По холодному лицу катились горячие слезы.

  Огневик утешался страданием и страхом своего врага. Он не позволил Мазепе прикоснуться к волосам Натальи и с адскою улыбкою на устах, изображающею жажду и наслаждение мести, сказал:

  - Прижать к сердцу! Ужели у тебя есть сердце? Ха, ха, ха! А я думал, что вместо сердца у тебя в груди камень, обвитый змеею! Но постой, я еще не дошел до расчета! Знаешь ли ты это?

  Огневик вынул из-за пазухи небольшую серебряную коробочку и поднес ее к глазам Мазепы. Тот взглянул и содрогнулся.

  - Ты не довольствовался тем, что истязал тело мое в пытке, растерзал сердце разлукою с Натальей, что предал меня на казнь клеветою - ты хотел еще лишить меня жизни... и подослал ко мне, с этим лакомством, женщину, низверженную тобою в пропасть разврата и злодеяний... - Произнося сие, Огневик усиливался усмехнуться, между тем как во взорах его пылала злоба и губы судорожно кривлялись. На столе стояло прохладительное питье. Он налил его в стакан, высыпал в него порошок из серебряной коробочки и, поднося Мазепе, сказал:

  - Я бы презрел тебя, как гада, лишенного жала, если б одно личное оскорбление возбуждало во мне ненависть к тебе. Но я узнал, что ты снова строишь козни на погибель несчастного отечества, что ты разослал своих лазутчиков по Украине, возбуждая народ к мятежу, и торгуешься с врагами России, чтоб предать нас снова польскому игу!.. Несчастие не образумило тебя, и проклятие церкви довершило в тебе сатанинские начала... Ты один опаснее для отечества, нежели десять таких врагов, как Карл... Из твоего коварного ума излилась вся клевета на великого царя русского; ты отравил сердца верных малороссиян изменою... Всему должен быть конец... Пей!..

  - Прости, помилуй! - воскликнул Мазепа, задыхаясь, дрожащим голосом.

  - Пей... или я растерзаю тебя на части, - сказал Огневик, скрежеща зубами, замахнувшись кинжалом и устремив на Мазепу дикий, блуждающий взор.

  - Я откажусь от мира, постригусь в монахи... - примолвил Мазепа умоляющим голосом, сложив руки на груди. - Не лиши покаяния!..

  - Монастырская келья не сокроет твоих козней, и я уже научен тобою, как должен верить твоим обетам и клятвам. В последний раз говорю: пей!

  Мазепа взял стакан дрожащею рукою, перекрестился и, сказав: "Господи, да будет воля твоя!" - выпил яд {История не разрешила, какою смертью окончил жизнь Мазепа. Русские писатели утверждают, что он принял яд; некоторые иностранцы говорят, что он умер от болезни. См. Журн. Петра Великого. Ч. 1, стр. 253. Энгеля стр. 321. Историю Малороссии, соч. Бантыша-Каменского. Ч. III, стр. 124 и примеч. 157. Рукопись: История руссов и проч.}.

  Дрожь пробежала по всем жилам Огневика... Он отворотился. Мазепа прилег на подушки, закрыл глаза и молчал. Огневик хотел выйти, но какая-то невидимая сила приковывала его к ложу несчастного злодея.

  Над изголовьем постели висел образ, пред которым теплилась лампада. Мазепа вдруг открыл глаза и, взглянув равнодушно на своего убийцу, сказал:

  - Дай мне образ! Я хочу приложиться.

  Огневику надлежало бы стать на кровать, чтоб снять со стены образ. Он расстегнул кафтан, сорвал с груди свой образ и, подавая его Мазепе, сказал:

  - Молись и кайся!

  Мазепа перекрестился, поднес образ к устам и вдруг поднялся, устремив на Огневика пламенный взор, и сказал дрожащим голосом:

  - Откуда ты взял этот образ?

  - Какая тебе до него нужда! Теперь не время объясняться. Молись и кайся!

  - Ради Бога, скажи, откуда ты взял этот образ! - завопил Мазепа жалостно. - Не откажи в последней просьбе умирающему!..

  Огневик невольно содрогнулся:

  - Этот образ был на мне, когда Палей нашел меня, бесприютного младенца, на развалинах сожженной гостиницы, в которой запорожцы убили моих родителей... Этот образ родительское благословение!..

  - Несчастный, что ты сделал! - воскликнул Мазепа пронзительным голосом. - Ты убил - своего отца!..

  - Ты отец мой!.. Ложь и обман!

  - Я уже не имею нужды ни лгать, ни обманывать, - сказал Мазепа, смотря жалостно на своего убийцу и простирая к нему объятия. - Прощаю тебя и благословляю, сын мой! Не ты, а я виновен во всем! Боже! познаю перст гнева твоего! Чаша преисполнилась! Обними меня, сын мой! Не откажи в последней радости несчастному отцу! Судьбе угодно было, чтоб я прижал тебя к моему сердцу только при твоем рождении - и при моей смерти... Приблизься!!!....... Обойми меня!..

  Слезы текли ручьем из глаз Мазепы, который сидел на кровати с распростертыми объятиями и смотрел нежно на своего сына. Огневик стоял, как громом пораженный, - и отвращал взор от жертвы своей мести. Наконец он бросился на грудь Мазепы и зарыдал...

  Вдруг Богдан вырвался из объятий отца своего и, как будто опомнившись, сказал:

  - Пойду за врачом... Может быть, еще есть средство спасти тебя...

  - Напрасно, - сказал Мазепа с горькою улыбкою, удерживая за руку сына. - Я знаю свойство этого яда! Никакая человеческая мудрость не уничтожит его действия... Все кончено!..

  - Боже! - воскликнул Богдан, устремив глаза в небо и подняв руки. - Чем я заслужил такую ужасную казнь!.. Наталия была сестра моя... Жертва моей мести - мой отец!

  - Сын мой! Я навлек казнь на все мое семейство... Я один преступник! Вы очистительные жертвы! Для вас небо... для меня ад и проклятие в потомстве...

  Богдан бросился на колени подле постели и стал молиться...

  - Ты несчастный залог первой и единственной любви моей, - сказал Мазепа сквозь слезы. - Ты сын той женщины, которая презрела величие, богатство, самую честь и узы супружества для меня, бедного скитальца, слуги ее мужа! Палей, вероятно, рассказывал тебе, что заставило меня бежать из Польши в Запорожье... Я укрылся от мести раздраженного мужа, и мать твоя должна была соединиться со мною... Она уже была на пути - и с тех пор я ничего не слыхал об вас... Целую жизнь я плакал по тебе... мечтал об тебе, видел тебя во сне, любил не существующего для меня - и наконец нашел... при гробе моем! - Мазепа не мог продолжать... Рыдания заглушали его голос.

  - Теперь ты позволишь мне прижать к сердцу останки сестры твоей... нашей Натальи!

  Богдан отдал ему волосы несчастной, и Мазепа покрыл их поцелуями и прижал к груди.

  - Нет, я не в силах долее выдержать! - воскликнул Богдан, всхлипывая и почти задыхаясь. - Прощай! - При сих словах Богдан обнял Мазепу и бросился, стремглав, за двери...

  - Сын мой! сын мой!.. Дай мне обнять тебя... Позволь умереть на груди твоей!.. - Но Богдан уже не слыхал его. Он быстро пробежал по всем комнатам, разбудил слуг, дремавших в сенях, и сказал им, чтоб они поспешили к своему господину, соскочил с крыльца и скрылся во мраке.

  Лишь только служители показались в дверях, Мазепа закричал:

  - Духовника, скорей, скорей... Умираю!

  В доме сделалась тревога. Все засуетились. Чрез несколько минут вошел монах. Мазепе доложили, что Орлик просит повидаться с ним, но умирающий не велел никого впускать и заперся с духовником.

  - Отче мой! свершилась казнь Божия за мои преступления, казнь ужаснее всякой, какую ты мог предсказать, казнь, какой не подвергался ни один злодей, даже сам Иуда Христопродавец! Исповедуюсь, каюсь!..

  Монах взглянул на Мазепу и ужаснулся. Уже яд начал действовать. Судороги кривляли лицо его, покрытое синевою, пена била клубом изо рта. Он то сжимался, то вытягивался. Кости трещали в суставах.

  - Несчастный! - сказал монах. - Не наложил ли ты рук на себя? Самоубийство... смертный грех!..

  - Не, я не убил себя! - сказал Мазепа прерывающимся голосом. - Только в одном этом грехе я не повинен... Но прими мою исповедь... Я грешен противу всех десяти заповедей, от первой до последней... В мечтах суетного мудрствования я даже отвергал бытие Бога и истину искупления... Я играл клятвами... Не щадил крови человеческой... Ругался над добродетелью и целомудрием... Я изменник!..

  Судороги усилились. Монах покрыл умирающего простынею и стал молиться перед образом.

  Орлик не послушался приказания Мазепы, силою ворвался в его почивальню.

  - Благодетель, второй отец мой! - воскликнул Орлик и бросился обнимать страдальца.

  Монах читал отходную молитву, не обращая внимания на окружающие его предметы:

  - "Владыко Господи Вседержителю, отче Господа нашего Иисусу Христа, иже всем человеком хотяй спастися и в разум истины прийти; не хотяй смерти грешному, но обращения и живота, молимся и милися ти жеем: душу раба твоего Ивана от всякия узы разреши и от всякия клятвы свободи, остави прегрешения ему, егде от юности, ведомая и неведомая, в деле и в слове, и чисто исповеданная или забвением или стыдом утаенная..."

  - Каюсь!.. - сказал Мазепа охриплым голосом. Монах продолжал молитву:

  - "Ты бо един еси разрешали связанные и исправляли сокрушенные, надежда нечаемых, могий оставляти грехи всякому человеку, на тя упование имеющему..."

  Мазепа снова прервал слова молитвы.

  - Увы! я лишен надежды и упования... Грехи мои превзошли меру благости Господней!..

  Монах продолжал читать молитву:

  - "Человеколюбивый Господи! повели, да отпустите я от уз плотских и греховных и прими в мире душу раба сего Ивана..."

  Вдруг Орлик зарыдал громко. Мазепа как будто проснулся и, остановив блуждающий взор на Орлике, сказал глухим, охрипшим голосом:

  - Кайся, Филипп, кайся! Ужарна казнь изменникам и клятвопреступникам!.. - И вдруг быстро поднялся, простер руки и страшно завопил: - Родина моя!.. Сын мой... Иду к тебе!.. - Затрепетал, упал навзничь и испустил последний вздох...

  Монах, который в это время продолжал читать молитву, тихим голосом произнес:

  - Аминь! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  На третий день, когда собирались хоронить Мазепу, найдено было тело казака, выброшенное волнами на берег. Орлик узнал в утопленнике - Огневика.

  

  

  

  

  ПРИМЕЧАНИЯ

  Печатается по изданию: Полное собрание сочинений Фаддея Булгарина. Спб., 1843, т. 3.

  Впервые роман "Мазепа" увидел свет в Петербурге в 1833-1834 годах. Этот роман наряду с "Димитрием Самозванцем" Булгарина, а также с романами М. Н. Загоскина представляет собой одну из первых в России попыток создания исторического романа как жанра.

  В трудную эпоху после подавления польского бунта 30-х годов Булгарин пытался рассмотреть судьбы славянства в историческом ракурсе, считая, что иезуитизм, расцветший в Польше, парализовал живые и действенные силы страны, которая перестала с этих пор развиваться естественным самобытным путем, скованная латинской формулой. Пытаясь примирить русского царя с восставшими и подавленными поляками, Булгарин обратился с просьбой к А. X. Бенкендорфу "украсить именем государя список подписавшихся" на его роман "Петр Иванович Выжигин". В этой просьбе выразилось его "исповедание веры": "Ныне, когда многие из соотечественников моих, по справедливости, лишились милостей своего государя, да дозволено мне будет показать свету: "Упавшие духом верные поляки воскреснут, когда увидят, что их соотечественникам открыты пути трудами и тихой жизнью к монаршим милостям". (См.: Русская старина. 1896. VI. С. 565.)

  С. 371. Зиновий Хмельницкий - знаменитый гетман Малороссии, сын Чигиринского сотника Михаила Хмельницкого.

  С. 371. Царевна Софья Алексеевна... - третья дочь царя Алексея Михайловича. Воспитателем ее был Симеон Полоцкий. После смерти Федора Алексеевича на престол был избран Петр I (1682), что возвышало партию Нарышкиных, приверженцев матери Петра Наталии Кирилловны. Партия Милославских, родственников первой жены Алексея Михайловича, во главе которой стояла царевна Софья, пользовалась волнениями стрельцов, чтобы парализовать влияние на государственные дела Натальи Кирилловны. Царевна Софья была правительницей при двух юных царях Петре Алексеевиче и Иоанне Алексеевиче по желанию стрельцов в 1682-1687 годах.

  С. 372. ...так же как свергнул Августа... - Август II (Фридрих), прозванный "Сильным", - курфюрст Саксонский с 1694 по 1733 год, а с 1697-го и король Польский (1670-1733). Вступил в союз с Данией и русским царем Петром. Карл XII дважды разбил Саксонское войско, после чего польский сейм лишил Августа престола, и на его место стал Станислав Лещинский.

  С. 373. Войнаровский... - Андрей Войнаровский - племянник и соучастник Мазепы, многократно ездил к хану крымскому и султану турецкому, чтобы побудить их к войне с Россией. После Полтавской битвы бежал в Германию, жил в Гамбурге; по требованию русского правительства был выдан и со всем семейством сослан в Якутск, где умер в 1740 году. Герой одноименной поэмы К. Ф. Рылеева, в которой согласно декабристским взглядам был представлен как патриот, боровшийся за политическую свободу.

  С. 374. Станислав Лещинский (1677-1766) - польский король в 1704-1711, 1733-1734 годах. Избран королем под нажимом Швеции (после вторжения в Польшу в 1702 г. войск Карла XII), но не признан большинством шляхты. После поражения Карла XII под Полтавой (1709) эмигрировал в Пруссию, затем во Францию. В 1733 году, восстановлен французской дипломатией на польском престоле. В ходе войны за Польское наследство изгнан из страны.

  С. 377. Иезуиты - члены католического монашеского ордена. "Общество Иесуса" (лат. Societas Jesu"), основанного в 1534 году в Париже Игнатием Лойолой. Орден стал главным орудием Контрреформации. Иезуиты утвердились не только в европейских государствах, но проникли также в Индию, Японию, Китай, на Филиппины. В 1610-1768 годах существовало "Иезуитское государство" в Парагвае. Основные принципы организации ордена: строгая централизация, подчиненность папе непосредственно, абсолютный авторитет главы ордена.

  С. 379. ...философа Сенеки... - Луций Анней Сенека, по прозванию философ, талантливейший из стилистов и ораторов первой половины I века н. э.; получил тщательное риторическое и философское образование; поклонник пифагорейцев, занимался общественно-политической деятельностью при императорах Каликуле, Клавдии; учитель юного Нерона. Был обвинен в покушении на жизнь воцарившегося императора Нерона. По приказу Нерона кончил жизнь самоубийством.

  С. 383. Карл XII (1682-1718) - король Швеции с 1697 года из династии Пфальц-Цвайбрюккен, полководец. В начале Северной войны 1700-1721 годов одержал ряд крупных побед, но вторжение в Россию в 1708 году завершилось его поражением в 1709 году в Полтавском сражении. Бежал в Турцию, в 1715 году вернулся в Швецию. Убит во время завоевательного похода в Норвегию.

  С. 488. ...Кармелитский монастырь... - Кармелиты-члены католического нищенствующего ордена, основанного во второй половине XII века в Палестине. В XIII веке переместились в Западную Европу.

  С. 623. ...потребовали от Порты... Борьба России с Оттоманской Портой вошла в историю под названием турецких войн.

  В 1735-1739 годах велась Россией в союзе с Австрией, за выход к Черному морю, за пресечение набегов крымских татар.

  В 1768-1774 годах - начата Турцией после отказа России вывести войска из Польши. Разгром турецких войск при Ларге и Кагуле (под командованием гр. П. А. Румянцева). Разгром турецкого флота в Чесменском бою, занятие Крыма заставили Турцию подписать Кючук-Кайнардийский мир.

  В 1787-1791 годах - начата Турцией с целью возвращения Крыма и других территорий. Победы русских войск под командованием А. С. Суворова (Кинбурн, Фокшаны, Рымник, Измаил), русского флота под командованием Ф. Ф. Ушакова (Керченское сражение, Калиакрия). Завершилась Ясским миром 1792 года.