Алданов Марк Александрович - Ключ

-за росшей дороговизны многiе въ Петербургe начинали сокращать расходы. Настроенiе въ столицe, несмотря на войну и тяжелые слухи, было послe убiйства Распутина необыкновенно приподнятое и радостное. Особенно оживлена была молодежь, точно гордившаяся безсознательно тeмъ, что историческое убiйство, столь нашумeвшее во всемъ мiрe, совершили блестящiе молодые люди.

  Муся часто выeзжала въ театръ. Въ театрахъ тоже шли очень веселыя пьесы,- гдe "Наша содержанка", гдe "Веселая вдова", гдe "Любовь... и черти... и цвeты". Послe спектакля она нерeдко заставала дома гостей. Ужинали въ два часа ночи "чeмъ Богъ послалъ", какъ неизмeнно говорилъ Кременецкiй, въ дeйствительности очень хорошо. Кружокъ Муси имeлъ текучiй составъ и часто совершенно измeнялся въ теченiе года. Теперь въ него входили преимущественно участники ихъ любительскаго спектакля. Молодежь собиралась отдeльно,- мостомъ между нею и старшими былъ князь Горенскiй. Къ старшимъ Муся рeдко выходила надолго и въ своемъ кружкe, когда ее звали {340} въ гостиную къ Тамарe Матвeевнe, со вздохомъ, закатывая глаза, терла пальцемъ щеку, что по парижски должно было означать "La barbe!" (Муся знала argot лучше уроженцевъ Монмартра). Для нeкоторыхъ старшихъ она, впрочемъ, дeлала исключенiе, въ особенности для Брауна: почему-то онъ ее интересовалъ и даже немного безпокоилъ.

  Зимой въ комнатe Муси, по ея просьбe, былъ поставленъ отдeльный телефонъ. Аппаратъ стоялъ на письменномъ столe, такъ что Муся могла разговаривать, сидя въ своемъ любимомъ атласномъ креслe. Телефонные разговоры позднимъ вечеромъ, когда въ домe и на улицe устанавливалась тишина, стали новымъ удовольствiемъ Муси. Безъ всякаго дeла она вызывала - кого было можно - въ двeнадцатомъ, въ первомъ часу ночи, и болтала подолгу, часто дурача собесeдника. Она по телефону говорила негромко, особенно отчетливо, и ей прiятно было слушать красивый, выразительный звукъ своего голоса. Что-то въ этомъ напоминало хорошiй модный театръ.

  Какъ-то разъ, набравшись храбрости, Муся вызвала по телефону Клервилля. Она давно собиралась пригласить его на банкетъ. Кружку Муси было отведено мeсто въ концe послeдняго бокового стола. Этимъ подчеркивалось, что они свои люди и что для нихъ, въ отличiе отъ остальной публики, не могло имeть значенiя, гдe сидeть. Муся шутливо называла ихъ "Камчаткой". Разумeется, для нея самой мeсто было отведено тамъ же, а не рядомъ съ родителями, какъ предлагала Тамара Матвeевна.- "И вотъ еще что, друзья мои",- объявила Муся незадолго до праздника,- "такъ какъ - между нами - будетъ, вeрно, очень скучно, то мы оттуда eдемъ всe на острова! Идетъ?" Это предложенiе было немедленно принято; Никоновъ взялъ на себя заказать тройки,- по просьбe {341} дамъ, не розвальни, а обыкновенныя четырехмeстныя сани. Тамара Матвeевна вначалe слабо возражала, что не совсeмъ прилично eхать на острова дочери съ банкета въ честь отца: гораздо лучше было бы имъ втроемъ вернуться изъ ресторана домой и еще потомъ посидeть немного, поболтать, обмeняться впечатлeнiями въ семейномъ кругу. Но перспектива обмeна впечатлeньями въ семейномъ кругу не соблазнила Мусю, и Тамара Матвeевна уступила.

  - Можетъ быть, тогда и Нещеретовъ съ вами поeдетъ? - вскользь небрежно освeдомилась она.

  - Нeтъ, Нещеретовъ съ нами не поeдетъ,- сердито отвeтила Муся.

  - Вотъ ты хочешь сидeть на банкетe Богъ знаетъ гдe... Если ужъ не съ нами, то не лучше ли тебe отвести двадцать второй номеръ? Онъ еще свободенъ, это рядомъ съ Аркадiемъ Николаевичемъ... Онъ такой прiятный собесeдникъ, а?

  Муся хотeла было огрызнуться, но ей пришло въ голову, что Клервилля никакъ нельзя будетъ посадить съ молодежью на Камчатку. "Какъ я раньше не сообразила!" - съ досадой подумала она.

  - Нeтъ, двадцать второго номера я не хочу, - сказала Муся.- Но мы дeйствительно неудачно выбрали мeсто... Я думаю, намъ лучше быть за первымъ столомъ. Такъ въ самомъ дeлe будетъ приличнeе, я скажу Фомину.

  Въ этотъ вечеръ Муся вернулась домой раньше обычнаго, въ одиннадцать. Перебирая бумаги въ ящикe, она наткнулась на старый иллюстрированный проспектъ пароходнаго общества, какъ-то сохранившiйся у нея отъ поeздки заграницу передъ войною. Муся разсeянно его перелистала. На палубe въ креслахъ сидeли рядомъ молодой человeкъ и дама. Передъ ними на столикe стояли {342} бокалы, бутылка въ ведеркe со льдомъ. Изумительно одeтый молодой человeкъ держалъ сигару въ рукe съ изумительно отдeланными ногтями, влюбленно глядя на изумительно одeтую даму. Вдали виднeлся берегъ, какiе-то пышные сады, замки... Мусю внезапно охватило страстное желанiе быть женой Клервилля, путешествовать на роскошномъ пароходe, пить шампанское, говорить по англiйски. "Ахъ, Боже мой, если бы кончилась эта проклятая бойня!" - въ сотый разъ подумала она съ тоскою. Муся положила проспектъ и, замирая отъ волненья, вызвала гостиницу "Паласъ". Клервилль былъ у себя въ номерe. По первымъ его словамъ - голосъ его звучалъ въ аппаратe такъ странно-непривычно, - Муся почувствовала, что онъ не "шокированъ", что онъ счастливъ...

  - ...Да, непремeнно прieзжайте,- говорила она, понижая голосъ почти до шопота.- Будутъ политическiя рeчи, это навeрное васъ интересуетъ.

  Въ ту же секунду Муся инстинктомъ почувствовала, что поступила неосторожно. Ея послeднiя слова встревожили Клервилля. Онъ смущенно объяснилъ, что, въ такомъ случаe, ему, какъ иностранному офицеру и гостю въ Россiи, лучше было бы не идти. Муся заговорила быстро и сбивчиво, забывъ о модуляцiяхъ голоса. Она объяснила Клервиллю, что никакого политическаго характера банкетъ, конечно, имeть не будетъ:

  - Вы догадываетесь, что иначе я бы васъ и не приглашала... Я прекрасно понимаю, что вы не можете участвовать въ нашихъ политическихъ манифестацiяхъ... Нeтъ, будьте совершенно спокойны, Вивiанъ, я ручаюсь вамъ,- говорила она, съ наслажденьемъ называя его по имени. _ Нeтъ, вы должны, должны прiйти... Впрочемъ, можетъ быть, вы просто не хотите?.. Тогда я, конечно, не настаиваю, если вамъ скучно?.. {343}

  Клервилль сказалъ, что будетъ непремeнно, и просилъ посадить его рядомъ съ ней.

  - Я плохо говорю по русски и мнe такъ, такъ хочется сидeть съ вами...

  Муся обeщала исполнить его желанiе, "если только будетъ какая-нибудь возможность".

  Они простились, чувствуя съ волненiемъ, какъ ихъ сблизилъ этотъ ночной разговоръ по телефону. Муся положила ручку аппарата, встала и прошлась по комнатe. Счастье заливало, переполняло ея душу. Ей казалось, что никакiя описывавшiяся въ романахъ ivresses не могли бы ей доставить большаго наслажденiя, чeмъ этотъ незначительный разговоръ, при которомъ ничего не было сказано. Муся подошла къ пiанино и почти безсознательно, какъ въ тотъ вечеръ знакомства съ Клервиллемъ и Брауномъ (почему-то она вспомнила и о немъ), взяла нeсколько аккордовъ, чуть слышно повторяя слова: "E voi - o fiori - dall' olezzo sottile - vi faccia - tutti - aprire - la mia man maledetta!.."

  Майоръ Клервилль весь этотъ вечеръ провелъ у себя въ номерe за чтенiемъ "Братьевъ Карамазовыхъ", иногда отрываясь отъ книги, чтобъ закурить свою Gold Flake. Въ комнатe было тепло, однако радiаторъ не замeнялъ настоящаго жарко растопленнаго камина. Удобствъ жизни, того, что иностранцы называли комфортомъ и считали достоянiемъ Англiи, въ Петербургe было, пожалуй, больше, чeмъ въ Лондонe. Но уюта, спокойствiя не было вовсе, какъ не было ихъ въ этой необыкновенной, мучительной книгe.

  Клервилль читалъ Достоевскаго и прежде, до войны: въ томъ кругу, въ которомъ онъ жилъ, это съ нeкоторыхъ поръ было обязательно. Онъ и выполнилъ долгъ, какъ раньше, въ школe, прочелъ {344} Шекспира: съ тeмъ, чтобы навсегда отдeлаться и запомнить наиболeе знаменитыя фразы. Къ жизни Клервилля Достоевскiй никакого отношенiя имeть не могъ. Многое въ его книгахъ было непонятно Клервиллю; кое-что казалось ему невозможнымъ и неприличнымъ. Нацiональный англiйскiй писатель не избралъ бы героемъ убiйцу, героиней проститутку; студентъ Оксфордскаго университета не могъ бы убить старуху-процентщицу, да еще ради нeсколькихъ фунтовъ стерлинговъ. Клервилль былъ уменъ, получилъ хорошее образованiе, немало видeлъ на своемъ вeку и зналъ, что жизнь не совсeмъ такова, какою она описана въ любимыхъ англiйскихъ книгахъ. Но все же для него убiйцы и грабители составляли достоянiе "детективныхъ" романовъ,- тамъ онъ ихъ принималъ охотно. Достоевскiй защищалъ дeло униженныхъ и оскорбленныхъ,- Клервилль искренно этому сочувствовалъ и не видeлъ въ этомъ особенности русскаго писателя: такова была традицiя Диккенса. Самъ Клервилль, кромe профессiональной своей работы, кромe увлеченiя спортомъ и искусствомъ, интересовался общественными вопросами и даже спецiально изучалъ дeло внeшкольнаго образованiя. Онъ понималъ, что можно быть недовольнымъ консервативной партiей, можно ставить себe цeлью переходъ власти къ партiи либеральной или даже соцiалистической. Но знаменитая страница о джентльмэнe съ насмeшливой физiономiей, который, по установленiи всеобщаго счастья на землe, вдругъ ни съ того, ни съ сего разрушитъ хрустальный дворецъ, столкнетъ разомъ къ чорту все земное благополучiе единственно съ той цeлью, чтобы опять пожить по своей волe,- страница эта была ему непонятна: онъ чувствовалъ вдобавокъ, что Достоевскiй, ужасаясь и возмущаясь, вмeстe съ тeмъ въ {345} душe чуть-чуть гордится широтой натуры джентльмэна съ насмeшливой физiономiей. Клервилль искренно восторгался "Легендой о великомъ инквизиторe", могъ бы назвать въ англiйской, во французской литературe книги, до нeкоторой степени предвосхищающiя идею легенды. Однако, его коробило и даже оскорбляло, что высокiя философскiя и религiозныя мысли высказывались въ какомъ-то кабакe, страннымъ человeкомъ - не то отцеубiйцей, не то подстрекателемъ къ убiйству... Это чтенiе досталось Клервиллю нелегко и онъ былъ искренно радъ, когда со спокойной совeстью, съ надлежащей долей восхищенiя отложилъ въ сторону обязательныя книги Достоевскаго.

  Но это было давно. Съ тeхъ поръ все измeнилось: и онъ, и мiръ. Достоевскiй былъ любимымъ писателемъ Муси. Она сказала объ этомъ Клервиллю и постаралась вспомнить нeсколько мыслей, который отъ кого-то слышала о "Братьяхъ Карамазовыхъ". Клервилль немедленно погрузился въ книги ея любимаго писателя. Ему стало ясно, что онъ прежде ничего въ нихъ не понималъ. Только теперь черезъ Мусю онъ по настоящему понялъ Достоевскаго. Онъ искалъ и находилъ въ ней сходство съ самыми необыкновенными героинями "Братьевъ Карамазовыхъ", "Идiота", "Бeсовъ", мысленно примeрялъ къ ней тe поступки, которые совершали эти героини. Въ болeе трезвыя свои минуты Клервилль понималъ, что въ Мусe такъ же не было Грушеньки или Настасьи Филипповны, какъ не было ничего отъ Достоевскаго въ ея средe, въ ея родителяхъ. Однако трезвыхъ минутъ у Клервилля становилось все меньше.

  Потомъ эти книги и сами по себe его захватили. То, что онъ пережилъ въ годы войны, затeмъ долгое пребыванiе въ Петербургe, было какъ бы {346} подготовительной школой къ Достоевскому. Онъ чувствовалъ, что его понемногу, со страшной силой, затягиваютъ въ новый, чужой, искусственный мiръ. Но это волшебство уже не такъ его пугало: ему искусственной казалась и его прежняя жизнь, отъ скачекъ Дэрби до народныхъ университетовъ. Оглядываясь на нее теперь, Клервилль испытывалъ чувство нeкоторой растерянности,- какъ человeкъ, вновь выходящiй на обыкновенный солнечный свeтъ послe долгаго пребыванiя въ шахтe, освeщенной зловeщими огнями. Самыя безспорныя положенiя, самый нормальный складъ жизни больше не казались ему безспорными. У него уже не было увeренности въ томъ, что составлять сводки въ военномъ министерствe, лeзть на стeну изъ-за боксеровъ и лошадей, платить шальныя деньги за старыя марки, за побитый фарфоръ 18-го вeка - значило жить въ естественномъ мiрe. Не было увeренности и въ обратномъ. Онъ только чувствовалъ, что прежнiй мiръ былъ несравненно спокойнeй и прочнeе.

  Клервилль не понималъ, что вопросъ объ естественномъ и искусственномъ мiрe самъ по себe не имeетъ для него большого значенiя. За размышленiями по этому вопросу въ немъ зрeла мысль о женитьбe на Мусe Кременецкой. Только Муся могла освeтить ему жизнь. Клервилль подолгу думалъ о значенiи каждаго ея слова. Онъ все записывалъ въ своемъ дневникe, н тамъ словамъ Муси объ инфернальномъ началe Грушеньки было отведено нeсколько страницъ комментарiевъ. Муся не всегда говорила Клервиллю то, что логически ей могло быть выгодно. Она и вообще не обдумывала своихъ словъ, говорила все, что ей въ первую секунду казалось милымъ и оригинальнымъ. Какъ-то разъ она ему сказала, что п р о с т о  н е  м о ж е т ъ  п о н я т ь обязательства вeрности въ {347} бракe. Но именно вырывавшiяся у нея слова, о которыхъ Муся потомъ сама жалeла, всего больше возвышали ее въ представленiи Клервилля. По понятiямъ его стараго, англiйскаго мiра, женитьба на Мусe была почти такимъ же дикимъ поступкомъ, какъ дeйствiя героевъ Достоевскаго. Но въ новомъ мiрe все расцeнивалось по иному. Клервилль за чтенiемъ думалъ о Мусe въ ту минуту, когда она его вызвала,- и въ эту минуту его рeшенiе стало безповоротнымъ. Онъ только потому не сказалъ ничего Мусe, что было неудобно и неприлично объясняться въ любви по телефону.

X.

  Браунъ не предполагалъ быть на банкетe, но въ заботахъ занятого дня забылъ послать телеграмму и вспомнилъ объ этомъ, лишь вернувшись въ "Паласъ" въ седьмомъ часу вечера. Можно было, на худой конецъ, позвонить Тамарe Матвeевнe по телефону. Поднявшись въ свой номеръ, Браунъ утомленно опустился въ кресло и неподвижнымъ взглядомъ уставился на полъ, на швы малиноваго бобрика, на линiю гвоздей, обходившую по сукну мраморный четыреугольникъ у камина. Край потолка у окна отсвeчивалъ красноватымъ свeтомъ.

  Такъ онъ сидeлъ долго. Вдругъ ему показалось, что стучатъ въ дверь. "Войдите!" - вздрогнувъ, сказалъ онъ. Никого не было. Браунъ зажегъ лампу и взглянулъ на часы. "Однако не оставаться же такъ весь вечеръ",- угрюмо подумалъ онъ, взялъ было со стола книгу и тотчасъ ее отложилъ: онъ проводилъ за чтенiемъ большую часть ночей. "Пойти куда-нибудь?.. Куда же?.." Знакомыхъ у него было очень много. Браунъ {348} перебралъ мысленно людей, къ которымъ могъ бы поeхать. "Нeтъ, не къ нимъ, тоска... Пропади она совсeмъ... Развe къ Федосьеву поeхать?" - Онъ подумалъ, что по складу ума этотъ врагъ ему гораздо интереснeе, да и ближе друзей. "Сходство въ мiрe В... Нeтъ, разумeется, нельзя eхать къ Федосьеву"... Онъ снова вспомнилъ объ юбилеe Кременецкаго. Теперь звонить по телефону было уже неудобно. "Развe туда отправиться? Скука"... Но онъ подумалъ объ ожидавшемъ его длинномъ, безконечномъ вечерe...

  Изъ камина выползло большое бурожелтое насeкомое и поползло по мрамору. Браунъ вздрогнулъ и уставился глазами на многоножку. Она замерла, притаилась, затeмъ зашевелила сяжками и быстро поползла назадъ въ каминъ.

  "Такъ и я прячусь отъ людей, отъ яркаго свeта... Этимъ живу, какъ живетъ Федосьевъ своей мнимой ненавистью къ революцiонерамъ, которыхъ ненавидeть ему трудно, ибо они не хуже и не лучше его... Невелика и моя мудрость жизни, немного же она принесла мнe радости. Нeтъ, ненадежно созданное мной perfugium tutissimum и, навeрное, не здeсь, не здeсь скрывается ключъ къ свободe"...

  Банкетъ, какъ всегда, начался съ опозданiемъ, и Браунъ прieхалъ почти во время. Въ ту минуту, когда онъ поднимался по лeстницe, музыка впереди заиграла тушъ. Раздались бурныя рукоплесканiя: Семенъ Исидоровичъ, блeдный и растроганный, какъ разъ входилъ въ залъ подъ руку съ Тамарой Матвeевной. Браунъ передъ раскрытой настежь дверью ждалъ конца рукоплескали и туша. Вдругъ сзади, покрывая шумъ, его окликнулъ знакомый голосъ. Въ другомъ концe корридора, у дверей отдeльнаго кабинета, стоялъ {349} Федосьевъ. Онъ, улыбаясь, показывалъ жестомъ, что не желаетъ подходить къ дверямъ банкетной залы.

  - Я увидeлъ васъ изъ кабинета,- сказалъ, здороваясь, Федосьевъ, когда рукоплесканiя, наконецъ, прекратились.

  - Вы какъ же здeсь оказались?

  - Да я теперь почти всегда обeдаю въ этомъ ресторанe,- отвeтилъ Федосьевъ.- По знакомству и кабинетъ получаю, когда есть свободный: мнe вeдь не очень удобно въ общемъ залe. Такъ вы тоже Кременецкаго чествуете? - съ улыбкой спросилъ онъ.

  - Такъ точно.

  - А то не заглянете ли потомъ и сюда, ко мнe, если не всe рeчи будутъ интересныя?

  - Если можно будетъ выйти изъ залы, загляну... Вы долго еще останетесь?

  - Долго, я только что прieхалъ и еще ничего не заказалъ. Мнe вдобавокъ и торопиться некуда: теперь я свободный человeкъ...

  - Да, да...

  - Свободный человeкъ... Ну, торопитесь, вотъ и тушъ кончился.

  - Такъ до скораго свиданья...

  Гости разсаживались по мeстамъ. Пробeгавшiй мимо входной двери Фоминъ остановился и взволнованно-радостно пожалъ руку Брауну.

  - Вашъ номеръ сорокъ пятый,- сказалъ онъ, - вонъ тамъ, на краю главнаго стола, рядомъ съ майоромъ Клервиллемъ... Вeдь вы говорите по англiйски?.. А по другую сторону я, если вы ничего противъ этого не имeете...

  Онъ побeжалъ дальше. Браунъ прошелъ къ своему мeсту. Клервилль радостно пожалъ ему руку. Англичанинъ занималъ первый стулъ по боковому столу. По другую сторону Клервилля сидeла Муся. Къ неудовольствiю Фомина, который находилъ {350} неудобнымъ мeнять все въ послeднюю минуту, кружокъ Муси былъ переведенъ съ Камчатки. Самъ Фоминъ занималъ мeсто за почетнымъ столомъ; собственно, по своему положенiю, онъ не имeлъ на это права (очень многiе претендовали на мeста у этого стола и изъ-за нихъ вышло немало обидъ), но роль Фомина въ устройствe чествованiя была такъ велика, что его претензiя никeмъ не оспаривалась.

  "Хоть разговаривать, кажется, не будетъ нужно",- угрюмо подумалъ Браунъ, взглянувъ на Клервилля и на Мусю.- "Слава Богу и на томъ"... - Весь видъ банкетнаго зала вызвалъ въ немъ привычное чувство тоски. Онъ взялъ меню и принялся его изучать.

XI.

  Муся прieхала въ ресторанъ съ родителями, но отдeлилась отъ нихъ тотчасъ по выходe изъ коляски. У парадныхъ дверей Семена Исидоровича и Тамару Матвeевну окружили распорядители и боковымъ корридоромъ проводили ихъ въ небольшую гостиную, откуда, по заранeе выработанному церемонiалу, они позднeе должны были совершить торжественный выходъ въ залу банкета. О Мусe распорядители не подумали, а Тамара Матвeевна была такъ взволнована, что тоже забыла о дочери, едва ли не первый разъ въ жизни. Недостатокъ вниманiя чуть-чуть задeлъ Мусю: какая пропасть ни отдeляла ее отъ родителей, въ этотъ день она гордилась славой отца и сама себя чувствовала немного именинницей. Муся прошла въ раздeвальную, гдe у отдeлявшаго вeшалки барьера, съ шубами и шапками въ рукахъ, толпились люди. Она скромно стала въ очередь, но ее тотчасъ узнали. Какой-то незнакомый ей господинъ {351} съ внушительной ласковой интонацiей сказалъ очень громко:

  - Господа, пропустите мадмуазель Кременецкую!..

  На Мусю немедленно обратились всe взгляды. Съ ласковыми улыбками, гости внe очереди пропустили ее къ барьеру, помогли ей отдать шубу и получить номерокъ. По выраженiю лицъ дамъ, Муся почувствовала, что и ея платье произвело должное впечатлeнiе. Она быстро оглядeла себя въ зеркало, поправила прядь волосъ и, провожаемая сочувственнымъ шопотомъ, вышла изъ раздeвальной.

  Гости собрались въ большой зеркальной комнатe, примыкавшей къ банкетному залу. Парадная толпа гостей еще не освоилась съ мeстомъ. Невидимые музыканты гдe-то наверху настраивали инструменты. Несмотря на привычку къ обществу, Муся испытывала смущенiе отъ нестройныхъ звуковъ музыки, отъ симпатiи и восхищенья, который она вызывала, отъ того, что она входила въ залъ одна. Вдругъ у нея забилось сердце. Ей бросилась въ глаза высокая фигура Клервилля. Онъ увидeлъ ее и, измeнившись въ лицe, поспeшно къ ней направился.

  - Я сижу съ вами? - спросилъ онъ по англiйски.- Это необходимо...

  Тотъ механизмъ кокетства, который работалъ въ Мусe почти независимо отъ ея воли, долженъ былъ изобразить на ея лицe удивленно-насмeшливую ласковую улыбку. Однако, на этотъ разъ механизмъ не выполнилъ своей задачи. Муся растерянно кивнула головой; ея сердце билось все сильнeе. Клервилль, видимо, хотeлъ сказать что-то еще, что-то очень важное. Но въ эту секунду Мусю увидeли с в о и. Здeсь были Глаша, Никоновъ, Березинъ, Беневоленскiй, былъ и Витя, смертельно {352} страдавшiй отъ своего пиджака, единственнаго на этотъ разъ въ залe. Витя все время съ тоскливой надеждой смотрeлъ на входившихъ: неужели никто, никто другой не окажется въ пиджакe? Послeднiй ударъ нанесъ ему Василiй Степановичъ: онъ явился во фракe, который на тощей сутуловатой его фигурe сидeлъ такъ, какъ могъ бы сидeть на жирафe.

  Среди своихъ Муся быстро успокоилась,- страстно-радостное чувство не покидало ея, но ушло внутрь, все освeщая счастьемъ. Теперь механизмъ работалъ правильно. Тонъ его работы означалъ: "Хоть и очень странно и забавно, что мы, м ы, оказались среди этихъ странныхъ и забавныхъ людей, но если ужъ такъ, давайте развлекаться и въ ихъ обществe..." Въ этотъ тонъ не могъ попасть одинъ Клервилль. Онъ просiялъ, когда Муся пригласила его принять участiе въ поeздкe на острова.

  - Да, мы будемъ eхать,- сказалъ онъ по русски съ волненiемъ.

  Князя Горенскаго въ кружкe на этотъ разъ не было. Онъ явился съ небольшимъ опозданiемъ и привезъ тревожныя извeстiя. На окраинахъ города все усиливалось броженiе. Съ минуты на минуту можно было ждать взрыва, выхода рабочихъ на улицу. Горенскiй даже рeшилъ, по дорогe въ ресторанъ, не сообщать тамъ своихъ свeдeнiй, чтобъ не испортить настроенiя на праздникe. Однако, онъ не удержался и разсказалъ все еще въ раздeвальной. Его новости мигомъ облетeли зеркальную комнату, но настроенiя отнюдь не испортили. Напротивъ, оно очень поднялось, хотя не всe понимали, почему на улицу должны выйти именно рабочiе.

  - Охъ, далъ бы Господь! - сказалъ Василiй Степановичъ, ежась въ оттопыренной, туго {353} накрахмаленной рубашкe.- Вы будете нынче говорить? - сказалъ онъ значительнымъ тономъ, который ясно показывалъ, что отъ рeчи князя на банкетe кое-что могло и зависeть.

  - Да, я скажу,- взволнованно отвeтилъ Горенскiй.

  - Князь, при такой конъюнктурe ваша рeчь, я чувствую, можетъ стать общественнымъ событiемъ,- сказалъ убeжденно донъ-Педро.- Я жду ее со страстнымъ нетерпeнiемъ.

  Послышался звонокъ, гулъ усилился. Двери банкетной залы раскрылись настежь.

  - Ну, пойдемъ садиться, лэди и джентльмэны, - воскликнулъ весело Никоновъ, хватая подъ руку Сонечку Михальскую, хорошенькую семнадцатилeтнюю блондинку, послeднее прiобрeтенiе кружка.- Милая моя, вы идете со мной, не отбивайтесь, все равно не поможетъ...

  - А Марья Семеновна съ кeмъ сидитъ? - небрежно освeдомился Витя.

  - Разумeется, съ Клервиллемъ,- отвeтила Глафира Генриховна.

  На порогe банкетной залы показался озабоченный Фоминъ. Звонокъ продолжалъ звонить. Всe направились къ столамъ. При видe этихъ столовъ тревожное настроенiе сразу у всeхъ улеглось: ни съ какой революцiей такiе столы явно не совмeщались.

  Тушъ и разсаживанiе кончились, гости удовлетворили любопытство: гдe кто посаженъ, и обмeнялись по этому поводу своими соображенiями. Вдоль стeнъ уже шли лакеи. Фоминъ объяснялъ сосeдямъ, что онъ нашелъ компромиссъ между русскимъ и французскимъ стилемъ: будучи врагомъ системы закусокъ, онъ все же для оживленiя оставилъ водку и къ ней назначилъ canape's {354} au caviar. Вмeсто водки желавшимъ разливали коньякъ, по словамъ Фомина, столeтнiй. Этотъ коньякъ гости пили съ особымъ благоговeньемъ. Витя сказалъ, что никогда въ жизни не пилъ такого удивительнаго коньяка. Никоновъ заставилъ пить и дамъ.

  Въ кружкe сразу стало весело. Муся, къ большому восторгу Клервилля, выпила одну за другой двe рюмки. "Нeтъ, кажется, было не очень смeшно",- говорила себe она, вспоминая выходъ родителей (Муся побаивалась этого выхода).- "Вивiанъ во всякомъ случаe не могъ найти это смeшнымъ... Да онъ только на меня и смотрeлъ... Кажется, и платье ему понравилось",- думала она, съ наслажденьемъ чувствуя на себe его влюбленный взглядъ. Никоновъ, бывшiй въ ударe, сыпалъ шутками, - его, впрочемъ, немного раздражалъ англичанинъ. Березинъ съ равнымъ удовольствiемъ eлъ, пилъ и разговаривалъ. Витя тревожно себя спрашивалъ, какъ понимать слова этой вeдьмы: "Р а з у м e е т с я, съ Клервиллемъ". Глафира Генриховна дeлала сатирическiя наблюденiя. Фоминъ то озабоченнымъ хозяйскимъ взглядомъ окидывалъ столы, гостей, лакеевъ, то, волнуясь, пробeгалъ въ памяти заготовленную имъ рeчь. Браунъ много пилъ и почти не разговаривалъ съ сосeдями, изрeдка со злобой поглядывая на Клервилля и Мусю.

  Обeдъ очень удался, праздникъ шелъ превосходно. Рeчи начались рано, еще съ me'daillon de foie gras. Вначалe говорили присяжные повeренные, восхвалявшiе адвокатскiя заслуги юбиляра. Это все были опытные, привычные ораторы. Они разсказали блестящую карьеру Семена Исидоровича, упомянули о наиболeе извeстныхъ его дeлахъ, отмeтили особенности его таланта. Говорили {355} они довольно искренно: надъ Семеномъ Исидоровичемъ часто подтрунивали въ сословiи, но большинство адвокатовъ его любило. Кромe личныхъ враговъ, всe признавали за нимъ качества оратора, добросовeстнаго, корректнаго юриста, прекраснаго товарища. Прославленные адвокаты благодушно разукрашивали личность Кременецкаго въ разсчетe на то, что публика, вeроятно, сама сдeлаетъ должную поправку на юбилей, на вино, на превосходный обeдъ. Въ этомъ они ошибались: большая часть публики все принимала за чистую монету; образъ Семена Исидоровича быстро росъ, принявъ къ дессерту истинно-гигантскiе размeры.

  Ораторы говорили недолго и часто смeняли другъ друга, такъ что вниманiе слушателей не утомлялось. Всeхъ встрeчали и провожали апплодисментами. Семенъ Исидоровичъ смущенно кланялся, обнималъ однихъ ораторовъ, крeпко пожималъ руку или обe руки другимъ. Тамара Матвeевна, имя которой не разъ упоминалось въ рeчахъ, сiяла безкорыстнымъ счастьемъ. Лакеи едва успeвали разливать по бокаламъ шампанское.

  - Странный, однако, ученый, смотрите какъ онъ пьетъ,- шепнула Никонову Глафира Генриховна, не поворачивая головы и лишь быстрымъ движенiемъ глазъ показывая на Брауна.- Говорятъ, онъ умный, но онъ всегда молчитъ. Можетъ быть, умный, а можетъ быть, просто мрачный идiотъ. Я знаю изъ вeрнаго источника, что онъ человeкъ съ психопатической наслeдственностью.

  - Нeтъ, онъ молодчина! - сказалъ Никоновъ. - Онъ всегда пьетъ, какъ извозчикъ, и никогда не пьянeетъ.

  - Не то, что вы.

  - Я ни въ одномъ глазe. {356}

  - Дать вамъ зеркало? Глаза у васъ стали маленькiе и сладенькiе,- замeтила уже громко Глафира Генриховна.

  - Низкая клевета! У меня демоническiе глаза, это всeмъ извeстно. Правда, Мусенька?.. Виноватъ, я хотeлъ сказать: Марья Семеновна.

  - Самые демоническiе, стальные глаза,- подтвердила Муся.- Прямо Наполеонъ! Но много вы все-таки не пейте, помните, что мы еще eдемъ на острова.

  - Да, на острова,- сказалъ Клервилль. - И на островахъ тоже будемъ пить. Возьмемъ съ собой нeсколько бутылокъ...

  - О, да, будемъ пить.

  - И выпьемъ за здоровье вашего короля... Онъ и самъ, говорятъ, мастеръ выпить, правда?

  На это Клервилль ничего не отвeтилъ. Онъ не совсeмъ понялъ послeднiя слова Никонова, но шутка о королe ему не понравилась. Муся тотчасъ это замeтила.

  - Господа, мы постараемся улизнуть послe рeчи князя,- сказала она.- Какъ вы думаете, а? Вeдь она самая интересная... Какъ и рeчь Платона Михайловича,- добавила Муся: ей хотeлось въ этотъ день быть всeмъ прiятной.

  - Fille de'nature'e, это невозможно,- возразилъ польщенный Фоминъ, отрываясь отъ мыслей о своей близящейся рeчи,- вы никакъ не можете улизнуть до отвeтнаго слова дорогого намъ всeмъ юбиляра.

  - Ахъ, я и забыла, что будетъ еще отвeтное слово... Ничего, папа насъ проститъ.

  - Да онъ и не замeтитъ, ему не до насъ,- сказалъ Березинъ.

  За почетнымъ столомъ, предсeдатель, старый, знаменитый адвокатъ, постучалъ ножомъ по бокалу. {357}

  - Слово принадлежитъ Платону Михайловичу Фомину.

  Муся энергично заапплодировала, ея примeру послeдовалъ весь кружокъ; рукоплесканiя все-таки вышли довольно жидкiя: Фомина мало знали. Онъ всталъ, повернулся къ Кременецкому и, криво улыбнувшись, заговорилъ. Фоминъ приготовилъ рeчь въ томъ невыносимо-шутливомъ тонe, безъ котораго не обходится ни одинъ банкетъ въ мiрe.

  - ...Личность глубокоуважаемаго юбиляра,- говорилъ онъ,- столь разностороння и, такъ сказать, многогранна, что лично я невольно теряюсь... Господа, знаете ли вы, какъ зачастую поступаютъ дeти съ дорогой подаренной имъ игрушкой, сложный механизмъ которой зачастую превышаетъ ихъ способность пониманiя? Они разбираютъ ее на части и изучаютъ отдeльные кусочки (послышался смeхъ; Семенъ Исидоровичъ смущенно улыбался, Тамара Матвeевна одобрительно кивала головой). Такъ и намъ остается разбить на грани многогранный образъ Семена Исидоровича, который вeдь тоже есть въ своемъ родe, такъ сказать, произведенiе искусства. На мою долю, mesdames et messieurs, приходится лишь одна скромная грань большой фигуры... Милостивыя государыни и государи, я вынужденъ сдeлать ужасное признанiе: господа, я ничего не понимаю въ политикe! (Фоминъ улыбнулся и побeдоносно обвелъ взглядомъ залъ, точно ожидая возраженiй,- въ дeйствительности онъ считалъ себя тонкимъ политикомъ). Согласитесь, что это столь печальное для меня обстоятельство имeетъ по крайней мeрe одну хорошую сторону: оно оригинально! Ибо, какъ извeстно, политику понимаютъ всe... Но я, господа, будучи въ нeкоторомъ родe уродомъ, я лишенъ этой способности и потому лишенъ и возможности говорить о Семенe Исидоровичe, какъ {358} о политическомъ мыслителe и вождe. Это сегодня сдeлаетъ, господа, со свойственнымъ ему авторитетомъ, мой другъ, князь Алексeй Андреевичъ Горенскiй. Моя задача другая... Увы, господа, здeсь я немного опасаюсь, какъ бы со стороны моихъ недоброжелателей не послeдовало возраженiе, то возраженiе, что я ничего не понимаю и въ юриспруденцiи! (онъ улыбнулся еще побeдоноснeе, снова послышался смeхъ; Никоновъ закивалъ утвердительно головою). Господа, вы молчите, - я констатирую, что у меня нeтъ недоброжелателей! По крайней мeрe я хочу думать, что ваше молчанiе не есть знакъ согласiя!.. Какъ бы то ни было, я не намeренъ говорить о нашемъ глубокоуважаемомъ юбилярe и какъ объ юристe, - это уже сдeлали, съ несравненной силой и краснорeчiемъ, наши старшiе товарищи и учителя. Моя задача скромнeе, господа! Мое слово будетъ не о большомъ русскомъ адвокатe Кременецкомъ, а о моемъ дорогомъ патронe, наставникe и, смeю сказать, другe ("Семe",- подсказалъ Никоновъ, Фоминъ на него покосился), о моемъ старшемъ другe Семенe Исидоровичe...

  Такъ онъ говорилъ минутъ пятнадцать. Онъ говорилъ о Семенe Исидоровичe, какъ объ учителe младшаго поколeнiя, объ его дружескомъ внимательномъ отношенiи къ помощникамъ, о той работe большого адвоката, которой не видeли постороннiе.- "О ней,- сказалъ Фоминъ,- кромe меня можетъ судить только одинъ человeкъ въ этой залe и я не сомнeваюсь, что мой дорогой коллега, Григорiй Ивановичъ Никоновъ, присоединяется къ моимъ словамъ со всей силой убeжденiя, со всей теплотой чувства" ("Впрочемъ, за здоровье Его Благородiя",- пробормоталъ Никоновъ, изобразивъ на лицe умиленiе и восторгъ). {359}

  Со всей теплотой чувства, хотя и въ почтительно-игривой формe, Фоминъ коснулся семейнаго быта Кременецкихъ, сказалъ нeсколько лестныхъ словъ о Тамарe Матвeевнe, о Марьe Семеновнe, въ любви и преданности которыхъ Семенъ Исидоровичъ находить забвенiе отъ бурь юридической, общественной и политической дeятельности, какъ успокаивается въ тихой пристани послe большого плаванья большой корабль. О Мусe до Фомина не говорилъ никто. Раздались шумныя рукоплесканья. Неожиданно для самой себя Муся смутилась и покраснeла. Какъ ни мучительны были потуги Фомина на шутливость и заранeе подготовленныя с е р д е ч н ы я  н о т ы, рeчь его имeла выдающiйся успeхъ. Въ ней было все, что полагается: мостъ между двумя поколeнiями служителей права, смeна богатырямъ-старшимъ, неугасимый факелъ, доблестно пронесенный, передаваемый молодежи Семеномъ Исидоровичемъ, и многое другое. На неугасимомъ факелe Фоминъ и кончилъ свою рeчь. Подъ громкiя рукоплесканiя зала онъ прошелъ къ срединe почетнаго стола, обнялся съ Семеномъ Исидоровичемъ и поцeловалъ руку сiявшей Тамарe Матвeевнe, которая съ искренней нeжностью поцeловала его въ голову. - "Я такъ васъ за в с е благодарю, дорогой!.." - прошептала она. Затeмъ Фоминъ вернулся къ своему мeсту, гдe къ нему тоже протянулись бокалы. Одинъ Браунъ выпилъ свой бокалъ, не дождавшись возвращенiя Фомина и даже до конца его рeчи.

  - Чудно, чудно,- говорила Муся.- Каюсь, я не знала, что вы такой застольный ораторъ!..

  - Да и никто этого не зналъ,- добавила Глафира Генриховна.

  - Помилуйте, онъ уже свeточъ среди богатырей-младшихъ,- сказалъ Никоновъ.- Что {360} будетъ, когда онъ подрастетъ!.. Дорогой коллега, разрeшите васъ мысленно обнять... Это было чего-нибудь особеннаго!

  - Чего-нибудь особеннаго! - съ жаромъ подтвердилъ Клервилль, чокаясь съ Фоминымъ. Улыбки скользнули по лицамъ сосeдей. Витя сердито фыркнулъ: онъ не любилъ Фомина, а Клервилль, прежде такъ ему нравившiйся, теперь вызывалъ въ немъ мучительную ревность. Фоминъ, скромничая, благодарилъ, онъ не сразу могъ вернуться къ своему обычному тону. Лакеи разливали по чашкамъ кофе и разносили ликеры.

  - Ну, теперь остался главный гвоздь, рeчь князя Горенскаго,- сказала Глафира Генриховна.

  - А вы знаете, князь волнуется. Посмотрите на него!..

  - Его рeчь будетъ политическая и, говорятъ, очень боевая.

  - Онъ докажетъ, что въ двадцатипятилeтiи Семена Исидоровича кругомъ виновато царское правительство,- сказалъ Никоновъ.- Господа, на кого похожъ Горенскiй? Вы какой бритвой бреетесь? Вы, Витя, еще совсeмъ не бреетесь, счастливецъ. А вы, милордъ?..- Клервилль посмотрeлъ на него съ удивленiемъ.- Докторъ, вы, навeрное, бреетесь Жиллетомъ?

  - Жиллетомъ,- подтвердилъ Браунъ, очевидно безъ всякаго интереса къ слeдовавшему за вопросомъ поясненiю.

  - Ну, такъ вы знаете: на оберткe бритвы печатается свeтлый образъ ея изобрeтателя. Горенскiй - живой портретъ мистера Жиллета. То же бодрое, мужественное выраженiе и то же сознанiе своихъ заслугъ передъ человeчествомъ.

  - Совершенно вeрно, я видeла,- сказала, расхохотавшись, Муся.

  - Очень вeрно,- подтвердилъ Клервилль. {361}

  За почетнымъ столомъ опять постучали.

  - Слово имeетъ Алексeй Андреевичъ Горенскiй,- внушительно сказалъ предсeдатель, для разнообразiя нeсколько мeнявшiй свою фразу. Легкiй гулъ пробeжалъ по залу и тотчасъ затихъ. Настроенiе сразу измeнилось, и улыбки стерлись съ лицъ. Князь Горенскiй всталъ, видимо волнуясь и съ трудомъ сдерживая волненiе. Въ лeвой рукe онъ нервно сжималъ салфетку. Князь началъ, безъ обычнаго обращенiя къ публикe или къ "глубокочтимому, дорогому Семену Исидоровичу".

XII.

  Князь Горенскiй пользовался въ обществe репутацiей превосходнаго, вдохновеннаго оратора. Всe сходились на томъ, что особенность его краснорeчiя заключается въ богатомъ темпераментe. Горенскiй, веселый, остроумный и благодушный человeкъ въ обыденной жизни, совершенно измeнялся, всходя на ораторскую трибуну. О чемъ бы онъ ни говорилъ, имъ неизмeнно овладeвало сильнeйшее волненiе. Онъ рeдко готовилъ рeчь напередъ, и только набрасывалъ въ нeсколькихъ словахъ ея общiй планъ, да еще иногда выписывалъ цитаты, о которыхъ впрочемъ часто забывалъ въ процессe рeчи. Не заботился онъ и о литературной формe, предоставляя полную свободу падежамъ, родамъ, числамъ; иногда и отдeльныя слова у него выскакивали довольно неожиданныя. Но большинство слушателей этому не улыбалось: волненiе оратора, его мощный, съ надрывомъ, голосъ, рeзкая, энергичная манера,- все это обычно заражало аудиторы, особенно слушавшую его впервые. Въ Государственной Думe, гдe князь выступалъ часто, и свои, и чужiе не всегда очень {362} внимательно его слушали. Горенскiй принадлежалъ къ умeренно-либеральной партiи, но ея основную линiю нерeдко обходилъ, то справа, то слeва. Глава партiи,- тотъ самый, который уклонился отъ выступленiя на юбилеe Семена Исидоровича,- нeсколько опасался рeчей своего младшаго товарища. Вождь либеральнаго лагеря, человeкъ чрезвычайно умный, проницательный и опытный, очень хорошо разбирался въ людяхъ и зналъ каждому изъ друзей и враговъ настоящую человeческую цeну. Но свое мнeнiе онъ обычно держалъ про себя, а въ общественной жизни принималъ и расцeнивалъ людей исключительно по ихъ идейнымъ ярлыкамъ. При этомъ неизбeжны бывали ошибки, однако, въ общемъ счетe, онъ признавалъ такую расцeнку наиболeе вeрной, простой и цeлесообразной. Въ огромномъ, все разроставшемся партiйномъ хозяйствe нужны были или по крайней мeрe могли пригодиться безупречный ярлыкъ князя, его совершенная порядочность, его знатное имя и связи въ земскихъ, аристократическихъ, гвардейскихъ кругахъ, изъ которыхъ онъ вышелъ. Однако вождь партiи считалъ Горенскаго человeкомъ безъ царя въ головe и всегда съ непрiятнымъ чувствомъ удивлялся успeху, выпадавшему на долю рeчей князя.

  Муся отъ волненiя, отъ выпитаго вина не сразу сосредоточилась и не разслышала первыхъ словъ Горенскаго. Вначалe она только смотрeла на него въ упоръ. Затeмъ Муся напрягла вниманiе и стала слушать.

  - ...Да, правъ былъ Фоминъ,- говорилъ князь,- тысячу разъ правъ былъ Фоминъ (Горенскiй произносилъ эту фамилiю съ непонятнымъ надрывомъ, какъ-то Ффамиинъ), утверждая что въ лицe юбиляра русская общественность... чтитъ не только большого адвоката, но и большого {363} общественнаго дeятеля, одного изъ своихъ идейныхъ руководителей! Какъ часто намъ, волей судьбы профессiональнымъ политикамъ... въ буряхъ и тревогахъ повседневной политической... каши (князь употребилъ это существительное, не найдя сразу другого) приходилось и приходится на него съ