Главная » Книги

Достоевский Федор Михайлович - Бесы, Страница 5

Достоевский Федор Михайлович - Бесы



fy">   - Извините меня, - внушительно заметил Степан Трофимович, - я понимаю, что это дело может быть деликатнейшим...
   - Никакого тут деликатнейшего дела нет и даже это стыдно, а я не вам кричал, что "вздор", а Липутину, зачем он прибавляет. Извините меня, если на свое имя приняли. Я Шатова знаю, а жену его совсем не знаю... совсем не знаю!
   - Я понял, понял, и если настаивал, то потому лишь, что очень люблю нашего бедного друга, notre irascible ami, и всегда интересовался... Человек этот слишком круто изменил, на мой взгляд, свои прежние, может быть, слишком молодые, но все-таки правильные мысли. И до того кричит теперь об notre sainte Russie разные вещи, что я давно уже приписываю этот перелом в его организме - иначе назвать не хочу - какому-нибудь сильному семейному потрясению и именно неудачной его женитьбе. Я, который изучил мою бедную Россию как два мои пальца, а русскому народу отдал всю мою жизнь, я могу вас заверить, что он русского народа не знает, и вдобавок...
   - Я тоже совсем не знаю русского народа и... вовсе нет времени изучать! - отрезал опять инженер и опять круто повернулся на диване. Степан Трофимович осекся на половине речи.
   - Они изучают, изучают, - подхватил Липутин, - они уже начали изучение и составляют любопытнейшую статью о причинах участившихся случаев самоубийства в России и вообще о причинах, учащающих или задерживающих распространение самоубийства в обществе. Дошли до удивительных результатов, Инженер страшно взволновался.
   - Это вы вовсе не имеете права, - гневно забормотал он, - я вовсе не статью. Я не стану глупостей. Я вас конфиденциально спросил совсем нечаянно. Тут не статья вовсе; я не публикую, а вы не имеете права...
   Липутин видимо наслаждался.
   - Виноват-с, может быть, и ошибся, называя ваш литературный труд статьей. Они только наблюдения собирают, а до сущности вопроса или так-сказать до нравственной его стороны совсем не прикасаются, и даже самую нравственность совсем отвергают, а держатся новейшего принципа всеобщего разрушения для добрых окончательных целей. Они уже больше чем сто миллионов голов требуют, для водворения здравого рассудка в Европе, гораздо больше чем на последнем конгрессе мира потребовали. В этом смысле Алексей Нилыч дальше всех пошли.
   Инженер слушал с презрительною и бледною улыбкой. С полминуты все помолчали.
   - Все это глупо, Липутин, - проговорил наконец г. Кириллов с некоторым достоинством. - Если я нечаянно сказал вам несколько пунктов, а вы подхватили, то как хотите. Но вы не имеете права, потому что я никогда никому не говорю, Я презираю, чтобы говорить... Если есть убеждения, то для меня ясно... а это вы глупо сделали. Я не рассуждаю об тех пунктах, где совсем кончено. Я терпеть не могу рассуждать. Я никогда не хочу рассуждать...
   - И может быть, прекрасно делаете, - не утерпел Степан Трофимович.
   - Я вам извиняюсь, но я здесь ни на кого не сержусь, - продолжал гость горячею скороговоркой; - я четыре года видел мало людей... Я мало четыре года разговаривал и старался не встречать, для моих целей, до которых нет дела, четыре года. Липутин это нашел и смеется. Я понимаю и не смотрю. Я не обидлив, а только досадно на его свободу. А если я с вами не излагаю мыслей, - заключил он неожиданно и обводя всех нас твердым взглядом, - то вовсе не с тем, что боюсь от вас доноса правительству; это нет; пожалуста не подумайте пустяков в этом смысле...
   На эти слова уже никто ничего не ответил, а только переглянулись. Даже сам Липутин позабыл хихикнуть.
   - Господа, мне очень жаль, - с решимостью поднялся с дивана Степан Трофимович, - но я чувствую себя нездоровым и расстроенным. Извините.
   - Ах, это чтоб уходить, - спохватился господин Кириллов, схватывая картуз, - это хорошо, что сказали, а то я забывчив.
   Он встал и с простодушным видом подошел с протянутою рукой к Степану Трофимовичу.
   - Жаль, что вы нездоровы, а я пришел.
   - Желаю вам всякого у нас успеха, - ответил Степан Трофимович, доброжелательно и неторопливо пожимая его руку. - Понимаю, что если вы, по вашим словам, так долго прожили за границей, чуждаясь для своих целей людей и - забыли Россию, то конечно вы на нас, коренных русаков, по неволе должны смотреть с удивлением, а мы равномерно на вас. Mais cela passera. В одном только я затрудняюсь: Вы хотите строить наш мост и в то же время объявляете, что стоите за принцип всеобщего разрушения. Не дадут вам строить наш мост!
   - Как? Как это вы сказали... ах чорт! - воскликнул пораженный Кириллов и вдруг рассмеялся самым веселым и ясным смехом. На мгновение лицо его приняло самое детское выражение и, мне показалось, очень к нему идущее. Липутин потирал руки в восторге от удачного словца Степана Трофимовича. А я все дивился про себя: чего Степан Трофимович так испугался Липутина и почему вскричал: "я пропал", услыхав его.
  

V.

  
   Мы все стояли на пороге в дверях. Был тот миг, когда хозяева и гости обмениваются наскоро последними и самыми любезными словечками, а затем благополучно расходятся.
   - Это все оттого они так угрюмы сегодня, - ввернул вдруг Липутин, совсем уже выходя из комнаты и так-сказать налету, - оттого, что с капитаном Лебядкиным шум у них давеча вышел из-за сестрицы. Капитан Лебядкин ежедневно свою прекрасную сестрицу, помешанную, нагайкой стегает, настоящей казацкой-с, по утрам и по вечерам. Так Алексей Нилыч в том же доме флигель даже заняли, чтобы не участвовать. Ну-с, до свиданья.
   - Сестру? Больную? Нагайкой? - так и вскрикнул Степан Трофимович, - точно его самого вдруг схлестнули нагайкой, - какую сестру? Какой Лебядкин?
   Давешний испуг воротился в одно мгновение.
   - Лебядкин? А это отставной капитан; прежде он только штабс-капитаном себя называл...
   - Э, какое мне дело до чина! Какую сестру? Боже мой... вы говорите, Лебядкин? Но ведь у нас был Лебядкин...
   - Тот самый и есть, наш Лебядкин, вот, помните, у Виргинского?
   - Но ведь тот с фальшивыми бумажками попался?
   - А вот и воротился, уж почти три недели и при самых особенных обстоятельствах.
   - Да ведь это негодяй!
   - Точно у нас и не может быть негодяя? - осклабился вдруг Липутин, как бы ощупывая своими вороватенькими глазками Степана Трофимовича.
   - Ах, боже мой, я совсем не про то... хотя впрочем о негодяе с вами совершенно согласен, именно с вами. Но что ж дальше, дальше? Что вы хотели этим сказать?.. Ведь вы непременно что-то хотите этим сказать!
   - Да все это такие пустяки-с... то-есть этот капитан, по всем видимостям, уезжал от нас тогда не для фальшивых бумажек, а единственно затем только, чтоб эту сестрицу свою разыскать, а та будто бы от него пряталась в неизвестном месте; ну а теперь привез, вот и вся история. Чего вы точно испугались, Степан Трофимович? Впрочем, я все с его же пьяной болтовни говорю, а трезвый он и сам об этом прималчивает. Человек раздражительный и, как бы так сказать, военно-эстетический, но дурного только вкуса. А сестрица эта не только сумасшедшая, но даже хромоногая. Была будто бы кем-то обольщена в своей чести, и за это вот господин Лебядкин, уже многие годы, будто бы с обольстителя ежегодную дань берет, в вознаграждение благородной обиды, так по крайней мере из его болтовни выходит - а по-моему, пьяные только слова-с. Просто хвастается. Да и делается это гораздо дешевле. А что суммы у него есть, так это совершенно уж верно; полторы недели назад на босу ногу ходил, а теперь, сам видел, сотни в руках. У сестрицы припадки какие-то ежедневные, визжит она, а он-то ее "в порядок приводит" нагайкой. В женщину, говорит, надо вселять уважение. Вот не пойму, как еще Шатов над ними уживается. Алексей Нилыч только три денька и простояли с ними, еще с Петербурга были знакомы, а теперь флигелек от беспокойства занимают.
   - Это все правда? - обратился Степан Трофимович к инженеру.
   - Вы очень болтаете, Липутин, - пробормотал тот гневно.
   - Тайны, секреты! Откуда у нас вдруг столько тайн и секретов явилось! - не сдерживая себя, восклицал Степан Трофимович.
   Инженер нахмурился, покраснел, вскинул плечами и пошел было из комнаты.
   - Алексей Нилыч даже нагайку вырвали-с, изломали и в окошко выбросили и очень поссорились, - прибавил Липутин.
   - Зачем вы болтаете, Липутин, это глупо, зачем? - мигом повернулся опять Алексей Нилыч.
   - Зачем же скрывать, из скромности, благороднейшие движения своей души, то-есть вашей души-с, я не про свою говорю.
   - Как это глупо... и совсем ненужно... Лебядкин глуп и совершенно пустой - и для действия бесполезный и... совершенно вредный. Зачем вы болтаете разные вещи? Я ухожу.
   - Ах как жаль, - воскликнул Липутин с ясною улыбкой, - а то бы я вас, Степан Трофимович, еще одним анекдотцем насмешил-с. Даже и шел с тем намерением, чтобы сообщить, хотя вы впрочем наверно уж и сами слышали. Ну, да уж в другой раз, Алексей Нилыч так торопятся... До свиданья-с. С Варварой Петровной анекдотик-то вышел, насмешила она меня третьего дня, нарочно за мной посылала, просто умора. До свиданья-с.
   Но уж тут Степан Трофимович так и вцепился в него: он схватил его за плечи, круто повернул назад в комнату и посадил на стул. Липутин даже струсил.
   - Да как же-с? - начал он сам, осторожно смотря на Степана Трофимовича с своего стула. - вдруг призвали меня и спрашивают "конфиденциально", как я думаю в собственном мнении: помешан ли Николай Всеволодович или в своем уме? Как же не удивительно?
   - Вы с ума сошли! - пробормотал Степан Трофимович, и вдруг точно вышел из себя:
   - Липутин, вы слишком хорошо знаете, что только затем и пришли, чтобы сообщить какую-нибудь мерзость в этом роде и... еще что-нибудь хуже!
   В один миг припомнилась мне его догадка о том, что Липутин знает в нашем деле не только больше нашего, но и еще что-нибудь, чего мы сами никогда не узнаем.
   - Помилуйте, Степан Трофимович! - бормотал Липутин будто бы в ужасном испуге, - помилуйте...
   - Молчите и начинайте! Я вас очень прошу, господин Кириллов, тоже воротиться и присутствовать, очень прошу! Садитесь. А вы, Липутин, начинайте прямо, просто... и без малейших отговорок!
   - Знал бы только, что это вас так фрапирует, так я бы совсем и не начал-с... А я-то ведь думал, что вам уже все известно от самой Варвары Петровны!
   - Совсем вы этого не думали! Начинайте, начинайте же, говорят вам!
   - Только сделайте одолжение, присядьте уж и сами, а то что же я буду сидеть, а вы в таком волнении будете передо мною... бегать. Нескладно выйдет-с.
   Степан Трофимович сдержал себя и внушительно опустился в кресло. Инженер пасмурно наставился в землю. Липутин с неистовым наслаждением смотрел на них.
   - Да что же начинать... так сконфузили...
  

VI.

  
   - Вдруг третьего дня, присылают ко мне своего человека: просят дескать побывать вас завтра в двенадцать часов. Можете представить? Я дело бросил, и вчера ровнешенько в полдень звоню. Вводят меня в гостиную; подождал с минутку - вышли; посадили, сами напротив сели. Сижу и верить отказываюсь; сами знаете, как она меня всегда третировала! Начинают прямо без изворотов, по их всегдашней манере: Вы помните, говорит, что четыре года назад Николай Всеволодович, будучи в болезни, сделал несколько странных поступков, так что недоумевал весь город, пока все объяснилось. Один из этих поступков касался вас лично. Николай Всеволодович тогда к вам заезжал по выздоровлении и по моей просьбе. Мне известно тоже, что он и прежде несколько раз с вами разговаривал. Скажите откровенно и прямодушно, как вы... (тут замялись немного) - как вы находили тогда Николая Всеволодовича... Как вы смотрели на него вообще... какое мнение о нем могли составить и... теперь имеете?..
   Тут уж совершенно замялись, так что даже переждали полную минутку и вдруг покраснели. Я перепугался. Начинают опять не то, чтобы трогательным, к ним это нейдет, а таким внушительным очень тоном:
   - "Я желаю, говорит, чтобы вы меня хорошо и безошибочно, говорит, поняли. Я послала теперь за вами, потому что считаю вас прозорливым и остроумным человеком, способным составить верное наблюдение (каковы комплименты!). Вы, говорит, поймете конечно и то, что с вами говорит мать... Николай Всеволодович испытал в жизни некоторые несчастия и многие повороты. Все это, говорит, могло повлиять на настроение ума его. Разумеется, говорит, я не говорю про помешательство, этого никогда быть не может! (твердо и с гордостию высказано). Но могло быть нечто странное, особенное, некоторый оборот мыслей, наклонность к некоторому особому воззрению (все это точные слова их, и я подивился, Степан Трофимович, с какою точностию Варвара Петровна умеет объяснять дело. Высокого ума дама!). По крайней мере, говорит, я сама заметила в нем некоторое постоянное беспокойство и стремление к особенным наклонностям. Но я мать, а вы человек посторонний, значит, способны, при вашем уме, составить более независимое мнение. Умоляю вас, наконец (так и было выговорено: умоляю), сказать мне всю правду, безо всяких ужимок, и если вы при этом дадите мне обещание не забыть потом никогда, что я говорила с вами конфиденциально, то можете ожидать моей совершенной и впредь всегдашней готовности отблагодарить вас при всякой возможности". Ну-с, каково-с
   - Вы... вы так фрапировали меня... - пролепетал Степан Трофимович, - что я вам не верю...
   - Нет заметьте, заметьте, - подхватил Липутин, как бы и не слыхав Степана Трофимовича, - каково же должно быть волнение и беспокойство, когда с таким вопросом обращаются с такой высоты к такому человеку, как я, да еще снисходят до того, что сами просят секрета. Это что же-с? Уж не получили ли известий каких-нибудь о Николае Всеволодовиче неожиданных?
   - Я не знаю... известий никаких... я несколько дней не видался, но... но замечу вам... - лепетал Степан Трофимович, видимо едва справляясь со своими мыслями, - но замечу вам, Липутин, что если вам передано конфиденциально, а вы теперь при всех...
   - Совершенно конфиденциально! Да разрази меня бог, если я... А коли здесь... так ведь что же-с? Разве мы чужие, взять даже хоть бы и Алексея Нилыча?
   - Я такого воззрения не разделяю; без сомнения, мы здесь трое сохраним секрет, но вас, четвертого, я боюсь и не верю вам ни в чем!
   - Да что вы это-с? Да я пуще всех заинтересован, ведь мне вечная благодарность обещана! А вот я именно хотел, по сему же поводу, на чрезвычайно странный случай один указать, более так-сказать психологический, чем просто странный. Вчера вечером, под влиянием разговора у Варвары Петровны (сами можете представить, какое впечатление на меня произвело), обратился я к Алексею Нилычу с отдаленным вопросом: вы, говорю, и за границей, и в Петербурге еще прежде знали Николая Всеволодовича; как вы, говорю, его находите относительно ума и способностей? Они и отвечают этак лаконически, по их манере, что, дескать, тонкого ума и со здравым суждением, говорят, человек. А не заметили ли вы, в течение лет, говорю, некоторого, говорю, как бы уклонения идей, или особенного оборота мыслей, или некоторого, говорю, как бы так-сказать помешательства? Одним словом, повторяю вопрос самой Варвары Петровны. Представьте же себе: Алексей Нилыч вдруг задумались и сморщились вот точно так, как теперь: "Да, говорят, мне иногда казалось нечто странное". Заметьте при этом, что если уж Алексею Нилычу могло показаться нечто странное, то что же на самом-то деле может оказаться, а?
   - Правда это? - обратился Степан Трофимович к Алексею Нилычу.
   - Я желал бы не говорить об этом, - отвечал Алексей Нилыч, вдруг подымая голову и сверкая глазами, - я хочу оспорить ваше право, Липутин. Вы никакого не имеете права на этот случай про меня. Я вовсе не говорил моего всего мнения. Я хоть и знаком был в Петербурге, но это давно, а теперь хоть и встретил, но мало очень знаю Николая Ставрогина. Прошу вас меня устранить и... и все это похоже на сплетню.
   Липутин развел руками в виде угнетенной невинности.
   - Сплетник! Да уж не шпион ли? Хорошо вам, Алексей Нилыч, критиковать, когда вы во всем себя устраняете. А вы вот не поверите, Степан Трофимович, чего уж, кажется-с, капитан Лебядкин, ведь уж кажется глуп как... то-есть стыдно только сказать как глуп; есть такое одно русское сравнение, означающее степень; а ведь и он себя от Николая Всеволодовича обиженным почитает, хотя и преклоняется пред его остроумием: "Поражен, говорит, этим человеком: премудрый змий" (собственные слова). А я ему (все под тем же вчерашним влиянием и уже после разговора с Алексеем Нилычем): а что, говорю, как вы полагаете с своей стороны: помешан ваш премудрый змий или нет? Так верите ли, точно я его вдруг сзади кнутом охлестнул, без его позволения; просто привскочил с места: "Да, говорит... да, говорит, только это, говорит, не может повлиять..." на что повлиять, - не досказал; да так потом горестно задумался, так задумался, что и хмель соскочил. Мы в Филипповом трактире сидели-с. И только через полчаса разве ударил вдруг кулаком по столу: "да, говорит, пожалуй и помешан, только это не может повлиять..." и опять не досказал, на что повлиять. Я вам, разумеется, только экстракт разговора передаю, но ведь мысль-то понятна; кого ни спроси, всем одна мысль приходит, хотя бы прежде никому и в голову не входила: "да, говорят, помешан; очень умен, но, может быть, и помешан".
   Степан Трофимович сидел в задумчивости и усиленно соображал.
   - А почему Лебядкин знает?
   - А об этом не угодно ли у Алексея Нилыча справиться, который меня сейчас здесь шпионом обозвал. Я шпион и - не знаю, а Алексей Нилыч знают всю подноготную и молчат-с.
   - Я ничего не знаю, или мало, - с тем же раздражением отвечал инженер, - вы Лебядкина пьяным поите, чтоб узнавать. Вы и меня сюда привели, чтоб узнать, и чтоб я сказал. Стало быть, вы шпион!
   - Я еще его не поил-с, да и денег таких он не стоит, со всеми его тайнами, вот что они для меня значат, не знаю как для вас. Напротив, это он деньгами сыплет, тогда как двенадцать дней назад ко мне приходил пятнадцать копеек выпрашивать, и это он меня шампанским поит, а не я его. Но вы мне мысль подаете, и коли надо будет, то и я его напою, и именно чтобы разузнать, и может и разузнаю-с... секретики все ваши-с, - злобно огрызнулся Липутин.
   Степан Трофимович в недоумении смотрел на обоих спорщиков. Оба сами себя выдавали и главное не церемонились. Мне подумалось, что Липутин привел к нам этого Алексея Нилыча именно с целью втянуть его в нужный разговор чрез третье лицо, любимый его маневр.
   - Алексей Нилыч слишком хорошо знают Николая Всеволодовича, - раздражительно продолжал он, - но только скрывают-с. А что вы спрашиваете про капитана Лебядкина, то тот раньше всех нас с ним познакомился в Петербурге, лет пять или шесть тому, в ту малоизвестную, если можно так выразиться, эпоху жизни Николая Всеволодовича, когда еще он и не думал нас здесь приездом своим осчастливить. Наш принц, надо заключить, довольно странный тогда выбор знакомства в Петербурге около себя завел. Тогда вот и с Алексеем Нилычем, кажется, познакомились.
   - Берегитесь, Липутин, предупреждаю вас, что Николай Всеволодович скоро сам сюда хотел быть, а он умеет за себя постоять.
   - Так меня-то за что же-с? Я первый кричу, что тончайшего и изящнейшего ума человек, и Варвару Петровну вчера в этом смысле совсем успокоил. "Вот в характере его, говорю ей, не могу поручиться". Лебядкин тоже в одно слово вчера: "от характера его, говорит, пострадал". Эх, Степан Трофимович, хорошо вам кричать, что сплетни да шпионство, и заметьте, когда уже сами от меня все выпытали, да еще с таким чрезмерным любопытством. А вот Варвара Петровна - так та прямо вчера в самую точку: "вы, говорит, лично заинтересованы были в деле, потому к вам и обращаюсь". Да еще же бы нет-c! Какие уж тут цели, когда я личную обиду при всем обществе от его превосходительства скушал! Кажется, имею причины и не для одних сплетен поинтересоваться. Сегодня жмет вам руку, а завтра ни с того, ни с сего, за хлеб-соль вашу, вас же бьет по щекам при всем честном обществе, как только ему полюбится. С жиру-с! А главное у них женский пол: мотыльки и храбрые петушки! Помещики с крылушками, как у древних амуров, Печорины-сердцееды! Вам хорошо, Степан Трофимович, холостяку завзятому, так говорить и за его превосходительство меня сплетником называть. А вот женились бы, так как вы и теперь еще такой молодец из себя, на хорошенькой да на молоденькой, так пожалуй от нашего принца двери крючком заложите, да баррикады в своем же доме выстроите! Да чего уж тут: вот только будь эта m-lle Лебядкина, которую секут кнутьями, не сумасшедшая и не кривоногая, так ей богу подумал бы, что она-то и есть жертва страстей нашего генерала, и что от этого самого и пострадал капитан Лебядкин "в своем фамильном достоинстве", как он сам выражается. Только разве вкусу их изящному противоречит, да для них и то не беда. Всякая ягодка в ход идет, только чтобы попалась под известное их настроение. Вы вот про сплетни, а разве я это кричу, когда уж весь город стучит, а я только слушаю да поддакиваю: поддакивать-то не запрещено-с.
   - Город кричит? Об чем же кричит город?
   - То-есть это капитан Лебядкин кричит в пьяном виде на весь город, ну, а ведь это не все ли равно, что вся площадь кричит? Чем же я виноват? Я интересуюсь только между друзей-с, потому что я все-таки здесь считаю себя между друзей-с, - с невинным видом обвел он нас глазами. - Тут случай вышел-с, сообразите-ка: выходит, что его превосходительство будто бы выслали еще из Швейцарии с одною благороднейшею девицей, и, так сказать, скромною сиротой, которую я имею честь знать, триста рублей для передачи капитану Лебядкину. А Лебядкин немного спустя получил точнейшее известие, от кого не скажу, но тоже от наиблагороднейшего лица, а стало быть, достовернейшего, что не триста рублей, а тысяча была выслана!.. Стало быть, кричит Лебядкин, девица семьсот рублей у меня утащила, и вытребовать хочет чуть не полицейским порядком, по крайней мере угрожает и на весь город стучит...
   - Это подло, подло от вас! - вскочил вдруг инженер со стула.
   - Да ведь вы сами же и есть это наиблагороднейшее лицо, которое подтвердило Лебядкину от имени Николая Всеволодовича, что не триста, а тысяча рублей были высланы. Ведь мне сам капитан сообщил в пьяном виде.
   - Это... это несчастное недоумение. Кто-нибудь ошибся и вышло... Это вздор, а вы подло!..
   - Да и я хочу верить, что вздор, и с прискорбием слушаю, потому что, как хотите, наиблагороднейшая девушка замешана, во-первых, в семистах рублях, а во-вторых, в очевидных интимностях с Николаем Всеволодовичем. Да ведь его превосходительству что стоит девушку благороднейшую осрамить или чужую жену обесславить, подобно тому, как тогда со мной казус вышел-с? Подвернется им полный великодушия человек, они и заставят его прикрыть своим честным именем чужие грехи. Так точно и я ведь вынес-с; я про себя говорю-с...
   - Берегитесь, Липутин! - привстал с кресел Степан Трофимович и побледнел.
   - Не верьте, не верьте! Кто-нибудь ошибся, а Лебядкин пьян... - восклицал инженер в невыразимом волнении, - все объяснится, а я больше не могу... и считаю низостью... и довольно, довольно!
   Он выбежал из комнаты.
   - Так что же вы? Да ведь и я с вами! - всполохнулся Липутин, вскочил и побежал вслед за Алексеем Нилычем.
  

VII.

  
   Степан Трофимович постоял с минуту в раздумьи, как-то не глядя посмотрел на меня, взял свою шляпу, палку и тихо пошел из комнаты. Я опять за ним, как и давеча. Выходя из ворот, он, заметив, что я провожаю его, сказал:
   - Ах да, вы можете служить свидетелем... de l'accident. Vous m'accompanerez n'est-ce pas?
   - Степан Трофимович, неужели вы опять туда? Подумайте, что может выйти?
   С жалкою и потерянною улыбкой, - улыбкой стыда и совершенного отчаяния, и в то же время какого-то странного восторга, прошептал он мне, на миг приостанавливаясь:
   - Не могу же я жениться на "чужих грехах"!
   Я только и ждал этого слова. Наконец-то это заветное, скрываемое от меня словцо было произнесено после целой недели виляний и ужимок. Я решительно вышел из себя:
   - И такая грязная, такая... низкая мысль могла появиться у вас, у Степана Верховенского, в вашем светлом уме, в вашем добром сердце и... еще до Липутина!
   Он посмотрел на меня, не ответил и пошел тою же дорогой. Я не хотел отставать. Я хотел свидетельствовать пред Варварой Петровной. Я бы простил ему, если б он поверил только Липутину, по бабьему малодушию своему, но теперь уже ясно было, что он сам все выдумал еще гораздо прежде Липутина, а Липутин только теперь подтвердил его подозрения и подлил масла в огонь. Он не задумался заподозрить девушку с самого первого дня, еще не имея никаких оснований, даже Липутинских. Деспотические действия Варвары Петровны он объяснил себе только отчаянным желанием ее поскорее замазать свадьбой с почтенным человеком дворянские грешки ее бесценного Nicolas! Мне непременно хотелось, чтоб он был наказан за это.
   - O! Dieu qui est si grand et si bon! О, кто меня успокоит! - воскликнул он, пройдя еще шагов сотню и вдруг остановившись.
   - Пойдемте сейчас домой, и я вам все объясню! - вскричал я, силой поворачивая его к дому.
   - Это он! Степан Трофимович, это вы? Вы? - раздался свежий, резвый, юный голос, как какая-то музыка подле нас.
   Мы ничего не видали, а подле нас вдруг появилась наездница, Лизавета Николаевна, со своим всегдашним провожатым. Она остановила коня.
   - Идите, идите же скорее! - звала она громко и весело, - я двенадцать лет не видала его и узнала, а он... Неужто не узнаете меня?
   Степан Трофимович схватил ее руку, протянутую к нему, и благоговейно поцеловал ее. Он глядел на нее как бы с молитвой и не мог выговорить слова.
   - Узнал и рад! Маврикий Николаевич, он в восторге, что видит меня! Что же вы не шли все две недели? Тетя убеждала, что вы больны, и что вас нельзя потревожить; но ведь я знаю, тетя лжет. Я все топала ногами и вас бранила, но я непременно, непременно хотела, чтобы вы сами первый пришли, потому и не посылала. Боже, да он нисколько не переменился! - рассматривала она его, наклоняясь с седла, - он до смешного не переменился! Ах нет, есть морщинки, много морщинок у глаз и на щеках, и седые волосы есть, но глаза те же! А я переменилась? Переменилась? Но что же вы все молчите?
   Мне вспомнился в это мгновение рассказ о том, что она была чуть не больна, когда ее увезли одиннадцати лет в Петербург; в болезни будто бы плакала и спрашивала Степана Трофимовича.
   - Вы... я... - лепетал он теперь обрывавшимся от радости голосом, - я сейчас вскричал: "кто успокоит меня!" и раздался ваш голос... Я считаю это чудом et je commence а croire.
   - En Dieu? En Dieu, qui est lа-haut et qui est si grand et si bon? Видите, я все ваши лекции наизусть помню. Маврикий Николаевич, какую он мне тогда веру преподавал en Dieu, qui est si grand et si bon! А помните ваши рассказы о том, как Колумб открывал Америку, и как все закричали: земля, земля! Няня Алена Фроловна говорит, что я после того ночью бредила и во сне кричала: земля, земля! А помните, как вы мне историю принца Гамлета рассказывали? А помните, как вы мне описывали, как из Европы в Америку бедных эмигрантов перевозят? И все-то неправда, я потом все узнала, как перевозят, но как он мне хорошо лгал тогда, Маврикий Николаевич, почти лучше правды! Чего вы так смотрите на Маврикия Николаевича? Это самый лучший и самый верный человек на всем земном шаре, и вы его непременно должны полюбить как меня! Il fait tout се que je veux. Но, голубчик Степан Трофимович, стало быть, вы опять несчастны, коли среди улицы кричите о том, кто вас успокоит? Несчастны, ведь так? Так?
   - Теперь счастлив...
   - Тетя обижает? - продолжала она не слушая, - все та же злая, несправедливая и вечно нам бесценная тетя! А помните, как вы бросались ко мне в объятия в саду, а я вас утешала и плакала, - да не бойтесь же Маврикия Николаевича; он про вас все, все знает, давно, вы можете плакать на его плече сколько угодно, и он сколько угодно будет стоять!.. Приподнимите шляпу, снимите совсем на минутку, протяните голову, станьте на цыпочки, я вас сейчас поцелую в лоб, как в последний раз поцеловала, когда мы прощались. Видите, та барышня из окна на нас любуется... Ну ближе, ближе. Боже, как он поседел!
   И она, принагнувшись в седле, поцеловала его в лоб.
   - Ну, теперь к вам домой! Я знаю, где вы живете. Я сейчас, сию минуту буду у вас. Я вам, упрямцу, сделаю первый визит и потом на целый день вас к себе затащу. Ступайте же, приготовьтесь встречать меня.
   И она ускакала с своим кавалером. Мы воротились. Степан Трофимович сел на диван и заплакал.
   - Dieu! Dieu! - восклицал он, - enfin une minute de bonheur!
   He более как через десять минут она явилась по обещанию, в сопровождении своего Маврикия Николаевича.
   - Vous et le bonheur, vous arrivez en meme temps! - поднялся он ей навстречу.
   - Вот вам букет; сейчас ездила к m-me Шевалье, у ней всю зиму для именинниц букеты будут. Вот вам и Маврикий Николаевич, прошу познакомиться. Я хотела-было пирог вместо букета, но Маврикий Николаевич уверяет, что это не в русском духе.
   Этот Маврикий Николаевич был артиллерийский капитан, лет тридцати трех, высокого росту господин, красивый и безукоризненно порядочной наружности, с внушительною и на первый взгляд даже строгою физиономией, несмотря на его удивительную и деликатнейшую доброту, о которой всякий получал понятие чуть не с первой минуты своего с ним знакомства. Он, впрочем, был молчалив, казался очень хладнокровен и на дружбу не напрашивался. Говорили потом у нас многие, что он недалек; это было не совсем справедливо.
   Я не стану описывать красоту Лизаветы Николаевны. Весь город уже кричал об ее красоте, хотя некоторые наши дамы и девицы с негодованием не соглашались с кричавшими. Были из них и такие, которые уже возненавидели Лизавету Николаевну, и во-первых, за гордость: Дроздовы почти еще не начинали делать визитов, что оскорбляло, хотя виной задержки действительно было болезненное состояние Прасковьи Ивановны. Во-вторых, ненавидели ее за то, что она родственница губернаторши; в-третьих, за то, что она ежедневно прогуливается верхом. У нас до сих пор никогда еще не бывало амазонок; естественно, что появление Лизаветы Николаевны, прогуливавшейся верхом и еще не сделавшей визитов, должно было оскорблять общество. Впрочем, все уже знали, что она ездит верхом по приказанию докторов, и при этом едко говорили об ее болезненности. Она действительно была больна. Что выдавалось в ней с первого взгляда - это ее болезненное, нервное, беспрерывное беспокойство. Увы! бедняжка очень страдала, и все объяснилось впоследствии. Теперь, вспоминая прошедшее, я уже не скажу, что она была красавица, какою казалась мне тогда. Может быть, она была даже и совсем нехороша собой. Высокая, тоненькая, но гибкая и сильная, она даже поражала неправильностью линий своего лица. Глаза ее были поставлены как-то по-калмыцки, криво; была бледна, скулиста, смугла и худа лицом; но было же нечто в этом лице побеждающее и привлекающее! Какое-то могущество сказывалось в горящем взгляде ее темных глаз; она являлась "как победительница и чтобы победить". Она казалась гордою, а иногда даже дерзкою; не знаю, удавалось ли ей быть доброю; но я знаю, что она ужасно хотела и мучилась тем, чтобы заставить себя быть несколько доброю. В этой натуре, конечно, было много прекрасных стремлений и самых справедливых начинаний; но все в ней как бы вечно искало своего уровня и не находило его, все было в хаосе, в волнении, в беспокойстве. Может быть, она уже со слишком строгими требованиями относилась к себе, никогда не находя в себе силы удовлетворить этим требованиям.
   Она села на диван и оглядывала комнату.
   - Почему мне в эдакие минуты всегда становится грустно, разгадайте, ученый человек? Я всю жизнь думала, что и бог знает, как буду рада, когда вас увижу, и все припомню, и вот совсем как будто не рада, несмотря на то, что вас люблю... Ах, боже, у него висит мой портрет! Дайте сюда, я его помню, помню!
   Превосходный миниатюрный портрет акварелью двенадцатилетней Лизы был выслан Дроздовыми Степану Трофимовичу из Петербурга еще лет девять назад. С тех пор он постоянно висел у него на стене.
   - Неужто я была таким хорошеньким ребенком? Неужто это мое лицо?
   Она встала и с портретом в руках посмотрелась в зеркало.
   - Поскорей, возьмите!- воскликнула она, отдавая портрет, - не вешайте теперь, после, не хочу и смотреть на него. - Она села опять на диван. - Одна жизнь прошла, началась другая, потом другая прошла - началась третья, и все без конца. Все концы точно как ножницами обрезывает. Видите, какие я старые вещи рассказываю, а ведь сколько правды!
   Она усмехнувшись посмотрела на меня; уже несколько раз она на меня взглядывала, но Степан Трофимович в своем волнении и забыл, что обещал меня представить.
   - А зачем мой портрет висит у вас под кинжалами? И зачем у вас столько кинжалов и сабель?
   У него, действительно, висели на стене, не знаю для чего, два ятагана накрест, а над ними настоящая черкесская шашка. Спрашивая, она так прямо на меня посмотрела, что я хотел было что-то ответить, но осекся. Степан Трофимович догадался наконец и меня представил.
   - Знаю, знаю, - сказала она, - я очень рада. Мама об вас тоже много слышала. Познакомьтесь и с Маврикием Николаевичем, это прекрасный человек. Я об вас уже составила смешное понятие: ведь вы конфидент Степана Трофимовича?
   Я покраснел.
   - Ах, простите пожалуста, я совсем не то слово сказала? вовсе не смешное, а так... (Она покраснела и сконфузилась.)-Впрочем, что же стыдиться того, что вы прекрасный человек? Ну, пора нам, Маврикий Николаевич! Степан Трофимович, через полчаса чтобы вы у нас были. Боже, сколько мы будем говорить! Теперь уж я ваш конфидент, и обо всем, обо всем, понимаете?
   Степан Трофимович тотчас же испугался.
   - О, Маврикий Николаевич все знает, его не конфузьтесь!
   - Что же знает?
   - Да чего вы! - вскричала она в изумлении. - Ба, да ведь и правда, что они скрывают! Я верить не хотела. Дашу тоже скрывают. Тетя давеча меня не пустила к Даше, говорит, что у ней голова болит.
   - Но... но как вы узнали?
   - Ах, боже, так же, как и все. Эка мудрость!
   - Да разве все?..
   - Ну да как же? Мамаша, правда, сначала узнала через Алену Фроловну, мою няню; ей ваша Настасья прибежала сказать. Ведь вы говорили же Настасье? Она говорит, что вы ей сами говорили.
   - Я... я говорил однажды... - пролепетал Степан Трофимович, весь покраснев, - но... я лишь намекнул... j'etais si nerveux et malade et puis...
   Она захохотала.
   - А конфидента под рукой не случилось, а Настасья подвернулась, - ну и довольно! А у той целый город кумушек! Ну да полноте, ведь это все равно; ну пусть знают, даже лучше. Скорее же приходите, мы обедаем рано... Да, забыла, - уселась она опять, - слушайте, что такое Шатов?
   - Шатов? Это брат Дарьи Павловны...
   - Знаю, что брат, какой вы, право! - перебила она в нетерпении. - Я хочу знать, что он такое, какой человек?
   - C'est un pense-creux d'ici. C'est le meilleur et le plus irascible homme du monde.
   - Я сама слышала, что он какой-то странный. Впрочем, не о том. Я слышала, что он знает три языка, и английский и может литературною работой заниматься. В таком случае, у меня для него много работы; мне нужен помощник и чем скорее, тем лучше. Возьмет он работу или нет? Мне его рекомендовали...
   - О, непременно, et vous ferez un bienfait...
   - Я вовсе не для bienfait, мне самой нужен помощник.
   - Я довольно хорошо знаю Шатова, - сказал я, - и если вы мне поручите передать ему, то я сию минуту схожу.
   - Передайте ему, чтоб он завтра утром пришел в двенадцать часов. Чудесно! Благодарю вас. Маврикий Николаевич, готовы?
   Они уехали. Я, разумеется, тотчас же побежал к Шатову.
   - Mon ami! - догнал меня на крыльце Степан Трофимович. - непременно будьте у меня в десять или в одиннадцать часов, когда я вернусь. О, я слишком, слишком виноват пред вами и... пред всеми, пред всеми.
  

VIII.

  
   Шатова я не застал дома; забежал через два часа - опять нет. Наконец уже в восьмом часу, я направился к нему, чтоб или застать его, или оставить записку; опять не застал. Квартира его была заперта, а он жил один безо всякой прислуги. Мне-было подумалось, не толкнуться ли вниз к капитану Лебядкину, чтобы спросить о Шатове; но тут было тоже заперто и ни слуху, ни свету оттуда, точно пустое место. Я с любопытством прошел мимо дверей Лебядкина, под влиянием давешних рассказов. В конце концов я решил зайти завтра пораньше. Да и на записку, правда, я не очень надеялся; Шатов мог пренебречь, он был такой упрямый, застенчивый. Проклиная неудачу и уже выходя из ворот, я вдруг наткнулся на господина Кириллова; он входил в дом и первый узнал меня. Так как он сам начал расспрашивать, то я и рассказал ему все в главных чертах и что у меня есть записка.
   - Пойдемте, - сказал он, - я все сделаю.
   Я вспомнил, что он, по словам Липутина, занял с утра деревянный флигель на дворе. В этом флигеле, слишком для него просторном, квартировала с ним вместе какая-то старая, глухая баба, которая ему и прислуживала. Хозяин дома в другом новом доме своем и в другой улице содержал трактир, а эта старуха, кажется, родственница его, осталась смотреть за всем старым домом. Комнаты во флигеле были довольно чисты, но обои грязны. В той, куда мы вошли, мебель была сборная, разнокалиберная и совершенный брак: два ломберных стола, комод ольхового дерева, большой тесовый стол из какой-нибудь избы или кухни, стулья и диван с решетчатыми спинками и с твердыми кожаными подушками. В углу помещался старинный образ, пред которым баба еще до нас затеплила лампадку, а на стенах висели два больших, тусклых, масляных портрета, один покойного императора Николая Павловича, снятый, судя по виду, еще в двадцатых годах столетия; другой изображал какого-то архиерея.
   Господин Кириллов, войдя, засветил свечу и из своего чемодана, стоявшего в углу и еще не разобранного, достал конверт, сургуч и хрустальную печатку.
   - Запечатайте вашу записку и надпишите конверт.
   Я было возразил, что не надо, но он настоял. Надписав конверт, я взял фуражку.
   - А я думал, вы чаю, - сказал он, - я чай купил. Хотите?
   Я не отказался. Баба скоро внесла чай, то-есть большущий чайник горячей воды, маленький чайник с обильно заваренным чаем, две большие каменные, грубо разрисованные чашки, калач и целую глубокую тарелку колотого сахару.
   - Я чай люблю, - сказал он, - ночью, много; хожу и пью; до рассвета. За границей чай ночью неудобно.
   - Вы ложитесь на рассвете?
   - Всегда; давно. Я мало ем; все чай. Липутин хитер, но нетерпелив.
   Меня удивило, что он хотел разговаривать; я решился воспользоваться минутой.
   - Давеча вышли неприятные недоразумения, - заметил я.
   Он очень нахмурился.
   - Это глупость; это большие пустяки. Тут все пустяки, потому что Лебядкин пьян. Я Липутину не говорил, а только объяснил пустяки; потому что тот переврал. У Липутина много фантазии, вместо пустяков горы выстроил. Я вчера Липутину верил.
   - А сегодня мне? - засмеялся я.
   - Да ведь вы уже про все знаете давеча. Липутин или слаб, или нетерпелив, или вреден, или... завидует. Последнее словцо меня поразило.
   - Впрочем, вы столько категорий наставили, не мудрено, что под которую-нибудь и подойдет.
   - Или ко всем вместе.
   - Да, и это правда. Липутин - это хаос! Правда, он врал давеча, что вы хотите какое-то сочинение писать?
   - Почему же врал? - нахмурился он опять уставившись в землю.
   Я извинился и стал уверять, что не выпытываю. Он покраснел.
   - Он правду говорил; я пишу. Только это все равно. С минуту помолчали; он вдруг улыбнулся давешнею детскою улыбкой.
   - Он это про головы сам выдумал из книги и сам сначала мне говорил, и понимает худо, а я только ищу причины, почему люди не смеют убить себя; вот и все. И это все равно.
   - Как не смеют? Разве мало самоубийств?
   - Очень мало.
   - Неужели вы так находите?
   Он не ответил, встал и в задумчивости начал ходить взад и вперед.
   - Что же удерживает людей, по-вашему, от самоубийства? - спросил я.
   Он рассеянно посмотрел, как бы припоминая, об чем мы говорили.
   - Я... я еще мало знаю... два предрассудка удерживают, две вещи; только две; одна очень маленькая, другая очень большая. Но и м

Другие авторы
  • Мориер Джеймс Джастин
  • Кушнер Борис Анисимович
  • Готшед Иоганн Кристоф
  • Гиероглифов Александр Степанович
  • Ганзен Петр Готфридович
  • Неведомский Александр Николаевич
  • По Эдгар Аллан
  • Раевский Дмитрий Васильевич
  • Морозов Николай Александрович
  • Левит Теодор Маркович
  • Другие произведения
  • Бласко-Ибаньес Висенте - Проклятый хутор
  • Сиповский Василий Васильевич - А. Ю. Веселова. Профессор и беллетрист
  • Аксаков Иван Сергеевич - В чем наше историческое назначение?
  • Гончаров Иван Александрович - Библиография И. А. Гончарова (1965-1999)
  • Чарская Лидия Алексеевна - Дочь лесного царя
  • Великопольский Иван Ермолаевич - Великопольский М. Е.: Биографическая справка
  • Лобанов Михаил Евстафьевич - Гвоздика
  • Карамзин Николай Михайлович - Сид
  • Купер Джеймс Фенимор - Вайандоте, или Хижина на холме
  • Сомов Орест Михайлович - Обозрение Российской словесности за первую половину 1829 года
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (27.11.2012)
    Просмотров: 544 | Комментарии: 3 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа