Скотт Вальтер - Квентин Дорвард

ри дворе. И этим ограничивались указания на профессию ле Глорье. Во всех других отношениях его богатый наряд ничем не отличался от нарядов придворной знати. На шапке у него красовалась золотая медаль, на груди - цепь из того же металла, а покрой его платья был ничуть не нелепее покроя костюма любого из тех молодых франтов, которые часто доводят до крайности последнее слово моды.

   К этому-то человеку Карл и, в подражание ему, Людовик то и дело обращались на пиру, по-видимому от души потешаясь забавными ответами ле Глорье.

   - Чьи это незанятые места? - спросил его Карл.

   - Хоть одно из них должно принадлежать мне по праву наследства, друг Карл, - ответил ле Глорье.

   - Это почему, плут? - спросил герцог.

   - Потому что это места господ д'Эмберкура и де Комина, а они так далеко запустили своих соколов, что, видно, и думать забыли про ужин. Ну а тот, кто предпочитает журавля в небе вместо синицы в руках, - известно, сродни дураку, и, значит, я по всем правам должен наследовать его место, как часть его движимой собственности.

   - Ну, это, друг Тиль, старая острота, - сказал герцог. - Но дураки или умники - сюда все приходят с повинной... А вот и они!

   Действительно, в эту минуту в зал вошли де Комин с д'Эмберкуром и, поклонившись обоим государям, молча заняли свои места.

   - Что это значит, господа? - воскликнул герцог, обращаясь к новоприбывшим. - Должно быть, ваша сегодняшняя охота была или очень уж хороша, или совсем плоха, что вы так запоздали... Но что с вами, Филипп де Комин? Вы какой-то странный, точно в воду опущенный... Может, д'Эмберкур вас обыграл на пари? Но вы ведь философ и должны уметь переносить удары судьбы... Клянусь святым Георгием! И д'Эмберкур нос повесил! В чем же дело, господа? Вы не нашли никакой дичи? Или упустили своих соколов? Или ведьма перебежала вам дорогу? Или, может быть, вы повстречались в лесу с Диким Охотником?[178] Клянусь честью, у вас такой вид, точно вы явились не на пир, а на похороны!

   Взоры всех присутствующих обратились на де Комина и д'Эмберкура. И тот и другой были, видимо, чем-то озабочены; оба, всегда веселые и остроумные, теперь смущенно молчали. Смех и шутки, громко раздававшиеся за столом после того, как чаша с превосходным вином несколько раз обошла круговую, постепенно смолкли, и пирующие, не отдавая себе отчета почему, заговорили шепотом, словно ожидая услышать страшную весть.

   - Что значит ваше молчание, господа? - спросил герцог, возвышая свой и без того громкий голос. - Чем являться на пир с таким унылым видом и сидеть в таком мрачном молчании, лучше было оставаться на болоте и гоняться за цаплями, или, вернее, за совами.

   - Ваша светлость, - сказал де Комин, - возвращаясь из лесу, мы встретили графа де Кревкера.

   - Как! Он уже вернулся из Брабанта? - воскликнул герцог. - Надеюсь, там все благополучно?

   - Граф сам явится сейчас с докладом к вашей светлости, - сказал д'Эмберкур, - мы же слышали его новости только мельком.

   - Но, черт возьми, где же наконец сам граф? - спросил герцог.

   - Он переодевается, чтобы явиться к вашей светлости, - ответил д'Эмберкур.

   - Переодевается? Этого только недоставало, черт побери! - закричал с нетерпением герцог. - Да вы, кажется, все сговорились свести меня с ума!

   - Говоря откровенно, он хотел сообщить новости вашей светлости в частной аудиенции, - сказал де Комин.

   - Проклятие! Вот так-то, ваше величество, нам служат наши верные слуги, - проговорил Карл. - Стоит им только разнюхать что-нибудь, что они считают особенно важным для нас, как тотчас принимают такой гордый вид, точно осел под новым вьючным седлом... Сейчас же позвать сюда Кревкера! Он возвращается с льежской границы, и по крайней мере у нас (герцог сделал ударение на последнем слове)... у нас нет там секретов, которых мы не могли бы рассказать перед всеми.

   Все уже давно заметили, что герцог выпил лишнего, а это всегда усиливало его врожденное упорство, и хотя многим из присутствующих хотелось намекнуть ему, что теперь не время выслушивать доклады и держать советы, но, хорошо зная его бешеный нрав, никто не решился вмешаться, и все сидели молча, с тревогой ожидая, что сообщит им граф де Кревкер.

   Так прошло несколько минут. Герцог не сводил глаз с двери, едва сдерживая свое нетерпение; гости сидели, уставившись в тарелки, стараясь скрыть свое любопытство и тревогу; и только Людовик сохранил все свое самообладание и продолжал болтать, обращаясь то к шуту, то к кравчему.

   Наконец явился де Кревкер. И герцог сейчас же нетерпеливо закричал ему:

   - Ну что, граф, какие новости в Льеже и Брабанте? Весть о вашем прибытии отогнала веселье от нашего стола; надеюсь, что ваше присутствие вернет его нам.

   - Ваша светлость, всемилостивейший государь, - ответил граф твердым, но печальным голосом, - привезенные мной вести таковы, что могут быть выслушаны скорее в совете, чем за пиршественным столом.

   - Говори, хотя бы то была весть о пришествии антихриста! - закричал герцог. - Впрочем, я догадываюсь: льежцы опять взбунтовались?

   - Взбунтовались, государь, - ответил де Кревкер очень серьезно.

   - Вот видишь, я сейчас же отгадал то, что ты так боялся мне сообщить... Так эти головорезы опять взялись за оружие. Ну что ж, твоя весть пришла как нельзя более вовремя, потому что теперь мы, во всяком случае, можем спросить совета у нашего государя (тут Карл поклонился Людовику и бросил на него взгляд, говоривший о самой жгучей, хотя и подавленной ненависти), как нам наказать этих негодных мятежников. Есть у тебя еще какие-нибудь новости? Говори, а потом дай нам ответ, почему ты не пошел на помощь епископу.

   - Государь, мне будет так же тяжело сообщить вам дальнейшие вести, как вам выслушать их. Ни я, да и ни один рыцарь на свете не может уже больше помочь почтенному прелату. Гийом де ла Марк соединился с возмутившимися льежцами, замок Шонвальд взят приступом, а епископ убит в своем собственном зале.

   - Убит! - повторил герцог глухим шепотом, прозвучавшим из конца в конец зала. - Тебя обманули ложным донесением, Кревкер... это невозможно!

   - Увы, ваша светлость! Я знаю это от очевидца, королевского стрелка шотландской гвардии, который находился в зале, когда злодеяние было совершено по приказанию Гийома де ла Марка.

   - И, конечно, этот стрелок был подстрекателем и пособником в святотатстве! - закричал герцог, вскочив с места, и так ударил ногой по скамье, стоявшей у его ног, что она разлетелась вдребезги. - Двери на запор, господа, охраняйте окна, и чтобы никто из чужих не смел двинуться с места под страхом немедленной смерти! Бургундцы, обнажите мечи!

   И, повернувшись к Людовику, Карл медленно опустил ладонь на рукоять своего меча; но король, не обнаруживая ни малейшего страха и не принимая оборонительной позы, спокойно сказал:

   - Эти горестные вести помутили ваш разум, любезный кузен.

   - Нет! - воскликнул герцог громовым голосом. - Они только подняли в моей душе справедливое негодование, которое я слишком долго подавлял в угоду мелочным соображениям и расчетам. Но теперь, братоубийца, предатель своего отца, жестокий тиран, коварный союзник, вероломный король, человек без чести и совести! - теперь ты в моей власти, и я благодарю за это бога!

   - Лучше поблагодарите мое безрассудство, - холодно ответил король, - ибо, когда мы при таких же обстоятельствах встретились с вами под Монлери, вы, кажется, были очень не прочь очутиться от меня подальше, не то что в настоящую минуту.

   Рука герцога по-прежнему сжимала рукоять меча, но, казалось, он колебался обнажить его и поразить врага, который не оказывал никакого сопротивления и не давал ни малейшего повода к насилию.

   Между тем в зале началось всеобщее смятение. По приказанию герцога двери были заперты и охранялись; но французские рыцари и дворяне, как ни были они малочисленны, вскочили с мест и приготовились защищать своего государя. Людовик не обменялся ни одним словом ни с герцогом Орлеанским, ни с Дюнуа, с тех пор как их освободили из Лоша, если можно назвать освобождением то, что их присоединили к королевской свите, где с ними обращались скорее как с людьми подозрительными, чем как с особами, достойными уважения и доверия. Тем не менее первый голос в защиту короля, который раздался среди царившего кругом шума, был голос Дюнуа.

   - Герцог, вы забываете, что вы вассал французской короны, - сказал он, - и что мы, ваши гости, - французы! Если вы поднимете руку на нашего монарха, приготовьтесь встретить страшные последствия нашего отчаяния; и верьте мне: прежде чем мы падем, мы упьемся кровью Бургундии, как только что упивались ее вином... Вперед, герцог Орлеанский! А вы, французы, ко мне! Соберитесь вокруг Дюнуа и следуйте его примеру!

   Только в такие минуты всякий король имеет возможность убедиться воочию, на кого он действительно может положиться. Та горсточка независимых рыцарей и дворян, которая сопровождала Людовика и обычно не видела от него ничего, кроме косых взглядов и презрения, нимало не устрашенная огромным численным превосходством своих врагов и грозившей ей верной смертью, если бы дело дошло до мечей, немедленно собралась вокруг Дюнуа и вслед за ним стала прокладывать себе путь к тому концу стола, где сидели оба государя.

   Напротив, ни один из любимцев и приспешников Людовика, которых он поднял из ничтожества и возвысил до незаслуженного ими величия, не тронулся с места; опасаясь навлечь на себя гнев Карла, эти трусы, очевидно, решили не вмешиваться, какая бы участь ни постигла их благодетеля.

   Первым из тех, кто кинулся на помощь королю, был благородный лорд Кроуфорд, который с удивительным в его годы проворством пробился вперед (надо, впрочем, заметить, что бургундцы, то ли из чувства чести, то ли руководимые тайным желанием спасти Людовика от грозившей ему участи, сами расступились перед ним) и смело бросился между королем и герцогом. Он лихо заломил набекрень свою шапку, из-под которой выбивались пряди седых волос; его бледное, морщинистое лицо вспыхнуло, а старые глаза загорелись огнем, как у человека, решившегося на все. Так стоял он, накинув плащ на одно плечо, готовый, когда понадобится, обернуть им левую руку, а правой обнажить меч.

   - Я сражался за его отца и за деда, - сказал он, - и, клянусь святым Андреем, что бы ни случилось, не покину его!

   Эта сцена, на описание которой нам понадобилось известное время, произошла с быстротой молнии. Не успел герцог стать в угрожающую позу, как Кроуфорд уже очутился между ним и королем, а французские дворяне окружили своего государя.

   Герцог Бургундский все еще не выпускал меча и, казалось, готов был подать сигнал к общему нападению, которое неминуемо кончилось бы поголовным избиением слабейшей стороны; но тут Кревкер бросился вперед и крикнул громовым голосом:

   - Ваша светлость, всемилостивейший государь Бургундии, подумайте, что вы делаете! Это ваш дом, вы вассал короля! Не обагряйте же ваш очаг кровью гостя - вашего государя, которому вы сами воздвигли трон и который находится под вашей охраной! Заклинаю вас честью вашего дома, не мстите за злодеяние еще худшим злодеянием!

   - Прочь с дороги, Кревкер, не мешай мне! - воскликнул герцог. - Прочь, тебе говорят! Гнев венценосца подобен гневу небесному.

   - Да, если, как и гнев небесный, он справедлив, - с твердостью ответил Кревкер. - Умоляю, государь, обуздайте ваш гнев, как бы ни было велико нанесенное вам оскорбление... А вас, французские дворяне, прошу не забывать, что ваше сопротивление будет бесполезно и может привести только к кровопролитию.

   - Он прав, - сказал Людовик, хладнокровие которого не изменило ему даже в эту страшную минуту и который прекрасно понимал, что если дело дойдет до рукопашной, то в пылу схватки произойдет многое такое, чего можно избежать, не доводя дела до крайности. - Любезный кузен Орлеанский, храбрый Дюнуа, и ты, мой верный Кроуфорд, не навлекайте на нас беды вашей излишней горячностью. Наш кузен герцог обезумел от горя, услышав о гибели своего любимого друга, почтенного епископа Льежского, чью смерть мы оплакиваем не меньше его. Давнишние недоразумения, раздутые, к несчастью, новыми событиями, заставляют его подозревать нас в подстрекательстве к злодеянию, которое приводит в содрогание нас самих. Если наш хозяин замышляет нас умертвить - нас, своего короля и родственника, - на основании ложного подозрения, будто мы содействовали этому черному делу, вы не только не облегчите, но ухудшите нашу участь своим вмешательством. Итак, назад, Кроуфорд!.. Будь это мое последнее слово, я приказываю тебе как король и требую повиновения... Назад и, если от тебя этого потребуют, отдай свой меч. Так я приказываю тебе, и присяга обязывает тебя повиноваться.

   - Правда, правда, ваше величество, - сказал Кроуфорд, отступая и вкладывая в ножны до половины вынутый меч, - истинная правда. Но, клянусь честью, будь у меня за спиной семь десятков моих верных молодцов вместо семидесяти с хвостиком годов, я бы вразумил этих щеголей с их золотыми цепями, пестрыми шляпами и девизами!

   Герцог простоял несколько минут, потупив глаза, и наконец сказал с горькой иронией:

   - Ты прав, Кревкер, честь наша требует, чтобы, сводя счеты с этим великим государем, нашим уважаемым и любезным гостем, мы действовали обдуманно. Мы не имеем права расправиться с ним, как хотели это сделать в первую минуту гнева. Мы поступим с ним так, что вся Европа признает справедливость наших действий... Господа французские дворяне, сдайте оружие моим рыцарям. Ваш государь нарушил перемирие и не имеет больше права пользоваться его преимуществами. Но из уважения к вашему чувству чести, а также к высокому сану и знаменитому роду, которые он обесславил, я не требую меча у нашего кузена Людовика.

   - Ни один из нас, - сказал Дюнуа, - не отдаст своего меча и не выйдет из этого зала, пока мы не будем уверены в неприкосновенности нашего короля.

   - И ни один из стрелков шотландской гвардии не положит оружия иначе, как по приказанию французского короля или его великого коннетабля! - подхватил Кроуфорд.

   - Храбрый Дюнуа, - сказал Людовик, - и ты, мой верный Кроуфорд, ваше рвение только вредит мне. Я гораздо больше надеюсь на свою правоту, - добавил он с достоинством, - чем на ваше ненужное сопротивление, которое может лишить меня самых лучших и самых верных друзей. Отдайте ваши мечи. Благородные бургундцы, которые получат от вас эти почетные залоги, защитят нас с вами лучше, чем вы были бы в состоянии это сделать сами. Отдайте же ваши мечи, я сам приказываю вам!

   Таким образом, в эту страшную минуту Людовик выказал ту ясность ума и присутствие духа, которые одни только и могли спасти его жизнь. Он знал, что, пока не дошло до схватки, все бургундские рыцари будут на его стороне и постараются сдержать бешенство своего государя. Но как только мечи будут пущены в ход - и он сам, и его немногие защитники будут мгновенно убиты. И тем не менее даже злейшие его враги не могли не признать, что в его поведении в эту минуту не было ничего трусливого или подлого. Правда, он избегал всякого повода, который мог бы довести гнев герцога до полного исступления; но он не пытался смягчить его и, не обнаруживая страха, продолжал внимательно и спокойно смотреть на своего врага, как смелый человек смотрит на угрожающие жесты сумасшедшего, полный уверенности, что собственная его твердость и самообладание в конце концов окажут свое действие и усмирят даже бешенство человека, лишенного рассудка.

   Повинуясь приказанию короля, Кроуфорд бросил свой меч Кревкеру со словами:

   - Возьмите его и радуйтесь вместе с дьяволом! Отдавая этот меч, его законный владелец не бесчестит себя, потому что ему не разрешили пустить его в дело!

   - Постойте, господа... - произнес герцог прерывающимся голосом, как человек, который от ярости не владеет языком. - Оставьте мечи при себе - мне довольно, если вы дадите слово не пользоваться ими. А вы, Людовик де Валуа, должны считать себя моим пленником до тех пор, пока не очистите себя от подозрения в подстрекательстве к святотатственному убийству... Отвести его в замок, в башню графа Герберта!.. Можете оставить при себе шесть человек из вашей свиты по собственному выбору... Милорд Кроуфорд, вы должны будете снять ваши караулы из замка - вам отведут помещение в другом месте... Поднять мосты, опустить решетки, утроить число часовых у городских ворот, отвести плавучий мост на правый берег реки! Поставить вокруг замка моих черных валлонов[179] и утроить охрану у каждого поста!.. А вы, д'Эмберкур, позаботьтесь, чтобы город объезжали конные патрули каждые полчаса нынче ночью и каждый час весь завтрашний день, если еще эта мера предосторожности будет завтра нужна, потому что, я думаю, мы не станем медлить в этом деле. Смотрите же: стеречь мне Людовика, если дорожите жизнью!

   Карл вышел из-за стола и, бросив на короля взгляд, полный смертельной ненависти, быстро зашагал вон из зала.

   - Господа, известие о смерти союзника помутило рассудок вашего герцога, - сказал король с достоинством, оглянувшись кругом. - Надеюсь, что вы, как рыцари и дворяне, слишком хорошо знаете свои обязанности, чтобы поддерживать его изменнические намерения и принять участие в насилии над особой его законного государя.

   В эту минуту за окнами послышался барабанный бой и звук рогов, означавшие сбор войска.

   - Ваше величество, - ответил де Кревкер, исполнявший обязанности гофмаршала при бургундском дворе, - мы подданные его светлости и обязаны исполнить свой долг. Мы приложим все наши усилия, чтобы водворить желанный мир и согласие между вашим величеством и нашим государем. А пока мы обязаны слушаться его приказаний. Присутствующие здесь рыцари и дворяне сочтут за честь позаботиться об удобствах благородного герцога Орлеанского, храброго Дюнуа и почтенного лорда Кроуфорда. Я же должен буду препроводить ваше величество в отведенное вам помещение, хотя оно и не так обставлено, как я желал бы, помня гостеприимство, оказанное мне в Плесси. Итак, потрудитесь избрать себе свиту, которая по приказанию герцога не должна превышать шести человек.

   - В таком случае, - сказал Людовик после минутного раздумья, - я желаю иметь при себе моего цирюльника Оливье, одного из рядовых моей гвардии, по прозвищу Меченый, - можете его обезоружить, если хотите, - Тристана Отшельника с двумя из его людей и моего честного и верного философа Мартиуса Галеотти.

   - Желание вашего величества будет исполнено в точности, - ответил де Кревкер. - Галеотти, - добавил он, после того как поспешно навел какую-то справку, - в настоящую минуту, как мне сказали, ужинает в веселой компании; но мы сейчас за ним пошлем. Остальные все налицо, к услугам вашего величества.

   - Так идемте же в новое жилище, отведенное нам нашим гостеприимным кузеном, - сказал король. - Мы знаем, что это жилище отличается прочными стенами; надо надеяться, что оно окажется в равной степени безопасным.

   - Обратил ты внимание на выбор Людовика? - шепнул ле Глорье, подходя к Кревкеру, следовавшему за королем, который в эту минуту выходил из зала.

   - Как же! А разве ты имеешь что-нибудь против его выбора, дружок? - ответил ему де Кревкер.

   - О нет, решительно ничего, но только, право, выбор весьма замечательный! Висельник-брадобрей, наемный головорез-стрелок, палач с двумя помощниками да надувала-шарлатан в придачу. Я пойду с тобой, Кревкер, и посмотрю, как ты распределишь по чинам этих мошенников; хочу поучиться у тебя. Сам дьявол не мог бы подобрать себе лучшего совета и быть для него лучшим председателем!

   И находчивый шут, которому все дозволялось, фамильярно подхватил под руку графа и зашагал рядом с ним во главе сильного конвоя, который, соблюдая все внешние формы почтения к королю, повел его в новое помещение.

  

  

  

   Сорок вооруженных воинов с обнаженными мечами и пылавшими факелами сопровождали, или, вернее, вели под конвоем, короля Людовика из ратуши в Пероннский замок. И, когда он вошел в эту старинную мрачную крепость, ему показалось, что какой-то голос прокричал ему в ухо слова, начертанные флорентийским поэтом над вратами ада: "Входящие, оставьте упованье".[181]

   Возможно, что в эту минуту в душе Людовика заговорило бы раскаяние, если б он вспомнил о тех сотнях и даже тысячах несчастных, которых он без малейшего повода или по самому ничтожному подозрению бросал в темницы без всякой надежды на освобождение, заставляя их проклинать жизнь, за которую они прежде так жадно цеплялись.

   От яркого пламени факелов слабый свет месяца, чуть мерцавшего из-за туч, казался еще бледнее, а багровое зарево, которое факелы разливали вокруг, придавало еще более мрачный вид массивной старой тюрьме, называвшейся башней графа Герберта. Это была та самая башня, при виде которой в душе Людовика еще вчера шевельнулось недоброе предчувствие. Теперь ему суждено было жить в ней под постоянным страхом насилия, которое мог безнаказанно совершить над ним под этими таинственными, молчаливыми сводами его могущественный вассал.

   Мучительный страх еще сильнее сжал сердце короля, когда, проходя двором, он увидел несколько трупов, наскоро прикрытых солдатскими плащами. Он узнал в этих мертвецах своих шотландских стрелков, которые, как объяснил ему Кревкер, были убиты черными валлонами герцога. Стрелки, стоявшие на часах у королевских покоев, отказались исполнить приказание герцога и сдать караул; между ними и бургундскими солдатами произошла стычка, и, прежде чем начальники обеих сторон успели водворить порядок, несколько человек были убиты.

   - Мои верные шотландцы! - воскликнул король, глядя на это печальное зрелище. - Если б вам пришлось драться один на один, вся Фландрия, не говоря о Бургундии, не могла бы выставить равных по силе воинов!

   - Еще бы! - отозвался Меченый, который шел следом за королем. - Но, с позволения вашего величества, плетью обуха не перешибешь... Мало найдется таких молодцов, которые могут одолеть больше двух врагов зараз. Мне и самому - хвастать не буду - с тремя сразу не справиться... разве что этого потребует долг - тут уж, разумеется, не до счета.

   - Ты здесь, старый приятель, - сказал король, оборачиваясь. - Значит, при мне есть еще верный слуга!

   - И еще один, готовый помочь вашему величеству услугой или советом, - шепнул Оливье.

   - Все мы верные слуги, - добавил угрюмо Тристан Отшельник, - потому что, если герцог лишит жизни ваше величество, мы не надолго вас переживем, если бы даже и хотели.

   - Вот это я называю прочной гарантией верности! - заметил неугомонный ле Глорье, который, как мы уже говорили, из любопытства увязался за Кревкером, сопровождавшим короля.

   Между тем срочно вызванный смотритель возился с огромным ключом, тщетно стараясь повернуть его в заржавленном замке крепких дверей темницы, и наконец принужден был кликнуть на помощь одного из солдат Кревкера. Когда дверь была отперта, шесть человек с факелами пошли вперед, освещая узкий, извилистый коридор, в толстых стенах которого были высечены скрытые бойницы. Коридор оканчивался такой же узкой, очень крутой лесенкой с грубо вырубленными из камня, неровными ступенями. Поднявшись по этой лесенке, они вошли через толстую, окованную железом дверь в так называемый большой зал башни. В это огромное, мрачное помещение дневной свет едва проникал сквозь узкие окна, пробитые в толще стен и похожие скорее на щели; теперь же, когда только небольшое пространство его освещалось красным пламенем факелов, все углы тонули во мраке. Две-три летучие мыши, разбуженные непривычным светом, сорвались со своих мест и стали кружить над факелами, угрожая их погасить, в то время как старик смотритель извинялся перед Людовиком, что не успел привести зал в порядок из-за того, что приказание герцога пришло слишком неожиданно и у него не хватило времени; это помещение лет двадцать пустовало, добавил он, да и раньше, говорят, редко служило жильем со времен короля Карла Простоватого.

   - Карл Простоватый! Вот оно что! - воскликнул Людовик. - Теперь я знаю историю этой башни. Здесь он был убит своим изменником вассалом, Гербертом, графом Вермандуа - так гласят наши летописи.[182] Я знал, что с Пероннским замком связано какое-то предание, но не помнил какое. Так вот где был убит один из моих предшественников!

   - Не здесь, с позволения вашего величества, не в этом зале, - проговорил старик смотритель с торопливостью чичероне, обрадованного возможностью рассказать о достопримечательностях места, которое он показывает. - Не в этом зале, а в угловой комнатке, примыкающей к спальне вашего величества.

   Он поспешно отворил задвижное окошко в двери, находившейся в конце зала; она вела в крошечную спальню, какие обыкновенно бывают в таких старинных зданиях; но именно потому комната была гораздо уютнее большого, пустынного зала. Здесь были наскоро сделаны некоторые приготовления к приему короля. По стенам висели ковры, в старинном очаге, много лет не топившемся, пылал огонь, а на пол были брошены соломенные тюфяки для тех из свиты, кто, по обычаю того времени, должен был ночевать в королевской спальне.

   - Остальные разместятся в зале, - продолжал старик свою болтовню. - Надеюсь, ваше величество извините, но распоряжение пришло так неожиданно... Вот теперь, если вашему величеству будет угодно заглянуть в это окошко под портьерой, вы увидите высеченную в стене комнатку, где был убит Карл; в нее ведет снизу потайной ход, через который проникли убийцы. И, если у вашего величества, как я надеюсь, глаза лучше моих, вы можете еще разглядеть пятна крови на дубовом полу, хотя с того времени прошло уже пять веков.

   Не переставая болтать, старик шарил по стене, нащупывая потайную дверь, чтобы открыть ее, но король сказал ему:

   - Постой, старик, подожди немного... Быть может, тебе скоро придется рассказывать новую историю и показывать более свежую кровь!.. Что вы на это скажете, граф де Кревкер?

   - Я могу вам только ответить, государь, что отведенные вам покои находятся в таком же полном распоряжении вашего величества, как и ваш собственный замок Плесси, а наружная их охрана вверена Кревкеру, чье имя никогда еще не было запятнано изменой или убийством!

   - Но что же болтал этот старик о каком-то потайном ходе? - проговорил Людовик испуганным шепотом, хватая Кревкера за плечо и указывая рукой на дверь за портьерой.

   - Это просто какая-нибудь фантазия Морнея, - ответил Кревкер, - одно из старых нелепых преданий... Впрочем, мы сами сейчас посмотрим.

   Он уже готов был отворить дверь, когда Людовик сказал:

   - Нет, нет, Кревкер, ваша честь будет для меня достаточной порукой... Но что ваш герцог намерен сделать со мной? Не может же он долго держать меня пленником!.. Одним словом, Кревкер, я хочу знать ваше мнение.

   - Государь, - ответил де Кревкер, - вы могли сами судить, какое впечатление произвело на герцога это ужасное известие об убийстве его близкого родственника и союзника, и вам лучше чем кому-либо известно, насколько справедливы его подозрения, будто злодеяние это совершено по наущению агентов вашего величества. Но мой господин - человек благородный и пылкий и именно в силу своей горячности не способен на тайное злодеяние. Не знаю, как он намерен поступить, но то, что он совершит, будет сделано при свете дня и перед лицом обеих наций. Я могу только прибавить, что все мы, его советники, за исключением, быть может, одного, приложим все усилия, чтобы он поступил в этом деле справедливо и великодушно.

   - Ах, Кревкер, - сказал Людовик, пожимая ему руку как будто под наплывом горестных воспоминаний, - как счастлив государь, когда его окружают такие советники, которые умеют сдерживать порывы его дурных страстей! Их имена будут занесены золотыми буквами на скрижалях истории... Благородный Кревкер, зачем судьба не послала мне такого человека, как ты!

   - Чтобы ваше величество поспешили скорее от него освободиться? - заметил ле Глорье.

   - А, господин мудрец, и ты тут! - воскликнул Людовик, оборачиваясь к шуту и сразу меняя растроганный тон, каким он говорил с Кревкером, на шутливый. - Значит, и ты последовал сюда за нами?

   - Как же, ваше величество, - ответил ле Глорье. - Мудрость в шутовском наряде должна следовать за Безумием в багрянице.

   - Как прикажете это понять, господин Соломон? - спросил Людовик. - Уж не хочешь ли ты поменяться со мной ролями?

   - Упаси бог, государь! - ответил шут. - Ни за пять десятков корон в придачу!

   - Почему же? А я, если бы мне пришлось выбирать государя, право, согласился бы иметь такого, как ты.

   - Так-то оно так, - отвечал ле Глорье, - только вопрос еще в том, согласился ли бы я иметь такого недогадливого шута, как ваше величество, если судить по тому, куда вас завела ваша мудрость.

   - Замолчи, дурак! - крикнул граф де Кревкер. - Ты уж слишком распустил свой длинный язык!

   - Пусть себе мелет, Кревкер, - заметил король. - Я не знаю лучшего предмета для насмешки, чем глупость умных людей... На, мой проницательный друг, возьми этот кошелек с золотом и с ним вместе прими мои совет - никогда не быть таким дураком, чтобы считать себя умнее других... И, пожалуйста, сделай мне одолжение: разузнай, где мой астролог Мартиус Галеотти и немедленно пошли его ко мне.

   - Сейчас, ваше величество, - ответил шут. - Я уверен, что найду его у Жана Допльтура - ведь и философы не хуже дураков знают, где продается лучшее вино.

   - Могу я надеяться, граф, что ваша стража пропустит ко мне этого ученого мужа? - обратился Людовик к Кревкеру.

   - Без сомнения, ваше величество, - ответил граф, - но, к сожалению, я должен прибавить, что по данным мне инструкциям я никому не могу дозволить выходить из покоев вашего величества... Желаю вашему величеству покойной ночи, - добавил он затем. - Я должен пойти присмотреть, чтобы в зале было все приготовлено для возможно более удобного размещения вашей свиты.

   - Пожалуйста, граф, не беспокойтесь о них, - заметил король. - Они люди привычные ко всякого рода трудностям, и, говоря откровенно, кроме Галеотти, которого мне надо видеть, я бы не хотел никого принимать сегодня, если это не противоречит вашим инструкциям.

   - Вы у себя полный хозяин, ваше величество, - ответил де Кревкер, - такова воля моего государя.

   - Ваш государь, Кревкер, которого я в настоящую минуту могу назвать и своим, очень милостивый государь. Мои же владения, - добавил он шутливо, - хоть они и весьма невелики, так как ограничиваются двумя этими комнатами, во всяком случае достаточно обширны для оставшихся у меня подданных.

   Кревкер откланялся, и вскоре Людовик услышал шаги сменявшихся часовых, звон оружия и голоса отдававших приказания начальников. Затем наступила полная тишина и слышался только тихий плеск глубокой мутной Соммы, скользившей мимо стен замка.

   - Ступайте к себе в зал, друзья, - сказал Людовик, обращаясь к своим приближенным. - Только не ложитесь спать, потому что нам предстоит одно важное дело, с которым мы должны сегодня покончить.

   Повинуясь приказанию короля, Оливье и Тристан вышли в зал, где оставались Меченый и два помощника прево. Они развели огонь в очаге, немного согревавший и освещавший огромную комнату, и теперь, завернувшись в плащи, сидели перед ним на полу в самых унылых позах. Оливье и Тристан не нашли ничего лучшего, как последовать их примеру; а так как они никогда не были добрыми друзьями в дни своего благоденствия, то и теперь не имели ни малейшего желания поверять друг другу свои мысли относительно быстрой и неожиданной перемены в своей судьбе. Вся компания хранила гробовое молчание.

   Тем временем господин их, оставшись один, испытывал жестокие муки, искупавшие отчасти те страдания, которые терпели другие по его милости. Он то принимался ходить по комнате быстрыми, неровными шагами, то останавливался, заломив руки, - одним словом, дал полную волю своему волнению, которое так искусно умел скрывать на людях. Наконец, остановившись перед потайной дверью, за которой, по словам старого Морнея, был убит один из его предшественников, он всплеснул руками, и волновавшие его чувства прорвались в отрывистых, бессвязных словах:

   - Карл Простоватый! Карл Простоватый! Какое же прозвище даст потомство Людовику Одиннадцатому, чья кровь, вероятно, скоро освежит пятна твоей крови? Людовик Дурак, Людовик Простофиля, Людовик Полоумный... Нет, все это слишком слабо, чтобы выразить мою безграничную глупость! Поверить, что эти головорезы - жители Льежа, для которых мятеж необходим как хлеб насущный, могут хоть один день оставаться в покое!.. Вообразить, что этот арденнский дикий зверь обуздает свою кровожадную натуру! Рассчитывать, что мне удастся вразумить Карла Бургундского, не испытав заранее, могут ли разумные доводы оказать действие на дикого быка!.. Дурак, дважды идиот! Но негодяй Mapтиус не уйдет от меня! Это он всему виной... Он да еще этот подлый поп, мерзавец Балю. Если только мне удастся выбраться отсюда живым, я сброшу с его головы кардинальскую шапку, хотя бы пришлось сорвать ее вместе с кожей! Но другой изменник в моих руках, и я еще все-таки король - настолько-то у меня еще хватит власти, чтобы наказать этого обманщика, этого шарлатана, этого гнусного звездочета, этого подлого лжеца, благодаря которому я, как болван, попался в ловушку!.. Сочетание созвездий! Вот вам и сочетание!.. Он болтал чепуху, способную одурачить разве только трижды вываренную баранью голову, а я-то, идиот, воображал, что понимаю его... Но мы скоро увидим, что предвещало твое сочетание!.. Однако надо сперва помолиться...

   Над маленькой дверью, быть может в память совершенного за нею злодеяния, в стене была высечена небольшая ниша, и в ней стояло грубой работы каменное распятие. Король устремил на него свой взор и сделал уже было шаг, собираясь опуститься на колени, но вдруг остановился, как будто применяя к этому изображению спасителя свои обычные мирские расчеты и не решаясь приблизиться к нему, не заручившись сначала надежным покровителем. Отвернувшись от распятия как человек, считающий себя недостойным смотреть на него, он снял с головы шляпу и, выбрав среди украшавших ее образков изображение Клерийской богоматери, опустился перед ним на колени и произнес следующую своеобразную молитву, из которой видно, что в своем грубом суеверии он считал Клерийскую и Эмбренскую богоматерь двумя различными святыми; предпочитая деву Эмбренскую, он куда чаще приносил ей богатые дары.

   - Преблагословенная дева Клерийская! - воскликнул он, складывая руки и ударяя себя в грудь. - Преблагословенная и милосердная матерь, заступница наша перед всемогущим, смилуйся надо мной, грешным! Каюсь, я часто пренебрегал тобой для блаженной сестры твоей, пречистой девы Эмбренской, но я король - власть моя велика, богатство безгранично, и, если б даже его не хватило, я удвою налоги на моих подданных и воздам должное вам обеим. Открой эти железные двери, засыпь эти глубокие рвы и выведи меня из этой страшной опасности, как мать выводит свое дитя! Если я принес в дар твоей сестре графство Булонь, разве я не могу и тебе принести такую же жертву? Я отдам тебе богатую провинцию Шампань, и ее виноградники принесут изобилие твоему монастырю. Я обещал эту провинцию моему брату Карлу, но ты знаешь, что он умер, отравленный подлым аббатом монастыря Сен-Жан д'Анжели, которого, если только буду жив, я непременно накажу.[183] Я жe обещал тебе это раньше, но теперь сдержу свое слово!

   И если я допустил это преступление, то верь мне, всеблагая заступница, лишь потому, что не видел другого средства успокоить смуту в моем государстве. Не попомни же мне ныне этот старый грех, но будь, как всегда, сострадательной и милосердной заступницей! Пречистая дева, умоли твоего сына, чтоб он простил мне прошлые прегрешения и еще один... один маленький грех, который я должен сейчас совершить... Впрочем, это даже не грех, пречистая матерь Клерийская, не грех, а только акт справедливости, потому что этот негодяй - величайший обманщик, когда-либо нашептывавший ложь в уши своего государя; притом же он склонен к нечестивой греческой ереси. Он недостоин твоей защиты; оставь его мне и сочти за доброе дело, если мне удастся избавить свет от такого богоотступника и еретика - это собака, смерть которой должна иметь не больше значения в твоих глазах, чем погасшая искра, упавшая со свечи или отскочившая от горящего костра. Не думай о такой мелочи, пречистая и святая дева, а подумай лучше о том, как помочь мне в моей беде! Вот я прикладываю королевскую печать к твоему святому изображению в знак того, что исполню свой обет относительно Шампани, и клянусь, что никогда больше не стану прибегать к тебе в таких кровавых делах, зная, как ты добра и милосердна!

   Заключив этот оригинальный договор с пречистой девой, Людовик с видом глубокого благочестия прочел no-латыни семь покаянных псалмов и несколько молитв из службы пресвятой деве. После этого он поднялся с колен, вполне убежденный, что заручился заступничеством святой, тем более, как он лукаво подумал, что грехи, по поводу которых он к ней до сих пор обращался, прося ее покровительства, были иного характера и богоматерь Клерийская не могла считать его закоренелым убийцей, так как в своих преступлениях он чаще признавался другим святым.

   Очистив таким образом свою совесть, или, вернее, побелив ее, как старую гробницу, Людовик отворил дверь и кликнул Меченого.

   - Мой храбрый воин, - сказал он ему, - ты давно уже служишь мне верой и правдой, но до сих пор мало подвигался по службе. Сейчас я оказался в таком положении, что не знаю, останусь ли жив или скоро умру, но мне не хотелось бы умереть неблагодарным, не воздав по заслугам, если мне помогут святые, как друзьям моим, так и врагам. У меня есть друг, которого я должен наградить, - это ты, и враг, которого надо наказать по заслугам, - это вероломный негодяй Мартиус Галеотти. Лживыми уверениями он заманил меня в эту ловушку и предал моему смертельному врагу, как мясник приводит на бойню свою жертву.

   - Я вызову его на бой! Он, говорят, ловко дерется, хоть и выглядит неуклюжим, - сказал Меченый. - А герцог - большой друг всех добрых воинов; надеюсь, он не откажет отвести нам подходящее для этого дела местечко. И, если ваше величество останетесь живы, вам, может быть, доведется видеть собственными глазами, что ваш слуга сумеет поддержать честь своего государя и отомстить этому философу!

   - Хвалю твою верность и преданность, - сказал король, - но этот вероломный мерзавец очень умело владеет оружием, и я не хочу рисковать твоей жизнью, мой храбрый воин.

   - С позволения вашего величества, где же была бы моя храбрость, - ответил Меченый, - если бы я испугался противника даже почище его? Хорош бы я был, если бы, не умея ни писать, ни читать, спасовал перед жирным бездельником, который всю жизнь только этим и занимался!

   - Как бы то ни было, - сказал король, - я не хочу подвергать опасности твою жизнь, Меченый. Я приказал этому изменнику прийти сюда, и он сейчас явится. Тебе нужно только выбрать удобный момент, подойти к нему ближе и ударить его под пятое ребро... Понимаешь?

   - Как не понять! - ответил Меченый. - Но только, не во гнев будь сказано вашему величеству, дело это мне не подходит... Я и собаки-то не убью иначе, как в пылу схватки, если она на меня бросится, или...

   - Неужто у тебя такое мягкое сердце? - воскликнул Людовик. - Да не ты ли всегда был впереди и в осаде, и в битве? Ведь ты, как я слышал, первый готов воспользоваться всеми удовольствиями и выгодами, которые достаются победителю с жестоким сердцем и безжалостной рукой?

   - Государь, - ответил Меченый, - с мечом в руке я никогда не отступал перед врагами вашего величества и не щадил их. Приступ - дело отчаянное, и опасность так горячит кровь человеку, что, клянусь святым Андреем, нужно потом часа два, чтобы она успокоилась; вот это самое я и называю оправданием грабежа после победы. Да сжалится господь над нами, бедными солдатами, которые сперва становятся полоумными в пылу боя, а потом и вовсе теряют разум, торжествуя победу! Слышал я об отряде, который состоял будто бы из святых. Уж вот кому, я думаю, было дела по горло! Молиться об остальном воинстве, замаливать грехи всех тех, кто носит шлемы, латы и мечи! Но то, что предлагаете вы, ваше величество, совсем не солдатское дело, хотя, должен сознаться, дел у нас вообще-то немало. Что же касается астролога, то если он изменник, пусть и умрет смертью изменника, а я тут ни при чем. У вашего величества есть под рукой прево с двумя помощниками; такое дело им больше пристало, чем шотландскому дворянину из хорошей семьи, состоящему на службе у короля.

   - Правда твоя, - сказал король, - но ты должен по крайней мере позаботиться, чтобы ничто нам не помешало, и охранять нас, пока будет исполняться мой справедливый приговор.

   - Я готов охранять вас хоть против всей Перонны! - ответил Меченый. - Ваше величество не должны сомневаться в моей готовности служить вам во всем, что не противоречит моей совести, которая, с уверенностью могу сказать, к выгоде вашего величества, весьма растяжима. Вашему величеству известно, какие мне случалось для вас обделывать делишки... Право, я бы охотнее проткнул себя собственным кинжалом, чем пошел на это для кого-нибудь другого, кроме вас.

   - Значит, нечего об этом больше и толковать, - сказал король. - Слушай же: когда Галеотти войдет ко мне, становись у дверей на часы и никого не впускай - вот все, чего я от тебя требую. Ступай и пошли мне прево.

   Меченый вышел из спальни, и минуту спустя к королю вошел Тристан Отшельник.

   - Здорово, куманек! - приветствовал его король. - Что ты думаешь о нашем положении?

   - Положение приговоренных к смерти, если только герцог не пришлет нам помилования, - ответил прево.

   - Пришлет или нет, но тот, кто заманил нас в эту западню, отправится на тот свет нашим курьером, чтобы приготовить для нас квартиру! - сказал король с ужасной, свирепой улыбкой. - Тристан, ты совершил не один подвиг во имя правосудия. Finis... следовало бы сказать: funis coronat opus.[184] Ты должен мне послужить до конца.

   - И послужу, государь, - ответил Тристан. - Я хоть и простой человек, но никогда не был неблагодарным. Я исполню свой долг в этих стенах, как и во всяком другом месте. И, пока я жив, каждое слово вашего величества будет для меня законом и каждый ваш приговор будет так же точно исполнен, как если бы вы сидели на своем троне. А там пусть расправляются со мной как хотят, мне все равно!

   - Этого именно я и ожидал от тебя, куманечек, - сказал Людовик. - Но есть ли у тебя хорошие помощники? Изменник силен и ловок и, наверно, будет во все горло звать на помощь. Шотландец взялся охранять дверь - и только; хорошо еще, что он на это согласился, да и то мне долго пришлось его ублажать... Оливье ни к черту не годен, кроме лганья да лести; правда, он к тому же большой мастер давать опасные советы... Нет, скорей он сам попадет когда-нибудь в петлю, а уж накинуть ее на другого - для этого он совсем не годится. Подумай-ка: есть ли у тебя люди и