Крыжановская Вера Ивановна - Смерть планеты

глухой шум, подобный шелесту листьев, и затем туманные фигуры побледнели и словно растаяли в воздухе.

   - Теперь наша почетная стража предупреждена и не покинет нас, - сказал Супрамати, сходя с диска и принимаясь за дальнейший туалет.

   Он был весь в белом. На нем было трико, широкий серебряный унизанный бриллиантами пояс, серебряного бархата пальто без рукавов, вышитое на полах бриллиантами, и галстук из таких кружев, каких уже более не существовало.

   - Боже! Как ты красив, учитель! - сказал, с восхищением глядя на него, Нивара.

   Супрамати, приглаживавший перед зеркалом волосы, не мог удержаться от смеха:

   - Не влюбись в меня вместо madame Исхэт. Зрелище двух влюбленных адептов выйдет еще интереснее шеломова пира, - пошутил он. - А теперь, в заключение наших приготовлений, нам остается только выпить эссенции, которая удесятерит наши физические и астральные силы, - прибавил он.

   Супрамати достал из шкафа резной ящик с двумя флаконами, красным и синим, и двумя чашами, серебряной и золотой. Он наполнил серебряную чашу из красного флакона, где жидкость была красная, густая, дымящаяся и походившая на теплую кровь.

   - Вот это тебе, - протянул он чашу Ниваре, и тот залпом осушил ее. - А это для меня, - прибавил Супрамати, наливая во вторую чашу голубоватую фосфоресцирующую жидкость.

   - Уф! Мне кажется, что в эту минуту я мог бы с корнем выворотить дуб! - заметил Нивара, вздыхая полной грудью.

   - Вместо дуба попробуй свою силу вот на чем,- предложил Супрамати, протягивая ему взятую в углу железную палку.

   Нивара без видимого усилия согнул ее спиралью и сказал самодовольно:

   - Это недурно, но с еще большим удовольствием я сделал бы такой штопор из самого Шелома.

   Дворец Шелома был волшебно иллюминирован, а большая площадь перед ним и прилегающие улицы запружены любопытной толпой, очевидно, ожидавшей прибытия индусского принца. Громадная прихожая, освещенная, как днем, также была заполнена нарядной и любопытной публикой. При приближении мага толпа расступилась и инстинктивно попятилась, охваченная неприятным чувством.

   Гордо и спокойно поднимался Супрамати по широкой, покрытой ковром лестнице со статуями сатиров и демонов. Вдруг хорошенький чертенок из черного мрамора, нетвердо стоявший, вероятно, на подставке, пошатнулся, скатился с лестницы и ранил нескольких сатанистов, которые собрались в кучку и перешептывались, злыми глазами провожая адептов.

   При входе в большую залу Шелом с поклоном встретил мага:

   - Мы только тебя и ждали, принц; все гости наши в сборе, - сказал он, вежливо приглашая его войти, и потом повел его прямо к эстраде в несколько ступеней в глубине залы.

   Там стояли три золоченых кресла; на высоких спинках двух из них красовались козлиные головы с рубиновыми, блестевшими, как живые, глазами, а на спинке среднего кресла была обращена вниз пентаграмма. Подле одного из кресел стояла Исхэт, и ее большие темные глаза пытливо глядели на стройную белую фигуру подходившего к ней мага.

   Странный костюм молодой женщины восхитительно шел к ней. Вместо модного в то время трико на Исхэт была надета в виде юбки сетка из черного жемчуга и рубинов, с широкой бахромой внизу из таких же камней.

   Тонкую, гибкую талию стягивал широкий, чеканного золота пояс, осыпанный бриллиантами; с пояса шел полукорсаж пурпурного газа, вырезанный в форме полумесяца, обнажая груди, слегка прикрытые бриллиантовыми подвесками. На шее блестело в несколько нитей колье, углом спускавшееся посредине груди и сходившееся с корсажем. Пышные волосы Исхэт были распущены и окутывали ее точно шелковистый черный плащ с синеватым отливом. Тоненький золотой обруч подхватывал непокорные кудри, а над челом красовалась маленькая летучая мышь - чудо ювелирного искусства; тельце и распущенные крылышки её были из черных бриллиантов, серого жемчуга и филиграни, а глаза рубиновые. Никогда, может быть, не была так ослепительно блестяща демоническая красота молодой женщины; она являлась истинным воплощением сладострастия в его наиобольстительнейшей форме. Когда Супрамати поклонился ей, жгучий огонь сверкнул в ее черных, как ночь, глазах, и она с чарующей улыбкой склонила голову.

   Супрамати сел и начал рассматривать залу, представлявшую странный, волшебный вид по своему убранству, освещению и великолепию массивных, шитых золотом драпировок. Но зато собравшаяся толпа показалась магу отталкивающей своим животным выражением лиц, общим безобразием упадочной расы и неслыханным бесстыдством одеяний. Неподалеку от него сидели Нивара с Мадимом.

   По знаку Иезодота начался первый номер увеселений. Раздалось странное дикое пение, а из двух боковых входов вылетели группы танцоров и танцовщиц. Все были украшены ожерельями, поясами и диадемами из драгоценных камней; на женщинах были

   широкие газовые шарфы, а в руках у мужчин шелковые веера. Брезгливая дрожь пробежала по телу Супрамати; но не менее болезненное ощущение причиняла ему и его соседка. Говорят, что крайности сходятся, и точно в подтверждение этого парадокса, в данном случае высшая добродетель притягивала высшее сладострастие.

   Не обращая внимания на представление, Исхэт пожирала глазами спокойное и прекрасное лицо мага, а веявшее от него легкое и нежное благоухание опьяняло ее. Она думала, что никогда не встречала такого обаятельного существа, и рядом с ним Шелом казался ей отвратительным, гадким; теперь она, конечно, не нуждалась ни в чьем приказании пускать в ход свое дьявольское искусство, чтобы завладеть этим человеком, который нравился ей как никто до сих пор и при виде которого в ней закипали все нечистые желания.

   Супрамати ощущал беспорядочные излияния бушевавшей рядом бури животных чувств, но ясное спокойствие его лица не выдало его мыслей. Ему было даже забавно отчасти наблюдать, что Исхэт боялась, как бы Шелом не заметил, что она сравнивает его с ним, опасаясь, вероятно, какого-нибудь жестокого возмездия впоследствии; а угрюмый взгляд страшного хозяина скользил по нему, стараясь угадать, какое впечатление производит на гостя представление и пылкие взгляды соседки. На приглашенных же танцы произвели возбуждающее действие; шепот, смех и истерические крики раздавались в разных местах залы, лица раскраснелись и глаза блестели.

   Когда танцоры удалились, перед эстрадой разостлали большой ковер, и вошел пожилой человек весь в черном, с пестрым платком в виде тюрбана на голове. Он стал на средину ковра, а два человека поставили перед ним инструмент вроде арфы, но иного несколько устройства, и он заиграл, вторя странной песне, с вибрирующими, пронзительными модуляциями, подобно свисту, резавшему воздух. Мало-помалу все заволокло красноватым паром. Вдруг раздался свистящий треск и со всех сторон появились разной величины змеи, ползавшие между рядами испуганно жавшихся приглашенных. Но гады не обращали, по-видимому, на смятение никакого внимания и направлялись прямо к ковру, где окружили музыканта и, став на хвосты, начали своеобразную и страшную пляску; глаза их блестели фосфорическим светом, а из открытых пастей капала зеленоватая пена. Возбуждение пресмыкающихся было чрезвычайно, но тут веявший в воздухе пар быстро оплотнился, и на ковер посыпалась из пространства туча змей. Увидя их, безумная ярость овладела явившимися первыми; они набросились на тех и завязалась битва. Гибкие тела их сплетались, мелькали острые языки, но в эту минуту произошло нечто отвратительное. Головы явившихся из воздуха змей превратились в человеческие черепа и начали высвистывать душераздирающую мелодию, которая слилась с пронзительным свистом земных змей. Затем несколько человек притащили юношу и молодую девушку, оцепеневших от страха, и бросили их на кучу гадов, которые тотчас расцепились и немедленно напали на кинутую им добычу...

   Но в эту минуту Супрамати поднял руку. Из магического кольца на его пальце посыпались снопы искр, после того как он повернул его камнем вверх; а краткая формула, произнесенная звучным голосом, покрыла стоявший в зале шум. Словно пораженные громом, гады приникли к земле и минуту не двигались; но потом оба лагеря неожиданно разъединились, и ларвические змеи накинулись на растерявшегося колдуна, опрокинули его и принялись сосать его кровь, а земные змеи, напротив, ползли с ковра, направляясь к Супрамати. Впереди всех ползла огромная змея с зеленоватой чешуей, а приблизясь к эстраде, стала на хвост и положила голубоватый блестящий камень, который держала в пасти, к ногам мага. Тот сделал рукою дружеское движение и вполголоса произнес несколько странных слов, которые животное, по-видимому, поняло, судя по тому, что поползло назад; пронзительно свистнув и точно повинуясь этому сигналу, змеи повернулись, рассыпались во все стороны и исчезли. Над ковром между тем поднялся вихрь дыма; затем по зале пронесся глухой шум ветра и наступила полная тишина. На полу валялся труп колдуна, а обе его жертвы исчезли.

   Все это происшествие, долгое в описании, заняло всего несколько минут, и вся масса гостей точно онемела от изумления. Сам хозяин был удивлен и задыхался от бешенства, и лишь Исхэт смотрела на Супрамати в страстном восхищении.

   - Это непорядочно, принц, нарушать в чужом доме порядок фокусами, не входящими в программу, - произнес Шелом минуту спустя хриплым голосом, и глаза его гневно блеснули.

   - Извини, я не позволил бы себе вмешаться, если бы все участники спектакля были твоими подданными, г-н Шелом Иезодот; членов же моей партии я всегда и всюду считаю себя обязанным защищать, - произнес Супрамати со своим горделивым спокойствием.

   Шелом закусил губы, но, овладев собою, ответил презрительно:

   - С этой точки зрения ты, пожалуй, и прав, а потому будем продолжать программу праздника и послушаем концерт, который я приготовил специально в твою честь, принц.

   Во время этого разговора поспешно убрали труп и ковер, а их место занял оркестр из шестидесяти музыкантов и двадцати певцов. У музыкантов были скрипки, виолончели и несколько флейт, все они были безобразны, и лица их носили отпечаток всех пороков и животных страстей.

   - Ты видишь перед собой архаичный оркестр, потому что подобные инструменты наше музыкальное искусство давно отвергло; но так как вы, бессмертные, века считаете, как прочие люди годы, то я думал доставить тебе удовольствие концертом старого времени,- сказал Шелом, и его стальной насмешливый взгляд впился в глубокие глаза мага.

   Но тот ответил лишь одобрительным кивком головы, потому что в эту минуту певцы затянули вакхическую песню, по окончании коей оркестр начал свою действительно адскую музыку. Струны инструментов были, оказывается, выделаны из человечьих кишок, а именно замученных жесточайшим образом женщин и детей. Даже неустрашимая и забронированная душа Супрамати содрогнулась от этих звуков и при виде ужасной картины, развернувшейся перед его духовным взором. Там, в тучах красноватого пара, кружились вихрем гибкие тела ларвов и разных демонических существ с алчными глазами и кровавыми губами, а между ними в беспомощном негодовании, корчились тени замученных жертв. Адская же музыка продолжалась между тем, звуки стонали, ревели и плакали: вся гамма страданий человеческих, начиная с яростного богохульства до мрачного безысходного отчаяния слышалась в этих страшных, но выразительных мелодиях, исполняемых к тому же несомненно великими артистами. Нивара был бледен, как мертвец, пот струился по его лбу, и омрачился даже ясный, строгий взор Супрамати. Действительно, все происходившее становилось более и более отвратительным и возмутительным. Гостям слуги-животные разносили наполненные парной кровью чаши. Шелом и Исхэт также с наслаждением осушили чаши с ужасным пойлом, жадно вдыхая зараженные миазмы, наполнившие воздух, и начиная проникаться опьяняющими ароматами. Скоро группа женщин - всегда более падких на дурное, как и на хорошее, - пробрались к эстраде и с кошачьей ловкостью после минутного колебания стали подниматься на ее ступени. Очень мало человеческого было в этих воспаленных лицах с горящими глазами и прерывистым дыханием.

   Стрелой бросилась к ногам Шелома одна из вакханок, целуя его колени.

   Тяжко дыша в этой густой заразной атмосфере и содрогаясь от отвращения, Супрамати прислонился к спинке кресла и смотрел в землю. Другие бесстыдницы готовы уже были броситься на него, но Исхэт быстро вскочила, в руке ее сверкнул стилет, которым она ударила в грудь одну из женщин, что обратило в бегство остальных. Не обращая внимания на свою упавшую и залитую кровью жертву, Исхэт кинулась к Супрамати вне себя от ревности и страсти, змеей обвила его и старалась прижаться губами к его устам. Маг не шевельнулся; но в ту же минуту Исхэт, точно от действия электричества, была отброшена и замертво скатилась со ступеней. С отвратительным ругательством вскочил Шелом со своего места, грубо оттолкнул, как гадин, обеих женщин и, нагнувшись над Исхэт, поднес к носу вынутый из-за пояса флакон. С беломраморным цветом лица, чертами камеи и восхитительными формами, она казалась чудным изваянием.

   Через минуту она зашевелилась и глухо простонала; тогда по знаку Шелома подбежали женщины и унесли ее.

   Супрамати глазами искал Нивару и, увидав, что тот едва отбивается от окружавших его женщин и мужчин, которые хотели принудить его выпить чашу крови и принять участие в оргии, Супрамати сосредоточился, луч света сверкнул в его глазах и, словно ракета, полетел на помощь верному ученику, опрокинув осаждавших Нивару звероподобных людей. Шелом задрожал от бешенства, - не будь Супрамати бессмертным и магом - его поразил бы насмерть скользнувший по нему как пожирающее пламя, взгляд. Минуту спустя Шелом встал и хриплым голосом сказал:

   - Я вижу, принц, что присутствие твое расстраивает забаву моих гостей, а потому предлагаю пройти со мной в соседнюю комнату, где мы можем поговорить на свободе.

   Супрамати беспрекословно поднялся. Они прошли сквозь остервенелую толпу и очутились в маленькой зале, приготовленной, очевидно, для интимного ужина, так как стол был накрыт только на десять человек, хотя и с царской роскошью; маленькие буфеты полны были фруктами, сластями и вином. В широкие резные арки видна была анфилада комнат с накрытыми столами для пира, которым должно было закончиться торжество после жертвоприношения сатане. Шелом подвел Супрамати к креслу, сам сел против него и придвинул ему блюдо с жареным мясом.

   - Благодарю, - сказал Супрамати, отказываясь, - не трудись угощать меня. Шелом Иезодот. Уста мага не могут касаться вашей нечистой пищи, как глаз не может восхищаться ужасной оргией, которую ты устроил для меня. Я мог бы остановить эту гнусную сцену и уничтожить негодные существа, которых ты называешь своими гостями; но в твоем доме я не хотел пускать в ход оружие против тебя, тем более что еще не пришел час нашей борьбы. Кроме того, не губи Исхэт, твою ужасную подругу; ведь попытки ее завладеть мною тщетны, и тебе следовало бы знать, что сладострастие и пикантные прелести женщины уже не властны надо мной. Я могу любить одну душевную красоту.

   Шелом смерил его мрачным взглядом.

   - Ты человек из плоти и кости, и ничто человеческое не может быть тебе чуждо; ты должен испытывать все людские слабости. Почему же красота и любовь бессильны над тобой, когда твой вечно молодой организм полон жизни и силы?...

   В эту минуту подошел Мадим и на маленьком подносе подал Супрамати чашу вина. Тот взял, но едва поставил ее на стол, как жидкость задымилась, вспыхнула и сгорела разноцветными огнями.

   - Мне подали яд, а потому позволь, любезный хозяин, ответить тебе твоими словами, только что мне сказанными: "непорядочно предлагать яд гостю, а покушение на убийство не входило в программу твоего приглашения".

   Шелом зарычал от бешенства, и лицо его исказилось судорогой. В ту минуту раздался легкий треск, и кресло Супрамати стало падать вниз с такой головокружительной быстротой, что он сам был удивлен и недоумевал, летит ли в пропасть или в колодец. Когда падение кончилось, Супрамати увидал, что очутился в довольно большой круглой зале, слабо освещенной лампами красного стекла. Но едва он поднялся, как его кресло мигом взлетело опять наверх; он не обратил на это внимания и стал рассматривать всю обстановку.

   Посредине залы находились только кушетка кресло и стол, на котором стоял широкий серебряный таз с кровью; в двенадцати нишах по стенам красовались статуи демонов в неприличных позах, а на треножниках горели травы с едким, тяжелым запахом, возбуждавшим эротическое бешенство. И во все стороны виднелись отвратительные рожи материализованных ларвов, скользких, раздутых от поглощенной крови, охваченных животной страстью и готовых накинуться на мага, но сдерживаемых духами стихий. Те, однако, были очень ослаблены зараженными эманациями дома, но все-таки боролись мужественно. Впрочем, Супрамати и сам защищался. Могучей волей своей, которая в состоянии была сдвинуть гранитные глыбы, он мгновенно опустошил ниши, и поверженные на землю бесстыдные статуи разлетелись вдребезги. Затем из поднятой руки его мелькнули языки огня, уничтожившего кровь в чаше и затушившего треножники. Наконец дождь искр полился на ларвов, которые вопили и стонали, быстро таяли, а поглощенная ими кровь красным, до тошноты зловонным паром вытекала из них.

   Наконец они исчезли, точно внедрившись в стену, и в течение нескольких минут в подземелье стояла полная тишина; но Супрамати знал, что это только перерыв.

   Скрытая в стене дверь отворилась без шума, и появилась Исхэт - последнее искушение мага.

   - Несчастная, что тебе надо от меня? Берегись приближаться ко мне, чтобы исходящее из меня чистое пламя не сожгло твое отравленное пороками тело,- строго проговорил Супрамати.

   - Что мне надо? Мне надо тебя. Ты прекрасен, как чарующее видение... Я люблю и хочу тебя так, как еще ни одного мужчину в моей жизни, и ты должен принадлежать мне! Ни один смертный не устоял еще против моих прелестей, и ты не будешь первым...

   Проворно откупорила она зажатый в руке флакон и разлила вокруг себя находившуюся в нем жидкость. Воздух точно вспыхнул, и стены подземелья задрожали, как бы от динамитного взрыва. Пораженные ударом, духи стихий вздрогнули, побледнели и рассеялись от действия ядовитых миазмов, и Супрамати остался безоружен.

   Воспаленными страстью глазами следившая за ним Исхэт воспользовалась этим моментом, бросилась к нему, охватила его руками и, словно в припадке безумия, вонзила свои острые зубы в его руку. В этот миг снова появились ларвы и бросились на помощь Исхэт, обвив Супрамати и стараясь повалить его; но они не рассчитали силы мага, который с быстротою молнии сосредоточил свою могучую волю и одним порывом стряхнул духовных гадов, которые с рычанием разлетелись в разные стороны. Подняв руки, Супрамати произнес формулу, и цеплявшаяся за него Исхэт невидимой силой была поднята на воздух и затем упала на плиты.

   В эту минуту Супрамати был великолепен и страшен. Чистый и ясный, с лучистым взором стоял он, как столб света, потому что из каждой поры его тела вырывался точно внутренний огонь, и в этом чистом пламени снова собрались духи стихий и, подкрепленные новыми силами, окружили его. Огненный зигзаг пробежал по подземелью и обрушился на все еще лежавшую на полу Исхэт.

   - Негодная тварь, - загремел голос Супрамати, - в наказание за твою дерзость ты будешь слепой и немой, пока сама не захочешь увидеть свет истины и раскаяться. И никакой владыка ада не вернет тебе зрения и слова.

   Минуту спустя раскат грома потряс здание, порыв бурного ветра пронесся по подземелью и, несомый духами стихий, Супрамати поднялся в область света, а через несколько минут он был уже в своей лаборатории. Немного спустя прибыл Нивара, мертвенно-бледный, весь покрытый синяками, исцарапанный и в разорванном платье, но торжествующий.

   - Ах, учитель! - воскликнул он. - Вот уж могу сказать, что вырвался из ада. Одно только меня беспокоит: я, кажется, укокошил сатанистов с двадцать; конечно, я нехорошо рассчитал, и электрические удары были слишком сильны.

   - Ты действовал по праву законной обороны. Кто прикасается к электрической машине, должен нести последствия этого. Но успокойся, Шелом оживит их. Я проделал нечто более жестокое. Чтобы наказать Исхэт, я лишил ее зрения и языка, а ее-то Шелому уже не исцелить, потому что она дерзнула коснуться мага. Но довольно об этом; нам надо скорее принять ванну, чтобы очистить самих себя и платье; от нас воняет падалью.

   Через час оба адепта сели за свой скромный ужин.

   - Учитель, что делать с двумя спасенными тобою от змей жертвами? Хотя оба находятся теперь в твоем дворце, но ведь они из неверующих?

   - Нет, из равнодушных; но сегодняшний случай, наверно, излечил их от увлечения сатанизмом, и мы попытаемся обратить их. В предстоящей великой борьбе именно этих "безразличных" легче всего будет обращать. Ты знаешь, Шелом готовит оккультный поединок со мной; подобные состязания будут везде, так как сатанисты начнут вызывать всех наших братьев, и это очень хорошо. Гордость сынов сатаны натравляет их на эту дерзкую борьбу, в которой они будут, несомненно, побеждены, и на их неудачу мы рассчитываем, чтобы совершить самые многочисленные обращения.

   - Зрелище будет любопытное! - заметил Нивара.

   - Чрезвычайно любопытное и поучительное. Все скопившееся веками зло выступит на арену для испытания своего могущества. И горе развращающим слабую, невежественную толпу и толкающим ее на зло. Они будут все собраны здесь, и первой их карой будет унижение их гордости, сведенной на нет перед могуществом Создателя, и разоблачение мнимой силы во всей ее слабости. Слепцы! Они воображают, что весь интерес вселенной сосредоточен на этой пылинке, которая суетится посреди миллиардов подобных же ей пылинок и планетных великанов этой бесконечности, где все воспевает славу и мудрость Создателя. Если бы они могли постичь все свое ничтожество, как до глупости смехотворны их бури в капле воды, им было бы стыдно и жалко самих себя. Какой-нибудь "величайший" и прославленный из богохульников и отрицателей Бога, который в бессильной злобе объявил Ему войну и осмеивает Его законы, - вот кто деяниями и словами ведет слепцов к погибели. А сам этот отрицатель, преисполненный гордости, желающий быть мудрее Бога и завидующий славе Христа, был ли он когда-либо в состоянии противодействовать великим космическим законам, мог ли остановить бурю или устранить смерть? И вот когда мятежник, побежденный грозной неведомой силой, уложен будет на смертном одре, а уста, произносившие столько кощунственных слов, онемеют, замкнутые по повелению Божию, и тело представит собой не что иное, как кусок обреченной на разложение плоти, - тогда только станет всем видно, как слабо, ничтожно и жалко было то, что считали "великим".

  

  

  

   Когда Шелом с Супрамати вышли из зала, пир принял быстро новое направление.

   Вошли сатанинские жрецы, ведя за собой связанных мужчин, женщин и детей; под громкие крики озверевшей толпы пленников потащили к статуе сатаны, стоявшей в конце залы, и стали их резать, спуская кровь в огромные металлические тазы. Когда Шелом вернулся в залу и сел на свой трон, сатанинские жрецы начали произносить магические формулы, которые собирали и материализовали ларвов обоих полов. Равнодушным и жестоким взором смотрел Шелом на корчившихся в предсмертных судорогах жертв, изрыгавших проклятия и ругательства; адская пляска, происходившая перед ним, тоже не трогала его. Он только с наслаждением опустошал подаваемые ему чаши с кровью, не утоляя все-таки мучившей его жажды.

   Вдруг случилось что-то неожиданное. Дворец дрогнул от страшного громового удара, подставка идола сатаны раскололась, и статуя грохнулась на пол, придавив стоявших у ее подножия. В тот же миг ослепительный свет сверкнул, как молния, и порыв чистого свежего воздуха - ток четырех стихий - пронесся по зале, опрокинув Шелома и сатанинских заклинателей. Все огни мгновенно потухли, и повсюду раздались рычания, стоны и крики отчаяния - это ларвы накинулись на толпу, так как вызыватели временно лишены были власти над чудовищами, которых сами вызвали из тьмы...

   Шелом первым вышел из оцепенения. Вскочив на ноги, с пеною у рта от бешенства, он произнес могущественные магические формулы, и так как по своему искусству он был несомненной силой в своем лагере, то на его призыв появились демоны и с его помощью зажгли огонь. Электрическими разрядами прогнал он затем ларвов и тогда только осмотрел поле битвы, в которое обратилась зала. Множество людей были разорваны в клочья, и окровавленные куски их мяса устилали пол; многие из люциферианских жрецов также погибли и валялись на полу с глубокими ранами в горле. Вопя, рыча и толкая друг друга, перепуганная толпа бросилась к выходу, но грозный окрик Шелома остановил бежавших. Его положительно душило сознание, что изгнанные могуществом мага гости принуждены спасаться бегством из его дворца, унося убеждение в его поражении. Не успел он оправиться, чтобы произнести приличествующую обстоятельствам речь, как в залу ворвались несколько женщин с Мадимом, и на лице их написан был ужас. Бледный и расстроенный, Мадим доложил своему владыке, что Исхэт найдена замертво распростертой на полу подземелья; а ужаснее всего то, что покрыта она голубоватой дымкой, не допускавшей их к ней подойти.

   - Проклятый флюид мага, - прошептал Мадим. Минуту Шелом был в замешательстве, но потом, с трудом овладев собою, он хрипло крикнул:

   - Крови! Скорее крови для ванны!

   Бросились к резервуарам, но они оказались пусты или опрокинуты, а собранного из кувшинов было недостаточно. Шелом затопал от бешенства, но, увидав вдруг в нескольких шагах от себя молодого и крепкого человека, схватил кинжал и вонзил тому в горло. Хлынувшей в изобилии кровью наполнили несколько больших сосудов; но с этой минуты ничто уже не могло остановить бегство толпы. Известно было, что в минуту бешенства никто, даже самый близкий не огражден от ножа Шелома Иезодота, и хотя убийство вообще стало таким обычным делом, что на него не обращали внимания, но все-таки каждый берег свою шкуру. Шелом не придал значения быстрому исчезновению своих гостей.

   В сопровождении Мадима и людей, несших кровь, он спустился в подвал, где Исхэт продолжала лежать неподвижно. Когда ее обильно полили горячей еще кровью, голубая дымка действительно исчезла, и к ней могли прикоснуться; затем ее тотчас же унесли в покои. Там Шелом велел приготовить ванну и, влив в нее сильно пахнущие снадобья, опустил туда все еще недвижимую Исхэт. Женщины удалились, и Шелом с секретарем остались одни. Все тело Исхэт было в ожогах, и странная вещь: две полосы белого света покрывали, точно повязкой, ее глаза и рот.

   - Ах, предупреждал я тебя и умолял не вызывать мага, он обладает страшной силой. Взгляни на раны бедной Исхэт!

   - Я тотчас вылечу ее,- горделиво возразил Шелом. Мадим покачал головой.

   - Ты забываешь, что это не простые ожоги, а вызванные огнем пространства, которым располагает гималайский отшельник.

   Мадим был прав; никакие заклинания и волшебные мази не помогали; напротив, раны точно растравлялись ими. Наконец стоны и судороги указали, что Исхэт приходит в себя. С усилием выпрямилась она, жестом показала, что хочет писать, и Мадим немедленно принес карандаш с бумагой, а Исхэт нетвердой рукой нацарапала:

   "Он лишил меня зрения и языка; я не вижу и не могу сказать ни слова. Спаси меня, Шелом Иезодот; если ты так же могуществен, как он, верни мне зрение и речь!"

   И в новых конвульсиях она опустилась на подушки.

   С этого дня началась ожесточенная борьба между силой ада и волей мага. Тщетно напрягал Шелом всю свою силу и знание, вызывая сильнейших демонов и приглашая к постели больной наиболее выдающихся ученых светил сатанизма; все усилия разбивались о несокрушимую, как скала, волю Супрамати.

   Упавшая духом и равнодушная ко всему, терзаемая к тому же мучительными болями, лежала Исхэт, все более и более оставаясь в одиночестве. Шелом все реже навещал свою царицу; странное, мрачное и почти враждебное раздражение овладевало им в ее присутствии, помимо терзавшего его сознания своего бессилия. А так как Исхэт не могла более участвовать в празднествах, и красота ее поблекла, а тело утратило гибкость, то покои больной все более пустели. В эти долгие часы одиночества при мертвенной тишине пустой комнаты, освещенной лишь красной лампадой перед статуей сатаны, в душе Исхэт бродили все фазы бессильного бешенства, возмущения и отчаяния; она начинала уже сомневаться во всемогуществе Шелома Иезодота. Тот закрыл ее бесстыдные глаза и замкнул богохульные уста, а сам сатана не умел открыть их... Однажды ей показалось, что в отдалении волнуется фосфорически блестящее облако, окутывавшее голову Супрамати, смотревшего на нее строго и грустно. Он жестоко наказал ее; а между тем воспоминание о нем преследовало ее и понемногу где-то там, в самой глубине ее существа, пробуждалось что-то и трепетало подобно запертой птичке, бьющейся об решетку своей клетки. Было ли это наследие Неба, та божественная неразрушимая сущность, из которой создана душа, и которая,

   наскучив мраком, жаждет свободы и света, словом, чего-то страшного и неведомого преступному созданию, всю жизнь валявшемуся в нравственной грязи?...

   Однажды ночью, когда Исхэт задумалась о своей жизни, проведенной в преступлениях и опьянении развратом, в первый раз это прошедшее внушило ей отвращение, и вдруг окружавший ее мрак озарился мягким голубоватым светом, и на этом ослепительном фоне ясно обрисовалось прекрасное лицо мага; его лучистый взор обдавал ее, казалось, теплой и душистой росой, которая успокоила мучительную боль. Любуясь этой картиной, больная забылась, и когда видение исчезло, две горячие слезы скатились по исхудалым щекам Исхэт. В эту минуту ей показалось, что перед ней ясно встал демон, статуя которого украшала ее комнату, а глаза словно стерегли ее осужденную душу. Теперь эти красные глаза яростно и злобно глядели на нее, но странная вещь - ей не было страшно. С адским хохотом побежденного демона видение исчезло.

   По мере того как все глубже уходила Исхэт в свой внутренний мир, ей становились тягостны даже редкие посещения Шелома. Однажды она отказалась от парной крови, поданной ей, говоря, что та не вкусна, пахнет гнилью и что пить ее она не будет; взамен она попросила молока и фруктов. Изумленные и обозленные прислуживавшие ей женщины жаловались на капризы Исхэт Шелому, утверждая, что поданная ей кровь - свежая, из только что убитого ребенка; вообще, неприятно было, по их словам, входить в комнату больной вследствие того, что там нередко был нестерпимый запах цветов или каких-то духов, от которых тошнило. Мрачно нахмурясь, слушал Шелом этот доклад, а кулаки его сжимались; в ответ он лишь сухо приказал, чтобы ей дали фруктов и воды, если она не хочет крови. Но с этого дня он почти перестал ходить к больной, да и прежние подруги ее совершенно забросили. Случалось, что ей целыми днями не давали пищи, нередко жажда мучила ее, но Исхэт ничего не требовала, а отсутствие ее сатанинской свиты было ей невыразимо приятно. Со все возраставшим жаром упивалась Исхэт тишиной и размышлениями; изучая свое внутреннее существо, она ставила себе вопросы и не находила ответа, а между тем страшно желала разрешить их. Временами ей чудилась тихая, гармоничная музыка, никогда ранее не слышанная, или чувствовался нежный, живительный аромат; в такие минуты ее волновали тоска и беспокойство, а все существо стремилось к чему-то, что она не могла назвать, но чего желала все сильнее, и что представлялось ей убежищем, мирной и тихой пристанью.

   Однажды ночью, когда вновь нахлынули на нее подобные мысли, ей показалось, что вспыхнул ослепительный свет, а неподалеку от нее стоял, как живой, Супрамати, и в поднятой руке его блестел тот символ, против которого так яростно боролись ее братья люцифериане - лучезарный крест. При виде его Исхэт ощутила страшную боль; ей казалось, что тело ее горит, и все в ней рвется и разлетается на части. И вдруг она сползла с постели, упала на колени, и поток слез залил ее лицо.

   - О! - мучительно прозвучало в ее истерзанной душе. - Кто скажет мне, где истина? Кто прав, мрак или свет?

   Лучистый взор мага выражал, казалось, грусть и сострадание.

   - Вернись к свету, из которого создана ты - божественная искра, дыхание Создателя. У Отца Небесного тебя ждет лишь милосердие и прощение. Стучи в открытую всегда дверь раскаяния, и светлые слуги Творца окружат тебя, поднимут из грязи, смоют с тебя бесчестие и взамен покрывающих тебя лохмотьев облекут в белоснежное одеяние.

   Как зачарованная, слушала Исхэт этот гармоничный, невыразимо спокойный голос: один звук его обвевал словно живительным дуновением ее страждущее тело. А вокруг нее разыгрывалась между тем настоящая буря. Отовсюду вылезали отвратительные существа, чудовища, полулюди, полуживотные, со зловонной пеной у рта.

   В воздухе слышались рычание, свист, и вся эта ватага с угрозами окружала Исхэт, готовая на нее накинуться, но сдерживаемая какой-то невидимой силой. А та ничего, казалось, не видела и не слышала; вся душа ее приникла к кресту, который протянул к ней маг.

   Вдруг дверь с шумом распахнулась, и Шелом Иезодот вихрем ворвался в комнату. Он был положительно страшен, с искаженным бешенством лицом, с пеной у рта, налитыми кровью глазами, рыча, как дикий зверь.

   - А! Презренная ренегатка! Ты собралась здесь поклоняться гималайскому отшельнику, поклоняться тому, что должна проклинать и попирать ногами. Горе тебе, негодная!... И не воображай убежать от меня. За свою измену, кощунство против Люцифера ты жизнью поплатишься...

   Он быстро выхватил из-за пояса кинжал, повалил ее и вонзил оружие в грудь. Подхватив затем Исхэт, как перышко, понес к окну, открыл и выбросил ее с дьявольским хохотом:

   - Вот тебе! Околевай на улице с переломанными костями, и будь первой мученицей негодяя индуса.

   Но, странное дело, порыв ветра как будто подхватил Исхэт, поддержал ее и положил на землю в некотором расстоянии от дворца. Только кровь потоком струилась из раны, но Исхэт была жива; у нее даже хватило сил подняться и попробовать идти ощупью. Сделав, шатаясь, несколько шагов, она рукой нащупала стену и прислонилась к ней.

   - Проклятый сын сатаны! Я уйду от тебя и стану поклоняться Тому, Кого ты ненавидишь и поносишь, - в душе говорила она.

   Снова ослабев, она опустилась на колени, из измученной души ее вырвался горячий призыв к Предвечному.

   - Боже Всемогущий, Имя Которого я хулила, а законы попирала, прости мои прегрешения. И Ты, Иисус, Божественный Сын Небесный, сжалься надо мною и спаси силою Креста Твоего!...

   Слезы потоками заливали ее лицо, и в эту минуту кто-то взял ее за руку, помог встать и, осторожно поддерживая, повел. Исхэт думала, что умирает. Рана горела огнем и силы таяли; она ослабела, но не теряла сознания. Сильная рука поддерживала и почти несла ее, направляя уверенно и быстро. Она чувствовала, что они поднимались по ступеням и наконец вошли в комнату, наполненную живительным ароматом. Здесь проводник ее остановился, и послышался мелодичный голос, который она тотчас узнала, хотя слышала всего один только раз.

   - Хочешь ли ты отказаться от своих заблуждений, порвать связи с адом, очистить душу покаянной молитвой и поклоняться Кресту - символу вечности и спасения?

   Исхэт сделала усилие, чтобы ответить, но в этот миг почувствовала, что язык ее развязался, и она радостно воскликнула:

   - Хочу, хочу!

   Она протянула руки и, ощутив опору, прислонилась к чему-то головой. Огненный поток вдруг обдал ее, и, широко открыв глаза, она поняла, что к ней вернулось зрение. Она стояла у подножия большого распятия, а рядом был Супрамати, радостно смотревший на нее.

   - Поздравляю тебя, дочь моя, - сказал он, кладя руку на ее опущенную голову. - Ты снова обрела свою душу, ты поклонилась Богу, Творцу Своему, и Его Божественному Сыну; с этой минуты Дух Святой осенит твой путь. Еще раз поздравляю тебя, блудное дитя, с возвращением под Отчий кров. Мы же бесконечно рады, что спасли тебя.

   А снаружи стонала, выла и рычала в бессильном бешенстве адская свора, понесшая тяжкое поражение; из самого сердца их стана могущество мага вырвало их царицу, первую жрицу сатаны, доказав именовавшему себя царем ада, что он может быть побежден.

   От небольшой группы лиц, стоявших в глубине комнаты, отделились Нивара и молодая женщина несравненной красоты, державшая на золотом подносе белое одеяние; то была Эдита, жена Дахира. Она дружески взяла за руку Исхэт и с помощью Нивары отвела ее в смежную комнату - часовню, посредине которой был устроен в уровень с полом широкий бассейн с водой. С другой женщиной общины Эдита повела Исхэт в соседний кабинет, где омыли покрывавшую ее, но остановившуюся кровь и надели белую рубашку. Затем Исхэт привели вновь в часовню, где Эдита и Нивара помогли ей войти в бассейн.

   - Мы твои преемники, - сказала ей Эдита. - А теперь стой на коленях в воде, пока не будут произнесены священные формулы и обрезаны связи твои с адом.

   Тогда подошел Супрамати, три раза полил водой голову Исхэт из золотой чаши, а потом простер обе руки и произнес мистические слова, вводившие ее в общину верующих.

   - Я снимаю с тебя, - прибавил он затем, - твое прежнее имя, служившее символом бесчестия, и нарекаю чистым, святым именем Марии. Носи его с достоинством.

   Однако чистая сила, снизошедшая на Исхэт, была слишком сильна для измученного тела женщины, вырванной только что из самого кратера ада, и она упала без чувств; но Нивара поддержал ее и перенес в кабинет, где Эдита с другой сестрой их общины оказала ей помощь и натерла тело мазью, от которой почти мгновенно побледнели ожоги и рана на груди закрылась. Роскошные волосы ее заплели в косы, а когда та пришла в себя, на нее надели белое одеяние, принесенное Эдитой, и отвели в часовню, где горячо молился Супрамати. Исхэт стала на колени перед алтарем, а маг поднялся на ступени, взял золотую чашу, украшенную крестом, и поднес к устам вновь обращенной.

   - Прими и очистись Божественной кровью Сына Божьего. Ты испытала Его могущество и милосердие, Он спас твою душу чудом и с этой минуты принимает тебя в число Своих верных.

   Затем он взял с алтаря золотой крестик на цепочке и надел его ей на шею:

   - Это твоя защита от демонов, которые захотят напасть на тебя.

   Он поднял ее и поцеловал в лоб; то же сделали Эдита и Нивара, а потом все прошли в смежную залу, где было собрано человек двадцать мужчин и женщин, которые приняли ее как новую сестру.

   Исхэт, или Мария, как мы будем с этих пор называть ее, покорно исполняла все; но от страшного пережитого ею потрясения еще дрожало ее существо; минутами мысли ее путались, и глаза с тоской останавливались на Супрамати с выражением страха и любви. Тот заметил это и, взяв ее руку, вложил в руку Эдиты:

   - Прими свою духовную дочь, я поручаю ее тебе; следи за ней и защищай от врагов, которые могут напасть на нее.

   - Будь уверен, брат мой, я поддержу ее, буду бодрствовать над ней и вместе молиться, как молится мать с ребенком. А теперь надо дать ей отдых; сестра Мария утомлена душой и телом.

   В сатанинском лагере исчезновение Исхэт произвело ошеломляющее впечатление; все уверены были, что Шелом убил ее, но как и по какому поводу, не догадывались. Правду узнали от самого Шелома и его приближенных, и сатанисты пришли в неописуемую ярость. Они не только понесли страшное поражение, но лишились еще одной из главнейших сторонниц, Царицы шабаша, которую трудно было заменить. В первое время Шелом пытался вернуть беглянку; он горел пламенной жаждой мести и придумывал уже неслыханные пытки в наказание изменнице. Но тщетно обращался он к своей науке, вызывал легионы демонов, истощал себя заклинаниями и колдовством - Исхэт оставалась неуловимой. Она не выходила за ограду дворца Супрамати, недоступного шеломовой своре, и наконец в один прекрасный день изменница исчезла из Царьграда, а когда Шелом напал-таки на ее след, она была уже в безопасности, в доме Дахира, куда отвезла ее Эдита.

   Кипя бессильным бешенством, Шелом решил все-таки прекратить временно преследование своей жертвы, чтобы беречь все свои силы для страшного поединка, на который он вызвал Супрамати. Теперь он сознавал, что борьба с гималайским отшельником ужасна и опасна; исход ее был и для него сомнителен, да и между его самыми горячими сторонниками проглядывало видимое опасение и сомнение в победе. Раздавались голоса, умолявшие даже Шелома отказаться и не рисковать, не искушать Небо с его страшными силами; но все было напрасно. В своем сатанинском тщеславии Шелом был глух и слеп, а жажда мести и надежда унизить врага заглушали все другие соображения. Он хотел доказать Супрамати, что зло - его достояние, и что в этой области он был и будет владыкой и сломит всякое противодействие. Кроме того, он рассчитывал, что атмосфера была насыщена вредными миазмами, кровью и преступлениями; а с другой стороны, ввиду многочисленности люцифериан, на каждого верующего приходилась по крайней мере тысяча неверующих. Потому все эти причины вместе взятые должны поглощать и уничтожать свет, значит, ослаблять мага, или, может быть, парализовать, если даже его поддержат гималайские братья, число которых должно быть крайне ограничено. Никогда еще окружающие Шелома не видали его таким мрачным, жестоким и злобным; его ненависть к могущественному противнику и Богу, Которому тот поклонялся, приняла невероятные размеры, и он с яростной энергией готовился к борьбе. Со всех концов света созвав самых могущественных черных магов, он проводил с ними дни и ночи, вызывая демонов и легионы духов тьмы и проходя с ними намеченные для дела "чудеса". А так как все прекрасно пока удавалось, то гордость и сознание победы все более и более овладевали им, наполняя сердце злобным торжеством. Поражение его могло быть только случайным. Сколько ни произносил он богохульств, сколько ни совершал преступлений и торжествующе окунался во всякие пакости, а земля не поглотила же его, воздух не сметал, вода не топила, не поражал небесный огонь. Положительно, Божество пребывало немым; он же, Шелом Иезодот, был и останется неуязвимым хозяином той осужденной земли, и народы падут к его ногам, поклоняясь, как благодетельному богу, расточающему всякие блага.

   И вот наконец все правители областей получили приказание обнародовать повсюду объявлениями и по телефону, словом, всякими способами, что в назначенное число Шелом Иезодот, сын сатаны и владыка мира, померяется силами в магическом поединке с индусским принцем Супрамати, гималайским магом. На это странное состязание приглашались зрителями жители всех стран, дабы они сами убедились в том, что сила ада не только равна, но превосходит Небесную. Ученые и равнодушные были особо приглашены на это зрелище, программа коего была чрезвычайно заманчива и предоставляла обоим противникам полную возможность показать свои силы. Шелом брался превратить камни и песок в золото, которое будет роздано присутствующим; по его воле должны будут вырастать, цвести и покрываться плодами различные деревья; он воскресит мертвых, а последнее - заставит мага поклониться Люциферу и принести ему жертву.

   Ареною для оригинального состязания избрали обширную равнину за городом, где могло свободно поместиться более двухсот тысяч зрителей. Построили огромные трибуны, ложи для почетных лиц, как-то: ученых, правителей областей и т.д., и особо - две большие ложи для противников и их друзей. В стороне устроили гигантские буфеты для угощения публики мясом, фруктами, сластями и напитками. Возбужденный интерес был громаден, а так как места раздавались бесплатно, то наплыв публики был столь велик, что недоставало билетов; прибавили дополнительные места везде, где была возможность, а любопытные все прибывали. Разумеется, всякому хотелось присутствовать на таком удивительном представлении, особого рода спорте fin du monde, когда на арене померяются своими силами Небо и ад. Супрамати же просто объявлял, что принимает вызов, но никакой программы не выставил.

   В тишине и молитве готовился он к этой тяжелой ми