Крыжановская Вера Ивановна - Смерть планеты

p;   Покорный словам наставника, Супрамати взял лиру и, углубясь в горячую молитву, возложил пальцы на струны. Все существо его тонуло в любви, вере и благоговейном стремлении к высшим обителям...

   Без всякого с его стороны усилия, движимые словно высшей силой, пальцы его коснулись струн, и полились мягкие, величавые звуки, вызывая идеальной красоты образы, озаренные потоками многоцветного света. Гармония крепла, становилась все прекраснее и трогательнее. Восхищенный собственной музыкой, слушал маг и спрашивал себя: ужели его стремление к добру было действительно так сильно, что облекалось в звуки и стало доступно восприятию.

   Когда замерли последние аккорды, Сиддарта обнял Супрамати и поцеловал.

   - Ты видишь, сын мой, насколько уже очистилась твоя душа и стала прекрасной: не было ни одного несогласного звука, который нарушил бы очарование достигнутого мира. - Теперь ты, Дахир, возьми лиру и дай нам послушать гармоничное эхо твоей души. А потом вы услышите беспорядочную и неблагозвучную музыку, которая вызывает зло и способна убить.

   Игра Дахира, как и его друга, заслужила полное одобрение иерофанта; он отвел их затем в школу музыкального искусства и, позвав одного из учеников низшего класса, приказал следовать за ними.

   К удивлению Дахира и Супрамати, они вышли из пирамиды. Стояла ночь, и слабый свет луны в последней фазе окутывал бледным сумраком дикую пустыню. Кругом было пусто и безмолвно.

   По указанию иерофанта ученик начал играть, и по мере того как проносились в воздухе резкие, пронзительные звуки, издали послышалось в ответ рычание и рев; потом из тьмы показались различные дикие животные: пара львов, несколько пантер, гиены, шакалы; все эти звери; видимо, раздраженные и обеспокоенные, вышли из нор, расщелин и заброшенных могил, где скрывались днем.

   Глухо рыча, со взъерошенной шерстью, хлеща себя хвостом по бедрам, хищники с бешенством смотрели друг на друга фосфорически горевшими во тьме глазами. Чем резче и мощнее становились звуки инструмента, тем более росло раздражение животных. И вдруг они бросились друг на друга, терзая зубами и когтями. То был бой не на жизнь, а на смерть. Даже гиены и шакалы, обычно трусливые и лукавые, - и те обезумели, словно от бешенства.

   Драка кончилась бы, наверно, многими жертвами, если бы музыка не смолкла; а затем животные, по воле мага, разошлись по своим логовищам.

   - Видите, друзья мои, - заметил Сиддарта, когда они вернулись в пирамиду, - такими звуками вызывают духов зла. Люди с грубым, притуплённым слухом не слышат дьявольской музыки, которою банды демонов натравляют их один на другого; астральный же мозг слышит и чувствует неблагозвучные вибрации воздуха и им овладевает бешеное волнение.

   Вибрация может быть доведена до такой степени напряжения, что сообщится земле и вызовет колебание почвы и обвалы. На шабашах пение, сопровождавшее хороводы, вызывало такие неистовства, которые роняли человека ниже животного.

   Опыты, показанные мною вам, являются лишь клочком искусства магической музыки, и чем более углубимся мы в эти вопросы, тем более раскроется перед нами ряд странных и поразительных явлений.

   С этого дня изучение магической гармонии стало одним из любимых занятий Супрамати и Дахира.

  

  

  

   Не считая времени, - годы или века текли мимо - Дахир и Супрамати учились с жаром.

   Настал наконец день, когда их позвали на собрание иерофантов, а старейшина таинственной общины встретил их словами:

   - Друзья и братья! Закончен курс учения, который мы наметили для вас. Вы достаточно сведущи и вооружены, чтобы приступить к необходимым для вашего возвышения испытаниям. Вы отправитесь миссионерами, чтобы внести свет во тьму.

   То, что я скажу Супрамати, относится и к тебе, Дахир, потому что, за небольшой разницей, миссия ваша одинакова.

   Итак, Супрамати, ты пойдешь в мир, где царит полное безбожие. Несмотря на то, что человечество это, отвергшее Бога, достигло высокой внешней культуры, его нравы и законы жестоки и кровожадны. Не допуская никакого божественного начала и приписывая все творение слепым космическим силам, люди эгоизм сделали основным законом жизни.

   Задача твоя тяжела, потому что трудно проповедовать вечные истины подобным существам. А между тем вера и слова твои должны вызвать переворот и нравственное возрождение.

   Проповедь твоя, предупреждаю, возбудит дикую вражду; но при этом ты никогда, ни при каких обстоятельствах не должен пользоваться ни своим знанием, ни могуществом для самозащиты, или хотя бы ради облегчения своего труда.

   Знание твое может служить только для облегчения чужих страданий.

   Там ты будешь беден: у тебя не будет ничего, кроме приобретенной духовной силы и веры в Бога и своих руководителей; но, если ты выдержишь испытание, тебя увенчают слава и радость сознания, что в нечистом мире ты зажег очаг священного огня любви к Богу.

   Помни, борьба предстоит тяжелая и мучительная; безобразие человеческое обрушится на тебя во всей мерзости; за все данное людям добро ты пожнешь ненависть и страдание; а между тем с высоты своего духовного развития и ясновидения мага ты должен жалеть, любить эти существа, которые еще пресмыкаются у подножия лестницы совершенства, а не осуждать их, снисходя к ним, как ученый к невежде.

   Обыкновенный человек борется тем же оружием: за вражду платит враждой, за рану - раной; ведь толпа - слепа, и в ней бушуют и борются семь плотских начал, которые она прозвала семью смертными грехами. И тот, кто победил эти грехи, будет вооружен семью главными добродетелями и должен сеять одну любовь, платить светом за тьму, добром за обиду.

   Теперь, дети мои, скажите: чувствуете ли вы себя достаточно сильными, чтобы приступить к испытанию, победить все человеческие слабости и добровольно взять на себя ответственность за эту трудную, хотя славную миссию со всеми возможными, даже тяжелыми случайностями. Отвечайте искренно и помните, что вы - свободны; мы только предлагаем вам испытание, но не налагаем его.

   Супрамати и Дахир слушали, бледные и смущенные: все остававшееся в них обыкновенного человеческого содрогалось от болезненно-жуткого чувства чистого человека, обязанного вступить в клоаку зла.

   Почти невольно поднял Супрамати затуманенный взор на иерофанта, белоснежная одежда которого была точно усеяна алмазной пылью и из-под клафта исходили лучи света - символы победы на поле духовной битвы; большие и лучистые глаза ученого смотрели на него проникновенно и строго.

   И он инстинктивно чувствовал, что наступила важная минута перед последним шагом, который совлечет с него заурядного человека, освободит от рабства плоти, чтобы сделать учителем света и существом действительно высшим.

   Вдруг широкое сияние окружило его голову, луч веры и воли сверкнул в глазах, и, протягивая руки к иерофанту, он воскликнул:

   - Ученик будет достоин своих дорогих учителей. С радостью и доверием принимаю я испытание, потому что для души, освободившейся от невежества и бремени плоти, не должно существовать препятствий. Разве не победил я уже материю, не угасил страсти, не поборол дракона сомнения? Могу ли я после того бояться спускаться по лестнице вниз, когда, благодаря вашим урокам и поддержке, поднялся на много ступеней ее? Приказывай, учитель, когда должен я начать свое испытание!

   - А ты, Дахир? - спросил иерофант, добродушно улыбаясь.

   - Учитель, душа моя вторила каждому слову Супрамати; как и он, я готов принять испытание, и надеюсь, что не ослабею, выполняя священный, данный мне руководителями наказ провозглашать величие Создателя.

   В этот миг зала наполнилась серебристым паром; в воздухе могучими волнами разнеслась нежная, как пение сфер, музыка, и около кресла иерофанта появилась высокая фигура Эбрамара; лицо его сияло радостью.

   - Дайте мне обнять и благословить вас, дорогие дети души моей. Ответ ваш доказал мне новую победу! - произнес он и простер над ними руки.

   Поток золотистого света озарил его возлюбленных учеников, и над их головами заблестел лучезарный, словно алмазный, крест, а Супрамати с Дахиром, как простые смертные, пали на колени перед своим посвятителем.

   Когда оба встали, их окружили иерофанты, и завязалась дружеская беседа; а Верховный иерофант сообщил им, между прочим, что они должны подготовиться к испытанию особым режимом, и через три недели их отведут в пещеру Гермеса.

   - Ты, Супрамати, отправишься первый, тамошние посвященные члены тайного братства примут тебя и направят твои первые шаги. Дахир уедет на другой день, - прибавил Эбрамар.

   Вечером того же дня Эбрамар и Сиддарта устроили их в уединенной пещере и проводили с ними долгие часы, давая специальные указания и освещая казавшиеся им неясными вопросы, словом, подготавливали их к важной миссии. Кроме того, Супрамати и Дахиру преподавали основы языка той страны, где им предстояло действовать.

   Им давали в пищу особо и сильно ароматичное вещество вроде меда, а поили голубоватой фосфоресцирующей влагой, приводившей их в состояние экстаза.

   Когда истекло время подготовления, в пещере появились однажды Эбрамар и Верховный иерофант в сопровождении шести других ученых; все они были в священном облачении и с присвоенными их сану нагрудными знаками. За магами следовали адепты, несшие на золотых блюдах различные одеяния, а за ними певцы с арфами в руках.

   Супрамати догадался, что настала решительная минута, и тотчас встал. Адепты окружили его и одели в трико, сделанное будто из шелка, но тонкое, как паутина, и затем в короткую белую тунику с красным поясом. Голова оставалась непокрытою, но между двух лучей мага теперь сверкал, как исполинский бриллиант, крест, вызванный из пространства Эбрамаром.

   Эбрамар и иерофант стали по обе стороны Супрамати и все вышли из пещеры, у входа в которую их ожидала многочисленная толпа. Шествие выстраивалось, и впереди иерофантов четыре адепта несли нечто вроде костра, где с треском горели травы и вещества, распространявшие удивительно живительный аромат. Далее шли жрицы, которые пели и усыпали путь магов цветами.

   У священного грота Озириса шествие остановилось; несшие костер удалились, поставив его на мраморный куб посредине грота, и внутри остались лишь иерофанты и Супрамати, несший крест магов; на прекрасном лице его было восторженно-сосредоточенное выражение.

   Перед костром возвышался престол, и на нем красовалась увенчанная крестом чаша братства Грааля, а вокруг стояли рыцари в серебряных доспехах; между ними был и Дахир.

   Супрамати преклонил колени на ступенях престола, и все присутствовавшие последовали его примеру; настала торжественная тишина, нарушаемая только доносившимся снаружи тихим и нежным пением.

   Затем Старейшина братства Грааля взял чашу с дымящейся эссенцией жизни и света и подал Супрамати, а когда тот отпил, он возложил руки на склоненную голову миссионера и произнес молитву.

   Затем подошел Эбрамар и взял с престола какой-то странный инструмент, который передал Супрамати. Это было нечто вроде арфы из хрусталя, а струны отливали цветами радуги.

   - Возьми с собой эту утешительницу и опору. Божественная гармония, которую ты извлечешь из инструмента, вознесет тебя над всеми невзгодами житейскими, - сказал он, целуя его.

   Охваченный радостью, признательный Супрамати взял инструмент и поцеловался с присутствовавшими на прощание. Последним и самым продолжительным было прощание с Дахиром.

   Потом в сопровождении только иерофантов и Эбрамара он скрылся за тяжелой металлической завесой, закрывавшей пещеру Гермеса.

   Там царил голубоватый сумрак и клубились серебристые облака.

   Маги привели Супрамати прямо к открытому саркофагу, в который тот улегся на каменную подушку. Пальцы его тихо бродили по струнам арфы, и полилась восхитительная мелодия, странная и могучая; вся красота души великого артиста выливалась в созданных им звуках, замиравших мало-помалу.

   Эбрамар и иерофанты опустились на колени, воздев руки, а вверху собирались облака, испещренные сверкающими искрами. Образы с неясными очертаниями, сотканные точно из белого огня, окружили саркофаг, в котором лежал неподвижно маг, погруженный в волшебный сон.

   Прокатился точно раскат отдаленного грома; потом бурный порыв ветра как будто поднял из саркофага массу облаков и посредине их столб электрического искристого огня. Мгновенно облачная масса поднялась вверх и растаяла в сумраке, а затем наступила тишина.

   Саркофаг был пуст, и виднелись лишь набросанные на дно белые цветы, распространявшие сильный аромат.

   Красноватые лучи солнца освещали странную, дикую картину: пустынную местность, покрытую высокими обрывистыми синеватыми горами, лишь кое-где поросшими темным тощим кустарником.

   Между остроконечными скалами и пропастями вьется узкая тропинка, по которой идут два человека в темных плащах. По внешности их видно было, что они принадлежат к различным расам.

   Один - очень высокий, худой, но крепко сложенный, с угловатыми чертами лица и безбородый; глаза его были неопределенного цвета и лицо удивительно прозрачной бледности, точно у него в жилах текла не красная, а сапфировая кровь. Проворно и уверенно взбирался он по крутой и каменистой тропинке, что указывало на его цветущий возраст.

   Спутник его был молодой человек лет тридцати, стройный и ловкий, с большими ясными глазами, свежим цветом лица, как у земных людей, и густыми темными волосами, выбивавшимися из-под опущенного капюшона.

   Говорили они на странном наречии - международном языке, священном для всех посвященных высших степеней.

   - Да, брат Супрамати, ты довольно хорошо овладел нашим местным языком, чтобы начать свою миссию.

   Пещера, куда я тебя веду, вполне приспособлена для твоего первого появления; там некогда было последнее существовавшее в нашем злосчастном мире святилище Божества.

   Дорога в этом месте закруглялась; проводник и Супрамати обогнули несколько скал и вошли в узкую расщелину, которая затем расширялась и обратилась в просторную подземную галерею, многочисленными уступами спускавшуюся с высот.

   Наконец они очутились в большой пещере, с одной стороны которой был выход на широкую площадку наружу. По-видимому, место это прежде служило часовней, судя по тому, что в глубине, на высоте двух ступеней, виднелся престол из синего, как сапфир, камня, осененный крестом.

   На престоле стояла большая металлическая чаша с вырезанными на ней знаками Зодиака и два маленьких треножника с травами.

   В небольшой смежной пещере виднелись узкое, из досок сколоченное ложе, стол и деревянная скамья. Из стены подле стола бил ключ и хрустально чистая, сапфирового отлива вода его падала, журча, в овальный, довольно глубокий водоем.

   Спутник Супрамати вывел его на эспланаду над глубокой пропастью, на дне которой гремел и пенился бурный поток.

   Противоположный берег пропасти был много ниже и далее круто спускался на обширную равнину, где паслись стада... Далеко вдали смутно вырисовывались высокие здания и массивные сооружения большого города.

   - Ты видишь, брат мой, нашу столицу, - сказал иерофант этой другой планеты, возвращаясь в пещеру.

   - Позволь мне благословить тебя и призвать на твою главу благословение Верховного существа, к стопам Коего ты хочешь вернуть Его заблудших детей.

   Он простер руки, и в тот же миг над головой его засветились пять ослепительных лучей, а на груди засиял разноцветными огнями нагрудник. Из его рук на коленопреклоненного Супрамати посыпались снопы искр, затем закрутился вихрь голубоватого пара, и когда Супрамати поднялся, иерофанта уже не было.

   Оставшись один, он достал из-под плаща хрустальную арфу и, положив ее на скамью вместе с принесенным им кожаным мешком, пошел преклониться перед престолом.

   По мере того как он молился, на престоле загорелись сначала оба маленьких треножника; потом засиял снопами света крест, и наконец из чаши появилось золотистое пламя, озаряя наполнявшую ее пурпурную влагу.

   Когда Супрамати встал с молитвы, на землю уже опустилась ночь. Он вышел на площадку перед пещерой и сел на глыбу камня, задумчиво глядя на медного цвета небо, усеянное звездами, сверкавшими, словно розовые бриллианты. Тоска по далекому миру, - его родине, - сжала сердце, и в эту минуту взятая им на себя задача показалась ему тяжелой и бесплодной.

   Но слабость эта была непродолжительна, и он усилием воли поборол ее. Планета эта, как всякая другая, была "обителью" в доме Отца Небесного, любовь Коего простирается равно на все Его создания; здесь, как и там, на Земле, он работает во славу Творца и должен исполнять это с радостью.

   В долинах, которые Супрамати видел с высоты своего убежища, в тот день было большое волнение. Там паслись огромные стада богатых горожан. И вот сторожившие скот многочисленные пастухи, рослые, коренастые люди, сходились в кучки или бегали в замешательстве, указывая руками на господствовавшие над пропастью высоты. Все видели, будто небо вдруг озарилось громадным сиянием и точно огненный шар, увенчанный каким-то странным знаком, всплыл на вершины гор; вместе с тем вдали грохотал гром, а ночью над эспланадою витал огненный лучезарный круг. Что же могли означать эти странные явления, да еще около бездны - страшного, проклятого места, которого все избегали?

   В далекой горной долине, со всех сторон защищенной скалами и пропастями, доступной только подземными ходами, устроили себе приют посвященные. Там стояли дворцы мудрецов, храмы и таинственные библиотеки, где собраны были сокровища науки и хранились архивы планеты.

   Среди жителей существовала, правда, легенда, будто в горах скрывалась община таинственных людей, одаренных большим могуществом и оставшихся верными отвергнутому Богу. Но так как никто никогда их не видал, то предание это жило преимущественно среди рабочего класса, аристократия же, ученое сословие и вообще "интеллигенция" планеты, не дававшая себе труда исследовать истину, смеялась, конечно, надо всеми такими "бабьими сказками".

   В этом-то убежище иерофантов очнулся Супрамати от своего магического сна и был окружен заботой и любовью.

   Там провел он первые недели пребывания в новом и незнакомом мире, подчиняясь особому режиму, чтобы приспособить организм к чуждым атмосферическим и другим условиям. В то же время он совершенствовался в знании местного языка, изучал попутно историю, географию и политическое положение этой маленькой Земли, по размерам равной приблизительно Луне. Узнал он, что на планете живут лишь две расы: марауты, рабочее население, - высокорослый, крепкий, деятельный народ, но мало развитый умственно и совершенно порабощенный рудрасами, - аристократическим и умственно развитым племенем, из среды которого выходили ученые, артисты, бюрократия и вся прочая "интеллигенция". Эта господствующая раса была слабая, хрупкая, подверженная особым нервно-мозговым болезням, как-то беспричинные с виду параличи, внезапное помешательство, слепота и т.д.

   Один наследственный монарх царствовал на планете; но мараутами правил Вице-Король - его наместник, и это королевское племя находилось совершенно в исключительном положении, гордо претендуя на происхождение от божественных династий, которые на заре цивилизации правили Землею и заложили начало всех наук и искусств.

   Подготовительное время Супрамати провел в полном уединении, имея общение лишь с очень немногими членами общины, а среди них с молодым по виду человеком, называвшимся Сартой, который обещал навещать его, когда тот устроится в избранном для него месте, и помогать в изучении условий новой жизни.

   На другой день по прибытии в пещеру, Супрамати обрадовало посещение друга; Сарта принес ему в подарок фрукты, и они расположились беседовать у входа.

   - Мне не дозволено часто посещать тебя, брат, так как ты должен сам все делать; а задача предстоит тебе тяжелая, потому что наше человечество очень жестоко, себялюбиво, поглощено материей, - заметил со вздохом Сарта.

   - Бог поможет мне и ниспошлет счастье пробудить в них веру, милосердие и любовь, - возразил Супрамати с непоколебимой уверенностью. - А разве вы, братья, никогда не пытались, сами обратить слепцов на путь истины?

   - Конечно, пробовали, но все попытки были тщетными. Должно быть, время еще не наступило; к тому же здешние законы так строги, что люди даже боятся слушать религиозную проповедь. Независимо от этого, столь нелепые и смешные слухи ходят насчет нас, что если бы кто заподозрил, что видит "горца", как мы у них зовемся, - то убежал бы со всех ног, ибо они уверены, что для возвращения их к былому вероучению мы шлем им с гор при каждом торжестве различные беды: грозы, наводнения, заразные болезни и всякие такого рода удовольствия.

   И оба собеседника от души рассмеялись.

   - Такова наша общая участь - быть непризнанными, - шутя заметил Супрамати. - Но скажи, брат Сарта, какие же обстоятельства могли довести ваше человечество до такой ярой ненависти к Божеству, что оно даже забаррикадировалось законами против своего Отца Небесного? Полагаю, что мне нужно это знать.

   - Слишком долго было бы описывать все подробно, но я охотно передам тебе вкратце, что привело к такому печальному положению вещей, - ответил Сарта, подумав.

   - Не стоит рассказывать тебе, что и у нас был свой "золотой век", когда царили посвященные, которых здесь, как и у вас, называли "божественными династиями". Это был апогей цивилизации и, естественно, развития духовных способностей. Затем настал упадок, начались злоупотребления колдовством и черной магией, и произошел разрыв с правлением посвященных.

   По мере того как расширялось практикование черной магии, низменные инстинкты человека взяли верх и действовали растлевающе; разврат и жестокость приняли ужасающие размеры, и озверевший народ дошел до человеческих жертвоприношений. Но так как, несмотря на все это, оставались еще приверженцы учителей и наставников учения божественных династий, то все население разбилось на два лагеря: Бога белого и черного, на партии белого и черного короля. Начались ожесточенные войны, принимавшие с течением времени все более дикий и кровавый характер. Под влиянием разнузданных страстей защитники белого Бога сохранили только название своей партии, совершенно позабыв основные начала и законы, которые она должны была собой представлять; разбои, человеческие жертвы, употребление во зло всех духовных сил создали невозможное положение вещей.

   Тогда-то на мировой сцене появился необыкновенный человек, которому суждено было вконец преобразовать мир. Космические перевороты, явившиеся следствием распространения зла, опустошали нашу планету; один из континентов был поглощен водой, а население косили жестокие болезни.

   Этим смутным временем общей неурядицы воспользовался Ашокра, чтобы завладеть властью.

   Происхождения он был темного, и в эпоху убийств, предшествовавшую наводнению, потерял всех близких; чтобы упрочить свое положение, он усыновил маленького сироту, которого считали родственником прежнего белого царя.

   Энергичные разумные меры, принятые им для восстановления порядка, исправления повреждений, развития торговли в промышленности, быстро завоевали ему всеобщую любовь и доверие. Тогда, будучи вполне уверен, что пользуется безграничным авторитетом, он начал неслыханную, социальную реформу, исключившую на нашей планете даже имя Божества.

   Всякое исповедание какого бы то ни было верховного существа, белого или черного, было устранено; религиозные церемонии воспрещены под страхом строжайших наказаний, равно как и сношения с невидимым миром, ввиду того, что всякая религия, как именно сношение с существами неземными, вызывала только лишь беспорядки, вражду, войны и возбуждала дикие страсти. Если-де существует потусторонний мир, то пусть освободившиеся от тела души устраиваются по своему вкусу, искупают либо вознаграждаются за свои грехи, лишь бы не беспокоили живых. Ввиду этого подлежит немедленному сожжению и вообще уничтожению всякое место, где появятся видения, будет слышаться непонятный шум и происходить всякие подозрительные явления; что же касается занятия магией - черной или белой, - то виновные в том немедленно наказываются смертью.

   По столь прекрасной программе вот мы живем около тысячи лет и наслаждаемся удивительнейшей цивилизацией, какую только можно вообразить. Правда, искусства и промышленность достигли высокой степени развития, но зато не менее процвели эгоизм, жестокость и несправедливость.

   Основной принцип нашей "культуры" - это утилитаризм: каждый имеет право защищать свои интересы, даже и не по совести; преступления же против государственных интересов караются жестоко; есть положительно страшные законы, но вообще понятие о справедливости совершенно атрофировано.

   Сарта умолк и тяжело вздохнул, а в энергичном взгляде Супрамати по-прежнему блистали вера и надежда.

   При дальнейшей беседе Сарта предложил своему новому приятелю побывать в городе инкогнито, чтобы несколько ознакомить того с полем его будущей деятельности. Супрамати с благодарностью принял предложение. Через несколько часов они вышли из пещеры, скромно одетые в обычный, употреблявшийся населением костюм, и направились к городу.

   Дорога прекрасно содержалась, поля были отлично обработаны и поражали разнообразием посевов. Растительность вообще была роскошна, и Супрамати очень заинтересовался объяснениями Сарты относительно различных фруктовых деревьев, росших по пути. Самым удивительным показалось ему дерево с крупными плодами, похожими на земные огурцы, но блестящие, точно покрытые лаком.

   - Видишь ли, Супрамати, это дерево с толстым и зеленым внизу, а кверху темным стволом? Осенью, когда плоды созреют, весь ствол высохнет и будет пустотелым внутри, тогда, по снятии плодов, весь ствол обмазывают смолистым тестом, меняя его через две недели, и оставляют в таком виде на зиму. Весной дерево начинает покрываться листьями и цветами, как будто и не умирало.

   - Всюду природа указывает нам пример воскрешения, - заметил Супрамати, улыбаясь.

   - Я еще не сказал тебе, что из сока этого оригинального дерева выделывают превосходный ликер, который чем дольше сохраняется, тем становится крепче, - прибавил Сарта.

   Столица оказалась огромным городом, разделенным на две совершенно различные части. Одна, большая часть, принадлежала мараутам; они, очевидно, любили яркие краски, судя по тому, что окруженные садами дома их положительно горели синим, красным, желтым и т.п. цветами; столь же яркой окраски были и материи, продававшиеся в больших круглых и открытых со всех сторон павильонах.

   Были и театры, так как марауты любили развлечения не менее нарядов и украшений, а рудрасы, пользовавшиеся ими как слугами и имевшие к тому же в их лице прекрасных покупателей, берегли их и устраивали всякие доступные им развлечения. А вследствие того, что рабочие классы привыкли получать все от рудрасов, из среды которых исключительно пополнялись ряды ученых, врачей, артистов, музыкантов и производителей всего изысканного, то марауты почитали их, даже боялись и считали большой честью служить им.

   Город рудрасов был другого вида, изящнее и более артистичен: маленькие особняки, украшенные и отделанные, как ювелирные вещицы, утопали в тени пышной растительности; да и жители также сильно отличались от высоких и сильных мараутов.

   Рудрасы, наоборот, были малы ростом, хрупкие, с тонкими чертами, интеллигентными лицами; но в глазах их таилось что-то жестокое и лукавое, делавшее их вообще несимпатичными.

   Не раз уже внимание Супрамати привлекали широкие полосы материи темно-лилового цвета, развешанные на входных дверях некоторых домов.

   - Скажи мне, брат, что означают эти полосы материи? Все одинаково помечены одним красным знаком, а между тем встречаются они на домах и мараутов, и рудрасов, и - что особенно странно - на жилищах, принадлежащих, по-видимому, людям различного общественного положения и состояния?

   На лице Сарты появилось выражение неудовольствия и горькая усмешка.

   - Полосы эти, дорогой Супрамати, являются знаком позора для нашего мира и означают, что среди обитателей того или другого дома находится какой-нибудь неизлечимый больной или калека, приговоренный к смерти, а говоря проще - подлежащий избиению на основании постыдного закона.

   Супрамати недоумевал и вопросительно смотрел на него.

   - Что такое? У вас убивают больных? По какому праву и как же соглашаются семьи на такую неслыханную жестокость?

   Сарта засмеялся.

   - По какому праву? Ради общественной пользы. Но я должен объяснить тебе это несколько подробнее, чтобы ты понял всю утилитарную тонкость закона, который ты называешь жестоким.

   Тебе известно, что духовный идеал и все касающееся божественных законов воспрещено у нас; значит, свободное от всякой этической узды человечество оказалось окончательно во власти инстинктов плоти. Нравственность более чем слаба, а с твоей, например, точки зрения можно было бы сказать, что ее не существует вовсе; наоборот, в изобилии процветают всякого рода постыдные пороки и страсти, и народ, - особенно рудрасы, как более слабые физически, - стал подвержен различным болезням, как, например, внезапное сумасшествие, параличи, конвульсии, которые совершенно обезображивают члены, язвы, вроде вашей проказы, наконец, потеря зрения навсегда. Все эти болезни чрезвычайно заразительны и трудно излечимы; а так как врачи изучают и знают одну лишь материю, и потому могут лечить только тело, не доискиваясь никогда оккультной причины недуга, то болезни, вызываемые одержимостью, злой волей чужого человека, душевными страданиями и т.д., остаются вне их компетенции.

   К тому же преступления, пороки, разврат привлекают злых духов, и число их растет с каждым днем, а так как слепое человечество лишено защиты против страшных оккультных сил, то и опустошения, причиняемые ими, все возрастают. Ведь все, что поддерживает и очищает людей, - молитва, вера в Бога, призыв добрых сил - воспрещено, и они утратили даже и самое понятие о них.

   Ввиду того, что вся наша правительственная система основана исключительно на утилитаризме, то правом на жизнь пользуется только тот, кто на что-нибудь годен, кто может служить для своего личного или чужого удовольствия.

   Таким образом ясно, что неизлечимые сумасшедшие, слепые, больные раком, дети-идиоты, словом, существа, которые государству ничем не могут быть полезны, представляют лишь очаги заразы и неудобное для семьи бремя, потому что требуют в то же время бесцельных расходов, мешая людям наслаждаться жизнью и заниматься своими делами.

   Однако несмотря на озверение населения, таящаяся в глубине человеческого существа божественная искра нередко вызывает привязанность к несчастным больным и горесть при сознании необходимости их лишиться.

   Ввиду многих громких протестов, закон был наконец смягчен в том смысле, что для лечения больных определили известный срок; с тем, однако, что если по истечении этого срока надежды на выздоровление не окажется, "это вредное" и "лишнее" существо должно быть уничтожено.

   - Всемогущий Боже! А как их убивают? - спросил бледный от ужаса Супрамати.

   - Ну, церемониться тут нечего!... Ежемесячно, в назначенный день, уполномоченное правительством лицо обходит дома с больными и проверяет продолжительность болезни вместе с определением врача; а если срок истек, то назначает день казни. Выходя, он привешивает полосу материи в доказательство, что здесь находится один из осужденных на смерть.

   Всех приговоренных текущего месяца казнят в один и тот же день; на заре их отправляют к пропасти, над которой находится твой приют, и там тот же чиновник, в сопровождении нескольких подчиненных, читает акт, объясняющий казнь и перечисляющий имена "лишних" людей, которых сопровождают их близкие. Затем им дают приводящий в бесчувственное состояние напиток и бросают в пропасть.

   - Какой ужас! Пропасть эта должна быть почти наполнена, если в нее веками бросают столько жертв?

   - О, нет! Поток, шум которого ты слышишь на дне пропасти, падает в бездонную, по-видимому, расщелину и уносит туда трупы. Впрочем, брат Супрамати, ты будешь иметь случай увидать все это и лично, потому что подобная казнь назначена завтра на заре.

   Супрамати задумался и молчал.

   - И неужели никогда ни одна мать не возмущалась, не восставала против такого ужаса? - спросил он наконец.

   - Что поделаешь? Все подчинены и должны покоряться закону, не исключая самого короля. Бывают, конечно, стоны и слезы, но на открытое сопротивление никто не решается.

   - Но если у вас так суровы с больными потому только, что они "лишние", то какая же кара установлена для преступников? - спросил Супрамати по дороге к пещере.

   Сарта рассмеялся.

   - С ними еще меньше церемонятся. Виновные в государственных преступлениях, в убийстве людей полезных, в похищении денег, предназначавшихся на общественные дела, вешаются по приговору краткого суда. Что же касается бродяг, мошенников, попрошаек и вообще людей, которые вышли из состава общества и не трудятся, а хотят жить за чужой счет, - тех спроваживают в пустынные области; а затем, хотя и нет собственно распоряжения истреблять их, но если бы и произошел такой "случай", то виновный обыкновенно не разыскивается и потому наказанию не подлежит.

   - Какое плачевное положение вещей! - с грустью заметил Супрамати. - Буду молить Бога поддержать меня, чтобы я был в состоянии рассеять мрак и направить на путь совершенствования эти заблудшие души.

  

  

  

   Всю ночь провел Супрамати в горячей молитве и только на заре, когда издали донесся топот, вопли и рыдания подходившей толпы, он встал со ступеней престола и выглянул наружу.

   Со стороны города по дороге к пропасти тянулось многолюдное шествие, и кто-то нес впереди, в виде знамени, полосу черноватой ткани, какие Супрамати видел развешанными на домовых дверях; далее следовала кучка чиновников и, наконец, бесконечной вереницей на повозках или носилках следовали осужденные, окруженные плачущими членами семьи; в наибольшем отчаянии, по-видимому, были женщины, несшие детей-калек, горбатых и параличных, цеплявшихся ручонками за шеи матерей.

   Подойдя к краю пропасти, страшная процессия остановилась и выстроилась огромным полукругом, посредине коего стали чиновники в золоченых шлемах, увенчанных птицей с распущенными крыльями - как символом безусловной свободы - и секретарь с книгой городских списков, откуда он должен был вычеркивать имена несчастных по мере исчезновения их в бездне. Был даже оркестр, но назначение его состояло в том, чтобы шумной музыкой заглушать вопли присутствовавших и жертв, если бы у некоторых, несмотря на наркотик, хватило сил кричать. На стоявшем поодаль столе врачи начали разливать в чаши приготовленное питье.

   Один из уполномоченных правительства собрался прочесть приговор; но в этот миг на эспланаде, возвышавшейся над пропастью с другой стороны, показался человек в белом одеянии с арфой в руке.

   Первый луч восходящего солнца озарил пурпуром его белоснежное одеяние, прекрасное вдохновенное лицо и хрустальный инструмент, блиставший, как алмаз.

   Минуту спустя тонкие пальцы загадочного незнакомца коснулись струн и раздалась странная, то нежно певучая, то строгая мелодия.

   Собравшаяся на противоположной стороне толпа застыла, словно очарованная, и взоры всех были устремлены на неведомого музыканта. А тот продолжал играть и петь. Звуки становились все могучее, увлекая и потрясая своей гармонией каждую фибру, будя незнакомые смутные чувства, поднимая людскую душу и размягчая ее, как воск.

   Толпа, в том числе и чиновные лица, как загипнотизированные, стали мало-помалу опускаться на колени; в то же время на эспланаду слетались отовсюду сотни птиц и безбоязненно окружали музыканта, располагаясь у его ног и садясь ему на плечи.

   А он ничего не замечал, казалось, и продолжал играть. Теперь из него исходил голубовато-серебристый пар, окружавший его широким ореолом. Из этого очага полились лучи света, змейками спускавшиеся, падавшие на больных и поглощавшиеся их организмом.

   Тогда представилось чудесное зрелище. Из тела больных заклубились вихри черного дыма, и по мере того как зловонные миазмы выделялись из организма, парализованные члены начинали двигаться, глаза слепых прозревали, раны закрывались, а бескровные истощенные лица приобретали жизненную окраску.

   Не веря глазам, смотрели растерянные матери на своих только что едва не умиравших детей, которые радостно и свободно двигали пораженными руками и ногами или выпрямляли горбатую спину и согбенный стан. Часа не прошло, как тележки и носилки опустели. Все приговоренные к смерти, а теперь возвращенные неведомой силой к жизни и труду, вместе с остальными на коленях и со страстной признательностью взирали на таинственного музыканта.

   Вдруг звуки оборвались; незнакомец опустил арфу, оглянул довольным взглядом стоявшую на коленях толпу и скрылся внутрь пещеры.

   Словно отрезвившись от чар, народ поднялся, и раздались радостные крики; родные осужденных на смерть целовали возвращенных им дорогих людей.

   Смущенные происшедшим чиновники подтвердили, что больных больше не было и казнь не нужна, а потому распорядились возвратиться в город.

   Волнение и любопытство охватило толпу, и каждого мучил вопрос: кто мог быть этот человек, одними звуками арфы исцеливший неизлечимых больных. Никто не знал, кто он и откуда явился; но уже через несколько часов вся столица была полна различных рассказов о таинственном незнакомце и совершенных им чудесах.

   Слух о столь необычайном событии дошел до дворца короля. Сначала тот не хотел ничему верить, но когда один из присутствовавших на месте происшествия чиновников подтвердил факт, король пожелал увидать кого-нибудь из прежних знакомых ему больных.

   Тогда привели во дворец одного бывшего паралитика, прокажённую и слепую женщину, глухонемого ребенка, страдавшего конвульсиями человека, на искаженное лицо которого и изуродованные члены было страшно смотреть, и нескольких других.

   Убедившись собственными глазами, что все они были теперь совершенно здоровы, король повелел описать, что ощущали они, когда совершалось исцеление. И все единогласно показали, что лишь только заиграл незнакомец, как они почувствовали дрожь во всем теле; затем все видели, как лучи голубоватого света зигзагами спускались на них и всасывались в тело, а по всему организму тотчас разливался поток огня, пронизывавшего их словно тонкими стрелами, в то же время их обвевал свежий душистый ветерок, доставлявший невыразимое блаженство.

   Каким образом произошло их исцеление, в этом счастливцы не могли дать себе отчета; но страдания прекратились, глаза прозрели, рукам и ногам вернулась гибкость и, наконец, исчез даже всякий след болезни.

   Оставшись наедине со старым председателем своего совета, испытанным другом, король выразил тревогу, смущенно спрашивая, что это был за человек, откуда он? Какую цель он, наконец, преследовал и что вообще следует думать обо всей этой истории?

   Маститый старец задумался и потом сказал нерешительно:

   - Надеюсь, государь, что ввиду столь исключительных обстоятельств ты дозволишь мне на сей раз говорить о запретных вещах.

   - Разумеется. Мы одни, и я разрешаю тебе смело говорить обо всем, - ответил король.

   - Итак, самое место, избранное этим незнакомцем для совершения таких удивительных дел, уже наводит меня на размышление. Пещера, в которой он приютился, была последним храмом прежнего белого Бога; в эту пропасть, как говорят, была брошена последняя божественная статуя вместе с верным священнослужителем, не пожелавшим покинуть святое место. Предание гласит, будто перед смертью он предсказал, что на этом же самом месте будет восстановлен первый храм белого Божества, и свет победит тьму.

   - Конечно, все это нежелательно, потому что в будущем может вызвать беспорядки; но в настоящую минуту, я полагаю, было бы неразумно проявить жестокость в отношении человека, спасшего жизнь стольким несчастным. Подождем и посмотрим, что будет дальше, - заметил, подумав, король.

   Весь город между тем волновался. В домах осужденных на смерть толпились посетители, и все приняло праздничный вид; а прежние больные - теперь здоровые и счастливые, - вращаясь среди друзей и знакомых, без устали рассказывали о пережитых ощущениях и впечатлениях, произведенных на них и близких необыкновенным человеком.

   Особенно сильное впечатление эти рассказы производили в тех семьях, где находились уже больные, которых на следующий же месяц комиссия общественной безопасности, несомненно, обречет на истребление.

   В душе всех этих людей боролись надвигавшееся горе и смутная надежда на спасение; ибо сердце человеческое уже так создано, что никакой неправый закон не может его переделать и вырвать из него чувства, заложенные Творцом неразрушимой психической искры...

   Поэтому в этих семьях и вызвало почти революцию ошеломляющее известие о спасении целой партии осужденных. Все спешили справиться о подробностях "чуда", узнать, куда идти и как поступать, чтобы получить такую же помощь.

   На следующий же день шествие направилось к пропасти, везя и неся больных; а придя на место, вся толпа как один человек безмолвно упала на колени, не зная в тревоге, что предпринять.

   Веками никто не учил их обращаться к Богу, и как надо было молиться, они не знали. Точно испуганное стадо, стояли они на коленях, со страхом, трепетом и надеждой взирая на Супрамати, появившегося на эспланаде над бездной.

   Великодушное сердце мага исполнилось глубокой жалости к этим несчастным, жестоко лишенным самого понятия о Боге и не подозревавшим даже о дремавшей в них вели