Корелли Мари - Скорбь сатаны,

  - Хорошо, сэр, князь имеет собственного повара - не правда ли? - сказал Моррис, перечисляя по пальцам, - и двух лакеев, кроме Амиэля, - довольно спокойных малых, помогающих ему. Затем он имеет кучера и грума - что составляет шесть слуг. Между тем, за исключением Амиэля, никто из них никогда не показывается в кухне отеля. Повар присылает кушанья неизвестно откуда, и двое других лакеев только появляются у стола: днем они не бывают в своих комнатах, хотя, быть может, они приходят туда спать, и никто не знает, где стоят лошади и карета или где живут кучер и грум. Но известно, что они оба и повар столуются вне дома. Это мне кажется очень таинственным.

   Я начинал чувствовать совершенно беспричинное раздражение.

   - Вот что, Моррис, - сказал я, - ничего нет бесполезнее или вреднее, как привычка вмешиваться в чужие дела. Князь имеет право жить, как ему нравится, и делать со своими слугами, что хочет; я уверен, он по-царски платит им за свои привилегии. И живет ли его повар здесь или там, наверху, под небесами, или внизу, в подвале, это меня не касается. Он много путешествовал и, без сомнения, имеет свои привычки, и, вероятно, его требования относительно пищи весьма прихотливы. Но я ничего не желаю знать о его хозяйстве. Если вы не любите Амиэля, вы легко можете избегать его, но, ради Бога, не делайте таинственности там, где ее не существует.

   Моррис посмотрел вверх, потом вниз и с особенным старанием принялся складывать один из моих фраков. Я увидел, что я совершенно остановил его порыв доверчивости.

   - Слушаю, сэр.

   И он больше ничего не сказал.

   Меня скорее забавил рассказ моего слуги о странностях Амиэля, и когда вечером мы ехали к Эльтонам, я кое-что из этой истории сообщил Лючио.

   Он засмеялся.

   - Оживленность Амиэля часто переходит границы, - сказал он, - и он не всегда может совладать с собой.

   - Какое же ложное представление я составил о нем: я считал его серьезным и несколько угрюмым!

   - Вы знаете старую поговорку: "наружность обманчива". Это сущая правда. Профессиональный юморист почти всегда лично неприятный и тяжелый человек. Что касается Амиэля, то он подобно мне, кажется не тем, что он есть на самом деле. Его единственной ошибкой можно счесть склонность переходить границы дисциплины, но в других отношениях он служит мне прекрасно, и я не требую ничего больше. Что же, Моррис негодует или испуган?

   - Ни то, ни другое, я думаю, - ответил я, смеясь, - он представляется мне как пример оскорбленной добродетели.

   - А, тогда вы можете быть уверены, что когда судомойка танцевала, он следил за ее движениями с самым тонким интересом, - сказал Лючио. - Почтенные люди всегда особенно внимательны в этих делах. Успокойте его чувства и скажите ему, что Амиэль - сама добродетель! Он у меня на службе с давних пор, и я ничего не могу сказать против него как человека. Он не претендует быть ангелом. Особенность его речей и поведения - только результат постоянного подавления естественной веселости, но, в сущности, он прекрасный малый. Гипнотизму он научился, когда был со мной в Индии; я часто предупреждал его об опасности практиковать эту силу на не посвященных в тайну. Но судомойка! Бог мой! Судомоек так много! Нужды нет, если одной больше или меньше с подергиванием!

   Мы приехали. Карета остановилась перед красивым домом, и мы были встречены великолепным слугой в красной ливрее, белых шелковых чулках и в напудренном парике. Он величественно передал нас своему двойнику по наружности и важности, даже, быть может, еще с более презрительными манерами, который, в свою очередь, проводил нас наверх с видом, как бы говорившим: "Глядите, до какого позорного унижения жестокая судьба привела великого человека!"

   В гостиной мы нашли лорда Эльтона, стоящего у камина, спиной к огню, и как раз против него на низком кресле сидела, развалясь, элегантно одетая молодая особа с очень маленькими ножками. Я заметил ножки, потому что, когда мы вошли, они более всего бросались в глаза, будучи протянутыми из-под бесчисленных оборок к огню, который граф прикрывал собой. В комнате еще сидела другая дама, прямо, как натянутая струна, с изящно сложенными руками на коленях, и ей были мы сначала представлены, когда покончились излияния приветствий графа.

   - Шарлотта, мои друзья: князь Лючио Риманец, м-р Джеффри Темпест. Господа, моя bellesoeur [Cвояченица (фр.)], мисс Шарлотта Фитцрой.

   Мы поклонились; дама с достоинством нагнула голову. Она была внушительного вида старая дева, и черты ее лица имели странное выражение, какое трудно было определить. Оно было набожно и натянуто, и вызывало мысль, что, должно быть, она видела раз в жизни нечто чрезвычайно неприличное, чего она не в состоянии никогда забыть. Сжатые губы, круглые, бесцветные глаза и застывший вид оскорбленной добродетели, который, казалось, обхватывал ее с головы до ног, усиливал это впечатление. Нельзя было долго смотреть на мисс Шарлотту без того, чтоб не начать дивиться, что такое было в ее давно прошедшей молодости, оскорбившее так ее чистоту, что до сих пор оставался на ее лице неизгладимый след. Но с того времени мне пришлось встречать многих англичанок, выглядящих совершенно так же, особенно между "благовоспитанными" старыми и некрасивыми из "верхних десяти".

   Совсем в другом роде было задорное, хорошенькое личико младшей дамы, которой затем нас представили, и которая, слегка приподнявшись из своего удобного положения, улыбнулась нам с ободряющей фамильярностью.

   - Мисс Дайана Чесней, - сказал граф бегло, - вы, может быть, знаете ее отца, князь, - во всяком случае, вы о нем слышали: знаменитый Никодим Чесней, один из великих железнодорожных королей.

   - Безусловно, я знаю его, - ответил Лючио тепло. - Кто его не знает! Я часто встречал его: прекрасный человек, одаренный удивительным юмором и жизнерадостностью. Я отлично его помню. Мы нередко встречались в Вашингтоне.

   - В самом деле! - сказала мисс Чесней как-то равнодушно. - По моему мнению, он большой чудак; скорее что-то среднее между билетным контролером и таможенным офицером. Я не могу на него смотреть без того, чтобы не чувствовать, что я должна отправиться в путь: все железные дороги кажутся написанными на его лице. Я ему это говорю. Я говорю: "Если б ты не носил железнодорожных следов на лице, ты бы лучше выглядел!" И вы нашли его смешным?

   Смеясь этой новой и свободной манере, с которой молодая особа критиковала своего родителя, Лючио протестовал.

   - Я не нахожу этого, - призналась мисс Чесней, - но это, может быть, потому, что я слышала его все истории бесконечное число раз, и кроме того многие из них читала в книгах, так что для меня они не имеют большой цены. Некоторые он рассказывает принцу Уэльскому при всяком удобном случае, но мне он больше не пробует рассказывать. Он также очень ловкий человек, он скорее других составил себе состояние. И вы совершенно правы относительно его жизнерадостности: один его смех стоит в ваших ушах до следующей недели.

   Сияющими весельем глазами она оглядывала наши улыбающиеся лица.

   - Вы думаете, что я непочтительна, не правда ли? - продолжала она, - но знаете ли вы, он совсем не похож на "сценического родителя", украшенного великолепными седыми кудрями и благословениями; он сам бы хотел, чтоб перед ним не благоговели. Садитесь, господа! - и кокетливо повернув свою хорошенькую головку к графу, сказала:

   - Посадите их, лорд Эльтон; я ненавижу, когда мужчины стоят. Высший пол, знаете ли? Кроме того, вы так высоки, - прибавила она, бросив взгляд нескрываемого восхищения на красивое лицо и фигуру Лючио, - смотреть на вас все равно, что яблоне смотреть на луну!

   Лючио от души рассмеялся и сел около нее, я последовал его примеру. Старый граф не изменил своего положения, стоя перед камином, расставив ноги и сияя благосклонностью на всех нас. Безусловно, Дайана Чесней была очаровательным существом, одною из тех искусных американок, которые кружат головы мужчинам, не пробуждая их страсти.

   - Итак, вы знаменитый м-р Темпест? - спросила она, смерив меня критическим взглядом, - да ведь это чудесно, не правда ли! Я всегда говорю, что только в молодости стоит иметь кучу денег. Если же вы стары, вы наполняете ими лишь карманы доктора за его старания починить ваше бедное расслабленное тело. Я знала одну старушку, получившую наследство в сто тысяч фунтов стерлингов, когда ей было девяносто пять лет. Бедная, она плакала! У нее было достаточно разума понять, как бы она могла хорошо пожить на них. Она не покидала постели, и ее единственной роскошью была полукопеечная лепешка, размоченная в молоке к чаю. Это было все, чего она желала.

   - Сто тысяч фунтов хватило бы очень долго на лепешки! - сказал я, улыбаясь.

   Хорошенькая Дайана засмеялась.

   - Но я думаю, вы захотите чего-нибудь большего, м-р Темпест! Во цвете лет есть смысл иметь богатство! Вы сейчас один из самых богатых людей, да?

   Она задала вопрос с прелестной наивностью и, казалось, не сознавала в нем неподобающего любопытства.

   - Я мог бы быть одним из самых богатых, - ответил я, и в ту же минуту у меня промелькнула мысль, как недавно еще я был одним из самых беднейших, - но мой друг, князь, много богаче меня.

   - Неужели?

   И она уставилась прямо на Лючио, который встретил ее взгляд со снисходительной полунасмешливой улыбкой.

   - Хорошо! После этого отец не больше, чем нищий! Что же! Весь свет у ваших ног!

   - Почти что так, - ответил Лючио серьезно, - но, дорогая мисс Чесней, свет так легко привести к своим ногам. Без сомнения, вы знаете это?

   И он подчеркнул слова выразительным взглядом своих неотразимых глаз.

   - Я угадываю комплимент. Как правило, я не люблю их, но на этот раз я вам прощаю.

   - Пожалуйста! - проговорил он с ослепительной улыбкой, так что она прервав свою болтовню, смотрела на него, как очарованная, с оттенком удивления и потом продолжала:

   - И вы одних лет с мистером Темпестом?

   - Простите, я на много лет старше!

   - В самом деле?! - воскликнул лорд Эльтон, - вам нельзя этого дать! Не правда ли, Шарлотта?

   Призванная в свидетели, мисс Фитцрой подняла к глазам элегантный черепаховый лорнет и стала критически разглядывать нас обоих.

   - Я бы сказала, что князь немного старше мистера Темпеста, - заметила она тоном изысканной благовоспитанности, - но только очень немного.

   - Во всяком случае, - настаивала мисс Чесней, - вы достаточно молоды для того, чтобы наслаждаться своим богатством, не так ли?

   - Достаточно молод или достаточно стар, как вам нравится, - сказал Лючио, беспечно пожав плечами. - Но, увы, я не наслаждаюсь им!

   Теперь мисс Чесней всей особой выражала живейшее удивление.

   - Что делают для вас деньги? - продолжал Лючио, и его глаза, расширившись, приняли то странное и задумчивое выражение, которое так часто возбуждало мое любопытство. - Свет, может быть, будет у ваших ног, но какой свет! Что за мишурная глыба из грубого вещества! Богатство лишь играет роль зеркала, чтобы показать человеческую натуру в ее наихудшем виде. Люди низкопоклонничают и льстят перед вами, и лгут, чтобы снискать вашу благосклонность для собственной выгоды; принцы крови охотно унижают себя и свое положение, беря у вас взаймы. Внутреннее достоинство (если у вас такое есть) не принимается в расчет; вы можете говорить, как дурак, смеяться, как гиена, выглядеть, как павиан, но лишь бы был звон вашего золота достаточно громок. Наоборот, если вы действительно велики, отважны, терпеливы и обладаете искрой того огня, который укрепляет жизнь и делает ее достойной жизни; если у вас роятся мысли, создающие образы, которые должны существовать, пока царства не будут сметены, как пыль ветром, и если при этом вы бедны, - что же, все на свете будут презирать вас. Богатый крахмальщик и Крез, живущий патентованными пилюлями, станет ругать вас. Купец, у которого вы покупаете кухонные продукты, может смотреть на вас свысока и с пренебрежением, так как не по праву ли только одного своего богатства вы будете править четверкой и болтать свободно, почти покровительственно с принцем Уэльским? Богатые, но вульгарные граждане, старающиеся подражать высшему обществу, находят удовольствие в помыкании избранными и природными дворянами.

   - Но, предположим, - быстро сказала мисс Чесней, - вам самому случилось быть избранным дворянином и кроме того еще с преимуществом богатства. Без сомнения, вы должны сознаться, что это скорее хорошо, не так ли?

   Лючио слегка засмеялся.

   - Я отвечу вам вашими же словами и скажу: "Я угадываю комплимент". Тем не менее я предполагаю, что даже, если богатство выпадет на долю одному из этих дворян, то не изза своего врожденного благородства он приобретает общественный почет, а просто потому, что он богач. Вот что оскорбляет меня. Я, например, имею бесчисленное количество друзей, которые - не столько мои друзья, как друзья моих доходов. Они не дают себе труда спросить теня о моей прежней жизни, кто я такой или откуда я, - для них это не имеет важности. Они не интересуются, ни как я живу, ни что я делаю. Болен ли я или здоров, счастлив или несчастлив - для них решительно все равно. Если б они знали больше обо мне - может быть, это было бы лучше для них; но они этого не хотят знать, их цели просты и ясны: они хотят от знакомства со мной взять сколько возможно больше для своей выгоды. И я даю им в изобилии; они получают то, что хотят, и даже более!

   Его мелодичный голос на последнем слове замер в странной меланхолии, и в это время не только мисс Чесней, но и мы все глядели на него, точно притягиваемые неопределенными магнетическими чарами, и на секунду царствовало немое молчание.

   - Мало кто имеет настоящих друзей, - сказал, наконец лорд Эльтон, - и в этом отношении, я думаю, никто из нас не счастливее Сократа, который держал в доме только два стула: один для себя, а другой - для друга, когда он найдется. Но вы всеобщий любимец, Лючио, самый популярный человек.

   В этот момент послышались приближающиеся шаги к открытой двери гостиной, и тонкий слух мисс Чесней поймал звук; она моментально оставила свою свободную позу и выпрямилась.

   - Это Сибилла! - Сказала она с полусмеющимся, полуизвиняющимся выражением своих карих искрящихся глаз. - Я никогда не могу разваливаться при Сибилле!

   Мое сердце учащенно билось, когда вошла женщина, которую поэты могли бы назвать богиней своих грез, но на которую я теперь смотрел, как на красивый предмет, предназначенный в продажу на законном основании. Она была одета в простое белое платье без всяких украшений, кроме золотого кушака античной работы, и букет фиалок красовался среди кружев на ее груди. Она выглядела еще прелестнее, чем тогда в театре, когда я увидел ее в первый раз. Ее глаза светились глубже, и румянец вспыхивал ярче на ее щеках, а ее улыбка, когда она здоровалась с нами, была просто умопомрачительна. Чтото в ее присутствии, движениях и манерах возбуждало во мне такой прилив страсти, что голова моя закружилась и мысли спутались, и, несмотря на холодный расчет, дававший мне уверенность, что она будет непременно моей женой, в ее достоинстве и безукоризненности было столько очарования, что я почувствовал себя пристыженным и склонным усомниться в том, может ли даже сила богатства нарушить покой этой восхитительной девственной лилии. Ах, как мы, мужчины, безумны! Как мало мы думаем об язве в сердцах тех женщин-лилий, выглядящих столь чистыми и полными грации!

   - Ты опоздала, Сибилла, - строго проговорила ее тетка.

   - Опоздала? - равнодушно проговорила она. - Очень сожалею!

   - Папа, разве вы импровизированный экран?

   Лорд Эльтон поспешно отошел в сторону, вдруг осознав свою эгоистическую монополию на пламя.

   - Вам не холодно, мисс Чесней? - продолжала леди Сибилла тоном заученной любезности, - не хотите ли ближе придвинуться к огню?

   - Благодарю вас! - пробормотала она, скромно опуская глаза.

   - Сегодня утром мы услыхали ужасную новость, мистер Темпест, - сказала леди Сибилла, смотря скорее на Лючио, чем на меня, - без сомнения, вы ее прочли в газетах: один из наших знакомых, виконт Линтон застрелился прошлой ночью.

   Я не мог удержаться от легкого содрогания. Лючио бросил на меня предупреждающий взгляд и сам ответил.

   - Да, я прочел об этом краткое извещение. Ужасно, в самом деле! Я также немного знал его.

   - Да? Он был помолвлен с одной моей подругой. Я подумала, что она счастливо спаслась, потому что хотя он и был приятный человек для общества, но он был также большой игрок и мот и быстро спустил бы ее состояние. Но она не хочет видеть это в таком свете, она очень потрясена. Она, во что бы то ни стало, хотела сделаться виконтессой.

   - Я вижу, - сказала мисс Чесней, и ее глаза лукаво блеснули, - что не одни только американки гонятся за титулами. С тех пор, как я здесь, я знаю несколько, в сущности, хороших девушек, вышедших замуж исключительно для того, чтоб называться "миледи" или "ваше сиятельство". Я сама очень люблю титул, но также люблю и человека, связанного с ним.

   Граф подавил прерывистый смех. Леди Сибилла задумчиво смотрела на огонь и продолжала, как будто бы она ничего не слыхала.

   - Конечно, моей подруге представятся и другие партии: она молода и хороша, но я думаю, не с точки зрения общества, что она была немного влюблена в виконта.

   - Глупости! Глупости! - сказал отец как-то раздраженно. - У тебя в голове какие-то романтические бредни, Сибилла; один "сезон" должен тебя вылечить от сентиментальности... ха... ха... ха... Она отлично знала, что он был распутный негодяй, и выходила за него замуж с открытыми глазами. Когда я прочел в газетах, что он пустил себе пулю в лоб в кэбе, я сказал: "Дурной вкус! Испортить экипаж бедному извозчику для удовлетворения своей причуды!" Ха-ха! Но тут же подумал, что он это вовремя сделал, иначе он бы испортил жизнь женщины.

   - Несомненно! Проговорила рассеянно леди Сибилла. - Но все-таки иногда бывает что-то вроде любви.

   Она подняла свои красивые, ясные глаза на Лючио, но он не смотрел в ее сторону, и ее смелый взгляд встретился с моим.

   Что выражал мой взгляд - я не знаю, но я увидел, что кровь прилила к ее щекам, и, казалось, дрожь пробежала по ее телу. Затем она сильно побледнела. В этот момент один из великолепных лакеев появился у дверей.

   - Обед подан, милорд!

   - Хорошо!

   И граф приступил к установлению нас по парам.

   - Князь, предложите руку мисс Фитцрой. Мр Темпест, прошу вас вести мою дочь, я последую за вами с мисс Чесней.

   Мы спустились с лестницы в этом порядке, и я, идя сзади Лючио под руку с леди Сибиллой, не мог не улыбнуться на чрезвычайную важность и серьезность, с которой он рассуждал о церковный вопросах с мисс Шарлоттой, и на неожиданный энтузиазм, по-видимому, охвативший достойную старую деву от некоторых его замечаний относительно духовенства: они были самой почтительной и ревностной похвалой, составляя полнейшую противоположность идеям, высказываемым мне. Очевидно, ему хотелось посмеяться над благовоспитанной дамой, и я наблюдал его поведение с внутренним удовольствием.

   - Значит, вы знаете милейшего Капона? - сказала мисс Шарлотта.

   - Очень хорошо! - с одушевлением ответил Лючио. - И уверяю вас, что горжусь этим знакомством. Поистине прекраснейший человек! Почти святой, если не совершенно!

   - Такого чистого ума! - вздохнула старая дева.

   - И так далек от тени лицемерия! - подтвердил Лючио с неподражаемой серьезностью. - Ах, да! Да, конечно! И так...

   Тут они вошли в столовую, и я больше ничего не мог слышать. Я последовал за ними с моей прекрасной дамой, и через минуту мы сидели за столом.

  

   Обед прошел в том порядке, как большинство обедов в больших домах; сначала с церемонностью и натянуто, к середине слегка согрелся и достиг полной приятной теплоты взаимного понимания, когда мороженое и десерт возвестили об его наступающем конце. Сперва разговор, то и дело, обрывался, но потом, под руководством Лючио, сделался оживленным и веселым. Я прилагал все старания занимать леди Сибиллу, но нашел ее, подобно большинству, немного рассеянной слушательницей. Она была холодна и неразговорчива; впрочем, я скоро решил, что она не была особенно сведущей и ничем не интересовалась; у нее, как и у многих из ее класса, была раздражающая привычка мысленно отвлекаться от вас и погружаться в задумчивость, ясно показывающую, как мало ее интересует то, что вы или кто-то другой ей говорит, хотя ее многие сделанные наудачу замечания показывали, что в ее, по-видимому, нежной натуре скрывалась жилка цинизма и некоторое презрение к людям, и не раз ее слова кололи мое самолюбие почти до обидчивости и в то же время укрепляли силу моего решения завладеть ею и поработить ее гордый дух, сделав ее покорной, что приличествует жене миллионера и гения. Гения? Да, я себя считал им. Мое высокомерие было двоякое: оно происходило не только от того, что, как я соображал, было свойством моего мозга, но также от сознания, что могло сделать мое богатство. Я был убежден, что могу купить славу, купить ее так же легко, как покупают цветок на базаре, и еще больше был убежден в возможности купить любовь. И, чтоб доказать правдивость этого, я вдруг обратился к графу.

   - Кажется, я не ошибаюсь, граф, вы жили в Варвикшейре в Виллосмирском замке?

   Лорд Эльтон побагровел и поспешно глотнул шампанского.

   - Да-а, да. Я имел это поместье некоторое время... Скорее обуза - поддерживать его: требуется целая армия слуг.

   - Именно так, - кивнул я в знак согласия головой. - Я полагаю, что понадобится значительный штат прислуги. Я покупаю его.

   Холодность леди Сибиллы наконец исчезла; она заволновалась, а глаза графа, казалось, вот-вот вылезут изо лба.

   - Вы? Вы покупаете Виллосмир? - воскликнул он.

   - Да, я распорядился, чтобы мои поверенные устроили дело как можно скорее.

   И я бросил взгляд на Лючио, стальные глаза которого были устремлены на графа с напряженным вниманием.

   - Я люблю Варвикшейр и так как рассчитываю много принимать, то, мне думается, это место подойдет мне.

   На момент воцарилось общее молчание. Мисс Шарлотта глубоко вздохнула, и кружевной бант на ее строго причесанных волосах видимо дрожал. Дайана Чесней смотрела на всех любопытными глазами, слегка улыбаясь.

   - Сибилла родилась в Виллосмире, - сказал граф какимто хриплым голосом.

   - Это прибавляет новую прелесть к обладанию им, - проговорил я с любезным поклоном в сторону леди Сибиллы. - У вас, наверное, много воспоминаний о нем?

   - Действительно много! - ответила она, и ее голос вибрировал страстными нотами. - Нет ни одного уголка на свете, который бы я так любила! Как часто я играла на газоне, под старыми дубами и собирала фиалки и буквицы на берегу Авона! И когда боярышник был в полном цвету, я воображала парк волшебным царством и себя сказочной царицей.

   - Вы ею были, ею и остались! - вдруг вставил Лючио.

   Она улыбнулась, и ее глаза заблестели, затем она спокойно продолжала:

   - Я любила Виллосмир и еще теперь люблю его. Я часто видела в поле, на другом, не принадлежащем к имению, берегу реки маленькую девочку с длинными светлыми волосами и с нежным лицом. Я хотела познакомиться с ней и поговорить, но моя гувернантка никогда не позволяла мне, предполагая, что она была "ниже" меня (губы леди Сибиллы презрительно сжались при этом воспоминании). Между тем она была хорошего рода, она осталась сиротой после своего отца, известного ученого и дворянина, и ее удочерил доктор, присутствовавший у смертного одра ее матери, которая, не имея никого из родных, поручила ее его заботам и попечению. И она, эта маленькая светловолосая девочка, была Мэвис Клер.

   Как только это имя было произнесено, мы все вдруг замолчали, как будто раздался звон "Angelus", и Лючио, взглянув на меня с какой-то напряженностью, спросил:

   - Вы никогда не слыхали о Мэвис Клер, Темпест?

   Я подумал секунду прежде, чем ответить.

   - Да, я слышал смутно и давно это имя в связи с литературой, но не мог припомнить, когда и как, потому что я никогда не обращал внимания на имена женщин, вступающих в союз с искусствами, и, как большинство мужчин, считал, что все, что бы они ни делали, будь то в живописи или в музыке, так незначительно, что даже не заслуживает критики. Женщины, по моему мнению, были созданы для забавы мужчин, но не для просвещения их.

   - Мэвис Клер - гений, - сказала леди Сибилла. - Если м-р Темпест не слыхал о ней, то, без сомнения, он услышит. Я часто сожалею, что мне не удалось познакомиться с ней в те старые дни в Виллосмире. Глупость моей гувернантки часто возмущает меня. "Ниже меня!" Разумеется! И как теперь она много выше меня! Она до сих пор живет там; ее приемные родители умерли, и она приобрела прелестный маленький домик, где они жили. Сверх того, она прикупила земли и улучшила место удивительно. Я не встречала поэтического уголка идеальнее, как Лилия-коттедж.

   Я молчал, чувствуя какое-то глухое недовольство за свое невежество в дарованиях и положении индивидуума, которого все они считали знаменитостью.

   - Какое странное имя: Мэвис! - наконец я решился заметить.

   - Да, но оно удивительно ей подходит. Она поет так же приятно, как дрозд, поэтому вполне заслуживает свое название.

   - Что же она дала литературе? - продолжал я.

   - О, только один роман! - ответил с улыбкой Лючио, - но он имеет необыкновенное качество романов: он живет! Я надеюсь, Темпест, что ваша книга будет пользоваться такой же жизненностью.

   Тут лорд Эльтон, который более или менее мрачно размышлял над стаканом вина, с тех пор, как я объявил о покупке Виллосмира, пробудился от задумчивости.

   - Что я слышу! - воскликнул он, - не хотите ли вы мне сказать, что вы написали роман, м-р Темпест? ("Возможно ли, чтоб он не заметил бросающиеся в глаза в каждой газете рекламы моей книги?" - подумал я с негодованием). Зачем это вам, с вашим колоссальным состоянием?

   - Он жаждет славы! - сказал Лючио, как мне показалось, полунасмешливо.

   - Но вы достигли славы! - заявил выразительно граф, - в настоящее время все знают вас.

   - Ах, мой дорогой лорд, этого недостаточно для стремлений моего друга! - ответил Лючио за меня, и его глаза подернулись той таинственной тенью скорби и презрения, которая часто заволакивала их блеск. - Его особенно не интересует "колоссальное состояние", потому что оно ни на йоту не поднимет его выше клена по дороге в королевский дворец. Он хотел бы возвыситься над заурядным человеком. И кто обвинит его? Я хотел бы известности за то качество, что называется гением, - за высокие мысли, поэзию, божественные инстинкты и пророческие зондирования сердца человеческого; словом, за силу пера. Обыкновенно бедняки одарены этой силой, которую нельзя купить за деньги, этой независимостью в поступках, свободой мнения, а что дает богатство? Возможность тратить его или копить. Но Темпест намеревался соединить в себе две самые противоположные силы природы - гений и деньги, или, другими словами, Бога и Мамону.

   Леди Сибилла повернула голову ко мне; ее красивое лицо выражало сомнение и удивление.

   - Я боюсь, - сказала она, - что требования общества отнимут у вас слишком много времени для того, чтобы продолжать писать книги. Я помню, вы сказали мне тогда вечером, что печатаете роман. Вы были прежде автором по профессии?

   Внутри меня зашевелилось чувство гнева и обиды. Был ли я настоящим "автором" до сего времени? Нет, я никогда им не был. Я только был скитающимся наемным писателем, по временам приглашенным написать статью "на заказ", на первый попавшийся сюжет, без видимой перспективы подняться с этой низкой и грязной ступени литературной лестницы. Я почувствовал, что покраснел, потом побледнел, и я видел, как пристально смотрел на меня Лючио.

   - Я теперь автор, леди Сибилла, - сказал я наконец, - и я надеюсь, что скоро докажу свое право называться им. По моему мнению, звание "автор" заслуживает большой гордости, и я не думаю, что требования общества помешают мне следовать литературной профессии, которую я считаю высшей на свете.

   Лорд Эльтон беспокойно задвигался на стуле.

   - Но ваши родные, - сказал он, - ваша семья - они также литераторы?

   - Из моей семьи никого нет в живых, - ответил я несколько резко, - мой отец был Джон Темпест из Рексмура.

   - В самом деле! (И лицо графа просияло). Господи! Ведь я встречал его часто на охоте много лет тому назад. Вы происходите из прекрасного старого рода, сэр! Темпесты из Рексмура известны и почитаемы в хрониках графства.

   Я ничего не ответил, но чувствовал легкий прилив раздражения, хотя сам не мог себе уяснить - почему.

   - Невольно удивляешься, - сказал Лючио мягким ласкающим тоном, - когда человек происходит из хорошей английской фамилии - явная причина для гордости, - и кроме того имеет большое состояние для поддержки своего высокого рода, зачем ему биться за литературные почести! Вы слишком скромны в своих желаниях, Темпест! Вы, сидящий так высоко на банковых билетах и слитках золота, со славой блестящей хроники позади, вы еще наклоняетесь, чтобы поднять лавры! Фи, мой друг! Вы унижаете себя этим желанием присоединиться к компании бессмертных!

   Несмотря на его иронический тон, замеченный обществом, я видел, что своей особенной манерой он защищал литературу, и я почувствовал к нему благодарность. Граф выглядел немного скучным.

   - Все это прекрасно, - сказал он, - но у мра Темпеста нет нужды писать, чтоб зарабатывать средства к существованию.

   - Можно любить дело только ради дела! - воскликнул я. - Например, эта Мэвис Клер, о которой вы говорили, разве она женщина нуждающаяся?

   - Мэвис Клер не имеет ни одного пенни, кроме того, что зарабатывает, - сказал лорд Эльтон. - Я думаю, если б она не писала, то умерла бы с голода.

   Дайана Чесней засмеялась.

   - В настоящее время она далека от голодной смерти, - заметила она, и ее карие глаза искрились. - Она горда, как самые гордые; катается в парке в своей коляске на лучшей паре в стране и знакома со всей аристократией. Я слышала, что она - прекрасная деловая женщина и конкурирует с издателями.

   - Я бы усомнился в этом! - прерывисто засмеялся граф. - Надо быть самим дьяволом, чтоб конкурировать с издателями.

   - Вы правы, - сказал Лючио. - Я думаю, что в переменных "фазах" или переселениях души в различные земные формы дьявол (если он существует) часто становится издателем, и в особенности доброжелательным издателем для разнообразия!

   Мы все улыбнулись.

   - Я не могу представить себе, чтоб Мэвис Клер могла конкурировать с кем-нибудь или в чем-нибудь, - сказала леди Сибилла. - Конечно, она не богата, но она тратит деньги умно и с пользой. Я не знаю ее лично, о чем жалею, но читала ее книги, которые написаны совершенно не банально. Она самое независимое существо, чрезвычайно равнодушное к мнениям.

   - Должно быть, она очень дурна собой, - заметил я. - Некрасивые женщины всегда стремятся сделать нечто более или менее поразительное, чтобы привлечь внимание, в котором иначе им отказывают.

   - Верно, но это неприменимо к мисс Клер. Она хорошенькая и притом умеет одеваться.

   - Такое качество в литературной женщине! - воскликнула Дайана Чесней. - Они обыкновенно дурны и безвкусно одеты!

   - Большинство культурных людей, - продолжала леди Сибилла, - из нашего круга, во всяком случае, смотрят на мисс Клер как на исключение, выходящее из ряда обыкновенных авторов. Она очаровательна сама, как и ее книги, и бывает везде. Она пишет с вдохновением и всегда скажет что-нибудь новое.

   - За это, конечно, все критики нападают на нее? - спросил Лючио.

   - О, безусловно! Но мы никогда не читаем критику.

   - Надеюсь, что и никто другой, - сказал граф со смехом, - кроме самих господ, пишущих ее! Хахаха! Я называю наглостью, простите за выражение, осмеливаться учить меня, что я должен читать или что я должен делать. Я в состоянии составить свое собственное суждение о написанной книге. И я избегаю всех отвратительных "новых" поэтов, избегаю их, как ада, сэр, ха-ха! Все, кроме "нового" поэта; старые достаточно хороши для меня! Да, сэр, эти критики, что так важничают, в большинстве случаев несовершеннолетние, полуобразованные мальчишки, которые за пару гиней в неделю берутся сообщать публике, что они думают о такой-то книге, как будто бы кто-нибудь интересуется их незрелыми мнениями. Смешно, поистине смешно! Я дивлюсь, за кого они принимают публику! Редакторы ответственных журналов должны знать лучше это дело и не поручать его молодым хлыщам только ради того, что они дешевы.

   В этот момент вошел дворецкий и, став сзади графа, прошептал ему несколько слов. Граф нахмурился, затем обратился к своей свояченице.

   - Шарлотта, леди Эльтон прислала сказать, что она сойдет сегодня в гостиную. Может быть, вы пойдете взглянуть, чтобы поудобнее ее устроить.

   И когда мисс Шарлотта встала, он повернулся к нам, говоря:

   - Моя жена редко бывает в состоянии видеть гостей, но сегодня она чувствует себя лучше и хочет маленькой перемены от однообразия своей комнаты. Было бы очень любезно с вашей стороны, господа, занять ее: она не может много говорить, но ее зрение и слух превосходны, и она интересуется всем, что происходит. Господи, Боже мой!

   И он тяжело вздохнул.

   - Ведь она была одной из самых блистательных женщин!

   - Милая графиня! - прошептала мисс Чесней с покровительственной нежностью. - Она еще до сих пор хороша!

   Леди Сибилла бросила в ее сторону надменный взгляд, ясно мне показавший, какой непокорный характер обуздывала в себе молодая красавица, и я почувствовал себя еще более влюбленным согласно моему понятию о любви. Нужно сознаться, я люблю женщин с известным темпераментом. Я терпеть не могу чрезмерно приятную самку, которая на всем протяжении земного шара не найдет ничего, что возбудило бы в ней другое выражение, кроме глупой улыбки. Я люблю замечать опасный огонек в блестящих глазах, горделивое трепетание прелестного рта и горячий румянец негодования на нежных щеках. Все это показывает ум и неукротимую волю и пробуждает в человеке любовь к власти, которая таится в его натуре, подстрекая его победить то, что кажется непобедимым. Желание такой победы было сильно во мне; когда окончился обед, я встал и отворил дверь, чтобы дать пройти дамам из комнаты. Когда проходила леди Сибилла, фиалки, приколотые у нее на груди, упали. Я поднял их и сделал первый шаг.

   - Могу я взять их? - спросил я тихо.

   Ее дыхание было неровно, но она смотрела мне прямо в глаза, с улыбкой, отлично понимая мою скрытую мысль.

   - Можете! - ответила она. Я поклонился, затворив за ней дверь, и спрятав цветы, возвратился, удовлетворенный, на свое место у стола.

  

   Оставшись со мной и Лючио, лорд Эльтон сбросил всякую сдержанность и стал не только фамильярным, но даже льстивым в своем ухаживании за нами обоими. Унижение и жалкое желание понравиться нам и снискать наше расположение проглядывали в каждом его слове, и я твердо убежден, что если б я холодно и грубо предложил купить его красавицу-дочь за сто тысяч фунтов стерлингов, с условием уплатить эту сумму в день свадьбы, он бы охотно согласился на продажу. Между тем, исключая его личное корыстолюбие, я чувствовал и знал, что мое ухаживанье за леди Сибиллой будет принято, как нечто вроде рыночного торга, разве только, если мне действительно удастся завоевать любовь девушки. Я намеревался попробовать это, но вполне сознавал трудность, почти невозможность для нее забыть факт моего колоссального состояния и смотреть на меня только ради меня самого. В этом одно из благ бедности, забываемое и не ценимое бедняками. Бедняк, если завладеет любовью женщины, то знает, что любовь эта искренняя и лишена личного интереса. Но богач некогда не может быть уверен в истинной любви. Преимущества богатого замужества поощряются родителями и друзьями девушек-невест. И нужно быть действительно цельной натурой, чтоб смотреть на мужа, обладающего пятью миллионами, без чувства корыстного удовлетворения. Очень богатый человек даже не может быть уверен в дружбе; самая высокая, сильная, благородная любовь почти всегда отказано ему; осуществляются те правдивые слова: "Как трудно богатому войти в царство небесное". Царство женской любви, испытанной и в невзгодах, и в трудностях, ее верность и преданность в дни печали и тоски, ее героическая самоотверженность и мужество в часы сомнения и отчаяния - эта светлая, прекрасная сторона женской души определена Божественным повелением для бедного человека. Миллионер может жениться на ком ему вздумается, среди красавиц всего света, - он может одеть ее в роскошные наряды, осыпать ее драгоценностями и смотреть на нее, на весь блеск ее богато украшенной красоты, как на статую или картину, но он никогда не постигнет сокровенных тайн ее души и не узнает нравственных начал ее прекрасной натуры. С первых же дней моего восхищения леди Сибиллой я об этом думал, хотя и не так настойчиво, как часто с тех пор. Я слишком гордился своим богатством, чтоб допустить возможность проигрыша, и я наслаждался, смотря с несколько презрительным злорадством на смиренное преклонение графа пред ослепительным источником золота, какой представляли собой я и мой блистательный товарищ. Я ощущал странное удовольствие покровительствовать ему и обращался с ним с видом снисходительной благосклонности, что, повидимому, нравилось ему. Внутренне я смеялся и думал, какое бы иное было положение дел, если б я, в самом деле, был не более, чем "автор". Если б я был одним из самых великих писателей времени, но вместе с тем беден или только со средним достатком, этот самый полуобанкротившийся граф, тайно державший на пансионе американскую наследницу за тысячу гиней в год, счел бы за "снисхождение" пригласить меня в свой дом, смотрел бы на меня с высоты своей титулованной ничтожности и, может быть, отозвался бы обо мне, как о "человеке, который пишет... э... да... э... скорей неглупый, я думаю..." - и больше бы не вспомнил. По этой самой причине, как "автор" еще, хотя миллионер, я ощущал особенное удовольствие унижать насколько возможно его графское достоинство, и для этого я нашел лучший способ говоря о Виллосмире. Я видел, что он нахмурился при одном имени своей потерянной собственности и не мог скрыть своего душевного беспокойства относительно моих дальнейших намерений. Лючио, опытность и предусмотрительность которого надоумили меня на покупку этого места, ловко помогал мне обнаруживать его характер, и к тому времени, когда мы кончили кофе и сигары, я знал, что "гордый" граф Эльтон, который вел свой род от первых крестоносцев, готов был согнуть спину и ползать в пыли изза денег, как отельный швейцар в ожидании соверена "на чай". Я никогда не был высокого мнения об аристократах, и в данном случае оно, конечно, не улучшилось, но, помня, что этот расточительный дворянин около меня - отец Сибиллы, я обращался с ним с большим уважением, чем он того заслуживал.

   Возвратившись после обеда в гостиную, я был охвачен холодом, веявшим, как мне казалось, от ложа леди Эльтон, которое помещалось у камина и напоминало черный саркофаг своими очертаниями и объемом. Это была узкая кровать на колесах, искусно задрапированная черною материей, чтоб несколько скрыть ее гробовидную форму. Вытянутая фигура парализованной графини своей неподвижностью казалась мертвой, но ее лицо, когда она повернулась к нам при нашем появлении, было и теперь еще красиво, и ее большие глаза были ясны и почти блестящи. Ее дочь тихо представила нас обоих, и она сделала легкое движение головой в виде поклона, рассматривая нас с любопытством.

   - Какой неожиданный сюрприз, дорогая! - сказал весело граф Эльтон. - Почти три месяца мы не имели удовольствия быть в вашем обществе. Как вы себя чувствуете?

   - Лучше, - ответила она медленно, но ясно, и ее взгляд был устремлен с напряженным вниманием на князя Риманца.

   - Мать нашла комнату холодной, - объяснила леди Сибилла, - поэтому мы перенесли ее поближе к огню... Холодно... (И она вздрогнула.) Я думаю, на дворе сильный мороз.

   - Где Дайана? - спросил граф, ища глазами веселую молодую особу.

   - Мисс Чесней пошла к себе написать письмо, - ответила его дочь несколько холодно. - Она сейчас вернется.

   В этот момент леди Эльтон слабо подняла руку и указала на Лючио, который отвернулся, чтоб ответить на вопрос мисс Шарлотте.

   - Кто это? - прошептала она.

   - Мама милая, ведь я сказала вам, - проговорила леди Сибилла, - это князь Лючи