Корелли Мари - Скорбь сатаны,

 - Итак, миллионер и будущий знаменитый великосветский лев, я надеюсь, что нет препятствий к предполагаемому ужину? И, может быть, в кафешантан потом, если будет расположение? Что вы на это скажете?

   Он дружески хлопнул меня по плечу и посмотрел мне прямо в лицо; эти изумительные глаза, заключающие в себе и слезы, и огонь, глядели на меня светлым властным взглядом, который окончательно покорил меня. Я не пытался сопротивляться той особенной силе, притягивающей меня теперь к этому человеку, которого я только что встретил; ощущение было слишком сильно и приятно, чтобы бороться с ним. Только один момент я колебался, осматривая свое потертое платье.

   - Я не в состоянии сопровождать вас, князь, - сказал я. - Я выгляжу скорее бродягой, чем миллионером.

   - Вы правы! - согласился он. - Но будьте довольны! В этом отношении вы похожи на многих других крезов. Только гордые бедняки беспокоятся о хорошем платье; они и милые "легкомысленные" дамы скупают обыкновенно все красивое и элегантное. Плохо сидящий сюртук часто покрывает спину первого министра, и если вы увидите женщину, одетую в платье дурного покроя и цвета, вы можете быть уверены, что она страшно добродетельна, известна добрыми делами и, вероятно, герцогиня!

   Он встал и притянул к себе свои соболя.

   - Какое дело до платья, если кошелек полон! - продолжал он весело. - Пусть только в газетах напишут, что вы миллионер, и, без сомнения, какой-нибудь предприимчивый портной изобретет новый дождевой плащ аля Темпест такого же мягко-зеленого художественно-линялого цвета, как ваше теперешнее платье. А теперь поедем! Извещение ваших поверенных должно дать вам хороший аппетит, и я хочу, чтобы вы отдали справедливость моему ужину. Со мной здесь мой повар, а он не лишен искусства. Кстати, я надеюсь, что вы окажете мне услугу, позволив быть вашим банкиром, пока ваше дело не будет законно рассмотрено и утверждено.

   Это предложение было сделано так деликатно и дружески, что я не мог не принять его с благодарностью, так как оно освобождало меня от временных затруднений. Я поспешно написал несколько строк квартирной хозяйке, извещая ее, что должные ей деньги будут ей высланы по почте на следующий день; затем, спрятав отвергнутую рукопись, мое единственное имущество, в боковой карман, я потушил лампу и с новым, так неожиданно обретенным другом покинул навсегда мое жалкое жилище и связанную с ним нищету. Я не думал тогда, что придет время, когда я оглянусь на дни, проведенные в этой маленькой невзрачной комнате, как на лучший период моей жизни, когда я посмотрю на испытанную горькую бедность как на руль, которым святые ангелы направляли меня к высоким и благородным целям, - когда я в отчаянии буду молиться с безумными слезами, чтобы быть тем, чем я был тогда! Я не знаю, хорошо или дурно, что наше будущее закрыто от нас. Стали ли бы мы уклоняться от зла, если бы знали его результаты? Это вопрос сомнительный; во всяком случае, в эту минуту я был действительно в блаженном неведении. Я весело вышел из мрачного дома, где я жил так долго между разочарованиями и трудностями, повернув теперь к ним спину с таким чувством облегчения, которое не может быть выражено словами, - и последнее, что я слышал, был жалобный вопль мирной мелодии, словно прощальный крик неизвестного и невидимого скрипача.

  

   Перед подъездом нас ожидала карета князя, запряженная парой горячих вороных рысаков в серебряной сбруе. Великолепные чистокровки били землю и грызли удила от нетерпения; при виде хозяина щегольской ливрейный лакей открыл дверцы, почтительно дотронувшись до шляпы; по настоянию моего спутника я вошел первым и, опустившись на мягкие подушки, почувствовал приятное сознание роскоши и могущества в такой силе, что казалось, будто я уже давно оставил позади себя дни невзгод и печали. Ощущения голода и счастия боролись во мне, и я находился в неопределенном и легкомысленном состоянии, присущем долгому посту, когда абсолютно все кажется недействительным или неосязаемым. Я знал, что я собственно не могу ощутить достоверности моего изумительного счастья, пока мои физические нужды не будут удовлетворены. И я был, так сказать, в колебательном состоянии. Мой мозг кружился вихрем, мои мысли были смутны и бессвязны, и сам я казался себе в каком-то причудливом сне, от которого я должен был немедленно пробудиться.

   Карета на резиновых шинах бесшумно катилась, только слышался стук копыт быстро мчавшихся лошадей.

   Я видел в полумраке блестящие темные глаза моего нового друга, смотревшие пристально на меня с особенно напряженным вниманием.

   - Не чувствуете ли вы, что свет уже у ваших ног, как мяч в ожидании удара ноги? - спросил он полушутя, полуиронически. - Свет так легко приводится в движение. Умные люди во все века старались сделать его менее смешным, с тем результатом, что он продолжает предпочитать мудрости безрассудство. Как мяч или, скажем, как волан, готовый полететь куда угодно и как угодно, лишь бы ракетка была из золота!

   - Вы говорите с какой-то горечью, князь, - сказал я. - Но, без сомнения, у вас большая опытность в людях?

   - Большая, - повторил он выразительно. - Мое царство очень обширно.

   - Значит, вы властелин! - воскликнул я с некоторым удивлением. - Ваш титул не есть только почетный титул?

   - О, по правилам вашей аристократии он только почетный титул, - быстро ответил он. - Когда я сказал, что мое царство обширно, я разумел, что властвую везде, где люди подчинены силе богатства. С этой точки зрения не ошибусь ли я, называя мое царство обширным? Не есть ли оно почти беспредельно?

   - Я замечаю, вы циничны, - сказал я. - Хотя, конечно, вы верите, что не все можно купить за деньги - честь и добродетель, например?

   Он оглядел меня с загадочной улыбкой.

   - Я полагаю, что честь и добродетель существуют, - ответил он, - и, существуя, конечно, не могут быть куплены. Но моя опытность научила меня, что я всегда и все могу купить. То, что называется большинством людей честью и добродетелью, не есть ли самые изменчивые чувства, какие можно себе вообразить? Назначьте солидную сумму, и они сделаются подкупны и развратятся в одно мгновение ока! Признаюсь, я раз встретил случай неподкупной честности, но только раз. Я могу встретить опять, но это подлежит большому сомнению. Но возвратимся ко мне, - прошу вас, не думайте, что я хвастаюсь перед вами или выдаю себя под фальшивым титулом. Поверьте мне, что я настоящий князь, и такого рода, каким ни одна из ваших старейших фамилий не может похвалиться; на мое царство разрушено, и мои подданные рассеяны между всеми нациями; анархия, нигилизм и политические смуты вообще заставляют меня скорее умалчивать о моих делах. К счастью, у меня деньги в изобилии, и только ими я прокладываю себе путь. Когда мы будем лучше знакомы, вы узнаете более о моей личной истории. У меня много других имен и титулов, кроме обозначенного на карточке, но я ношу самое простое из них, так как большинство людей искажает произношение иностранных имен. Мои интимные друзья обычно пропускают титул и зовут меня просто Лючио.

   - Это ваше крестное имя? - начал я.

   - Нисколько, у меня нет крестного имени, - прервал он поспешно и гневно. - Я не христианин.

   Он говорил с таким нетерпением, что на минуту я смутился, не зная, что ответить.

   - В самом деле? - пробормотал я смущенно.

   Он расхохотался.

   - В самом деле! Это все, что вы нашли сказать! В самом деле и опять в самом деле. Вы не христианин, и в действительности - никто: люди претендуют ими быть, и в этом лицемерии, достойном проклятия, они более богохульны, чем падший дьявол! Но я не притворяюсь, у меня только одна вера!

   - И это?..

   - Глубокая и страшная вера! - сказал он дрожащим голосом. - И хуже всего, что она правильна, правильна, как машина мироздания! Но говорить об этом - кстати, когда чувствуешь унылость духа и желание побеседовать о мрачных и страшных предметах, а теперь мы прибыли уже к месту назначения, и главной заботой в нашей жизни (это главная забота в жизни большинства людей) должен быть вопрос о нашей пище.

   Карета остановилась, и мы вышли. При виде пары вороных и серебряной сбруи швейцар отеля и двоетрое слуг бросились к нам, но князь прошел в вестибюль, не замечая никого из них, и обратился к человеку степенного вида, своему собственному лакею, который вышел навстречу ему с глубоким поклоном.

   Я пробормотал что-то вроде желания взять для себя комнату в отеле.

   - О, мой человек сделает это для вас, - сказал он небрежно. - Дом далеко не полон; во всяком случае, все лучшие комнаты свободны, а конечно, вы хотите одну из лучших.

   Глазеющий слуга до этого момента смотрел на мой потертый костюм с видом особенного презрения, выказываемого нахальными холопами тем, кого они считают бедняками, но, услышав это слова, он мгновенно изменил насмешливое выражение своей лисьей физиономии и с раболепством кланялся мне, когда я проходил. Дрожь отвращения пробежала по мне, соединенная с некоторым злобным торжеством: отражение лицемерия на лице этого холопа было, как я знал, только тенью того, что я найду отражающимся в манерах и обращении всего "высшего" общества, так как там оценка достоинств не выше, чем оценка пошлого слуги, и за мерку принимаются исключительно деньги.

   Если вы бедны и плохо одеты - вас оттолкнут, но если вы богаты - вы можете носить потертое платье, сколько вам угодно: за вами будут ухаживать, вам будут льстить и всюду приглашать, хотя бы вы были величайшим глупцом или первостатейным негодяем.

   Такие мысли смутно бродили в моей голове, пока я следовал за хозяином в его комнаты. Он занимал целое отделение в отеле, имея большую гостиную, столовую, кабинет, убранные самым роскошным образом, кроме того - спальню, ванную комнату и уборную, и еще комнаты для лакея и двух других слуг.

   Стол был накрыт для ужина и сверкал дорогим хрусталем, серебром и фарфором, украшенный корзинами самых дорогих фруктов и цветов, и несколько минут спустя мы уже сидели за ним.

   Лакей князя служил во главе, и при полном свете электрических ламп я заметил, что лицо этого человека казалось очень мрачным и неприятным, даже таило злое выражение, но в исполнении своих обязанностей он был безукоризнен, будучи быстрым, внимательным и почтительным, так что я внутренне упрекнул себя за инстинктивную неприязнь к нему. Его имя было Амиэль; я невольно следил за его движениями, так они были бесшумны, и его шаги напоминали крадущуюся поступь кошки или тигра.

   Ему помогали двое других слуг, одинаково расторопных и хорошо дрессированных, и я наслаждался изысканными блюдами, которых так давно не пробовал, и ароматным вином, о котором могли только мечтать разные знатоки. Я начинал себя чувствовать совершенно легко и разговаривал свободно и доверчиво, и сильное влечение к моему новому другу увеличивалось с каждой минутой, проведенной в его компании.

   - Будете ли вы продолжать вашу литературную карьеру теперь, когда вы получили это маленькое наследство? - спросил он, когда после ужина Амиэль поставил перед нами изысканный коньяк и сигары и почтительно удалился.

   - Конечно, - возразил я, - хотя бы только для удовольствия. С деньгами я могу заставить обратить на себя внимание. Ни одна газета не откажет в хорошо оплаченной рекламе.

   - Верно! Но не откажется ли вдохновение изливаться из набитого кошелька и пустой головы?

   Это замечание рассердило меня.

   - Вы считаете мою голову пустой? - спросил я, несколько оскорбленный.

   - Не теперь, мой дорогой Темпест: не позволяйте выпитому токайскому или коньяку, который мы пьем, говорить так поспешно за вас. Уверяю, что я не считаю вашу голову пустой; напротив, я убежден, как я и слышал, что ваша голова была и есть полна идей - прекрасных идей, оригинальных идей, которых не желает мир условной критики. Но будут ли эти идеи продолжать пускать ростки в вашем мозгу, или полный кошелек остановит их? - вот в чем вопрос. Оригинальность и вдохновение, странно сказать, редко одаряют миллионера. Предполагается, что вдохновение приходит свыше, а деньги снизу! Между тем в вашем случае и то и другое - и вдохновение, и оригинальность - могут далее процветать и давать плоды, я уверен, что могут. Хотя часто случается, что когда мешок денег выпадает на долю честолюбивого гения, Бог покидает его, а черт вступает в свои права. Вы никогда об этом не слыхали?

   - Никогда! - ответил я улыбаясь.

   - Конечно, эти слова глупы и звучат смешно в наш век, когда не верят ни в Бога, ни в черта. Между тем они означают, что должно выбирать между верхом и низом: гений есть Верх, а деньги - Низ; нельзя в одно и то же время летать и пресмыкаться.

   - Не верится, чтобы деньги заставляли человека пресмыкаться, - сказал я. - Помоему, это единственное средство, необходимое, чтобы усилить его дарования и поднять его до самой большой высоты.

   - Вы так думаете?

   Князь зажег сигару с важным и озабоченным видом.

   - Тогда я боюсь, что вы мало сведущи по части, как я называю, естественной психологии. То, что принадлежит земле, и влечет к земле. Вы это, конечно, понимаете? Золото принадлежит земле; вы добываете его оттуда, вы пользуетесь им; этот металл - довольно существенный. Гений является, никто не знает откуда, - вы не можете ни откопать его, ни сделать, а будете стоять и дивиться на него; он - редкий гость и капризен, как ветер, и, обыкновенно, производит грустное разрушение между условностями человечества. Это, как я сказал, "высшее" над земными вкусами и понятиями, и те, кто имеет его, всегда живут в неведомых возвышенных сферах. Но деньги - это удобство, очень искусно выровненное с поверхностью земли; когда вам довольно его, вы твердой походкой спускаетесь вниз и внизу остаетесь!

   Я засмеялся.

   - Честное слово, вы очень красноречиво проповедуете против богатства! - сказал я. - Вы сами необычайно богаты. Разве вы досадуете на это?

   - Нет, я не досадую, так как досадовать было бы бесполезно, - возразил он. - А я никогда не трачу свое время. Но я вам говорю правду; гений и большое богатство не живут вместе. Например, я, вы не можете себе представить, какие громадные способности я имел когдато! Давно, раньше, чем я сделался властелином сам!

   - Я уверен, что вы их имеете еще теперь, - утверждал я, глядя на его благородное лицо и прекрасные глаза.

   Странная тонкая улыбка, которую я подмечал уже не раз прежде, осветила его лицо.

   - Вы хотите говорить мне комплименты! - сказал он. - Вам, как и многим, нравится моя внешность, но, в конце концов, ничто так не обманчиво, как наружность. Причина этого та, что как только мы переходим детство, мы стараемся быть не тем, что есть, и таким образом от постоянной практики с юных лет мы достигаем того, что наша физическая форма скрывает совершенно наше настоящее "я". В самом деле это и умно, и искусно, потому что каждый индивидуум защищен стеной своего тела от шпионства друзей или врагов, каждый человек есть одинокая душа, заключенная в собственноручно сделанной тюрьме; когда он совершенно один, - он знает и часто ненавидит себя, - иногда он даже пугается лютого чудовища, спрятанного за его телесной маской, и старается забыть его страшное присутствие в пьянстве и распутстве, что и бывает иногда со мной. Вы бы не подумали этого обо мне?

   - Никогда, - быстро ответил я.

   Что-то в его голосе и взгляде несказанно тронуло меня.

   - Вы клевещете на себя!

   Он тихо засмеялся.

   - Может быть! - небрежно уронил он. - Но это заставит вас подумать обо мне, что я не хуже большинства людей! Теперь вернемся к вопросу о вашей литературной карьере. Вы сказали, что написали книгу; отлично, напечатайте ее и посмотрите результат - если будет "удача", это уже нечто. А способов устроить эту "удачу" много. О чем ваша история? Надеюсь, чтонибудь нескромное?

   Разумеется, нет, - возразил я горячо. - Это повесть о благороднейших образцах жизни и о самых возвышенных стремлениях. Я писал ее с намерением поднять и очистить мысли моих читателей и хотел по мере возможности утешить тех, кто страдает и грустит...

   Риманец улыбнулся с состраданием.

   - Ваша книга не годится, - прервал он. - Уверяю вас, что она не годится. Она не соответствует духу времени. Возможно, ее и приняли бы, если бы вы поместили в ней "первую ночь" с описанием превосходного ужина и всех последствий опьянения. Иначе бесполезно. Для того, чтобы книга имела успех ради себя самой, ей незачем пытаться быть литературной, она должна быть только неприличной. Настолько неприличной, насколько вы можете это сделать, не оскорбляя передовой женщины. Это откроет вам широкое поле. Опишите в подробностях любовную интригу, распространитесь о рождении детей - словом, говорите о мужчинах и женщинах, как о животных, существующих ради единственной цели размножения, и успех ваш будет громадный. Нет ни одного критика, который бы не одобрил вас, нет ни одной пятнадцатилетней школьницы, которая бы не пожирала глазами ваши страницы в безмолвии своей девственной спальни!

   Его взгляд сверкал такой злой насмешкой, что я, ошеломленный, не мог найти слов для ответа, и он продолжал:

   - Что вам пришло в голову, дорогой Темпест, писать книгу о "благороднейших образцах жизни", как вы говорите? На этой планете нет благородных образцов жизни; во всем подлость и торговля. Человек - ничтожество, и все его цели ничтожны, как он сам. Ибо благородные образцы жизни ищут других миров. Другие миры есть! Опять-таки люди не желают возвышать и очищать свои мысли романами, которые они читают для удовольствия: для этого они ходят в церковь и очень скучают в продолжение службы. И зачем вы хотите утешать людей, которые, обыкновенно, только благодаря своей глупости причиняют себе муки? Они не хотели помочь вам. Они не дали вам шести пенсов, чтобы спасти вас от голода. Мой друг, оставьте ваше сумасбродство вместе с бедностью. Живите для себя. Если вы сделаете что-нибудь для других, эти другие только ответят вам самой черной неблагодарностью; примите мой совет и не жертвуйте своими собственными интересами для каких бы но ни было соображений!

   Он встал из-за стола и говорил, стоя спиной к яркому огню и спокойно покуривая сигару. А я смотрел на его красивую фигуру и лицо, терзаясь мучительным сомнением, омрачившим мое восхищение.

   - Если бы вы не были так прекрасны, я бы сказал, что вы бессердечны, - промолвил я наконец. - Но ваши черты - прямая противоположность вашим словам. В действительности у вас нет того равнодушия к человечеству, которое вы силитесь присвоить себе. Вся ваша наружность говорит о великодушии, которое вы не можете победить, если бы даже хотели. Кроме того, разве вы не пытаетесь всегда делать добро?

   Он улыбнулся.

   - Всегда! То есть я всегда занят работой, стараясь удовлетворить людские желания. Хорошо ли это - или дурно с моей стороны, подлежит испытанию. Людские желания беспредельны; единственно, чего ни один из них, по-видимому, не хочет, насколько я заметил, это прервать со мной знакомство!

   - Еще бы, конечно, нет! Встретив вас, это невозможно! - И я засмеялся нелепости этой мысли.

   Он искоса бросил на меня загадочный взгляд.

   - Их желания не всегда доброжелательны, - заметил он, повернувшись, чтобы сбросить пепел от своей сигары за решетку камина.

   - Но безусловно, вы не потворствуете им в их пороках! - воскликнул я, все еще смеясь. - Это значило бы разыграть роль благодетеля слишком основательно!

   - Я вижу, мы утонем в сыпучих песках теории, если пойдем дальше, - сказал он, - вы забываете, мой друг, что никто не может разрешить, что такое порок и что добродетель. Они, как хамелеон, в разных странах принимают разные цвета. Авраам имел две или три жены и несколько наложниц, а он был добродетельный человек, согласно священному учению, тогда как лондонский лорд Том Нобби в наше время имеет одну жену и несколько наложниц и, в сущности, очень схож в других свойствах с Авраамом, но, между тем, он считается ужасной личностью. Переменим разговор, иначе мы никогда не кончим. Что нам делать с остатком вечера? Есть в Тиволи хорошо сложенная интересная девица, нашедшая себе покровительство у расслабленного маленького герцога; стоит посмотреть на ее удивительное кривлянье, благодаря которому она втирается в английскую аристократию, чтоб занять определенное положение. Или вы устали и предпочитаете отдохнуть?

   Сказать правду, я был совершенно утомлен волнениями дня - и столько же нравственно, сколько физически. Моя голова была тяжела от вина, от которого я совсем отвык.

   - В самом деле, мне скорее всего хотелось бы лечь спать, - сознался я, - но как же относительно моей комнаты?

   - О, Амиэль позаботился об этом; мы спросим его.

   И он позвонил; его лакей сейчас же появился.

   - Вы приготовили комнату для мистера Темпеста?

   - Да, ваше сиятельство. Апартамент в этом коридоре, почти напротив. Комната обставлена не так, как следует, но я настолько мог, сделал ее комфортабельной для ночи.

   - Благодарю, - сказал я, - я вам очень обязан.

   Он почтительно поклонился.

   - Благодарю вас, сэр.

   Он удалился, и я сделал движение, чтобы пожелать моему хозяину покойной ночи.

   Он взял мою протянутую руку и держал в своей некоторое время, пытливо глядя на меня.

   - Вы мне нравитесь, Джеффри Темпест, - сказал он. - И потому, что вы мне нравитесь, и потому, что, я думаю, в вас есть нечто высшее, чем только земное животное, я хочу предложить вам то, что вы, может быть, найдете странным. Вот что: если я не нравлюсь вам, скажите это сейчас же, и мы разойдемся теперь, прежде чем у нас будет время узнать больше друг друга, и я постараюсь больше не встречаться на вашем пути, разве вы сами станете искать меня. Если же, наоборот, я нравлюсь вам, если вы находите мой характер и образ мыслей сходными с вашими, дайте мне обещание, что вы будете моим другом и товарищем на некоторое время, на несколько месяцев, во всяком случае. Я вас введу в лучшее общество и представлю вас самым красивым женщинам Европы, как и самым блестящим мужчинам. Я их всех знаю и, думаю, могу быть вам полезен. Он если в вас таится хоть малейшее отвращение ко мне, - здесь он остановился и продолжал с необыкновенной торжественностью, - во имя Господа, не скрывайте его, и я уйду, потому что клянусь вам, я не тот, чем кажусь!

   Сильно потрясенный его странным взглядом и странной манерой, я колебался один момент, и этот момент, я знал, решил мою судьбу. Это была правда: во мне волновалось какоето недоверчивое и отталкивающее чувство к этому обаятельному, но циничному человеку, и он, повидимому, угадал его. Но теперь все подозрения разрушились, и я сжал его руку с новым приливом задушевности.

   - Мой друг, ваше предупреждение пришло слишком поздно, - сказал я радостно. - Кто бы вы ни были или каким бы вы себя ни считали, я вас нахожу крайне симпатичным и счастлив, что встретил вас. Мой старый товарищ Кэррингтон действительно оказал мне услугу, познакомив нас, и уверяю вас что я буду гордиться вашей дружбой. Вам, кажется, доставляет наслаждение унижать себя? Но вы знаете старую поговорку: "Не так страшен черт, как его малюют!"

   - И это верно, - промолвил он задумчиво. - Бедный черт! Его проступки, без сомнения, преувеличены. Итак мы друзья?

   - Надеюсь, не я первый нарушу договор?

   Его темные глаза внимательно остановились на мне, хотя, казалось, улыбка таилась в них.

   - Договор - хорошее слово, - сказал он. - Итак, будем считать это договором. Имея теперь состояние, вы обойдетесь без материальной помощи, но я думаю, что могу быть вам полезен, чтобы ввести вас в общество. И, конечно, вы захотите влюбиться, если уже не влюблены?

   - Нет, - быстро ответил я и сказал правду:

   - До сих пор я не встретил ни одной женщины, которая удовлетворяла бы моим требованиям от красоты.

   Он разразился хохотом.

   - Честное слово, у вас нет недостатка в смелости, - сказал он. - Только совершенная красота удовлетворит вас? Но примите во внимание, мой друг, что хотя вы красивый и статный молодой человек, но сами не вполне Аполлон.

   - Не в том дело, - заметил я. - Мужчина должен выбирать себе жену внимательным глазом, для своего личного удовлетворения, так же как он выбирает лошадь или вино, совершенство или ничего.

   - А женщина? - спросил Риманец, и глаза его блеснули.

   - Женщина, в сущности, не имеет права выбора, - ответил я; так как это был один из моих любимых доводов, то я с удовольствием говорил. - Она должна подчиняться, когда ее хотят. Мужчина - всегда мужчина, а женщина только принадлежность мужчины и без красоты не может рассчитывать ни на его восхищение, ни на его поддержку.

   - Правильно! Весьма правильно и логично! - воскликнул он, сделавшись на минуту чрезвычайно серьезным. - Я сам не симпатизирую новым идеям об интеллектуальности женщины. Она только самка человека, она не имеет собственной души, кроме той, которая является рефлексом его души, и, будучи лишенной логики, она не способна составлять правильное суждение о вещах. Весь обман поддерживается этим истерическим существом, если принять во внимание, какое низшее создание она собой представляет; любопытно проследить, сколько зла она причинила миру, разрушая планы умнейших советников и королей, которые, без сомнения должны были бы господствовать над ней! А в настоящее время она сделалась больше, чем когда-нибудь, неукротимой.

   - Это только проходящая фаза, - возразил я небрежно, - придуманная несколькими несимпатичными типами женского пола. Я так мало интересуюсь женщинами, что сомневаюсь, женюсь ли я когда-нибудь.

   - У вас вдоволь времени для размышления; пока же забавляйтесь с красавицами en passant [Походя (фр.)], - сказал он, внимательно следя за мной. - А тем временем я покажу вам всевозможные брачные рынки в мире, хотя самый большой из всех, конечно, наша столица. Чудесные торги предстоят вам, милый друг! Образчики удивительных блондинок и брюнеток идут, в сущности, очень дешево. Мы рассмотрим их на досуге. Я рад, что вы сами решили, что мы будем товарищами, потому что я очень горд - могу сказать, дьявольски горд, - никогда не остаюсь в обществе человека, если он выразит хоть малейшее желание избавиться от меня. Покойной ночи!

   - Покойной ночи! - ответил я. Мы пожали снова друг другу руки, и прежде, чем мы разъединили их, молния вдруг ярко сверкнула, сопровождаемая страшным раскатом грома. Электричество погасло, и только огонь в камине освещал наши лица. Я был немного ошеломлен и смущен: князь оставался совершенно равнодушным, и его глаза блестели в темноте, как глаза кошки.

   - Какая гроза! - заметил он. - Такой гром зимой - довольно необычное явление. Амиэль!

   Лакей вошел, его злое лицо походило на белую маску среди мрака.

   - Эти лампы погасли, - сказал его господин, - странно, что цивилизованное человечество еще не вполне научилось обращаться с электрическим светом. Можете вы поправить их, Амиэль?

   - Да, ваше сиятельство.

   И через несколько минут, благодаря искусным манипуляциям, которых я не понял и не мог видеть, хрустальные рожки засветились с новым блеском.

   Грянул другой удар грома в сопровождении сильнейшего ливня.

   - В самом деле, удивительная погода для января, - сказал Риманец, протягивая мне руку. - Покойной ночи, мой друг! Спите спокойно!

   - Если гнев стихии мне позволит! - улыбнулся я.

   - О, какое дело до стихии! Человек почти господствует над ней, или скоро так будет. Амиэль, покажите мистеру Темпесту его комнату.

   Амиэль повиновался и, перейдя в коридор, ввел меня в большой роскошный апартамент, богато убранный и ярко освещенный. Уютным теплом пахнуло на меня, когда я вошел. И я, который с детства не видал такой роскоши, почувствовал себя более, чем когда-либо, подавленным от радостного сознания моего неожиданного, необыкновенного счастия.

   Амиэль почтительно ждал, время от времени украдкой бросая на меня взгляды, в которых, мне казалось, я читал нечто насмешливое.

   - Чем могу служить вам, сэр? - спросил он.

   - Благодарю вас, вы мне не нужны, - ответил я, стараясь придать небрежную интонацию своему голосу.

   Так или иначе, но я чувствовал, что этого человека необходимо держать на своем месте.

   - Вы были очень внимательны, я этого не забуду.

   Легкая улыбка скользнула по его губам.

   - Премного благодарен, сэр. Покойной ночи!

   И он удалился, оставив меня одного. Я ходил взад и вперед по комнате, скорее машинально, чем сознательно, пробуя думать, пробуя разобраться в изумительных происшествиях дня, но в моем мозгу еще царил хаос, и единственным рельефным образом являлась замечательная личность моего нового друга Риманца.

   Его необыкновенная внешность, обаятельное обращение, его любопытный цинизм, соединенный с глубоким чувством, которому я не мог найти имени; все ничтожные, но, тем не менее, редкие особенности его происхождения и характера преследовали меня и как бы сделались неразрывно смешанными со мной и относящимися ко мне обстоятельствами.

   Я разделся перед огнем, прислушиваясь к дождю и грому, который теперь затихал в сердитых отголосках.

   - Джеффри Темпест, свет открылся перед тобой! - сказал я, обращаясь к самому себе. - Ты молод, здоров, недурен собой и умен, вдобавок к этому теперь ты имеешь пять миллионов денег и богатого князя другом. Чего же больше ты желаешь от судьбы и фортуны? Ничего, кроме славы! А этого ты достигнешь легко, потому что в наше время даже слава покупается, как любовь. Твоя звезда восходит, и для тебя, мой мальчик, окончилась литературная каторга! Пользуйся покоем и удовольствием в остальной жизни. Ты счастливец! Наконец твой день пришел!

   Я бросился на мягкую постель и старался заснуть, но в полудремоте я еще слышал в отдалении глухие отголоски грозы. И раз мне почудился голос князя, звавший "Амиэль! Амиэль!" - с дикостью, похожей на рев рассвирепевшего ветра. В другой раз я внезапно пробудился от глубокого сна под впечатлением, что кто-то подошел и смотрит внимательно на меня.

   Я сел на кровать и вглядывался в темноту, так как огонь в камине погас. Я повернул ключик маленькой электрической лампочки около меня, и комната осветилась, но никого не было.

   Между тем воображение продолжало играть со мной, прежде чем я снова заснул, и мне казалось, что я слышал около себя свистящий шепот: "Тише! Не беспокой его. Пусть безумец спит в своем безумстве!"

  

   На следующее утро, вставая, я узнал, что его сиятельство - как называли князя Риманца его слуги и служащие в отеле, - уехал верхом в парк, оставив меня одного на утренний завтрак. Поэтому я сошел в общую залу, где мне прислуживали с раболепством, несмотря на мое потертое платье, которое я еще принужден был носить, не имея перемены. Когда мне будет угодно завтракать? В котором часу я буду обедать? Останусь ли я в своем апартаменте? Или он не был достаточно удовлетворителен? Может быть, я предпочту "отделение", подобное тому, какое занимает его сиятельство? Все эти почтительные вопросы сначала удивляли меня, а потом стали забавлять. Какие-нибудь таинственные агенты, очевидно, распространяли слух о моих богатствах, и это был первый результат. В ответ я сказал, что ничего не могу решить и в состоянии дать определенные распоряжения не раньше, как через несколько часов, а пока я оставляю комнату за собой. После завтрака я собрался идти к моим поверенным, и только что приказал позвать экипаж, как увидел моего друга, возвращавшегося с прогулки. Он сидел верхом на великолепной гнедой лошади, и теперь горячилась под сдерживающей ее властной, твердой рукой ездока. Она прыгала и вертелась между кэбами и телегами довольно рискованным образом, если б ее господином не был Риманец. Днем он выглядел несравненно красивее; легкий румянец окрасил его естественную бледность лица, и его глаза блестели от моциона и удовольствия.

   Я ждал его приближения, также как и Амиэль, который обыкновенно появлялся в коридоре отеля в момент прибытия своего хозяина. Риманец, заметив меня, улыбнулся и дотронулся рукояткой хлыста до шляпы в виде поклона.

   - Вы долго спите, Темпест! - сказал он, спрыгивая с лошади и бросая повод груму, который сопровождал его.

   - Завтра вы должны поехать со мной и присоединиться к "Liver Brigade", как говорится на модном жаргоне. Раньше считалось в высшей степени неделикатным называть "печень" или другие органы внутреннего механизма, но теперь все это прошло, и мы находим особенное удовольствие рассуждать о некрасивых медицинских предметах. И в "Liver Brigade" вы одним взглядом увидите всех интересных господ, продавших свою душу дьяволу, - людей, которые наедаются до того, что готовы лопнуть, а потом важно парадируют на хороших конях - слишком хороших, чтобы носить на себе такое скверное бремя - в надежде выгнать дьявола из своей зараженной крови. Они думают, что я один из них, но они ошибаются.

   Он похлопал лошадь, и грум отвел ее: от быстрого бега мыло покрывало пятнами ее лоснящуюся грудь и передние ноги.

   - Зачем же вы присоединяетесь к процессии? - спросил я, смеясь и глядя на него с нескрываемым одобрением; никогда он не казался мне так удивительно сложенным, как в тот раз, в своем ловко сидевшем на нем верховом костюме. - Вы обманываете их!

   - Да, - ответил он, - и, знаете ли, в этом случае я не единственный в Лондоне. Куда вы собрались?

   К тем поверенным, что мне написали вчера вечером. Имя фирмы - Бентам и Эллис. Чем раньше я побеседую с ними, тем лучше. Как вы думаете?

   - Да, но вот что, - и он отвел меня в сторону, - вы должны иметь при себе наличные. Для виду будет нехорошо, если вы сейчас же обратитесь за деньгами, и, в сущности, нет никакой необходимости объяснять этим законникам, что их письмо застало вас на пороге голодной смерти. Возьмите этот бумажник - помните, вы позволили мне быть вашим банкиром - и по дороге зайдите к какому-нибудь известному портному и приоденьтесь.

   Он повернулся и пошел быстрыми шагами, а я поспешил за ним, тронутый его добротой.

   - Постойте, Лючио!

   Я называл его в первый раз этим именем. Он сейчас же остановился.

   - Ну?

   Он внимательно на меня посмотрел и улыбнулся.

   - Вы не даете мне времени говорить, - сказал я тихо, так как мы стояли в общем коридоре отеля. - Дело в том, что у меня есть деньги, то есть я могу их сейчас получить. Кэррингтон прислал мне чек на 50 фунтов в своем письме, я забыл вам об этом сказать. Он был так добр, одолжив их мне. Возьмите их как гарантию за этот бумажник. Кстати, сколько в нем заключается?

   - Пятьсот банковыми билетами.

   - Пятьсот! Дорогой друг, мне не нужно столько. Это слишком много!

   - В наше время лучше иметь слишком много, чем слишком мало! - быстро возразил он. - Дорогой Темпест, не делайте серьезного вопроса из этого! Пятьсот фунтов в сущности ничто. Вы можете истратить их на один туалетный несессер, например. Лучше отошлите назад Джону Кэррингтону его чек; я не очень верю в его великодушие, принимая во внимание, что он открыл руду, стоящую около ста тысяч фунтов, за несколько дней перед моим отъездом из Австралии.

   Я выслушал это с большим удивлением и, должен сознаться, также с некоторым чувством обиды. Откровенный и великодушный характер моего старого товарища Босслза, казалось, вдруг померк в моих глазах. Отчего в письме он ни слова не сказал о своей удаче?

   Испугался ли он, что я луду беспокоить его дальнейшими займами? Кажется, мой вид выражал мои мысли, потому что Риманец, наблюдавший за мной, тотчас прибавил:

   - Разве он ничего не упомянул о своем счастии? Это не по-дружески, но, как я уже говорил, деньги часто портят человека.

   - О, я полагаю, он не имел намерения пренебречь мной, - поспешил я сказать с принужденной улыбкой. - Без сомнения, это послужит темой для следующего письма. Что же касается этих пятисот фунтов...

   - Оставьте их, мой милый, оставьте их! - произнес он нетерпеливо. - Зачем вы говорите о гарантии? Не получил ли я вас, как гарантию?

   Я засмеялся.

   - Ну да, теперь я вполне благонадежен и не собираюсь бежать.

   - От меня? - спросил он с полухолодным-полуласковым взглядом. - Нет, не думаю!

   Он сделал легкое движение рукой и оставил меня, а я положив кожаный бумажник с билетами в боковой карман, кликнул кэб и покатил на Басингхоллстрит, где мои поверенные ждали меня.

   Приехав к месту назначения, я велел доложить о себе и был тотчас же принят с величайшим почтением двумя маленькими человечками, представлявшими собой "фирму". По моей просьбе они послали клерка вниз, чтобы расплатиться и отослать кэб, и я, открыв бумажник Лючио, попросил их разменять билет в 10 фунтов на золото и серебро, что они сделали с большой охотой.

   Затем мы вместе занялись делом. Мой скончавшийся родственник, которого я, как себя помню, никогда не видал, но который видел меня сироткой на руках кормилицы, оставил мне безусловно все, что имел, включая несколько редких коллекций картин и драгоценностей. Его завещание было так кратко и ясно, что не было возможности "мудрствовать лукаво" над ним, и мне было объявлено, что через неделю или дней десять самое большее все приведется в порядок и будет в моем исключительном распоряжении.

   - Вы очень счастливый человек, м-рТемпест, - сказал мне старший компаньон, м-рБентам, складывая последнюю из рассмотренных бумаг. - В ваши годы это княжеское наследство принесет вам или большое удовольствие, или большое проклятие, - никогда не знаешь! Обладание таким громадным богатством налагает большую ответственность.

   Меня забавляла дерзость этого слуги закона, осмелившегося рассуждать нравоучительно о моем счастии.

   - Многие охотно бы приняли эту ответственность и поменялись бы со мной местами, - сказал я с вызывающим видом, - вы сами, например?

   Я знал, что это замечание было дурного тона, но я сделал его умышленно, чувствуя, что не его дело проповедовать мне об ответственностях, связанных с богатством. Однако он не обиделся; он только искоса бросил на меня внимательный взгляд, похожий на взгляд размышляющей вороны.

   - Нет, м-рТемпест, нет, - сказал он сухо, - не думаю, чтоб я с вами поменялся местом. Я доволен тем, что я есмь. Моя голова - мой банк и приносит мне совершенно достаточные проценты, чтоб жить. Это все, чего я желаю. Жить, не нуждаясь и честно трудиться - с меня довольно. Я никогда не завидовал богатству.

   - М-р Бентам философ, - заметил его компаньон м-рЭллис, улыбаясь. - В нашей профессии, м-р Темпест, мы видим так много превратностей судьбы, что следя за переменчивым счастьем наших клиентов, сами научаемся довольствоваться малым.

   - Я этому не научился до сих пор, - сказал я весело. - Но в настоящий момент я признаю себя удовлетворенным.

   Каждый из них поклонился мне легким официальным поклоном, и м-рБентам пожал мне руку.

   - Дело окончено, позвольте мне поздравить вас, - сказал он вежливо, - конечно, во всякое время, когда бы вы ни пожелали вверить ваши дела в другие руки, мой компаньон и я с совершенной готовностью отретируемся. Ваш покойный родственник имел к нам большое доверие...

   - И я также, уверяю вас! - быстро прервал я. - Вы сделаете мне одолжение, продолжая вести мои дела, как вы это делали для моего родственника, и будьте уверены в моей благодарности.

   Оба маленькие человечка поклонились опять, и на этот раз мистер Эллис пожал мне руку.

   - Мы сделаем для вас все, что в наших силах, мистер Темпест. Не правда ли, Бентам?

   Бентам важно кивнул головой.

   - А теперь, как вы думаете, следует ли нам сказать это, Бентам, или не следует?

   - Может быть, - ответил сентенциозно Бентам, - будет лучше сказать это.

   Я смотрел то на одного, то на другого, ничего не понимая.

   Мистер Эллис потер руки и улыбнулся.

   - Дело в том, мистер Темпест, что у вашего покойного родственника была одна весьма странная идея, и хотя он был человек тонкий и неглупый, но, несомненно, имел весьма странную идею, и, быть может, если бы он ее настойчиво преследовал, что она могла бы привести его в дом умалишенных и помешать ему распорядиться своим громадным состоянием так разумно и справедливо, как он сделал; к счастию для него и для вас, он не настаивал на ней и до последнего