Уже более полувека священствовал он в сельской церкви и считал себе лет под девяносто.
Он давно овдовел и был бездетен, жизнь вел чисто монашескую и возбуждал в своей пастве к себе не только уважение, но и благоговение. Небольшого роста, с редкими, совершенно седыми волосами, в незатейливой крашенинной ряске, он по своему внешнему виду не представлял, казалось, ничего внушительного, но между тем при взгляде на его худое, изможденное лицо, всегда светившееся какой-то неземной радостью, невольно становилось ясно на душе человека с чистою совестью и заставляло потуплять глаза тех, кто знал за собою что-либо дурное. Его глаза, светло-карие и блестящие, глядели прямо в душу, и ничего-то от них не могло укрыться, так что его прозвали "провидцем" не только в Луговом, но и в окружности, и издалека приезжали люди помолиться в церковь села Лугового и получить благословение, совет и утешение от отца Николая. Бывали случаи, когда он отказывал в них приезжавшим к нему, и всегда затем за этими лишенными благословения отца Николая открывалось какое-нибудь очень дурное дело.
К его-то помощи и прибег Терентьич для вразумления молодого князя. Он прямо с барского двора погнал свою лошадку на село, явился пред лицом маститого "батюшки", вкратце передал ему об отданном молодым князем страшном приказании и со слезами на глазах просил отца Николая сейчас же пойти вразумить его сиятельство не готовить себе и своему роду погибели.
Отец Николай, конечно, знал о заклятии относительно неприкосновенности павильона-тюрьмы и вместе с другими верил в возможность несчастья, грозившего ослушнику прадедовской воли, а потому сказал, что попробует вразумить князя.
Обрадованный Терентьич усадил отца Николая в свою тележку и погнал лошадку по направлению к княжескому дому. Таким-то образом и случилось, что князь Сергей Сергеевич, нетерпеливо ожидавший рабочих, получил совершенно неожиданный доклад о приходе отца Николая.
"Этому что надо?" - с раздражением подумал князь, однако не принять его не решился.
Отец Николай с первого же свидания с ним произвел на него то же впечатление, которое производил и на других. Быть может, оно не особенно укрепилось в душе князя, но все же образ почтенного старца, служителя алтаря, внушал ему невольное уважение.
- Проси! - сказал он.
Через несколько минут на террасе появился отец Николай. Князь почтительно подошел к нему под благословение и сам пододвинул стул старику.
Отец Николай сел и некоторое время хранил молчание, пристально смотря на князя Сергея Сергеевича, тоже севшего к столу.
Князю показалось это молчание целою вечностью.
- Что скажете, батюшка? - начал он.
Отец Николай откашлялся, заслоняя рот рукою.
- Духовный сын мой, Степан Терентьев, сейчас был у меня.
- Вероятно, жаловался на меня за то, что я задумал привести в порядок парк и почистить старый павильон!
- Порядок - дело хорошее, ваше сиятельство, но то, что веками сохранялось, едва ли следует разрушать, - начал отец Николай, но князь перебил его:
- Вы, батюшка, скажите мне без обиняков: верите вы сами в легенду об этом павильоне?
- Говорят, - ответил отец Николай после некоторой паузы, - что запрет на него положен для сохранения его из рода в род.
- Отец ничего не говорил мне об этом. Положим, я не присутствовал при его смерти - он умер в Москве, когда я был в Петербурге, в корпусе. Но мать умерла почти на моих руках и тоже ничего не сообщила мне об этом запрете.
- Все-таки, по-моему, ваше сиятельство, лучше остеречься: это смутит крестьян.
- Почему смутит? - возразил князь. - Если там не найдут ничего, кроме старого хлама, в чем я почти уверен, то никакого смущения не будет и лишь уничтожится повод к суеверию. Затем, если даже там найдут тех, о которых говорит старая сказка, то и тогда я совершаю этим далеко не дурное дело. Они оба искупили свою вину строгим земным наказанием, за что же они должны быть лишены погребения и их кости должны покоиться без благословения в этом каменном мешке? Вы, как служитель алтаря, можете осудить их на это?
- Нет, не могу... - с усилием произнес священник.
- Вот видите, батюшка! Значит, во всяком случае должно открыть павильон. Вы приехали кстати. Если в самом деле там найдутся человеческие кости, мы положим их в гробы, вы благословите их и похороните на сельском кладбище.
Отец Николай сидел в задумчивости, а затем произнес:
- А если от этого приключится что-нибудь дурное для вас, как говорит предание? Подумайте, ваше сиятельство!
- Полно, батюшка! Вы под влиянием народных толков и в заботе обо мне забыли слова Писания о том, что ни один волос с головы человеческой не спадет без воли Божией.
Отец Николай ничего не отвечал и сидел с поникшей головой. Его положение было из затруднительных. Как старожил этой местности, он невольно разделял некоторые предубеждения своей паствы, основанные на преданиях, во главе которых стояло заклятие из рода в род на неприкосновенность старого павильона. Он верил чистою верою ребенка в это заклятие, но редко думал о нем и еще реже рассуждал по этому поводу. Он был убежден, что никто из князей Луговых не решится нарушить его, тем более что для этого не могло быть никаких серьезных причин, кроме разве праздного любопытства. Теперь князь поставил вопрос, совершенно неожиданный и непредвиденный им. Действительно, если внутренность павильона не подтвердит сложившейся о нем легенды, то уменьшится один из поводов суеверия; если же там найдутся останки несчастных, лишенных христианского погребения, то лучше поздно, чем никогда, исправить этот грех. Ни против того, ни против другого возражения молодого князя не мог ничего ответить отец Николай как служитель алтаря, а потому и умолк.
Князь между тем приказал позвать Терентьича.
Старик бодро вошел на террасу в уверенности, что сейчас князь отменит страшное приказание, а потому широко раскрыл глаза, когда князь встретил его довольно сурово.
- Что я тебе приказал? - крикнул он. - Я велел тебе собрать рабочих для расчистки парка, а ты побежал жаловаться на меня батюшке.
- Виноват, ваше сиятельство, я думал... - дрожащим от волнения голосом произнес старик.
- То-то "виноват"! Но чтобы впредь этого не было. Твоя обязанность не думать, а исполнять мои приказания. Мы с батюшкой решили оба присутствовать при вскрытии павильона.
Терентьич был совершенно уничтожен последними словами князя. Он перевел недоумевающий, печальный взгляд с князя на отца Николая и встретился с его ясным взглядом.
- Да, сын мой, и в Писании сказано: "Рабы, повинуйтесь господам своим".
- Ступай и исполняй, что приказано! - повторил князь.
Окончательно пораженный, старик вышел.
"Вот оно что!.. Господи Иисусе, и отец Николай ничего не поделал... тоже на руку его сиятельству погнул", - рассуждал он сам с собою.
Когда он приехал в деревню и отдал приказание идти работать в княжеский парк для очистки павильона, крестьяне, наряженные на эту работу, были прямо ошеломлены.
- Господи, Иисусе Христе, да ведь нельзя этого, Терентьич, никогда мы это делать не станем, пока крест на шее имеем. Освободи, будь отец милостивый!
- Таков княжеский приказ, - объяснил управитель.
- Князь что! Князь молод... Ты вразумил бы его, - заметили некоторые из крестьян.
- Пробовал уже, православные, а он: "Ломай, - говорит, - да и весь сказ!"
- Дела... А нас все же освободи! - настаивали крестьяне.
- Как же я вас освобожу, если князь сказал, что это надо делать беспременно сейчас... Отец Николай у него, так при нем чтобы.
- Отец Николай?.. Благословляет, значит? Тогда нечего и толковать, православные... Отец Николай даром не благословит.
Хотя отец Николай действительно не благословил работ, а лишь сказал о повиновении рабов господину, но Терентьич пошел на эту ложь, так как по угрюмым лицам крестьян увидал, что они готовы серьезно воспротивиться идти на страшную для них работу. Имя отца Николая должно было, по мнению Терентьича, изменить их взгляд, и он не ошибся.
Известие о том, что будут ломать страшный павильон, с быстротою молнии облетело все село. Крестьяне заволновались; но когда передававшие это известие добавляли, что при этом будет присутствовать сам отец Николай, волнение мгновенно утихло, и крестьяне, истово крестясь, степенно говорили: "Видно, так и надо", - и вскоре наряженные на работу в княжеском парке крестьяне тронулись из села. За ними отправились любопытные.
Князь Сергей сошел с отцом Николаем в парк и направился к тому месту, где стоял павильон-тюрьма.
- Самое лучшее место в парке, - говорил он, пробираясь через чащу деревьев к павильону, - а вследствие людского суеверия остается целую сотню лет в таком запустении.
Оба они подошли к павильону на полянке, заросшей густой травой. Тень от густо разросшихся кругом деревьев падала на нижнюю половину павильона, но его верхушка, с пронзенным стрелой сердцем на шпице, была вся озарена солнцем и представляла красивое и далеко не мрачное зрелище.
- Какое красивое здание! - невольно воскликнул князь.
Отец Николай задумчиво произнес:
- Неужели оно действительно строено по внушению злобы?
- Я убежден, батюшка, что это выдумки...
- Посмотрим, князь; те соображения, которые вы высказали мне, заставили умолкнуть мои уста, на которых была просьба оставить эту, как мне казалось, бесцельную затею, могущую, не ровен час, действительно быть гибельною для вас. Но теперь я изменил свое мнение и благословляю начало работы.
В это самое время к месту, где находился павильон, прибыли рабочие-крестьяне, с Терентьичем во главе. Сюда же явились и садовники.
- Позвать слесаря! - распорядился князь. - А вы, ребята, расчищайте-ка дорожку, которая должна соединиться с ведущей сюда дорожкой парка, повычистите отсюда весь мусор, да живо принимайтесь за работу. Садовники укажут, что делать.
Двенадцать прибывших крестьян и четверо садовников молча выслушали приказание и все обратили свои взоры на отца Николая, стоявшего рядом с князем.
- Благослови вас Господь! - твердым голосом произнес тот.
Работы по очистке аллеи начались. Вскоре снова явился Терентьич и привел слесаря с инструментом. Последний шел за управителем испуганный и бледный. Князь невольно вздрогнул и как-то инстинктивно с умоляющим взором обернулся к отцу Николаю.
- Успокойся, сын мой, - сразу понял священник немую просьбу князя и подошел к неподвижно стоявшему слесарю, - надеюсь, ты веришь своему духовному отцу. Я благословляю тебя.
Отец Николай перекрестил слесаря, и тот сразу ободрился.
- Надо сломать этот замок, - указал князь ему на громадный замок, висевший на двери павильона.
- Слушаю-с, ваше сиятельство! - с дрожью в голосе ответил слесарь и быстро бросился к двери.
Прошло томительных полчаса, пока наконец тяжелый замок был отперт. Но петля, на которой был надет железный болт, так заржавела, что его пришлось выбивать из нее молотком. Последним пришлось расшатывать и болт.
Наконец тот упал с каким-то визгом, похожим на человеческий стон.
Все невольно вздрогнули и на мгновение как бы оцепенели. Первым пришел в себя князь Сергей Сергеевич.
- Отворяй! - крикнул он слесарю.
Тот потянул за скобку окованной железом двери, но она не подавалась. Князь приказал позвать на помощь рабочих, расчищавших парк, и под усилиями пяти человек дверь подалась и распахнулась.
Рабочие отскочили, попятились и князь, и отец Николай, и Терентьич, несмотря на то что стояли в отдалении.
В первые минуты в раскрытую дверь павильона не было видно ничего. Из него клубом валила пыль какого-то темно-серого цвета. Пахнуло чем-то затхлым, спертым.
Отец Николай истово перекрестился, его примеру последовали и другие, в том числе и князь Сергей Сергеевич.
Когда пыль наконец рассеялась, он, в сопровождении отца Николая и следовавшего сзади Терентьича, приблизился к павильону.
То, что представилось им внутри, невольно заставило их остановиться на пороге. На каменном полу, покрытом толстым слоем пыли, прислонившись к стене, прямо против потайной двери, полулежали, обнявшись, два скелета. Их кости были совершенно белы, и лишь на черепах виднелись клочки седых волос.
Какую страшную иронию над взаимною любовью, над пылкой страстью людей, увлекающихся и безумствующих, представляли эти два обнявших друг друга костяка, глазные впадины которых были обращены друг на друга, а рты, состоявшие только из обнаженных челюстей с оскаленными зубами, казалось, хотели, но не могли произнести вслух во все времена исторической и доисторической жизни людей лживые слова любви!
Все остановились ошеломленные, уничтоженные открывшейся пред ними картиной. Основная часть легенды, таким образом, оказалась истиной: павильон действительно служил тюрьмой-могилой для двух человеческих существ.
Весть о страшном открытии князя тотчас облетела всех рабочих, и они, пересилив страх пред могущим обрушиться на них гневом князя, собрались толпой у дверей павильона.
Когда первое впечатление рокового открытия прошло, князь Сергей Сергеевич упавшим голосом обратился к отцу Николаю:
- Батюшка, что нам делать?
- Предать их земле, - спокойно ответил священник.
- Затворите дверь! - приказал князь.
После некоторого замешательства два смельчака исполнили это приказание.
- Прикажи сейчас же сделать два гроба! - обратился князь к Терентьичу. - А очистку сада продолжать. Батюшка, позвольте просить вас ко мне, пока все приготовят.
Рабочие под наблюдением садовников принялись за работу, гуторя между собой о страшной находке. Любопытные из крестьян бросились обратно в село, чтобы рассказать о слышанном и виденном.
Князь, посоветовавшись с отцом Николаем, отдал приказание вырыть могилы у церкви близ родового склепа князей Луговых. На него эта находка произвела тяжелое впечатление; теперь, когда дело было уже сделано, в его сердце невольно закралось томительное предчувствие о возможности исполнения второй части легенды, то есть кары за нарушение дедовского заклятия. Для того чтобы скрыть свое смущение, он начал беседовать с отцом Николаем о делах, не относившихся до сделанного ими рокового открытия в павильоне.
Часа через два было доложено, что гробы сколочены, и все снова отправились к павильону. Там костяки были бережно уложены рабочими в гробы, отнесены на сельское кладбище и после благословения их отцом Николаем опущены в приготовленные могилы. К вечеру того же дня часть парка, прилегающая к беседке, и сама беседка были вычищены.
Известие об открытии князем заповедного павильона и о найденных двух скелетах в тот же вечер достигло Зиновьева. Княгиня Васса Семеновна и княжна Людмила сидели в это время за вечерним чаем. Новость, полученную из Лугового, сообщила им Федосья.
- Сумасшедший, зачем он это сделал! - воскликнула княгиня.
Княжна вся вспыхнула, а затем страшно побледнела.
- Ты знаешь? - воззрилась на нее мать.
Княжна рассказала свой вчерашний разговор с князем.
- Безумец! Надо было упросить его, чтобы он этого не делал, убедить его. И зачем ты не сказала мне об этом вчера при нем? Я переговорила бы с ним, как мать, а ты что! Самой интересно было знать, что в этом проклятом павильоне? Ах, молодежь, молодежь! Ничего-то у них нет святого.
Княжна молча потупилась, чувствуя правду в словах матери, а Федосья, стоя за стулом княгини, одобрительно качала головой.
- Ни за что ни про что! - продолжала Васса Семеновна. - Ни за понюх, что называется, табака беду на себя накликать. И ты туда же! Ведь и на тебя беда-то эта может обрушиться.
- На меня? - испуганно спросила княжна Людмила.
- Конечно же и на тебя. Сама ведь понимаешь, что недаром князь к нам зачастил. Не нынче-завтра предложение сделает, ты замуж за него выйдешь, и он не чужой человек тебе будет... И вдруг что-либо случится.
- Мама... - умоляюще почти простонала княжна Людмила.
Княгиня оборвала свою речь, поняв, что зашла слишком далеко в своих мрачных предсказаниях! Она ведь могла напугать дочь так, что та ни за что не согласится выйти замуж за обреченного на несчастье князя. Хотя княгиня внутренне была обеспокоена поступком князя и могущими быть последствиями, но видеть в этом поступке препятствие к его браку с дочерью, браку, мечта о котором была теперь так близка к осуществлению, не решалась. Надежда, что, быть может, все это обойдется благополучно, закралась в ее сердце и несколько успокоила.
- Ну, ну, не пугайся, - мягко продолжала она, - может быть, ничего и не случится. Я только говорю, какое ребячество!.. Чай пить будет в этом павильоне, меня пригласил. Да я ни за что и близко к нему не подойду.
- Теперь и сам князь этого не предложит, - степенно заметила Федосья.
- Конечно же, конечно... - подтвердила оправившаяся княжна.
Княгиня не отвечала. Она занялась своей чашкой чая. Княжна тоже умолкла. Обе были погружены в свои мысли, но они вертелись у одного пункта - князя Лугового.
- Мы завтра все же поедем, мама? - первая нарушила молчание княжна Людмила, причем произнесла этот вопрос упавшим голосом и обратила на свою мать взор, полный немой мольбы.
- Конечно, поедем, отчего же не ехать? - ответила княгиня.
Людмила облегченно вздохнула: она очень опасалась, чтобы мать, рассердившись на князя, не отменила поездки.
Поездка теперь в Луговое представляла для нее двойной интерес. Несмотря на то что слова матери снова подняли в душе княжны мрачные опасения за будущее, любопытство увидеть павильон превозмогло тот страх, который княжна Людмила чувствовала к нему после рассказа о сделанной в нем роковой находке.
"Это он сделал для меня", - мелькало в уме княжны, как самое лучшее оправдание безумного поступка князя Сергея.
Ни княгиня, ни княжна не спали хорошо эту ночь и до самого отъезда на другой день в Луговое были в нервно-напряженном настроении.
Наконец мать и дочь сели в карету и поехали в Луговое.
Князь встретил дорогих гостей на крыльце своего дома. Он был несколько бледен. Да это было и немудрено, так как он не спал почти целую ночь.
После того как место парка около павильона-тюрьмы было приведено в порядок и сам павильон вычищен, князь Сергей сам осмотрел окончательные работы и приказал оставить дверь отворенной. Вернувшись к себе, он выпил свое вечернее молоко и сел было за тетрадь хозяйственного прихода-расхода, но долго заниматься не мог - цифры и буквы прыгали пред его глазами. Князь приказал подать себе свежую трубку и стал ходить взад и вперед по своему кабинету. Его нервы были страшно возбуждены. Два скелета, найденные им, стояли пред ним неотступно. Он приказал оседлать себе лошадь, помчался, куда глядят глаза, скакал до полного изнеможения и вернулся домой только к вечеру. Однако, несмотря на сделанный моцион, есть он не мог.
Выкурив на сон грядущий трубку в своем кабинете, князь удалился в спальню и заснул.
Вдруг он был разбужен тремя сильными ударами, раздавшимися в стене, прилегавшей к его кровати. То, что представилось его глазам, так поразило его, что он остался недвижим на своей кровати. Князь почувствовал, что не может пошевельнуть ни рукой, ни ногой, хотел кричать, но не мог издать ни одного звука.
Вся спальня была наполнена каким-то белым фосфорическим светом. У самой его кровати стоял тот самый старый боярин, который являлся ему во сне прошлою ночью, причем был как живой. Князь даже уловил некоторое сходство стоявшего с его отцом и с ним самим.
- Ты нарушил положенное мною заклятье, - сказал призрак, - твое спасение в любимой тобою девушке. Береги ее... Адские силы против вас.
Голос призрака, казалось, шел из пространства, он не шевелил губами, произнося слова, смотрел на князя строгим, суровым взглядом и, едва окончив свою речь, мгновенно исчез. С его исчезновением потух и фосфорический свет, наполнявший спальню князя.
К последнему между тем возвратилась способность движения. Первым его делом было вскочить и зажечь свечу. В спальне, конечно, не было никого, и дверь в кабинет была плотно затворена.
"Неужели это был сон?" - мелькнуло в голове князя, но он тотчас отбросил эту мысль.
Троекратный стук, которым он был разбужен, еще до сих пор отдавался в его ушах. Присутствие старого боярина было для него так ясно, что он не только видел его, но ощущал всем своим существом это его присутствие в комнате, а сказанные им слова глубоко запали в его памяти.
- "Ты нарушил положенное мною заклятие, твое спасение в любимой тобою девушке. Береги ее! Адские силы против вас!" - несколько раз повторил князь Сергей Сергеевич слова призрака, и его сердце болезненно сжалось: значит, опасность стережет не его одного, а и княжну Людмилу.
При этой мысли князь почувствовал в организме приток свежих сил. О, он не даст в обиду княжны! За нее он готов бороться даже с адскими силами. Надо поскорей получить право быть ее настоящим защитником, надо сделать предложение, но прежде объясниться с нею самой.
Это решение не только совершенно успокоило князя, но даже окрылило надежды на радужное будущее. Если действительно его предок вышел из гроба и явился к нему, то, несомненно, из его слов можно заключить, что он не очень рассержен за нарушение им, князем Сергеем, его векового заклятия; иначе он был бы грозней, суровее и не предостерегал бы его от беды, которая висит над головою любимой им девушки.
"Твое спасенье в любимой тобою девушке", - эти слова призрака с особенным внутренним удовлетворением вспоминал князь Сергей. Он видел в них благословение предка на брак с княжной Людмилой, благословение, дать которое явился выходец из могилы. Было ли в этом какое-либо дурное предзнаменование? Этот вопрос князь решил отрицательно.
Впрочем, он после долгого размышления нашел нужным скрыть от княжны Людмилы его ночное видение. Она, как еще очень молодая девушка, естественно может придать преувеличенное значение таинственному явлению и сообщению с того света, это напугает ее и даже может отразиться на ее здоровье. Кроме того, происшествие минувшей ночи касается исключительно его, князя. Ему поручено оберегать любимую девушку, от нее зависит его спасение. С какой же стати ему говорить ей о грозящей опасности?
Рассудив все так, князь начал свой день обычным образом, отдав приказание людям приготовить к пяти часам вечера чай на террасе.
"Я обещал княжне пить чай в павильоне... Но это невозможно... До Зиновьева, вероятно, уже успело дойти известие о вчерашней находке, а потому она поймет", - мелькнуло в голове князя.
Он всецело отдался приготовлению к вечернему приему желанных гостей: лично отправился в великолепные оранжереи, чтобы выбрать лучшие фрукты, и долго совещался с главным садовником по поводу двух букетов, которые должны были красоваться на чайном столе пред местами, назначенными для княгини и княжны.
Из оранжереи князь пошел бродить по парку и незаметно для себя направился именно к тому месту парка, которое было расчищено вчера по его приказанию.
Заросшую часть парка нельзя было узнать. Вычищенные и посыпанные песком дорожки, подстриженные деревья - ничто, казалось, не напоминало о диком, заросшем, глухом, таинственном месте, где над кущей почти переплетавшихся ветвями деревьев высился шпиц заклятого павильона с пронзенным стрелой сердцем. Только одно это здание, каменно-железный свидетель давно минувшего, которое нельзя было совершенно изменить и преобразить волею и руками человека, указывало, что именно на этом месте веками не ударял топор и по траве не скользило лезвие косы.
Но и сам павильон все же несколько изменился и сбросил с себя большую часть таинственности. Это произошло отчасти оттого, что окружающая сумрачная местность стала более открытой и не бросала на павильон мрачной тени, и, наконец, оттого, что была отворена дверь, вымыты полы, стекла и даже стены.
Павильон как будто даже манил к себе гуляющего.
Такое, по крайней мере, впечатление произвел он на князя Сергея. Он совершенно спокойно вошел в него и не смущаясь опустился на одну из двух поставленных по его же приказанию скамеек.
Внутри павильона было положительно уютно. Ничто не говорило о смерти, несмотря на то что только вчера отсюда были вынесены останки жертв разыгравшегося здесь эпилога страшной семейной драмы, несмотря на то что это здание несомненно служило могилой двум возлюбленным.
Быть может, именно эта их любовь и смягчала впечатление их смерти. Любовь не умирает; она всегда говорит о жизни, она - сама жизнь.
Наконец князь вернулся домой, а вскоре приехала и княгиня Полторацкая с дочерью. Сергей Сергеевич провел дорогих гостей на террасу, где был изящно и роскошно сервирован стол для чая.
- Зачем все это? Мы запросто, - заметила княгиня, все же окидывая довольным взглядом сделанные приготовления, доказывавшие, что она с дочерью в доме князя - действительно дорогие, желанные гости.
- Помилуйте, княгиня, для меня сегодня праздник, - и князь выразительно посмотрел на Людмилу.
Последняя покраснела, а княгиня, перехватив этот взгляд, улыбнулась и села на приготовленное для нее место за самоваром. Княжна села рядом с князем.
- А вы тут что, князь, набедокурили?.. - начала княгиня. - На всю окрестность страх нагнали... Зачем вам понадобилось тревожить неприкосновенность старого павильона?
- А, вы об этом, княгиня! В чем же тут бедокурство?
- Ах, князь, я еще смягчила название вашего поступка. Согласитесь, что это безумие - так неглижировать семейные преданья. Вы ведь знали, что на этот павильон было наложено вековое заклятие.
- Знал, то есть слышал, хотя мне лично ни мой отец, ни моя мать не говорили серьезно ничего подобного.
- Странно!
- Они, вероятно, и сами не считали это серьезным. Я, напротив, взглянул на это дело серьезнее их и других своих предков и вчера, прежде чем приступить к работе, высказал свой взгляд отцу Николаю, и в его присутствии и с его благословения открыли павильон.
- Вот как? Я этого не знала... Что же вы сказали ему?
Сергей Сергеевич в коротких словах передал княгине свой вчерашний разговор с отцом Николаем.
Княгиня Полторацкая была одной из самых ярых почитательниц луговского священника, а потому для нее участие отца Николая в казавшейся ей до сих пор безумной затее князя делало последнюю иной, освещало ее в смысле почти богоугодного дела.
- Вот как? Это - другое дело!.. Как же все это произошло? - уже совершенно другим, мягким тоном спросила она.
Князь начал подробный рассказ о вчерашних работах, и особенно о моменте, когда отворили павильон и глазам присутствующих представилась картина двух сидевших в объятиях друг друга скелетов.
- Ах, какой ужас! - почти в один голос воскликнули княгиня Васса Семеновна и княжна Людмила, до сих пор молча слушавшая разговор матери с князем и рассказ последнего.
- Павильон теперь совершенно вычищен и неузнаваем... Я не решился приказать подать туда чай только потому, что все же с ним соединены тяжелые воспоминания, - и князь, как бы извиняясь, взглянул на Людмилу.
- Вот что еще выдумали, да я и близко не подойду к нему, а не то что пить чай... Глоток сделать нельзя было бы... Все они мерещились бы, - заволновалась княгиня.
- Я говорю это потому, что третьего дня, разговаривая с княжной, я обещал ей сегодня пить чай именно в этом павильоне.
- Говорила мне она, говорила об этом... Я даже совсем не хотела по этому случаю ехать к вам, да потом подумала, что вы будете настолько благоразумны, что этого не сделаете.
- Я действительно не решился на это. Но пройтись посмотреть на павильон не мешает; вы совершенно не узнаете ни того места, где он стоял, ни самого павильона.
Князь, говоря последнюю фразу, более обращался к княжне.
- Это интересно, - ответила Людмила.
- Может быть, тебе это и интересно, но я ни за что не пойду туда... Идите вы, если хотите, я посижу здесь и подожду вас, вечер так хорош! - воскликнула княгиня.
Радостная улыбка появилась на лице князя Сергея при этом позволении. Он с мольбой взглянул на княжну Людмилу и заметил промелькнувшую на ее лице довольную улыбку.
Позволение матери пришлось ей, видимо, по сердцу.
Молодые люди поспешили кончить свой чай и, оставив княгиню любоваться картиной залитого красноватым отблеском солнечных лучей парка, спустились по отлогой лестнице террасы и пошли по разбитому пред нею цветнику.
Последний состоял из затейливых клумб, газонов и цветущих кустарников и с террасы виднелся как на ладони, а потому княгиня Васса Семеновна могла довольно долго любоваться идущей парочкой.
Радостная, самодовольная улыбка играла на губах княгини. Судьба дочери устраивалась на ее глазах, согласно ее желанию. Тревоги об этой судьбе, уже с год как змеей вползшие в ее сердце, исчезли. Молодой князь, видимо, по уши влюбился в ее дочь, и предложение с его стороны было вопросом лишь очень близкого времени.
Между тем князь Сергей и княжна Людмила прошли цветник и повернули в одну из аллей парка. Они шли прямо к тому месту, где высился заветный павильон, верхняя часть которого была красиво освещена красноватым отблеском солнечных лучей.
- Вот видите, князь, я была права, говоря, что легенда о павильоне - не сказка, - заметила княжна.
- Признаюсь вам, что я сам то же думал. Я был почти убежден, что найду в нем этих несчастных.
- Зачем же вы открыли павильон? - удивилась княжна.
- Именно потому и открыл, что знал, что найду там...
- Я вас не понимаю.
- Однако отец Николай понял меня.
- Для того чтобы предать их земле?
- Да, это одна из причин, но не единственная, хотя для отца Николая она оказалась достаточной.
- Значит, есть и другая?.. Какая же? Это не секрет?
- Для вас - нет.
Они уже дошли до выхода на полянку, среди которой высился павильон. Княжна вдруг остановилась.
- Мне страшно.
- Чего вы боитесь?.. Посмотрите, как изменились и само место, и павильон.
- Это так-то так, но все-таки, - сказала княжна и взяла его под руку.
Князь повел ее, чувствуя, как дрожала ее рука.
Они вошли в павильон, внутренность которого уже не представляла ничего страшного, усадил княжну на скамейку и сел рядом.
- Так вы хотите знать другую причину того, что если мы хотя и не пьем чая сегодня в этом павильоне, то все-таки сидим в нем? Извольте, я скажу. Причина следующая: в те дни, когда над этим домом, над этим парком и надо мною должна заняться заря нового счастья, я не хотел, чтобы здесь оставался памятник семейного несчастья моего предка, которое он увековечил ужасным злодеянием...
Княжна Людмила не сразу поняла Сергея Сергеевича. Она некоторое время смотрела на него недоумевающе-вопросительно. Однако его взгляд, полный любви и восторженного благоговения, казалось, пояснил ей его туманную фразу, и она, вдруг покраснев, опустила глаза.
На лице князя тоже заиграл румянец. Он взял за руку Людмилу и произнес:
- Здесь, в этой недавней могиле заживо погребенных, которая является не обыкновенным памятником победы смерти, а скорее памятником победы любви, именно здесь, княжна, я хочу заговорить с вами об этом чувстве... Я люблю вас, люблю безумно, беззаветно!.. - и князь опустился на колени пред Людмилой.
Она сидела, низко опустив голову, и молчала.
- Княжна... Людмила... - с мольбою начал князь.
Людмила Васильевна протянула ему руки, но вдруг вскочила со скамейки.
- Не здесь, не здесь!
Князь торопливо встал, но Людмила уже успела выбежать из павильона и пошла по направлению одной из тенистых аллей парка. Князь догнал ее и пошел с нею рядом.
Некоторое время они шли молча.
- Княжна, простите, я... я обидел вас своим признанием?.. - начал Сергей Сергеевич.
Княжна обернула к нему свое лицо; на ее чудных глазах блестели слезы.
- Княжна, вы плачете, - сам со слезами в голосе начал Луговой. - Простите, я не знал, что это может обидеть вас.
- Не то, князь, не то, - дрожащим голосом произнесла Людмила и пошатнулась, так что, если бы князь не поддержал ее, она упала бы.
Он бережно довел ее до ближайшей скамейки и усадил.
- Что с вами, княжна, скажите... О чем вы плачете?
- Ни о чем... Мне там показалось вдруг так страшно...
- Так это не потому, что я позволил себе?.. - начал князь, обрадованный и ободренный.
- Нет, нет... Что же тут обидного, если я сама...
- Княжна, Людмила, дорогая! - схватил ее обе руки Луговой и стал покрывать их горячими поцелуями.
Княжна не отнимала рук. Она сидела, низко опустив голову, так что когда он поднял свою, чтобы посмотреть на нее, то их лица оказались так близко друг от друга, что невольно их губы встретились и слились в жарком поцелуе.
В этот самый момент где-то в глубине парка раздался резкий, неприятный смех. Влюбленные отскочили друг от друга и стали оба испуганно озираться.
- Это там, - чуть не в одно слово сказали они.
Им обоим показалось, что смех раздался в стороне старого павильона.
- Это сова, - сказал князь Сергей Сергеевич.
- Сова! - упавшим голосом повторила княжна. - Боже мой, как все это странно!
- Мы просто оба нервно настроены... Вот и вся причина... Успокойтесь, дорогая моя! - и князь, взяв руку Людмилы, поднес ее к своим губам. - Успокойтесь, я около вас и всегда буду на страже.
Он вспомнил свое ночное видение и вздрогнул, но тотчас же вернул себе самообладание.
- Что с тобою? - вырвалось у княжны Людмилы.
При этом первом сказанном невзначай сердечном "ты" князь забыл все видения, откинул все опасения за будущее, подвинулся к Людмиле и привлек ее к себе.
- Дорогая, милая, хорошая.
Она доверчиво положила свою головку на его плечо, точно позабыв за минуту щемившее ее сердце томительное предчувствие, недавний страх и этот вдруг раздавшийся адский хохот.
Он и она были счастливы настоящим. Для них не существовало ни прошедшего, ни будущего.
Княжна очнулась первая от охватившего их очарования.
- Что скажет мамаша?.. Мы так долго! - прошептала она.
- Завтра я буду в Зиновьеве, чтобы просить у княгини твоей руки, - сказал князь.
- Милый.
Луговой подал княжне руку, и они так дошли до конца аллеи, примыкавшей к цветнику.
При входе туда Людмила высвободила свою руку, и они пошли рядом.
- Что вы так долго? - пытливо смотря на дочь, деланно строгим тоном спросила княгиня, от зоркого глаза которой не ускользнуло пережитое молодой девушкой волнение.
- Мы обошли весь парк... - сказал князь, причем его голос дрогнул.
- А-а... - протянула княгиня. - Однако пора и восвояси. Прикажите подавать лошадей!
Лошади были тотчас поданы. Князь проводил княгиню и княжну до кареты.
- До свидания, - сказала княгиня.
- До скорого!.. - с ударением ответил князь, простившись с Людмилой взглядами, которые были красноречивее всяких слов.
Когда карета покатила по дороге в Зиновьево, княгиня спросила дочь:
- Не скажешь ли ты мне чего-либо, Люда?
- Он приедет завтра, мама, - чуть слышно ответила княжна.
- Вот как? Может быть, ты мне скажешь, зачем он приедет?
- Он будет просить моей руки.
- А сегодня просил у тебя? Это по-модному, по-петербургски, - с раздражением в голосе заметила княгиня.
- Мама, ты сердишься? - подняла голову княжна Людмила.
- А ты думаешь, шучу? У нас это не так водится; не для того я его с тобою иногда одну оставляла, чтобы он пред тобою амуры распускал. Надо было честь честью сперва ко мне бы обратиться; я попросила бы время подумать и переговорить с тобою, протянула бы денька два-три, а потом уж и дала бы согласие. А они - на-поди... столковались без матери. "Он завтра приедет просить моей руки". А я вот возьму да завтра не приму.
Княгиня серьезно рассердилась на такое нарушение князем освященных обычаев старины, но радость, что все же так или иначе цель достигнута, превозмогла ее, и Вассе Семеновне очень хотелось подробно расспросить дочь.
- Но ведь это случилось так нечаянно, - точно угадывая мысли матери, жалобно продолжала княжна.
Княгиня Васса Семеновна окончательно смягчилась.
- Ну его, Бог его простит! Шалый он, петербургский.
- Дорогая мамаша!
Княжна схватила руку матери и горячо поцеловала ее.
- Ну, расскажи, плутовка, как это так нечаянно случилось? - погладила княгиня опущенную головку дочери.
Людмила начала свой рассказ. Она подробно рассказала, как они пришли и сели в этот вновь открытый павильон.
- И ты не боялась?
- Да, потом, мама, мне сделалось вдруг страшно, - ответила княжна и передала матери форму, в которой Луговой начал ей признанье в любви в павильоне.
- Ну, не права ли я, что он - шалый, нашел место! - воскликнула княгиня Васса Семеновна.
- Но, мамочка, ведь я и ушла. А потом случилось страшное обстоятельство.
Княжна покраснела. Ей надо было передать предложение, признание князя и тот поцелуй, которым они обменялись, но княжна Людмила решила не говорить о последнем матери. Это было не страхом пред родительским гневом, а скорее инстинктивным желанием сохранить в неприкосновенной свежести впечатление первого поцелуя, данного ею любимому человеку.
- Что же случилось? - нетерпеливо спросила княгиня.
Княжна рассказала, что когда князь окончил признанье, то вдруг раздался резкий хохот.
- Хохот? - испуганно переспросила княгиня, побледнев.
- Да, хохот, мама, и такой неприятный! Нам обоим показалось, что он был слышен со стороны... этого... павильона, - с дрожью в голосе подтвердила княжна.
- И вы действительно оба слышали его? Впрочем, что же я спрашиваю. Какой-то странный звук слышала и я; он раздался именно с той стороны парка.
- Князь сказал, что это сова.
- Сова? А, знаешь ли, он, может быть, и прав. Мне самой показалось, что это был крик совы.
Собственно говоря, княгине ничего подобного не показалось, но она ухватилась за это предположение князя Сергея Сергеевича с целью успокоить не только свою дочь, но и себя. Хотя и крик совы, совпавший с первым признанием в любви жениха, мог навести суеверных на размышление - а княгиня была суеверна, - но все-таки он лучше хохота, ни с того ни с сего раздавшегося из рокового павильона. Из двух зол приходилось выбирать меньшее. Княгиня и выбрала.
- Но почему же, мама, сова крикнула всего один раз? - озабоченно спросила Людмила.
- Да потому, матушка, что ей, вероятно, хотелось крикнуть только один раз, - с раздражением в голосе ответила княгиня.
Этот вопрос дочери нарушил душевное равновесие Вассы Семеновны. Остановившись на крике совы, она несколько успокоилась, а тут вдруг совершенно неуместный, но вместе с тем и довольно основательный вопрос дочери. Княгиня начала снова задумываться и раздражаться. К счастью, карета въехала на двор княжеской усадьбы и остановилась.
Княгиня и княжна молча разошлись по своим комнатам.
Таню, пришедшую в комнату княжны Людмилы, последняя встретила радостным восклицанием:
- Таня, милая Таня, он меня любит!
- Сказал?
- Да, Таня, и как было страшно!
- Страшно? - удивленно взглянула на нее Таня. - Что же тут страшного?
Людмила подробно рассказала ей свою прогулку с князем по парку, начало объяснения в павильоне и крик совы после окончания объяснения на скамейке аллеи.
- Ха-ха-ха! - захохотала Таня.
Княжна вздрогнула. В этом хохоте ей вдруг послышалось сходство с хохотом, раздавшимся несколько часов тому назад в княжеском парке. Впрочем, это было на минуту; княжне самой показалась смешной мелькнувшая в ее голове мысль.
- Чему ты смеешься? - спросила она. - Я не понимаю.
- Как же, барышня, не смеяться? Совы испугались, точно маленькие дети!
- Если бы ты слышала!
- Сколько раз слыхала. Да и вместе с вами.
- Действительно, я тоже слыхала, но, значит, это вследствие другой обстановки.
- Расчувствовались... да разнежились.
Княжна густо покраснела. Она вспомнила о подаренном ею князю поцелуе.
- Он говорил с княгиней? - спросила последняя.
- Он приедет завтра делать предложение.
- Что же, поздравляю.
Княжне опять показалось, что ее подруга высказала это поздравление слишком холодно, но она снова осудила себя за подозрительность.
"Чего ей не радоваться? Если мы поедем в Петербург, я возьму ее с собою, - мелькнуло в голове княжны, - ей будет веселее в большом городе".
Она сейчас же высказала эту мысль Тане.
- Ваша барская воля, - ответила та.
- Опять, Таня... А разве самой тебе не хочется?
- Мне все равно... Где ни служить - в деревне ли, в городе...
- Но там же веселей.
- Господам. А какое веселье холопкам? Одна жизнь!..
- Опять ты за старое! "Холопка"! Какая ты холопка? Ты мой лучший друг.
- В деревне. А вот в городе у вас найдутся друзья богатые и знатные, вам ровня... Что я...
- Ты нынче опять не в духе.
- С чего же мне быть не в духе? Я говорю, что думаю. Вы заняты другим, не думаете о жизни, а я думаю.
- Довольно, Таня. Я не хочу сегодня ни говорить, ни думать ни о чем печальном.
Княжна переоделась и пошла к ужину, а Таня вернулась к себе в комнатку. Тут ее лицо преобразилось. Злобный огонь засверкал в ее глазах, на лбу появились складки, рот конвульсивно скривился в сардоническую улыбку.
- Вот как, ваше сиятельство? Вы желаете получить меня в приданое? Вы делаете мне честь, будущая княгиня Луговая, избирая меня в горничные. Красивая девушка, хотя и видна холопская кровь, для Петербурга это нужно. Посмотрим только, удастся ли вам это! - злобным шепотом говорила сама с собой Татьяна Берестова. - Надо нынче же повидать отца... поведать ему радость семейства княжеского. Пусть позаботится обо мне, своей дочке.
Слова "отец" и "дочка" она произнесла со злобным ударением.
Между тем княгиня и княжна, обе успокоившиеся от охватившего их волнения, мирно беседовали о завтрашнем визите князя и об открывающемся будущем для княжны.
- Увезет тебя молодой муж в Петербург, - сказала княгиня.
- А ты, мама, разве не поедешь с нами?
- Куда мне на старости лет трясти такую даль свои кости? Вот, может, когда устроитесь совсем, поднимусь да и приеду навестить, но чтобы совсем переселяться в этот Вавилон - нет, этого я не смогу. Я привыкла к своему дому, к своему месту.
- И тебе не жаль расстаться со мной? Ведь я буду одна.
- Зачем одна? У тебя будет муж, а затем там дядя.
- Не лучше ли Сергею выйти в отставку и навсегда поселиться в Луговом?
- Это не для того ли, чтобы меня, старуху, каждый день видеть? - засмеялась Васса Семеновна. - Ах, какое же ты еще глупое дитя! У него там служба, ему надо делать карьеру. Государыня, говорят, очень любит его... и тебя полюбит. Ты будешь вращаться при дворе.
- Это страшно.
- Вовсе не страшно. Попривыкнешь. Такие же люди. Муж укажет. Он хотя и молод, но с пеленок в этой жизни, как рыба в воде.
- Мама, я возьму Таню. Мне будет нужна горничная. Я уже говорила ей.
- Что же она?
- Говорит: "Ваша барская воля".
- И только?
- Да, мне даже показалось, что она этому не рада. Вообще она в последнее время стала какая-то странная.
- Замуж ее надо тоже выдать.
- Таню, замуж? За кого же?
- За кого? За такого же дворового, как и она! - с невольной резкостью в тоне сказала княгиня. - Не графа же выбирать! Мало ли у меня холостых на дворне на нее заглядывается?
- Князь говорил, что она далеко не похожа на меня. Он сказал, что это только кажущееся сходство, - вдруг заметила княжна.
- Конечно же. Для свежего человека это виднее. Мы так уже пригляделись к этой случайности.
- Он говорил, что все-таки в ней видна холопская кровь.
- Конечно, конечно! - подтвердила княгиня, и из ее груди вырвался облегченный вздох.
Надо заметить, что всегда, когда разговор между нею и дочерью касался Тани Берестовой, княгиня боялась, что ее дочь задаст ей вопрос о причине необычайного сходства между нею, княжной, и ее дворовой девушкой. Хотя у княгини было приготовлено объяснение этого случайностью, но она все же иногда думала, что этот ответ не удовлетворит Люды, и ее мысль начнет работать в этом направлении, а старые княжеские слуги, не ровен час, и сболтнут что-нибудь лишнее. Особенно стал беспокоить княгиню этот вопрос со времени возвращения в Зиновьево "беглого Никиты".
Теперь она могла успокоиться. Мысль о сходстве действительно пришла в голову дочери, но она высказала ее не ей, матери, а князю Луговому; последний же в форме комплимента, разумеется, отрицал это сходство дворовой девушки с понравившейся ему княжной. Понятно, что Людмила, увлекшаяся князем, поверила ему на слово, и вопрос для нее был решен окончательно - она к нему более не возвратится. Надо лишь не допустить ее взять Татьяну в Петербург. В светских столичных и придворных кругах не только сейчас обратят внимание на это поразительное сходство княгини и служанки, но даже начнут непременно делать выводы, близкие к истине.
- Если ты хочешь, мама, выдать Таню замуж, то, значит, она должна будет остаться здесь? - спросила княжна.
- Конечно же, душечка.
- Я очень люблю ее, и мне тяжело будет без нее.
- Если это так, то ты должна желать ей счастья. Неужели ты пожелаешь, чтобы она для тебя на весь свой век осталась в девках?
- Конечно же нет, но...
- Какое же "но". Ты можешь выбрать себе девушку, даже двух или трех, из других, мне же позволь позаботиться о судьбе Тани. Я ведь с детства воспитала ее, как родную дочь. Неужели у меня нет сердца? Хотя ее сходство с тобой и небольшое, но все же она будет несколько напоминать мне тебя. Я устрою ее счастье, будь покойна. Я ведь тоже люблю ее.
Деланность искренности княгини ускользнула от княжны Людмилы.
- Какая ты добрая, мама! - воскликнула она и стала покрывать руки княгини Вассы Семеновны горячими поцелуями.
Когда после ужина княжна Людмила Васильевна прошла к себе и, конечно, встретила ожидавшую ее Таню, она не преминула сообщить ей содержание своего разговора с матерью.
- Мне казалось, Таня, что в последнее время ты стала сомневаться в нашей любви к тебе. Но ты напрасно так думаешь, и я могу доказать тебе сегодня, что не только я сама, но и мама тебя очень любит.
- Я верю, верю.
- Нет, все-таки выслушай, - и княжна Людмила передала почти дословно беседу со своей матерью за ужином. - Мне лично очень жаль расстаться с тобою, но я понимаю маму... Ей тяжело сразу расстаться со мной и тобой, и к тому же я не хочу мешать твоей судьбе. Пусть мы будем счастливы обе.
- Благодарю вас, ваше сиятельство.
- Опять "сиятельство"! Ты неисправима, Таня. Ну, да Бог с тобою. Лучше скажи мне откровенно: тебе кто-нибудь нравится?
- Кто нравится? - с испугом спросила девушка.
- Ну, кто-нибудь из наших мужчин?
- Каких мужчин, барышня?
- Ну, вот, например, Михайла, Сергей... Они холостые.
Михайла был дворецким, Сергей - выездным лакеем.
- А-а... Вы об этих... - В тоне Тани прозвучало нескрываемое презрение. - Нет, никто не нравится.
