Дефо Даниель - Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона

обы купить товары, упоминаемые выше. Мы избавили их от их золота, но иного вреда им не причинили, и так как не собирались долго оставаться здесь, то отправились к Китаю.

   В этот переход мы провели на море более двух месяцев, борясь с ветром, дувшим постоянно с северо-востока или отклонявшимся на одно деление то в ту, то в другую сторону. Но это, очевидно, и послужило причиной того, что мы на пути встретили немало добычи.

   Мы только что оставили Филиппины и собирались идти к острову Формозе [320], но с северо-востока дул такой сильный ветер, что мы ничего не могли поделать с ним, и вынуждены были возвратиться к Лаконии [321], самому северному из тех островов. Мы прибыли туда спокойно и меняли стоянки не для того, чтобы избежать опасности, каковой не было, но чтобы лучше добывать съестные припасы, которыми население снабжало нас очень охотно.

   Пока мы оставались там, у острова стояло три очень больших галлеона, или испанских корабля, из Южных морей. Сперва мы не могли узнать, прибыли ли они только что, или уже собираются уплывать. Но, прослышавши, что китайские купцы грузятся и скоро уйдут на север, мы заключили из этого, что испанцы недавно разгрузились, а те скупили груз. Поэтому мы не сомневались, что найдем добычу в пути, да и, действительно, миновать ее мы не могли.

   Мы пробыли здесь до начала мая, когда узнали, что китайские купцы собираются в море. Дело в том, что северные муссоны перестают дуть в самом конце марта или начале апреля, так что те были обеспечены попутным ветром домой. Соответственно с этим мы наняли несколько туземных лодок, - а они ходят очень быстро, - и приказали им съездить на Манилью и сообщить нам, как обстоят там дела, и когда пустятся в путь китайские джонки. Получивши известия об этом, мы так удачно устроили все, что через три дня после того, как поставили паруса, наткнулись не менее как на одиннадцать джонок. Впрочем, неудачно обнаруживши себя, захватили мы из них только три, чем удовлетворились и продолжали путь на Формозу. На этих трех судах захватили мы, коротко говоря, такое количество гвоздики, мускатного ореха, корицы [322]и мускатного цвета, не считая уже серебра, что экипаж стал соглашаться с моим мнением, что мы достаточно богаты, и нам осталось теперь только подумать, каким бы способом сберечь бесчисленные сокровища, награбленные нами.

   Втайне я был рад, что они согласились со мной, ибо уже давно решился убедить их возвратиться домой, - ведь я полностью осуществил свой давнишний замысел - пошарить между Пряных островов. А все эти призы, особенно же исключительно богатая манильская добыча, не входили в мои замыслы.

   Но теперь, услыхавши, что экипаж поговаривает о том, что у нас-де полное благополучие, я передал через друга Виллиама, что собираюсь дойти лишь до острова Формозы, где удастся обратить наши пряности и европейские товары в наличные деньги, а тогда я поверну на юг, так как, авось, к тому времени начнут дуть и северные муссоны. Замысел мой все они одобрили и охотно двинулись дальше. К тому же еще, помимо ветра, который до самого октября не дал бы повернуть на юг, помимо этого, говорю я, корабль наш теперь глубоко сидел в воде, так как вез не менее двухсот тонн груза, и часть его была исключительно ценной; шлюп был тоже нагружен соответственно.

   С этим решением мы бодро пошли вперед и приблизительно через двенадцать дней пути увидели на большом расстоянии остров Формозу, но сами оказались под южной его оконечностью, с подветренной стороны, и чуть что не китайском побережье. Это было нам несколько неприятно, так как английские фактории находились неподалеку, и мы вынуждены были бы сражаться с их кораблями, повстречайся они нам. Справиться с этим нам было бы не трудно, но было это нам нежелательно по многим причинам, а главным образом потому, что не хотели мы, чтобы знали, кто мы такие, и что вообще замечены на побережье такие люди. Как бы то ни было, мы вынуждены были держать курс на север, стараясь, насколько возможно, отходить дальше от китайского побережья.

   Плыли мы недолго, как нагнали небольшую китайскую джонку и, захвативши ее, обнаружили, что идет она к острову Формозе и не везет ничего, кроме как немного риса и небольшого количества чая. Но на джонке было три китайских купца, и они сказали нам, что идут навстречу большому китайскому кораблю, который вышел из Тонкина [323] и стоит на Формозе, в реке, название которой я позабыл. Корабль же этот идет к Филиппинским островам с шелковыми тканями, муслином, миткалем и всякими китайскими товарами и золотом, и цель их - продать свой груз и купить пряности и европейские товары.

   Это вполне соответствовало нашим целям, и я решил, что отныне мы перестанем быть пиратами и превратимся в купцов [324]. Потому мы сказали им, какие везем товары, и что, если они доставят к нам своих суперкаргов [325] или купцов, то мы с ними будем торговать. Они охотно стали бы торговать с нами, но страшно боялись довериться нам; и, надо признаться, страх этот нельзя назвать несправедливым, так как мы уже отобрали у них все их имущество. С другой же стороны, мы были столь же недоверчивы, сколько и они, и также колебались, как поступить. Но Виллиам-квакер устроил из всего этого дела род обмена. Он явился ко мне и сказал мне, что, право, считает этих купцов порядочными людьми, с честными намерениями.

   - И к тому же, - говорит Виллиам, - им же теперь выгодно быть честными, так как они знают, каким образом добыли мы товары, которые будем продавать им, или знают, что могут получить их за бесценок. К тому же это избавляет их от необходимости проделать порядочный путь; и так как южные муссоны все еще дуют, то, отторговавши с нами, купцы смогут немедленно возвратиться со своим грузом в Китай.

   Впрочем, впоследствии мы узнали, что они направлялись в Японию, но это было безразлично, так как благодаря торговле с нами они избегали, по меньшей мере, восьмимесячного пути. На основании этих соображений Виллиам и говорил, что мы можем доверять им.

   - Ибо, - говорит Виллиам, - я также охотно доверюсь человеку, которого выгода заставляет быть справедливым ко мне, как человеку, который связан нравственными законами.

   В общем же Виллиам предложил задержать двух купцов в качестве заложников, перегрузить часть наших товаров на их судно и третьему купцу отправиться с ними в порт, где стоит тот корабль. А, сдавши пряности, он должен привезти назад то, на что, по условию, они должны быть обменены. На этом и порешили, и квакер Виллиам осмелился поехать с ним, чего я, честное слово, не решился бы сделать. Да я не хотел, чтобы ехал и Виллиам, но он отправился, уверяя, что им же выгодно по-дружески обращаться с ним.

   За это время мы стали на якорь возле островка [326] на широте в двадцать три градуса двадцать восемь минут, на самом северном тропике и, приблизительно, в двадцати лигах от острова. Здесь простояли мы тринадцать дней и стали уже сильно беспокоиться о моем друге Виллиаме, так как они обещали вернуться через четыре дня, что легко могли выполнить. Как бы то ни было, к концу этих тринадцати дней увидали мы, что прямо на нас идут три паруса. Это сперва несколько удивило нас, так как не знали мы, в чем тут дело. Мы стали уже готовиться к обороне, но, когда суда подошли ближе, мы успокоились, так как на первом же ехал Виллиам, и судно несло белый флаг. Несколько часов спустя они все стали на якорь, и Виллиам приехал к нам на маленькой лодке в обществе китайского купца и двух других купцов, которые служили остальным чем-то вроде посредников.

   Тут пересказал он нам, как учтиво обходились с ним, как обращались с ним со всей возможной откровенностью и чистосердечием; как не только заплатили ему полную цену за пряности и другие товары, которые он привез, золотом и полным весом [327], но и снова нагрузили судно такими товарами, за какие, как он знал, мы охотно будем торговать, и что впоследствии они решили вывести большой корабль из гавани, стать на якорь возле нас, чтобы мы, таким образом, могли, торговать с большим удобством. Только Виллиам сказал, что от нашего имени обещал не применять против них никакого насилия и не задерживать ни одного корабля после того, как мы кончим торговать. Я сказал, что мы постараемся превзойти их учтивостью и не нарушим ни малейшей части его соглашений. В подтверждение этого я приказал в ответ им выкинуть белый флаг на корме нашего большого корабля, что являлось условленным знаком.

   Что до третьего пришедшего с ними корабля, то это была какая-то местная барка. Там прослышали о том, что мы собираемся торговать, и явились завязать с нами сношения. Барка была нагружена большим количеством золота и съестными припасами, которым мы в эту пору очень обрадовались.

   Коротко говоря, мы торговали в открытом море с этими людьми и, право, сделали превыгодное дело, хотя и продавали все по пиратской дешевке. Здесь продали мы приблизительно шестьдесят тонн пряностей, - главным образом гвоздики и мускатного ореха, - и более двухсот кип европейских товаров, таких, как полотняные и шерстяные изделия. Мы считали, что и сами можем воспользоваться подобным добром, и потому удержали для собственного употребления изрядное количество английских изделий, полотна, байки [328] и так далее. Я не стану вдаваться здесь, когда мало осталось мне места, в подробности о нашей торговле. Достаточно упомянуть, что, кроме пачки чая и двенадцати кип прекрасных китайских шелковых тканей, мы не взяли за свои товары ничего, кроме золота. Так что общий итог того, что мы набрали здесь в этом блестящем металле, превышал пятьдесят тысяч унций полного веса.

   Закончивши торг, мы отпустили заложников и преподнесли трем купцам около двенадцати центнеров мускатного ореха и столько же гвоздики, и приличное количество европейского полотна, и шерстяных тканей для личного их пользования в виде вознаграждения за то, что мы у них забрали. Так ушли они от нас более чем удовлетворенные.

   Здесь-то Виллиам рассказал мне, что на японском корабле повстречался он с каким-то монахом или японским священником, который обратился к Виллиаму с несколькими английскими словами. Когда Виллиам настойчиво стал у него допытываться, откуда он знает эти слова, тот сказал, что у него на родине тринадцать англичан. Он назвал их англичанами очень членораздельно и определенно, так как многократно и свободно беседовал с ними. Священник сказал, что это все, что осталось от тридцати двух людей, попавших на северные берега Японии благодаря тому, что однажды, в бурную ночь, они налетели на большую скалу и лишились судна, а остальные люди потонули. Священник убедил повелителя той страны послать лодки на остров, где погибло судно, чтобы спасти уцелевших людей и перевезти их на берег. Это было сделано, и с ними обошлись очень мягко, построили им дома и предоставили им пахотной земли для обработки. И так они живут своим трудом.

   Я спросил у Виллиама, почему не узнал он у священника, откуда эти люди.

   - Я спрашивал, - сказал Виллиам, - ведь и мне было достаточно странно, - сказал он, - услыхать об англичанах на севере Японии.

   - Ну, - сказал я, - что же он рассказал об этом?

   - Рассказал такое, - сказал Виллиам, - что удивит тебя, да и не тебя одного, а всех, кто бы ни услыхал об этом. Думается, что и ты, узнавши это, захочешь отправиться в Японию и разыскать их.

   - Что же ты подразумеваешь под этим? - сказал я. - Откуда могли они прибыть?

   - Да, - сказал Виллиам, - он вытащил книжку, а из нее кусочек бумаги, на которой было написано рукой англичанина и вполне правильно по-английски вот что. Я сам прочитал это: "Мы прибыли из Гренландии и с Северного полюса [329]".

   Это, действительно, поразило нас всех и еще более тех моряков из наших, кто хоть что-нибудь знал о бесконечных попытках, производившихся из Европы одинаково англичанами и голландцами, разыскать подобный проход в эту часть света [330]. Так как Виллиам стал серьезно настаивать на том, чтобы двинуться на север, на помощь этим беднягам, то корабельный экипаж стал склоняться к этому же. Словом, мы все сошлись на том, чтобы двинуться к берегу Формозы, снова разыскать этого священника и разузнать обо всем у него подробнее. Согласно с этим шлюп двинулся в путь. Но когда он добрался туда, корабли, к великому сожалению, уже ушли, и так был положен конец нашим поискам англичан. Возможно, что это лишило человечество одного из самых замечательных открытий, какие когда-либо были сделаны или когда-либо будут сделаны на земле для всеобщего блага.

   Виллиам так огорчился потерей этой возможности, что серьезно стал убеждать нас отправиться в Японию разыскивать тех людей. Он говорил, что если даже только освободить тринадцать честных несчастливцев из своеобразного плена, из которого им иным путем никогда не вырваться и в котором они, может быть, когда-нибудь будут убиты дикарями-идолопоклонниками, то и этим одним мы сделаем доброе дело, могущее еще явиться искуплением причиненного нами миру зла. Но покуда мы еще не знали, что значит угрызения совести из-за сделанного зла, и еще меньше было у нас забот о том, чем его искупить. Словом, Виллиам быстро понял, что такого рода убеждения мало на нас подействуют. Тогда он очень серьезно принялся уговаривать нас, чтобы мы отдали ему шлюп, и он отправится тогда за собственный страх. Я обещал ему, что не буду противиться его намерениям. Но когда он перешел на шлюп, никто из экипажа за ним не последовал, ибо дело было вполне ясно: у каждого имелась своя доля, как в грузе большого корабля, так и в грузе шлюпа, и богатство это было настолько огромно, что никто и нипочем не согласен был бросить его. Так бедняга Виллиам, к великому своему огорчению, должен был оставить эту затею. Что сталось с теми тринадцатью людьми, и там ли они еще, я сказать не могу.

   Мы дошли уже до конца нашего путешествия. Захвачено нами было столько, что не только самые скупые и самые тщеславные души на свете были бы удовлетворены этим, но и мы были действительно удовлетворены, и наши заявили, что большего не желают. Следующим поэтому вопросом было, как возвратиться и каким путем пройти нам, чтобы голландцы не напали на нас в Зундском проливе.

   Здесь мы как следует запаслись съестными припасами, и, так как близко намечался поворот муссонов, мы решили взять к югу и не только пройти, минуя Филиппины, то есть к востоку от них, но и затем по-прежнему держать к югу и попытаться оставить за собою не только Молуккские, или Пряные, острова, но также и Новую Гвинею и Новую Голландию [331]. И таким образом, попавши в переменные ветры, к югу от тропика Козерога, мы направимся на запад через большой Индийский океан.

   Действительно, сперва это показалось чудовищным путешествием, и грозила нам недостача съестных припасов. При этом Виллиам многословно объяснял нам, что мы не в состоянии взять для такого путешествия достаточно съестных припасов, а особенно пресной воды. И раз не будет на пути земли, к которой мы сможем пристать, чтобы обновить запасы, то безумие - предпринимать это путешествие.

   Но я решил поправить эту беду и потому просил их об этом не тревожиться, так как знал, что мы можем запастись всем, что нужно, на Минданао, самом южном острове Филиппин.

   Сообразно с этим мы, набравши здесь столько съестных припасов, сколько могли достать, двадцать восьмого сентября поставили паруса, при чем ветер сначала немного колебался от северо-северо-востока до северо-востока через восток, но впоследствии утвердился между северо-востоком и северо-востоко-востоком. Так шли мы в продолжение девяти недель, так как непогода неоднократно мешала нашему продвижению вперед, и остановились с подветренной стороны у островка на широте в шестнадцать градусов двенадцать минут; названия островка мы никогда так и не узнали, так как ни на одной из наших карт он не был помечен. Остановились мы здесь, говорю я, из-за страшного шквала или урагана, навлекшего на нас изрядную опасность. Здесь продрейфовали мы, приблизительно, шестнадцать дней, так как ветры были очень бурные и погода неопределенная. Как бы то ни было, на берегу раздобылись мы кое-какими съестными припасами, травами и кореньями и несколькими свиньями. Мы думали, что на острове есть обитатели, но не видели ни одного.

   Как только погода выровнялась, мы тронулись отсюда дальше и прошли к южной части Минданао, где погрузили пресной воды и несколько коров. Но так как климат был здесь очень жарок, мы не стали засаливать мяса больше, нежели на две или на три недели. Мы направились далее на юг, пересекши экватор и оставляя Джилоло под штирбортом, и прошли вдоль побережья, которое называют Новой Гвинеей, где на южной широте в восемь градусов снова пристали к берегу в поисках съестных припасов и воды. Тут обнаружили мы кое-какое население, но туземцы бежали от нас и в отношения не вступали. Отсюда мы все еще держали курс на юг и оставили за собой все, о чем хоть как-нибудь упоминали наши карты и планы, и шли далее, покуда не добрались до широты в семнадцать градусов, при чем ветер все еще дул с северо-востока.

   Здесь мы к западу увидели землю, и, так как в течение трех дней подряд она не исчезала из наших глаз, в то время как мы шли в четырех, приблизительно, лигах от берега, мы стали беспокоиться, будет ли вообще выход на запад, или мы окажемся вынуждены повернуть назад и под конец оказаться среди Молуккских островов. Но, наконец, земля исчезла, и под всеми парусами мы вышли в западное море, широко открытое на юг и на юго-запад. С юга катились большие волны, из чего мы заключили, что на большое расстояние не имеется там земли [332].

   Словом, мы продолжали наш курс на юг и слегка к западу, покуда не пересекли южный тропик, где уже ветры оказались переменными. Тут мы направились прямо на запад и так шли, приблизительно, двадцать дней, покуда не увидали землю прямо перед собою и под бакбортом. Мы направились прямо к берегу, желая использовать каждую представляющуюся возможность запастись свежими съестными припасами и водою, ибо знали, что теперь вступаем в обширный неизвестный Индийский океан, быть может, величайший океан на всем земном шаре, ибо перед нами лишь изредка прерываемое островами море, которое опоясывает весь земной шар [333].

   Здесь мы нашли хороший рейд и людей на берегу. Но когда мы высадились, они убежали в глубь страны и не желали ни завязывать с нами какие-либо отношения, ни подходить к нам, - лишь многократно пускали в нас стрелы длиной с копье. Мы выкинули белый флаг мира, но они или не поняли этого, или не пожелали понять. Наоборот, они многократно пробивали своими стрелами наш мирный флаг, так что, словом, нам так и не удалось приблизиться к ним.

   Здесь мы нашли хорошую воду, хотя было несколько затруднительно добраться до нее, но никаких живых существ мы не видели.

   Увидавши, что туземцы так робки, что не смеют приблизиться к нам, наши стали шарить по острову, - если это был действительно остров (ибо нам не пришлось обойти его) [334], - в поисках скота и индийских плантаций с овощами и плодами. Но они вскоре убедились на собственном опыте, что в этом деле нужно применять больше осторожности и что нужно тщательно обыскать каждое дерево и каждый куст, прежде, нежели двигаться дальше в глубь страны. Так, в один прекрасный день, приблизительно, четырнадцать из наших товарищей зашли дальше остальных в глубь страны, казавшейся им возделанной. Но она только казалась такой, в действительности же была покрыта камышом, таким, из какого мы делаем камышовые стулья. Когда они зашли слишком далеко, говорю я, на них внезапно, почти со всех сторон, был обрушен поток стрел, которые были пущены, как они решили, с вершин деревьев.

   Им не оставалось ничего иного, как только бежать, на что, однако, они не осмелились, покуда пятеро из них не были ранены. Да они бы и не спаслись, если бы один из них, более разумный или сообразительный, не рассудил таким образом: хотя врага и не видно и, казалось, стрелять по нем бесполезно, все же, быть может, шум от стрельбы устрашит его, и поэтому нужно было попробовать стрелять наугад. Сообразно с этим десятеро из них обернулись и принялись стрелять наугад, куда попало, по камышам.

   Не только шум и огонь устрашили врага, но, видимо, выстрелы, к счастью, попали кое в кого, ибо, как заметили наши, стрелы, прежде летевшие густо, перестали лететь, и индийцы, - услыхали они, - перекликаются на свой лад и издают странные звуки, более нелепо и неподражаемо странные, чем все, что наши слыхивали прежде. Звуки эти более походили на вой и лай диких лесных зверей, нежели на людские голоса; только подчас казалось, что они произносят слова.

   Заметив, что производимый индийцами шум все отдаляется, они были убеждены, что индийцы бежали, и не стали утруждать себя дальнейшими расследованиями и отступили. Но худшее из их приключений было еще впереди. На обратном пути им пришлось проходить мимо какого-то особого огромного старого дерева. Что это за дерево, они не знали, но стояло оно подобно старому мертвому дубу в парке, где английские лесничие делают так называемую стоянку, чтобы подстрелить оленя. И стояло это дерево как раз у самого ската большой скалы или холма, так что наши не могли видеть, что находится позади него.

   Когда дошли они до этого дерева, на них внезапно с древесной вершины было выпущено семь стрел и три копья, которые, к великому нашему горю, убили двух наших и ранили еще троих. Нападение это потому еще было таким внезапным, что, будучи совершенно беззащитны и так близко от деревьев, наши ожидали каждое мгновение новых копий и стрел, да и бегство не помогло бы им, так как индийцы целились, как видно, отменно метко. Но в этой крайности, к счастью, у них сохранилось присутствие духа, а именно для того, чтобы подбежать к самому дереву и стать под ним так, что находившиеся наверху не могли ни увидеть их, ни метать в них копья. Это удалось и дало им время, чтобы обдумать, что предпринять дальше. Они знали, что их враги и убийцы находятся наверху, слышали, как они разговаривают, и те вверху знали, что наши внизу; наши же внизу вынуждены были плотно прижиматься к стволу, чтобы избежать копий сверху. Наконец, одному из наших, вглядывавшемуся более внимательно, чем остальные, показалось, что он различил голову одного из индийцев как раз над мертвой ветвью дерева, на которой, очевидно, тот сидел верхом. Один из наших немедленно выстрелил и так притом удачно прицелился, что пуля пробила индийцу голову; он немедленно свалился с дерева, при чем с такой силой, что не будь он убит выстрелом, он наверняка бы расшибся насмерть с такой высоты: так сильно тело его ударилось о землю.

   Это так напугало индийцев, что наши люди услыхали, помимо воющих звуков, раздававшихся на дереве, странный топот в самом стволе, из чего заключили, что индийцы выдолбили дерево и теперь попрятались в нем. А раз дело обстояло так, то они - в полной безопасности от наших, так как наши никак не могли взобраться на дерево снаружи, ибо не было на нем ветвей для того, чтобы вскарабкаться, а стрелять в дерево оказалось бесполезно, так как ствол был настолько толст, что пуля его не пробивала. Однако наши не сомневались в том, что захватили врагов в ловушку и что небольшая осада либо уничтожит их вместе с деревом, либо же заморит их голодом. Поэтому они решили остаться на карауле и послать за нами на подмогу. Сообразно с этим двое из них отправились к нам за помощью и особенно просили, чтобы пришли плотники с инструментами, которыми помогли бы либо срубить дерево, либо же, по меньшей мере, срубить другие деревья и поджечь это, что, как заключали наши, неизбежно выгонит из него индийцев.

   Наши явились целым отрядом и с мощными приготовлениями для того, чтобы осадить большое дерево. Явившись туда, они увидели, что дело это трудное, ибо старый ствол очень толст и очень высок, не менее двадцати двух футов вышиною, и семь старых ветвей торчало в разные стороны с вершины, но ветви были гнилые и почти без листьев.

   Виллиам-квакер, из любопытства подошедший на это дело с остальными, предложил сколотить лестницу, взобраться по ней на вершину дерева, бросить туда греческий огонь [335] и выкурить индийцев. Иные предлагали возвратиться, притащить с корабля пушку и железными ядрами разбить дерево в щепы. Иные - нарубить дров, обложить ими со всех сторон дерево, запалить и тем сжечь дерево и индийцев в нем.

   Этот вопрос обсуждался нашими в течение не менее двух или трех дней. И все это время не слышали ни звука от предполагаемого гарнизона этого деревянного замка и вообще не слыхали никакого шума внутри. Сперва согласились с предложением Виллиама и сколотили большую крепкую лестницу, чтобы взобраться на эту деревянную башню. В два или три часа все уже было готово для подъема. И как раз в это время индийцы вновь зашумели в древесном стволе, и скоро большое количество их появилось на верхушке дерева и стало метать в наших копья. Одно копье вонзилось одному из наших моряков в плечо и нанесло ему такую тяжелую рану, что не только лекари с большими трудностями вылечили ее, но бедняга испытывал такие ужасные муки, что, по общему нашему мнению, лучше было бы, если бы сразу убили его. Правда, его все же вылечили под конец, но владеть рукой в совершенстве он больше не мог, так как копье перерезало какие-то сухожилия близ плеча, прежде приводившие, как я предполагаю, руку в движение. Так бедняга и остался калекой на всю свою жизнь.

   Но вернемся к отчаянным негодяям в дереве. Наши стреляли в них, но, видимо, не ранили ни одного, ибо, как только раздались выстрелы, наши услыхали, как те снова бросились в свое дупло и там, понятно, оказались в безопасности.

   Но, как бы то ни было, это обстоятельство принудило отказаться от плана Виллиама воспользоваться лестницей, ибо кто бы решился после того, как ее сколотят, лезть навстречу шайке таких смелых людей, как эти индийцы, к тому же доведенных теперь обстоятельствами до полного бешенства. И так как зараз мог подниматься только один человек, то наши, решили, что с лестницей ничего не выйдет. Да и я сам был того же мнения (к этому времени я явился к ним на помощь), что взбираться по лестнице не годится, разве только за тем, чтобы человек, взбежавший по ней до верхушки дерева, бросил в ствол греческий огонь и тут же сбежал бы вниз. Это мы и проделали несколько раз, но результатов от этого никаких не получилось. Наконец один из наших пушкарей сделал смрадный горшок, как мы его называли, то есть составил смесь, которая только дымит, но не горит и не пылает, но дым которой так густ и запах так непереносимо тошнотворен, что выдержать его нельзя [336]. Этот горшок он бросил в ствол, и мы стали ожидать последствий, но во всю эту ночь и весь следующий день ничего не слышали и не видели. Из этого мы заключили, что люди внутри задохлись. Но на следующую ночь неожиданно услыхали, что индийцы снова кричат и ревут, как сумасшедшие, сидя на верхушке дерева.

   Мы заключили из этого, как и всякий решил бы, что они призывают на помощь, и потому решили продолжать нашу осаду, ибо все были донельзя взбешены тем, что горсточка каких-то дикарей, которых, казалось нам, мы крепко держим в тисках, издевается над нами. Да и действительно, ни в одном случае не бывало стечения обстоятельств, так сбивающего людей и, как бы то ни было, мы решили на следующую ночь пустить в ход еще один смрадный горшок, и наш изобретатель и пушкарь его изготовил. Но я услыхал, что враг шумит на верхушке дерева и в стволе, и не позволил пушкарю взбираться по лестнице, так как это значило бы идти на верную смерть. Как бы то ни было, пушкарь нашел выход из положения: поднявшись на несколько ступенек при помощи длинного шеста он задумал швырнуть горшок на верхушку дерева; лестница же все это время стояла прислоненной к верхушке дерева. Но когда пушкарь, окончив свое дело, подошел к дереву, держа горшок на конце шеста, вместе с тремя еще людьми для подмоги, - лестницы не оказалось.

   Это совершенно озадачило нас, и мы заключили, что индийцы, сидевшие в дереве, воспользовавшись нашей небрежностью, спустились по лестнице, убежали и унесли лестницу с собой. Я искренно смеялся над моим другом Виллиамом, который, как я говорил, руководил осадой и подставил как будто нарочно лестницу для того, чтобы помочь гарнизону, как мы прозвали индийцев, убежать. Но, когда рассвело, мы обнаружили, в чем дело. Лестница наша была здесь, но она была вздернута на верхушку дерева, и половина, приблизительно, была засунута в полный ствол, а вторая половина торчала в воздухе на весу. Тогда мы стали высмеивать глупость индийцев, которые не сумели сойти по лестнице и убежать иным способом, как только силой втащивши лестницу в дерево.

   Тогда мы решили прибегнуть к огню и разом положить конец всему делу тем, чтобы сжечь дерево вместе с его обитателями. С этой целью мы принялись за рубку дров и в несколько часов набрали их, как нам казалось, достаточно. Наваливши дров вокруг подножья дерева, мы подпалили их и в отдалении стали дожидаться, когда этим господчикам станет слишком жарко на квартире и они будут вынуждены выбежать из своей крепости. Но нас совершенно озадачило то, что внезапно весь костер потух, так как на него было выплеснуто большое количество воды. Тут же мы решили, что в индийцах наверняка сидит сам черт. А Виллиам сказал:

   - Это, наверное, самый искусный образчик строительного искусства индийцев, и все это можно объяснить только одним способом, если не прибегать к колдовству и сношениям с дьяволом, в которые я не верю, - говорит он. - По-видимому, дерево это искусственно выдолблено до самой земли сквозь корни и все прочее, и у этих тварей должна быть искусственная пещера под деревом, в самом холме, или же проход через него, ведущий в какое-нибудь место. А где это место находится, мы не знаем. Но если только наши мне не помешают, я обнаружу его и последую туда за индийцами, прежде чем стану двумя днями старше.

   Тогда он позвал плотников и спросил их, имеются ли у них пилы такой длины, чтобы можно было пропилить ствол. Они сказали, что таких длинных пил у них нет, да и вообще люди не в силах далеко пропилить столь чудовищный старый ствол. Но они могут взяться за него топорами и берутся в два дня срубить его, и еще через два дня выкорчевать корень. Но Виллиам стоял за иной способ, оказавшийся много лучше этого. Он хотел бесшумной работы, чтобы, если только возможно, поймать в дереве хотя бы несколько индийцев. Поэтому он поручает двенадцати парням, вооруженным большими сверлами, пробуравить в стволе большие дыры, проходящие почти насквозь, но не совсем насквозь. Эти дыры были пробуравлены бесшумно, а когда они были закончены, Виллиам наполнил их порохом и забил в дыры накрест большие жеребейки, а затем, пробуравив подводную набитую порохом дыру, по взорвал их все одновременно. Вспыхнули они со страшным шумом и разорвали и расщепили дерево в стольких местах, что ясно стало, что еще один подобный взрыв - и все дерево будет уничтожено. Так оно и оказалось. Уже после второго раза мы смогли в двух или трех местах просунуть руки и обнаружить весь обман, а именно, что в земле была прорыта пещера или проход, который и сообщался с другою пещерой подальше. Там мы услыхали голоса дикарей, переговаривавшихся и перекликавшихся между собою.

   Раз уже забрались мы так далеко, нам очень хотелось добраться до самих индийцев, и Виллиам попросил дать ему трех людей с ручными гранатами и обещал спуститься в пещеру первым, и смело пошел, ибо Виллиам, нужно воздать ему должное, обладал большим мужеством.

   У спускавшихся были в руках пистолеты и сабли на боку. Но, как прежде проучили мы индийцев своими смрадными горшками, так теперь отплатили они нам на соответствующий лад. Они напустили такого дыма из входа в пещеру, что Виллиам и трое шедших с ним людей рады были выбежать не только оттуда, но и из самого дерева, для того чтобы только передохнуть. В самом деле, они почти задохлись.

   Никогда так хорошо не оборонялась крепость и так основательно не бывали отбиты атаки. Мы теперь хотели уже бросить это дело, и, в частности, я позвал Виллиама и сказал ему, что попросту смешно, что мы здесь тратим время на пустое занятие; что я даже не понимаю, что мы здесь делаем; что, явно, спрятанные там негодяи хитры до последней степени; что, понятно, всякий взбесится оттого, что его так надувает несколько голых дикарей; но все же смысла не имеет продолжать возиться далее, да и вообще я не представляю себе, чтобы мы что-нибудь выиграли, если даже и победим их, и потому я считаю, что пора бросить это.

   Виллиам признал, что все мною сказанное справедливо и что дальнейшие попытки могут вознаградить только наше любопытство, и хотя, как сказал он, ему очень хочется довести дело до конца, он все же настаивать не будет. Потому мы решили бросить это дело и уходить, что и выполнили.

   Как бы то ни было, перед тем, как мы ушли, Виллиам сказал, что должен рассчитаться с ними за свои труды, а именно - сжечь дерево и завалить вход в пещеру. А покуда он занимался этим, пушкарь сказал ему, что и ему тоже хочется посчитаться с негодяями; его счеты состояли в том, что он заложит пороховой подкоп и посмотрит, что из этого выйдет. С этими словами он принес из корабельных запасов два барреля пороху и поместил их в глубине пещеры; плотно закупоривши ее, он оставил лишь маленький проход или запал, затем поджег порох и стал в отдалении, чтобы поглядеть, в каком направлении пойдет взрыв. И тут внезапно увидал он, что пороховой удар вырвался между какими-то кустами по той стороне упомянутого мною холмика и вырвался оттуда с грохотом, точно из пушечного жерла. Мы немедленно побежали туда и увидели, что натворил порох.

   Прежде всего, там мы увидели второй выход пещеры. Взрыв так разрушил и расширил его, так навалилась рыхлая земля, что ничего нельзя было разобрать. Но мы разглядели все же, что осталось от гарнизона индийцев, наделавших нам столько хлопот: у некоторых не было рук, у некоторых - ног, у некоторых - головы; некоторые лежали полузарытые в щебне порохового подкопа, то есть в завалившейся рыхлой земле. Коротко говоря, мы причинили им основательные разрушения. И мы могли с полным основанием считать, что ни один из бывших внутри индийцев не мог спастись, разве что был выброшен из пещеры, как ядро из пушки.

   Теперь мы полностью свели счеты с индийцами. Но, в сущности говоря, мы на этом деле потеряли, так как у нас двое было убито, один почти калека и еще пятеро ранено; мы истратили два барреля пороха и одиннадцать дней, и все для того только, чтобы узнать, что такое индийский подкоп, или как держать гарнизон в выдолбленном дереве. С этим опытом, приобретенным столь дорогой ценой, двинулись мы прочь, набравши пресной воды, но не найдя свежих съестных припасов.

   Затем мы стали соображать, что нам делать для того, чтобы вернуться на Мадагаскар. Мы находились почти что на широте мыса Доброй Надежды, но предстоял нам еще столь долгий переход, что, без попутного ветра или земли по пути, неизвестно, можно ли было бы его предпринять. Опять Виллиам оказался последним нашим прибежищем в этом деле, и говорил он очень ясно:

   - Друг, - говорил он мне, - с какой радости тебе идти на голодную смерть ради одного удовольствия похвастать, что ты был там, где не бывал никто прежде? Ближе к родине достаточно мест, которыми можно точно так же похвастать, и достичь которых можно с меньшим трудом. Не понимаю, зачем тебе идти дальше на юг, раз уж ты находишься западнее Явы и Суматры. А тут ты можешь повернуться к северу на Цейлон и Коромандальское побережье, и к Мадрасу, где можно достать и пресной воды и свежих съестных припасов. А к этим местам мы, вполне вероятно, можем добраться с теми запасами, которые у нас уже есть.

   Совет этот был здравый, и пренебрегать им нельзя было. Так мы и взяли курс на запад, держась между тридцать первым и тридцать пятым градусами широты. В продолжение десяти дней стояла превосходная погода, и дул попутный ветер. К этому времени, по нашим расчетам, мы совершенно отошли от островов и могли уже повернуть на север; если при этом мы не попали бы на Цейлон, то, во всяком случае, вышли бы в большой и глубокий Бенгальский залив.

   Но мы сильно ошиблись в своих расчетах, ибо, пройдя прямо к северу, приблизительно, на пятнадцать или шестнадцать градусов, мы снова увидали на штирборте землю, на расстоянии трех лиг. Поэтому мы стали на якорь в полулиге от этой земли и выслали лодки посмотреть, что это за местность. Местность оказалась прекрасная; пресную воду можно было достать без труда, но ни скота, ни обитателей не было видно, а слишком далеко забираться в поисках за ними мы не решались, чтобы не повторилось такое же путешествие, как в прошлый раз. Поэтому мы не стали шататься зря, набрали все, что могли найти, - а нашли только всего несколько плодов дикого мангового дерева [337] и какие-то растения, названий которых не знали.

   Мы здесь не остановились и снова вышли в море, держа на северо-запад через север; но после двухнедельного пути под слабым ветром мы снова завидели землю. Мы направились к берегу и были изумлены тем, что оказались на южном побережье Явы. А как раз когда мы бросали якорь, мы увидели, что вдоль берега идет корабль под голландским флагом. Мы не испытывали особого желания встречаться с ним, как и с другими кораблями той же национальности, и предоставили нашим людям, выходившим на берег, на собственное усмотрение - встречаться ли с голландцами или нет. Наше дело было добыть съестных припасов, которых в это время у нас действительно оставалось уже мало.

   Мы решили отправить людей на берег в самом подходящем месте, какое нам удастся найти, и поискать гавани, куда можно было бы ввести наш корабль, не мало заботясь о том, кого мы повстречаем - друзей или врагов. Как бы то ни было, решили мы оставаться здесь лишь незначительный срок, за время которого, во всяком случае, нельзя будет послать нарочных в Батавию и вызвать оттуда суда для борьбы с нами.

   Мы нашли, где и желали, превосходную гавань, где стояли на глубине семи фазомов, совершенно укрытые от любой непогоды, какая может приключиться. Здесь добыли мы свежие съестные припасы - хороших свиней и несколько коров. Для того чтобы образовать себе некоторый запас, мы зарезали шестнадцать коров, засолили их и разложили по бочонкам, выполняя это так хорошо, как только возможно проделать такую работу на широте в восемь градусов от экватора.

   Приблизительно в пять дней управились мы с этим делом и наполнили бочки водою; когда последняя лодка возвращалась с берега, везя травы и коренья, мы уже подняли якорь на корабле, и передний марсель уже был поставлен для отплытия. Но тут мы заметили на севере большой корабль, направляющийся прямо на нас. Мы не знали, кто это, но приготовились к худшему и заторопились, сколько возможно, скорее убрать якорь и сойти со стоянки, чтобы в полной готовности встретить врага. Надо сказать, что особенно мы не боялись одного корабля, а ожидали, что на нас нападут три или четыре сразу.

   К тому времени, как мы убрали якорь и укрепили лодку, корабль находился уже в лиге от нас и шел, как мы думали, для того, чтобы завязать с нами бой. Поэтому мы выкинули на корме черный флаг, а на верхушке грот-мачты - кровавый [338] и, будучи вполне готовы ко всему, двинулись на запад, чтобы стать с наветренной стороны корабля.

   Оказалось, что люди с корабля, видимо, сильно обманывались в представлении о нас, так как отнюдь не ожидали встретить в этих морях врага или пирата. Поэтому они немедленно, взявши круто к ветру, переменили галс и пошли прямо к берегу, по направлению к восточной оконечности острова. Тогда и мы переменили галс и под всеми парусами, какие могли поднять, пошли за кораблем и через два часа оказались на расстоянии почти пушечного выстрела от него. Хотя на корабле подняли все паруса, какие только было возможно, единственным исходом было завязать с ними бой; но они скоро увидали, насколько слабее нас. Мы выпалили из пушки, чтобы положить их в дрейф, после они спустили лодку и отправили ее к нам под белым флагом. Лодку мы отослали назад, но с поручением сказать капитану, что ему ничего не остается делать, как только остановиться и встать на якорь у нас под кормою, а самому явиться к нам на корабль и выслушать наши требования, и что, раз они не принуждают нас брать их силою, - что, как всякому видно, нам сделать легко, - мы заверяем, что капитан возвратится в целости и сохранности, так же, как и весь его экипаж, и корабль не будет разграблен, если мы получим все, чего потребуем. Лодка возвратилась с этим поручением, и прошло довольно много времени, а корабль все еще не останавливался. Мы решили поэтому, что они отказываются от наших условий, и потому выстрелили еще раз и увидали несколько минут спустя, что от корабля опять отходит лодка. Как только лодка отошла, корабль остановился и стал на якорь так точно, как мы приказали.

   Когда капитан оказался у нас на борту, мы осведомились, каков у него корабельный груз; он оказался состоящим главным образом из тюков с товарами, которые шли из Бенгалии в Бантам [339]. Мы сказали, что в настоящее время нуждаемся в съестных припасах, которые им не нужны, так как их путешествие уже кончается, и что если они пошлют на берег свою лодку совместно с нашими и доставят нам двадцать шесть голов крупного скота, шестьдесят свиней, некоторое количество брэнди и арака [340] и триста бушелей [341] риса, то мы их отпустим.

   Что до риса, его передали нам шестьсот бушелей, так как они везли, как оказалось, не только ткани. Сверх того, дали они нам тридцать бочонков превосходного крепкого арака; но ни говядины, ни свинины у них не было. Однако, несмотря на то, они отправились на берег вместе с нашими и купили одиннадцать буйволов и пятьдесят свиней, которых для нас нарочно засолили. Получивши эти припасы с берега, мы отпустили людей и их корабль.

   Здесь мы провели много дней, покуда удалось нам погрузить все полученные съестные припасы, и кое-кому из наших почудилось, что голландцы замышляют погубить нас. Но люди с корабля оказались очень честными и изо всех сил старались снабдить нас крупным скотом. Но, обнаруживши, что невозможно достать такое количество, они явились и простодушно сказали, что могут доставить быков и коров сверх этих одиннадцати, только мы если останемся здесь еще на некоторое время. И мы были вынуждены удовлетвориться наличным скотом, и предпочли получить стоимость их другими товарами, только бы дольше не оставаться здесь. Со своей стороны мы точно соблюли все условия, о которых уговорились, и не позволяли никому из наших ходить к ним на корабль и никого из них не пускать к себе, ибо, попади кто из наших к ним, никто не смог бы отвечать за его поведение, точно так же, как если бы, например, он высадился на берег какой-нибудь враждебной страны.

   Теперь съестных припасов для путешествия у нас было достаточно, и так как барышей мы в виду не имели, то бодро двинулись к берегам Цейлона, где думали пристать и набрать пресной воды и еще съестных припасов. В этой части нашего путешествия с нами не приключилось ничего существенного, кроме того, что встретились нам противные ветры. Больше месяца провели мы в пути.

   Мы пристали к южному берегу острова, так как предпочитали иметь возможно меньше дела с голландцами. А голландцы - здесь хозяева не только по тамошней торговле, но и всего морского побережья, на котором у них много фортов. В частности, в голландских руках вся торговля корицей, которою торгует остров.

   Здесь мы набрали пресной воды и кое-каких съестных припасов, но не очень беспокоились на этот счет, ибо покуда ушла у нас только небольшая часть полученных на Яве говядины и свинины. Была у нас на берегу небольшая ссора кое с кем из островитян, так как несколько наших позволили себе некоторые вольности с местными неотесанными дамами. А были они неотесанны, действительно, настолько, что, не будь у наших большая охота по этой части, они вряд ли тронули бы этих женщин.

   Нам толком не удалось узнать от наших, что они натворили, так как они покрывали грешки друг друга, но, в общем, совершили они, должно быть, что-то чудовищное и должны были дорого за это поплатиться, так как туземцы до последней степени были возмущены и стали собираться вокруг наших, и перерезали бы всех, если бы не пришла вовремя помощь. Дело в том, что островитян было не менее двух или трех сотен, и все они были вооружены своим обычным оружием: пиками и метательными копьями, которые мечут они ловко. И если бы наши попытались сражаться с туземцами, на разговоры о чем у них хватило храбрости, то наших одолели бы и перебили. Да и там семнадцать наших было ранено, и некоторые очень опасно. Но они оказались более напуганными, нежели ранеными, так как каждый считал себя уже конченным и полагал, что копья отравлены. Но Виллиам и здесь оказался нам в подмогу, ибо, в то время как два наших лекаря сказали сдуру раненым, что они умрут, Виллиам благодушно принялся лечить их и вылечил всех, кроме одного. Да и тот умер не от раны, а скорее от аракового пунша: он перепился до горячки.

   Таким образом, на Цейлоне мы натерпелись достаточно, хотя некоторые из наших стояли за то, чтобы вернуться на берег вшестидесятером или восьмидесятером и отомстить. Виллиам же убедил их не делать этого, а экипаж считался с ним так же, как и мы, офицеры, ибо у него было больше влияния, чем у кого-либо из нас.

   Наши очень горячо настаивали на мести и непременно хотели сойти на берег и перебить сотен пять туземцев.

   - Ну, - сказал Виллиам, - предположим, вы сделаете это. Чем станет вам от этого лучше?

   - Да как же, - сказал один из них от имени остальных, - мы с ними сведем счеты.

   - Ну, а чем вам от этого лучше станет? - сказал Виллиам.

   На это они ничего ответить не могли.

   - Так вот, - сказал Виллиам, - если я не ошибаюсь, то ваша цель - деньги. Ну-с, объясните мне, пожалуйста, если вы победите и перебьете две или три тысячи этих несчастных, у которых денег нет, так что, скажите на милость, вы на этом заработаете? Они голые, жалкие дикари, и какая вам от них может быть польза? Ну, а к тому же, - прибавил Виллиам, - в этом предприятии вы легко можете потерять добрый десяток товарищей; да,