| Главная » Книги |
Толстой Алексей Николаевич - Аэлита
Толстой Алексей Николаевич - Аэлитаiv align="justify">
Роман
--------------------------------
С книжной полки Олега Колесникова
--------------------------------
В четыре часа дня, в Петербурге, на проспекте Красных Зорь, появилось
странное объявление, - небольшой, серой бумаги листок, прибитый гвоздиками
к облупленной стене пустынного дома.
Корреспондент американской газеты, Арчибальд Скайльс, проходя мимо,
увидел стоявшую пред объявлением босую, молодую женщину, в ситцевом,
опрятном платье, - она читала, шевеля губами. Усталое и милое лицо женщины
не выражало удивления, - глаза были равнодушные, ясные, с сумасшедшинкой.
Она завела прядь волнистых волос за ухо, подняла с тротуара корзинку с
зеленью и пошла через улицу.
Объявление заслуживало большого внимания. Скайльс, любопытствуя,
прочел его, придвинулся ближе, провел рукой по глазам, перечел еще раз:
- Twenty three, - проговорил он, наконец, что должно было означать:
"Чорт возьми меня с моими костями".
В объявлении стояло:
"Инженер, М. С. Лось, приглашает, желающих лететь с ним 18 августа на
планету Марс, явиться для личных переговоров от 6 до 8 вечера. Ждановская
набережная, дом 11, во дворе".
Это было написано - обыкновенно и просто, обыкновенным чернильным
карандашом. Невольно Скайльс взялся за пульс, - обычный. Взглянул на
хронометр: было десять минут пятого, стрелка красненького циферблата
показывала 14 августа.
Со спокойным мужеством Скайльс ожидал всего в этом безумном городе.
Но объявление, приколоченное гвоздиками к облупленной стене, подействовало
на него в высшей степени болезненно. Дул ветер по пустынному проспекту
Красных Зорь. Окна многоэтажных домов, иные разбитые, иные заколоченные
досками, казались нежилыми, - ни одна голова не выглядывала на улицу.
Молодая женщина, поставив корзинку на тротуар, стояла на той стороне улицы
и глядела на Скайльса. Милое лицо ее было спокойное и усталое.
У Скайльса задвигались на скулах желваки. Он достал старый конверт и
записал адрес Лося. В это время перед объявлением остановился рослый,
широкоплечий человек, без шапки, по одежде - солдат, в рубахе без пояса, в
обмотках. Руки у него от безделья были засунуты в карманы. Крепкий затылок
напрягся, когда он стал читать объявление:
- Вот этот, вот так, замахнулся, - на Марс! - проговорил он с
удовольствием и обернул к Скайльсу загорелое, беззаботное лицо. На виске у
него, наискосок, белел шрам. Глаза - ленивые, серо-карие, и так же, как у
той женщины, - с искоркой. (Скайльс давно уже подметил эту искорку в
русских глазах, и даже поминал о ней в статье: ..."Отсутствие в их глазах
определенности, неустойчивость, то насмешливость, то безумная
решительность, и, наконец, непонятное выражение превосходства - крайне
болезненно действуют на свежего человека".)
- А вот взять и полететь с ним, очень просто, - опять сказал солдат и
усмехнулся простодушно, и в то же время быстро, с головы до ног, оглядел
Скайльса. Вдруг он прищурился, улыбка сошла с лица. Он внимательно глядел
через улицу на босую женщину, все так же неподвижно стоявшую около
корзинки. Кивнув подбородком, он сказал ей:
- Маша, ты что стоишь? (Она быстро мигнула.) Ну, и шла бы домой. (Она
переступила пыльными, небольшими ногами, и видно было, как вздохнула,
нагнула голову.) Иди, иди, я скоро приду.
Женщина подняла корзину и пошла. Солдат сказал:
- В запас я уволился вследствие контузии и ранения. Хожу - вывески
читаю, - скука страшная.
- Вы думаете пойти по этому объявлению? - спросил Скайльс...
- Обязательно пойду.
- Но ведь это - вздор, - лететь в безвоздушном пространстве пятьдесят
миллионов километров...
- Что говорить - далеко.
- Это шарлатанство, или - бред.
- Все может быть.
Скайльс, тоже теперь прищурясь, оглянул солдата, вспыхнул гневно и
пошел по направлению к Неве, - шагал уверенно и широко. В сквере он сел на
скамью, засунул руки в карман, где прямо в кармане, как у старого
курильщика и делового человека, лежал табак, одним движением большого
пальца набил трубку, закурил и вытянул ноги.
Шумели старые липы в сквере. Воздух был влажен и тепел. На куче
песку, один во всем сквере, видимо уже давно, - сидел маленький мальчик в
грязной рубашке - горошком, и без штанов. Ветер поднимал, время от
времени, его светлые и мягкие волосы. В руке он держал конец веревочки, к
другому концу веревочки была привязана за ногу старая, взлохмаченная
ворона. Она сидела недовольная и сердитая, и, так же, как и мальчик,
глядела на Скайльса.
Вдруг, - это было на мгновение, - будто облачко скользнуло по его
сознанию, стало странно, закружилась голова: не во сне ли он все это
видит?.. Мальчик, ворона, пустые дома, пустынные улицы, странные взгляды
прохожих и приколоченное гвоздиками объявление, - кто-то зовет лететь из
этого города в звездную пустыню.
Скайльс глубоко затянулся крепким табаком. Усмехнулся. Развернул план
Петербурга, и, водя по нему концом трубки, отыскал Ждановскую набережную.
Скайльс вошел на плохо мощеный двор, заваленный ржавым железом и
боченкам от цемента. Чахлая трава расла на грудах мусора, между спутанными
клубками проволок, поломанными частями станков. В глубине двора
отсвечивали закатом пыльные окна высокого сарая. Небольшая дверца в нем
была приотворена, на пороге сидел на корточках рабочий и размешивал в
ведерке кирпично-красный сурик. На вопрос Скайльса - здесь ли можно видеть
инженера Лося, рабочий кивнул во внутрь сарая. Скайльс вошел.
Сарай едва был освещен, - над столом, заваленном чертежами и книгами,
горела электрическая лампочка в жестяном конусе. В глубине сарая
возвышались до потолка леса. Здесь же пылал горн, раздуваемый рабочим.
Сквозь балки лесов поблескивала металлическая, с частой клепкой,
поверхность сферического тела. Сквозь раскрытые половинки ворот были видны
багровые полосы заката и клубы туч, поднявшихся с моря.
Рабочий, раздувавший горн, проговорил вполголоса:
- К вам, Мстислав Сергеевич.
Из-за лесов появился среднего роста, крепко сложенный человек.
Густые, шапкой, волосы его были снежно-белые. Лицо - молодое, бритое, с
красивым, большим ртом, с пристальными, светлыми, казалось, летящими
впереди лица немигающими глазами. Он был в холщевой, грязной, раскрытой на
груди, рубахе, в заплатанных штанах, перетянутых веревкой. В руке он
держал запачканный, порванный чертеж. Подходя - он попытался застегнуть на
груди рубашку, на несуществующую пуговицу.
- Вы по объявлению? Хотите лететь? - спросил он глуховатым голосом, и
указал Скайльсу на стул под конусом лампочки, сел напротив у стола,
швырнул чертеж и стал набивать трубку. Это и был инженер, М. С. Лось.
Опустив глаза, он раскуривал трубку, - спичка осветила снизу его
крепкое лицо, две морщины у рта, - горькие складки, широкий вырез ноздрей,
длинные, темные ресницы. Скайльс остался доволен осмотром. Он объяснил,
что лететь не собирается, но что прочел объявление на проспекте Красных
Зорь и считает долгом познакомить своих читателей со столь чрезвычайным и
сенсационным проектом междупланетного сообщения. Лось слушал, не отрывая
от него немигающих, светлых глаз.
- Жалко, что вы не хотите со мной лететь, жалко, - он качнул головой,
- люди шарахаются от меня, как от бешеного. Через четыре дня я покидаю
землю, и до сих пор не могу найти спутника. - Он опять зажег спичку,
пустил клуб дыма. - Какие вам нужны данные?
- Наиболее выпуклые черты вашей биографии.
- Это никому не нужно, - сказал Лось, - ничего замечательного. Учился
на медные деньги, с двенадцати лет сам их зарабатываю. Молодость, годы
учения, нищета, работа, служба, за тридцать пять лет - ни одной черты,
любопытной для ваших читателей, ничего замечательного, кроме... - Лось
вытянул нижнюю губу, вдруг насупился, резко обозначились морщины у рта. -
Ну, так - вот... Над этой машиной, - он ткнул трубкой в сторону лесов, -
работаю давно. Постройку начал год тому назад. Все?
- Во сколько, приблизительно, месяцев вы думаете покрыть расстояние
между землей и Марсом? - спросил Скайльс, глядя на кончик карандаша.
- В девять, или десять часов, я думаю, не больше.
Скайльс сказал на это, - ага, - затем покраснел, зашевелились желваки
у него на скулах: - я бы очень был вам признателен, - проговорил он с
вкрадчивой вежливостью, - если бы у вас было доверие ко мне и серьезное
отношение к нашему интервью.
Лось положил локти на стол, закутался дымом, сквозь табачный дым
блеснули его глаза:
- Восемнадцатого августа Марс приблизится к земле на сорок миллионов
километров, - сказал он, - это расстояние я должен пролететь. Из чего оно
складывается? Первое, - высота земной атмосферы - 75 километров. Второе, -
расстояние между планетами в безвоздушном пространстве - 40 миллионов
километров. Третье, - высота атмосферы Марса - 65 километров. Для моего
полета важны только эти 135 километров воздуха.
Он поднялся, засунул руки в карманы штанов, голова его тонула в тени,
в дыму, - освещены были только раскрытая грудь и волосатые руки с
закатанными по локоть рукавами:
- Обычно называют полетом - полет птицы, падающего листа, аэроплана.
Но это не полет, а плавание в воздухе. Чистый полет - это падение, когда
тело двигается под действием толкающей его силы. Пример - ракета. В
безвоздушном пространстве, где нет сопротивления, где ничто не мешает
полету, - ракета будет двигаться со все увеличивающейся скоростью,
очевидно, там я могу достичь скорости света, если не помешают магнитные
влияния. Мой аппарат построен, именно, по принципу ракеты. Я должен буду
пролететь в атмосфере земли и Марса 135 километров. С подъемом и спуском
это займет полтора часа. Час я кладу на то, чтобы выйти из притяжения
земли. Далее, в безвоздушном пространстве я могу лететь с любою скоростью.
Но есть две опасности: от чрезмерного ускорения могут лопнуть кровесосные
сосуды, и второе - если я с огромной быстротой влечу в атмосферу Марса, то
удар в воздух будет подобен тому, как будто я вонзился в песок. Мгновенно
аппарат и все, что в нем - превратятся в газ. В междузвездном пространстве
носятся осколки планет, нерожденных, или погибших миров. Вонзаясь в
воздух, они сгорают мгновенно. Воздух - почти непроницаемая броня. Хотя,
на земле, она, однажды, была пробита.
Лось вынул руку из кармана, положил ее, ладонью вверх, на стол, под
лампочкой, и сжал пальцы в кулак:
- В Сибири, среди вечных льдов, я откапывал мамонтов, погибших в
трещинах земли. Между зубами у них была трава, они паслись там, где теперь
льды. Я ел их мясо. Они не успели разложиться. Они замерзли в несколько
дней, - их замело снегами. Видимо - отклонение земной оси произошло
мгновенно. Земля столкнулась с огромным небесным телом, либо у нас был
второй спутник, меньший, чем луна. Мы втянули его и он упал, разбил земную
кору, отклонил полюсы. Быть может от этого, именно, удара погиб материк,
лежавший на запад от Африки в Атлантическом океане. Итак, чтобы не
расплавиться, вонзаясь в атмосферу Марса, мне придется сильно затормозить
скорость. Поэтому, я кладу на весь перелет в безвоздушном пространстве -
шесть-семь часов. Через несколько лет путешествие на Марс будет не более
сложно, чем перелет из Москвы в Берлин.
Лось отошел от стола и повернул включатель. Под потолком зашипели,
зажглись дуговые фонари. Скайльс увидел на досчатых стенах - чертежи,
диаграммы, карты. Полки с оптическими и измерительными инструментами.
Скафандры, горки консервов, меховую одежду. Телескоп на лесенке в углу
сарая.
Лось и Скайльс подошли к лесам, которые окружали металлическое яйцо.
На глаз Скайльс определил, что яйцеобразный аппарат был не менее восьми с
половиной метров высоты и шести метров в поперечнике. Посредине, по
окружности его, шел стальной пояс, пригибающийся книзу, к поверхности
аппарата, как зонт, - это был парашютный тормоз, увеличивающий
сопротивление аппарата при падении в воздухе. Под парашютом - расположены
три круглые дверцы - входные люки. Нижняя часть яйца оканчивалась узким
горлом. Его окружала двойная, массивной стали, круглая спираль, свернутая
в противоположные стороны, - буфер. Таков был внешний вид междупланетного
дирижабля.
Постукивая карандашом по клепаной обшивке яйца, Лось стал объяснять
подробности. Аппарат был построен из мягкой и тугоплавкой стали, внутри
хорошо укреплен ребрами и легкими фермами. Это был внешний чехол. В нем
помещался второй чехол из шести слоев резины, войлока и кожи. Внутри
этого, второго, кожаного, стеганого яйца находились аппараты наблюдения и
движения, кислородные баки, ящики для поглощения углекислоты, полые
подушки для инструментов и провизии. Для наблюдения поставлены, выходящие
за внешнюю оболочку аппарата, особые "глазки", в виде короткой,
металлической трубки, снабженной призматическими стеклами.
Механизм движения помещался в горле, обвитом спиралью. Горло было
отлито из металла "Обин", чрезвычайно упругого и твердостью превосходящего
астрономическую бронзу. В толще горла были высверлены вертикальные каналы.
Каждый из них расширялся наверху в так называемую взрывную камеру. В
каждую камеру проведены искровая свеча от общего магнето и питательная
трубка. Как в цилиндры мотора поступает бензин, точно так же взрывные
камеры питались "Ультралиддитом", тончайшим порошком, необычайной силы
взрывчатым веществом, найденном в 1920 году в лаборатории .....ского
завода в Петербурге. Сила "Ультралиддита" превосходила все до сих пор
известное в этой области. Конус взрыва чрезвычайно узок. Чтобы ось конуса
взрыва совпадала с осями вертикальных каналов горла, - поступаемый во
взрывные камеры "Ультралиддит" пропускался сквозь магнитное поле. Таков, в
общих чертах, был принцип движущего механизма: это была ракета. Запас
"Ультралиддита" - на сто часов. Уменьшая, или увеличивая число взрывов в
секунду - можно было регулировать скорость подъема и падения аппарата.
Нижняя его часть значительно тяжелее верхней, поэтому, попадая в сферу
притяжения планеты, аппарат всегда поворачивался к ней горлом.
- На какие средства построен аппарат? - спросил Скайльс.
- Материалы дало правительство. Частью на это пошли мои сбережения.
Лось и Скайльс вернулись к столу. После некоторого молчания Скайльс
спросил неуверенно:
- Вы рассчитываете найти на Марсе живых существ?
- Это я увижу утром, в пятницу, 19 августа.
- Я предлагаю вам десять долларов за строчку путевых впечатлений.
Аванс - шесть фельетонов, по двести строк, чек можете учесть в Стокгольме.
Согласны?
Лось засмеялся, кивнул головой, - согласен. (Скайльс присел на углу
стола писать чек.)
- Жаль, жаль, что вы не хотите лететь со мной: ведь это, в сущности,
так близко, ближе, чем до Стокгольма.
Лось стоял, прислонившись плечом к верее раскрытых ворот. Трубка его
погасла.
За воротами до набережной Ждановки лежал пустырь. Несколько неярких
фонарей отражались в воде. Далеко - смутными и неясными очертаниями
возвышались деревья парка. За ними догорал и не мог догореть тусклый,
печальный закат. Длинные тучи, тронутые по краям его светом, будто
острова, лежали в зеленых водах неба. Над ними синело, темнело небо.
Несколько звезд зажглось на нем. Было тихо, - по старому на старой земле.
Издалека дошел звук гудящего парохода. Серой тенью пробежала крыса по
пустырю.
Рабочий, Кузьмин, давеча мешавший в ведерке сурик, тоже стал в
воротах, бросил огонек папироски в темноту:
- Трудно с землей расставаться, - сказал он негромко. - С домом и то
трудно расставаться. Из деревни, бывало, идешь на железную дорогу, - раз
десять оглянешься. Дом, - хижина, соломой крыта, а - свое, прижилое место.
Землю покидать - пустыня.
- Вскипел чайник, - сказал Хохлов, другой рабочий, - иди, Кузьмин,
чай пить.
Кузьмин сказал: - так-то, - со вздохом, и пошел к горну. Хохлов -
суровый человек, и Кузьмин сели у горна на ящики, и пили чай, осторожно
ломали хлеб, отдирали с костей вяленую рыбу, жевали не спеша. Кузьмин,
сощурившись, мотнув редкой бородкой, сказал в полголоса:
- Жалко мне его. Таких людей сейчас почти что и нет.
- А ты погоди его отпевать.
- Мне один летчик рассказывал: поднялся он на восемь верст, - летом,
заметь, - и масло, все-таки, замерзло у него в аппарате, - такой холод. А
- выше лететь? А там - холод. Тьма.
- А я говорю - погоди еще отпевать, - повторил Хохлов мрачно.
- Лететь с ним никто не хочет, не верят. Объявление другую неделю
висит напрасно.
- А я верю, - сказал Хохлов.
- Долетит?
- Вот, то-то, что - долетит. Вот, в Европе они тогда взовьются.
- Кто взовьется?
- Как, кто взовьется? Враги наши взовьются. На, теперь, выкуси, -
Марс-то чей? - русский.
- Да, это бы здорово.
Кузьмин пододвинулся на ящике. Подошел Лось, сел, взял кружку с
дымящимся чаем:
- Хохлов, не согласитесь лететь со мной?
- Нет, Мстислав Сергеевич, - важно ответил Хохлов, - не соглашусь,
боюсь.
Лось усмехнулся, хлебнул кипяточку, покосился на Кузьмина:
- А вы, милый друг?
- Мстислав Сергеевич, да я бы с радостью полетел, - жена у меня
больная, не ест ничего. Съест крошку, - все долой. Так жалко, так жалко...
- Да, видимо - придется лететь одному, - сказал Лось, поставив пустую
кружку, вытер губы ладонью, - охотников покинуть землю - маловато. Он
опять усмехнулся, качнул головой. Вчера - барышня приходила по объявлению:
"Хорошо, говорит, я с вами лечу, мне 19 лет, пою, танцую, играю на гитаре,
в Европе жить не хочу, - революции мне надоели. Визы на выезд не нужно?".
Что у этой барышни было в голове - не пойму до сих пор. Кончился наш
разговор, - села барышня и заплакала: - "Вы меня обманули, я рассчитывала,
что лететь нужно гораздо ближе". Потом, молодой человек явился, - говорит
басом, руки потные: "Вы, говорит, считаете меня за идиота, лететь на Марс
невозможно, на каком основании вывешиваете подобные объявления?". Насилу
его успокоил.
Лось оперся локтями о колени и глядел на угли. Лицо его в эту минуту
казалось утомленным, лоб сморщился. Видимо, он весь отдыхал от длительного
напряжения воли. Кузьмин ушел с чайником за водой. Хохлов кашлянул,
сказал:
- Мстислав Сергеевич, самому-то вам, разве, не страшно?
Лось перевел на него глаза, согретые жаром углей:
- Нет, мне не страшно. Я уверен, что опущусь удачно. А если неудача,
удар будет мгновенный и безболезненный. Страшно другое. Представьте так, -
мои расчеты окажутся неверны, я не попаду в притяжение Марса: - проскочу
мимо. Запас топлива, кислорода, еды - мне хватит надолго. И вот - лечу во
тьме. Впереди горит звезда. Через тысячу лет мой окоченелый труп влетит в
ее огненные океаны. Но эти тысячу лет - мой летящий во тьме труп! Но эти
долгие дни, покуда я еще жив, - а я буду жить только в проклятой коробке,
- долгие дни безнадежного отчаяния - один во всей вселенной. Не смерть
страшна, но одиночество. Не будет даже надежды, что Бог спасет мою душу. Я
- заживо в аду. Ведь ад и есть мое безнадежное одиночество, распростертое
в вечной тьме. Это - действительно страшно. Очень мне не хочется лететь
одному.
Лось прищурился на угли. Рот его упрямо сжался. В воротах показался
Кузьмин, позвал оттуда в полголоса:
- Мстислав Сергеевич, к вам.
- Кто? - Лось быстро поднялся.
- Солдат какой-то вас спрашивает.
В сарай, вслед за Кузьминым, вошел давешний солдат, читавший
объявление на проспекте Красных Зорь. Коротко кивнул Лосю, оглянулся на
леса, подошел к столу:
- Попутчика надо вам?
Лось пододвинул ему стул, сел напротив.
- Да, ищу попутчика. Я лечу на Марс.
- Знаю, в объявлении сказано. Мне эту звезду показали давеча. Далеко,
конечно. Условия какие хотел я знать: жалование, харчи?
- Вы семейный?
- Женатый, детей нет.
Солдат ногтями деловито постукивал по столу, поглядывал кругом с
любопытством. Лось вкратце рассказал ему об условиях перелета, предупредил
о возможном риске. Предложил обеспечить семью, и выдать жалованье вперед
деньгами и продуктами. Солдат кивал, поддакивал, но слушал рассеянно.
- Как, вам известно, - спросил он, - люди там, или чудовища обитают?
Лось крепко почесал в затылке, засмеялся:
- По-моему - там должны быть люди. Приедем, увидим. Дело вот в чем:
уже несколько лет на больших радиостанциях в Европе и в Америке начали
принимать непонятные сигналы. Сначала думали, что это - следы бурь в
магнитных полях земли. Но таинственные звуки были слишком похожи на
азбучные сигналы. Кто-то настойчиво хочет с нами говорить. Откуда? На
планетах, кроме Марса, не установлено пока жизни. Сигналы могут итти
только с Марса. Взгляните на его карту, - он, как сеткой, покрыт каналами.
Видимо, там есть возможность установить огромной мощности радиостанции.
Марс хочет говорить с землей. Пока мы не можем отвечать на эти сигналы. Но
мы - летим на зов. Трудно предположить, что радиостанции на Марсе
построены чудовищами, существами, не похожими на нас. Марс и земля, - два
крошечные шарика, кружащиеся рядом. Одни законы для нас и для них. Во
вселенной носится живоносная пыль, семена жизни, застывшие в анабиозе.
Одни и те же семена оседают на Марс и на землю, на все мириады остывающих
звезд. Повсюду возникает жизнь, и над жизнью всюду царствует
человекоподобный: нельзя создать животное, более совершенное, чем человек,
- образ и подобие Хозяина Вселенной.
- Еду я с вами, - сказал солдат решительно, - когда с вещами
приходить?
- Завтра. Я должен вас ознакомить с аппаратом. Ваше имя, отчество,
фамилия?
- Алексей Гусев, Алексей Иванович.
- Занятие?
Гусев, словно рассеянно, взглянул на Лося, опустил глаза на свои
постукивающие по столу пальцы.
- Я грамотный, - сказал он, - автомобиль ничего себе знаю. Летал на
аэроплане наблюдателем. С восемнадцати лет войной занимаюсь, - вот, все
мое и занятие. Свыше двадцати ранений. Теперь нахожусь в запасе. Он вдруг
ладонью шибко потер темя, коротко засмеялся. - Ну и дела были за эти-то
семь лет. По совести говоря, - я бы сейчас полком должен командовать, -
характер неуживчивый. Прекратятся военные действия, - не могу сидеть на
месте: сосет. Отравлено во мне все. Отпрошусь в командировку, или так
убегу. - Он опять потер макушку, усмехнулся, - четыре республики учредил,
в Сибири да на Кавказе, и городов-то сейчас этих не запомню. Один раз
собрал три сотни ребят, - отправились Индию воевать. Хотелось нам туда
добраться. Но сбились в горах, попали в метель, под обвалы, побили
лошадей. Вернулось нас оттуда немного. У Махно был два месяца, ей-Богу. На
тройках, на тачанках гоняли по степи, - гуляй душа! Вина, еды - вволю, баб
- сколько хочешь. Налетим на белых, или на красных, - пулеметы у нас на
тачанках, - драка. Обоз отобьем, и к вечеру мы - верст уж за восемьдесят.
Погуляли. Надоело, - мало толку, да уж и мужикам махновщина эта стала
надоедать. Ушел в Красную армию. Потом поляков гнали от Киева, - тут уж я
был в коннице Буденного. Весь поход - рысью. Поляков били с налету, -
"Даешь Варшаву"! А под Варшавой сплоховали, - пехота не поддержала. В
последний раз я ранен, когда брали Перекоп. Провалялся после этого, без
малого, год по лазаретам. Выписался, - куда деваться? Тут эта девушка моя
подвернулась, - женился. Жена у меня хорошая, жалко ее, но дома жить не
могу. В деревню ехать, - отец с матерью померли, братья убиты, земля
заброшена. В городе тоже делать нечего. Войны сейчас никакой нет, - не
предвидится, Вы уж, пожалуйста, Мстислав Сергеевич, возьмите меня с собой.
Я вам на Марсе пригожусь.
- Ну, очень рад, - сказал Лось, подавая ему руку, - до завтра.
Все было готово к отлету с земли. Но два последующие дня пришлось,
почти без сна, провозиться над укладкой внутри аппарата, в полых подушках,
множество мелочей. Проверяли приборы и инструменты. Сняли леса, окружавшие
аппарат, разобрали часть крыши. Лось показал Гусеву механизм движения и
важнейшие приборы, - Гусев оказался ловким и сметливым человеком. На
завтра, в шесть вечера, назначили отлет.
Поздно вечером Лось отпустил рабочих и Гусева, погасил электричество,
кроме лампочки над столом, и прилег, не раздеваясь, на железную койку, - в
углу сарая, за треногой телескопа.
Ночь была тихая и звездная. Лось не спал. Закинув за голову руки,
глядел на сумрак - под затянутой паутиной крышей, и то, от чего она
назавтра бежал с земли, - снова, как никогда еще, мучило его. Много дней
он не давал себе воли. Сейчас, в последнюю ночь на земле, - он отпустил
сердце: мучайся, плачь.
Память разбудила недавнее прошлое... на стене, на обоях - тени от
предметов. Свеча заставлена книгой. Запах лекарств, - душно. На полу, на
ковре - таз. Когда встаешь и проходишь мимо таза - по стене, по тоскливым,
сумасшедшим цветочкам - бегут, колышатся тени предметов. Как томительно! В
постели то, что дороже света, - Катя, жена, - часто, часто, тихо дышит. На
подушке - темные, спутанные волосы. Подняты колени под одеялом. Катя
уходит от него. Изменилось, недавно такое прелестное, кроткое лицо. Оно -
розовое, неспокойное. Выпростала руку и щиплет пальцами край одеяла. Лось
снова, снова берет ее руку, кладет под одеяло. "Ну, раскрой глаза, ну -
взгляни, простись со мной". Она говорит жалобным, чуть слышным голосом:
"Ской окро, ской окро". Детский, едва слышный, жалобный ее голос хочет
сказать: - "открой окно". Страшнее страха - жалость к ней, к этому голосу.
"Катя, Катя - взгляни". Он целует ее в щеки, в лоб, в закрытые веки. Но не
облегчает ее жалость. Горло у нее дрожит, грудь поднимается толчками,
пальцы вцепились в край одеяла. "Катя, Катя, что с тобой?.." Не отвечает,
уходит... Поднялась на локтях, подняла грудь, будто снизу ее толкали,
мучили. Милая голова отделилась от подушки, закинулась... Она опустилась,
ушла в постель. Упал подбородок. Лось, сотрясаясь от ужаса и жалости,
обхватил ее, прижался. Забрал в рот одеяло.
На земле нет пощады...
Лось поднялся с койки, взял со стола коробку с папиросами, закурил и
ходил некоторое время по темному сараю. Потом, взошел на лесенку
телескопа, нашел искателем Марс, поднявшийся уже над Петербургом, и долго
глядел на небольшой, ясный, теплый шарик. Он слегка дрожал в
| |
| Просмотров: 685 | Комментарии: 3 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры