Лондон Джек - Мартин Иден

, Мартин, чтобы вы сказали "да". Взгляните на меня.

   "Как это прекрасно,- подумал он, глядя на нее: она искупила все свои прежние ошибки, она сделалась настоящей женщиной, сорвала с себя, наконец, железные цепи буржуазных условностей. Все это прекрасно, великолепно, благородно... Но что же такое со мной?"

   Ее поступок оставлял его совершенно холодным. Он только умом оценивал ею. Вместо пожара - холодное одобрение. Сердце его оставалось нетронутым, и желание не загорелось в крови. Ему снова вспомнились слова Лиззи.

   - Я болен, очень болен,- сказал Мартин, безнадежно махнув рукой.- Я даже не подозревал до сих пор, что так сильно болен. Что-то случилось со мной. Я никогда не боялся жизни, и я никогда не мог себе представить, что потеряю вкус к жизни. Но теперь я оказался пресыщен жизнью. Во мне не осталось никаких желаний Я даже вас не хочу! Вы видите, как я болен!

   Он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза; и подобно тому, как плачущий ребенок сразу забывает все свои горести, глядя сквозь слезы на игру солнечного луча, гак забыл Мартин и болезнь, и присутствие Руфи, и все на свете, созерцая внезапно возникшее видение - густую листву, пронизанную солнечными лучами. Она была слишком зелена и ослепительна, эта листва. Ему было больно смотреть на эту зелень, но он, сам не зная почему, смотрел.

   Мартин очнулся, услыхав скрип дверной ручки, Руфь стояла у двери.

   - Как мне выйти отсюда? - жалобно спросила она, - Я боюсь.

   - О, простите меня,- вскричал он вскакивая. - Я сам не знаю, что со мною! Я забыл, что вы здесь.

   Он провел рукою по лбу.

   - Вы видите, я совсем нездоров. Я вас провожу до дому. Мы можем пройти черным ходом. Никто нас не заметит. Только опустите вуаль.

   Руфь крепко держалась за его руку, они шли по узким коридорам и полутемным лестницам.

   - Ну, теперь я в безопасности, - сказала она, выйдя на улицу, и хотела высвободить руку.

   - Я провожу вас до дому, - сказал он.

   - Нет, нет, - возразила она,- не нужно!

   Она снова сделала попытку высвободить руку. На мгновение это возбудило его любопытство. Казалось она боится чего-то именно теперь, когда всякая опасность для нее миновала. Ей словно хотелось поскорее отделаться от него, и Мартин приписывал это просто нервной реакции. Поэтому он удержал ее руку и повел Руфь по направлению к дому. Когда они подходили к углу, Мартин вдруг увидел человека в длинном пальто, который поспешно нырнул в подъезд. Проходя мимо, Мартин заглянул туда и, несмотря на поднятый воротник незнакомца, узнал брата Руфи - Нормана.

   По дороге Мартин и Руфь почти не разговаривали. Она была грустна, а он был равнодушен. Он сказал ей, что уезжает на острова Тихого океана, а она в свою очередь попросила у него прошения за свой неожиданный приход. Вот и все. Они расстались у дверей ее дома. Они пожали друг другу руки, пожелали спокойной ночи, причем он церемонно приподнял шляпу. Дверь захлопнулась. Мартин закурил папиросу и пошел обратно в гостиницу. Проходя мимо пустого теперь подъезда, в котором прятался Норман, Мартин остановился и с минуту постоял в раздумье.

   - Она солгала,- сказал он вслух.- Она хотела уверить меня, что поступила решительно и смело, а между тем ее брат все время ожидал ее, чтобы проводить обратно домой,- Он расхохотался.- Ах, эти буржуа! Когда я был беден, я не смел даже приблизиться к его сестре. А когда у меня завелся текущий счет в банке, он сам приводит ее ко мне!

   Мартин хотел продолжать свой путь, как вдруг какой-то бродяга, поравнявшись с ним, тронул его за локоть.

   - Одолжите четвертак, сударь! За ночлег заплатить,- сказал он.

   Голос заставил Мартина мгновенно оглянуться. В следующий миг он уже крепко пожимал руку Джо.

   - Помнишь, я тебе говорил, что мы встретимся, -говорил Джо.- Я предчувствовал это. Вот мы и встретились!

   - Ты смотришь молодцом! - сказал Мартин с восхищением. - Даже как будто пополнел.

   - Так оно и есть, - подтвердил Джо сияя. - С тех пор как я стал бродягой, я понял, что значит жить!

   Тридцать фунтов прибавил и чувствую себя великолепно! Ведь в прежние времена я так заработался, что от меня остались кожа да кости. А такая жизнь прямо по мне!

   - Однако ты просишь на ночлег, - поддразнил его Мартин,- а ночь не очень теплая!

   Гм! Прошу на ночлег! - Джо вытащил из кармана горсть мелочи - Мне бы этого хватило, - признался он, - да у тебя был очень уж располагающий вид. Вот я тебя и взял на прицел.

   Мартин расхохотался.

   - Да тут у тебя еще и на выпивку хватит,- заметил он.

   Джо важно спрятал деньги в карман.

   - Не по моей части! - объявил он.- Я теперь не пью. Нет охоты. Я только раз был пьян после того, как мы с тобой расстались, да и то потому, что сдуру хлебнул на пустой желудок. Когда я зверски работал, я и пил зверски. Теперь, когда я живу по-человечески, я и пью по-человечески! Иногда перехвачу стаканчик - и баста!

   Мартин условился встретиться с ним на другой день и пошел в гостиницу. В вестибюле он взглянул на расписание пароходов. Через пять дней на Таити отправлялась "Марипоза".

   - Закажите мне по телефону каюту,- сказал он портье,- но не наверху, а внизу, с наветренной стороны. Запомните. Вы лучше запишите: с наветренной стороны.

   Придя к себе в комнату, он лег в постель и заснул сном праведника. Его мозг уже не воспринимал впечатлений. Даже порыв радости, вызванный встречею с Джо, оказался мимолетным. Он продолжался один миг, а в следующий миг Мартин уже сожалел, что встретил своего бывшего товарища, так как ему не хотелось даже разговаривать. То, что через пять дней он уплывет в свой милый океан, тоже не радовало его. Он с наслаждением сомкнул глаза и спокойно спал восемь часов. Он не метался, не видел снов. Он отдыхал в ночном забытьи и, просыпаясь, неизменно испытывал сожаление. Жизнь томила и терзала его, а время было для него настоящей пыткой.

  

  

  

  

   - Так вот какое дело, Джо,- начал Мартин разговор на следующее утро, - есть тут один француз на Двадцать восьмой улице. Он сколотил деньжонок и собирается возвращаться во Францию. У него прекрасная маленькая, отлично оборудованная прачечная. Для тебя это просто находка, если только ты хочешь вернуться к оседлому образу жизни. Вот тебе деньги, купи себе приличный костюм и ступай потолковать с ним. Сошлешься на меня, и тебе там все покажут. Если прачечная тебе понравится и ты найдешь, что она стоит того, что он просит,- двенадцать тысяч,- скажи мне, и она твоя. А теперь проваливай! Я занят. Мы с тобой после потолкуем.

   - Вот что, Март,- медленно проговорил Джо, сдерживая закипавший в нем гнев, - я пришел сюда для того, чтобы с тобой повидаться. Понял? А вовсе не затем, чтобы получать от тебя в подарок прачечную! Я к тебе как к другу, по старой памяти, а ты мне прачечную суешь! я тебе на это вот что скажу. Возьми свою прачечную и катись вместе с ней к дьяволу!

   Он встал и хотел выйти, но Мартин схватил его за плечи и повернул лицом к себе.

   - Вот что, Джо,- сказал он,- если ты мне будешь откалывать такие штуки, я тебя так вздую по старой памяти, что ты своих не узнаешь! Понял? Ну? Хочешь?

   Джо рванулся и хотел оттолкнуть Мартина, но руки, схватившие его, были слишком сильны. Оба закружились по комнате, наткнулись на стул, который разлетелся в щепки, и свалились, наконец, на пол Джо лежал на спине, а Мартин сидел на нем, упираясь ему в грудь коленом. Он едва отдышался, когда Мартин отпустил его.

   - Ну вот, теперь можно разговаривать,- сказал Мартин,- как видишь, со мной лучше не связываться. Я хочу в первую голову покончить с прачечной. А потом уж придешь, и мы поговорим о чем-нибудь другом, по старой памяти Я же тебе сказал, сейчас я занят. Посмотри сам

   Как раз в этот миг лакей принес утреннюю почту, целую кипу писем и журналов.

   - Разве можно и читать все это и разговаривать? Пойди выясни дело с прачечной и возвращайся сюда.

   - Ладно,- неохотно согласился Джо,- Я думал, что ты просто меня отшить хочешь, но теперь вижу, что ошибся. Только в боксе тебе меня не побить, Март. Ставлю что угодно.

   - Хорошо, мы потом наденем перчатки и попробуем, - со смехом сказал Мартин.

   - Непременно! Как только я куплю прачечную.-Джо протянул кулак.- Видал? Я тебя свалю в два счета.

   Когда он, наконец, ушел, Мартин вздохнул с облегчением. Он становился нелюдим. Ему с каждым днем было все труднее и труднее общаться с людьми. Присутствие их было для него тягостно, а необходимость поддерживать разговор приводила его в ярость. Встречаясь с людьми, он начинал испытывать беспокойство и успокаивался, только когда ему удавалось от них отделаться.

   После ухода Джо Мартин не сразу принялся за почту. Около получаса сидел он в кресле ничего не делая, и в голове у него лишь изредка проносились какие-то обрывки мыслей, короткие проблески погруженного в сои ума.

   Наконец он встал и начал разбирать письма. Около дюжины писем заключали в себе просьбы о присылке автографа,- он узнавал такие письма с первого взгляда; далее шли письма профессиональных просителей, письма разных чудаков и прожектеров, начиная от изобретателя, построившего модель вечного двигателя, и математика, доказывавшего, что земная поверхность есть внутренняя часть полого шара,- и кончая человеком, просившим финансовой помощи на предмет покупки полуострова в Нижней Калифорнии, где он хотел устроить коммунистическую колонию. Были письма от женщин, желавших с ним познакомиться; одно из писем заставило его улыбнуться: писавшая, желая доказать свою добропорядочность и благочестие, приложила к письму квитанцию об уплате за постоянное место в церкви.

   Издатели и редакторы заваливали его письмами: одни на коленях выпрашивали у него статьи, другие на коленях умоляли его о попой книге, - все жаждали его рукописей, бедных рукописей, для рассылки которых он некогда закладывал все свои пожитки. Были тут неожиданные чеки - плата за английские издания, плата за право переводов на иностранные языки. Его английский агент сообщал ему, что в Германии приобретено право перевода на три его книги; его книги переводились и в Швеции, но Швеция не участвовала в Бернской конвенции, и за эти переводы ничего нельзя было получить. Был запрос и из России, тоже чисто формальный, так как и эта страна не участвовала в Бернской конвенции.

   Мартин разобрал кучу газетных вырезок, доставленных ему особым бюро, и прочел то, что говорилось о нем и о его славе, возраставшей с непомерной быстротой. Мартин Иден великолепным жестом выбросил толпе сразу все свои сочинения. Очевидно, этим и объяснялась такая внезапная слава. Он взял толпу натиском, как было с Киплингом, когда тот лежал при смерти и толпа, повинуясь стадному чувству, вдруг начала запоем читать его книги. Тут Мартин вспомнил, что эта же толпа полгода спустя, не поняв ничего из прочитанного, втоптала. в грязь того же самого Киплинга. Эта мысль заставила его усмехнуться. Как знать! Может быть, и его ждет через полгода такая же участь. Но он перехитрит толпу. Он будет тогда далеко среди океана, будет сидеть в своей тростниковой хижине, торговать жемчугом, перелетать на волне через подводные рифы, ловить акул, охотиться на диких коз в долине, что лежит рядом с долиной Тайохэ.

   И в эту минуту вся безнадежность его положения ясно представилась ему. Он вдруг понял, что находится в Долине Теней. Вся жизнь его была в прошлом; она померкла, увяла и склонялась к закату. Мартин вспомнил, как много он теперь спит и как хочется ему все время спать. А недавно еще он ненавидел сон. Сон похищал у него драгоценнейшие часы жизни. Он тогда спал четыре часа из двадцати четырех и, значит, на четыре часа меньше жил. Как он тогда тяготился сном! И как он теперь тяготится жизнью! Жизнь была уныла, и вкус от нее оставался горький. Вот где таилась его гибель. Жизнь, не стремящаяся к жизни, ищет путей к смерти. Старый инстинкт самосохранения пробудился в нем. Да, ему надо поторопиться с отъездом. Он оглядел комнату и пришел в ужас от мысли, что нужно укладывать вещи. А впрочем, это не к спеху. Пока можно заняться покупками.

   Надев шляпу, он вышел и все утро провел в оружейном магазине, выбирая автоматическое оружие и рыболовные снасти. Мода на товары так часто меняется, и он решил, что только приехав на Таити он выпишет все необходимое для торговли. Товары можно было даже выписать из Австралии. Эта мысль его очень обрадовала. Сознание, что нужно что-то делать и предпринимать, было для него теперь нестерпимо. Возвращаясь в гостиницу, он с наслаждением думал о своем покойном кресле, готовом принять его, и чуть не завыл от злости, увидев, что Джо ожидает его, сидя в этом кресле.

   Джо был в восторге от прачечной. Все было в полной исправности, и можно было начать работу хоть завтра. Мартин лег на кровать и с полузакрытыми глазами слушал рассказы Джо. Мысли Мартина витали далеко, почти за пределами сознания. Время от времени он делал над собой усилие, чтобы хоть что-нибудь ответить Джо. А ведь он любил Джо. Но Джо был слишком полон жизни, и соприкосновение с ним было теперь для Мартина болезненно. Для его усталой души это было чересчур большим грузом. Когда Джо вдруг сказал, что когда-нибудь они еще наденут перчатки и побоксируют, Мартин чуть не закричал от боли.

   - Помин, Джо! Ты должен завести в своей прачечной те самые порядки, о которых ты говорил в "Горячих Ключах". Никаких сверхурочных. Никакой работы по ночам. Приличная плата. И ни за что не нанимай детей! Ни под каким видом!

   Джо кивнул головой и вынул записную книжку.

   - Я сегодня перед завтраком набросал правила. Вот, слушай.

   Он стал читать, а Мартин одобрительно мычал, все время думая об одном: когда, наконец, Джо уберется. Было уже довольно поздно, когда Мартин проснулся. Постепенно его сознание вернулось к фактам действительной жизни. Комната была пуста. Очевидно, Джо ушел незаметно, увидав, что Мартин уснул. "Очень деликатно с его стороны",- подумал Мартин. Потом он закрыл глаза и снова заснул.

   В следующие дни Джо был очень занят устройством прачечной и не слишком надоедал ему. Только накануне отъезда в газетах появилось сообщение, что Мартин Иден отплывает на "Марипозе". Повинуясь все тому же инстинкту самосохранения, он отправился к доктору и попросил себя освидетельствовать. Все было у него в полном порядке. Легкие и сердце были прямо великолепны. Насколько мог судить врач, все органы были совершенно здоровы и функционировали вполне нормально.

   - У вас нет никакой болезни, мистер Иден,- сказал он,- положительно никакой. Ваш организм изумителен. Я вам просто завидую У вас великолепное здоровье. Какая грудная клетка! Эта клетка при вашем могучем желудке - залог несокрушимого здоровья и силы. Такой человеческий экземпляр бывает один на тысячу, даже на десять тысяч Вы можете прожить до ста лет, если не какой-нибудь несчастный случай.

   И Мартин убедился, что диагноз Лиззи был правилен Физически он совершенно здоров. Но с головой у него что-то произошло, и только поездка, океанское путешествие могло восстановить в полной мере нарушенный ход механизма. Хуже всего то, что теперь, в момент отъезда, у Мартина вдруг пропала всякая охота ехать куда-бы то ни было. Тихий океан казался ему ничуть не лучше буржуазной цивилизации. Никакого оживления при мысли об отъезде он не чувствовал,- напротив, его лишь угнетало это новое предстоящее утомление, и он предпочел бы уже находиться на судне и ни о чем больше не хлопотать и не думать.

   Последний день был для него поистине мучением. Прочтя в газетах об его отъезде, Бернард Хиггинботам, Гертруда и вообще все родственники пришли с ним проститься. Потом пришлось закончить некоторые дела, уплатить по счетам, удовлетворить назойливых репортеров. С Лиззи Конолли он коротко простился у дверей вечерней школы. Вернувшись в отель, он застал у себя Джо, который весь день возился в прачечной и только к вечеру освободился и забежал к нему проститься. Это переполнило чашу терпения Мартина, но он все же заставил себя полчаса слушать болтовню приятеля, нервно стискивая ручки кресла.

   - Имей в виду, Джо,- сказал он между прочим,-что тебя ничто не привязывает к этой прачечной. В любой момент можешь продать ее и пустить деньги на ветер. Как только тебе все это надоест и захочется опять бродяжничать,- собирайся и уходи. Старайся жить так, как тебе нравится!

   Джо покачал головой:

   - Нет уж, больше я не стану колесить по большим дорогам. Бродягой быть хорошо во всех отношениях, за исключением одного - то есть, это я насчет девушек. Не могу без них! Что хочешь, то и делай. Бродить, сам понимаешь, надо одному. Иногда проходишь мимо дома, где играет музыка: барышни танцуют, хорошенькие, в белых платъях, глядят на меня в окошко, улыбаются! Ах, чтоб тебе! Прямо жизнь не мила становится. Я ведь люблю пикники, танцы, прогулки под луной и все прочее. То ли Дело Прачечная, приличный костюм, горсточка долларов в кармане на всякий случай! Я тут повстречал вчера одну девицу! Вот, кажется, так бы сейчас и женился, честное слово. Вот, целый день, как вспомню, на душе веселей становится. Глаза такие ласковые, а голос - просто музыка. Ах, Март, ну какого чорта ты не женишься? С такими-то деньгами - да ты можешь жениться на первейшей красавице!

   Мартин усмехнулся и в глубине души удивился, почему вообще человеку приходит желание жениться? Это казалось ему странным и непонятным.

   Стоя на палубе "Марипозы" перед самым отплытием, Мартин заметил в толпе провожающих Лиззи Ко-нолли. "Возьми ее с собою", - шепнул ему внутренний голос. Ведь так приятно быть великодушным, а она была бы безмерно счастлива. На секунду он почувствовал искушение, но тотчас оно сменилось паническим ужасом. Измученное сердце громко протестовало. Он отошел от борта парохода и прошептал: "Нет, мой милый, ты слишком тяжко болен".

   Мартин спустился в свою каюту и сидел там, пока пароход не вышел в открытое море. За обедом в кают-компании ему отвели почетное место, по правую руку от капитана; и он тут же убедился, что среди пассажиров "Марипозы" он самый знаменитый и важный. Но никогда еще ни одна знаменитость так не разочаровывала окружающую публику. Большую часть времени великий человек лежал на палубе с полузакрытыми глазами, а вечером первый уходил спать.

   Дня через два пассажиры оправились от морской болезни и с утра до вечера толпились в салонах и на палубе. Чем больше Мартин к ним приглядывался, тем больше они раздражали его. Впрочем, он понимал, что это несправедливо. В конце концов это были милые и Добродушные люди, он не мог не признать этого, и все-таки мысленно прибавлял; такова вся буржуазия с ее духовным убожеством и интеллектуальной пустотою. Мартин приходил в ярость от разговоров с этими людьми - до того глупыми и тупыми они ему казались. А шумное веселье молодежи действовало ему на нервы. Молодые люди никогда не сидели спокойно: они носились по палубе, восхищались дельфинами, приветствовали восторженными кликами стаи летучих рыб Мартин старался как можно больше спать. После утреннего завтрака он устраивался в шезлонге с журналом, которого никак не мог дочитать до конца. Печатные строчки утомляли его. Он удивлялся, как это люди могут находить, о чем писать, и, удивляясь, мирно засыпал в своем кресле. Гонг, звавший к ленчу, будил его, и он сердился, что нужно просыпаться.

   Однажды, желая стряхнуть с себя это сонное оцепенение, Мартин пошел в кубрик к матросам. Но и матросы, казалось, изменились с тех времен, когда он сам был одним из них. Он не мог найти в себе ничего общего с этими тупыми, скучными, скотоподобными людьми. Он был в полном отчаянии. Там, наверху, Мартин Иден сам по себе никому не был нужен, а вернуться к людям своего класса, которых он знал и которых некогда любил, он тоже уже не в состоянии. Они были не нужны ему. Они раздражали его так же, как и безмозглые пассажиры первого класса!

   Жизнь была для Мартина Идена мучительна, как яркий свет для человека с больными глазами. Жизнь сверкала перед ним и переливалась всеми цветами радуги, и ему было больно. Нестерпимо больно.

   Мартин в первый раз за всю свою жизнь путешествовал в первом классе. Прежде во время плаваний на таких судах он или стоял на вахте, или обливался потом в глубине кочегарки. В те дни он нередко высовывал голову из люка и смотрел на толпу разодетых пассажиров, которые гуляли на палубе, смеялись, разговаривали, бездельничали; натянутый над палубой тент защищал их от солнца и ветра, а малейшее их желание мгновенно исполнялось расторопными стюардами. Ему, вылезшему из душной угольной ямы, все это представлялось каким-то раем. А вот теперь он сам в качестве почетного пассажира сидит за столом по правую руку от капитана, все смотрят на него с благоговением, а между тем он тоскует о кубрике и кочегарке, как о потерянном рае. Нового рая он не нашел, а старый был безвозвратно утрачен.

   Чтобы хоть чем-нибудь занять свое время, Мартин попытался побеседовать с пароходными служащими. Он заговорил с помощником механика, интеллигентным и милым человеком, который сразу накинулся на него с социалистической пропагандой и набил ему все карманы памфлетами и листовками. Мартин лениво выслушал все аргументы в защиту рабской морали и вспомнил свою собственную ницшеанскую философию. Но в конце концов зачем все это? Он вспомнил одно из безумнейших положений Ницше, где тот подвергал сомнению все, даже самое истину. Что ж, может быть, Ницше и прав! Может быть, нигде, никогда не было, нет и не будет истины. Может быть, даже самое понятие истины нелепо. Но его мозг быстро утомился, и он рад был снова улечься в кресле и подремать.

   Как ни тягостно было его существование на пароходе, впереди ожидали еще большие тяготы. Что будет, когда пароход придет на Таити? Сколько хлопот, сколько усилий воли! Надо будет позаботиться о товарах, найти шхуну, идущую на Маркизовы острова, проделать тысячу разных необходимых и утомительных вещей. И каждый раз, подумав обо всем этом, он начинал ясно понимать угрожавшую ему опасность. Да, он уже находился в Долине Теней, и самое ужасное было, что он не чувствовал страха. Если бы он хоть немного боялся, он мог бы вернуться к жизни, но он не боялся и потому все глубже погружался во мрак. Ничто в жизни уже не радовало его, даже то, что он так любил когда-то. Вот навстречу "Марипозе" подул давно знакомый северовосточный пассат, но этот ветер, некогда пьянивший его, как вино, теперь только раздражал. Он велел передвинуть свое кресло, чтобы избежать непрошенных ласк этого доброго товарища былых дней и ночей.

   Но особенно несчастным почувствовал себя Мартин в тот день, когда "Марипоза" вступила в тропики. Сон покинул его. Он слишком много спал и теперь поневоле должен был бодрствовать, бродить по палубе и жмуриться от невыносимого блеска жизни. Он молча бродил взад и вперед. Воздух был влажен и горяч, и частые внезапные ливни не освежали его. Мартину было больно жить. Иногда в изнеможении он падал в свое кресло, но, отдохнув немного, вставал и снова начинал бродить. Он заставил себя дочитать, наконец, журнал и взял в библиотеке несколько томиков стихов. Но он не мог сосредоточить на них внимания и предпочел продолжать свои прогулки.

   Вечером Мартин спустился к себе в каюту последним, но, несмотря на поздний час, не мог уснуть. Единственное средство отдохнуть от жизни перестало действовать. Это было уж слишком! Он зажег свет и взял книгу. То был томик стихотворений Суинберна! Мартин некоторое время перелистывал страницы и вдруг заметил, что читает с интересом. Он дочитал стихотворение, начал читать дальше, но опять вернулся к прочитанному. Уронив, наконец, книгу к себе на грудь, он задумался. Да! Это оно! Это то самое! Как странно, что он ни разу не подумал об этом раньше. Это был ключ ко всему; он все время бессознательно шел по этому пути, а теперь Суинберн указал ему лучший выход. Ему был нужен покой, и покой ожидал его. Мартин взглянул на иллюминатор. Да, он был достаточно широк.

   В первый раз за много-много дней сердце его радостно забилось. Наконец-то он нашел средство от своего недуга! Он поднял книжку и прочел вслух:

  

   Устав от вечных упований,

   Устав от радостных пиров,

   Не зная страхов и желаний,

   Благословляем мы богов

   За то, что сердце в человеке

   Не вечно будет трепетать.

   За то, что все вольются реки

   Когда-нибудь в морскую гладь.

  

   Мартин снова поглядел на иллюминатор. Суинберн указал ему выход. Жизнь была томительна,- вернее, она стала томительно невыносима и скучна.

  

   За то, что сердце в человеке

   Не вечно будет трепетать!..

  

   Да, за это стоит поблагодарить богов. Это их единственное благодеяние в мире! Когда жизнь стала мучительной и невыносимой, как просто избавиться от нее, забывшись в вечном сне!

   Чего он ждет? Время итти.

   Высунув голову из иллюминатора, Мартин посмотрел вниз на молочно-белую пену. "Марипоза" сидела очень глубоко, и, повиснув на руках, он может ногами коснуться воды. Всплеска не будет. Никто не услышит. Водяные брызги смочили ему лицо. Он почувствовал на губах соленый привкус. И это ему понравилось. Он даже подумал, не написать ли свою лебединую песню! Но тут же он высмеял себя за это. К тому же не было времени. Ему так хотелось покончить поскорее.

   Погасив свет в каюте для большей безопасности, Мартин просунул ноги в иллюминатор. Плечи его застряли было, и ему пришлось протискиваться, плотно прижав одну руку к телу. Внезапный толчок парохода помог ему, он проскользнул и повис на руках. В тот миг, когда его ноги коснулись воды, он разжал руки. Белая теплая вода подхватила его. "Марипоза" прошла мимо него, как огромная черная стена, сверкая огнями еще освещенных кое-где иллюминаторов. Пароход шел быстро. И едва он успел подумать об этом, как очутился уже далеко за кормой и спокойно поплыл по вспененной поверхности океана.

   Бонита, привлеченная белизной его тела, кольнула его, и Мартин рассмеялся. Боль напомнила ему, зачем он в воле. Он совсем было забыл о главной своей цели. Огни "Марипозы" уже терялись вдали, а он все плыл и плыл, словно хотел доплыть до ближайшего берега, который был за сотни миль отсюда.

   Это был бессознательный инстинкт жизни. Мартин перестал плыть, но как только волны сомкнулись над ним, он снова заработал руками. "Воля к жизни", - подумал он и, подумав, презрительно усмехнулся. Да, у него есть воля, и воля достаточно твердая, чтобы последним усилием пресечь свое бытие.

   Мартин принял вертикальное положение. Он взглянул на звезды и в то же время выдохнул из легких весь воздух. Быстрым могучим движением ног и рук он заставил себя подняться из воды, чтобы сильнее и быстрее погрузиться. Он должен был опуститься на дно моря, как белая статуя. Погрузившись, он начал вдыхать воду, как больной вдыхает наркотическое средство, чтобы скорей забыться. Но когда вода хлынула ему в горло и стала душить его, он непроизвольно, инстинктивным усилием вынырнул на поверхность и снова увидел над собой яркие звезды.

   "Воля к жизни",- снова подумал он с презрением, тщетно стараясь не вдыхать свежий ночной воздух наболевшими легкими. Хорошо, он испробует иной способ! Он глубоко вздохнул несколько раз. Набрав как можно больше воздуха, он, наконец, нырнул, нырнул головою вниз, со всею силою, на какую только был способен. Он погружался все глубже и глубже. Открытыми глазами он видел голубоватый фосфорический свет. Бониты, как привидения, проносились мимо. Он надеялся, что они не тронут его, потому что это могло разрядить напряжение его воли. Они не тронули, и он мысленно благодарил жизнь за эту последнюю милость.

   Все глубже и глубже погружался он, чувствуя, как немеют его руки и ноги. Он понимал, что находится на большой глубине. Давление на барабанные перепонки становилось нестерпимым, и голова, казалось, разрывалась на части. Невероятным усилием воли он заставил себя погрузиться еще глубже, пока, наконец, весь воздух не вырвался вдруг из его легких. Пузырьки воздуха скользнули у него по щекам и по глазам и быстро помчались кверху. Тогда начались муки удушья. Но своим угасающим сознанием он понял, что эти муки еще не смерть. Смерть не причиняет боли. Это была еще жизнь, послед нее содрогание, последние муки жизни. Это был последний удар, который наносила ему жизнь.

   Его руки и ноги начали двигаться судорожно и слабо. Поздно! Он перехитрил волю к жизни! Он был уже слишком глубоко. Ему уже не выплыть на поверхность. Казалось, он спокойно и мерно плывет по безбрежному морю видений. Радужное сияние окутало его, и он словно растворился в нем. А это что? Словно маяк! Но он горел в его мозгу - яркий, белый свет. Он сверкал все ярче и ярче. Страшный гул прокатился где-то, и Мартину показалось, что он летит стремглав с крутой гигантской лестницы вниз, в темную бездну. Это он ясно понял! Он летит в темную бездну,- и в тот самый миг, когда он понял это, сознание навсегда покинуло его.