Крыжановская Вера Ивановна - Законодатели

нием темноты Нарада повел меня в одно из ближайших зданий. Это была очень высокая кирпичная башня, по внутренней винтовой лестнице мы поднялись наверх.

   Там, на площадке, стоял инструмент вроде большого телескопа, изобретенного позже на Земле; на конце длинной трубы был большой подвижной круг, покрытый изнутри студенистым веществом, испещренным тонкими фосфоресцировавшими линиями.

   - Благодаря этому аппарату мы увидим, что происходит на нашей старой родине. Но великие посвященные всех миров нашей системы для сообщения между собою пользуются еще более совершенными приборами.

   - А которая же из этих планет нашей системы самая интересная, наиболее совершенная? Земля ведь еще на очень низком уровне, а мир, где мы теперь находимся, населен дикарями! - заметил я.

   - Ну, ну! За что такое пренебрежение к бедному миру! Ты должен знать по опыту, что и там, откуда ты пришел, далеко не везде процветают добродетель и гармония, а населяющая публика довольно беспорядочная. Самая совершенная планета нашей системы - Солнце; туда вовсе не допускаются низшие расы, и там не существует смерти.

   Сказанное мною дает понять, что населяющие Солнце существа достигли той степени очищения, которая дает им возможность переходить в высшие системы без телесной смерти. Солнце всегда составляет последнюю степень каждой системы и, как ни странно это покажется человеку несведущему, а Солнце обитаемо, хотя никакой созданный человеческой рукой инструмент не может показать, что происходит за огненной оградой царственного светила.

   Но вернемся к сношению с Эбрамаром. Сядь на этот табурет и приложи глаз к отверстию трубки.

   Я сел и видел, как Нарада пальцем нажал пружину, и круг завертелся с изумительной быстротой; но сначала я не мог разглядеть ничего, кроме огненных черт. Через некоторое время вращение стало замедляться, и как будто приближалась огромная темная масса, потом появились очертания большого континента: предметы обозначались все яснее, и я мог различить уже во всех подробностях горы, долины и прочее. Это производило впечатление, точно я сижу у окна, и перед ним проходят виды населенных местностей. Но вдруг сердце мое усиленно забилось, потому что местность стала знакомой, и наконец показался дворец Эбрамара, окруженный садами, а на аллее, ведущей к террасе, он сам со свитком в руке. Казалось, что он смотрит на меня, приветствует рукою и улыбается. При виде друга и мест, где я провел с ним столько счастливых дней, меня охватило такое волнение, что закружилась голова. Я выпрямился и аппарат остановился.

   Нарада положил руку на мою голову, и минуту спустя я успокоился.

   - Ты приближаешь предметы при помощи вибрационного эфира? - спросил я.

   - Да. Ты знаешь, насколько это вещество тонкое; а изучив законы пользования им, можно достигнуть самых невероятных результатов. Ведь мысль - не что иное как более усовершенствованный вид той же чудодейственной и чувствительной субстанции. Где предел могущества мысли? Куда не могла бы она проникнуть? Какое расстояние, какое пространство не пролетает она быстрее света, не зная никаких преград? А если она хорошо обработана, то может даже оставить отпечаток своего посещения. Сейчас сделаем маленький опыт в таком роде. Спустимся в лабораторию.

   В лаборатории Нарада взял пластинку, поверхность которой была покрыта слоем серого, студенистого вещества, с края к ней приделана была маленькая, тонкая, как волос, спираль, оканчивающаяся крошечной иглой, которая раскалилась добела, как только учитель наложил руку на нижнюю часть спирали.

   - Теперь хорошенько сосредоточься, чтобы видеть мою мысль, которая полетит гонцом, так сказать, к Эбрамару, просить его начертать несколько слов вот на этой пластинке.

   Он сосредоточился, и во лбу его засиял светлый шар, отражавший образ Нарады, а из шара сверкнул огненный луч, который исчез в пространстве, оставив после себя фосфорический след. Секунду спустя появилась вторая светлая струя, и перед ней, словно тень, витала голова Эбрамара; полоса света коснулась пластинки, поверхность которой дрожала и волновалась, а игла начертала фосфорическими буквами: "По твоему желанию, шлю сердечный привет тебе и Удеа!".

   Наклонясь над пластинкой, я ясно слышал голос Эбрамара, шептавший эти самые слова, и на меня пахнул аромат его любимых духов.

   Однажды утром Нарада сказал мне: "Теперь ты отдохнул, душа и тело освежились, а потому настало время снова приняться за работу. Завтра мы отправимся вместе, и тебя ждет особая миссия среди новых братьев".

   На следующий день, как было условлено, друзья собрались у Эбрамара, а Удеа продолжал прерванный накануне рассказ.

   - Еще до рассвета Нарада пришел за мною и сказал, что надо не медля отправиться в путешествие, о котором говорил накануне. Местность, по которой мы шли, становилась все гористее; затем мы вошли в скальную расщелину, которая через несколько шагов расширилась, и, к моему удивлению, в конце этого как бы коридора оказалась круглая узкая лестница, которая привела к широкому подземному каналу, озаренному мягким, но сильным голубым светом. У берега была привязана лодка; мы вошли в нее, я взял весла, Нарада сел за руль, и мы поплыли.

   - Теперь я должен сказать тебе несколько слов о колонии, куда ты едешь, - сказал Нарада. - Население ее немногочисленно, но уже достаточно развито для восприятия первых начал просвещения и способно понять наставников, которых привезут великие посвященные погибшей планеты. Я поставлю тебя во главе этих первобытных людей, и ты должен будешь проявить твою способность распоряжаться, а также применять им на пользу все научные и медицинские познания, чтобы заставить их полюбить тебя, уважать и бояться.

   Впоследствии мы обсудим твою работу и достигнутый прогресс, но я твердо надеюсь, что потомки твои сделают честь своему родителю. По их физической красоте и совершенству мозга ты будешь иметь возможность наблюдать за получаемыми успехами, потому что они смертны, а для тебя времени не существует. Значит, тебе не для чего спешить.

   Признаюсь, что от слов Нарады меня бросило в дрожь. Слиться физически с этими полуживотными ради улучшения их породы казалось мне верхом изобретательности в отношении моего и так уж весьма тяжкого наказания. Нарада прочел мои тревожные мысли и неодобрительно, строго сказал:

   - Удеа, берегись! В тебе еще кипит закваска гордыни, мятежа и эгоизма. Преодолей эти скверные остатки прошлого. У работавших до тебя задача была еще ужаснее. Они также были люди развитые, посвященные, привыкшие уже к утонченной красоте, а между тем сошлись с настоящими дикарями, чтобы заложить основу совершенствования породы и приблизить ее к нашему типу. Поселения, подобные тому, куда идешь ты, разбросаны по всему здешнему очень обширному материку.

   Я ничего не ответил и усилием воли поборол внутреннее раздражение; а затем вскоре мы и причалили. В скале была пробита лестница, которая привела нас к ряду пещер, соединенных как бы в одно помещение, всюду освещенное шарами сгущенного электричества. В первой, наиболее просторной пещере из стены бил ключ, вливавшийся в большой водоем, и виднелось несколько каменных скамеек. Смежная пещера представляла святилище и рабочую комнату; в ней находилось все необходимое для богослужения, занятий и магических действий. Третья пещера, наконец, оказалась спальней и была обставлена с такими удобствами, от которых я давно отвык. Там стояла постель, стул с подушкой и на столе кубок, принадлежавший мне во дни моего былого мимолетного величия. У стены помещались два шкафа и несколько больших металлических сундуков. В одном из шкафов я нашел для себя одеяние, в другом - съестные запасы: вино, мед, питательный порошок и т.д., но содержимое сундуков сначала удивило меня. Один из них был буквально набит украшениями, но такими шутовскими на вид и грубыми по материалу, что я с презрением захлопнул крышку; в другом было множество пестрых тканей, а в третьем - различные вещи, которые я уже не стал даже подробно осматривать.

   - Каждое утро, - сказал мне Нарада, - тебя будет ждать в первой пещере корзина с более питательными запасами, и ты должен есть как можно больше, потому что соприкосновение с низшими существами будет поглощать твою астральную силу. Не мори себя голодом, и ешь сколько захочешь. Потом тебе в помощь прибудет товарищ; но в случае нужды ты можешь дать мне знать известным тебе способом. Вот прибор, сообщающийся с тем, который находится у меня в лаборатории. Теперь пойдем, я покажу тебе твоих колонистов.

   Мы вернулись в первую пещеру, и там он показал мне щель в скале, оказавшуюся настоящим окном, узким, правда, но из которого все-таки можно было превосходно видеть большую равнину, окаймленную с одной стороны лесистой возвышенностью, а с другой - озером. Картина эта расстилалась у моих ног, а на равнине видна была толпа мужчин, женщин и детей посреди большого стада различных животных. Сидели они кучками в тени деревьев, и, по-видимому, ничего не делали; все они были наги и с жадностью пожирали что-то, чего я не мог различить. С удивлением заметил я, однако, что они не были безобразны, хотя очень высоки ростом и коренасты; лица их не имели в себе ничего животного, а некоторые казались даже смышлеными. На выраженное по этому поводу удивление Нарада объяснил:

   - Это является следствием миллионов лет и труда бесчисленного множества бывших до тебя просветителей. Материк, на котором ты теперь находишься, по счету уже четвертый на этой планете, да и люди эти также являются четвертой, уже усовершенствованной расой; но на планете существуют еще, понятно, остатки предыдущих пород, предназначенных для вымирания с течением времени. Каждая из чередовавшихся рас имела своих особых наставников сообразно степени ее развития. Начиная с полуфлюидических великанов, - первого вида астрального отвердевшего клише, - которых блюли и видоизменяли духи, просветители, прошли затем вид немого, ползавшего бескостного человечества, размножавшегося подобно растениям почкованием, став затем, двуполой, уже более совершенной в физическом и умственном отношении расой. Род людской, как видишь, совершил весьма длинный путь. Теперешнее население уже готово воспринять цивилизацию, которую принесут им великие учителя, и получить первых царей божественной династии. Тебе и другим, кому поручена та же миссия, предстоит уготовить им путь, заложив первооснову для дальнейшего развития в будущем искусств, наук и законов, божеских и человеческих.

   Дав различные советы и наставления, Нарада удалился, пообещав прислать мне помощника, как только он мне понадобится. Опять остался я один; но мне уже не надо было привыкать к уединению, и я занялся прежде всего изучением окружавшей местности, а затем и вверенного мне населения.

   При изучении первого вопроса обнаружилось, что назревает локальный тектонический катаклизм, и расположившееся в долине население неизбежно погибнет от разлива озера. Изыскания в окрестностях указали мне на другой стороне горного кряжа более возвышенные и потому безопасные долины; к ним можно было довольно легко добраться по тропинкам, которые я принялся немедленно самыми энергичными мерами расчищать, чтобы сделать удобопроходимыми.

   Наблюдения же над населением указали, что люди жили в полной дикости, не делились на определенные семьи и даже не умели добывать огонь, пользуясь только тем, который иногда получался от удара молнии; а его они хотя и боялись, но старательно поддерживали.

   Окончив приготовления и посоветовавшись с Нарадою, я счел своевременным показаться своим будущим ученикам, бедный первобытный язык которых уже освоил.

   Однажды ночью я спустился в становище, где вразброс, под открытым небом, спала часть племени. Чтобы придать больше очарования моей особе, я вызвал несколько ударов грома и окутался ослепительным светом. Некоторые, наиболее чувствительные, проснулись и остолбенели от ужаса, увидав человека в белом, окруженного сиянием. Тогда я сказал прочувствованную речь и объявил, что послан богами, отцами их предков.

   - Я снова явлюсь вам и спасу, сначала от большой угрожающей вам опасности, а потом научу, как умилостивить гнев богов. Но бойтесь ослушаться меня! - сказал я и исчез.

   На другой день все поселение только и говорило о появлении посла богов, их праотцов; а ко мне прибыл молодой адепт, ученик Нарады, в помощь по делу спасения.

   Было бы длинно передавать шаг за шагом предварительные работы моей миссии; скажу только, что подземные толчки, частичное наводнение и несколько страшных гроз вызвали тревогу и подтвердили мое предсказание.

   Поэтому, когда я появился со своим товарищем, видевшие меня раньше признали и покорно подчинились моим повелениям. Едва только последние обитатели покинули с остатками стад обреченную на гибель долину, как разразилось землетрясение, причинившее много бед; почва опустилась, обрушилась часть скал, окружавших долину, и она превратилась в огромное озеро.

   Авторитет мой упрочился, и я мог начать свое просветительское дело.

   Прежде всего я разместил их по пещерам; затем, собрав старейшин, объяснил, что для успокоения гнева богов-праотцев, которые властвуют над бурями, жизнью и здоровьем как людей, так и животных, надо взывать к ним и молиться, а затем работать. Боги, сами неустанно работающие, не терпят праздности, особенно среди своих потомков; значит, надо воздвигнуть прежде всего престол в честь божеств-покровителей и благодарить их за спасение.

   Я приказал нанести камней, и под моим наблюдением вырос высокий престол, на который положили смолистые ветви и цветы, зажгли их, а народ пал ниц и дикими беспорядочными криками изливал свою благодарность невидимому могуществу, правящему судьбами людей.

   С этого дня с помощью Ними - моего сотрудника - приступили мы к обучению тому, как добывать огонь, доить скот, извлекать медь и приготовлять хлеб из зерен, растертых между двух

   камней. Женщин мы научили плести из травы и тростника циновки, корзины и передники, которые надевались на бедра. Когда эти первые работы были поняты и усвоены всем населением, я пошел дальше.

   В одной из обширных пещер я воздвиг престол и поставил в ней статую, сказав, что это изображение бога, который является смертным днем в виде солнца, распространяя жизнь и тепло на земле, а ночью бодрствует над теми, кто, умирая, нисходит в царство тьмы.

   Я полагал, что настало уже время учредить церемонии, которые могли бы глубоко потрясти ум и сохраниться в их девственной душе, по своей нетронутости более доступной всяким впечатлениям. Для этого я выбрал кое-кого из молодежи, надел им матерчатые передники и объяснил, что по повелению великого божества они назначены для особого служения. На розданных им трубах они должны были играть при восходе и заходе солнца, чтобы сзывать других и вместе петь. Во время этих собраний я лично совершал служение, куря перед статуей ароматические травы с подобающими случаю молитвами.

   Народ сбегался толпой, падал ниц, пел, приносил цветы и плоды, а больше всего восхищался статуей, шею которой я украсил ожерельем с драгоценными камнями, а на голову возложил металлический венец. А шесть юношей, наблюдавших за этим первым святилищем, считали себя почетно выделенными из толпы и усердно исполняли свои обязанности. За это время я еще имел случай укрепить свое влияние и вместе с тем веру моих поселян.

   Наводнение изгнало из логовищ множество диких зверей, огромных чудовищ - пережитков почти угасших пород, ютившихся еще в горах, пропастях и болотах. Все это бежало от катастрофы и, подобно людям, укрылось на высотах. Звери эти производили огромные опустошения в стадах, пожирая нередко и попадавшихся им людей, а защищаться против такой массы хищников население вовсе не умело. Люди прибежали ко мне с жалобами и просьбою помочь. Я повелел прежде всего всенародное моление, чтобы испросить помощь у Великого Бога и богов-предков против этого вторжения.

   В сопровождении смельчаков из поселян, отправился я в долину, где ютилось больше всего этих зверей, и с помощью эфирной вибрационной силы обратил их в прах.

   Суеверный ужас объял народ, а значение мое, как высшего существа и посла богов, облекло меня поистине неограниченной властью; это было вдвойне полезно, ввиду того, что среди населения, хотя и дикого, но уже достаточно развившегося умственно, стали попадаться мятежники, которым не нравились мои преобразования и необходимость работать. Но страх обуздал недовольных.

   После того как было проведено первое богослужение, следовало отметить торжествами три великих события жизни человека: рождение, брак и смерть; а обряды эти, чтобы сделаться затем священными, должны были быть привлекательны и всегда возбуждать к себе глубокое, неослабное влечение. Поэтому надо было обставить их весельем и разными торжествами, которые образовали бы вокруг религиозного обряда нечто вроде магического кольца. Если бы даже ослабла вера, то пленяющая воображение пышность обстановки побудит каждого сберечь эти крайне важные и даже необходимые с оккультной точки зрения обряды, могучие вследствие магической силы ритма, числа и т.д. Необходимо было внедрить настолько прочно эти обычаи и приводящие в действие сокровенные силы добра ритуалы, чтобы они из поколения в поколение передавались от отца к сыну и приковывали к себе людей хотя бы внешними формами, если те не в силах будут постичь их сокровенный смысл.

   Прежде чем установить брачный обряд, следовало дать имена моим "подданным", не имевшим их вовсе, а затем развить их язык и приготовить к образованию семей. Этим я усердно занялся.

   Однажды я собрал население долины и объявил, что через меня Великий Бог повелел, чтобы впредь каждый из их племени выбрал себе жену, с которой и будет соединен в пещере обрядами, в присутствии божества, державшего в своей власти жизнь и смерть, здоровье людей и животных, бурю и наводнение. Я присовокупил к этому, что только сочетавшиеся таким образом и дети их вступят после смерти в обитель богов, где будут вечно наслаждаться всеми благами, покоем и радостью.

   Объявление это вызвало громадное волнение, однако никто не посмел возражать, и под моим и Ними наблюдением усердно приступили к необходимым приготовлениям для основания семьи.

   Каждая чета, по божественному повелению, обязана была занять отдельное помещение, а для этого приспособили пещеры и построили шалаши; мы же с товарищем раздавали самые необходимые принадлежности хозяйства: деревянную и глиняную посуду, куски материи и т.д.

   Приготовления эти давали также случай преподать начала ремесел, так как впредь им предстояло уже самим изготовлять все те вещи, какими одарили их боги; вместе с тем, крайне бедный язык их обогатился множеством новых слов. Наконец, из слишком юных для женитьбы мальчиков и девочек мы составили хоры, которые должны были петь и жечь благовония, потому что я хотел обставить это первое в их жизни таинство наибольшей пышностью.

   Наконец наступил великий день. Женихи и невесты в пестрых передниках, ожерельях и обручах на голове, длинной вереницей отправились в пещеру; весь народ был во всем новом и украшен грубыми безделушками и побрякушками, розданными нами.

   Перед статуей на треножнике курились ароматы, и я сам совершал богослужение в белом одеянии. Каждому дал я из золотой чаши пряного вина, какого они никогда не пробовали, и над каждой четой прочел заклинание, грозившее небесным гневом всякому мужу или жене, если кто вступит в союз с кем-либо другим, помимо данных им перед лицом Бога, владыки небесного.

   Впечатление этого обряда на моих диких подданных было подавляющее; под влиянием мистического веяния, могущество которого они бессознательно чувствовали, их могучие, крепкие тела трепетали от суеверного страха.

   Потом я учредил религиозные церемонии для рождения и погребения.

   Через несколько времени я и мой сотрудник покинули нашу пещеру, куда никто из поселян не смел входить, и перешли в долину, где построили себе домики, которые, при всей их бедности и грубости, казались дворцами этим первобытным людям. Я выбрал в жены молоденькую, хорошенькую и смышленую девушку. Любви она мне не внушала, конечно, и ограниченность ее мешала ей быть для меня истинной подругой жизни; но она была кротка, боязлива и послушна, поэтому наша жизнь была сносной. Ними также женился, и у нас было много детей, которых мы впоследствии переженили. Наше потомство уже значительно выделялось среди прочего населения по красоте, гибкости тела и умственному развитию.

   В течение долгих лет занимался я духовным и умственным развитием моих колонистов: учил их обработке земли и посадке винограда, развивал богопочитание, а для служения при храме и хранения священного огня учредил общину молодых девушек, которые подчинялись особому режиму, одухотворявшему организм. Наиболее развитые умственно из моих и Ними сыновей образовали духовенство и целителей; первых я научил, религиозным обрядам и некоторым магическим формулам, а вторым передал рецепты приготовления разных лекарств и объяснил как распознавать самые общие болезни, такие как лихорадка, чахотка, язвы, зубные боли; дал знания о лечении ран, симпатические формулы против кровотечения и т.д. Вся эта "наука" должна была оставаться тайной и передаваться не иначе, как под клятвою молчания наиболее достойным из последующих поколений. И, как ни бедна и первобытна была эта наука, она давала представителю божества известное влияние.

   Я позаботился также о защите от диких животных и беспокойных соседей. По моим указаниям сделано было первое оружие, и я научил владеть им; было образовано несколько отрядов воинов.

   Я стал уже прадедом, когда получил извещение, что учителя прибудут осматривать мои труды, и ожидал их без страха, потому что мне не пришлось бы краснеть за свою работу.

   Поселение совершенно изменило свой физический и умственный облик; всюду виден был порядок и кипела деятельность, а красота и изящество форм сближали эту человеческую горсточку, несмотря на высокий рост, с той породой, которую привезут с собой высшие посвященные с угаснувшей планеты, и давали возможность им слиться. Учителя остались довольны и разрешили мне покинуть поселение, чему я очень обрадовался, потому что невыразимо утомился.

   Итак, я собрал народ и объявил, что боги отзывают меня, и настало время, когда я должен умереть, но так, чтобы никто не знал и не искал, где покоятся мои останки. Своим заместителем я назначил одного из моих внуков, человека образованного, энергичного и очень разумного. С народа я взял клятву в верности новому владыке, а тот, умирая, должен был избрать себе наследника.

   В торжественной церемонии передал я ему шлем, щит и меч, которые должны были всегда принадлежать главе народа, обязанного ему во всем повиноваться. Преподав моему преемнику последнее наставление и простясь с населением, очень огорченным, между прочим, моим уходом, так как меня полюбили, я удалился в горы и исчез, а через некоторое время за мною последовал Ними.

   Вы понимаете мое волнение, когда я, словно освободясь от огромной тяжести, направился по дороге к Сфинксу. Много, много лет минуло с того дня, как мне пришлось впервые плыть подземным каналом; но за просветительской работой время текло незаметно. Вы ведь знаете: кто трудится, тот времени не видит. Нарада встретил меня приветливо, поздравил с выдержанным испытанием и спросил, чем меня наградить, не было ли у меня желания, которое он мог бы исполнить?

   Этот вопрос пробудил во мне сознание усталости и истощения, которые были следствием борьбы и почти нечеловеческого труда в течение долгих веков.

   - Увы! Мне не дано умереть, - ответил я. - Но, взамен этого, если возможно, даруй мне полный покой, сон без сновидений, чтобы отдохнула душа, не мысля и ничем не волнуясь. Я так жажду покоя, и так устал, что подобное состояние полного забвения послужит для меня величайшей милостью.

   - Понимаю тебя, сын мой, и твое желание отдохновения душевного и телесного совершенно законно. Иди в свою келью, а я принесу тебе желаемую награду, - ответил Нарада.

   Молодой ученик мага пришел ко мне и предложил выкупаться, а затем переодел меня в длинную тонкую полотняную тунику и провел в незнакомую мне залу, где воздух был пропитан восхитительным ароматом. В углублении стены было приготовлено удобное мягкое ложе, на которое я и возлег, а ученик прикрыл меня одеялом.

   В эту минуту вошел Нарада с чашей теплой жидкости, которую я с наслаждением выпил; затем он положил руку мне на лоб, и в тот же миг услышал я невыразимо дивную музыку. Тихая мелодия нежно убаюкивала, и у меня появилось ощущение, будто я витаю в воздухе, качаясь на туманных облаках, в голубоватой атмосфере, насыщенной одурявшими ароматами. Наконец, я потерял сознание...

   Сколько времени я спал - не знаю наверное, но полагаю, что очень долго. Проснувшись, я почувствовал, что действительно обновился душою и телом.

   Тогда-то Нарада и познакомил меня с некоторыми подобными мне изгнанниками и среди прочих занятий мы принялись за постройку вот этого именно дворца.

   Самое тяжелое было пережито, я и мои сотоварищи уже не чувствовали себя одинокими, да и работы были менее тяжелы. Но я не буду об этом распространяться, потому что ничего особенного не произошло; наконец прибытие ваше развеяло последнюю тень прошлого и вернуло все утраченное нами.

   Удеа умолк, задумчиво глядя вдаль, а прочие были также погружены в свои мысли. Прервал молчание Эбрамар, который встал, пожал руку друга и сочувственно сказал:

   - Рассказ облегчил твою душу, а братья разделяли мысленно твой труд и радовались твоему торжеству. Теперь подними голову, Удеа, поставь крест на прошлом и смело смотри в будущее: оно готовит тебе много чистых радостей, но и много облагораживающей работы, необходимой в нашей странной жизни.

   - Ты прав, верный друг! Так будь же моим руководителем в этой новой фазе моего существования. Обещаю тебе послушание и добрую волю по мере моих сил, - весело ответил Удеа.

   После оживленной, радушной беседы друзья расстались.

  

  

  

   На высокой скале, господствовавшей над горами и долинами вокруг города магов, сидел человек и мрачным, задумчивым взором смотрел на чудную, величавую картину, которую лучи восходившего солнца заливали золотом и пурпуром.

   Это был молодой человек высокого роста, худощавый и хорошо сложенный; на редкость красивое и выразительное лицо его дышало умом и решимостью. Густые иссиня-черные волосы прихотливыми кудрями обрамляли широкий лоб мыслителя, но в больших, темных, бархатистых глазах горело в ту минуту выражение, указывавшее на бурные страсти, таившиеся в его душе.

   Взгляд его впивался в далекие долины и леса, а руки гневно сжимались. Его влекло бешеное желание пробраться в эту неведомую пустыню, новый для него мир, полный, без сомнения, пленительных тайн, невиданных красот, а между тем доступ туда был строго воспрещен.

   Одинокий мечтатель глубоко вздохнул, встал и с минуту смотрел на город магов, на огромном пространстве обнесенный высокими стенами.

   Пышная зелень окутывала разноцветные дворцы, высокие астрономические башни, исполинские сооружения храмов и школ. Но взгляд молодого человека равнодушно скользнул по этой волшебной картине и остановился на временном жилище магов, которое приготовили им изгнанники.

   Отсюда обширное здание видно было, как с высоты птичьего полета, а зоркий глаз наблюдателя искал и нашел окрашенное в голубое с серебром крыло дворца, где жил Дахир; но в одной из аллей сада он различил две крошечные женские фигуры в белом, направившиеся к дому. Лицо его вспыхнуло при этом, и лишь только белые фигуры скрылись в тени дерев, он отвернулся и стал спускаться по крутой тропинке. Лицо его снова нахмурилось, брови сдвинулись, и грудь порывисто вздымалась, видимо, от сильного волнения.

   Молодой человек этот был Абрасак и находился под покровительством Нарайяны, будучи его любимым учеником. Скажем несколько слов о его прошлом и том случае, который доставил ему дружбу причудливой, но гениальной личности, сохранившей в себе столько "человеческого", несмотря на бремя веков и превратности его необыкновенного существования.

   Приблизительно в ту эпоху, когда на умершей Земле разразились бедствия, названные нами "Гневом Божьим", во время одного из своих странствий Нарайяна очутился случайно в некоей стране, объятой революцией.

   Там с давних пор установилась республиканская форма правления, с подобающей тому времени полной свободой нравов и общественной жизни. Однако за несколько лет перед тем государственный строй был неожиданно ниспровергнут одним молодым человеком, потомком прежде царствовавшей династии, который очень искусно и энергично сумел собрать себе сторонников, покорил слабое и распущенное правительство, восстановил королевство и занял трон.

   Благодаря проницательному уму, ловкости и железной воле, молодой король в течение нескольких лет сумел продержаться у власти; но враги его тем временем также спохватились, а так как они составляли большинство, то наконец и восторжествовали. Со всей утонченной злобой, присущей низким и пошлым душам, победители приговорили свергнутого монарха, в довершение жестокого над ним глумления, к повешению во всех королевских регалиях.

   Над местом казни пролетал в эту минуту воздушный экипаж Нарайяны, и странное шествие привлекло его внимание, а гордая осанка осужденного и его бесстрашное мужество перед лицом позорной и мучительной смерти внушили горячее сочувствие.

   Быстро ознакомился Нарайяна с обстоятельствами дела и возмутился жестокостью и издевательством презренной толпы. Вмиг созрела в нем решимость спасти несчастного, и не успела процессия дойти до большой площади, где возвышалась виселица, как план спасения уже начал выполняться.

   Погода тогда стояла пасмурная и туманная, а небо было покрыто тучами; вдруг стало совсем темно, засверкала молния и хлынул дождь с градом. Такой грозы никто не помнил.

   Храбро начал судья читать приговор, но тут же свалился, получив сильный удар в голову упавшей огромной градиной, и народ объяла паника. Пользуясь возникшей сумятицей, Нарайяна пробрался сквозь толпу к осужденному, по-прежнему стоявшему спокойно, и шепнул ему на ухо, крепко сжимая его руку:

   - Скорее долой это смешное тряпье, и - за мною. Я вас спасу. С восхитившим Нарайяну мужеством и присутствием духа сбросил молодой король мантию и украшения, а затем ловко, точно змея, проскользнул сквозь толпу за спасителем, и они проворно добежали до самолета.

   Нарайяна отвез спасенного им в гималайский дворец. Пылкая благодарность молодого человека, послушание его и усердие еще более расположили к нему чудака-покровителя. И чем более беседовал он с Абрасаком, тем более восхищался его редкими способностями, умением все понять, энергией его и силой воли, для которой не существовало, казалось, никакой трудности, никакого препятствия. Поэтому, когда Абрасак умолял принять его в ученики, тот согласился без малейшего колебания. Он был до того восхищен своим учеником, что рассердился даже на Супрамати, когда тот однажды заметил:

   - Если ты хорошо изучил личность Абрасака, то должен был бы заметить, что он не из тех, кто заслуживает быть адептом высшего знания. Послушай моего совета и бережливо открывай ему сокровенные тайны науки.

   - Не знаю, почему вы питаете антипатию к этому гениальному юноше? Ты, Дахир и даже Эбрамар не доверяете ему как будто, а между тем вам нечего опасаться с его стороны: перед вами, исполинами знания, какое значение может иметь то немногое, чему я его научу? - недовольным тоном возразил он.

   По природе Нарайяна был такой пылкий и представлял такую смесь отваги, слабостей и великодушных порывов, что высоко ценил и восхищался подобными качествами и в других.

   - Того, что ты ему преподаешь, совершенно достаточно, чтобы он злоупотреблял своими познаниями, и когда-нибудь ты раскаешься в избытке доверия. Но, конечно, поступай, как хочешь, - с обычным спокойствием заметил Супрамати.

   Но Нарайяна был упрям, и Абрасак сумел втереться в его доверие. Восприимчивый ум ученика, сила воли, чрезвычайная быстрота понимания наиболее трудных задач восхищали учителя, и со свойственной ему неосмотрительностью Нарайяна посвятил Абрасака во многие опасные тайны.

   Раз Нарайяна не удержался, чтобы не похвастаться перед Эбрамаром успехами ученика и великими уже приобретенными познаниями, которыми тот никогда не злоупотребляет.

   Маг загадочным взором взглянул на него.

   - Правда, ум его возвышается, зато сердце - в застое. Он легко постигает механику великой творческой машины, но не усваивает божественной мудрости. Берегись, Нарайяна, ты создаешь искусственного мага, одержимого гордостью и тщеславием. Он способен, подобно Прометею, похитить священный огонь и воспламенить мир; он не смирен духом, как подобает быть истинному магу, и никогда не обращается к силам небесным. Он, правда, подчинился всему ради достижения своей цели, но я сомневаюсь, чтобы преследуемая им цель была восхождением к свету.

   При наступлении конечной катастрофы Дахир советовал Нарайяне оставить Абрасака на Земле, но тот возмутился против такой жестокости.

   - Я уверен, что вам там очень пригодится его ум, а такой ученый и деятельный человек будет полезнее того стада болванов, что вы берете с собой, - с негодованием заметил он.

   Увидя потом отчаяние Абрасака, когда солнце не показывалось более и он понял, что наступает конец, Нарайяна не смог удержаться от искушения и дал ему эликсир жизни. Абрасак был вполне счастлив и гордился сознанием, что перестал быть смертным и даже в новом мире ему обеспечены века долгой жизни.

   Вначале, по прибытию на новую планету, его заняли разные научные работы и хлопоты по устройству жилья; но мало-помалу влечение к науке ослабело, а его мятежную душу заполонили иные помыслы.

   Первыми пробудились любопытство и тщеславие, внушая ему, что он знал все, повелевал стихиями, а между тем не имел еще случая применить это завоеванное знание и могущество власти. И вдруг божественный город, с его спокойной гармонией и суровой дисциплиной, ему опротивел, запрещение выходить из этого места казалось несносным произволом, а работа без борьбы и практической цели - нелепой и скучной.

   Еще одно обстоятельство разожгло его нездоровые думы. Лишь на новой земле увидел он в первый раз Уржани, дочь Дахира, и пылкая, упорная любовь охватила его страстное сердце. Как обольстительный призрак, днем и ночью витал в его воображении образ пленившей его сердце молодой девушки. Прозрачная и белая, она казалась вытканной из воздуха и света, а в голубых глазах ее отражалась небесная чистота...

   В бурную душу Абрасака запало безумное желание обладать Уржани, хотя он и понимал всю безнадежность своей любви. Дочь мага о трех лучах предназначена была, наверно, какому-нибудь посвященному высшей степени, может быть, даже Удеа, или одному из сыновей Супрамати; а холодность Дахира к нему являлась сама по себе довольно ясным доказательством несбыточности его желаний. Овладеть же молодой девушкой силой, вырвать ее из подобной среды было бы явным безумием. Но Абрасак был не из тех, кто останавливается перед затруднениями, наоборот, препятствия еще больше усиливали его упорство.

   Во время их редких встреч, когда ему случалось иногда перекинуться с нею несколькими словами, Уржани выказывала полнейшее равнодушие, едва замечала его, но это обстоятельство только еще больше разжигало его упорную страсть.

   Все более крепло в нем решение, захватить Уржани во что бы то ни стало; но раньше чем покуситься на это похищение, необходимо было приготовить убежище для своей добычи и войско на защиту. Чтобы устроить все это, надо покинуть город магов, и он решил бежать.

   Пока пылкие и мятежные планы роились в голове Абрасака, он не замечал, что вокруг него скапливались особые призрачные существа - отражения его беспорядочных желаний, которые бурлили, словно раскаленная лава. Это были верные сотоварищи, но опасные сообщники, сопутствовавшие его смелым намерениям и созданные им же самим в минуты крайнего возбуждения, когда разнузданная мысль порождает таких зачинщиков мятежа.

   Недаром великие учителя мудрости, божественные послы всегда внушали и предписывали дисциплину и наблюдение за мыслями; мозг - это таинственная динамическая машина, которая порождает не одни лишь пошлые и безобидные мысли, а создает порой и живые формы, снабженные крайне опасной силой.

   Может показаться странным, и не без основания, что преступные мысли, которые по самой силе своей представляли весьма жизненные астральные образы, могли быть неизвестны великим магам. Несомненно, это было бы невозможно, и великие посвященные были вполне осведомлены о планах Абрасака, а по поводу задуманного им бегства и смелых намерений состоялось даже совещание иерофантов при участии Супрамати и Дахира.

   Последний, первым открывший замыслы и следивший за мятежником, изложил его планы и главную побудительную причину его поступков - страсть к Уржани, а после этого спросил старейшину иерофантов: будет ли воля верховного совета на то, чтобы помешать похищению его дочери, или событиям предоставлено идти своим путем?

   - Братья мои и я уже обсуждали готовящиеся события и решили не препятствовать бегству человека, которому судьба предназначила быть рычагом, чтобы подвинуть народы на следующую, высшую степень развития. Ты знаешь, что удар вызывает огонь, а борьба, которую вызовет этот человек, неизбежна и необходима для народов, коснеющих в бездействии.

   - Мне очень жаль, дорогой сын мой, что твое чистое и лучезарное дитя возбудило нечистую страсть в этом человеке, но ты возвышенно смотришь на жизнь, а потому понимаешь все величие и предопределение ее испытания. Что же касается Нарайяны, своим упрямством и непредусмотрительностью привлекшего в нашу среду этого опасного человека, вооружив его на борьбу, которую сам же должен будет вести с ним, пусть он получит этот полезный урок осторожности. Уж мы позаботимся, чтобы он до известного времени не подозревал о неблагодарности своего любимца.

   И действительно, поглощенный совсем другими мыслями, Нарайяна ничего не замечал и очень мало занимался Абрасаком. С лихорадочным жаром работал он над украшением и обстановкой своего нового дворца, представлявшего действительно чудо художественной красоты и утонченной роскоши. Ничто не было ему достаточно прекрасным для той, которую он хотел поселить в этом жилище, так как глубокая и горячая любовь завладела непостоянным сердцем Нарайяны.

   Любимую девушку он знал чуть ли не со дня рождения: на его глазах вырос и развивался восхитительный цветок, именуемый Уржани, и он не заметил даже, когда и как дружба превратилась в любовь. А дружба их была давнишняя. Никто не умел так развлекать девочку, восхищать своеобразными подарками и забавлять рассказами, как дядя Нарайяна. Дахир и Эдита давно подметили произошедшую перемену в чувствах обоих друзей и не препятствовали их сближению. Эдита еще высказывала некоторые опасения, но муж успокоил ее. Дахир полюбил его, а с тех пор, как тот получил первый луч мага, в душе Нарайяны произошла большая перемена к лучшему. Он уже должен был обуздать свои земные слабости и возвышаться, а добрые качества его природы более определились.

   Разговор о браках, предложенных магами, разъяснил Нарайяне сущность его чувств к Уржани; тем не менее, мысль жениться на ней вызвала в нем внутреннюю борьбу. Первый раз в жизни почувствовал он себя стариком по отношению к этому ребенку, а воспоминание о мятежном прошлом внушало опасение, что Дахир совершенно основательно отнесется, может быть, к нему с недоверием и не захочет иметь своим зятем. Все же и под лучом мага таилась еще весьма бурная натура прежнего человека, чтобы подчиниться каким бы то ни было, даже самым разумным доводам рассудка. И вот, совершенно неожиданно, произошло между ним и Уржани решительное объяснение.

   Во время прогулки по божественному городу, когда он показывал ей свой дворец, и они болтали в саду, а Уржани восхищалась красотою виденного, Нарайяна сказал:

   - Да, это не дурно на время, а настоящий волшебный дворец, я построю в моей будущей столице. Ты же знаешь, в будущих государствах, где будут царить первые божественные династии, одно из царств предназначено мне. Я построю, конечно, столицу и, как обещал тебе когда-то, назову ее "Уржана". Дворец же, где я буду жить с женою, будет просто чудом. У меня готов и план его.

   Уржани вдруг покраснела и опустила глаза, а потом совершенно неожиданно для себя спросила:

   - А кто будет твоей царицей, дядя Нарайяна?...

   Темные глаза Нарайяны заблестели, он нагнулся и взял ее руку.

   - Хочешь быть царицей в городе твоего имени? - спросил он полушутя, полусерьезно, заглядывая в ее смущенные глазки. - Только я уж не пожелаю называться "дядя Нарайяна".

   - Да, хочу, если отец и мать позволят быть твоей царицей. Но ты должен обещать не любить никакую другую женщину, потому что, говорят, ты был очень ветреный, - решительно ответила Уржани.

   Нарайяна рассмеялся:

   - По всему видно, что г-жа Ева переехала сюда с покойной Земли, и что во всех мирах женщины похожи одна на другую. Что же касается распущенной обо мне дурной славы, будто я был повесой, так это - старые и необоснованные сплетни. Я только любовался всеми видами женской красоты, потому что я художник по природе; но так как вместе с тем я никогда еще не любил и не восхищался чем-либо столь же прекрасным, как моя маленькая Уржани, то могу добросовестно поклясться быть ей безусловно верным. Завтра утром отправлюсь просить твоей руки у твоих родителей.

   На другой день утром Дахир и Эдита были на террасе, прилегавшей к их помещению. Пышная листва окружавших деревьев заслоняла ее от солнца, а душистые кустарники в больших кадках, в изобилии расставленных, повсюду образовали тенистые уголки, и в одном из них, около стола, сидела и работала Эдита.

   На столе перед нею стояли две большие плоские хрустальные вазы; одна была с золотом, другая с серебром, но металлическая масса была мягка и гибка, как воск. Эдита брала то из одного, то из другого сосуда, и тонкие пальцы ее лепили корзинку для плодов, изумительную по художественной работе. Она усердно занималась изготовлением посуды для украшения и обихода в новом дворце божественного города, куда им предстояло скоро переселиться.

   Но в тот день Эдита была рассеяна, и минутами ее ручки покоились в бездействии на коленях, а задумчивый взор застывал на расстилавшейся перед нею роскошной картине природы.

   Прислонясь к перилам террасы, стоял Дахир в длинной белой тунике магов. В эту минуту прекрасное лицо его подернуто было также грустью, и задумчивый взор смотрел вдаль. Глубоко вздохнув, он провел рукою по лбу, словно отгоняя докучные мысли, а потом подошел к столу.

   - Нарайяна придет сейчас просить у нас Уржани в жены. Ты знаешь, вчера вечером между ними произошел решительный разговор, - заметил он.

   - Да, она любит его, и это понятно, поскольку он человек обаятельный и искусный в покорении женских сердец, - ответила Эдита.

   - Да, в этом он мастер. Но я пришел к убеждению, что он питает глубокую любовь к нашей Уржани, и, конечно, это чувство - самое прочное из всех, какие когда-либо бывали в его сердце. Он очень изменился к лучшему во время последнего посвящения, - сказал Дахир и лицо его озарилось легкой усмешкой.

   - А между тем он привез с со