Красницкий Александр Иванович - Царица-полячка

наблюдал за выражением их лиц.

   Он быстро сообразил, что дело хуже, чем он мог предполагать: его ненаглядной боярышне Агафье Семеновне грозила беда.

   "Как тут быть, как быть?" - вертелся в его мозгу назойливый вопрос, но на него не было ответа.

   Серега совсем терялся в догадках; ведь он даже не знал, где его боярышня, как добраться до нее.

   Он лежал под столом и страшно мучился, еще никогда не чувствуя себя настолько беспомощным, как теперь.

   - А что,- произнес над ним Гассан,- пожалуй нужно их рядком всех сложить, бок-о-бок...

   - Верно! - согласился Мегмет.- Все они тогда и на виду, и на счету будут...

   - Тогда постелим шкуры на пол, да и свалим всех этих пьяниц,- сказал Гассан.- Пусть спят, сколько хотят!

   Он крикнул что-то на восточном наречии другим слугам; те дружно засмеялись и принялись готовить постели перепившимся холопам. Потом они довольно-таки бесцеремонно принялись стаскивать их к разостланным шкурам и швырять их как поленья дров. Пьяные до бесчувствия люди мычали, бранились, даже отмахивались, но глаз не размыкали и затихали тотчас же, как только попадали на мягкое, пушистое и теплое ложе.

   - Этого поосторожнее,- сказал Мегмет, как только очередь дошла до Сереги,- он словно бы и пил меньше всех, вдруг еще проснется, после опять уложить будет трудно.

   Они бережно подняли Сергея; тот, продолжая притворяться пьяным, заметался, забрыкался, замычал что-то непонятное, но глаз не открыл. Гассан и Мегмет громко смеялись. Теперь они окончательно убедились, что и старый холоп спит так же крепко, как и все остальные.

   Побыв еще немного в людском покое, все люди Агадар-Ковранского ушли, вполне уверенные, что гости еще долго проспят мертвым сном. И действительно в покое раздавались громкое храпенье и сопенье на все лады. Серега лежал, не двигаясь; мысли вихрем проносились в его мозгу, но он решительно не мог ничего придумать. Все, что приходило ему в голову, казалось совершенно негодным, неисполнимым, и бедный старик готов был расплакаться от сознания своего полного бессилия.

   Вдруг около него что-то зашевелилось и чья-то рука легко и осторожно дернула его за ногу.

   - Дядя Сергей, а, дядя Сергей! - услыхал он тихий шепот.

   Сергей сейчас же по голосу узнал спрашивающего и также чуть слышно шепотом спросил:

   - Это ты, Федюнька?

   - Я, дяденька, я самый...

   - Чего тебе? Я-то думал, что и ты, как остальные, напился...

   - Как можно, дяденька! Нешто ты не знаешь, что я хмельного отродясь в рот не брал?..

   - То-то и оно... Уж и удивился же я, увидав, что и ты валяешься...

   - А я притворялся. Я ведь по ихнему-то понимаю. Помнишь, у нас полоняник-калмычонок жил, так я от него по-ихнему малость насобачился... Калмыки, они из-под Астрахани. Слышь, дядя, плохо наше дело. Неспроста они угощали нас-то: им их князь приказал. Плохо, говорю я, дело: боярышню нашу вызволять надобно. Нас-то тут вином накачивали, а мамку та старая ведьма сонным зельем опоила... Вишь ты, князь здешний до нашей боярышни добирается.

   - Что же нам делать, Федюшка? - чуть не в полный голос воскликнул Сергей, приподнимаясь на своем ложе.- Скажи хоть ты... Господь иногда младенцев умудряет...

   Федюшка тихо засмеялся и сказал:

   - Я-то, дядя Сергей, не младенец, а, что делать, знаю...

   - Что, милый? - заволновался старик.- Говори скорее! Веришь ли, все мое сердечушко изнылось. Ну, говори скорее, что делать?

   - Что? Да боярышню прежде всего вызволять...

   - Тьфу, дурень,- рассердился Сергей,- это я и без тебя знаю... Ты мне скажи, как...

   - И это скажу... Добраться до нее нужно... Я-то дорогу приметил... Ежели хочешь, поползем - я впереди, ты за мной... Только так ползти нужно, как змеи ползают, чтобы даже здешняя мышь не почуяла, что мы близко... Вот как! Сможешь?

   - Ой, могу! Да чтобы я чего не смог для боярышни ненаглядной?.. Вали, Федя, а я не отстану.

   - Тш! - шепнул Федька.- Слышь, идут сюда калмыцкие нехристи! - и он проворно юркнул в сторону на свое место.

   Федька не ошибался. Дверь хлопнула, и в покой вошли Гассан и Мегмет с коптившими, тускло горевшими светцами.

   Было уже совсем темно. Гассан и Мегмет, доверенные люди князя Василия, угощая гостей, и сами выпили, вопреки закону Магомета, а потому их лица были красны, и они даже слегка пошатывались.

   - Спят! - проговорил первый, направляя тусклый свет на наезжих холопов.

   - Без просыпа,- ответил Мегмет.- Все ли?

   - Все! - пересчитал спавших Гассан.- Поди, и нам теперь можно вздремнуть до князя... Стеречь их нечего...

   - Стоит ли? Пожалуй, господин-то теперь скоро примчится...

   - Услышим! Со двора тревогу подадут, а мне спать куда как охота... Ты как там хочешь, а я прилягу...

   Он подошел к столу и одним духом осушил большой ковш браги, а потом растянулся на лавке и громко зевнул.

   Пример Гассана соблазнил и Мегмета. Он тоже принялся за брагу и осушил целых два ковша; после этого он повертелся, походил по покою, подошел к спавшим гостям, выглянул в окно, где ни зги не было видно, и тоже растянулся на другой лавке. Скоро их храпенье слилось с храпеньем пьяных холопов.

  

  

   Видевший все это Сергей потерял всякую надежду на успех предприятия. Он лежал, не шевелясь, с лицом, уткнутым в мех шкуры, и слезы так и подступали к горлу: его душило отчаяние, все было потеряно, на спасение боярышни идти было невозможно...

   Вдруг Сергею показалось, что тускло мерцавший свет слегка заколебался. Он приподнял голову и увидел, что у стола мелькала какая-то фигура, старавшаяся задуть огонь.

   "Федюнька! - решил Сергей.- Старается молодец... Да сгубит всех он нас",- промелькнула тревожная мысль.

   Как раз в это время огонь погас, и покой погрузился в кромешную тьму.

   Серега от страха дышать даже перестал. Он был уверен, что калмыки сейчас же проснутся и поднимут тревогу, но по-прежнему в людском покое слышалось только храпенье на все лады. Очевидно Гассан и Мегмет спали так крепко, что их не разбудило даже внезапное наступление темноты.

   "Ай, да молодец, Федюнька!" - подумал Сергей с восхищением в душе и опять почувствовал, что его кто-то тормошит за ногу.

   - Это ты, Федюнька? - спросил шепотом старый холоп.

   - Я, я, дядя Серега, тише ты! - раздался ответ среди тьмы.- Вот тебе мой ременный пояс, возьми его в зубы и ползи за мной, только помни - как змея... Я дорогу к дверям знаю...

   Через мгновенье они уже ползли по полу. Сергей, крепко державший в зубах пояс Федьки, молился всем святым и в то же время восторгался подростком.

   "Истинно Господь послал нам такого паренька!" - думал он.

   Федюнька осторожно, не произведя ни малейшего шума, открыл дверь и выполз за порог. Сергей последовал за ним. Он не видал, но почувствовал, как затворилась за ними бесшумно дверь. Федя быстро вскочил на ноги.

   - Вставай и ты, дядя Сергей,- уже не так тихо произнес он.- Да не бойся, будь посмелей, а то у нас ничего не выйдет.

   - А куда идти-то? - спросил, ничего не видя пред собой, Сергей.- Куда, милый?

   - Иди за мной! Вынь пояс-то из зубов, в руке держи, да не выпускай!.. Ну, пошевеливайся! Времени у нас мало... Трогайся!

   Старик беспрекословно повиновался своему юному товарищу. Он даже и не подозревал, что Федюнька, бывший среди дворни Грушецкого на побегушках, мог оказаться таким смышленым малым. Да и положение было таково, что волей-неволей нужно было подчиниться ему. Сергей послушно шел за Федюнькой. Так они, крадучись вдоль стены, добрались до конца перехода и уперлись в какую-то дверь.

   - Стой, дядя,- шепнул Сергею подросток,- обожди малость, я взгляну, что там такое...

   Не выпуская ремня, который был путеводной нитью для Сергея, Федя тихонько приотворил дверь. За нею было так же темно, как и в переходе.

   - Шагай, дядя Сергей, смело! - проговорил было Федор, но вдруг стремительно метнулся назад, шепча: - Идут, со светом идут!

   Они притаились около двери; Сергей горячо молился, чтобы и на этот раз пронесло беду; Федор согнулся, нащупывая на всякий случай за голенищем рукоять ножа.

   - Чу,- прошептал он, выпрямляясь,- да там никак беда!

   На самом деле до них доносились женские голоса.

   Это Зюлейка и Ганночка спешили к старой Асе.

   Боярышня Грушецкая даже и не подозревала, что так близко от нее находятся беззаветно преданные ей люди; те в свою очередь и на мгновенье не подумали, что их любимица-боярышня находится так близко от них.

   Ганночка вся была охвачена суеверным страхом, когда осталась одна пред входом в тот погреб, куда, по словам Зюлейки, удалилась Ася, чтобы произвести свои чародейские заклинания. Как ей хотелось возвратиться обратно, как замирало ее бедное сердечко при одной только мысли, что ее ожидает впереди что-то неведомо-страшное! Она, дрожа всем своим юным телом, ожидала призывного оклика, но его не было долго, очень долго. Девушка слышала, как где-то капала и булькала вода; то и дело из каких-то невидимых отдушин налетал ветер, слышалось его тихое, заунывное посвистывание. Суеверный ужас в душе молодой девушки все разрастался. Наконец среди безмолвия раздался хриплый, визгливый крик старухи. Это Ася звала к себе Ганночку.

  

  

   Не помня себя от страха, Ганночка двинулась вперед на призывный оклик.

   - Идем, идем! - как во сне, услышала она голос Зюлейки, откликнувшейся на крик старухи.- Все ли у тебя готово, Ася?

   Ганночке показалось, что этот голос звучал где-то совсем далеко от нее. В то же время ей казалось, будто не сама она идет, а ее несет вперед, то и дело колыша, какая-то неведомая волна.

   Но вот пред ее глазами блеснул яркий, синеватый огонек. Они были в подвале, и Ганночка увидела пред собою небольшой горевший, но не дымивший костер и около него женщину.

   Она ни за что не признала бы в этой женщине у костра старой безобразной Аси, той самой Аси, которая возбуждала в ней и страх, и отвращение.

   У костра стояла, гордо выпрямившись, не молодая, но и вовсе не старая и отнюдь не безобразная женщина. На ней был странный, никогда не виданный на Руси балахон, красивый, с позументами, нашитыми на нем так, что издали они казались огненными языками. Но голове женщины был высокий остроконечный, украшенный такими же позументами-"языками", колпак, сдвинутый на затылок и открывавший лицо.

   От отблеска синего огня в костре, это лицо казалось лицом не живого человека, а мертвеца,- так оно было иссиня бледно. Однако вглядевшись, Ганночка, хотя и с трудом, все-таки признала Асю. Глаза старухи так и горели огоньками, когда она взглядывала на русскую девушку; ее грудь дышала столь порывисто, что по временам казалось, будто Ася задыхается. Из горла то и дело вырывались хриплые, нечленораздельные звуки. Ася что-то говорила, но Ганночка совершенно не понимала ее. В руках у Аси был длинный, тонкий, черный жезл, которым она размахивала из стороны в сторону и при каждом взмахе конец этого жезла вспыхивал синеватыми огоньками.

   Во всем погребе разливался сильный сладковатый запах. Ганночка, едва войдя, уже почувствовала, что у нее кружится голова. Однако она пересилила себя и храбро ждала, что будет дальше.

   Зюлейка была около нее, и боярышня чувствовала, как дрожит в ее руке рука персиянки. Ясно было, что Зюлейка ощущала страх, но и она старалась держаться, не показывая вида, что боится.

   Войдя, обе женщины остановились у порога; Ася повелительно протянула вперед свой жезл, как бы запрещая им идти далее. Ганночка испугалась, когда пред нею сверкнули синие огоньки с острия жезла. Она так и замерла на месте, ожидая, что теперь потребует от нее это страшное существо.

   Ася между тем сделала шаг вперед и начала чертить своим жезлом на полу подвала большой полукруг, вполне достаточный, чтобы в середине его могли поместиться и Ганночка, и Зюлейка. Конец жезла, описавший этот полукруг, оставил после себя синевато-огненный след, слабо мерцавший и слегка дымившийся. После этого Ася повелительным движением указала Ганночке и Зюлейке место в огненной дуге, где они должны были стать, и, когда это было исполнено, острием жезла соединила концы линии, так что образовался круг, в центре которого очутились теперь обе женщины.

   - Мне страшно, страшно!- дрожа всем телом, прошептала Ганночка.- Я хочу уйти...

   - Нет, нет! - также шепотом ответила ей Зюлейка.- Это невозможно... Нельзя уйти... Духи огня, подчиненные Асе, уже здесь, они спалят нас, если мы выйдем из круга.

   - Долго ли еще будет этот страх? - опять спросила Ганночка.

   - Не знаю! - услыхала она дрожащий голос Зюлейки.- Мы должны оставаться, пока нас не выпустит Ася... Тише, тише! Слышишь?

   Ганночка пока ничего еще не слыхала.

   - Слушай,- заговорила Зюлейка,- духи здесь, я слышу их голоса... Собери свои силы, будь мужественной...

   Напрягши слух, Ганночка различила поблизости какое-то бульканье. Казалось, что кипела вода в каком-то невидимом для глаз котле. На костре с синим огнем не было ничего, звуки раздавались где-то позади обеих гадальщиц. В них не было ничего страшного, но невидимое всегда пугает, и не одних только робких женщин. А тут как раз Ася подошла вплотную к кругу и устремила свои глаза на Ганночку. Та не могла выдержать этот сверкающий взгляд и закрылась от него рукою.

   - Уйди, уйди, проклятая! - довольно громко залепетала она.- Не нужно мне твоего колдовства... Ничего я не хочу знать... Ничего! Сгинь, рассыпься! Да воскреснет Бог!..

   Но ничто не действовало: Ася не уходила и продолжала смотреть на русскую девушку. Та чувствовала нечто непостижимое: ей казалось, что какие-то невидимые волны льются из этих страшных глаз прямо в ее душу, льются и мутят остатки разума, заставляют кружиться голову, лишают ее воли...

   - Сгинь, рассыпься! - еще раз простонала девушка.- Зачем, зачем это?

   Ася водила пред ее глазами своим сверкающим жезлом, и Ганночка начинала чувствовать, что ею овладевает непреодолимая дремота. Она даже на мгновение закрыла глаза, а когда вновь разомкнула их, то увидела, что Ася стоит около своего костра с простертой вперед рукой.

   Теперь Ганночке уже совсем не было страшно. Она была спокойна, недавний ужас отошел от нее. Она оглянулась и увидела, что Зюлейка опустилась на колена у ее ног и, закрыв лицо полами платья, вся трепещет.

   "Чего это она? - подумала Ганночка,- Я же вот ничего не боюсь..."

   Она забыла о своем недавнем страхе, и теперь только одно любопытство владело ею.

   Совершенно спокойно, без дрожи и трепета, смотрела она на то, что происходило у костра.

   Пока Ася держала над ним свою руку, синее пламя в нем то и дело вспыхивало длинными, синеватыми язычками. От этих язычков тянулся теперь дым, расплывавшийся сейчас же во все стороны. Сладковатый запах становился все более и более ощутимым - так и щекотал ноздри Ганночки. Ее голова опять закружилась,- дым пахнул прямо на нее, но в это мгновение Ася, сорвавшись со своего места, закружилась вокруг костра в неистово-бешеной пляске. Ее движения были так быстры, что Ганночка не улавливала их. Она слышала дикие взвизгивания кружившейся колдуньи, но почти не различала ее в сгущавшемся все более и более дыму. Так длилось некоторое время.

   Наконец огонь в костре ярко вспыхнул и поднялся вверх большим ярко-багровым столбом. Сейчас же пламя опало, и пред глазами изумленной Ганночки была теперь словно завеса из белесоватого тумана.

   Ганночка видела, что на этой завесе движутся какие-то неясные тени, весьма похожие на человеческие фигуры. С каждым мгновением эти тени вырисовывались все яснее и яснее. Скоро уже можно было разобрать все. Молодая девушка увидала какие-то постройки. Вглядываясь, она различила терема, палаты, невиданный ею кремль какого-то, очевидно большого, города.

   Ей казалось, что она видит постройки этого чудного кремля. Среди них было много храмов с золочеными куполами на большой площади. С одной стороны этой площади она увидала высокие палаты с широким крыльцом, и словно кто-то сказал ей, что это - царский дворец.

   Пред ним была масса народа с обнаженными головами, а наверху крыльца, окруженный сонмом бояр, степенных и важных, стоял бледный молодой человек в царском одеянии.

   Ганночка вскрикнула, увидав этот призрак, и звук ее голоса глухо прозвучал под сводами погреба. То, что она видела, доставляло ей невыразимое удовольствие.

   Девушка чувствовала себя несказанно счастливою; ей хотелось, чтобы видение длилось без конца. Но в это мгновение она услыхала болезненный крик, и кто-то не грубо, но сильно схватил ее за руку. Это было столь неожиданно, что нервы Ганночки не выдержали, она отчаянно вскрикнула и лишилась сознания.

   На дворе у княжеского дома ржали и фыркали лошади, люди кричали на разных языках, мелькали зловеще-багровые огни смоляных факелов; несмотря на глухую уже ночь, весь дом сразу ожил.

  

  

   Рука столь грубо нарушившая очарование, во власти которого находилась Ганночка, была ей не совсем чужая. Это Серега и Федюнька, полные желания во что бы то ни стало вызволить свою красавицу-боярышню от грозившей ей позорной участи, наконец-то нашли ее.

   Когда они, испуганные внезапно показавшимся светом и звуками человеческого говора, дрожа и волнуясь, захлопнули дверь, то все-таки - по крайней мере Федюнька - не совсем потеряли свою бодрость и не забыли той цели, к которой стремились.

   После той до дерзости смелой проделки, которую выкинули они, уйдя из-под носа своих спавших вблизи сторожей, их нервы уже попривыкли к опасности, и страх, этот предвестник близкой беды, минул.

   - Дядя Серега! - прошептал Федюнька.- Слышь ты: мимо бабы шли... Да очнись ты, ишь ополоумел! Очнись, скажи хоть словечко...

   Сергей взглянул на подростка, и ему стало стыдно Федьки, выглядевшего как ни в чем не бывало и даже улыбавшегося. Только длинный засапожный нож в его руках показывал, что он готов лицом к лицу встретить всякую опасность.

   - Слышь, дядя Сергей, что я говорю,- толкал он старика под бок: - Бабы!

   - Может, оборотни! - пробормотал в ответ тот, понимая, что ему в данном случае нужно хотя что-нибудь сказать.

   - Чего там оборотни? Какие оборотни? - насмешливо проговорил подросток.- Ежели оборотни, так с ними всегда крестом да молитвой справиться можно. Это - настоящие бабы, как полагается...

   Федор вдруг оборвался и на мгновение глубоко задумался.

   - Слышь, дядя Серега, что я тебе скажу,- вдруг воскликнул он,- ведь там наша боярышня была!

   - Да ну? - даже растопырил руки от удивления старик.- Врешь!

   - Чего вру? По голосу узнал...

   - Право врешь! И чего ей в чужом доме, ночью, по разным закоулкам шататься?.. Посуди сам, пойдет она?

   - А вот пошла,- торжествующе, с сознанием собственного достоинства ответил Федор.- Мало ли что на свете бывает! - с философской рассудительностью закончил он.

   Сергей все еще продолжал не верить, и Федор стал заметно волноваться.

   - Ну, ты как там желаешь, - сознавая свое превосходство в создавшемся положении, проговорил он с неудовольствием,- хочешь за дверью стоять - стой, твое это дело, попадайся Гассанке с Мегметкой на зубы. А я пойду...

   - Куда, куда, миленький? - засуетился Сергей, сильно обеспокоенный создавшейся перспективой остаться одному среди темного перехода совершенно незнакомого ему дома.- Куда ты пойдешь?

   - Как куда? Куда шел: боярышню вызволять! - ответил Федор и смело отворил дверь в покой за переходом.

   - Стой, Федя, стой, миленький! - засуетился перепуганный старик.- Ежели ты, так и я за тобой. Вот только где твой ременный пояс? - шарил он во все стороны вокруг себя руками.

   Федор тихо засмеялся и протянул ему руку, сказав:

   - Держись!

   Они вошли в неосвещенный покой.

   Ночь уже наступила; на небо взошла луна, и ее слабый свет лился внутрь покоя через слегка запотевшие окна. Благодаря этому вокруг смельчаков была не столько темь, сколько таинственная, порождавшая всюду тени полумгла. Кое-как, с большим трудом, но все-таки можно было оглядеться вокруг.

   Было мертвенно тихо, и эта тишина, как казалось Сергею, веяла чем-то могильным. Он чувствовал оторопь, но ему стыдно было выказать ее пред подростком, и он старался держаться бодро.

   - Ну, вот,- заворчал он,- говорил ты: "идем!". Пришли, пришли, а теперь куда?

   - Постой, не торопи! - огрызнулся Федор,- Дай сообразить.

   Он начал повертываться во все стороны, потом отошел к двери, через которую они проникли в покой.

   - Свет вот с этой, правой, стороны виднелся,- думал он вслух,- стало быть, шли отсюда, так что шли справа налево, выходит, стало быть, что нам нужно налево идти. Там-то дверь непременно должна быть! Поглядим...

   Он начал осматривать стену, приходившуюся от него налево, и скоро радостно вскрикнул: он действительно нашел ход!

   - Идем, дядя, идем,- потащил он за собой Серегу,- засапожник-то у тебя при себе?

   - Нет,- с сокрушением ответил старик,- должно быть, обронил его, как ползли. Да и не нужно, я голым кулаком не хуже управлюсь...

   - То-то! А то ведь идем мы с тобою неведомо куда, кого встретим - тоже неведомо. Может быть, боярышню-то отбивать придется.

   - Ладно,- пробормотал старик,- не сдадим!

   Они шли тем же понижающимся уступами переходом, по которому пред ними проходили Ганночка и молодая персиянка.

   Идти им приходилось очень медленно, цепляясь за стену, переступая шаг за шагом. Сергей скоро почувствовал утомление и должен был то и дело останавливаться. Это страшно злило Федора, но делать было нечего, не мог же он оставить товарища одного в темном переходе.

   Наконец, спустившись по мокрым, скользким ступеням, они очутились у входа в подвал, где чародействовала старая Ася. Прежде всего они увидали пелену из дыма, образовавшую как бы стену, за которой им решительно ничего не было видно. Пред этой стеной, выпрямившись во весь рост, стояла с высоко поднятой головой их красавица-боярышня, а у ее ног полулежала молодая персиянка, которую Сергей уже не раз видел в эти часы.

   - Смотри, смотри,- прошептал на ухо Сергею Федор,- там, за дымом, у окна, старая колдунья лежит...

   - Тогда не зевай, парень, возьмем боярышню...

   - Возьмем, возьмем, хотя бы силой. А то тут задохнется.

   Теперь, уже не думая скрываться, старик и подросток кинулись к своей милой боярышне Агашеньке, и Сергей схватил ее за руку как раз в то мгновение, когда она видела пред собою на высоком крыльце молодого бледного царевича.

   Ганночка, почувствовав прикосновение мужских рук, вскрикнула, как бы пробуждаясь от тяжелого сна.

   - Кто это? - дрожащим голосом проговорила она.- Где я?

   - Молчи пока, боярышня милая,- услыхала она в ответ знакомый голос Сергея.- Хотели злые люди погубить тебя, да мы подоспели; уж мы-то тебя в обиду не дадим, скорее жизни лишимся, чем хоть волос с твоей головы упадет...

   Он не договорил. Обессилившая от впечатлений Ганночка лишилась чувств. Она упала бы, если бы старый холоп не успел подхватить ее на руки. Федор не мог оказать ему помощь. Очнувшаяся от своего полузабытья Ася вцепилась в него, визжала, кусалась, царапалась. Федюнька, не будучи в силах освободиться от нее и не видя помощи от Сергея, быстро пришел в ярость.

   - Отцепись, змея подколодная,- крикнул он.- А, ты не хочешь! Так вот тебе!

   Он со всей силы ударил старуху по голове рукоятью засапожного ножа. Та тихо вскрикнула и отвалилась от малого; Федор сильно толкнул ее, скорее отшвырнул прочь от себя и кинулся к Сергею, державшему в охапке боярышню и, видимо, положительно не соображавшему, что ему теперь нужно делать. Около них уже суетилась Зюлейка, очевидно тоже не понимавшая, что происходит вокруг нее. Персиянка что-то лепетала; ни Сергей, ни Федор не понимали ее, но они видели, что эта женщина настроена к ним отнюдь не враждебно, и быстро сообразили, что могут получить от нее помощь.

   - Ну, ну, милая,- ласково заговорил Сергей,- проведи нас скорее, где мамушка нашей боярышни, а то нехорошо ей, воеводской дочери, по подвалам пребывать! Ну, ну, не кочевряжься, показывай, что ли, путь! Куда идти-то? А не то!

   Сергей, слышавший поднявшуюся на дворе тревогу и боявшийся всякого промедления, сделал угрожающий жест.

   - Да брось ты ее,- остановил старика Федор,- сами выберемся, той же дорогой пойдем. Ишь ты, ведунья проклятая, туда же: нашей боярышне колдовать вздумала! Идем, дядя, идем. Вот тут ихний фонаришко валяется,- ткнул он фонарь, который принесла с собой Зюлейка, и, подняв его, пошел вперед к выходу из подвала, в котором пахучий дым сгущался все более и более.

   Зюлейка кинулась вперед; видимо, участь Аси нисколько не трогала ее и она словно позабыла о ней. Позади всех старый Серега нес в своих медвежьих объятиях бесчувственную Ганночку.

   Когда они вышли в верхний переход, то тревога и суматоха распространились уже по всему дому.

   - Что еще там случилось? - сумрачно проворчал Сергей.- Эх, только бы до мамушки добраться!

   Это им удалось вполне благополучно, благодаря путеводительству Зюлейки. В покое, отведенном для гостей, было тихо; мамушка крепко спала на жарко истопленной лежанке. Ее сон был столь крепок, что, когда Сергей попробовал разбудить ее, это не удалось ему.

   Они уложили все еще бесчувственную Ганночку на постель и около нее сейчас же примостилась Зюлейка.

   Так прошло несколько времени.

   - Идут,- вдруг вся так и взметнулась Зюлейка, заслышав приближающийся к дверям их покоя шум,- господин идет!..

   - Пусть идет,- спокойно проговорил Федор, вытаскивая нож.

   Зюлейка тоже вытащила из складок своего платья длинный тонкий кинжал, а Сергей, у которого не было никакого оружия, схватил за конец тяжелую скамью.

   Шум становился все ближе и ближе.

  

  

   Князь Василий себя не помнил, вынесшись от своего родного дома в адски-темный лес. Он хлестал мчавшегося вихрем коня, как будто боясь, что за ним будет погоня, которая опять вернет его назад и снова поставит пред неумолимой, как пробудившаяся совесть, теткой. Князь Василий спешил уйти, потому что боялся Марьи Ильинишны.

   Впервые он ослушался ее, вышел из ее воли. Он слышал ее угрозу и понимал, что старушка исполнит сказанное. Но страсть так мощно владела его существом, что даже и угроза боготворимой тетки не могла подавить ее веления.

   - Пусть, пусть уходит! - говорил себе князь Василий.- Пусть все уходят, никого мне не нужно, никого! Пусть я один останусь на белом свете, но все-таки дедовская обида будет отмщена...

   Однако, едва он подумал об отмщении дедовской обиды, как ему сейчас же пришли на память слова Марьи Ильинишны. И вдруг его охватила невыразимая злоба против старушки, которую он всю жизнь по-детски пылко любил.

   "Да, да,- со все возраставшим озлоблением думал он,- не твоя, старая карга, московская роденька обижена, от ворога страдала... Чужая обида, известно, не больна! Пусть бы кто-либо одного из твоих московских петухов тронул, так-то ли бы ты запела, а то чего требуешь? Чтобы я, князь Агадар-Ковранский, да за деда во сто крат не расплатился. Я! Да в моих жилах, может быть, кровь ордынских ханов течет,- от того-то я так всех московских бородачей и презираю. А тут простить, забыть. Нет, никогда!".

   И князь Василий, словно ослепленный, с бешеной яростью принимался нахлестывать и так уже терявшего силы коня, бить его по крутым взмыленным бокам коваными каблуками своих тяжелых сапог. В душе его клокотало безумие, ярость слепила его.

   Обуреваемый своими огневыми думами о сладкой мести, князь не заметил того, как метался из стороны в сторону несчастный конь, не понимавший, чего требует от него господин. Он под ударами рвался вперед, наскакивал на попадавшиеся ему деревья, в диком ужасе отбрасывался от них прочь, садился в снег на задние ноги и снова, побуждаемый градом жестоких ударов, кидался вперед, не разбирая дороги, которую он давно уже потерял...

   А князь Василий даже и не замечал этого. Он сознавал, что мчится по лесу, но обычен ли был его путь, о том он даже и не думал.

   Кругом стояли вековые ели, сосны, опушенные снегом, сквозь их макушки лила свой слабый, кроткий свет луна. Гигантские, слегка колеблющиеся тени лежали на небольших лесных полянках и прогалинах, но ничего подобного не должно было быть на том пути, который вел от лесного поместья Агадар-Ковранского к его заезжему домику на опушке. Князь Василий не замечал даже того, что его измученный конь, делая гигантские скачки, то и дело проваливался в снег, иногда уходя в него выше груди, выкарабкивался опять, кидался дальше; но его силы заметно истощались, прыжки становились все меньше и короче, он начинал часто спотыкаться, а его дыхание перешло уже в сплошное надрывистое храпенье.

   Всадник не замечал этого. Упоенный своими думами, теми картинами, какие рисовало ему его расстроенное воображение, он старался представить себе те моменты, когда внучка оскорбителя его давно уже умершего деда очутится в полной его власти. Ни на одно мгновение князь Василий не допускал мысли, что старая Ася осмелится ослушаться его приказаний или случится что-нибудь такое, что помешает ей выполнить их.

   Вообще князь Василий не признавал случайностей там, где дело шло об исполнении его воли. Он даже не учитывал их, даже не считал возможным, чтобы его приказание осталось неисполненным и, чем сильнее была уверенность в этом, тем ярче рисовались картины того подлого дела, которое с такою отчетливостью задумал он.

   Быть может, если бы Ганночка Грушецкая не была так хороша собою, то князь Василий был бы более благороден. Может быть, если бы на ее месте был ее отец, то и наследственная ссора тут же кончилась бы примирением. Но Ганночка пробудила в своевольном князе Василии дикую животную страсть. Он хотел ее всем пылом своей мятежной души, но в то же время знал, что насилие было бы скверной подлостью, которая навсегда легла бы позорным пятном на его честь и честь его рода. Не будучи в силах справиться со своими дикими желаниями, он подыскивал всевозможные оправдания для задуманного внезапно позорного преступления, и наиболее ярким из них была наследственная обида.

   Но как только он переставал думать о мести, переставал рисовать себе картины своего будущего преступления, совесть где-то в тайниках его души начинала громко протестовать против задуманного, и это более всего приводило в ярость Василия. Он спешил подавить, заглушить этот ужасный голос, но ему не удавалось, и он, приходя в неистовую ярость, безумел, даже не соображая того, что путь в лесу уже потерян и что, не будь этого, он уже давно был бы в своем доме на опушке.

   Вдруг измученный конь страшно захрапел и остановился, как вкопанный. Князь Агадар осыпал его градом бешеных ударов и так рванул удила, что морда коня сразу окровавилась. Тогда животное обезумело. Инстинкт предупреждал его о какой-то близкой опасности, но теперь боль пересилила инстинктивный страх.

   Конь, страшно храпя, взвился на дыбы; однако всадник удержался и продолжал сыпать удары. Животное, дико заржав, попыталось сделать гигантский прыжок, как бы желая переброситься через что-то, но сила изменила ему. Конь упал на передние ноги и глубоко зарылся в снег.

   Князь Василий страшным толчком был выброшен из седла и упал через голову на снег. С проклятиями он сейчас же вскочил на ноги, кинулся к коню, схватил его за поводья, но в следующий же момент невольно отступил назад, и по всему его телу вдруг пробежал холодок оторопи.

   При слабом свете луны он увидал поднимавшуюся из-под снега чудовищную голову. Ярко горели громадные глаза, лязгали своими клыками страшные челюсти огромной пасти. Из больших ноздрей вырывалось обращавшееся в пар смрадное дыхание. За головой показались огромные плечи, к остолбеневшему князю Василию тянулись толстые, словно обрубки бревен, мохнатые с ужасными когтями лапы. Это выходил из берлоги внезапно потревоженный медведь.

   Агадар стоял как вкопанный, крепко ухватив рукоять своего охотничьего ножа, и глядел пред собой.

   Чудовище медленно поднималось из своего зимнего логова. Это был медведь-великан, каких и в те времена было немного. Он вытянулся весь из своей берлоги, и, поднявшись на дыбы, медленно переваливаясь с ноги на ногу, колотя себя лапами по груди, пошел прямо на князя.

   Князь Василий понял, какая опасность надвигается на него, и обнажил нож. Чудовище подходило все ближе и ближе, его смрадное дыхание обдавало князя Василия. В инстинктивном ужасе он подался назад и сейчас же со стоном упал: он чувствовал страшную боль в ноге и понял, что свихнул ее при падении.

  

  

   Три вершника Грушецкого, о которых вспомнил старый Серега, не видя их среди остальной челяди своего поезда, незаметно отделились от него еще в то время, когда обоз подходил к домику Агадар-Ковранского.

   Парни действовали на свой риск и страх. Они твердо памятовали то совещание, которое было между ними, когда среди леса у них совершенно неожиданно сломались полозья у кибитки с боярышней, и считали, что ехать на ближнее селение за подмогой - дело уже решенное. Поэтому-то, недолго думая и никому не сказываясь, даже старому Сереге, едва поезд с величайшим трудом двинулся вперед по указанному Федькой направлению, они отделились от него и повернули назад. Оттого-то и не заметил старый Сергей того, как они ушли.

   Все трое вершников были молодые, здоровые парни, не любившие ни над чем особенно долго задумываться. Они были литовцы и выросли в лесных трущобах, где всякого зверья было куда больше, чем людей. У себя на родине они находили любую дорогу, там им была известна каждая лесная тропка, но здесь все им было чужое: даже деревья казались совсем иными.

   Но это нисколько не смущало молодцов.

   - Ладно,- сказал один из них, когда они углубились в лес (дорога к поместью Агадар-Ковранского была ими примечена, когда они проезжали мимо нее),- не заплутаемся. Не впервой в лесу-то бывать!

   - А ночь? - опасливо заметил другой.- Стемнеет - зги не увидишь...

   - По звездам путь найдем. Ночью-то звезд и здесь необоримая сила...

   - Вестимо так,- поддержал товарищей третий вершник,- не сидеть же нашей боярышне невесть где. Боюсь я, как бы беды какой не приключилось.

   - А что? - разом спросили оба вершника.- Какая беда-то? Нешто ты слыхал что?

   Ответ последовал не сразу.

   Вершники углублялись все далее и далее в густой лес. Деревья-исполины стеной стояли по обе стороны дороги и затемняли слабый свет угасавшего дня. Даже в сердцах привычных людей рождалась невольная жуть. Казалось, и лошади испытывали то же чувство. Они шли неохотно, пофыркивали, храпели.

   - Так о какой беде-то ты говорил давеча, Митроха? - нарушив молчание, переспросил первый вершник.- Или прослышал что-либо?

   - Он там, на ночлеге,- засмеялся второй, Константин по имени,- все с бабами да девками толкался, так у него всяких сплетен, поди, целый воз понабрался...

   - Помалкивай, Костька, вместе были,- огрызнулся Дмитрий,- а ежели Ванятка про беду спрашивает,- кивнул он на первого вершника,- так, поди, ты и сам на ночлеге слыхивал, сколь лют здешний князь Василий Агадар-Ковранский.

   - Верно, верно, ежели ты про такую беду,- отозвался Константин.- Дюже лют князь Василий до девок и баб; ежели которая помилее, так и на глаза ему лучше не попадайся. Я так полагаю, Митроха: как бы от него нашей боярышне какой проторы не вышло?

   - То-то и оно,- произнес опасливый вершник, - ты то сказал, что я подумал.

   Иван внимательно слушал, что говорили товарищи.

   - А почему тут вы про лютого князя Агадара заговорили? - спросил он.- Ведь к нему в его усадьбу за подмогой едем и его же хулим. Какое он касательство к нашей боярышне иметь может? Ишь, что медведь в лесную чащу забрался. Так что же он нам?

   Дмитрий раздумчиво покачал головой, Константин засмеялся.

   - Ты - совсем простота, Ванятка,- сказал первый.- Какое касательство? Да нешто боярышня-то наша - коза, а не девка, прости Господи? Нешто она - не красота писаная? Ведь всякий, кто поглядит на нее, вовек ее не позабудет, а сам сердцем иссушится.

   - Так это,- одобрительно крякнул Иван,- это ты, Митроха, правильно. Вот к нам на границе какие паны наезжали, от Вильны, а то и от Варшавы самой, так, как взглянут на Агафью Семеновну, так сразу же и начинают млеть. Ну да не о том сейчас речь. А ты скажи вот, причем этот лютый князь до нас?

   - А притом,- поспешил ответить ему Дмитрий,- что, как сказывали нам на деревне, как раз у лесной притулицы есть у него жилье,- там у него персидская баба-красавица под присмотром такой же персидской ведьмы живет; для забавы они, значит, кормятся...

   - Слышь,- опять перебил товарища Константин,- из-за персидского моря он их сюда вывез. Там-то он ее на аргамака, что ли, выменял, ну, и здесь забаву себе устроил...

   - А в том же жилье у него татар и калмыков нагнано без числа,- перебил Дмитрий,- и все они на него, князя, как на своего бога молятся и во всем его без слова слушают...

   - Именно, именно! - воскликнул Константин.- Скажет он им убить кого-либо - убьют! Скажет он им церковь Божию сжечь - сожгут, скажет, чтобы примеченную бабу или девку приволочь,- приволокут...

   - Да и мало того,- заметил Дмитрий,- княжеские веления исполняя, и сами охулки на руку не кладут. Так вот я и думаю, что беда, ежели лютый князь Василий в том своем логове у персидской бабы прохлаждается, а тут наша раскрасавица-боярышня на глаза попалась...

   - Не сдобровать ей! - согласился Константин.- Кажись, Федька-то пострел прямо-таки на княжеское логовище наших и вывел...

   Иван ничего не ответил, и в его душу закралась внезапная мысль о грозившей их любимой боярышне опасности.

   Воцарилось тяжелое, грустное молчание; люди молчали, слова не шли им на язык. Лесная дубрава тоже молчала. Слышался только хруст проталого снега под копытами лошадей.

   Так прошло несколько времени.

   - Вернуться бы,- прервал тоскливое молчание Митроха,- у нас ножи и кистени, а у тебя, Ванятка, вон и пищаль за плечами болтается.

   Иван досадливо махнул рукой и произнес:

   - Никто, как Бог! А наших там немало. Ежели что, так есть кому за боярышню постоять, да и Серега там верховодит. Уж он-то боярышни не выдаст, горой за нее встанет. И оборонится есть чем: у кучеров и засапожники, и кистени...

   - Ну, будь так! - согласился Константин, а Митроха, поглядев вверх на небо, добавил:

   - А вот, ребята, туда ли мы идем-то?

   Действительно только теперь они сообразили, что их путь длился непомерно долго. Согласно тому, что им говорили в деревне, где они ночевали, от проезжей дороги до лесной усадьбы князя Агадар-Ковранского верхом немного больше часу ходу было, а по расчету Ивана они пробирались через л