Хаггард Генри Райдер - Жемчужина Востока

царедворцев была предусмотрительно оставлена свободная дорога. Один из людей, бежавший впереди всех, нес какой-то предмет, завернутый в материю.

   Представ перед цезарями, он сбросил ткань и поднял перед ними вверх, так что мог видеть весь народ, отрубленную седую голову Симона, сына Гиора.

   Этим всенародным убийством мужественного неприятельского полководца завершался триумф римлян. При виде этого кровавого доказательства трубы загудели, знамена стали развеваться высоко в воздухе, а из полумиллиона глоток вырвался громкий крик торжества, крик толпы, опьяненной своей славой, своей жестокой местью!

   Затем перед алтарем всесильного божества цезари принесли жертвы благодарности за дарованную им и их оружию победу.

   Так завершился триумф Веспасиана и Тита, а вместе с ним и печальная история борьбы иудейского народа против железного клюва и когтей римского орла.

  

   Незадолго перед рассветом в самый день триумфа, в тот момент, когда паланкин, где находилась Мириам, в сопровождении Галла и стражи проходил мимо храма Исиды, в город въезжали на измученных конях двое всадников, одним из которых была женщина под густым покрывалом.

   - Судьба благоприятствует нам, Нехушта! - произнес мужчина взволнованным голосом. - Мы, по крайней мере, не опоздали ко дню триумфа! Видишь, войска собираются у садов Октавиана!

   - Да, да, господин, не опоздали, но скажи, куда мы теперь направимся и что станем делать? Быть может, ты пожелаешь явиться Титу?

   - Нет, женщина! Я не знаю, какой прием ожидает меня, пленника иудеев!

   - Но ведь ты был пленен в бессознательном состоянии, благородный Марк, и не виноват в этом!

   - Конечно, но закон гласит, что ни одни римлянин не должен поддаваться врагу, а будучи пленен во время бесчувствия, должен заколоть себя, придя в сознание, как должен был сделать и я, и что я и сделал бы, увидя себя в руках иудеев. Но ты знаешь, что все сложилось иначе. Однако, если бы не Мириам, я не задумываясь наложил бы на себя руки. Теперь же постараемся добраться до моего дома близ бань Агриппы. Триумфальное шествие должно пройти перед окнами этого дома, и если Мириам будет в числе пленниц, то мы увидим ее, если же ее не будет, то или она умерла, или отдана цезарем в дар кому-нибудь из его друзей!

   Здесь толпа была так велика, что они с трудом прокладывали себе путь, пока наконец Марк не остановился перед мрачного вида мраморным зданием на Via Agrippa - Агрипповой дороге.

   Дом этот казался совершенно вымершим. Посмотрев на запертые наглухо ставни и двери, Марк объехал кругом и постучался в боковую калитку дома. Долго никто не отзывался, но наконец сквозь узкую щель раздался дребезжащий старческий голос:

   - Уходите! Здесь никто не живет. Это дом Марка, павшего на иудейской войне. Кто ты такой, что пришел тревожить меня?

   - Отвори, Стефан! - повелительно произнес Марк. - Что ты за слуга, если не узнаешь своего господина?

   Маленький сморщенный старичок в коричневой одежде писца глянул в щель на говорившего и, всплеснув рукам", в радостном удивлении воскликнул:

   - Клянусь копьем Марса, да это сам благородный Марк! Добро пожаловать, господин мой, добро пожаловать!

   Нехушта ввела коней во двор, затем вернулась к калитке и заперла ее на все засовы.

   - Почему же ты думал, Стефан, что я убит?

   - Потому, господин, что о тебе не было вестей, а так как я знал, что ты никогда не опозоришь ни чести своего славного имени, ни римских орлов, которым служишь, допустив, чтобы тебя взяли в плен, то решил, что ты с честью пал в бою!

   - Слышишь, женщина, что говорит мой слуга и вольноотпущенный? - обратился Марк к Нехуште. - Тем не менее, Стефан, то, что и ты, и я считали невозможным, случилось: я был захвачен в плен, хотя не по своей вине!

   - О, утаи это, господин, от всех, утаи! Двое таких же несчастных осуждены идти нынче в шествии триумфа со связанными за спиной руками и позорной доской на груди, надпись на которой гласит: "Я - римлянин, который предпочел позор смерти!" И тебе, господин, может грозить та же участь!

   - Молчи, старик! - воскликнул Марк, весь бледный. - Молчи и прикажи рабам приготовить ванну и обед: мы нуждаемся и в омовении, и в питании!

   - Рабов здесь нет: я отослал их на работы в поля, а лишних продал. Здесь остались только я да одна старая невольница, которая все приготовит!

   - А деньги у нас есть?

   - О, денег много, я даже не знаю, куда их девать!

   - Они могут мне понадобиться сегодня! - сказал Марк. Старик поклонился и вышел.

   Время было около полудня. Марк, выкупавшийся, натертый благовонными маслами, одетый во все новое, стоял теперь в одном из великолепных залов своего дома и смотрел сквозь просвет в ставне на двигавшееся мимо окон торжественное шествие триумфа.

   К нему подошла Нехушта, переодетая в чистые белые одежды, омывшаяся и прибравшаяся после продолжительного пути.

   - Узнала ты что-нибудь о ней, Нехушта? - спросил Марк.

   - Кое-что, господин! Она должна следовать перед колесницей триумфатора, и затем ее продадут на торгах в форуме. Из-за нее, говорят, произошла страшная ссора между цезарями и Домицианом, который хотел получить ее себе в дар!

   - Ссора из-за нее? Боги, вы восстали против меня, если дали мне в соперники Домициана! - воскликнул Марк.

   - Почему, господин? Твои деньги не хуже его денег!

   - Я отдам за нее все до последнего обола [28], но это не спасет меня от ненависти и мести Домициана!

  

   [28] - Обол - мелкая весовая и денежная единица в Греции и Риме.

  

   - К чему тревожиться раньше срока?! В свое время успеешь нагореваться! - сказала Нехушта.

   Между тем мимо них тянулось бесконечною вереницей торжественное шествие: колесницы с изображением сцен взятия Иерусалима, фигуры Виктории, богини победы, драгоценные вавилонские гобелены, золотая утварь Иерусалимского храма, модели судов и кораблей, взятых у неприятеля, толпы пленных и те двое несчастных римских воинов, плененных иудеями, о которых говорил Стефан. Один из них грубый, суровый воин с громадной черной бородой, смотрел зверем и равнодушно относился к ругани толпы; другой же, голубоглазый, с тонкими благородными чертами лица, по-видимому, доходил до безумия от злобных издевательств народа. Он дико озирался, как бы ища выхода, лицо его выражало невыносимую муку. Вдруг какая-то женщина из толпы, подняв черепок, швырнула им в лицо несчастного со словами: "Трус! Собака, а еще римлянин!" Этого позора он не мог вынести, его блуждавшие глаза остановились, он обернулся и громко крикнул:

   - Я не трус! Я своей рукой убил десятерых врагов, и пять из них - в бою один на один! Я не трус, на меня напали пятнадцать человек, когда я был ранен, и одолели, а когда я очутился в тюрьме безоружным, я хотел удавиться, но подумал о жене и детях и остался жить. А теперь я умру, и пусть кровь моя падет на ваши головы!

   И прежде, чем кто-либо успел его упредить, он кинулся под колеса громадной колесницы, запряженной восемью белыми быками, и был раздавлен на месте.

   - О-о! - застонал Марк и закрыл лицо руками. Нехушта, воздевая руки, молилась за душу несчастного и за эту дикую бесчеловечную толпу, которая теперь восхищалась подвигом, признавая его все же доблестным римлянином.

   Пока убирали тело и приводили все в надлежащий порядок, процессию остановили. Против дома Марка за толпой пленных отдельно шла девушка в роскошном наряде, шитом золотом и серебром, с низко опущенной головой, вся залитая яркими лучами солнца, с дорогим жемчужным ожерельем на шее.

   - Смотрите! Смотрите! - кричала толпа. - Это "Жемчужина Востока"!

   - Видишь, господин?! - воскликнула Нехушта, схватив Марка за плечо. - Это она!

   Марк задрожал при виде той, которую любил больше всего на свете.

   - Как она истомлена и измучена! Душа ее исстрадалась, а я должен стоять здесь и смотреть на нее, ничем не смея помочь, не смея показаться! - стонал он.

   Нехушта оттолкнула его и, встав на его место и осторожно раздвинув ставни и голубые занавеси окна, на одно мгновение выглянула так, что ее можно было видеть с улицы.

   - Она заметила меня и узнала! - проговорила Нехушта, задергивая занавеси и закрывая ставни. - Теперь она знает, что здесь, в Риме, у нее друзья!

   - Я хочу, чтобы она видела и меня! - сказал Марк.

   - Поздно! Шествие уже тронулось! Да она и не в силах была бы сдержать волнения при виде тебя!

   Марк занял теперь свое прежнее место у просвета ставень и не спускал глаз с Мириам, пока та не скрылась вдали.

   Солнце быстро клонилось к закату, окрашивая багровыми пятнами мраморные храмы и колонны форума. Теперь здесь было довольно безлюдно, так как многотысячная толпа, насладившаяся великолепным зрелищем триумфа, разошлась по домам подкреплять свои силы пищей; только подле публичного рынка невольниц толпилось несколько десятков покупателей и праздных зевак, привлеченных любопытством. Позади мраморной площадки, места торгов, обведенного канатом, ютилось низенькое строение, где помещались предназначенные для продажи невольницы. Некоторые счастливцы, пользуясь милостью сторожей, допускались осматривать невольниц прежде, чем тех выводили на каменный помост. В числе последних, благодаря золотому, сунутому в руки привратника, очутилась и старая поселянка с большой корзинкой фруктов за спиной. На этот раз выбор невольниц был невелик: всего пятнадцать самых красивых девушек, выбранных из нескольких тысяч плененных иудейских женщин. В помещении, где находились предназначенные для продажи пленницы, было уже темно, при свете факелов опытные и предусмотрительные покупатели заранее осматривали живой товар, не стесняясь ощупывать его и обсуждая достоинства и недостатки. Большинство девушек сидели неподвижно с выражением тупой покорности на красивых лицах. Перед старой крестьянкой обходил невольниц, соблюдая очередь, жирный самодовольный человек, в волосах которого уже пробивалась седина. Он имел вид восточного купца и всячески старался убедить смуглую красавицу-еврейку показать ему ступню. Но та, делая вид, что не понимает, оставалась неподвижна. Тогда он наклонился и поднял ее юбку. Но едва он успел коснуться' подола, как красавица наделила его такой звонкой пощечиной, что самодовольный нахал при общем смехе присутствующих покатился на землю и затем встал с окровавленным лбом.

   - Хорошо, хорошо, красавица! Не пройдет и десяти часов, как ты мне заплатишь за это! - прошипел он злобно. Но девушка не шевельнулась.

   Большинство публики толпились вокруг Мириам, однако стража воспрещала не только касаться ее, но даже заговаривать с ней. Покупатели подходили к ней один за другим; перед Нехуштой шел высокий мужчина в одежде восточного купца, и ливийке показалось, что этот человек ей знаком. Наклонившись к Мириам, он хотел что-то сказать ей, но страж воспретил ему.

   - С "Жемчужиной Востока" никому не позволено вступать в разговор! - строго произнес он. - Проходи, очередь подходить и другим!

   Высокий купец махнул рукой, и Нехушта заметила, что у него не хватает пальца на руке.

   "А-а, и Халев в Риме! - подумала старуха. - У Домициана еще один соперник!"

   - Разве сейчас время для торга! Теперь не красоток покупать, а собак, ведь совсем темно!

   - Ба-а! - отозвался другой. - Домициан спешит заполучить свою красотку!

   - Так он решил купить ее?

   - Конечно, я слышал, что Сарториусу приказано дать за нее до миллиона сестерций, если будет нужно! Но кто же будет соперничать с принцем, кому своя голова надоела? Надо думать, что она ему дешево достанется!

   И они пошли дальше. Теперь к Мириам подошла Нехушта.

   - Вот тоже покупательница! - насмешливо заметил кто-то.

   - Не суди об орехе по шелухе, господин! - ответила старуха, и при звуке ее голоса невольница "Жемчужина Востока" вздрогнула и подняла голову, но тотчас же снова ее опустила.

   - Ничего себе девушка, только в мое время девушки бывали красивее! Подними-ка головку, красотка! - продолжала она, подбадривая ее движением руки, причем перед глазами девушки мелькнул знакомый ей перстень с изумрудом. И по этому перстню Мириам поняла, что Марк жив и что Нехушта пришла сюда от его имени.

   В этот момент стража стала просить посетителей удалиться, а на площади аукционист, ласковый сладкоречивый человек, уже взошел на rostrum - кафедру и произнес длинную витиеватую речь, приглашая покупателей не скупиться, так как деньги, вырученные от продажи пленниц, поступят в пользу бедных Рима и пострадавших на войне солдат.

   Зажгли факелы и стали выводить пленниц на помост. Номером первым была девушка, почти ребенок, лет шестнадцати, с темными кудрями и глазами испуганной лани. За пятнадцать тысяч сестерций она была продана какому-то греку, который тут же увел ее, плачущую навзрыд. После нее было продано еще четыре девушки. Шестым номером шла смуглая красавица-еврейка, ударившая по лицу престарелого купца. Едва выступила она на помост, как он первым предложил за красавицу двадцать тысяч. Девушка была так величественна, горделива и красива, что цену стали быстро набивать, но в конце концов она все же пошла старому ловеласу за сумму в шестьдесят две тысячи сестерций, при общем смехе собравшейся толпы, среди которой уже разнесся слух о поступке красавицы с этим человеком.

   - Ну, теперь пожалуй за мной в свое новое жилище, голубушка! Нам надо еще сегодня свести с тобой кое-какие счеты! - насмешливо проговорил старик и, схватив купленную рабыню за руку, потащил ее за собой.

   Девушка шла гордой мерной поступью, не сопротивляясь, но в глазах ее горел огонь мрачной решимости. Минуту спустя и красавица, и купивший ее ловелас скрылись в тени зданий. На помост вызвали номер седьмой, "Жемчужину Востока". Аукционист начал было свою хвалебную речь ее красоте и совершенству, как вдруг страшный крик огласил воздух, он исходил оттуда, где скрылся новый владелец красавицы-еврейки со своей невольницей. Толпа хлынула туда, выхватив факелы из рук служителей торжища, и в испуге остановилась перед распростертым на земле трупом богатого купца, над которым стояла, гордо выпрямившись во весь рост, точно каменное изваяние, смуглая красавица с окровавленным кинжалом, который она выхватила из-за пояса своей жертвы.

   - Хватайте ее! Держите убийцу! Запорите ее на смерть! - слышались голоса, и служители форума кинулись, чтобы схватить ее. Она подпустила их близко и вдруг, не произнеся ни слова, занесла высоко над головой сильную руку и вонзила кинжал себе в грудь. С минуту она стояла все так же гордо, затем широко раскинула руки и как подкошенная упала на землю подле того, кто оскорбил и купил ее.

   Толпа, пораженная, стояла молча, даже крик ужаса замер на устах, только один молодой тщедушный, болезненного вида патриций воскликнул:

   - О, теперь я не жалею, что пришел сюда! Какая девушка! Какая картина! Пусть боги благословят тебя, красавица, за то, что ты доставила Юлию такое наслаждение!

   Спустя несколько минут аукционист уже снова взобрался на rostrum и, упомянув в нескольких трогательных словах о "печальном случае", продолжал нахваливать достоинства представленного присутствующим бесценного сокровища - "Жемчужины Востока".

  

   Толпа теснилась вокруг помоста, обступая его со всех сторон. Ближе всех выделялись фигуры Деметрия, александрийского купца, старухи под густым покрывалом и Сарториуса, дворецкого и поверенного Домициана, который, вопреки правилам, обходя кругом помоста, разглядывал девушку с видом строгого критика.

   Аукционист между тем объявил о том, что в силу особого декрета императора Тита весьма значительное имущество и в Тире, и в других местностях Иудеи переходят вместе с пленницей, прозванной "Жемчужиной Востока", к ее новому владельцу, равно и ее жемчужное ожерелье, и в заключение сказал, что чем выше будут суммы, предлагаемые за эту девушку, тем больше останется доволен доблестный цезарь Тит, тем больше довольны будут бедняки Рима и раненые воины, тем больше довольна будет сама девушка, польщенная, что ее так высоко ценят.

   - Тем больше буду доволен и я, - заключил аукционист, - ваш покорный слуга, так как я не получаю определенного вознаграждения, а только комиссионный процент, почтенные господа! Итак, для начала, скажем, миллион сестерций. Не правда ли, господа?

   Кто-то предложил всего пятьдесят, затем сто, двести, пятьсот, шестьсот, восемьсот, наконец аукционист обратился к одному из присутствующих:

   - Что же, благородный Сарториус, или ты заснул?

   - Девятьсот тысяч! - промолвил как бы нехотя тот, кого называли этим именем.

   - Я даю миллион! - сказал Деметрий, купец из Александрии подходя ближе к помосту.

   Сарториус с негодованием взглянул на смельчака, осмелившегося идти против Домициана, и предложил один миллион сто тысяч, но тотчас же Деметрий перебил его.

   - Один миллион двести тысяч, один миллион триста тысяч, один миллион четыреста тысяч! - сыпались цифры.

   - Слышишь, благородный Сарториус, за красавицу дают один миллион четыреста тысяч. Не скупись, ведь у тебя бездонный кошелек, черпай из него, сколько угодно, все доходы Римской империи к твоим услугам! А-а, ты предлагаешь один миллион пятьсот тысяч! Ну, вот! Что ты на это скажешь, приятель?

   Деметрий, к которому относились последние слова, только махнул рукой и, подавляя стон, отошел в сторону.

   - Ну, кажется, твоя взяла, благородный Сарториус, и хотя сумма эта не слишком велика для такой ценной "Жемчужины", все же я, по-видимому, не могу ожидать...

   Вдруг старая женщина с корзиной выступила вперед и спокойным, деловым тоном произнесла:

   - Два миллиона сестерций.

   Сдержанный смех покатился по рядам присутствующих.

   - Почтенная госпожа, позволь спросить, не ослышался ли я, не ошиблась ли ты?

   - Два миллиона сестерций! - повторила женщина деловитым тоном.

   - Ты слышишь, благородный Сарториус, за невольницу дают два миллиона сестерций. Это больше того, что предлагаешь ты!.. Я должен принять это во внимание!

   - Пусть так! - сердито пробормотал поверенный Домициана. - Видно, все государи мира зарятся на эту девушку! Я и так уже превысил назначенную сумму, больше я не решусь рискнуть. Пусть достается другому!

   - Два миллиона сестерций, граждане! Кто больше? Никто! Так вот, госпожа, если деньги при тебе, бери ее!

   - Деньги у меня с собой, и если никто не дает больше, то потрудись оставить ее за мной!

   - Два миллиона сестерций за номер седьмой, пленницу императора Тита, прозванную "Жемчужиной Востока", никто больше? Ну, так идет... идет... пошла! Объявляю ее проданной этой уважаемой госпоже... Теперь попрошу тебя следовать за мной к приемщику, где ты уплатишь всю сумму полностью в моем присутствии - этого требует установленный порядок!

   - Да, да, господин, только уж ты позволь увести мою собственность с собой: такую "Жемчужину" не годится оставлять без присмотра!

   Согласно ее желанию Мириам была введена в помещение приемщика денег и здесь, при закрытых дверях, в присутствии аукциониста и его письмоводителя Нехушта отсчитала полностью всю сумму золотыми из корзин, висевших у нее и ее раба (переодетого Стефана) за спиной.

   - Теперь, - обратилась Нехушта к присутствующим, - здесь у вас есть другая дверь помимо той, в которую мы вошли! Разрешите мне, прошу вас, выйти в эту дверь, чтобы моя невольница не привлекла к себе внимания толпы, и мы могли удалиться отсюда незамеченными. Да, вот еще что! Я вижу здесь чей-то темный плащ. Уступите его мне за пять золотых, надо чем-нибудь прикрыть эту девушку, ведь она совсем нагая. А теперь потрудитесь закрепить полагающееся мне, в силу указа цезаря Тита, имущество этой невольницы за Мириам, дочерью Демаса и Рахили, родившейся в год смерти Агриппы. Так, благодарю вас, теперь позвольте мне взять этот документ и примите в знак признательности эту горсть золотых... Да, у меня есть еще одна просьба к вам, не согласится ли этот господин проводить нас из форума, на улице я буду чувствовать себя в сравнительной безопасности!

   Писец согласился, и несколько минут спустя две женщины, Стефан и письмоводитель, никем не замеченные, прошли по темным мраморным колоннадам форума и вверх по широкой мраморной лестнице на тихую, пустынную улицу. Здесь письмоводитель простился со странной старухой и ее свитой и еще долго стоял и смотрел им вслед.

   Когда он обернулся, чтобы уйти, то очутился лицом к лицу с высоким мужчиной, в котором узнал александрийского купца.

   - Друг, - сказал тот, - куда пошли эти женщины?

   - Не знаю! - отвечал письмоводитель.

   - Постарайся припомнить, - продолжал Деметрий, - быть может, это поможет твой памяти! - добавил купец, сунув ему в руку пять золотых.

   - Нет, нет! И это не поможет, - прошептал письмоводитель, желая остаться верным своему обещанию.

   - Безумец, вот что уж наверняка поможет! - воскликнул Александрийский купец, и в руке его сверкнул кинжал.

   - Они пошли направо! - сказал оробевший помощник аукциониста. - Это правда, но покарай тебя боги за то, что ты угрожаешь ножом честному и мирному человеку, вынуждая его делать то, чего он не хочет!

   Но Деметрий уже не слышал его, он был далеко и спешил, не оглядываясь, в том направлении, куда направились женщины.

   Когда помощник аукциониста вернулся на свое место, там уже продавали номер тринадцатый, очень привлекательную и красивую девушку. Невольницу приобрел Сарториус, рассчитывая подсунуть ее Домициану вместо "Жемчужины Востока".

   Тем временем Нехушта с Мириам и Стефаном спешили ко дворцу Марка на Via Agrippa, держась за руки. Стефан всю дорогу ворчал и не мог успокоиться, что за одну невольницу отдали такую уйму денег, сбережение нескольких лет...

   - Успокойся, - сказала ему наконец Нехушта, - имущество этой невольницы стоит больше того, что за нее заплачено!

   - Да, да! Но какая от этого прибыль моему господину? Ведь ты же записала все на ее имя!

   Теперь они были уже у ворот, и Нехушта торопила старика:

   - Скорей, скорей! Я слышу чьи-то шаги!

   Дверь отперлась, и едва успели они проскользнуть в нее, как Стефан тотчас же задвинул засов, затем долго еще возился с ее запорами-цепями и болтами. Женщины, пройдя небольшой перистиль [29], вошли в слабо освещенную прихожую, где Нехушта порывистым движением сорвала с себя плащ и покрывало, с подавленным криком обвила шею Мириам своими длинными, сильными руками и принялась целовать ее бесчисленное множество раз, захлебываясь от счастья.

  

   [29] - Перистиль - окруженный с четырех сторон колоннадой прямоугольный двор.

  

   - Скажи мне, Ноу, что все это значит? - спросила Мириам.

   - Это значит, что Господь внял моим молитвам и дал мне средства и возможность спасти тебя!

   - Чьи средства? Где я, Ноу?

   Нехушта, не отвечая, сняла с нее плащ и, взяв за руку, повела через ярко освещенный коридор в большой, великолепно убранный дорогими коврами и мраморными статуями зал, уставленный ценной мебелью. В дальнем конце его, у стола, освещенного двумя светильниками, сидел мужчина, опустивший голову на руки и казавшийся спящим. При виде его Мириам, вся дрожа, прижалась к Нехуште.

   - Тише! - шепнула старуха и остановилась в неосвещенном конце зала. В этот момент мужчина, сидевший у стола, поднял голову, и свет упал ему прямо на лицо. Мириам чуть не вскрикнула: это был Марк, сильно постаревший, исстрадавшийся, с прядью седых волос на том месте, где удар Халева рассек ему голову, - но все тот же, прежний Марк.

   - Нет, я больше не в силах терпеть! - произнес он, не замечая вошедших. - Уже три раза я выходил к воротам, и никого! Быть может, она теперь уже во дворце Домициана! Пусть будет, что будет. Пойду и постараюсь все разузнать! - И он направился к ложу в нише окна, где лежал темный плащ. Взяв его, Марк обернулся - и увидел Мириам, стоявшую в полосе света, нежную и прекрасную.

   - Что это, сон? Я брежу!

   - Нет, Марк! - сказала та. - То не сон, не бред, это я стою перед тобой!

   В следующий момент он уже сжимал ее в объятиях, и она не сопротивлялась, объятия Марка казались ей родным кровом, надежным убежищем.

   - Пусти меня, - сказала наконец девушка, - я чувствую, что силы изменяют мне, я не могу устоять на ногах!

   Он осторожно опустил ее на подушки ближайшего ложа и присел подле.

   - Ну, теперь расскажи мне все... все...

   - Я не могу, спроси Нехушту! - прошептала Мириам, почти теряя сознание.

   Нехушта подоспела к ней и осторожно принялась растирать ей виски и руки.

   - Полно тебе расспрашивать, господин! Ты видишь, она здесь, и довольно с тебя. Лучше позаботься о том, чтобы дать ей поесть, ведь у бедняжки с утра ни крошки во рту!

   Марк засуетился, придвигая стол, на котором стояли изысканно приготовленные рыба, мясо, плоды и доброе старое вино. Нехушта заставила девушку отпить несколько глотков вина и проглотить несколько кусочков дичи, после чего Мириам немного оправилась и ожила.

   - Какого бога должен я благодарить за то, что он внушил моему старому Стефану скопить эти деньги! Они мне оказались нужнее самой жизни! - воскликнул Марк, выслушав рассказ Нехушты. - Как необходимы оказались теперь сбережения!

   - Какие сбережения? Твои, Марк? Значит, ты купил меня? Значит, я теперь твоя раба?

   - Нет, Мириам! Нет, не ты, а я твой раб, ты это знаешь! И я молю тебя только об одном, согласись стать моей женой!

   - Ах, Марк! Ведь ты же знаешь, что этого не может быть! - почти стоном вырвалось у нее из груди.

   Марк побледнел, как мертвец.

   - И ты говоришь это после всего, что было? После того, как ты готова была отдать за меня жизнь? Хорошо, если уж это так необходимо, я готов стать христианином!

   - Нет, Марк, этого недостаточно, - печально произнесла девушка. - Не в том дело, что ты будешь называться христианином, ты должен им стать по духу, по убеждениям. А если Господь не призовет тебя, этого никогда не случится!

   - Что же в таком случае должен я сделать?

   - Что? Ты должен отпустить меня... Но я - твоя невольница!

   - Да! - воскликнул он, точно обрадовавшись последнему слову. - Да, ты моя невольница! Так почему мне не оставить тебя? Зачем мне отпускать тебя?.. Нет, я хочу, чтобы ты оставалась здесь!

   - Ты можешь не отпустить меня, да, но этим погрешишь против своей чести, Марк!

   - Где же тут грех? Ты не соглашаешься стать моей женой не потому, что этого не хочешь, а потому, что на тебя положен обет, любовь же твоя свободна. Мы так многим жертвовали друг для друга: ты жертвовала для меня своею жизнью, а я - даже больше, чем жизнью, своей честью, Мириам!

   - Честью? Как честью? - спросила девушка с недоумением.

   - Тот, кто имел несчастье быть взятым в плен, считается у римлян жалким трусом. Если узнают, что это случилось со мной и я не покончил счеты с жизнью, как должен был сделать, то меня ждет позор, хуже которого нет для римлянина! Но я остался жить ради тебя, ради тебя, Мириам, пошел навстречу позору!

   - О, что же делать! Что делать! Горе мне! - воскликнула Мириам, ломая руки в порыве отчаяния

   - Что делать? - повторила Нехушта. - Отпусти ее, Марк, не унижай себя в ее глазах положением господина, а любимую - положением невольницы, не оскверняй ни ее, ни свою душу! Не говори, что стать возлюбленной господина не грех! Возьми ее имущество в Тире в уплату за сегодняшний выкуп и отпусти ее, а сам посвяти себя изучению писания, и тогда, быть может, ты назовешь ее своей женой!

   - Да, - произнес Марк, бледный как смерть, - Нехушта права. Мне не надо злоупотреблять настоящим положением Мириам. Я возвращаю ей свободу, никаких документов не нужно, никто не знает, что она принадлежит мне. Имущество же в Тире пусть остается на ее имя - мне неудобно переводить его на себя. Ну, а теперь прощайте! Нехушта отведет тебя в свою комнату, а на рассвете вы уйдете, куда захотите! - И он круто повернулся к ним спиной.

   - О, Марк, что ты хочешь сделать? - воскликнула Мириам.

   - Вероятно то, о чем тебе лучше не знать!.. Быть может, впрочем, я последую совету Нехушты и стану изучать писание. Прощайте!

  

   Тем временем в одном из дворцов цезарей, вблизи Капитолия, происходила другая сцена. Речь идет о дворце Домициана, куда по окончании торжеств поспешил удалиться младший сын Веспасиана в весьма дурном настроении. В этот день случилось многое такое, что сильно уязвило его самолюбивый, завистливый нрав. Во-первых, как он ясно чувствовал, слава этого дня всецело принадлежала не ему и даже не отцу его, а брату Титу, который был ему всегда ненавистен. Этого Тита настолько все любили за добродетели, насколько ненавидели его, Домициана. И вот теперь Тит вернулся после блистательной, победоносной кампании и коронован цезарем, принят в соправители отца, и теперь был превозносим толпой, тогда как он, Домициан, должен был ехать за его колесницей почти незамеченный. Ведь восторженные крики толпы, поздравления сената и приветствия подвластных Риму правителей и иностранных царей - все это относилось к Титу, и зависть доводила Домициана до бешенства. Правда, предсказания говорили, что настанет и его час, но когда?

   Кроме того, многие мелочи, как нарочно, сложились так, чтобы задеть его самолюбие. Во время великого жертвоприношения в храме Юпитера его место оказалось так далеко, что народ не мог даже видеть Домициана, а во время пира, последовавшего за жертвоприношением, главный распорядитель забыл налить чашу в его честь.

   Затем, красавица "Жемчужина" явилась на триумфальном торжестве без пояса, посланного ей в дар. Наконец, различные вина, которые он пил из-за духоты и жары, вызвали сильную головную боль и тошноту, чему он вообще был очень подвержен.

   Под предлогом нездоровья Домициан рано покинул пир, в сопровождении слуг и музыкантов вернулся во дворец и стал ожидать возвращения Сарториуса, который должен был привести прекрасную еврейку, завладевшую его воображением. Он приказал своему домоправителю купить ее на публичных торгах за какую угодно цену, хотя бы даже за миллион сестерций. Да и кто осмелился бы оспаривать невольницу, которую пожелал для себя Домициан?

   Узнав, что Сарториус еще не возвратился с торгов, Домициан удалился в свои личные апартаменты, приказал призвать туда красивейших невольниц и заставил их танцевать перед ним, а сам в это время упивался вином из любимых им лоз. По мере того как он пьянел, головная боль начала проходить. Вскоре он сильно захмелел и, как всегда в этих случаях, совершенно озверел. Одна из танцовщиц споткнулась и сбилась с такта, за что повелитель приказал ее подругам избить бедную полуобнаженную девушку на его глазах. Но, к счастью для провинившейся, прежде чем повеление Домициана успели привести в исполнение, вошел раб с докладом, что Сарториус вернулся и ждет разрешения войти.

   - Он один? - вскричал Домициан, вскакивая с места.

   - Нет, господин, с ним женщина! - ответил раб.

   При таком известии дурное расположение Домициана вмиг пропало.

   - Отпустить ее на этот раз! - приказал он, говоря о танцовщице.

   - Да чтобы впредь была осторожнее. Прочь, вы все, вся орава, я желаю остаться наедине! А ты, раб, иди и прикажи почтенному Сарториусу войти сюда вместе со спутницей!

   Занавесь отдернулась, и вошел Сарториус, лукаво улыбаясь и нервно потирая руки, за ним шла женщина, окутанная длинным, темным плащом, под густым покрывалом. Согласно установленному порядку, домоправитель принялся отвешивать поклоны и бормотать хвалебные приветствия, но Домициан прервал его на полуслове:

   - Перестань, старик! Все это прекрасно при свидетелях, а теперь не нужно! Так ты привел ее? - И он окинул жадным, сластолюбивым взглядом женскую фигуру, стоявшую в глубине комнаты. - Я не забуду твоей услуги, ты не останешься без награды. Сколько ты дал за нее? Пятьдесят тысяч сестерций? Кто смел перебивать ее у меня? Что за неслыханная наглость! Впрочем, за красивых рабынь давали и больше! - добавил он, затем, обращаясь к невольнице, продолжал: - Ты полагаю, утомилась, дорогая красавица, после этого безумного торжества?

   Но красавица безмолвствовала, и Домициан продолжал:

   - Скромность украшает девушку, но прошу тебя, забудь об этом на время! Скинь свое покрывало, красавица, и дай мне увидеть божественные черты, по которым истомилась моя душа. Впрочем, нет, я сам хочу снять твое покрывало! - И он нетвердой поступью приблизился к девушке.

   Сарториус, убедившись, что его господин настолько пьян, что вряд ли поймет какие бы то ни было объяснения, думал воспользоваться удобным случаем и улизнуть, а потому сказал:

   - Благороднейший и державный повелитель мой, позволь мне удалиться. Теперь, когда мое дело сделано, я более не нужен вашей милости!

   - Нет, нет, - икая, произнес Домициан. - Я знаю, какой ты великий знаток женской красоты, твое суждение мне нужно сегодня. Ты знаешь, возлюбленный мой Сарториус, что я не эгоист, к тому же, говоря правду, - ты, конечно, не обидишься - кто может ревновать к такой старой обезьяне, как ты? Уж, конечно, не я, которого все считают первым красавцем в Риме, несравненно более красивым, чем Тит, хотя он и называется цезарем... Ну, где тут завязка? Сарториус, отыщи мне завязки ее покрывала. И зачем вы укутали бедную девушку, точно египетского покойника, так что господин не может увидеть ее?!

   В это время один из рабов развязал покрывало, и девушка предстала с открытым лицом. Эта девушка была очень красива и лицом, и фигурой, но крайне утомлена и испугана.

   - Как странно! - пробормотал Домициан. - Она как будто совершенно изменилась! Мне казалось, что у той были синие глаза, а волосы черные, вьющиеся, а теперь у нее темные глаза и гладкие волосы. А где ожерелье? Где ожерелье?.. Что ты сделала со своим ожерельем, "Жемчужина Востока"? Да и почему ты не надела сегодня того пояса, что я прислал тебе в подарок?

   - Я, господин, никогда не имела ожерелья и не получала никакого пояса! - робко произнесла невольница.

   - Господин мой, благороднейший Домициан, тут есть маленькое недоразумение, которое я должен разъяснить! - вмешался Сарториус с нервным смешком. - Девушка эта - не "Жемчужина Востока": та пошла за такую баснословную цену, что я не мог купить ее даже для тебя... - И он смолк, точно замер.

   Лицо Домициана сделалось ужасным, весь хмель разом вылетел у него из головы. Выражение зверской жестокости исказило черты; это был наполовину дьявол, наполовину сатир.

   - А-а, вот как! Недоразумение?! И ты посмел сказать мне это, сказать, что кто-то другой выхватил у меня, Домициана, из-под носа девушку, которую я приберегал для себя!.. - скрежеща зубами, с адским шипением, выкрикивал взбешенный тиран. - Ты осмелился привести мне эту шлюху вместо "Жемчужины Востока"! Эй, рабы! - крикнул он, ударив в ладоши.

   Немедленно сбежались десятки рабов.

   - Возьмите эту женщину и убейте ее сейчас же! - приказал он. - Впрочем, нет, это может вызвать неприятность: ведь она была одной из пленниц Тита. Не убивайте ее, а выгоните на улицу!

   Девушку схватили и потащили вон из залы.

   - Схватите его! - Тиран указал на бледного домоправителя. - Бейте, пока не выбьете дух... О, я знаю, что ты - римский гражданин, не раб, свободный. Но что из того, если ты через час станешь гражданином Гадеса! [30]

  

   [30] - Гадес - согласно верованиям римлян загробное царство, которым правит одноименный царь.

  

   И это приказание рабы не замедлили исполнить; среди полной тишины не слышно было теперь ничего, кроме тяжелых ударов длинных тростей и глухих, подавленных стонов несчастной жертвы.

   - Негодяи! - завопил Домициан. - Да вы шутите, что ли? Погодите, я вам покажу, как надо бить, чтобы он чувствовал! - И, выхватив трость у одного из рабов, он кинулся к распростертому на полу домоправителю.

   Сарториус понял, что взбешенный Домициан разом выбьет из него дух. Поднявшись на колени, он простер к нему руки с мольбой.

   - Выслушай меня, господин, прежде чем ударить! Ты, конечно, можешь убить меня в своем праведном гневе, и я должен быть счастлив умереть от твоей руки, но, грозный господин, помни: убив меня, ты никогда не разыщешь "Жемчужины Востока", которую так страстно желаешь!

   - А-а, - воскликнул Домициан, - "розга - мать благоразумия". Итак, ты можешь разыскать ее?

   - Конечно, если у меня будет время. Человеку, который мог уплатить два миллиона сестерций за одну невольницу, нелегко укрыться!

   - Два миллиона сестерций? Это любопытно! Расскажи мне об этом. Эй, рабы, отдайте ему одежды, да отойдите, только не слишком далеко!

   Сарториус дрожащими руками накинул на свои окровавленные плечи и спину одежды и затем рассказал, как проходили торги.

   - Что я мог сделать? - докончил он. - У тебя, господин, было

   слишком мало наличных денег!

   - Что делать, дуралей?! Ты должен был купить ее в кредит и затем предоставить мне сговориться о цене. А Тита я бы обошел и перехитрил. Но теперь вопрос в том, как поправить дело. Как ты его поправишь?

   - Это я увижу завтра, господин! Я постараюсь разузнать, куда девалась эта девушка, а там, тот, кто ее купил, может и умереть, тогда остальное уже не трудно!

   - Умереть он, конечно, должен, раз осмелился похитить у Домициана его любимицу! - воскликнул царственный тиран. - На этот раз я пощажу тебя, Сарториус, но знай, если ты вторично не сумеешь исполнить моего желания, то и ты умрешь, и даже еще худшей смертью, чем полагаешь! О боги! Почему вы так немилостивы ко мне?! Душа моя уязвлена и нуждается в утешении поэзией. Эй, рабы, разбудите этого грека, вытащите его из кровати и приведите сюда, пусть он прочтет мне о гневе Ахиллеса, когда у него похитили его Бризеиду. Судьба этого героя сходна с моей судьбой!

   И новый Ахиллес удалился в свою опочивальню, чтобы там уврачевать бессмертными стихами Гомера свою уязвленную душу: Домициан в те часы, когда не был просто зверем, мнил себя поэтом. Хорошо, что удаляясь, тиран не видел выражения лица Сарториуса, прикладывавшего какой-то целебный бальзам к своим исполосованным плечам и спине, и не слышал той клятвы, с которой его верный и услужливый клеврет ложился спать в эту ночь, ложился лицом вниз (от жестоких побоев он в течение многих дней не мог лечь на спину). Тогда, быть может, Домициан увидел бы себя лысым, тучным, на тонких поджарых ногах, в императорской мантии цезаря, катающимся по полу своей опочивальни в отчаянной борьбе за жизнь с неким Стефаном, между тем как этот самый Сарториус вонзал в его спину свой кинжал, приговаривая с дьявольской усмешкой:

   - Ага, цезарь! Вот это тебе за те побои тростью! Помнишь, цезарь, "Жемчужину Востока"? Это тебе за те побои! И это, и это!..

   Но сейчас Домициан еще и не помышлял о чьем-либо возмездии. Наплакавшись досыта над горестной судьбой богоподобного Ахиллеса, он заснул крепким сном.

  

   На другой день после триумфальных торжеств Тита александрийский купец Деметрий, который раньше звался Халевом, сидел в конторе своего огромного склада товаров на одной из самых оживленных торговых улиц Рима. Он был красив, облик его, надменный и благородный, прекрасно шел к его осанке и положению, а между тем лицо его было озабочено и печально. С какими невероятными усилиями прокладывал он вчера себе дорогу на улицах Рима, чтобы пробраться поближе к Мириам, когда она шла позорным путем вслед за колесницей триумфатора. А затем вечером, на публичном торжище в форуме, куда явился Халев, обратив в деньги почти весь свой наличный товар, так как знал, что ему придется оспаривать Мириам у Домициана, он предлагал за нее все, что имел, все до последней монеты, но, несмотря на это, она попала в чьи-то другие руки. Даже и сам Домициан не мог угнаться за этим таинственным соперником, интересы которого представляла странного вида женщина в платье крестьянки, под густым покрывалом. Как ни невероятно это должно было казаться, но Халев был уверен, что эта женщина - не кто иная, как ненавистная Нехушта. Но как могла она располагать такой громадной суммой денег? Для кого, как не для Марка, могла она в таком случае