Хаггард Генри Райдер - Жемчужина Востока

гиеной в человеческом образе! - проговорила Нехушта. - Ты слышала, госпожа, что один из этих людей ударил его? Мне думается, он хочет омыть свой ушиб в крови этого человека!

   - Ах, нет, Ноу, - воскликнула девушка, - ведь это было бы местью, а месть - дурное дело!

   Нехушта только пожала плечами. "Увидим!" - прошептала она, и действительно - они увидели. В какой-то момент тропа взбежала на вершину холма, и им хорошо стало видно, что по дороге движется небольшой отряд людей с вьючными мулами. Эта кучка людей только спустилась в овраг иссохшего русла реки, как вдруг раздался крик, начался переполох, люди бросились в разные стороны, как бы разыскивая кого-то, в то же время четверо подняли на руки одного, который, по-видимому, был ранен или убит.

   - Как видно, Халев пристрелил свою гиену, - многозначительно заметила Нехушта. - Но я ничего не видела, и ты, госпожа, если хочешь быть благоразумной, тоже ничего никому не скажешь! Ты знаешь, я не люблю Халева, но не тебе накликать беду на своего товарища!

   Мириам только кивнула головой вместо ответа.

   Вечером того же дня, когда Нехушта и Мириам стояли на пороге своего дома, при свете полного месяца они увидели Халева, который направлялся к ним по главной улице селения.

   Юноша зашел к ним и здесь, отвечая на расспросы ливийки, должен был сознаться, что действительно смыл удар кровью обидчика.

   В разговор их вмешалась девушка. Халев в вызывающем тоне повторил свой рассказ, затем, не найдя сочувствия, быстро сменил тему и стал клясться Мириам в своей любви. Тщетно девушка останавливала его, он ничего не слушал и ушел, повторяя: "Я люблю тебя, Мириам, так, как никто никогда не будет любить".

  

   В эту ночь кураторам не удалось помолиться спокойно: с полпути вернулся отряд первосвященника, накануне разграбивший селение. Командующий отрядом явился с обвинением, что один из его людей был убит кем-то из ессеев по дороге в Иерихон, но виновника не нашли. Ему пытались объяснить, что временами здесь пошаливают разбойники, что ни один из ессеев никогда не решится обагрить свои руки кровью, и попросили показать им стрелу, которой был ранен пострадавший. После тщательного исследования определили, что это была боевая стрела несомненно римского изготовления.

   Возмущенные явной клеветой и выведенные из терпения кураторы в конце концов выгнали наглеца, предложив ему рассказать свою басню первосвященнику Анану, такому же вору, как он сам, или еще худшему вору и разбойнику, римскому прокуратору Альбину.

   В результате всех этих событий в селение пришел приказ явиться на суд Альбина представителям общины ессеев. Советом решено было послать Итиэля и двух других старших братьев. Они отправились в Иерусалим, но там их продержали совершенно бесполезно целых три месяца, под разными предлогами оттягивая суд. В то же время ессеям дали понять, что обвинение можно признать недобросовестным, если они согласятся дать прокуратору взятку, но те отказались. Альбин подождал немного, а потом, видя, что с ессеев нечего взять, приказал им убираться из Иерусалима, сказав, что пришлет офицера, который расследует это дело на месте.

   Прошло еще два месяца, и наконец прибыл офицер в сопровождении двадцати солдат. Одним прекрасным зимним утром Мириам с Нехуштой вышли погулять по дороге, ведущей в Иерихон, как вдруг увидели небольшой отряд вооруженных римлян. Они хотели свернуть и притаиться в кустах, но римлянин, бывший, по-видимому, начальником отряда, пришпорил коня, явно намереваясь пересечь им дорогу. Волей-неволей пришлось остановиться.

   Всадник обратился к ним с просьбой показать ему дорогу в селение, и женщины согласились. Спешившись и отдав отряду приказание следовать несколько поодаль, офицер пошел рядом с Мириам, расспрашивая ее об ессеях, их жизни и прочем.

   На вид ему было не более двадцати трех или двадцати четырех лет. Роста выше среднего, стройный, но крепкой красиво сложенный, с живыми и энергичными жестами. Его густые темно-каштановые волосы, коротко остриженные, вились крутыми кольцами, золотистый загар покрывал тонкую нежную кожу, а большие серые широко расставленные глаза смотрели смело, открыто из-под резких черных бровей, придававших лицу выражение твердости и решимости.

   Красиво очерченный, хотя и несколько крупный рот, обнажавшиеся в улыбке ровные белые зубы и слегка выдающийся, чисто выбритый подбородок дополняли его лицо. Он производил впечатление смелого воина, человека, привыкшего повелевать, но при этом великодушного и добросердечного.

   С первого же взгляда офицер понравился Мириам, понравился больше, чем кто-либо из молодых людей, которых она видела до сих пор, да и несравненно больше Халева, ее товарища детства.

   Покончив с распоряжениями, римлянин отрекомендовался девушке:

   - Я - Марк, - сказал он, - сын Эмилия, это имя было известно Риму в свое время. Я же могу лишь надеяться, что и мое, быть может, тоже станет со временем известно. Пока же я ничем не могу похвастаться перед тобой - разве только дядюшке моему Каю вздумается умереть и оставить мне свои громадные богатства, выжатые из испанцев. В настоящее время я - простой центурион под начальством достопочтенного и высокочтимого прокуратора Иудеи, благородного Альбина! - добавил Марк с оттенком сарказма в голосе. - Я послан расследовать дело по обвинению ваших уважаемых покровителей-ессеев в убийстве или в соучастии в убийстве одного недостойного иудея, который в числе других был послан сюда грабить житницы этой общины! Ну, а теперь я желал бы услышать что-нибудь о тебе, прекрасная госпожа!

   Мириам с минуту молчала в нерешимости, не зная, следует ли ей быть столь откровенной с мало знакомым человеком. Нехуште же казалось, что молодой римлянин - человек влиятельный и сильный здесь, в Иудее, и заслуживает полного доверия, поэтому она отвечала за свою молодую госпожу:

   - Девушка, которую ты видишь, господин, - моя госпожа, единственное дитя высокорожденного греко-сирийца Демаса и благородной супруги его Рахили, дочери богатейшего купца в Тире Бенони!

   - Бенони! Я знавал его в Тире, где служил до последнего времени, - произнес Марк. - Я не раз обедал за его столом. Это знатный иудеи и, как утверждают, зилот, богаче его нет купца в Тире, не считая Амрама финикийца!

   - Отец госпожи моей умер в амфитеатре Берита, а мать умерла от родов!

   - В амфитеатре? - воскликнул молодой римлянин. - Разве он был злодеем или преступником?

   - Нет, господин, - вмешалась Мириам, - он был христианином!

   - Христианином! - повторил Марк. - О христианах говорят много дурного, но я знаю о них только то, что они мечтатели... Однако если я не ошибаюсь, ты сказала мне, госпожа, что принадлежишь к общине ессеев?

   - Я - христианка, как мой отец и мать, но нашла приют у ессеев, и они не пытались отвратить меня от той веры, в которой я была крещена ребенком!

   - Это дело опасное - быть христианкой! - заметил ее собеседник.

   - Пусть так! Меня ничто не пугает! - ответила Мириам. - Я готова на все!

   - Господин, - вмешалась теперь Нехушта, - быть может, госпожа моя и я сказали больше, чем было надо. Но мы доверяем тебе и, хотя ты водишь дружбу с Бенони, все же надеемся, что ты сохранишь в тайне все сказанное и не откроешь ему убежище его внучки!

   - Вы не напрасно оказали мне доверие! Но обидно, что все его богатства, которые по праву принадлежат внучке, не достанутся ей!

   - Высокое положение и богатство - еще не все, свобода личности и свобода веры значат больше, а моя госпожа ни в чем здесь не нуждается. Теперь я сказала тебе все, господин! - докончила Нехушта.

   - Не все! Ты не сказала мне имени твоей госпожи, - возразил молодой римлянин.

   - Ее зовут Мириам.

   - Мириам, - повторил он, - какое красивое и милое имя. А вот уже видно и селение! Это оно и есть?

   - Да, господин, это селение ессеев, - сказала Мириам, - вон в том доме зала совета, а это - странноприимный дом...

   - А домик, что стоит так особняком от других? - спросил Марк.

   - Это, господин, наш домик, там живем мы с Нехуштой!

   - Я угадал! Этот прекрасный сад может принадлежать только женщинам!

   Тем временем они подходили к селению. Марк шел подле молодой девушки, ведя лошадь в поводу за собой и удивляясь, что эта полуеврейская девушка так же свободно отвечает на все его вопросы, как любая египтянка, римлянка или гречанка.

   Вдруг из кустов справа выступил на дорогу Халев и остановился как раз перед ними.

   - А, друг Халев, - сказала Мириам. - Римский сотник Марк прибыл сюда посетить кураторов! Проводи его и других воинов в залу совета, да предупреди дядю моего Итиэля и остальных о его прибытии. Нам же с Нехуштой пора домой!

   - Римляне всегда сами прокладывали себе дорогу, им не требуется, чтобы иудей указывал им путь! - мрачно проговорил Халев и снова скрылся в кустах по другую сторону дороги.

   - Друг твой, госпожа, неприветлив, - сказал Марк, провожая его глазами, - недобрый у него вид. Если кто-либо из ессеев и мог совершить поступок, из-за которого я сюда приехал, так, кажется, только он!

   - Этот мальчик не убил даже хищной птицы! - сказала Нехушта.

   - Халев не любит чужих людей! - заметила, как бы извиняясь, Мириам.

   - Я это вижу и могу признаться, что и мне не по душе этот Халев!

   - Пойдем, Нехушта, - сказала Мириам, - нам - сюда, а тебе с твоими людьми, господин, надо идти вон туда! Прощай!

   - Прощай, госпожа, спасибо, что указала мне путь! - ответил Марк и пошел указанной ему дорогой.

   Домик, отведенный ессеями Мириам и ее пестунье Нехуште, находился на краю селения подле странноприимного дома и даже был построен на земле этого последнего, но отделен от него широкой канавой и довольно высокой живой изгородью из гранатовых кустов, увешанных в это время года золотисто-красными плодами. Гуляя с Нехуштой вечером в своем садике, Мириам услыхала знакомый голос дяди Итиэля, окликавший ее из-за изгороди.

   - Что тебе угодно, дядя? - спросила Мириам.

   - Я хотел предупредить тебя, дитя мое, что благородный Марк, римский центурион, будет жить в странноприимном доме все время, пока пожелает быть нашим гостем. А потому не пугайся, если увидишь в этом саду или дворе воинов. Я тоже буду жить здесь, чтобы заботиться о нашем госте. Он, как мне кажется, для римлянина весьма вежливый и приятный человек!

   - Я ничуть не боюсь его, дядя, - сказала девушка, - мы с Нехуштой уже успели познакомиться с этим римским центурионом сегодня утром! - И она, слегка краснея, рассказала о своей встрече с Марком на Иерихонской дороге.

   - Ну, спокойной ночи, дитя мое, - проговорил старик, - завтра мы с тобой увидимся, а теперь пора на покой!

   Мириам послушно вернулась в дом и легла спать. Во сне ей снился молодой римский сотник.

   Встав поутру, Мириам принялась за свое любимое занятие, лепку из глины. Ваяние давалось ей легко, так как у нее был природный дар, и работы ее удивляли путешественников, заглядывавших в селение ессеев, и всегда находили покупателей. Деньги, вырученные за эти работы, шли на поддержку бедных. Мастерской служил небольшой тростниковый навес в саду у стены, где Мириам ежедневно проводила по нескольку часов и куда заходил ее старый учитель, теперь уже весьма преклонных лет старец. Под его руководством Мириам исполнила несколько художественных вещей из мрамора и теперь работала над мраморным бюстом своего дяди в натуральную величину. Исходным материалом послужил обломок старой мраморной колонны, привезенной из развалин дворца близ Иерихона. Но сегодня утром Мириам работала с глиной. Нехушта прислуживала ей.

   Вдруг чья-то тень заслонила ей свет солнца, проникающий под навес. Подняв глаза, она увидела перед собой дядюшку Итиэля и с ним молодого римлянина.

   - Не смущайся, дочь моя, - начал старик, - я привел сюда нашего гостя, чтобы показать ему твою работу.

   - Ах, дядя, посмотри на меня! Разве я могу показываться кому-нибудь в таком виде? - воскликнула Мириам, стыдясь своих мокрых рук и испачканного глиной платья.

   - Смотрю и ничего решительно не вижу! - сказал старик. - Разве что-нибудь неладно?

   - Я тоже смотрю и восхищаюсь! - сказал Марк. - Хорошо было бы, если бы мы чаще заставали женщин за таким прекрасным занятием.

   - Ты смеешься, господин, - возразила Мириам, - возможно ли восхищаться незаконченной работой новичка в деле искусства? Тем более тебе, видавшему лучшие произведения великих греческих мастеров, о которых я только слыхала!

   - Клянусь троном цезаря, госпожа, - воскликнул он искренне, - хотя я сам не художник, но выдающийся ваятель нашего времени Главк не создал бы подобного бюста!

   - О, конечно! - улыбнулась Мириам. - Главк помешался бы, увидев его!

   - Да, от зависти! Но скажи, что ты делаешь с этими произведениями искусства? - И он указал рукой на целый ряд работ, расставленных на полке под навесом.

   - Я продаю их желающим, или, вернее, дяди мои продают, а вырученные деньги идут на бедных.

   - Не будет ли нескромно с моей стороны спросить, за какую цену вы их продаете?

   - Иногда путешественники давали мне по серебряному сиклю [15], а однажды за группу верблюдов с арабом-проводником я получила целых три сикля!

  

   [15] - Сикль - крупная весовая и денежная единица.

  

   - Один сикль! Три сикля! О, я куплю их все! Нет, это просто грабеж! Ну, а этот бюст, сколько он стоит?

   - Это не для продажи, - сказала Мириам, - это мой скромный дар дяде или, вернее, дядям, которые хотят поставить бюст в своей зале совета.

   Вдруг счастливая мысль озарила Марка.

   - Я пробуду здесь несколько недель, - сказал он, - не согласишься ли ты, госпожа, исполнить мой бюст в такую же величину, и сколько это может стоить?

   - О, много, очень много, - отвечала девушка, - мрамор здесь стоит дорого, да и резцы изнашиваются... Это будет (она говорила очень медленно, мучительно напрягаясь, так как не знала даже, что ей можно спросить)... Это будет стоить... пятьдесят сиклей... Да, пятьдесят сиклей! - повторила она неуверенно.

   - Я не богатый человек, - воскликнул Марк, - но охотно дам двести сиклей!

   - Двести, - пробормотала Мириам. - Нет, это безумие! Я не могу, не смею взять такой суммы... После этого ты, господин, вправе будешь сказать, что попал к разбойникам, которые ограбили тебя... Нет, если мои дяди разрешат принять этот заказ и у меня хватит времени, я постараюсь сделать все, что могу, за пятьдесят сиклей, но только я должна сказать, господин, что тебе придется просидеть немало часов, чтобы получилось хоть слабое сходство с оригиналом!

   - Пусть так! Но как только я снова попаду в какую-нибудь цивилизованную страну, я доставлю тебе столько заказов, что ваши нищие превратятся в состоятельных людей. А пока я к твоим услугам, начинай, госпожа, сейчас же, если угодно!

   - Я не имею разрешения, а без этого не смею приступить к такой работе!

   - Это дело должно быть рассмотрено на совете кураторов, которым принадлежит право решать, может ли она исполнить твое желание, - вмешался Итиэль. - Но я не вижу ничего предосудительного в том, что моя племянница начнет моделировать из глины твой бюст уже сегодня. Если совет не даст согласия, его можно будет уничтожить!

   - Благодарю, почтенный Итиэль, за твое разрешение. Где прикажешь мне сесть, госпожа? Ты увидишь, я буду самой послушной моделью!

   - Сядь здесь, господин, и смотри вот сюда, в мою сторону.

  

   На другой день Итиэль, выполняя свое обещание, предложил на обсуждение совета вопрос, можно ли позволить Мириам исполнить заказ римского центуриона. Ессеи по обыкновению долго совещались по поводу всего, что касалось их возлюбленной питомицы - но наконец разрешение приступить к работе было получено, при условии, однако, что сеансы будут проходить не иначе как в присутствии трех старейших братьев ессеев, в том числе престарелого учителя Мириам.

   Таким образом, когда Марк явился в назначенный Итиэлем час в мастерскую, он застал там трех седобородых старцев в белых одеждах, а позади них темную фигуру Нехушты с приветливо улыбающимся лицом. При появлении Марка старцы поднялись со своих мест и поклонились ему, на что и он отвечал низким, почтительным поклоном, а затем приветствовал Мириам.

   - Скажи мне, госпожа, эти почтенные отцы ожидают своей очереди служить тебе моделями или же это критики? - спросил римлянин.

   - Это критики, господин! - сухо ответила девушка, снимая мокрый холст с глыбы сырой глины и принимаясь за работу.

   Так как старцы сидели все трое в глубоких креслах, стоявших в ряд у задней стены, в глубине мастерской, и вставать со своих мест считали неудобным, то следить за ходом работы им било невозможно. А между тем из-за привычки, свойственной всем ессеям, вставать до зари, стариков, попавших в этот жаркий полдень в тень навеса, невольно клонило ко сну, и вскоре все трое заскули крепким, блаженным сном.

   - Посмотрите на них, - сказал Марк, - какой прекраснейший сюжет для любого художника!

   Мириам сочувственно кивнула головой и, взяв три куска глины, проворно слепила портреты трех спящих старцев, а когда те проснулись, показала им свою лепку. Добродушные старички от души посмеялись.

   Каждый день сеансы повторялись тем же порядком, и славные старики-кураторы каждый раз засыпали, так что молодые люди, в сущности, оставались наедине. Ничто не мешало их взаимному обмену мыслей и чувств. Марк рассказывал молодой художнице о войнах, в которых принимал участие, о странах, которые он имел случай посетить, об известных ему народах, их нравах и обычаях; девушка же передавала ему различные подробности своей жизни среди ессеев. Наконец разговор коснулся религии. Марк был знаком со многими верованиями как западных, так и восточных народов, и все они, по-видимому, не удовлетворяли его, не внушали большого уважения. Тогда Мириам решилась изложить ему, как умела, основы своей религии, новой религии - христианства, о котором в то время непосвященные имели лишь смутное представление.

   - Все, что говоришь ты, госпожа, кажется мне прекрасным! - отвечал Марк. - Но объясни, как примирить это учение с требованиями жизни? Твоя христианская вера чиста и высока. Но почему-то все народы в одинаковой мере ненавидят и презирают христиан, да и какой смысл верить в этого Распятого, который обещал всем верующим в него воскресить их в последний день! В чем тут смысл религии?

   - Это ты поймешь, господин, когда все остальное изменит тебе!

   - Да, ты права. Эта ваша христианская религия - религия тех, кому все остальное в жизни изменяло, религия несчастных, обездоленных. Но теперь давай поговорим о чем-нибудь более веселом, вопросы вечности мне представляются туманными: кроме вечной красоты искусства, я не знаю пока ничего вечного!

   В этот момент престарелый учитель Мириам пробудился и протер глаза.

   - Подойди сюда, великий учитель мой, - воскликнула Мириам, - помоги твоей неопытной ученице справиться с этим капризным изгибом линии губ!

   - Дочь моя, Мириам, когда-то я был искусен в этом деле, - отвечал старец. - Но теперь я - простой каменщик, а ты - гениальный ваятель. У меня было дарование, у тебя - божественный талант! Не мне помогать тебе!

   Тем не менее старик подошел к бюсту и, восхищенный, залюбовался работой девушки.

   - Да, - добавил он, - тут вот, как сама ты говоришь, не совсем верно... Но попробуй сделать вот так... Нет, нет, я не возьму резца из твоих рук, сделай сама... Видишь, теперь - прекрасно!.. О, дитя, теперь не тебе у меня учиться!..

   - Не говорил ли я, что ты гениальна в своем искусстве, госпожа! - воскликнул Марк.

   - Ты, господин, много говоришь, и я боюсь, что очень многие из твоих слов находятся не в согласии с твоими мыслями. Но теперь, прошу тебя, не говори вовсе: я хочу изучить твои губы!

   И работа продолжалась некоторое время в полном безмолвии.

   Не всегда, однако, сеансы проходили в разговорах. Иногда Мириам принималась петь вполголоса, а когда заметила, что голос ее приятен молодому римлянину и убаюкивающе действует на старцев, стала петь часто. Кроме того она рассказывала сказки и легенды иорданских рыбаков, и Марк слушал ее с видимым удовольствием. Иногда ее сменяла старая Нехушта, и тогда молодые люди жадно внимали полудиким сказаниям о далекой и знойной Ливии, о тамошних кровавых потехах и о чудесах белой и черной магии.

   Так проходили часы работы, и дни следовали за днями счастливой чередой.

   Но не всем они казались светлыми днями тихого счастья - для Халева это были бурные дни жгучей ревности, зависти и ненависти. Он готов был в любой момент вонзить нож в сердце блестящего молодого римлянина. И Мириам поняла это, поняла, что отныне горе тому человеку, который полюбится ей. Теперь она боялась Халева, боялась за Марка, хотя, в сущности, молодой римлянин был для нее никем в это время; но она знала, что Халев думал иначе. В последнее время она редко видела друга детства, однако тот находил возможность узнавать до мельчайших подробностей все о Мириам или молодом центурионе. Марк не раз говорил ей, что куда бы он ни пошел, где бы ни был, везде и всюду встречает он этого красивого странного юношу, которого она назвала "друг Халев".

   Однажды во время сеанса, когда гипсовый слепок был уже готов, и Мириам работала над мрамором, Марк сказал ей:

   - Я должен сообщить тебе новость, госпожа. Теперь я знаю, кто убил того плута иудея. Это твой друг Халев, как доказывают свидетельские показания!

   Мириам невольно содрогнулась, так что резец выпал у нее из рук.

   - Ш-ш! - прошептала она, оглядываясь на спящих кураторов. (В этот самый момент один из них начал просыпаться.) - Ведь они еще не знают об этом? - шепотом спросила она, наклонившись к Марку.

   Он отрицательно покачал головой и казался изумленным.

   - Я должна поговорить с тобой об этом деле, только не здесь и не теперь!

   Вдруг Нехушта, как нельзя более некстати, уронила какой-то сосуд с металлическими инструментами.

   Шум этот разбудил и остальных кураторов, но Мириам уже успела шепнуть:

   - Встретимся в моем саду, в час после заката; калитка будет незаперта!

   - Хорошо! - ответил Марк. - Но, боги, что это за шум? Друг Нехушта, ты неосторожно потревожила сон наших уважаемых кураторов, хотя, впрочем, на сегодня сеанс, кажется, закончен? - добавил он, обращаясь к Мириам.

   - Я не буду задерживать теперь тебя дольше! - ответила та.

   Солнце уже зашло, и мягкий лунный свет залил все вокруг. Олеандры, лилии и нежные цветы апельсиновых деревьев наполняли воздух нежным благоуханием. Кругом все стихло, разве только кое-где лаяли собаки, да вдали завывал одинокий голодный шакал.

   Марк явился минут за десять до назначенного времени и, найдя калитку незапертой, вошел в сад. Вдоль высокой каменной стены, служившей оградой, шел длинный ряд деревьев, где царила густая тень. Середина же сада, сравнительно открытая, была освещена луной. Марк встал в тени. Крадучись, точно кошка за намеченной добычей, Халев за спиной Марка также пробрался в сад и притаился у стены.

   Марк ожидал назначенного свидания, не помышляя о том, что ему могла грозить опасность. Вон там, впереди, мелькнуло белое платье, и молодой римлянин сделал несколько поспешных шагов навстречу девушке и ее неизбежной спутнице Нехуште. Теперь они стояли Достаточно далеко от Халева, так что он хотя и мог ясно различать их фигуры и движения, но разговора, который происходил шепотом, слышать не мог.

   - Господин, - начала Мириам, глядя на римлянина своим ласковым, тихим взглядом, напоминавшим спокойную синеву небес, - прости, что я потревожила тебя в такой необычный час.

   - Полно, госпожа Мириам, я всегда рад тебе служить! - отвечал Центурион. - Да не называй меня господином, а зови Марком, мне будет приятнее!

   - Дело в том, что эта история с Халевом...

   - Пусть бы все духи ада побрали этого Халева, что, как я полагаю, вскоре и должно случиться!

   - Нет, этого-то именно и не должно случиться! - воскликнула Мириам. - Мы встретились здесь для того, чтобы поговорить о Халеве! Скажи же, господин Марк, что ты узнал о нем?

   Марк рассказал, что нашлись свидетели из числа окрестных жителей, которые присутствовали при убийстве, и упомянул о долге, обязывающем арестовать Халева.

   Мириам стала просить пощадить его. Но римлянин ревниво заметил, что он видит, как Халев любит Мириам, и спросил, не отвечает ли она взаимностью. Мириам пылко запротестовала против такого предположения, и смягченный римлянин уступил ее мольбам.

   Между тем подслушивающий Халев не расслышал ни слова; до него доносился только смутный шепот двух голосов, но зато ни один жест, ни одно движение обоих не укрылось от его ревнивого взгляда. Нет сомнения, он присутствовал при страстном свидании влюбленных. Ему казалось, что сердце разорвется в его груди от ревнивой злобы, он готов был броситься на римлянина и тут же на месте убить его. Но минуту спустя чувства благоразумия и самосохранения взяли верх: он хотел убить, но не быть убитым! Если он убьет римлянина, Нехушта, эта старая кошка, подкупленная римским золотом, вонзит ему в спину нож, с которым она никогда не разлучается! Тогда Мириам достанется кому-нибудь другому, а он не получит никакого удовлетворения. Так рассуждал Халев, не спуская глаз с освещенной луной площадки сада.

   Вот они расстались, и Мириам, не оглядываясь, исчезла в дверях дома. Марк, точно в полусне, прошел мимо юноши так близко, что чуть не коснулся его одежд. Только Нехушта оставалась неподвижной на том месте, где стояла, точно в глубоком раздумье. Халев, крадучись, последовал за Марком, прячась в тени деревьев. В десяти шагах от калитки сада Мириам в стене была другая калитка, ведущая в сад странноприимного дома. В тот момент, когда центурион обернулся, чтобы запереть за собой калитку, перед ним, точно из-под земли, выросла какая-то человеческая фигура.

   - Кто ты? - спросил римлянин, отступив на шаг, чтобы лучше разглядеть своего посетителя.

   Халев между тем переступил через порог калитки и запер ее за собой на засов.

   - Я - Халев, сын Гиллиэля; я хочу говорить с тобой!

   - Какое же у тебя дело ко мне, Халев, сын Гиллиэля? - спросил Марк.

   - Дело о жизни и смерти, Марк, сын Эмилия! Мы оба любим одну девушку. Я видел все! Двоим нам она принадлежать не может. Я рассчитываю, что со временем она будет моей, если только глаз и рука не изменят мне сейчас. Из этого, полагаю, ясно, что один из нас должен сегодня умереть!

   Тщетно Марк взывал к его разуму - пылкий юноша оставался непоколебим в своем намерении. Тогда центурион принял вызов. Драться решили на коротких мечах.

   С минуту соперники стояли друг против друга. Римлянин гордо и смело ждал нападения, зорко следя за малейшим движением своего противника, иудей же присел, как тигр, готовящийся к прыжку, выжидая удобного момента. И вот с тихим отрывистым криком Халев кинулся на Марка, глаза его сверкнули дикой яростью. Но Марк проворно отскочил в сторону в тот момент, когда удар готов был его поразить. Меч Халева запутался в складках плаща соперника, и Марк, поймав его, возвратил удар, но, не желая нанести юноше серьезную рану, направил удар на руку и отсек ему один из пальцев, поранив остальные; Халев выронил свое оружие. Тогда Марк, наступив ногой на меч противника, обернулся к нему и проговорил:

   - Юноша, ты сам того хотел! Это тебе урок, и ты до самой смерти не забудешь его. Ну, а теперь иди!

   Халев заскрежетал зубами.

   - Мы дрались на смерть. Слышишь, насмерть!.. Ты победил, убей же меня! - И окровавленной рукой он распахнул на груди одежду, чтобы противник сразу мог пронзить его мечом.

   - Оставь такие шутки лицедеям! - сказал Марк. - Иди, но помни: если ты когда-нибудь осмелишься на какой-либо предательский поступок по отношению ко мне или к любимой тобой девушке, то я убью тебя, как воробья!

   Издав нечто похожее на стон или проклятие, Халев скрылся во мраке. Марк, пожав плечами, готовился уже войти в дом, как вдруг чья-то тень пересекла его путь. Он обернулся и увидел подле себя Нехушту.

   - Ах, друг Нехушта, каким путем ты очутилась здесь?

   - Вот этим! - ответила та, указывая на живую изгородь, отделявшую их сад от сада странноприимного дома. - Оттуда я все видела и слышала!

   - Если так, то, надеюсь, ты похвалишь меня за ловкость в бою и за добродушный нрав?

   - В бою ты ловок, это правда, хотя тут нечем похвалиться при таком безумном противнике. Ну, а что касается твоего добродушия, господин, то скажу тебе, что оно достойно глупца!

   - Так вот какова награда за добродетель! - воскликнул Марк. - Скажи, пожалуйста, почему ты так говоришь?

   - Да потому, господин, что этот Халев станет опаснейшим в Иудее человеком, и всего более опасным для госпожи моей Мириам и для тебя самого. Тебе следовало убить его теперь, когда представился благоприятный случай это сделать. А в будущем может повезти и ему!

   - Ты права, добрая Нехушта, но я последнее время вращался среди христиан и, быть может, невольно заразился их взглядами. Это, кажется, славный меч, возьми его, друг Нехушта, и храни у себя. Спокойной ночи!

   На следующий день при перекличке юных воспитанников ессеев Халев не отозвался, и ни на второй, ни на третий день его нигде не могли разыскать.

  

   Много дней спустя на имя кураторов было получено короткое послание от Халева, в котором он говорил что, сознавая в себе полное отсутствие призвания стать последователем учения ессеев, он покинул их приют и нашел убежище у друзей своего покойного отца, но где именно, об этом в послании не упоминалось. Принимая во внимание разнесшийся в окрестностях слух о том, что виновником убийства был не кто иной, как Халев, почтенные старцы ессеи нашли в этом достаточное объяснение внезапного бегства юноши и, так как он не подавал блестящих надежд, то о нем не особенно жалели.

   Прошла неделя со времени исчезновения Халева. Мириам за это время почти не видела Марка, так как надобности в дальнейших сеансах не было и она могла работать по глиняной модели, которая была уже полностью закончена. Теперь же и сам бюст был готов и даже почти отполирован. Однажды поутру, когда Мириам заканчивала свою работу, чья-то тень заслонила широкую полосу солнечного света, врывавшуюся в ее мастерскую через открытую дверь. Она подняла глаза и, к немалому удивлению своему, увидела перед собой Марка в полном боевом одеянии, в кольчуге, панцире и дорожном плаще.

   Мириам была одна в мастерской, так как Нехушта вышла распорядиться по хозяйству. Увидав Марка, девушка слегка покраснела и выронила из рук тряпку, которой она полировала мрамор.

   - Прости, госпожа Мириам, - начал римлянин, - что я осмелился нарушить так неожиданно твое уединение, но время не терпит!

   - Ты покидаешь нас, господин? - прошептала она.

   - Да, в три часа пополудни я должен выехать отсюда. Дело мое здесь завершено, мой отчет о непричастности ессеев к убийству и их лояльности по отношению к властям окончен, и меня спешно вызывают в Иерусалим через гонца, прибывшего сюда с час тому назад!

   - В три часа пополудни, - повторила девушка. - Что же, работа моя готова, и если ты, господин, хочешь, возьми ее!

   - Конечно, я возьму ее с собой, а относительно цены мы сговоримся с уважаемыми старцами.

   - Да, да, - промолвила Мириам, кивнув головой, - но если ты позволишь, я желала бы сама упаковать этот мрамор, чтобы он не пострадал в дороге. Кроме того, разреши мне оставить у себя модель, она по праву должна принадлежать тебе, но я не совсем довольна этим мраморным бюстом и хотела бы сделать другой!

   - Мне кажется, что мрамор безупречен, но модель я оставлю в твоем распоряжении, госпожа, и скажу больше - я очень рад, что ты хочешь оставить ее у себя! Ноты не спрашиваешь, госпожа, почему меня вдруг так спешно вызывают в Иерусалим, или тебе не интересно?

   - Если тебе угодно будет сказать, то я буду рада!

   - Помнится, я упоминал как-то, госпожа Мириам, о дяде моем Кае, проконсуле римского императора в нашей богатейшей провинции, Испании, где он нажил большое состояние. Так вот, старик занемог, и болезнь его смертельна; быть может, он уже умер, хотя врачи уверяли, что он может протянуть еще с полгода или даже больше. Во время своей болезни он вдруг вспомнил обо мне и пожелал увидеть племянника, хотя в течение многих лет совершенно не вспоминал о моем существовании. Мало того, в своем письме он выражает намерение сделать меня наследником, а пока послал весьма крупную сумму на путевые издержки, прося поспешить к нему, насколько только возможно. Одновременно с его письмом к прокуратору Альбину пришло приказание цезаря Нерона [16] немедленно отпустить меня к дяде, снабдив всем необходимым. Вот почему я срочно должен ехать, госпожа Мириам!

  

   [16] - Нерон - римский император в 54-68 гг. н. э.

  

   - Да, конечно, - сказала молодая девушка, - через два часа этот мраморный бюст будет докончен и упакован! - И она протянула ему руку на прощание.

   Марк взял ее руку и удержал в ладонях.

   - Мне тяжело прощаться с тобой так!

   - Мне кажется, что иного прощания не может быть!

   - Проститься можно и так, и этак, но всякое прощание с тобой мне тяжело, больно и ненавистно!

   - Стоит ли тебе, господин, терять время на такие слова?! Мы встретились на час и расстаемся навек. К чему тут пустые слова?

   - Я не хочу этой вечной разлуки с тобой, госпожа! - воскликнул Марк. - Вот почему я и сказал тебе это!

   - Отпусти, господин, мою руку, мне надо еще кончить работу!

   - Тебе надо кончить, мне надо начать! - сказал Марк каким-то загадочным, взволнованным тоном. - Мириам, я тебя люблю!

   - Я не должна выслушивать от тебя, Марк, такие слова! - смущенно сказала девушка.

   - Почему же нет? До сих пор они считались позволительными между мужчиной и женщиной, когда намерения их чисты. В моих устах они значат одно: я предлагаю тебе быть моей женой, если только и ты любишь меня!

   - Едва ли ты говоришь серьезно...

   - Клянусь своей честью, Мириам, это мое самое искреннее желание! - воскликнул молодой воин.

   - В таком случае, Марк, тебе придется теперь же отказаться от него, - печально проговорила она, тогда как глаза ее глядели ласково и с любовью. - Между нами лежит целая пропасть!

   - И зовут эту пропасть Халев? - с горечью подхватил Марк.

   - Нет, у нее другое название, и ты сам хорошо это знаешь. Ты - римлянин и поклоняешься богам Рима, а я - христианка и верую в Бога и во Христа Распятого. Вот что разлучает нас навек!

   - Почему же? Очень часто муж христианин или жена христианка обращают своего супруга или супругу в свою веру. Ведь это дело убеждения, дело времени.

   - Да, но что касается меня, то даже если бы я того хотела, все равно я не могла бы стать женой человека иной веры, чем моя!

   - Почему же? - спросил Марк.

   И Мириам рассказала ему о завете покойных родителей.

   - Как бы я ни любила человека, все разно, я должка помнить этот завет!

   Марк пытался было указать на необязательность этого завета для нее. Но девушка была непоколебима. Тогда центурион выразил предположение, что, может быть, и он станет в ряды последователей Христа, но просил дать ему время подумать, пока же обещал писать ей из Рима. Лицо девушки озарилось лучезарной улыбкой...

   Долго еще говорили молодые люди. Наконец пришло время расставаться.

   - Прощай, Марк, - проговорила девушка, - и пусть любовь Всевышнего сопутствует тебе!

   - А твоя любовь, Мириам? - спросил он.

   - Моя любовь всегда с тобой, Марк! - просто отвечала Мириам.

   - О, я жил недаром! - воскликнул римлянин. - Знай, что как я ни люблю тебя, а еще более уважаю! - И опустившись перед ней на колено, он поцеловал ее руку и кайму ее платья, потом быстро вскочил на ноги, повернулся и вышел.

   Когда стемнело, Мириам смотрела с крыши своего дома, как Марк во главе отряда тихим шагом выезжает из селения ессеев. На вершине холма, с которого открывался вид на окрестности, он придержал коня и, пропустив мимо себя солдат, повернулся лицом к селению и долго смотрел в ту сторону, где стоял домик Мириам. Серебристый свет луны играл на его боевых доспехах, он казался светлой точкой в окружающем мраке ночного пейзажа. Мириам не могла оторвать глаз от этой светлой точки, сердце ее слышало его немой привет и посылало ему такой же привет, такое же нежное слово любви.

   Но вот он быстро повернул коня и исчез. Все мужество бедной девушки разом оставило ее: припав головою к перилам, Мириам залилась слезами.

   - Не плачь, дитя, и не горюй! Тот, кто исчез теперь во мраке ночи, вернется к тебе в сиянии дня! Верь мне! - произнес за ее плечом ласковый голос Нехушты.

   - Но, увы, дорогая Ноу, что из того, если он вернется? Ведь я же связана этим зароком, нарушить который не могу без того, чтобы не навлечь на себя проклятия неба и людей!

   - Я знаю только то, дитя мое, что и в этой стене, и во всякой другой найдется калитка. Не тревожь же себя - все в руках Божиих, и верь - он вернется. Ты можешь гордиться любовью этого римлянина: он честен, верен и чист сердцем, несмотря па то, что вырос и воспитан в развратном Риме. Подумай об этом и будь благодарна Богу, так как многие женщины прожили свою жизнь, не встретив и не испытав любви, не изведав этой земной радости!

   - Ты права, дорогая Ноу, - сказала девушка, - твои слова придали мне силы!

   - Ну, а теперь, когда ты немного успокоилась, - продолжала Нехушта, - я сообщу тебе об одном важном деле. Когда ессеи приняли нас с тобой в свою общину, то поставили при этом строжайшее условие, что ты останешься у них только до достижения тобою восемнадцатилетнего возраста. Но этот срок минул уже почти год тому назад, и, хотя ты ничего об этом не знала, вопрос основательно обсуждался на совете. Слова "полных восемнадцать лет" были истолкованы так, что эти восемнадцать лет исполнятся тогда, когда тебе минет девятнадцать, иначе говоря, ровно через полгода, считая от сегодняшнего дня!

   - И тогда мы должны будем покинуть этот дом, Ноу?! - воскликнула девушка, для которой это затерявшееся в пустыне селение было целым светом, а добродушные старцы - единственными друзьями. - Куда же мы с тобой пойдем, Ноу? Ведь у нас нет ни дома, ни родных, ни денег!

   - Не знаю, дитя. Но, без сомнения, и в этой стене отыщется калитка. У христианки много братьев, и для нее всегда найдется приют. Кроме того, с твоим искусством ты всегда сумеешь в Иерусалиме или любом другом большом городе заработать себе на пропитание. Да и у меня сбережено на черный день немало денег: почти все золото, данное Амрамом, цело, да и те деньги и драгоценности, которые капитан погибшей галеры оставил в своей каюте, тоже хранятся у меня. Наконец, и ессеи не допустили бы, чтобы ты терпела нужду. Итак, дитя, не мучь себя заботой, ты без того утомлена сегодня, тебе нужно отдыхать. Ложись-ка спать, уж поздно!

  

   С тяжелым сердцем покидал Халев тихую деревеньку ессеев за час до рассвета после поединка с Марком. Дойдя до вершины холма, он обернулся назад и долго-долго смотрел на домик, где жила Мириам. В любви и в бою он был несчастлив. Побежденный, униженный тем, что надменный римлянин подарил ему жизнь, угадывая в душе, что счастливый соперник овладел сердцем Мириам, Халев невыносимо страдал. Но самое страдание рождало в нем злобу, а злоба - силу.

   Мало-помалу тени ночи бледнели, восток начинал алеть, и скоро дневное светило торжественно взошло на горизонте, озарив все своим золотым светом.

   - О! - воскликнул Халев. - Я еще восторжествую над всеми, как солнце восторжествовало над сумрачной мглой! Теперь я рад, что этот римлянин сохранил мне жизнь: настанет день, когда я отниму у него и жизнь, и Мириам! - И юноша, забыв про боль израненной руки, полный злобного торжества и зародившейся в нем надежды, чуть не бегом спустился с холма в долину и, бодро шагая, направил свой путь к Иерусалиму.

   Дорогой он много размышлял и вступал в длинные беседы