Главная » Книги

Ильф Илья, Петров Евгений - Золотой теленок, Страница 21

Ильф Илья, Петров Евгений - Золотой теленок


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25

b>

Роман

1 часть

Начата - 2 августа 1929 г.

Окончена - 23 августа 1929 г.

Глава первая
О том, как Паниковский нарушил конвенцию

  
   Железнодорожный пейзаж одинаков во всем мире.
   Подъезжая к Риму, путешественник видит точно такие же семафоры, какие запирают вход в Архангельск. Подтягиваясь к Самарканду, Чикаго, Мюнхену, Пекину или Ницце, поезда минуют одни и те же сооружения: стрелочные посты, круглые паровозные депо, водокачки с подвижными хоботами и мастерские с мелкими оконными переплетами, где обязательно выбито несколько стекол.
   Когда смешанный товарно-пассажирский поезд, беспокойно посвистывая и раскачиваясь, покинул узловую станцию Арбатов, единственный высадившийся на перрон пассажир посмотрел по сторонам с несколько ироническим любопытством. Он увидел то, что мог бы увидеть на подступах к Вене или Рио-де-Жанейро и что множество раз видел у ворот больших и малых русских городов.
   Пассажир повернулся спиною к постылым железнодорожным деталям, щелкнул ногтем по станционному колоколу и, сопровождаемый ангельским звоном, вышел на площадь.
   Такой площади путешественник не увидел бы ни в Риме, ни в Мюнхене, ни даже в Архангельске. Навстречу ему, с противоположного вокзалу края, шел гигантский мужчина, несший на плечах женщину, словно ворох белья. Мужчина осторожно погружал в жидкую грязь голые ноги. Так ходят по воде не умеющие плавать купальщики. Подойдя к вокзалу, гигант снял с плеч свою ношу и бережно поставил ее на ступеньку. Совершив этот человеколюбивый поступок и получив за него медную монету, гигант уселся на краю болота.
   Пассажир, с интересом следивший за действиями человека-парома, вежливо снял фуражку с белым верхом, какую по большей части носят администраторы летних садов и конферансье, и сказал:
   - А есть в городе, кроме вас, еще какие-нибудь перевозочные средства? Механические экипажи? Таратайки? Конно-железная городская дорога? Метрополитен?
   - Ничего нету, - ответил верзила, подумав. - То есть извозчики есть. Это верно. Только сюда они не заезжают. Глу­боко.
   Через несколько минут дружественной беседы выяснилось, что в городе Арбатове есть даже и прокатный автомобиль, но в него уже два месяца никто не садится.
   - Боятся, - сказал человек-паром с насмешкой.
   Больше ничего от человека-парома приезжему добиться не удалось.
   Он откозырял своему собеседнику и, помахивая саквояжем, вознамерился переправиться через площадь собственными силами. С брезгливостью кошки, которая боится промочить лапы, приезжий прошелся по краю великих грязей и отступил. Как видно, он дорожил своими столичными башмаками и белыми теннисными брюками, облекавшими его могучие плебейские ноги. Верзила следил за ним равнодушным взглядом.
   - Значит, погибать? - сказал приезжий. - Что ж! Таковы суровые законы жизни. Гражданин! Считайте меня своим клиентом!
   - Поедем? - спросил человек-паром, оживляясь. - Две копейки перевоз. И за сундучок копейку.
   - Это за ручной-то багаж? Копейку? Ну ладно, ладно, вези.
   Взбираясь на скользкие каменные плечи верзилы, приезжий озабоченно осведомился:
   - Горючего хватит?
   Верзила вдруг захихикал и, прижав к животу ноги пассажира, поскакал через болото. Пассажир клонился то влево, то вправо, оберегая брюки от трефовых грязевых шлепков.
   - Эй ты, корабль пустыни! - кричал он. - Потише! Не пассажиры для транспорта, а транспорт для пассажиров!
   Смущенный этими высокопарными возгласами, арбатов­ский корабль пустыни замедлил ход. Это позволило пассажиру спокойно оглядеться.
   Он увидел городок, поместившийся в зеленых рощах, увидел десятка полтора серых, голубых и красно-белых звонниц, бросились ему в глаза золотые с чернью церковные купола и флаг клубничного цвета, трещавший над официальным зданием. Удовлетворенный осмотром, он снова обратился к своему экипажу:
   - Ну, тащися сивка пашней десятиной, выбелим железо о сырую землю!
   И уже на сухом берегу, именовавшемся Бульваром Молодых Дарований, приезжий воскликнул:
   - За неимением передней площадки схожу с задней. В Москве за такие штучки виновного предают огненному погребению, но у вас, я думаю, такого делячества еще не наблюдается.
   На этом он и расстался с арбатовским рикшей, выдав ему весь наличный капитал - двенадцать копеек.
   Почти на всех скамьях Бульвара Молодых Дарований сидели одинокие девушки с раскрытыми книжками в руках. Лоскутные тени падали на страницы книг, на желтые локти и на трогательные провинциальные челки. Когда приезжий вступил в прохладную аллею, на скамьях произошло некоторое движение. Девушки, прикрывшись книгами Ляшко, Бичер-Стоу и Сейфуллиной, бросали на приезжего трусливые взгляды. Он проследовал среди бульварных читательниц парадным шагом и вышел к зданию горисполкома. Через две минуты он уже стучался в дверь кабинета председателя.
   - Куда? Куда, товарищ? - спросил его секретарь, сидевший за столом, рядом с дверью. - Вам зачем к председателю? По казенному делу или по личному?
   Если бы приезжий был неопытным визитером госучреждений, он, вероятно, поспешил бы заявить, что прибыл по срочному казенному делу. Но он был человеком дошлым и точно знающим систему обращения с секретарями правительственных, хозяйственных и общественных организаций.
   - По личному, - сухо сказал он, не оглядываясь на секретаря и засовывая голову в дверную щель. - Здравствуйте, товарищ председатель.
   И очутился с глазу на глаз с председателем горисполкома.
   - Вы меня узнаете?
   Председатель, черноглазый, большеголовый человек в синем пиджаке и таких же брюках, заправленных в сапоги на высоких скороходовских каблуках, посмотрел на посетителя довольно рассеянно и заявил, что не узнает.
   - Неужели не узнаете? А между тем многие находят, что я поразительно похож на своего отца.
   - Я тоже похож на своего отца, - нетерпеливо сказал председатель, - вам чего, товарищ?
   - Принимаю ваши слова, как отдаленное приближение к шутке, - быстро ответил посетитель. - Я сын лейтенанта Шмидта.
   Председатель смутился и приподнялся. Он сразу вспомнил знаменитый облик революционного лейтенанта с бледным усатым лицом и в черном плаще с бронзовыми львиными застежками. Пока он собирался с мыслями, чтобы задать сыну черноморского героя приличествующий случаю вопрос, посетитель присматривался к меблировке кабинета взглядом ломбардного оценщика.
   Когда-то, в царские времена, меблировка присутственных мест производилась по трафарету. Выведена была особая порода казенной мебели. За время революции эта порода почти исчезла, и секрет ее был, как видно, утерян. Стало неизвестно, как нужно обставлять помещения должностных лиц, и в служебных кабинетах появились предметы, считавшиеся до сих пор неотъемлемой принадлежностью частной квартиры. В учреждениях появились ореховые адвокатские диваны с зеркальной полочкой для семи фарфоровых слонов, которые якобы приносят счастье, горки для посуды, этажерочки, раздвижные кожаные кресла для ревматиков и голубые японские вазы. В кабинете председателя арбатовского исполкома, кроме обычного письменного стола, находились два пуфика, обитых полопавшимся розовым шелком, полосатенькая козетка, атласный экран и зеркальный славянский шкаф грубой рыночной работы.
   "А шкафчик-то типа "Гей, славяне!", - подумал посетитель, - тут много не возьмешь. Ну, ничего. Червонец - тоже деньги!"
   - Очень хорошо, что вы ко мне зашли, - сказал председатель растерянно. - Вы, вероятно, из Москвы?
   - Разумеется, - ответил посетитель, разглядывая козетку и все более убеждаясь в том, что финансовые дела исполкома плохи. Он предпочитал исполкомы, обставленные дорогой шведской мебелью.
   Председатель хотел было задать вполне законный вопрос о цели приезда лейтенантского сына в Арбатов, но неожиданно для самого себя сказал:
   - Церкви у нас замечательные. Тут уже из Главнауки приезжали, собираются реставрировать. Скажите, а вы-то сами помните восстание на броненосце "Очаков"?
   - Смутно, - ответил посетитель, улыбаясь, - мне тогда шел только пятый годик.
   - Простите, как ваше имя?
   - Николай. Николай Шмидт.
   - А по батюшке?
   "Плохо дело, - подумал посетитель, - может быть, здесь уже побывал какой-нибудь внук Карла Маркса, и председатель стал человеком опытным".
   - Да-а, - протянул он, уклоняясь от прямого ответа, - теперь многие не знают имен героев. Угар НЭПа. Нет того энтузиазма. Я, собственно, попал к вам в город по чистой случайности. Задержка в пути. Непредвиденные расходы...
   Председатель очень обрадовался перемене разговора. Ему показалось позорным то, что он забыл имя очаковского героя.
   "Действительно, - думал он, с любовью глядя на воодушевленное лицо гостя, - глохнешь тут за работой. Великие вехи забываешь".
   - Как вы говорите? Расходы? Я слушаю.
   - Конечно, я мог бы обратиться к частному лицу, - сказал посетитель, - мне всякий даст, но вы понимаете, это не совсем удобно с политической точки зрения...
   - И очень хорошо сделали, что не обратились к частнику, - сказал совсем запутавшийся председатель.
   После этого все пошло сравнительно легко. Сын героя просил пятьдесят рублей. Председатель, стесненный узкими рамками местного бюджета, смог дать только восемь рублей и три талона на обед в кооперативной столовой "Тарантелла".
   Сын героя уложил деньги и талоны в глубокий карман поношенного, серого в яблоках пиджака и уже собрался было подняться с розового пуфика, когда за дверью кабинета послышался предостерегающий возглас секретаря. Дверь с шумом растворилась, и на пороге ее показался новый посетитель.
   - Кто здесь главный? - спросил он, тяжело дыша и рыская блудливыми глазами по пуфикам.
   - Ну, я, - неохотно признался председатель.
   - Здоров, председатель! - гаркнул новоприбывший, протягивая лопатообразную ладонь. - Будем знакомы! Сын лейтенанта Шмидта.
   - Кто? - спросил глава города, тараща добрые глаза.
   - Сын великого незабвенного героя лейтенанта Шмидта! - повторил пришелец.
   - А вот же товарищ сидит - сын товарища Шмидта. Николай Шмидт.
   И председатель в полном расстройстве указал на первого посетителя, лицо которого внезапно приобрело сонное выражение.
   В жизни двух жуликов наступило щекотливое мгновение. В руках скромного и доверчивого председателя исполкома в любой момент мог блеснуть длинный неприятный меч Немезиды. Судьба давала только одну секунду времени для создания спасительной комбинации. В глазах второго сына лейтенанта Шмидта отразился ужас.
   Его фигура в полосатой легкой рубашке "Парагвай", матросских штанах и голубоватых парусиновых туфлях, только что еще резкая и угловатая, стала расплываться, потеряла свои грозные контуры и уже решительно не внушала никакого уважения.
   Между тем в дверях появилась недоброжелательная физиономия секретаря. И вот, когда второму сыну лейтенанта уже казалось, что все потеряно и что председательский гнев падет сейчас на его рыжую голову, пришло спасение.
   - Вася! - закричал первый сын лейтенанта Шмидта, вскакивая. - Родной братик! Узнаешь брата Колю?
   И первый сын заключил второго сына в объятия.
   - Узнаю! - заревел прозревший наконец Вася. - Узнаю брата Колю!
   Счастливая встреча ознаменовалась такими сумбурными ласками и столь необыкновенными по силе объятиями, что второй сын черноморского революционера вышел из них с побледневшим от боли лицом. Брат Коля на радостях помял его довольно сильно.
   Обнимаясь, оба брата искоса поглядывали на председателя, с лица которого, однако, не сходила скверная улыбка. Ввиду этого спасительную комбинацию тут же на месте пришлось развить, пополнить бытовыми деталями и новыми, ускользнувшими от четкости, подробностями восстания моряков в 1905 году. Держась за руки, братья опустились на козетку и, не спуская льстивых глаз с председателя, погрузились в воспоминания.
   - До чего удивительная встреча! - фальшиво воскликнул первый сын, приглашая председателя примкнуть к семейному торжеству.
   - Да, - сказал председатель замороженным голосом. - Бывает.
   Увидев, что председатель все еще находится в лапах сомнения, первый сын погладил брата по рыжим, как у сеттера, кудрям и ласково спросил:
   - Когда же ты приехал из Екатеринослава, где ты жил у нашей бабушки?
   - Да, я там жил, - пробормотал второй сын лейтенанта, - у нее.
   - Что же ты мне так редко писал? Я так беспокоился.
   - Занят был, - угрюмо ответил рыжеволосый.
   И, опасаясь, что неугомонный брат сейчас же заинтересуется, чем он был занят (а занят он был преимущественно тем, что сидел в исправительных домах различных автономных республик и областей), второй сын лейтенанта Шмидта вырвал инициативу и задал вопрос сам.
   - А ты почему не писал?
   - Я писал, - неожиданно ответил братец, чувствуя не­обыкновенный прилив веселости. - Заказные письма посылал. У меня даже почтовые квитанции есть.
   И он полез в боковой карман, откуда действительно вынул множество лежалых бумажек. Но показал их почему-то не брату, а председателю исполкома, да и то издали.
   Как это ни странно, вид бумажек немного успокоил председателя, и воспоминания братьев стали живее. Рыжеволосый брат вполне освоился с обстановкой и монотонно, но довольно толково рассказал содержание брошюры "Мятеж на "Очакове"". Брат украшал его сухое изложение деталями настолько живописными, что председатель снова загрустил о трех талонах и восьми рублях.
   Однако он отпустил братьев с миром, и они выбежали на улицу, чувствуя большое облегчение.
   За углом исполкомовского дома они остановились.
   - Кстати, о детстве, - сказал первый сын, - в детстве таких, как вы, я убивал на месте. Из рогатки.
   - Почему? - радостно спросил второй сын знаменитого отца.
   - Таковы суровые законы жизни. Или, короче выражаясь, жизнь диктует нам свои суровые законы. Вы бы еще вышли на многолюдную площадь и обнародовали бы свою принадлежность к семье Шмидта. Тогда бы даже я не смог вас спасти. Разве вы не видели, что председатель не один?
   - Я думал...
   - Ах, вы думали? Вы, значит, иногда думаете? Вы - мыслитель? Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан-Жак Руссо? Марк Аврелий?
   Рыжеволосый молчал, подавленный справедливым обвинением.
   - Ну, я вас прощаю. Живите. Размножайтесь. Давайте познакомимся. Как-никак братья. Родство обязывает. Меня зовут Остап Бендер. Разрешите также узнать вашу первую фамилию.
   - Балаганов, - представился рыжеволосый, - Шура Балаганов.
   - О профессии не спрашиваю, - учтиво сказал Бендер, - но догадываюсь. Вероятно, что-нибудь интеллектуальное! Судимостей много?
   - Две, - свободно ответил Балаганов. - В этом году.
   - Вот это нехорошо. Более того - это плохо. За что вы продаете свою бессмертную душу? Человек не должен судиться. Это пошлое занятие. Я имею в виду кражи. Не говоря уже о том, что воровать грешно - мама, наверно, познакомила вас в детстве с такой доктриной, это к тому же бесцельная трата сил и энергии...
   Остап долго бы еще развивал свои взгляды на жизнь, если бы его не перебил Балаганов.
   - Смотрите, - сказал он, указывая на зеленые глубины Бульвара Молодых Дарований. - Видите, вон идет человек в соломенной шляпке.
   - Вижу, - высокомерно сказал Остап. - Ну и что же? Это губернатор острова Борнео?
   - Это Паниковский, - сказал Шура, - сын лейтенанта Шмидта.
   По аллее, в тени августейших лип, склонясь немного набок, двигался гражданин самого приятного вида. Твердая соломенная шляпа с рубчатыми краями боком сидела на его голове. Брюки были настолько коротки, что обнажали белые завязки кальсон. Под усами гражданина, подобно огоньку папиросы, изредка вспыхивал золотой зуб.
   - Это становится забавным, - сказал Остап.
   Паниковский направился прямо к зданию горисполкома.
   - Его нужно предостеречь, - заметил Бендер, - не верится, чтобы после нашего посещения председатель отнесся к третьему сыну лейтенанта Шмидта миролюбиво.
   - Не надо, - сказал Балаганов, - пусть знает в другой раз, как нарушать конвенцию.
   - Что еще за конвенция такая?
   - Подождите. Потом скажу. Смотрите, он вошел.
   - Я человек завистливый, - сознался Бендер, - но тут завидовать нечему. Но я также и любопытен. Пойдем, посмотрим.
   Сдружившиеся дети лейтенанта вышли из-за угла и подступили к окну председательского кабинета.
   За туманным, немытым стеклом сидел председатель. Он быстро писал. Как у всех пишущих, лицо у него было скорбное. Вдруг он поднял голову и зашевелил губами. Дверь распахнулась, и в комнату проник Паниковский. Прижимая шляпу к сальному пиджаку, он остановился перед столом и долго шевелил толстыми губами. После этого председатель подскочил и широко раскрыл рот. Друзья услышали протяжный крик.
   Со словами "Отбой! Все назад!" Остап увлек за собою Балаганова. Они побежали на бульвар и спрятались за деревом.
   - Снимите шляпы, - сказал Остап, ликуя, - обнажите головы. Сейчас состоится вынос тела.
   Остап не ошибся. Не успели еще замолкнуть раскаты и переливы председательского голоса, как в портале исполкома показались два дюжих курьера. Они несли Паниковского. Один держал его за руки, а другой за ноги.
   - Прах покойного, - комментировал Остап, - был вынесен на руках близкими и друзьями.
   Курьеры вытащили дитя лейтенанта Шмидта на крыльцо и принялись неторопливо раскачивать. Паниковский молчал, покорно глядя на синее небо.
   - После непродолжительной гражданской панихиды... - начал Остап.
   И в ту же самую минуту курьеры, придав телу Паниковского достаточный размах и инерцию, выбросили его на улицу.
   - ... Тело было предано земле, - закончил Бендер.
   Паниковский шлепнулся на землю, как жаба. Он быстро поднялся и, кренясь на бок сильнее прежнего, побежал по Бульвару Молодых Дарований с невероятной быстротой.
   - Ну, теперь расскажите, - промолвил Остап, - каким образом этот гад нарушил конвенцию и какая это была конвенция.
  

Глава вторая
Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта

  
   Хлопотливо проведенное утро закончилось. Стало жарко. В бричке, влекомой толстыми казенными лошадьми, проехал заведующий Уземотделом, закрываясь от солнца портфелем. У палатки мороженщика стояла небольшая очередь граждан, желающих освежиться мороженым с вафлями. Голый мальчуган с пупком, выпуклым, как свисток, мыкался среди девушек, которые все еще рассеянно листали свои книги.
   В другое время Остап Бендер, чувствительный ко всему прекрасному, не оставил бы девушек без внимания. Ему нравились чистые души провинциалок и стремление их ко всему возвышенному. Но сейчас ему хотелось есть.
   - Вы, конечно, стоите на краю финансовой пропасти? - спросил он Балаганова.
   - Если бы на краю! - воскликнул Шурка Балаганов. - В том-то и дело, что я лечу в нее уже целую неделю.
   - В таком случае вы плохо кончите, молодой человек, - наставительно сказал Остап. - Финансовая пропасть - самая глубокая из всех пропастей. В нее можно падать всю жизнь. Впрочем, воспряньте! Я все-таки унес в своем клюве три талона на обед. Это делает честь душевным качествам председателя исполкома.
   Но молочным братьям не удалось воспользоваться добротой главы города. Столовая "Тарантелла" была закрыта на замок.
   - Конечно, - с горечью сказал Остап, - по случаю учета шницелей столовая закрыта навсегда! Придется отдать свое тело на растерзание частникам. К счастью, председатель осыпал меня золотым дождем на сумму в восемь рублей. Но имейте в виду, уважаемый Шура, даром я вас питать не намерен. За каждый витамин, который я вам скормлю, я потребую от вас ряд мелких услуг.
   Однако частновладельческого сектора в городе не оказалось, и братья пообедали в летнем кооперативном саду "Искра", где особые плакаты извещали граждан о последнем арбатовском нововведении в области народного питания:
  

Пиво отпускается только членам профсоюза.

  
   - Удовлетворимся квасом, - сказал Балаганов.
   - Тем более, - добавил Остап, - что местные квасы изготавливаются артелью частников, сочувствующих советской власти.
   После обеда Бендер закурил папиросу и, рассыпая пепел по столу, молвил:
   - Ну, теперь расскажите, в чем провинился головорез Паниковский. Я люблю рассказы о мелких жульничествах.
   Рассказ или, вернее, доклад (настолько Балаганов уже проникся уважением к своему спасителю) продолжался часа два и заключал в себе чрезвычайно интересные сведения.
   Во всех областях человеческой деятельности предложение труда и спрос на него регулируются специальными органами. Рациональным распределением рабочей силы занимаются и биржи труда, и профессиональные организации, и сами хозяйственники.
   Актер поедет в Омск только тогда, когда точно выяснит, что ему нечего опасаться конкуренции и что на его амплуа холодного любовника или "кушать подано" нет других претендентов. Железнодорожников опекают родные им учкпрофсожи, заботливо публикующие в газетах сообщения о том, что безработные багажные раздатчики не могут рассчитывать на получение работы в пределах Сызрано-Вяземской дороги, или о том, что Средне-Азиатская дорога испытывает нужду в четырех барьерных сторожихах. Эксперт-товаровед помещает объявление в газете, и вся страна узнаёт, что есть на свете эксперт-товаровед с шестидесятилетним стажем, по семейным обстоятельствам меняющий службу в Москве на работу в провинции.
   Все регулируется, течет по расчищенным руслам, совершает свой кругооборот в полном соответствии с законом и под его защитой.
   И один лишь рынок особой категории жуликов, именующих себя детьми лейтенанта Шмидта, находится в хаотическом состоянии. Анархия раздирала корпорацию детей лейтенанта, и они не могли извлечь из своей профессии тех выгод, которые она несомненно могла принести.
   Трудно найти более удобный плацдарм для всякого рода самозванцев, чем наше обширное государство, переполненное или сверх меры подозрительными или чрезвычайно доверчивыми администраторами, хозяйственниками и общественниками.
   По всей стране, вымогая или клянча, передвигаются фальшивые внуки Карла Маркса, несуществующие племянники Фридриха Энгельса, братья Луначарского, кузины Клары Цеткин или, на худой конец, потомки знаменитого анархиста князя Кропоткина. Отряды мифических родственников усердно разрабатывают природные богатства страны: добросердечие, раболепство и низкопоклонничество.
   От Минска до Берингова пролива и от Нахичевани на Араксе до земли Франца-Иосифа входят в исполкомы, высаживаются на станционные платформы и озабоченно катят на извозчиках родственники великих людей. Они торопятся. Дел у них много.
   Одно время предложение родственников все же превысило спрос, и на этом своеобразном рынке наступила депрессия. Чувствовалась необходимость в реформах. Постепенно упорядочили свою деятельность внуки Карла Маркса, кропоткинцы, энгельсовцы и им подобные, за исключением буйной корпорации детей лейтенанта Шмидта, которую, на манер польского сейма, вечно раздирала анархия. Дети подобрались какие-то грубые, жадные, строптивые - и мешали друг другу собирать в житницы.
   Шурка Балаганов, который считал себя первенцем лейтенанта, не на шутку обеспокоился создавшейся конъюнктурой. Все чаще и чаще ему приходилось сталкиваться с товарищами по корпорации, совершенно изгадившими плодоносные поля Украины и курортные высоты Кавказа, где он привык прибыльно работать.
   - И вы убоялись все возрастающих трудностей? - насмешливо спросил Остап.
   Но Шурка Балаганов не заметил иронии. Попивая лиловый квас, он продолжал свой реферат.
   Выход из этого напряженного положения был один - конференция. Над созывом ее Балаганов работал всю зиму. Незнакомым передал приглашения через попадавшихся на пути внуков Маркса. И вот, наконец, ранней весной 1928 года, почти все известные дети лейтенанта Шмидта собрались в московском трактире, у Сухаревой башни. Кворум был велик - у лейтенанта Шмидта оказалось тридцать сыновей в возрасте от 18 до 52 лет и четыре дочки, утаившие свои лета.
   В краткой приветственной речи Балаганов выразил надежду, что братья найдут общий язык и выработают, наконец, конвенцию, необходимость которой диктует сама жизнь.
   По проекту Балаганова весь Союз Республик следовало разбить на тридцать четыре эксплуатационных участка по числу собравшихся. Каждый участок передавался в долгосрочное пользование одного дитяти. Никто из членов корпорации не имел права переходить границы и вторгаться на чужую территорию. С целью заработка.
   Против новых принципов работы никто не возражал, если не считать Паниковского, который тогда уже заявил, что проживет и без конвенции. Зато при разделе страны разыгрались безобразные сцены. Высокие договаривающиеся стороны нахамили в первую же минуту и уже не обращались друг к другу иначе, как с добавлением бранных эпитетов.
   Весь спор произошел из-за дележа участков.
   Никто не хотел брать университетских центров. Никому не нужны были видавшие виды Москва, Ленинград и Харьков. Все единодушно отказывались от республики немцев Поволжья.
   - А что, разве это такая плохая республика? - невинно спрашивал Балаганов. - Это, кажется, хорошее место. Немцы, как культурные люди, не могут не протянуть руку помощи!
   - Знаем, знаем! - кричали разволновавшиеся дети. - У немцев возьмешь!
   Видимо, не один из собравшихся сидел у культурных людей в тюремном плену.
   Очень плохой репутацией пользовались также далекие, погруженные в пески восточные области. Их обвиняли в невежестве и незнакомстве с личностью лейтенанта Шмидта.
   - Нашли дураков! - визгливо кричал Паниковский. - Вы мне дайте среднерусскую возвышенность, тогда я подпишу конвенцию.
   - Как! Всю возвышенность?! - язвил Балаганов. - А не дать ли тебе еще Мелитополь в придачу? Или Бобруйск?
   При слове "Бобруйск" собрание болезненно застонало. Все соглашались ехать в Бобруйск хоть сейчас. Бобруйск считался прекрасным, высококультурным местом.
   - Ну, не всю возвышенность, - настаивал жадный Паниковский, - хотя бы половину! Я, наконец, семейный человек, у меня две семьи!
   Но ему не дали и половины.
   После долгих криков решено было делить участки по жребию. Были нарезаны тридцать четыре бумажки, и на каждую из них нанесено географическое название. Плодородный Курск и сомнительный Херсон, мало разработанный Минусинск и почти безнадежный Ашхабад, Киев, Петрозаводск и Чита, - все республики, все области лежали в чьей-то меховой шапке с наушниками и ждали хозяев.
   Веселые возгласы, глухие стоны и грязные ругательства сопровождали жеребьевку.
   Злая звезда Паниковского оказала свое влияние на исход жеребьевки. Ему досталась бесплодная и мстительная республика немцев Поволжья. Он присоединился к конвенции вне себя от злости.
   - Я поеду! - кричал он. - Но предупреждаю, если немцы плохо ко мне отнесутся, я конвенцию нарушу, я перейду границу.
   Балаганов, которому достался золотой Арбатовский участок, примыкавший к республике немцев, встревожился и тогда же заявил, что нарушения эксплуатационных норм не потерпит.
   Так или иначе, дело было упорядочено, после чего тридцать сыновей и четыре дочери лейтенанта Шмидта выехали в свои районы.
   - И вот вы, Бендер, сами видели, как этот гад нарушил конвенцию! - закончил свое повествование Шурка Балаганов. - Он давно ползал по моему участку, только я до сих пор не мог его поймать.
   Против ожидания рассказчика, неэтичный поступок Паниковского не вызвал со стороны Остапа осуждения. Бендер развалился на стуле, небрежно глядя перед собой. На высокой задней стене ресторанного сада были нарисованы деревья, густолиственные и ровные, как на картинке в хрестоматии. Других деревьев в саду не было, но тень, падающая от стены, давала живительную прохладу и вполне удовлетворяла граждан. Граждане были, по-видимому, поголовно членами союза, потому что пили одно только пиво и даже ничем не закусывали.
   К воротам сада, непрерывно стреляя, подъехал зеленый автомобиль, на дверце которого была выведена белая дугообразная надпись: "Эх, прокачу!" Ниже помещались условия прогулок на веселой машине. В час - три рубля. За конец - по соглашению. Пассажиров в машине не было.
   Посетители сада тревожно зашептались. Минут пять шофер просительно смотрел через решетку и, потеряв, видно, надежду заполучить пассажира, вызывающе крикнул:
   - Такси свободен! Прошу садиться!
   Но никто из граждан не выразил желания сесть в машину "Эх, прокачу!". И даже самое приглашение шофера подействовало на них странным образом. Они понурились и старались не смотреть в сторону машины. Шофер покачал головой и медленно отъехал. Граждане печально посмотрели ему вслед. Через пять минут зеленый автомобиль бешено промчался мимо сада в обратном направлении. Шофер подпрыгивал на своем сидении и что-то неразборчиво кричал. Машина была пуста по-прежнему.
   Остап проводил ее взглядом и сказал:
   - Так вот, Балаганов, вы пижон. Не обижайтесь. Этим я просто хочу точно указать то место, которое вы занимаете под солнцем.
   - Я вас не понимаю, - напыщенно сказал Балаганов.
   - Это происходит от того, что в вашей черепной лоханке чего-то не хватает, - любезно разъяснил Остап.
   - Идите к черту! - грубо сказал Балаганов.
   - Вы все-таки обиделись? Значит, по-вашему должность лейтенантского сына это не пижонство?
   - Но ведь вы же сами сын лейтенанта Шмидта! - вскричал Балаганов.
   - Вы пижон, - повторил Остап, - и сын пижона. И дети ваши будут пижонами. Мальчик! То, что произошло сегодня утром, - это даже не эпизод, а так, чистая случайность. Каприз мастера. Джентльмен в поисках десятки. Ловить на такие мизерные шансы не в моем характере. Нет ничего печальнее хождения по дорожке, проторенной стадом бизонов.
   - Так что же делать? - забеспокоился Балаганов. - Как снискать хлеб насущный?
   - Надо мыслить, - сурово ответил Остап. - Меня, например, кормят идеи. Я не протягиваю лапы за кислым исполкомовским рублем. Сообщите предел ваших мечтаний в материальных ценностях.
   - Пять тысяч, - быстро ответил Балаганов.
   - В месяц?
   - В год.
   - Значит, нам с вами не по пути, потому что мне нужно пятьсот тысяч. По возможности сразу, а не частями.
   - Может, все-таки возьмете частями? - спросил мстительный Балаганов.
   Остап внимательно посмотрел на собеседника и совершенно серьезно ответил:
   - Я бы взял частями. Но мне нужно сразу.
   Балаганов хотел было пошутить и по поводу этой фразы, но, подняв глаза на Остапа, сразу осекся. Перед ним сидел атлет с точеным, словно выбитым на монете, лицом. Смуглое горло перерезал хрупкий светлый шрам. Глаза сверкали грозным весельем.
   - Где же вы возьмете пятьсот тысяч? - тихо спросил Балаганов.
   - Где угодно, - ответил Остап. - Покажите мне только богатого человека, и я отниму у него деньги.
   - Как? Убийство? - еще тише спросил Балаганов и бросил взгляд на соседние столики, где пировали арбатовцы.
   - Знаете, - сказал Остап, - вам не надо было подписывать так называемой Сухаревской конвенции. Это умственное упражнение, как видно, сильно вас истощило. Вы глупеете прямо на глазах. Заметьте себе, Остап Бендер никогда никого не убивал. Его убивали, это было. Но сам он чист перед законом. Я, конечно, не херувим, у меня нет крыльев. Но я чту уголовный кодекс. Это моя слабость.
   - Как же думаете произвести отъем денег?
   - Отъем или увод денег варьируется в зависимости от обстоятельств. У меня лично есть четыреста честных способов отъема. Честных - подчеркиваю. Но не в этом дело. Дело в том, что сейчас нет богатых людей. И в этом ужас моего положения. Иной набросился бы, конечно, на какое-нибудь беззащитное госучреждение, но это не в моих правилах. Вам известно мое почтение к уголовному кодексу. Нет расчета грабить коллектив. Дайте мне индивида побогаче. Но их нет!
   - Как же нет! - воскликнул Балаганов. - Есть очень богатые люди!
   - А вы их знаете? - сказал Остап. - Можете вы назвать фамилию хоть одного советского миллионера? А ведь они есть! Я вам больше скажу - их немало. Но как их найдешь? Работать с легальным миллионером - одно удовольствие. Легальный миллионер живет в особняке. Адрес его известен. Он - популярная фигура в стране. Идешь прямо к нему на прием и после первых же приветствий отнимаешь деньги. Но у нас все скрыто, все в подполье. Советского миллионера не может найти даже Наркомфин со своим могучим налоговым аппаратом. А миллионер, может быть, сидит сейчас в летнем саду "Искра", за соседним столиком и пьет сорокакопеечное пиво. Вот что обидно!
   В продолжение этой тирады Балаганов нервно ласкал пальцами бутылку из-под кваса. Заметно было, что он о чем-то думает. На его безмятежном лбу зарябили непривычные морщины.
   - Я знаю миллионера, - проговорил он, - можем сделать дело.
   С Бендера мигом слетело все оживление. Он как будто даже опечалился.
   - Можно, - сказал он сонно, - где же он живет, ваш миллионер? Откуда вам известно, что он миллионер?
   - Понимаете, Бендер, случилось мне недавно сидеть в Одесском ДОПРе. Мне там об этом говорили несколько очень опытных шниферов. Они интересовались несгораемым шкафом и даже сделали в его квартире проверку. Но, оказывается, он дома ничего не держит. Вообще ничего не известно. Доказательств - никаких. Но все говорят, что этот человек делает сейчас миллионные обороты. Гений частного капитала.
   - А может быть, у него всего тысяч десять? Вы знаете, Балаганов, что в Одессе человек с десятью тысячами даже в старое время назывался миллионером! Пылкий город!
   - Ну, мне говорили люди совсем не пылкие. Это страшно ловкий человек. Он связан с многими трестами. Но решительно никаких доказательств!
   - Это хорошо, - сказал Остап, - что нет доказательств. Во-первых, правосудие не сможет его утащить и этим сорвать нашу кампанию. Во-вторых, мне в голову пришла идея.
   Остап посмотрел на Балаганова, как бы определяя его удельный вес. И продолжал:
   - Королева всех идей. Но вы, между прочим, скажите мне фамилию и адрес одесского Рокфеллера.
   - Фамилия Рокфеллера - Корейко, - сказал Балаганов, - я его видел в лицо, мне его показывали. Адрес чепуха. Я узнаю его в пять минут.
   - Достаточно, - сказал Остап.
   - А королева всех идей?
   - Это я сообщу вам на поприще нашей будущей деятельности - в Одессе. Кстати, чемоданы ваши упакованы? Зубную щетку не забыли? Зубы взяли? Я стар. Мне двадцать девять лет. Но вкус к деньгам я еще не потерял.
   Остап скинул морскую фуражку и, выставляя на показ черную блестящую шевелюру, закричал:
   - Есть у меня седые волосы?
   - Никак нет, - сказал Балаганов.
   - Значит, будут. Нам предстоят великие бои под Одессой. Вы тоже поедете, Балаганов. Готовьте перевозочные средства.
  

Глава третья
Бензин ваш - идеи наши

  
   За год до того, как Паниковский нарушил конвенцию, проникнув в чужой эксплуатационный участок, в городе Арбатове появился первый автомобиль. Робинзоном автомобильного дела был шофер по фамилии Цесаревич.
   К рулевому колесу его привело решение начать новую жизнь. Старая жизнь Адама Цесаревича была греховна. Он беспрестанно нарушал уголовный кодекс РСФСР, а именно статью 162, трактующую вопросы тайного похищения чужого имущества (кража). Статья эта имеет много пунктов, но грешному Адаму был чужд пункт "а" (кража, совершенная без применения каких-либо технических средств). Это было для него слишком примитивно. Пункт "д", карающий лишением свободы на срок до пяти лет, ему также не подходил. Он не любил долго сидеть в тюрьме. И так как с детства его влекло к технике, то он всею душою отдался пункту "в" (тайное похищение чужого имущества, совершенное с применением технических средств или неоднократно, или по предварительному сговору с другими лицами, а равно, хотя и без указанных условий, совершенное на вокзалах, пристанях, пароходах, вагонах и в гостиницах).
   Но Цесаревичу не везло. Его ловили и тогда, когда он применял излюбленные им технические средства, и тогда, когда он обходился без них: его ловили на вокзалах, пристанях, пароходах и в гостиницах. В вагонах его тоже ловили. Его ловили даже тогда, когда он в полном отчаянии начинал хватать чужую собственность по предварительному сговору с другими лицами.
   Просидев в общей сложности года три, Адам Цесаревич пришел к той мысли, что гораздо удобнее заниматься честным накоплением своей собственности, чем тайным похищением чужой. Эта мысль внесла успокоение в его мятежную душу. Он стал примерным заключенным, писал разоблачительные стихи в тюремной газете "За решеткой" и усердно работал в механической мастерской исправдома. Пенитенциарная система оказала на него благотворное влияние. Цесаревич Адам Казимирович, 46 лет, происходящий из крестьян б.Ченстоховского уезда, холостой, неоднократно судившийся, вышел из тюрьмы честным человеком.
   После двух лет работы в одном из московских гаражей, он приобрел в полную собственность авто-рыдван, некогда носивший марку "Лорен-Дитрих", выкрасил его в зеленый цвет и, не желая вступить на гибельный путь конкуренции с государственными таксомоторами, покинул шумную столицу. Арбатов, лишенный автомобильного хозяйства, понравился шоферу, и он решил остаться в нем навсегда.
   Адаму Казимировичу представлялось, как плодотворно и благостно он будет работать на ниве частного проката. В будние дни, по утрам он дежурил у вокзала, поджидая московского поезда. Завернувшись в оленью доху и подняв на лоб консервы, он дружелюбно угощает носильщиков папиросами. Где-то сзади сконфуженно жмутся извозчики. Наконец приходит гремучий поезд. Деловые люди спускаются по вокзальным ступенькам и с приятным удивлением останавливаются перед машиной. Они не ждали, что в таком захолустье уже восторжествовала идея автопроката. Трубя в рожок, Цесаревич мчит пассажиров в гостиницу "Адриатика". Работа есть на весь день. Все рады воспользоваться услугами механического транспорта. Цесаревич и его "Лорен-Дитрих" - непременные участники всех городских свадеб, экскурсий и торжеств. Летом работы еще больше. По воскресеньям на машине Цесаревича выезжают з

Другие авторы
  • Михайловский Николай Константинович
  • Каченовский Михаил Трофимович
  • Станюкович Константин Михайлович
  • Иловайский Дмитрий Иванович
  • Алкок Дебора
  • Ильф Илья, Петров Евгений
  • Жанлис Мадлен Фелисите
  • Модзалевский Лев Николаевич
  • Ратманов М. И.
  • Ляцкий Евгений Александрович
  • Другие произведения
  • Островский Александр Николаевич - А. М. Пальховский. "Гроза", драма А. Н. Островского
  • Римский-Корсаков Александр Яковлевич - Стихотворения
  • Добролюбов Николай Александрович - Приключения маленького барабанщика или гибель французов в России в 1812 году
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Русские журналы
  • Рунт Бронислава Матвеевна - Валерий Брюсов и его окружение
  • Некрасов Николай Алексеевич - Стихотворения 1855-1866 гг.,
  • О.Генри - Превращение Мартина Барней
  • Сиповский Василий Васильевич - Коронка в пиках до валета
  • Буланже Павел Александрович - Лев Толстой. Письма к П. А. Буланже
  • Короленко Владимир Галактионович - Голос из плена
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (27.11.2012)
    Просмотров: 557 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа