Чарская Лидия Алексеевна - Вторая Нина

не простой душман-барантач, - пылко объясняла воодушевленная Гуль-Гуль, - Керим великий вождь, смелый и мудрый. Керим не только бедняка не тронет, но и богача того не тронет, который делится с бедняком. И того, кто упорным трудом и честным путем приобрел богатство, даже пальцем не коснется Керим. Но того, кто притесняет бедных, заставляет, как мула, за грош работать на себя, а сам только кальян курит да подсчитывает туманы, того настигнет в горах шашка Керима, да! Простой народ знает, что Керим за него, простой народ потому и любит Керима и укрывает его. И осетин, и грузин, и чеченец... Зато богатые готовы зубами изорвать Керима, как чекалки, у-у!

  Долго еще говорила Гуль-Гуль о своем муже, гордая и счастливая, с полным сознанием его правоты. Если до сих пор я восторгалась бесстрашием и смелостью бека-Джамала, то теперь я невольно преклонялась пред благородством и величием его души.

  - Дай Бог тебе счастья, дорогая Гуль-Гуль, тебе и твоему Кериму! - воскликнула я, обнимая и крепко целуя верную спутницу благородного бунтаря.

  Должно быть, милая Гуль-Гуль не сразу поверила в искренность моего порыва. Все-таки я была в ее глазах княжеской дочерью, уруской. Подчиненные моего отца охотились за ее любимым Керимом... Сначала она тихо заплакала, потом засмеялась и, наконец, крепко расцеловала меня в обе щеки.

  Поздно уснула я в эту ночь.

  

  

  

  

Глава пятнадцатая.
СНОВА ДОУРОВ. БАБУШКИНО РЕШЕНИЕ. ЖЕНИХ.

  

  

  

  Ослепительно яркое солнце заливало круглую комнату, когда я подняла отяжелевшие со сна веки.

  - Наконец-то проснулась, бирюзовая! - прозвенел надо мной хорошо знакомый голосок, и Гуль-Гуль с разбега прыгнула ко мне на постель.

  Все, что казалось мне ночью сном или сказкой, оставалось при свете дня самой настоящей действительностью. И какой чудной, какой яркой действительностью! Со мной был мой друг! Со мной была Гуль-Гуль!

  - Джаным голубушка! Нина яхонтовая! - тараторила она, спеша и волнуясь, - вставай, солнышко! Вставай, бирюзовая! Новость! Большая, большая новость! По берегу Терека всадник скачет! Начальник!.. Прямо сюда!.. Прямо к замку! Спеши к окну, хорошенькая джаным!

  Я не заставила повторять приглашения. Заслонив глаза ладонью от солнца, я силилась разглядеть, кто же это был.

  Что офицер, казачий офицер - в этом я не сомневалась.

  А вдруг Андро? Милый, дорогой князь Андро, которому Люда успела сообщить о нежелании бабушки принять ее? И он сразу поспешил мне на выручку...

  Ах, как это было бы хорошо! Умница Андро сумел бы, конечно, найти нужные слова, чтобы убедить бабушку. Андро лучше многих знал мою вольнолюбивую натуру и почти всегда принимал мою сторону...

  Но всадник, скакавший во весь опор, приближался, и скоро мне пришлось разувериться в своем, слишком заманчивом предположении. Когда путник поровнялся с башней, я разочарованно вздохнула.

  Это был Доуров... Опять Доуров!

  - Его не впустят. Вот увидишь, не впустят, - говорила я убежденно, обернувшись к Гуль-Гуль в то время, как всадник подскакал к воротам замка.

  Но каково же было мое изумление, когда, после продолжительных переговоров со старым Николаем, ворота замка распахнулись настежь, и Доуров въехал во двор.

  А через час на лестнице раздались тяжелые шаги великанши, и Гуль-Гуль едва-едва успела скрыться в своей каморке, когда немая появилась на пороге.

  Она неистово мычала, хватая меня за руки и указывая куда-то вниз своим огромным пальцем.

  Я решила покориться и последовала за ней. Она привела меня сначала в мою комнату, помогла умыться и одеться в одно из платьев, доставленных сюда с арбой, и повела меня к бабушке.

  Старая княгиня Джаваха сидела в кресле, держась прямо и торжественно, и, похоже, поджидала меня.

  - А где же Доуров? - поинтересовалась я. - Мне показалось, что я видела его из окна башни.

  - Ты не ошиблась. Сергей Владимирович Доуров здесь, и ты его увидишь через несколько минут. А пока выслушай то, что я скажу тебе. Будь внимательна.

  - Я охотно слушаю вас, бабушка, - поторопилась ответить я, решив покоряться до времени всем причудам этой странной старухи.

  - Я не сомневаюсь в этом, - сухо уронила она, - потому что самый маленький ребенок должен понимать тех, кто делает ему добро. А ты далеко не ребенок, Нина, тебе скоро шестнадцать лет, ты уже взрослая барышня. Другие в твои годы здесь, на Кавказе, давно замужем.

  - Я никогда не выйду замуж, бабушка, - прервав ее речь, воскликнула я пылко.

  Она пристально посмотрела на меня, и губы ее скривились в неприятной гримасе.

  - Тебя не спрашивают об этом, - сухо возразила она. - Как ты думаешь, - внезапно переменила тему разговора бабушка, - приятно мне было убедиться в том, что в мой тихий замок, вместо ожидаемой почтительной и благонравной барышни, ворвался дикий, непослушный, отчаянный мальчишка-джигит, на которого не действует ни доброе слово, ни наказание! Этот мальчишка остается тем же разбойником, тем же дикарем и нарушает спокойствие моего мирного жилья! Нечего сказать, приятную услугу оказал мне покойный племянник, поручив тебя моей опеке!

  - А вы отказались бы от опеки, бабушка! - дерзко и весело взглянув в глаза старухи, предложила я, - отдали бы меня князю Андро. Право, он охотно приютил бы меня.

  - Глупая девчонка! - сердито отозвалась княгиня, - ты не понимаешь, что молоденькой барышне неприлично жить в квартире чужого холостого офицера.

  - Князь Андро - брат мой! - горячо воскликнула я, - а не чужой. Я люблю его больше всех в мире, после Люды, и считаю себя его сестрой.

  - Мало ли что ты считаешь, глупая! - прервала меня бабушка, - надо, чтобы люди думали так. А люди так думать не будут. Значит, для тебя надо выбрать нечто иное. И я выбрала. У Сергея Владимировича Доурова есть прелестное поместье в Гурии, где живет его мать, бывшая фрейлина покойной русской царицы. Там же живут и его взрослые сестры, прекрасно воспитанные барышни, и там поселишься ты до тех пор... ну, до тех пор, словом, пока не станешь его женой.

  - Женой? Чьей женой? Доурова? Вы шутите, верно, бабушка? Никогда...

  - Молчать! - сурово прикрикнула старуха. - Молчать! Не сметь непочтительно говорить со мной! Вздор! Раз я говорю, что это будет так, то так оно и будет. Глупое дитя, ты не понимаешь своей пользы. Сергей Владимирович Доуров делает честь тебе, - дикой, невоспитанной провинциалке, предлагая себя в мужья. Он служил прежде в блестящем полку в столице, он уважаем в своем кругу, он самый блестящий офицер из всего Гори, Мцхета и даже Тифлиса, и тебе нечего раздумывать. Ты будешь его женой! Да, будешь, я уже дала ему слово.

  - Ну, вот и отлично! - расхохоталась я, не совсем, впрочем, естественным смехом, - вот и отлично - выходите за него сами, бабушка, если он вам так нравится.

  - Дерзкая! - закричала княгиня вне себя, - как ты смеешь? - однако тотчас спохватилась и продолжала подчеркнуто спокойно и веско, - ну, довольно слов и пререканий, как я сказала - так и будет. Завтра на заре ты поедешь с Сергеем Владимировичем Доуровым в его поместье, где получишь светское воспитание в его семье. А сейчас ты сможешь сама сказать Сергею Владимировичу, что согласна на его предложение.

  С этими словами бабушка встала с кресла и величественно поплыла к двери.

  Я осталась одна. Я была ошеломлена, уничтожена, убита. Ничего подобного я и представить себе не могла. Дело оборачивалось гораздо серьезнее, нежели я ожидала.

  Завтра на заре меня отвезут в Гурию, в поместье ненавистного Доурова, к его чопорной матери и кривлякам-сестрам и... и я никогда не увижу ни милой Люды, ни дорогого Андро, ни чудных гор и бездн Бестуди, ни обоих старых дедушек... Никогда! Никогда!

  Я упала головой на стол, сжала виски ладонями и невольно застонала сквозь стиснутые зубы.

  - Что с вами? Вы плачете, милая княжна? - послышался надо мной вкрадчивый голос.

  Я вскочила, подняла голову и отступила назад, дрожа от ненависти и отвращения.

  Предо мной стоял Доуров, спокойный, холеный Доуров, человек, которого, судя по всему, не слишком интересовало мое нетерпимое отношение к нему.

  - А-а, это вы? - скорее прошипела, нежели произнесла я, задыхаясь от волнения, - так вот вы какой! Вот вы...

  Я захлебывалась. Я не находила подходящих слов для выражения негодования. И вдруг меня осенило...

  - Слушайте, Доуров! - крикнула я неестественно звонким голосом, - сколько вы возьмете отступного из тех сумм, которые завещаны мне покойным князем, - сколько денег должна я назначить вам в пешкеш, чтобы вы оставили меня в покое?

  Он вздрогнул, как под ударом хлыста. Выпрямился во весь рост и побледнел, как полотно. Оскорбление, брошенное мной, казалось, и ему было не под силу. Но в мгновение ока Доуров поборол свои чувства. Его пухлые пальцы с отполированными розовыми ногтями легли на мою руку.

  - Напрасно вы такого дурного мнения обо мне, княжна Нина, - произнес он наигранно печальным голосом, - я искренно люблю вас!

  - Уйдите! - закричала я не своим голосом, - не смейте трогать моей руки, не смейте говорить мне явную ложь. Вы не говорили бы так, если бы я не была самой богатой невестой в Гори!

  - Нина! Нина! - театрально восклицал он, красивым жестом взявшись за голову.

  Доуров все еще удерживал мою руку. Надо полагать, прикосновение самого гадкого пресмыкающегося не могло вызвать той гадливости, какую испытывала я. Я ненавидела в бывшем адъютанте отца все, решительно все: и эти лощенные ногти, и самодовольное лицо, и рассчитанные на эффект речи. С ненавистью вырвала я свою руку и крикнула, почти в упор приблизив свое пылающее лицо к его противной, самодовольной, упитанной физиономии:

  - Слушайте вы, как вас... Не смейте так говорить со мной, не смейте касаться моей руки... или... или... я выцарапаю вам глаза, клянусь Богом!

  И кинулась вон из комнаты.

  

  

  

  

Глава шестнадцатая.
СНОВА УЗНИЦА. ИЗ МРАКА К СВЕТУ И СНОВА МРАК.
ИЗБАВЛЕНИЕ.

  Первым моим побуждением было бежать в башню к Гуль-Гуль, рассказать ей все и просить помощи. Но пока я намеревалась исполнить это, кто-то сзади сильно сжал мои локти, поднял на плечи и понес. Разумеется, это была Мариам.

  Великанша втащила меня в мою комнату и тотчас вышла, заперев за собой дверь.

  Я снова очутилась в заточении. На этот раз я уже не билась, не кричала и не выходила из себя в диком неистовстве. Я хорошо понимала все безрассудство подобного поведения. Меня охватило отчаяние, тихое, молчаливое отчаяние, которое доводит человека до состояния оцепенения, небытия. Что бабушка сказала правду, и меня завтра ждет отъезд с гадким, более того - отвратительным человеком в его Гурийское поместье, в этом я уже не сомневалась. Из своего окна, я видела как старый Николай открыл дверь покосившегося от времени сарая, вывел оттуда пару вороных лошадей и выволок огромный старомодный фаэтон. Экипаж он старательно вымыл, а лошадей принялся чистить скребницей. По двору пронеслась великанша с моим чемоданом на плече. Сомнений не было - меня увезут с зарей.

  Я стиснула зубы в бессильном бешенстве.

  Меня поведут во двор, лишь только небо зарумянится ранним восходом, поведут и посадят в фаэтон, - может быть, одну, может быть, с Николаем или великаншей. Доуров поедет подле верхом и... и...

  Дальше я не могла думать. Мне казалось ужасным это насилие над моей судьбой, моей волей... Жить в чужой семье, учиться хорошим манерам и получить воспитание у чужих людей, чтобы стать в конце-концов женой ненавистного Доурова, - о, это было уже слишком! Уж слишком несправедливо, слишком безжалостно обходилась со мной судьба...

  О, как я раскаивалась, вспоминая разговор в башне... Если бы я послушалась Гуль-Гуль и согласилась, чтобы Керим выручил меня из неволи! Но я гордо отклонила ее предложение. Я сказала, что меня никто не притесняет. Да разве я знала? Разве знал покойный папа о той участи, которая постигнет меня здесь, когда решился отдать меня под опеку бабушки? О, если бы только людям был дан дар предвидения, - я никогда не очутилась бы в этих старых развалинах с этими странными бессердечными людьми. Нет! Разумеется, нет! Или я сама виновата во всем? Виновата, что была слишком шумна, непочтительна и непокорна, и бабушке захотелось как можно скорей отделаться от меня? Может быть, она права по-своему, может быть... Но какое мне дело - права она или нет, я хочу избавиться от нее, от Доурова, от поездки в Гурию, избавиться во чтобы то ни стало! Хочу и не могу! Да, не могу! Не могу! Бог всесильный, Ты видишь мою беззащитность!..

  Я упала головой на окно, возле которого стояла, и забылась...

  Очнулась я на холодном полу под окном. Когда я подняла голову, бледный месяц заглядывал в комнату. Была ночь, чудно-прекрасная, дивно-таинственная кавказская ночь. Облака, принимая причудливые формы гигантов-людей, странных волшебных предметов и животных, медленно проплывали по небу. Глухой рев Терека казался еще воинственнее среди спящей природы. Как завороженная, вслушивалась я в голос воды, в котором то сливаясь воедино, то перебивая друг друга, звучали ропот и клич, смех и скорбное рыдание... И вдруг чуткое, напряженное ухо уловило какой-то неясный посторонний шум - звуки, явно чуждые речным завываниям... Источник этих звуков не за стенами, а в самом замке... Неужели кто-то осторожной, крадущейся походкой пробирается к моей комнате в тишине ночи?

  Сердце тревожно забилось, глаза жадно всматривались в темноту. Неужели Гуль-Гуль! Неужели милая, отважная моя подружка, тщетно прождав меня в башне и не дождавшись, почувствовала грозящую мне опасность и спешит на выручку?

  Милая, смелая красавица Гуль-Гуль! Спаси ее, Боже, от встречи с Доуровым или жителями замка. Спаси ее, милосердный Господь!..

  Между тем шаги все-таки приближаются... Вот кто-то остановился у двери, трогает и чуть слышно поворачивает задвижку... Мое сердце замирает, на мгновение перестав биться. Дверь бесшумно распахивается...

  - Керим! - облегченно вздыхаю я.

  Да, это он, Керим-ага бек-Джамала, в своем обычном наряде, со своим гордым, независимым видом вождя горных душманов, каким я его узнала в пещере Уплис-цихе в ту темную грозовую ночь.

  - Керим, вы?.. Здесь?.. Как неосторожно! - в волнении прошептала я, протягивая к нему руки.

  - Не бойся, княжна, ничего не бойся... Керим у жены был... У Гуль-Гуль в башне. Жена сказала: княжна несчастна, по своим тоскует, по Гори... А в полдень Керим на Тереке уруса-офицера видел... Дурной человек этот урус. Хорошего от него ждать нечего. Вот и решил Керим на выручку к княжне пробраться. Жаль, что мои абреки далеко, помочь не могут. А то бы!.. - он загадочно улыбнулся, недобро сверкнув горящими глазами. - Помогли бы Кериму напасть на замок, схватить Доура и... Счастье уруса, что Керим не за местью к нему, не для канлы пришел. Его счастье. А теперь, княжна, тебе говорю - бежим. В Гори провожу тебя, хочешь? А не хочешь, - в Мцхет, где родные есть, туда и доставлю. Что тебе здесь, в замке, жить со старыми воронами да серыми мышами. Идем на волю, княжна. На заре будешь в Гори.

  - Да, да! - прервала я восторженным шепотом его речь, - да, да, спасите меня! Спасите меня, ради Бога, Керим! А то... а то...

  Задыхаясь от негодования и волнения, я рассказала, как решила поступить со мной старая княгиня.

  Рассказ мой произвел на Керима тяжелое впечатление. Он выпрямился, ноздри его тонкого носа гневно раздувались, глаза засверкали бешеным огнем.

  - Клянусь, в другое время он поплатился бы мне за это! - вскричал он, хватаясь за рукоятку кинжала, но разом поборов волнение, Керим заговорил, сжимая мою руку своей небольшой, но сильной рукой:

  - Спеши, княжна... Время не ждет... Внизу у Терека мой конь пасется... До утра надо быть в Гори... Спеши! Спеши!

  И, не выпуская моей руки, Керим повлек меня к двери.

  Я не осмеливалась спросить, как он пробрался сюда, оставшись незамеченным Николаем и Мариам, которая, впрочем, почему-то не выходила в последние ночи на крышу. Я еле успевала за моим избавителем, минуя одну за другой темные, как могилы, комнаты замка. Вот мы почти у цели: еще один небольшой коридорчик - и мы окажемся в столовой замка, а там останется пройти самую незначительную и наименее опасную часть пути.

  - Княжна удивляется, как попал Керим в жилые помещения замка? - раздался у самого уха голос моего спутника, будто угадавшего мои мысли, и мне послышалось, что голос дрогнул от сдержанного смеха. - Подземный ход ведет из башни, - тут же пояснил он чуть слышно, - в столовую замка ведет, сейчас его увидишь, сию минуту.

  И, шепнув мне это, Керим толкнул крошечную дверцу, перед которой мы остановились.

  В ту же минуту дикий, бешеный крик проклятия вырвался из его груди. Следом раздался выстрел. Керим, как подкошенный, упал навзничь.

  Столовая была освещена потайным ручным фонариком. Перед самыми дверями стоял Доуров с дымящимся револьвером в руке, рядом с ним Николай и великанша, оба, - вооруженные кинжалами. Несколько поодаль находилась бабушка, вся - олицетворенное бесстрашие и гнев. Очевидно, они выследили бедного Керима, когда он пробирался в башню, и устроили ему ловушку.

  Страх за моего бесстрашного избавителя, отчаяние, гнев на этих людей, устроивших на Керима облаву, как на дикого зверя, - все это разом закипело в моей душе.

  - Вы ранены, Керим! О Боже, вы ранены! - прошептала я, опустившись на колени перед упавшим беком, с ужасом глядя на огромную лужу крови у его ног.

  Доуров, очевидно, всадил весь заряд в колени, желая преградить врагу отступление.

  Керим не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Лицо его белое, как мел, было искажено нечеловеческим страданием и злостью. Огромные горящие, как уголья, глаза не сдавались, грозя гибелью своему победителю-врагу. Но рука тщетно пыталась вырвать кинжал из-за пояса. Силы покинули его.

  Прежде, нежели я успела, увидев рану, понять положение несчастного, Доуров уже очутился подле Керима.

  - Ага! Наконец-то попался в мои руки, разбойник! - с мстительным торжеством прошипел он, замахиваясь кинжалом.

  С поразительной ясностью запечатлелась в моей памяти эта картина - поверженный Керим, а над ним ненавистный Доуров с кинжалом в поднятой руке. И тут же я вспомнила, где видела ее. Тетка Лейла-Фатьма показала мне в своем темном окне нечто подобное полтора месяца тому назад - в лезгинском ауле. Лейла-Фатьма - колдунья. Ее гаданье сбылось...

  Но если Лейла-Фатьма - колдунья, я - не глупое дитя, чтобы позволить заколоть своего беззащитного друга.

  - Опомнитесь, Доуров!.. Или вы окажетесь настолько подлы, что будете бить лежачего?! - воскликнула я, отводя его руку.

  Доуров вспыхнул до корней волос, хотел ответить что-то, но удержался и, молча опустив оружие, заткнул его за пояс.

  - Вы правы, княжна, - миролюбиво сказал он с отвратительной улыбочкой, - вы правы! Не следует пачкать рук об этого негодяя. Слишком большая честь для него - пасть от кинжала русского офицера. Его ждет виселица, и он стоит ее.

  - Молчите! - закричала я вне себя от бешенства, - вы... вы сами...

  Я не закончила.

  Доуров снова с перекошенным от злости лицом подскочил к Кериму и, выхватив из-за пояса казацкую нагайку, пригрозил:

  - Еще одно дерзкое слово, Нина, и я исполосую кнутом этого бездельника. Клянусь вам!.. А теперь связать его! - приказал он Николаю и великанше, указывая на бессильно распростертого врага.

  Те бросились к раненому и - при помощи Доурова - связали. Затем стащили Керима в небольшую каморку и заперли его там на ключ.

  Доуров подошел ко мне и уже не прежним вкрадчивым голосом, а жестко и сурово сказал:

  - Извольте идти в вашу комнату, княжна, и постарайтесь отдохнуть и выспаться до утра. На заре мы выезжаем...

  Не знаю, что стало со мной, но я не возражала, не сопротивлялась. Вид беспомощного окровавленного Керима произвел на меня ужасное, ошеломляющее впечатление. К тому же, я теперь была беззащитна и находилась во власти своего врага...

  Все было кончено... Моя участь решилась.

x x x

  Я засыпала, просыпалась и снова засыпала, но это был не сон, не отдых, а какой-то тягучий и мучительный кошмар. Окровавленный Керим неотступно стоял перед моими глазами. Несколько раз я порывалась вскочить и бежать к нему, освободить его - в тот же миг сильные руки Мариам, дежурившей у моей постели, укладывали меня обратно в кровать. В бессильном отчаянии я стонала от мысли, что ничем не могу помочь ни себе, ни Кериму. Эта была ужасная ночь...

  Утром Мариам одела меня, причесала, приколола шляпу, опустила на лицо креповую вуаль и свела вниз, в столовую, где ждали меня бабушка и Доуров.

  Я не ответила на любезное приветствие этого человека и, как бы не замечая его, обратилась к бабушке.

  - Помните, княгиня, вы являетесь ответчицей за меня и за того несчастного, который заперт в вашем замке, - напомнила я сурово.

  Она промолчала, словно не слышала моих слов, и как ни в чем не бывало подвинула мне завтрак.

  Но я с гневом оттолкнула его от себя.

  - Никогда больше я не съем ни кусочка под вашей кровлей.

  - И не придется, так как ты уезжаешь сию минуту, - усмехнулась она.

  Уезжаю сию минуту!..

  Да, она права, эта бессердечная старуха. К сожалению, права. Все решено: я уезжаю с ненавистным человеком в ненавистную Гурию, где находится его поместье. Уезжаю сию минуту...

  Он подал руку и вывел меня на крыльцо.

  Да, положительно это не сон, и я уезжаю. Перед старым, покосившимся от времени крыльцом замка стоит дорожная коляска, в которую уложили мои чемоданы и сундучки, присланные из Гори. На козлах сидит старый Николай. Доуров подсаживает меня в коляску. Мариам открывает ворота. Ворота скрипят на ржавых петлях... Бабушка говорит что-то, чего я не понимаю... Впрочем, бабушка обращается не ко мне - Доуров ей отвечает:

  - Да, да, вернусь, княгиня, лишь только отвезу к матери княжну.

  Он любезно прикладывает руку к козырьку фуражки. Коляска трогается, и мы выезжаем из ворот замка, где я видела столько горя...

  Все кончено. Я пленница. Возврата нет. Нет! Нет! Нет!..

  Дорога вьется вдоль извилистого берега Терека. Я молчу. Мой спутник молчит тоже.

  Наконец, он первым прерывает молчание:

  - Я не зверь, княжна Нина! Напрасно вы думаете обо мне так дурно.

  - Я ненавижу вас! - к сожалению, мне не удается справиться с волнением, и голос мой предательски дрожит.

  - Благодарю вас. И все-таки вы едете к нам - к моей матери, к моим сестрам, чтобы стать в конце концов Ниной Доуровой. Так суждено свыше. Такова судьба!

  В ответ я только стискиваю зубы и сплетаю пальцы так, что хрустят суставы.

  - Что вы хотите сделать с Керимом? Зачем собираетесь вернуться в замок бабушки? - спрашиваю я через минуту.

  - Очень понятно, зачем. Чтобы взять Керима, отвезти его в Тифлис и сдать властям. Надо взять казаков на обратном пути. Одному, пожалуй, не справиться с разбойником.

  - Но вы не причините ему никакого вреда, Доуров? - стараюсь я взять независимый тон.

  - А это будет зависеть от вас, милая княжна: если вы будете повиноваться мне и моей матери, если будете любезны с нами, - даю вам честное слово, вашего разбойника не тронут и пальцем и доставят тифлисским властям целым и невредимым. Если же... - и его глаза договорили то, о чем так красноречиво промолчал этот гнусный человек.

  Он смеет еще издеваться надо мной, он!.. О! Этого я не допущу!

  Я резко вскочила и выпрямилась в коляске во весь рост.

  - Я выскочу сию минуту и брошусь в Терек, если вы... - выпалила я, задыхаясь от гнева.

  - Но-но, не так скоро, милая княжна, - произнес он, сурово хмуря брови, - помните, что вы в моих руках и...

  Но я уже не помнила и не хотела помнить ничего, кроме того, что должна спастись, должна вырваться из рук Доурова во что бы то ни стало. Не размышляя, я соскочила на подножку, оттуда - на дорогу и со всех ног понеслась к берегу Терека.

  Громкий злобный крик раздался за моей спиной. Потом - свист кнута, ударившего в тощие спины коней, и коляска понеслась за мной во весь опор.

  Я чувствовала, я сознавала, что в следующую же минуту она нагонит меня.

  - Княжна Нина! Княжна Нина! - кричал вне себя Доуров, - остановитесь!

  О, я прекрасно слышала призывы Доурова, но не собиралась подчиняться. Я знала только одно: надо уйти, убежать, во что бы то ни стало. И я бежала, бежала, сколько было сил в моих быстрых ногах.

  Потом я ясно услышала, как остановилась коляска, и Доуров, выскочив из нее, устремился вслед за мной. Вот он уже настигает меня, вот хватает за руки, и вдруг - топот других лошадей и стук другой коляски доносится до меня.

  По-видимому, навстречу нам, скрытая соседними утесами, направляется другая коляска. Я хочу прислушаться, хочу дождаться, но мой спутник, схватив меня под руку, тащит за собой к экипажу.

  - Едем же, едем, княжна! - твердит он, - не надо быть упрямой, не надо быть ребенком.

  Но я не слушаю его. Я рвусь туда, вперед, откуда слышится топот коней и стук экипажа, инстинктивно чувствуя, что там мое спасение.

  - Скорей! Сюда, скорей! Спасите! - мне кажется, что весь протест и всю надежду мне удается выразить в этом крике...

  - Но это безумие! Безумие! Что вы делаете? Зачем вы кричите? - шипит над ухом ненавистный голос, и Доуров старается втолкнуть меня в фаэтон...

  Наша коляска поворачивает назад... Николай взмахивает кнутом, лошади прибавляют ходу! Минута... Еще минута, и желанное спасение останется далеко позади.

  - Нина! Нина! Вы ли это? - раздаются голоса позади. Вне себя я вскакиваю, оборачиваюсь назад. Так и есть! Недаром я ждала спасения. Это они - они, мои дорогие! В настигающей нас коляске я вижу их: Люду и кузена Андро!.. Они здесь, за моей спиной! Я протягиваю к ним руки, откидываю вуаль и кричу во весь голос:

  - Люда! Андро! Ко мне! Сюда, скорее!

  Потом все как-то разом поплыло перед моими глазами - и небо, и Терек, и длинная, узкая, как змея, дорога...

  Почва уходит из-под ног, небо падает на землю, земля разверзается подо мной, и я падаю навзничь, сильно ударившись головой о кузов коляски...

---

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

ЗА СЕРЫМИ СТЕНАМИ

  

  

  

  

Глава первая.
Я - ИНСТИТУТКА.

  Упруго покачиваясь на рессорах, карета подкатила к подъезду большого, неприветливого петербургского дома. Длинная аллея, идущая вдоль вытянутого серого фасада, освещалась лишь двумя-тремя фонарями, горящими вполнакала. Швейцар в красной ливрее помог нам выйти из кареты, - мне и Люде.

  - Барышня Влассовская! Наконец-то! - искренне обрадовался он.

  - Узнали, Петр? - ласково кивая ему, спросила моя названная сестра.

  - Как не узнать, как не узнать! - заторопился он. - Совсем не переменились, барышня. Если бы мне даже и не сказали, что вы приедете - узнал бы. Как же! Ведь про вас, барышня, и до сих пор в нашем институте все разговоры идут, вспоминают вас часто. Вас, да покойную княжну Нину Джаваху - царство ей небесное!.. Никого так долго не помнят, как вас... Спросите любую барышню в институте - все знают по рассказам барышню Влассовскую... И не видно, что шестнадцать лет прошло с тех пор, как от нас уехали. Такие же, как в день выпуска, остались... Право!.. Новенькую барышню нам привезли? - приветливо глядя на меня, поинтересовался Петр.

  - Да, новенькую. Можно к баронессе? - Коротко отозвалась Люда, снимая пальто и шляпу. По-видимому, ей не хотелось поощрять словоохотливость собеседника...

  - Как же, как же, сию минуту. Их превосходительство ждали вас уже утром. Телеграмма вчера от вас получена. Пожалуйста, я вас проведу к баронессе.

  И, сделав нам знак следовать за ним, пошел вперед, неслышно ступая по гладко отполированному паркету.

  Миновав узкую, длинную комнату с деревянными скамьями и роялем у окна, мы вошли в зеленую приемную с мягкой мебелью и высокими зеркалами, и, наконец, с таинственной доверительностью кивнув нам головой, Петр приоткрыл массивную дверь, завешенную тяжелой бархатной портьерой.

  - Люда, mon adoree*! - послышался тотчас же низкий бархатный голос, и высокая, полная дама с красивым строгим лицом раскрыла объятия.

  ______________

  * Обожаемая.

  Ей одной свойственным, необычайно мягким движением Люда скользнула вперед и упала в эти объятия.

  Баронесса Нольден, начальница института, знала Люду еще шестнадцать лет тому назад, когда, состоя фрейлиной одной из августейших покровительниц института, приезжала туда каждую неделю. Люда Влассовская пользовалась исключительным расположением баронессы.

  И теперь, возглавив институт, баронесса с распростертыми объятиями принимала свою любимицу.

  - Очень, очень рада видеть вас, дорогая Люда! - восклицала она, целуя мою названную сестру.

  Когда радостное оживление первых минут встречи поутихло, Люда взяла меня за руку, чтобы подвести к начальнице.

  - Вот моя воспитанница Нина, баронесса. Прошу любить и жаловать... Нина, - обратилась она ко мне, поцелуй же ручку maman.

  Я стояла, не двигаясь, и во все глаза смотрела на баронессу. Смешная тихоня Люда...

  Целовать руки? Я? Княжна Джаваха Нина бек-Израэл, я буду целовать руку какой-то остзейской баронессе, потому только, что она имеет счастье быть начальницей учебного заведения, куда я поступаю на год, - благодаря хлопотам той же Люды! Нет, это уж слишком!

  - Нина! Нина! - шепчет между тем Люда испуганно, - ты мне погубишь все дело! Полно, Нина, дорогая моя, хорошая! Ведь тебя приняли по доброте баронессы, ведь это против правил - принимать в старший, выпускной класс. Пойми же, Нина, пойми! - волнуясь, продолжает шептать Люда.

  - Меня не даром приняли! - отвечаю я запальчивым шепотом, - и ты это отлично знаешь. А если это такое благодеяние, как ты говоришь, - неожиданно проявляю я покладистость, моя бедная Люда бледнеет от ужаса, предчувствуя какую-нибудь неблагонравную выходку с моей стороны, - изволь, я готова поблагодарить баронессу, только иначе, чем ты рекомендуешь.

  И я с подобающей торжественностью выступила вперед, придерживая кончиками пальцев складки траурного платья и низко приседая перед начальницей института, произнесла самым высокопарным тоном, какой только сумела изобразить, подражая бабушке и светским дамам нашего горийского общества:

  - Честь имею поблагодарить вас, баронесса.

  Что-то неуловимое, как проблеск зарницы, возникло в заискрившихся юмором умных глазах баронессы и придало новое выражение ее энергичному лицу. Вот это "что-то" и разрушило преграду между нами, прирожденной столичной аристократкой и вольной, свободной от условностей этикета горянкой-княжной.

  - Но она прелестна, твоя воспитанница, chere* Люда! Такая непосредственность! - обратилась баронесса к смущенной Люде, одобрительно улыбаясь.

  ______________

  * Дорогая.

  - Нет! Вы - прелесть! Вы, а не я! - воскликнула я, - и если весь институт таков, как его начальница, то я очень раскаиваюсь, что не поступила сюда на семь лет раньше. Руку, баронесса! Дайте мне руку! Я не сомневаюсь, что мы станем друзьями на всю жизнь.

  Я подбежала к баронессе и протянула ей руку, смело и твердо глядя ей прямо в лицо.

  Люда помертвела. Потом ее бледное лицо пошло пятнами багрового румянца.

  - Нина! Нина! - прошептала она в священном ужасе, кажется, готовая упасть в обморок.

  Но мне сейчас одно только было важно: откликнется баронесса на мой призыв или нет? И баронесса откликнулась. Она взяла мою загорелую и загрубевшую от конской упряжи руку своей холеной благоухающей ручкой, крепко пожала и серьезно сказала:

  - Да, Нина бек-Израэл, мы с вами будем друзьями! Я в этом уверена.

  - Ага! Что, взяла? - не преминула я поддеть названную сестру, - а ты: ручки целуй, в благодарностях рассыпайся... Как же! Никому в жизни я рук не целовала, кроме покойного папы, и целовать не буду. Да, не буду! Баронесса - прелесть, а не какое-нибудь чучело и отлично поймет мои душевные побуждения! Молодец, баронесса!

  С этими словами я обняла начальницу и крепко, звучно чмокнула ее в губы.

  Если за минуту до этого Люда была только близка к обмороку, то сейчас она непременно упала бы без чувств, если бы баронесса Нольден не поспешила покончить с этой оригинальной сценой, сказав, что пора отвести молоденькую бек-Израэл, то есть меня, к подругам, которые уже поднялись в дортуар.

  - А вы, душа моя, - предложила начальница Люде, - пойдите тотчас же к вашим малюткам, чтобы сразу приступить к исполнению новых обязанностей, а то у них, в отсутствие классной дамы, дежурит пепиньерка*. В моей рекомендации вы не нуждаетесь. За эти шестнадцать лет не угасла память о примернейшей и лучшей ученице нашего института Людмиле Влассовской. С Богом, дитя мое, - прибавила баронесса. - Вам предстоит нелегкий путь. На протяжении семи лет вы будете жить, вникать во все подробности воспитания тридцати пяти воспитанниц, чтобы вырастить из нынешних крошек честных и хороших тружениц-гражданок. Это далеко не простая задача. Но вы - Людмила Влассовская, а не кто-нибудь другой, и я спокойно вверяю вам мое стадо. С Богом, Люда!

  ______________

  * Старшеклассница.

  Перекрестив мою названную сестру, баронесса поцеловала ее в лоб и обратилась ко мне:

  - Ну, а теперь пойдем и мы!

  И, взяв меня за руку, вывела из приемной.

  Длинный, бесконечный коридор, скупо освещенный редкими газовыми рожками, расстилался перед нами. Миновав его, мы поднялись по широкой, роскошной лестнице мимо двух таких же коридоров и вошли в четвертый этаж здания. Здесь коридор шел вправо от широкой площадки с дверями домашней церкви института.

  - Классы уже разошлись по дортуарам, - нашла нужным сообщить мне начальница и отворила какую-то дверь.

  Громкое, назойливое, беспрерывное жужжание буквально оглушило меня. Точно миллиарды пчел слетелись на майский праздник! Комната, куда мы вошли, служила, очевидно, умывальной, потому что на правой ее стене были расположены водопроводные медные краны. Несколько девушек, возрастом от шестнадцати до девятнадцати лет, плескались у кранов, коротко переговариваясь между собой. На них были надеты короткие холщовые юбочки и остроконечные колпачки, поразительно безобразившие эти юные лица.

  Заметив наше появление, девочки разом отскочили от медных кранов и, вытянувшись в линию, присели чуть не до земли, дружно приветствуя начальницу:

  - Bonsoir, maman*!

  ______________

  * Добрый вечер.

  Я взглянула на баронессу и не узнала нового выражения ее как бы закаменевшего лица. Помину не осталось от ласкового одобрения, легкой обаятельной насмешливости... Она была теперь олицетворением строгости и дисциплины.

  - Bonsoir, maman! - эхом откликнулось множество голосов, едва мы переступили порог дортуара - большой, длинной комнаты, похожей на казарму, с двумя рядами кроватей, поставленных изголовьями одна к другой. Некоторые девушки-подростки успели переодеться в холщовые юбочки, кофточки и колпачки, другие были в зеленых камлотовых платьях, белых передниках и пелеринках. И все они обступили нас, почтительно приседая перед баронессой и с любопытством разглядывая меня. Жужжанье прервалось, как по мановению волшебного жезла, и в дортуаре воцарилась мертвая тишина.

  - Mesdames! - особенно четко и звучно раздался в этой тишине голос начальницы, - вот вам новая подруга. Прошу не обижать ее, она названная сестра всем вам хорошо известной мадемуазель Влассовской, которая сегодня вернулась в институт и стала классной дамой у седьмых. К тому же Нина бек-Израэл круглая сирота... Круглая сирота, понимаете? - подчеркнула баронесса Нольден. - Впрочем, зачем я говорю вам это? Вы - взрослые барышни и вполне сочувственно отнесетесь к новой подруге. Бек-Израэл - истинное дитя Кавказских гор и невольно во многом отличается от вас, вполне воспитанных барышень, но вы должны быть снисходительны к ней... вы должны...

  Что такое? "Снисходительными" ко мне?

  "Милая баронесса, я не нуждаюсь в снисхождении"... - хотелось мне крикнуть непрошенной покровительнице, я уже была готова объясниться с начальницей, но тут передо мной предстало нечто необычайное - длинное, костлявое, худое, как скелет, облаченное в синее платье, в котором, как в мешке, болталась жалкая плоть этого странного существа.

  - Мадемуазель Арно, вот вам новая воспитанница. Прошу любить и жаловать, - с любезной улыбкой сказала баронесса, протягивая руку синему привидению, - и обернулась ко мне:

  - Мадемуазель Арно, - наставница выпускного класса, то есть ближайшая ваша начальница, милое дитя, и вы должны ей во всем подчиняться, как и все воспитанницы.

  Первый раз в жизни я видела перед собой классную наставницу, и надо же было случиться, чтобы ею оказалась именно мадемуазель Арно! Ведь я хорошо знала ее по воспоминаниям Люды - Арно была в свое время и ее воспитательницей! И, по рассказам, мадемуазель представлялась мне просто "длинной вешалкой в синем", тогда как в действительности классная дама была, похоже, не только комической фигурой...

  Между тем Арно почтительно присела перед баронессой.

  Нечего сказать - грациозным был этот поклон!

  Потом она подошла ко мне и подала руку, прошипев:

  - Добро пожаловать, милое дитя.

  Я едва прикоснулась к ее холодным влажным пальцам, напоминавшим мне прикосновение лягушки, и тотчас же вырвала свою руку. Не сомневаюсь, что Арно успела заметить выражение гадливости на моем лице...

  Она значительно поджала губы и произнесла сухим, деревянным тоном:

  - Мы ждали вашего приезда. Вот ваша постель, мадемуазель. В классе вы будете сидеть с Мариной Волховской. Она лучшая ученица и поможет вам в том, в чем вы не особенно тверды.

  - Очень рада, потому что я далеко не тверда во многом, - ответила я непринужденно, успев заметить, какое испуганное выражение приняло лицо "привидения", как я мысленно окрестила классную даму.

  - Ну, а теперь спокойной ночи, дитя! Мне пора идти, - вставила свое слово баронесса и, погладив меня по голове, как ребенка, величественно направилась к выходу в сопровождении классной дамы.

  Я осталась одна среди бело-зеленого роя воспитанниц.

  

  

  

  

Глава вторая.
ЗНАКОМСТВО. НЕОЖИДАННЫЙ НЕДРУГ.

  Какие у вас прелестные волосы!

  - Сколько вам лет?

  - Как? Только шестнадцать? Неужели шестнадцать? Тогда вы почти самая младшая в классе. Одна Лазарева - однолетка с вами. Женя Лазарева! Женька! Женишок! Где ты? Только ей одной будет скоро шестнадцать лет, а мы все старше.

  - Maman говорит, вы сирота!

  - Это ужасно! Ах, мне вас жаль! - выделился в хоре общих возгласов и расспросов нежный голосок.

  Я быстро оглянулась. Прелестное личико было обращено ко мне с явным сочувствием. Голубые глаза сияли лаской. Белокурая девочка была миниатюрна, как фарфоровая куколка.

 &