Чарская Лидия Алексеевна - Вторая Нина

div align="justify">  - Нет ничего невозможного в мире, запомните это хорошенько, милая княжна.

  Я бы наговорила ему кучу дерзостей, я бы закричала на него в голос со свойственной мне дикой невоздержанностью, если бы коляска в это время не завернула за высокий утес, и, к моему изумлению, перед глазами не выросли, как из-под земли, каменные строения старинной грузинской усадьбы. За каменным же - в рост человеческий - забором было темно и тихо, как в могиле.

  - Вот мы и приехали, княжна Нина! - объявил Доуров, разом делаясь спокойным, - здесь дом вашей бабушки. Не правда ли, в нем есть что-то общее с рыцарским замком? Однако прием, судя по внешнему виду, не обещает быть особенно гостеприимным, должен вам сказать.

  Я не отвечала, пуще всего боясь показаться недостаточно смелой в глазах ненавистного адъютанта, но сердце мое екнуло при виде этих мрачных стен, похожих на крепостные укрепления.

  "Как жаль, что папа назначил меня под опеку незнакомой и чужой мне бабушки, хотя ему она была родной теткой, а не отдал в руки милого дедушки Магомета!" - предчувствуя недоброе, думала я.

  Наш приезд был, очевидно, замечен в усадьбе, потому что во дворе неожиданно появился свет: кто-то шел с ручным фонарем к воротам.

  - Эй, кто там! - крикнул Доуров. - Я привез княгине Джавахе ее молоденькую внучку. Отворяйте скорее.

  Загремели ключи, жалобно завизжал ржавый засов на двери, и ворота распахнулись. Дряхлый, сгорбленный старик предстал перед нами.

  Это был настоящий тип старого грузина. Длинный, загнутый книзу нос, черные глаза, шапка седых волос под натянутой по самую переносицу папахой и рваный, затасканный костюм, состоящий из ветхого бешмета и не менее ветхой чохи, вот и весь портрет старого слуги моей бабушки.

  - Будь здорова, княжна, в нашем доме. Госпожа ждет княжну. С утра ждет. Отчего с утра не приехала? - подняв фонарь в уровень с моим лицом и стараясь разглядеть меня подслеповатыми глазами, спросил, шамкая губами, старик.

  - Ну-ну, генацвале, помолчи немного, - прервал его Доуров, - княжна устала с дороги и нуждается в отдыхе. Спит твоя госпожа - княгиня?

  - Ара*, батоно, ара! - затряс головой старик. - Не спит, как можно, а только зачем так поздно приехала княжна? Зачем привез так поздно княжну, батоно? - обратился он к Доурову и, не дождавшись его ответа, быстро-быстро заговорил:

  ______________

  * Нет.

  - Нельзя ночью здесь ехать... Утром надо... Когда солнышко светит, тогда ехать... А то нехорошо здесь... Народ неверный бродит... Байгуши... душманы. Госпожа приказала старому Николаю ворота запирать на замок крепко, крепко...

  - Ну, ладно, ладно, старик! - прервал словоохотливого слугу Доуров, - веди барышню к твоей княгине, а мне пора в Тифлис. Иначе на поезд опоздаю.

  - Как? Разве вы уже уезжаете? - невольно вырвалось у меня.

  Как ни ненавидела я Доурова, как ни презирала его, а все-таки он был теперь последней связью моей с нашим домом, с родным Гори, с дорогими и близкими людьми, например, Людой и князем Андро, которых я горячо любила. Последняя связь с прошлым исчезала и со мной оставались лишь эти чернеющие во мраке стены и неведомые люди в этих стенах...

  Как ни странно, но впервые в жизни я не хотела лишиться общества Доурова.

  Но блестящий адъютант не понял этого движения моей души и истолковал его в свою пользу. На лице его засияла улыбка, и он произнес приторно-ласковым голосом:

  - Я рад, княжна Нина, что вы, наконец, оценили меня. О, мы будем друзьями! В этом я теперь не сомневаюсь. Как только улучу свободную минутку, тотчас же нанесу визит вашей бабушке. А пока - до свидания, княжна, - подчеркнул он значительно, пожал мне руку и сел в коляску, бросив какую-то монету старому Николаю.

  - Дай тебе Бог счастья, щедрый батоно! - забормотал, захлебываясь от радости, старик. - Червонец дал, целый червонец, подумай, княжна, не абаз какой-нибудь, а червонец! - шептал он, обращаясь ко мне и прижимая к груди, как сокровище, полученную монету.

  Лицо его морщила счастливая гримаса, глаза разгорелись, как уголья, хищными, жадными огоньками.

  "Скряга!" - пренебрежительно заклеймила я мысленно несчастного старика и холодно обратилась к нему:

  - Ведите меня к княгине. Можно видеть ее?

  - Можно, можно, сиятельная госпожа, все можно, - залепетал и засуетился он снова.

  Потом высоко поднял фонарь и, освещая мне путь, быстрой, семенящей, старческой походкой двинулся от ворот, закрыв их предварительно и дважды повернув ключ в ржавом замке.

  Теперь мы шли по большому сумрачному двору, где то и дело встречались полуразвалившиеся постройки - сараи, погреба и конюшни. Когда-то, очень давно, должно быть, он процветал, этот двор, вместе с замком моей бабушки, но сейчас слишком наглядная печать запустения лежала на всем. Чем-то могильным, нежилым и угрюмым веяло от этих сырых, заплесневелых стен, от мрачного главного здания, смотревшего на меня единственным, как у циклопа, глазом, вернее, единственным огоньком, мелькавшим в крайнем окне.

  - Там княгиня! - сообщил старик и ткнул в направлении освещенного окна сухим, черным пальцем.

  Наконец, мы подошли к дому. Это было большое одноэтажное здание с мезонином, пристроенным на плоской кровле, с высокой башней, как-то нелепо торчащей у самой стены, примыкавшей к горам... И днем здесь, по-видимому, было темно и мрачно, в этом каменном гнезде, оцепленном со всех сторон горами, а ночью оно производило удручающее впечатление.

  И в этом доме я должна была поселиться - с моей душой, жадной до впечатлений, с моей любовью к горам и свободе!

  Хорошо еще, что, уступив просьбам Люды, я передала на время моего Алмаза князю Андро, который обещал заботиться о нем, иначе где бы я поместила моего любимого коня, моего четвероногого друга?! Не в полуразрушенной конюшне с обвалившейся кровлей должен был стоять мой красавец Алмаз! О, это было бы слишком!

  С мрачными мыслями и угнетенным сердцем дошла я, ведомая старым Николаем, до жилого помещения.

  Старик толкнул какую-то тяжелую дверь, и мы очутились в сыром помещении, где стоял неистребимый запах застарелой плесени.

  - Сюда! Сюда пожалуйте! Здесь моя княгиня, - произнес, неожиданно хватая меня за руку, старик.

  Это было как раз вовремя, потому что, не отклонись я в сторону, - разбилась бы в кровь о выступавший угол сырой балки.

  Мой спутник нащупал в темноте другую дверь, потому что фонарь его потух от недостатка масла, отворил ее, и я зажмурилась от света, блеснувшего мне в глаза.

  

  

  

  

Глава двенадцатая.
ОБИТАТЕЛИ КАМЕННОГО ГНЕЗДА. ПЕРВАЯ ССОРА.

  

  

  

  

  Вероятно комната, в которую старик ввел меня, служила столовой и гостиной одновременно, потому что посредине стоял стол с более чем скудным ужином, а по стенам - мягкие тахты, как и в нашем горийском доме, но совсем не такие красивые и гораздо более ветхие, нежели у нас. Единственная свеча-огарок, воткнутая в старинный шандал, освещала эту большую, весьма неуютную комнату. Нет, не комната, не свеча, не ужин привлекли мое внимание, - нечто иное.

  Прямо навстречу мне шла огромная, широкоплечая, смуглая женщина со странным, вроде бы грустным взглядом, с черными растрепанными косами, спускавшимися почти до пят. На ней был красный бешмет, а на голове кокетливая тасакрава*. И странно было видеть эту крошечную шапочку на большой, будто надутый шар, голове великанши. Но еще поразительнее был взгляд ее черных глаз, пустых и глубоких, лишенных какого бы то ни было выражения.

  ______________

  * Грузинская шапочка.

  - Ммм! - мычала странная фигура, приближаясь ко мне и тяжело шлепая огромными ногами, обутыми в войлочные чувяки.

  И ее пустые, странные и непроницаемые глаза смотрели мне прямо в душу тем страшным взглядом, каким смотрят одни безумные.

  Первым моим побуждением было отклониться в сторону и вернуться к двери. Но, когда я уже собралась привести свое намерение в исполнение, надтреснутый старческий смех заставил меня остановиться.

  - Не храбра же ты, внучка, если испугалась моей бедной великанши! Стыдись!

  Я быстро оглянулась. У горящего очага сидела старая дама в черном платье, с черным же мечаком*, наброшенным на седые, белые, как снег, волосы. Я увидела худое, морщинистое, но на редкость величественное лицо, орлиный крючковатый нос и проницательные, не по летам живые черные глаза.

  ______________

  * Покрывало.

  Это и была моя нареченная бабушка, княгиня Анна Борисовна Джаваха. Знаком она велела мне приблизиться и, когда я исполнила ее желание, положила руку мне на плечо и заговорила суховатым, гортанным голосом:

  - Нечего тебе бояться моей Мариам. Она тиха и безвредна, как ребенок, - гораздо безвреднее, нежели все остальные, потому что вред, причиняемый людьми, заключается в языке их, а бедная Мариам нема от рождения. - Потом, пристально взглянув мне в лицо, бабушка продолжала. - Итак, с тобой случилось несчастье, и ты вспомнила о старой княгине Джавахе, которая может приютить тебя в своем гнезде. Наверное, ты не вспоминала о ней в дни благополучия, а теперь, когда тебя, как ласточку, бросает бурей по грозному житейскому морю, ты решила прибиться к тихой пристани. Так?

  - Нет, не так! - возразила я решительно, глубоко возмущенная домыслами старой княгини. - Я приехала к вам вовсе не потому, что мне некуда деться - любой из моих лезгинских дедушек охотно принял бы меня к себе, но... но мой названный отец пожелал сделать вас моей опекуншей, пожелал, чтобы вы занялись моим воспитанием, и я подчинилась ему, поневоле приехав сюда.

  - Поневоле? - нахмурила брови бабушка.

  - Да, поневоле! - твердо выдержав ее недовольный взгляд, подтвердила я, - конечно, поневоле, потому что, если бы спросили моего желания, я выбрала бы для своего пребывания аул Бестуди. Да!

  Знакомый злой бесенок вселился в меня, и я уже не владела собой.

  - Вот как! - отозвалась княгиня, и брови ее нахмурились грознее прежнего. - Ты смела, девочка, но смелость не всегда бывает уместной... Говорю тебе: я не люблю, когда дети рассуждают слишком много. У меня, по крайней мере, не смеет рассуждать никто. Князь Георгий недаром вспомнил обо мне. Он знал, что только мне, последней представительнице славного вымирающего рода, он может поручить свое приемное дитя. К сожалению, он вспомнил об этом слишком поздно. Слишком глубоки корни нездорового воспитания, и работа мне предстоит немалая... Князя Георгия обошли эти лезгины-попрошайки из рода Хаджи-Магомета...

  - Прошу не говорить этого! - окончательно теряя всякое самообладание, в бешенстве крикнула я. - Моя мать, тетя Мария и дедушка Магомет не были попрошайками, как вы говорите! Не были! Не смейте же говорить мне этого, бабушка! Да! Да!

  - Что? - тихо и спокойно спросила княгиня и неожиданно встала предо мной во весь рост. - Молчать! - произнесла она веско и внушительно. - Я тебе приказываю молчать.

  Несмотря на неприязнь к бабушке, завладевшую моим сердцем, я не могла не подивиться тому величию и гордости, какие, словно печатью, отличали стройную фигуру княгини.

  - Слушай, девочка, - продолжала она, - я не люблю непослушания и противоречий. Ни того, ни другого не было до сих пор в моем маленьком царстве. Мир и тишина царили в нем до сей поры, и если ты попробуешь их нарушить, то я накажу тебя и отобью всякую охоту быть непокорной в отношении меня - твоей бабушки, княгини Джаваха. А теперь поешь, если ты голодна, и ступай спать. Дети должны ложиться рано.

  Дети? Не думает ли бабушка, что я считаю себя ребенком в свои пятнадцать лет?

  Впрочем, противоречить я не стала. Наскоро проглотив кусок холодной баранины, оставившей во рту отвратительный вкус застывшего сала, я подошла пожелать княгине спокойной ночи. Она холодно кивнула мне и сделала какой-то знак великанше. Мариам (странно было называть эту несуразную фигуру поэтическим именем Мариам) схватила своей огромной лапищей бронзовый шандал с воткнутым в него огарком сальной свечи и, сделав мне знак следовать за собой, пошла вперед тяжело шлепая своими войлочными чувяками.

  Мы прошли ряд холодных, неуютных комнат, в которых не было почти никакой мебели, и вступили, наконец, в темный маленький коридорчик, заставленный всякого рода ящиками и сундуками. Моя спутница толкнула какую-то дверь, и я очутилась в маленькой комнатке с большим окном, выходящим в сторону гор.

  Я увидела их, мои милые горы, освещенные теперь мягким сиянием месяца, - горы, куда вечно улетали мои восторженные мечты, горы, где дышалось так легко и свободно!

  Комната была обставлена очень скромно, почти бедно.

  Узенькая деревянная постель с тощим тюфяком, ночной столик у кровати, небольшой шкаф для платья и глиняный рукомойник, - вот и все, что здесь имелось.

  - Мне мало этого шкафа для тех вещей, которые прибудут сюда из Гори, - заметила я, обращаясь к Мариам, совершенно забыв, что она глухонемая и, следовательно, ничего не услышит из того, что я ей скажу.

  Великанша только широко раскрыла рот и рассмеялась - если можно так сказать про ужасные мычащие звуки, больше всего похожие на крик диких животных.

  Я досадливо махнула рукой, давая понять, что не нуждаюсь в услугах странной служанки, но вместо того, чтобы уйти, Мариам преспокойно уселась на полу, скрестив по-турецки ноги, мыча на всю комнату и странно жестикулируя. Ее пустые, бессмысленные глаза были обращены ко мне. От этого неживого взгляда делалось тяжело и холодно на душе.

  - Уйди! - закричала я, указывая на дверь, и, потеряв всякое терпение, затопала ногами.

  Она, уже не переставая улыбаться странной, бессмысленной улыбкой, медленно подошла, усадила меня на постель и сильными руками схватила за ноги. Великанша хотела разуть меня.

  Сопротивляться не имело смысла. Мариам была вдесятеро сильнее меня, кроме того, когда я попыталась оказать сопротивление, она подняла такой вой, что я поневоле заткнула уши и позволила ей расстегнуть платье, раздеть и уложить меня в постель.

  Я смутно догадывалась, в чем дело.

  Несчастное созданье, лишенное разума, однако беззаветно преданное своей госпоже, получив приказание уложить меня в постель, буквально исполняло поручение.

  Когда ее миссия была, наконец, выполнена, Мариам улыбнулась мне своей бессмысленной улыбкой и, издав, должно быть, на прощанье короткое и негромкое завывание, вышла из моей комнаты, заперев за собой дверь - на задвижку.

  "Что это такое? Куда я попала? Почему меня собираются держать здесь как ребенка, да еще вдобавок как пленницу?" - возмущению моему не было предела, сердце билось учащенно, протестующе.

  Все здесь было не по мне - и убогая обстановка замка, этого пустынного горного гнезда, и его обитатели - суровая, деспотичная бабушка, ее сумасшедшая служанка, неопрятный старый лакей...

  Жизнь здесь, в кругу этих странных, несимпатичных людей, казалась мне немыслимой, невозможной.

  "Надо во что бы то ни стало сообщить в Мцхет - князю Андро, или в Гори - Люде, чтобы они взяли меня отсюда, - решила я, - ведь папа не знал, должно быть, той жизни, которую вела его тетка, иначе ни за что не отдал бы сюда свою любимицу Нину, ни за что! Никогда!"

  Знакомое дикое завывание раздалось вдруг над самой моей головой. Я вскочила с постели и бросилась к окну: расположившись на кровле одной из пристроек, великанша выла в голос, раскачиваясь из стороны в сторону. Теперь, вместо прежнего грузинского костюма, какая-то белая простыня нелепо драпировала огромную фигуру, а распущенные волосы Мариам спадали, подобно черным водопадам, вдоль груди и спины.

  Немая выла однотонно и протяжно, грозя своими сильными кулаками куда-то вдаль, в направлении гор.

  После я узнала, что верная служанка охраняла таким образом замок своей госпожи от горных душманов, которыми кишели окрестные горы. Но до того, как я это узнала, особенно в первые ночи, этот ужасный вой внушал мне безотчетный страх.

  С трудом забылась я сном чуть не с первыми лучами солнца, твердо решив наутро переговорить с бабушкой и просить ее отправить меня в Гори.

  

  

  

  

Глава тринадцатая.
БАБУШКИНЫ МЕМУАРЫ. БЕССИЛЬНЫЙ ГНЕВ. НАКАЗАНИЕ.

  

  

  

  Наступило утро, а с ним рассеялись и ночные тревоги. Утром, в ярком блеске солнца, бедный замок моей бабушки сразу потерял свою устрашающую таинственность. Теперь он выглядел просто полуразрушенной грузинской усадьбой давних времен, и, пожалуй, стоило пожалеть об исчезновении того особенного, пленительного аромата мрачной таинственности, которая не только пугала, по совести говоря, но и очаровывала.

  Где-то поблизости, за стеной, может быть, хриплые стенные часы пробили восемь ударов.

  Тотчас щелкнула задвижка на моей двери, и великанша предстала на пороге со своей бессмысленной улыбкой и тихим мычаньем, означающим приветствие. Сейчас в облике Мариам не было ничего общего с белым пугалом, которое раскачивалось ночью на кровле полуразрушенного амбара, оглашая горы диким мычанием. Тусклое землисто-серое лицо несчастной с отвисшей нижней губой и мертвыми тусклыми глазами было спокойным и по-домашнему мирным.

  На этот раз я без всякого сопротивления позволила ей одеть и причесать меня, потом, помолившись на восток (привычка, заимствованная мной от дедушки Магомета), пошла отыскивать бабушку.

  Она сидела в той же комнате, где я нашла ее вчера, и внимательно рассматривала какой-то рисунок на большом листе, разложенном перед ней на столе.

  - Вот, Нина, я нашла тебе работу, - сообщила бабушка сурово. - Это древо славного рода князей Джаваха. Они ведут свое начало от грузинского царя Богдана IV, но это не доказано, к сожалению, в документах. Недавно я нашла источник, из которого можно почерпнуть доказательства. Это будет драгоценным приобретением для истории нашего рода. Надо порыться в мемуарах одного из наших предков и тогда... Выпей молока и присаживайся к столу. Я дам тебе выписать имена по женской линии - тебе хватит работы на сегодняшнее утро.

  Этого еще не доставало!

  Мне - рыться в каких-то мемуарах! Мне - Нине бек-Израэл, не имеющей ничего общего с родом Джаваха?.. Разбираться во всем этом хаосе имен и событий, когда я не осмотрела как следует замка, не влезала еще на башню, не обегала построек и не открыла их назначения! Но, зная по опыту, что открытое сопротивление не приведет ни к чему хорошему, я подошла к бабушке и почтительно попросила:

  - Я охотно проработаю весь день, только... только позвольте мне осмотреть замок.

  Она окинула меня подозрительным взглядом, пронзившим меня прямо насквозь и, очевидно, не обнаружив никакой хитрости с моей стороны, благосклонно согласилась:

  - Можешь осмотреть замок. Но помни, что через час я тебя жду. Торопись.

  Через час! Ура! Значит, целый час оставался в моем распоряжении. Чего только нельзя было сделать в продолжении часа! Не теряя ни минуты, я выскочила в сени и, сбежав с крыльца, помчалась к колодцу, из которого черпал ведром воду старый Николай.

  - Николай, - крикнула я, - доброго утра!

  - Доброго утра! - отвечал он приветливо, - как поживает княжна на новом месте?

  - Ах, ужасно! - вырвалось у меня, - ужасно у вас тут, Николай! Мариам выла всю ночь до рассвета и не давала спать. Бабушка заставляет разбираться в старых бумагах и искать какого-то таинственного родственника царского происхождения из рода Джаваха. Словом, ужасная у вас здесь тоска.

  - Княжна права, - согласился старик участливо, - не веселой щебетунье-птичке гнездиться в этих старых развалинах, а слепым кротам, которые избегают солнечного света. Теперь еще не так жутко, в летнее время, а вот осенью пойдут дожди, завоют голодные чекалки... Засвистит ветер. У-у! Плохо, совсем плохо будет тогда у нас...

  Он помолчал с минуту, испытующе разглядывая меня слезящимися старческими глазами, и, вдруг наклонясь к самому моему уху, произнес загадочно-доверительно:

  - Да и теперь не все спокойно в замке, княжна.

  - Ну?

  Мое "ну" поневоле вышло радостным и восторженным. Если было неспокойно, значит, есть нечто таинственное, нечто необъяснимое, а все таинственное и необъяснимое притягивало меня, как магнит.

  - Что такое? Что такое? Да говорите же ради Бога, Николай! - тормошила я старика.

  - Пусть не боится княжна! - успокоил он, очевидно, превратно истолковав охватившее меня радостное волнение, - пусть не боится. Не горные душманы грозят замку. Нет. Если бродят они кругом да около, так дикое завывание Мариам не подпустит их близко к замку. Нет, здесь другое. Совсем другое, княжна. Видишь ту башню, что на стене? - неожиданно обратился он ко мне.

  Я взглянула в направлении, куда указывал Николай.

  - Да, вижу! - кивнула я, не отрывая глаз от серой башенки, резко выделявшейся на фоне голубого неба.

  - Там, в этой башне, была комната покойной княгини Джавахи, сестры нашей госпожи, - начал старик, - она жила в Гори и умерла там же, в доме своего сына, пораженная припадком безумия. - Голос старого Николая, по мере того как он говорил, делался все глуше и глуше и, наконец, понизился до шепота, когда он, почти вплотную приблизив губы к моему уху, произнес:

  - Вчера ночью я видел в окне башни старую княгиню, да хранит Господь от этого призрака всякого христианина!

  Я не боюсь ни разбойников, ни грабителей, но перед привидениями и мертвецами, перед таинственными загробными жителями я испытываю неясный трепет. Не страх, нет. Это, скорее, сознание своего ничтожества в сравнении с теми, кто отрешился от земной оболочки. Поэтому слова старого Николая произвели на меня двойственное впечатление. Не без некоторого опасения скосила я глаза в сторону башни, отыскивая взглядом амбразуру окна, того самого окна, в котором Николай видел призрак старой княгини. Побаиваясь, я, однако, хотела бы сама удостовериться в правдивости старого слуги...

  Будто кто-то подталкивал меня - бежать на башню, узнать, что там, убедиться в чем-то... Впрочем, я не очень-то ясно сознавала, в чем собираюсь удостовериться...

  Не раздумывая, я наскоро распрощалась с Николаем и со всех ног кинулась к башне.

  Ужасная, скользкая, обросшая мхом лесенка с покосившимися каменными ступенями вела к ней. Торопливо перепрыгивая через ступени, я очутилась на небольшой площадке, откуда взглянула вниз - через зубчатый выступ стены...

  То, что я увидела там, потрясло меня сильнее всех призраков на свете! По узкой дороге, между рядами утесов, по берегу кипящего пеной и жемчужными брызгами Терека, приближались коляска и арба, до верху нагруженная вещами, моими вещами из Гори - сундуками, баулами и чемоданами. В коляске сидела дама в трауре, со спущенной на лицо вуалью.

  Я узнала бы в тысячной толпе эту тоненькую фигурку, это измученное лицо, чуть затененное прозрачной кисеей. Никогда еще я не любила так сильно мою названную сестру, мою Люду, как в эту минуту.

  - Люда! Милая Люда! - закричала я, - скорее, скорее! Мне необходимо видеть тебя. Люда! Люда!

  Она сначала не поняла, откуда слышится зов. Потом откинула вуаль с лица, подняла голову, и наши взгляды встретились.

  - Нина! Нина! - доносился снизу ее нежный голосок.

  Бедная, дорогая Люда! Больная, измученная, слабая, она решила навестить меня, посмотреть, как я устроилась у бабушки. По-видимому, предчувствие подсказало Люде, как плохо ее Нине в чужом месте, и она, пренебрегая своей болезнью, поспешила сюда, в горы, в это уединенное каменное гнездо.

  - Сейчас! Сейчас, бегу к тебе, Люда! - крикнула я и, кубарем скатившись с лестницы, помчалась по двору к воротам, призывая старого Николая, отодвинуть засов и впустить дорогую гостью.

  Но каково же было мое изумление, когда передо мной, словно из-под земли, выросла великанша Мариам и, широко расставив руки, преградила мне дорогу.

  - Пусти! Пусти меня к сестре, негодная! - кричала я возбужденно, отталкивая от себя немую.

  Она мычала, хватая меня за руки и оттесняя от ворот всей массой своего громадного тела.

  - Сию минуту оставь меня! - топала я ногами, бешено сверкая глазами и в то же время чутко прислушиваясь к тому, что делалось за воротами.

  Я слышала, как остановилась коляска, и знакомый, дорогой голос Люды спросил:

  - Можно видеть княгиню?

  Старый Николай ответил:

  - Нельзя, госпожа. Княгиня никого не принимает со дня смерти ее покойной сестры.

  - Ну, а барышню, княжну Джаваху, можно видеть? - в голосе Люды уже слышалось некоторое нетерпение.

  - И барышни видеть нельзя. Нездорова барышня! - отвечал так же невозмутимо старый грузин.

  - Как же, только сейчас я видела княжну на башне! - явно теряя терпение, допытывалась Люда.

  - Ну, да! Ну, да, я здорова! Я здесь! Люда! Люда! - выкрикивала я, дрожа от нетерпения и гнева, но тут же огромная рука закрыла мне рот, мешая говорить.

  Подняв меня другой рукой легко, как перышко, Мариам прижала меня к своей могучей груди и потащила в дом, негромко мыча что-то над моим ухом.

  Я точно обезумела. Я брыкалась, стараясь вырваться из рук великанши, отталкивала ее от себя, кусала руку, закрывавшую рот, и все-таки ничего не могла поделать. Враг был сильнее меня.

  Не помню хорошенько, что было потом, сколько времени длилась эта неравная борьба, - только в столовой замка, пред грозными очами моей бабушки, я очнулась.

  - Что это значит, Нина? - гневно спросила княгиня, обращая ко мне нестерпимо горящий взгляд.

  - Нет, это я должна спросить, что все это значит? - воскликнула я, вне себя от бешенства. - Как смеете вы притеснять меня? Как смеете не пускать ко мне мою названную сестру Люду, которая привезла мои вещи и приехала повидаться со мной?

  - Замолчи сию минуту, ничтожная девчонка, сию минуту замолчи! - загремел грозный окрик княгини, - окрик, от которого, казалось, дрогнули самые стены старого замка. - Или ты не знаешь моего решения? Приняв тебя под свою опеку, я являюсь единственным ответственным лицом в деле воспитания. Я не допущу ни контроля посторонних лиц в этом деле, ни вмешательства прежних твоих воспитателей. Ты больше не должна их видеть. И эту Людмилу... как ее?.. Ты принадлежишь мне, твой отец поручил тебя моему надзору. Простись со всем твоим прошлым раз и навсегда. В этом мое желание, я приказываю тебе это!

  - Никогда! - возразила я пылко, - слышите ли вы? Никогда! Никогда я не соглашусь - не видеться с Людой, с Андро, со всеми, кого я люблю и уважаю. Слышите ли, княгиня, никогда я не перестану любить их, что бы вы мне ни говорили! Никогда не перестану искать встречи с ними и, если вы помешаете мне в этом, я найду возможность убежать из замка и убегу... Да, убегу, убегу! - Говоря все это прерывающимся от волнения голосом, я топала ногами, отчаянно жестикулировала, предоставляя бабушке блестящую возможность - лицезреть дикую, необузданную лезгинскую девочку, которая, как никто другой, нуждалась в воспитании...

  Странное дело: чем больше волновалась и кипятилась я, тем все спокойнее и спокойнее становилась бабушка. Наконец, когда я остановилась, чтобы перевести дух, она положила руку мне на плечо и произнесла сурово:

  - Довольно юродствовать. Опомнись. Дело непоправимо, и твоей гостьи я не пущу в замок. Приди в себя и примирись с неизбежным. Садись-ка за мемуары и займись ими хорошенько. Работа поможет тебе выкинуть всякую блажь из головы.

  А, мемуары? Опять мемуары? Так хорошо же! Так вот же!

  И прежде, чем бабушка могла догадаться, что я намерена сделать, и удержать меня, я подскочила к столу, где лежала ненавистная толстая книга, и, захватив рукой несколько страниц, с ожесточением вырвала их из книги. Потом разрывая их на клочки, я кричала, давясь слезами и бешенством:

  - Мемуары! Вот они, ваши мемуары! Вот, как я буду заниматься ими, если вы не разрешите мне повидать Люду!..

  Бабушка помертвела лицом, схватилась за голову, крикнула что-то... Потом быстро-быстро принялась жестикулировать, как бы обращаясь к Мариам. Немая, казалось, с глубоким вниманием слушала госпожу. Когда же бабушка кончила свое безмолвное объяснение, Мариам оказалась возле меня и, прежде чем я могла опомниться, протестовать и защищаться, снова, как малого ребенка, подхватила меня на руки и потащила вон из комнаты.

  Отчаявшись, я не пыталась хотя бы осмотреться, чтобы понять, куда она несет меня, и опомнилась, когда очутилась на площадке башни, той самой башни, откуда увидела подъезжавшую Люду.

  "Уж не намерена ли она сбросить меня вниз с уступа в бездну? От безумной всего можно ожидать!" - ужаснулась я.

  Подобные опасения рассеялись тотчас же.

  Великанша втащила меня в большую круглую комнату с огромным окном и опустила на широкую постель, застланную ветхим, но дорогим одеялом с княжеским гербом посередине, с грудой подушек и малиновым балдахином под княжеской короной, окружавшим со всех сторон это огромное ложе. Потом она приблизила ко мне бледное, как мел, лицо с широко раскрытыми незрячими глазами и, погрозив огромным пальцем с нечистым ногтем, удалилась, плотно прикрыв за собой дверь. Щелкнула задвижка, повернулся ключ в ржавом замке, и я осталась одна, еще более одинокая и несчастная, чем когда-либо.

  

  

  

  

Глава четырнадцатая.
УЗНИЦА. БЕЛОЕ ВИДЕНИЕ. ДРУГ.

  В большой круглой комнате с пышной постелью под балдахином никакой другой мебели, необходимой для жилья, не было, и это наводило на грустные мысли. Очевидно, эту комнату бабушка выбрала для моего ареста.

  Ареста!.. Не было сомнения, что я находилась под арестом, и это несказанно угнетало меня. Теперь я поняла окончательно и бесповоротно, что мне не вырваться на свободу. Сколько меня продержат здесь? Разве весь этот замок - не тюрьма, где мне суждено коротать годы до своего совершеннолетия - вдали от вольной жизни, в разлуке с близкими людьми? И разве они обе, тиранка-бабушка и ее безумная служанка, - не мои тюремщики? О Господи! Какие тяжелые испытания уготовила мне судьба!

  Окончательно расстроенная этими размышлениями, я подошла к окну, распахнула его и почти по пояс высунулась наружу...

  О, радость! Я увидела знакомую коляску, только сейчас лошади мчали ее от замка - по направлению к Тифлису.

  - Люда! Люда! - закричала я, напрягая голос. - Люда, вернись! Возьми меня отсюда! Я не могу больше, я задыхаюсь!

  Увы! Одинокая пассажирка не оборачивалась. Взгляд на дорогу из башни, сверху, создавал обманчивое впечатление, будто коляска совсем близко, а на самом деле, Люда уже не могла услышать моего крика. Я закричала еще громче, еще отчаяннее. Но и это оказалось лишь тщетным, бесполезным усилием. Коляска миновала поворот и скрылась за темным утесом-великаном.

  В тоске и горе, я с криком повалилась на пол, изо всех сил колотя ногами и кулаками. Мне казалось, что если я буду кричать и бесчинствовать, и мои крики достигнут ушей бабушки, наказание будет немедленно снято, и меня освободят. Ничего подобного. Никто не приходил, только эхо в горах повторяло дикие вопли исступленной пятнадцатилетней девчонки, вдруг позволившей себе уподобиться маленькому, капризному ребенку. Наконец, окончательно выбившись из сил, накричавшись и наревевшись вволю, я затихла, опустила голову на руки и тотчас же забылась тяжелым, мучительным, как кошмар, сном.

x x x

  За окном было совсем темно, когда я проснулась. Чья-то заботливая рука прикрыла обе половинки окна. Та же рука, по-видимому, оставила здесь ручной фонарик и ужин, пока я спала.

  Есть мне не хотелось. К тому же, в этом доме подавались сомнительного вкуса жареная баранина с застывшим жиром и пресные лаваши, которые не возбуждали аппетита: в доме моего приемного отца я привыкла к вкусной и даже изысканной еде. Я не дотронулась до ужина, презрительно оттолкнув ногой поднос, и подошла к окну. Небо и горы слились в непроницаемой мгле. Где-то далеко-далеко слышался крик джейрана, а под самыми стенами замка не умолкал Терек - кипящий, ревущий и мечущийся.

  Этот постоянный гул, черная тьма за окном, эта сводчатая холодная комната с высокой постелью, похожей на катафалк, - отнюдь не помогали успокоению моих измученных нервов. Чувствуя ужасную слабость, я волей-неволей должна была улечься на огромную, неуютную постель под пологом с княжеской короной. Я испытывала странную неприязнь к этой постели, однако мне было хорошо на ее мягких, пышно взбитых пуховиках. Спать не хотелось, но после пережитых сегодня треволнений было приятно спокойно полежать, удобно вытянувшись всем телом...

  Постепенно успокаивались нервы, утихала душевная боль, голова становилась яснее, и ко мне вернулась способность реально смотреть на вещи.

  Мое положение узницы не представлялось больше безысходно трагическим, напротив, в нем было даже нечто смешное...

  Конечно, со стороны бабушки было смешно и непростительно наказывать меня подобным образом. Не ребенок же я, в самом деле, чтобы со мной, почти взрослой девушкой, поступать подобным бесцеремонным образом!

  Нет, завтра же я добьюсь, чтобы меня выпустили из этого глупого заточения, и переговорю с княгиней. Непременно поговорю о том, что я не хочу больше подвергаться подобным наказаниям и во что бы то ни стало желаю бывать в Гори.

  Полагая, что найдено замечательно мудрое и окончательное решение, я подложила под голову подушку, собираясь, наконец-то, выспаться спокойно, как вдруг легкий шорох привлек мое внимание. Точно откуда-то едва уловимо потянуло холодным воздухом, и одновременно я услышала мягкое шарканье туфель об пол.

  Кровь бросилась в голову. Воображение услужливо восстановило в памяти утренний рассказ Николая о появлении призрака в окне башни.

  Раньше, за всеми событиями и волнениями, я просто не обратила внимания на то, что меня заперли как раз в том самом помещении, где Николай видел призрак. Теперь с поразительной ясностью мне припомнились малейшие подробности нашей беседы со старым слугой, и холодный пот крупными каплями выступил на лбу.

  Шаги становились слышны все яснее и яснее. Великанша не могла бы ступать так легко, чуть слышно. За время моего пребывания в замке я успела узнать ее тяжелую, грузную походку. Стало быть, в чувяки или войлочные туфли, мягко шаркающие сейчас по полу, не мог быть обут никто другой, кроме призрака старой княгини.

  Сомнений не оставалось. Николай был прав. В комнате замка водилось привидение, призрак княгини показывался в окне.

  Я глубоко зарылась в подушки, заткнула пальцами уши и, обливаясь холодным потом, с сильно бьющимся сердцем, приготовилась к тому страшному и неминуемому, что должно было случиться. Ни подушки, ни пальцы в ушах нисколько не мешали мне с поразительной ясностью слышать приближение шагов...

  Вот они ближе... еще ближе... Я была уверена, что сейчас из-за атласного полога выглянет надменное, строгое лицо призрака - с ввалившимися щеками, с горящими фосфорическим светом глазищами. Потом сухая, костлявая рука призрака, откинет полог, вцепится мне в горло и задушит меня. Леденящий душу ужас, который нельзя выразить словами, сковал меня. И все-таки я заставила себя оторвать голову от подушки, открыть уши и глаза и смотрела теперь прямо перед собой исполненным отчаяния и ужаса взглядом. У меня с детства была такая особенность - смотреть опасности прямо в глаза.

  Теперь таинственные шаги раздавались уже возле самой постели - по ту сторону атласного полога... Вот какая-то неясная тень возникла на пурпурной ткани балдахина... Вот зашевелилась занавеска... и чья-то быстрая рука откинула полог...

  Призрак являл собой невысокую фигуру во всем белом, в белой же чадре, из-под которой сверкали, искрясь и мерцая, подобно черным алмазам, два огненных черных глаза...

  Я дико вскрикнула и закрыла лицо руками.

  Тотчас сильные руки обняли мои плечи, и над моим ухом раздался знакомый голос:

  - Красоточка-джаным, ты?

  Что такое? Не во сне ли происходит все это?

  Сорвав белую чадру, скрывавшую лицо привидения, моя смешливая тетка Гуль-Гуль упала рядом - на мое арестантское ложе под княжеским гербом.

  - Гуль-Гуль! Родная, голубушка! Здесь? Ты здесь? Как могло все это случиться? - не веря своим глазам, спрашивала я.

  - А ты здесь как? Как ты здесь, красоточка-джаным? - в свою очередь, удивилась она, успевая одновременно смеяться, плакать и целовать меня.

  Простые житейские обстоятельства подготовили нашу неожиданную встречу. После похищения Гуль-Гуль Керим с молодой женой и со своей шайкой удалился на Терек. Здесь власти прослышали о нем, и молодой душман должен был скрываться в горах и пещерах. Не желая подвергать жену превратностям своей судьбы, опасаясь попасть в руки тифлисской полиции, он поместил Гуль-Гуль в башне замка, которая была ему хорошо знакома. В стене башни он пробил брешь. Гуль-Гуль нисколько не рисковала, имея свободный доступ сюда и выход в горы. Укрытая от непогоды и полиции, Гуль-Гуль могла спокойно жить в башне до тех пор, пока Керим не нашел бы возможным увезти жену. Ее-то, неосторожно высунувшуюся из окна башни, старый Николай и принял за призрак покойной княгини.

  Рассказав все это, Гуль-Гуль показала мне потайную дверцу, которая вела из моей тюрьмы в ее временное убежище, оказавшееся крошечной комнаткой, которая служила когда-то, скорее всего, кладовой, а теперь была окончательно заброшена обитателями замка. Керим доставлял ей съестные припасы. За водой же Гуль-Гуль спускалась прямо к Тереку - по уступам полуразрушенной стены.

  - Ну, а ты как попала сюда, радость очей моих? - обратилась ко мне хорошенькая горянка, закончив рассказ о себе.

  Я поведала Гуль-Гуль все свои горести и неудачи.

  - О-о! - произнесла в гневном возбуждении моя молоденькая тетка, - так нельзя! Так нельзя! Что она безумная, что ли, старая княгиня? Мучить так хорошенькую джаным! О-о! Стыд ей, старой княгине, стыд! Погоди, придет на днях к Гуль-Гуль повелитель, все расскажет Кериму Гуль-Гуль, и освободит Керим Нину из замка. "Иди на свободу из замка, Нина, - скажет он, - иди, куда хочешь".

  - Нет, Гуль-Гуль, не пойду я никуда, мне некуда идти! - отозвалась я печально.

  - Как некуда? Как не надо идти? - всполошилась она. - Да разве может джаным здесь оставаться? Разве можно оставаться там, где мучают бедненькую джаным злые люди?

  Я объяснила, что покойный отец сам назначил бабушку мне в опекунши, - следовательно, я не смею нарушить его предсмертную волю. Но хотела бы попросить Керима, чтобы он передал записку Люде или князю Андро.

  - Все сделает Керим, что надо, все сделает, - успокаивала меня Гуль-Гуль, - для этого надо только Гуль-Гуль показаться на зубцах стены, выходящей в горы. В горах увидят, что надо что-то Гуль-Гуль, и придут узнать к ночи. Как завоет белая женщина свою песню на кровле, так и придут в башню.

  - А они не боятся воя великанши? - удивилась я.

  - Разве горный орел устрашится крика серой кукушки? - тихо рассмеялась Гуль-Гуль. - Чего бояться храбрым джигитам? Одной безумной бояться, что ли? Нет, не было еще такой опасности, перед которой не устоял бы Керим! - с гордостью заключила моя подруга, и лицо ее засияло необычайной нежностью и лаской.

  - Ты его очень любишь, бедняжка Гуль-Гуль? - спросила я.

  Гуль-Гуль выпрямилась, побледнела, черные глаза вдохновенно блеснули.

  - Спроси цветок розы - любит ли он солнечный луч? Спроси пену Терека - любит ли она берег? Спроси голосистую пташку - дорога ли ей зеленая ветка чинары и голубой простор? Всех спроси и тогда ответишь, любит ли Гуль-Гуль своего Керима!

  Мы обе лежали теперь на пышно взбитых пуховиках старой княжеской постели, не боясь призраков - ни живых, ни мертвых. Гуль-Гуль с увлечением рассказывала мне о Кериме, и я с жадностью ловила каждое слово моей красавицы-тетки.

  - Керим