Скотт Вальтер - Ламмермурская невеста

е решить. Неужели вы осудите меня за то, что я, старик, желаю мира и, оказавшись в доме человека, спасшего жизнь мне и моей дочери, хочу от всей души покончить со всеми спорами самым благородным образом.

  Произнося эти слова, лорд-хранитель сжимал неподвижную руку Рэвенсвуда в своей, и поэтому молодому человеку, каковы бы ни были его прежние намерения, ничего не оставалось, как согласиться с гостем и пожелать ему доброй ночи, отложив дальнейшие объяснения до следующего дня.

  Рэвенсвуд поспешил в зал, где ему предстояло провести ночь, и долгое время ходил по нему взад и вперед в сильном волнении. Его смертельный враг находился у него в доме, а в его сердце не было ни родовой ненависти, ни истинно христианского прощения. Рэвенсвуд сознавал, что как исконный враг сэра Эштона он не может предать забвению нанесенные его дому обиды, а как христианин не в силах уже мстить за них- и что он готов пойти на низкую, бесчестную сделку со своей совестью, примирив ненависть к отцу с любовью к дочери. Он проклинал себя. Не останавливаясь, шагал он по комнате, освещенной бледным светом "луны и красноватым мерцанием затухающего огня, и то отворял, то затворял зарешеченные окна, словно задыхался без свежего воздуха и в то же время боялся его проникновения. В конце концов страсти в нем откипели, и Эдгар опустился в кресло, которое на эту ночь должно было заменить ему постель.

  "Если действительно, - рассуждал он сам с собой, когда первая буря улеглась и он вновь обрел способность мыслить хладнокровно, - если действительно этот человек не требует ничего сверх положенного ему законом, если он даже готов поступиться признанными судом правами, чтобы покончить с распрей по справедливости, на что же мой отец мог жаловаться? Чем же я могу быть недоволен? Те, от кого мы получили наши родовые владения, пали от меча моих предков, оставив всю свою собственность победителям; мы пали под ударами закона, ныне немилостивого к шотландскому рыцарству. Что ж, вступим в переговоры с нынешними победителями, как если бы мы находились в осажденной крепости, не имея никакой надежды на спасение. Может быть, этот человек совсем не таков, каким я считал его, а его дочь... Но я решил не думать о ней".

  И, завернувшись в плащ, он заснул, и всю ночь, пока дневной свет не забрезжил в зарешеченных окнах, ему грезилась Люси Эштон.

  

  

  Глава XV

  

  Когда мы видим, как наш друг иль родич

  В несчастьях погрязает безнадежно,

  Руки мы не протянем, чтоб помочь

  Ему подняться, но скорей ногою

  Его придавим и толкнем на дно,

  Как я, признаюсь, поступил с тобою.

  Но вижу, поднимаешься ты сам -

  Я помогу тебе. "Новый способ платить старые долги"

  

  Проводя ночь на непривычно жестком ложе, лорд-хранитель ни на минуту не расставался с честолюбивыми помыслами и политическими планами, от которых не снится и на самых мягких пуховиках. Он достаточно долго вел свою ладью по житейскому океану, лавируя между соперничающими в нем течениями, чтобы знать, как они гибельны и сколь важно повернуть парус по направлению господствующего ветра, если не хочешь разбиться во время бури. Свойства его дарования и трусливый характер придавали ему ту гибкость, которой отличался старый граф Нортхемптон, - объясняя, как ему удалось удержаться на своем месте во время всех государственных перемен от Генриха VIII до Елизаветы, он откровенно признавался, что рожден тростником, а не дубом. Поэтому сэр Уильям Эштон во всех случаях придерживался единого правила - он тщательно наблюдал все перемены на политическом горизонте и старался заручиться поддержкой среди сторонников той партии, которая, по его мнению, должна была одержать победу еще до того, как обозначался исход борьбы. Его умение приспосабливаться к любым обстоятельствам было хорошо известно и вызывало презрение у более смелых предводителей обеих партий, существовавших в стране. Но он обладал полезным, практическим умом, а его юридические познания высоко ценились; эти достоинства перевешивали его недостатки в глазах тех, кто стоял у кормила правления, и они с радостью пользовались услугами сэра Уильяма и щедро его награждали, хотя и не питали к нему ни доверия, ни уважения.

  Маркиз Э*** употреблял все свое влияние, чтобы свергнуть тогдашний шотландский кабинет, и последнее время вел интригу с таким искусством, что успех, казалось, был ему обеспечен. Однако он чувствовал себя не настолько сильным и уверенным в победе, чтобы упустить случай завербовать под свои знамена нового приверженца. Приобретение такого союзника, как лорд - хранитель печати, имело немалое значение, и одному из приятелей сэра Эштона, хорошо знавшему характер и образ мыслей последнего, было поручено склонить его на сторону маркиза.

  Прибыв в замок Рэвенсвуд под предлогом обычного визита, этот приятель заметил, что лордом-хранителем владеет неудержимый страх перед насильственной смертью от руки молодого Рэвенсвуда. Слова слепой пророчицы - старой Элис, появление вооруженного Рэвенсвуда в его владениях почти в тот самый миг, когда ему посоветовали остерегаться этого юноши, холодное презрение, которым тот отвечал на выражение благодарности за вовремя оказанную помощь отцу и дочери, - все это произвело на сэра Эштона сильное впечатление.

  Как только клеврет маркиза понял, что волнует хозяина дома, он исподволь начал внушать сэру Эштону Опасения и сомнения другого рода, рождавшие в нем неменьшую тревогу. Он участливо осведомился, были ли вынесены окончательные решения - без права апелляции - по сложным процессам лорда - хранителя печати с семейством Рэвенсвудов. Сэр Эштон ответил утвердительно, но его приятель достаточно хорошо знал все обстоятельства дела, чтобы поддаться обману. Он привел несколько неоспоримых аргументов, доказывая, что некоторые самые важные вопросы, решенные в пользу Эштона против Рэвенсвудов, могут, согласно "Акту соединения королевств", быть пересмотрены в английской палате лордов, которой лорд-хранитель весьма побаивался, как суда беспристрастного. Эта инстанция заменила старинный шотландский парламент, куда апеллировали в былое время.

  Сэр Уильям попробовал было утверждать, что подобная мера незаконна, но под конец оказался вынужден утешить себя другим доводом.

  - У молодого Рэвенсвуда, - сказал он, - вряд ли найдется в парламенте достаточно влиятельных друзей, чтобы настоять на пересмотре важного дела.

  - Не обольщайтесь обманчивой надеждой, - сказал его коварный приятель, - может случиться, что в следующую сессию у молодого Рэвенсвуда будет больше друзей и покровителей, чем у вас.

  - Это было бы весьма любопытно, - презрительно заметил сэр Уильям.

  - Однако подобные превращения часто случались и прежде, да и в наше время они не редкость. Разве мы не знаем людей, ныне стоящих во главе правления, которые всего несколько лет назад вынуждены были скрываться, спасая свою жизнь? А разве мало встречаем мы таких, кто ныне обедает на серебре, между тем как десять лет назад им даже похлебку приходилось добывать себе о бою. И наоборот: сколько высокопоставленных особ низвергнуто на наших глазах за это короткое время. "Шаткое положение государственных деятелей Шотландии" - любопытное сочинение Скотта из Скотстарвета, которое вы показывали мне в рукописи, - в наше время могло бы найти себе подтверждение на целом ряде примеров.

  Лорд-хранитель ответил глубоким вздохом и сказал, что подобные перемены в судьбе государственных мужей не новость для Шотландии и что в этой стране на них

  достаточно насмотрелись еще задолго до появления на свет упомянутого сатирического произведения.

  - Еще много лет назад, - промолвил он, - Фордун привел древнюю пословицу: "Neque dives, neque fortis, sed nec sapiens Scotus, proedominante invidia, diu durabit in terra" [Когда господствует зависть, не будет долго жить на земле ни богатый, ни сильный шотландец, если он благоразумен (лат.)].

  - Будьте уверены, дорогой друг, - ответил ему приятель, - что ни долголетняя ваша служба на пользу родине, ни ваши глубокие юридические познания не смогут спасти вас и сохранить вам состояния, если маркиз Э*** успеет получить большинство в английском парламенте. Как вам известно, покойный лорд Рэвенсвуд был с ним в родстве, ибо леди Рэвенсвуд в пятом колене происходила от рыцаря Тилибардина; и я уверен, что маркиз, как ближайший родственник, вступится за молодого человека и будет ему покровительствовать. Отчего же ему этого и не сделать? Рэвенсвуд - юноша энергичный и умный; он сумеет защитить себя и словом и делом. Не то что какой-нибудь Мемфивосфей, не способный постоять за себя, который превращается в обузу для каждого, кто протянет ему руку помощи. А если ваши процессы против Рэвенсвуда будут обжалованы в английский парламент, то, уверяю вас, маркиз сумеет ободрать вас как липку.

  - Это было бы очень плохим вознаграждением за мою долголетнюю службу родине и то уважение, которое я всегда питал к высокочтимому маркизу и всей его семье.

  - Ах, милорд, -возразил клеврет маркиза, -что пользы вспоминать о прошедших заслугах и былой верности! В наше смутное время человек, подобный маркизу, вправе ожидать действительной помощи, настоящих доказательств преданности.

  Лорд-хранитель печати тотчас понял, к чему клонит его приятель, но был слишком осторожен, чтобы связать себя положительным ответом.

  - Не знаю, чего может ожидать маркиз от моих ничтожных дарований, - промолвил он, - но всегда готов служить ему, не нарушая, конечно, своего долга перед королем и отечеством.

  Таким образом, сказав, казалось, очень многое, сэр Уильям на самом деле не сказал ничего, ибо под сделанную оговорку впоследствии мог подвести все, что угодно; он тотчас переменил разговор и не позволял ему возвращаться к этому предмету. Гость так и уехал, не добившись у хитрого политика обещания или обязательства содействовать планам маркиза, убежденный, однако, что возбудил в сэре Эштоне опасения касательно очень чувствительного для него вопроса, заложив тем основу для будущих соглашений.

  Когда посланец маркиза сообщил ему о результатах переговоров, оба решили не оставлять лорда-хранителя в покое, а постоянно держать его в страхе, особенно во время отсутствия его жены. Они знали, что эта гордая, мстительная, властная женщина сумела бы внушить мужество своему трусливому супругу; знали, что она неколебимо предана господствующей партии, состоит в постоянной переписке с ее предводителями, является верной их союзницей и, наконец, что она нисколько не боится семейства Рэвенсвудов, а смертельно ненавидит их (древнее происхождение Рэвенсвудов было укором новоявленному вельможе Эштону) и готова рисковать собственными интересами ради возможности окончательно уничтожить врага.

  Как раз в то время леди Эштон была в отсутствии. Дело, задерживавшее ее в Эдинбурге, заставило ее затем отправиться в Лондон, где она надеялась расстроить интриги маркиза при дворе, ибо леди Эштон была дружна со знаменитой Сарой, герцогиней Марлборо, с которой она имела поразительное сходство в характере. Необходимо было постараться воздействовать на сэра Уильяма до ее возвращения; в качестве предварительного шага маркиз и написал молодому Рэвенсвуду то письмо, которое мы привели в одной из предшествующих глав. Письмо было составлено очень осторожно: маркиз оставлял за собой право принять ровно столько участия в судьбе юного родственника, сколько могло оказаться необходимым для успеха его собственных планов. Однако, хотя маркиз, как человек государственный, не хотел связывать себя обязательствами или обещать покровительство, к его чести надо сказать, что там, где ему нечего было терять, он действительно стремился оказать помощь Рэвенсвуду, а не только воспользоваться его именем для того, чтобы запугать лорда - хранителя печати.

  Путь к "Волчьей скале" лежал мимо замка сэра Уильяма, и гонец, которому поручено было доставить письмо, получил приказание: когда будет проезжать селение, расположенное у самых ворот замка, потерять подкову, а попа тамошний кузнец станет перековывать лошадь, притвориться крайне удрученным потерей времени, громко выражая свое нетерпение, и как бы невзначай проговориться, что везет мастеру Рэвенсвуду от маркиза Э*** депешу, от которой зависят жизнь и смерть многих людей.

  Весть о нетерпеливом гонце, как всегда с преувеличениями, дошла до сэра Уильяма из различных источников, и каждый, кто приносил ее, не забывал сообщить, что гонец чрезвычайно торопился и проделал весь путь в удивительно короткий срок. И без того уже обеспокоенный вельможа слушал эти рассказы молча, однако тут же отдал приказание Локхарду подстеречь гонца на обратном пути, заманить его в селение, напоить и любыми средствами, честными или бесчестными, выведать у него содержание привезенной им депеши. Однако маркиз предусмотрел этот ход, и нарочный, избрав другую, окольную дорогу, избегнул расставленных ему сетей.

  Гонца так и не удалось задержать, и сэр Уильям приказал стряпчему Дингуоллу тщательнейшим образом расспросить жителей Волчьей Надежды, пользовавшихся его услугами, действительно ли приезжал в соседний замок слуга маркиза Э***. Узнать это было нетрудно, тай как однажды Калеб явился в селение в пять часов утра взять в долг две кружки пива и копченую селедку, чтобы угостить гонца, после чего бедняга, отведавший испорченной рыбы и кислого пива, целые сутки пролежал у тетушки Смолтраш, страдая от расстройства желудка. Таким образом, слухи о переписке между маркизом и его разоренным родственником, которым сэр Уильям Эштон поначалу не поверил, приняв их за выдумку с целью устрашить его, полностью подтвердились, не оставляя места для сомнений.

  С этой минуты лорд-хранитель встревожился не на шутку. С введением "Требования прав" во многих случаях допускалась апелляция на решения гражданских судов в парламент, прежде не рассматривавший такого рода дел, и сэр Эштон имел все основания опасаться результата нового пересмотра его тяжбы с Рэвенсвудом, в случае если бы английская палата лордов согласилась принять жалобу его противника. Парламент мог счесть иск Рэвенсвуда справедливым и взглянуть на дело по существу, не связывая себя буквой закона, что было бы крайне невыгодно для лорда-хранителя. Кроме того, полагая, причем совершенно ошибочно, что английское судопроизводство ничем не отличается от того, каким оно было в Шотландии до соединения обоих королевств, сэр Уильям боялся, как бы в палате лордов, где будут разбирать его тяжбы, не возобладало старинное правило, которым искони руководствовались в Шотландии: "Скажи мне, кто жалуется, и я приведу тебе соответствующий закон". В Шотландии ничего не знали о справедливом, беспристрастном характере английских судов, и распространение их юрисдикции на эту страну было одним из главнейших благ, последовавших в результате соединения. Но лорд-хранитель, привыкший к иным порядкам, не мог этого предвидеть: он полагал, что, лишившись политического влияния, проиграет процесс.

  Между тем слухи подтверждали успех происков маркиза, п лорд - хранитель печати стал заблаговременно искать способа укрыться от надвигающейся грозы. Будучи человеком трусливым, он предпочитал сделки и уступки открытой борьбе. Он решил, что, если умеючи взяться за дело, происшествие в парке может помочь ему добиться яичного свидания и даже примирения с молодым Рэвенсвудом. Во всяком случае, ему -нетрудно было бы узнать от самого Эдгара Рэвенсвуда, что он думает о своих правах и средствах к их осуществлению, и, быть может, даже покончить дело миром, поскольку одна из сторон богата, а другая бедна. К тому же примирение с Рэвенсвудом дало бы ему возможность войти в сношения с маркизом Э***. "Наконец, - говорил он себе, - протянуть руку наследнику разоренного рода - доброе дело, а если новое правительство примет в Рэвенсвуде участие и возьмет его под свое покровительство, то - кто знает - может быть, мое великодушие воздается мне сторицею".

  Так рассуждал сэр Уильям, стараясь, как это часто бывает, придать оттенок благородства своим корыстным планам. Впрочем, он шел еще дальше. Если Рэвенсвуду предстоит занять важное место и он будет облечен властью и доверием, думал он, а его женитьба на Люси покончит со всеми тяжбами, то лучшего жениха нечего и желать. Эдгару могут вернуть титул и наследственные земли, а Рэвенсвуды - старинный род; уступить же часть рэвенсвудоких владений зятю не такая уж горькая потеря, не говоря о том, что тем самым остальные земли были бы окончательно закреплены за ним, сэром Эштоном.

  В то время как этот сложный план зрел в уме хитрого вельможи, он решил воспользоваться настойчивыми приглашениями лорда Битлбрейна и посетить его замок, находящийся в нескольких милях от "Волчьей скалы". Самого Битлбрейна не оказалось дома, но жена его приняла гостя очень радушно, сообщив, что ждет мужа с часу на час. Она, казалось, была особенно рада видеть мисс Эштон и, чтобы развлечь гостей, немедленно распорядилась устроить охоту. Сэр Уильям с удовольствием отправился травить оленя, рассчитывая, воспользовавшись случаем, получше разглядеть замок "Волчья скала" и, быть может, даже встретиться с его владельцем, если Эдгар не сможет устоять перед искушением и присоединится и охоте. Кроме того, он приказал Локхарду, чтобы тот, со своей стороны, постарался познакомиться с обитателями замка, и мы видели, как ловко этот умный слуга исполнил данное ему поручение.

  Случайно разыгравшаяся буря способствовала осуществлению желаний лорда-хранителя более, чем он смел надеяться даже в самых пылких мечтах. Последнее время сэр Эштон уже меньше опасался мастера Рэвенсвуда, ибо молодой человек, считал он, обладает против него куда более грозным оружием - возможностью восстановить свой права законным путем. Но хотя лорд-хранитель и полагал (и не без оснований), что человек только в крайнем случае решается на отчаянные средства, он не мог все же побороть в себе тайный страх, очутившись запертым в башне "Волчья скала" - уединенной неприступной крепости, как будто нарочно созданной для осуществления планов насилия и мести. Холодный прием, оказанный ему и его дочери Рэвенсвудом, и овладевшее им смущение, когда надо было объявить этому им же разоренному человеку свое имя, только усилили его тревогу; когда же сэр Уильям услыхал, как за ним с грохотом захлопнулись ворота, в его ушах зазвучали слова вещей Элис: "Вы слишком далеко зашли. Рэвенсвуды - лютый род, они выждут свой час и отомстят вам".

  Искреннее радушие, с которым вслед за тем Эдгар выполнял обязанности гостеприимного хозяина, несколько рассеяло страх, вызванный этим воспоминанием, и сэр Уильям не мог не заметить, что эта перемена в поведении Рэвенсвуда была вызвана удивительной красотой его дочери.

  Вот какие мысли беспорядочной чередой проносились в голове сэра Уильяма, когда он очутился в потайной комнате. Железный светильник, почти пустая, напоминавшая скорее темницу, чем спальню, комната, глухой непрерывный рокот волн, разбивающихся об утес, на котором возвышался замок, - все это наводило его на грустные и тревожные размышления. Не его ли успешные козни явились главной причиной разорения Рэвенсвудов? Лорд-хранитель отличался корыстолюбием, но не жестокостью, и ему прискорбно было лицезреть причиненное им разорение, подобно тому как сердобольной хозяйке неприятно смотреть, когда по ее приказанию режут барана или птицу. Но когда он подумал, что ему придется либо возвратить Рэвенсвуду большую часть отнятых у него владений, либо сделать бывшего врага союзником и членом своей семьи, лорда-хранителя охватили чувства, подобные тем, Которые, по всей вероятности, испытывает паук, видя, как вся его паутина, сплетенная с таким тщанием и искусством, уничтожена одним взмахом метлы. С другой стороны, если он предпримет решительный шаг, перед ним неизбежно встанет роковой вопрос - вопрос, который задают себе все добрые мужья, прельщаемые желанием действовать самостоятельно, но не уверенные в одобрении дражайшей половины: что скажет жена, что скажет леди Эштон. В конце концов сэр Уильям принял решение, нередко служащее прибежищем слабовольным людям: он решил наблюдать, выжидать подходящий момент и действовать применительно к обстоятельствам. Успокоившись на этой мысли, он наконец заснул.

  

  

  Глава XVI

  

  У меня есть для вас записка, и я прошу извинить меня, что беру на себя смелость передать ее вам. Я поступаю так из дружеских чувств, и, надеюсь, в этом нет ничего для вас обидного, ибо я желаю лишь ублаготворить обе тяжущиеся стороны. "Король и He-король"

  

  На следующее утро при свидании с лордом-хранителем Рэвенсвуд снова был мрачен. Он провел ночь в размышлениях, почти не спал, и его нежным чувствам к Люси Эштон пришлось выдержать тяжелую борьбу с ненавистью, которую он так долго питал к ее отцу. Дружески пожимать руку врагу своего рода, радушно принимать его в своем доме, обмениваться с ним любезностями и обходиться как с добрым знакомым - было в глазах Рэвенсвуда унижением, которому его гордая душа не могла подчиниться без сопротивления.

  Но первый шаг был уже сделан, и лорд-хранитель решил отрезать Рэвенсвуду пути к отступлению. Отчасти он намеревался смутить молодого человека и сбить его о толку Сложным юридическим объяснением споров между их семействами, не без основания полагая, что Рэвенсвуду трудно будет разобраться во всех этих тонкостях, во всех этих выкладках и вычислениях, многократных взаимных потравах и огораживаниях, во всяких закладах, действительных и недействительных, в судебных решениях и исках по просроченным векселям.

  Снискав мнимой откровенностью расположение противника, он, в сущности, не сообщил бы ему ничего, чем бы тот мог воспользоваться. Поэтому он отвел Рэвенсвуда к оконной нише и, возобновив разговор, начатый накануне, выразил надежду, что его молодой друг терпеливо выслушает подробное и исчерпывающее изложение тех несчастных обстоятельств, которые породили распри между его покойным отцом и им, лордом - хранителем печати. При этих словах лицо Рэвенсвуда вспыхнуло, однако он не вымолвил ни слова, и сэр Эштон, хотя и не очень довольный этим проявлением неприязни со стороны хозяина замка, начал излагать историю о ссуде в двадцать тысяч мерков, данных его отцом отцу лорда Аллана Рэвенсвуда. Однако не успел он приступить к подробному описанию многоступенного судебного разбирательства, в ходе которого этот долг превратился в debitum fundi [долг под залог недвижимости (лат.)], как Рэвенсвуд перебил его.

  - Здесь не место, - сказал он, - обсуждать все эти спорные вопросы. Здесь, где умер от горя мой отец, я не могу хладнокровно вникать в причины, вызвавшие его несчастье. Сыновний долг мой легко может заставить меня забыть долг гостеприимства. В свое время, когда оба мы будем в равных обстоятельствах, мы рассмотрим все эти вопросы в более подходящем месте и в присутствии посторонних лиц.

  - Место и время безразличны для того, кто ищет справедливости, - возразил сэр Уильям Эштон. - Впрочем, мне кажется, я вправе просить вас сообщить мне, на каких именно основаниях предполагаете вы оспаривать решения, вынесенные после долгих и зрелых размышлений единственно компетентным судом.

  - Сэр Уильям, - с жаром ответил Рэвенсвуд, - земли, которыми вы ныне владеете, были пожалованы моему предку в награду за ратные подвиги, совершенные им при защите отечества от нашествия англичан. Каким образом эти поместья отошли от нас?.Они не были проданы, заложены или изъяты за долги, и тем не менее они отторжены каким-то неуловимым, запутанным сутяжническим путем. Каким образом проценты за долги превратились в капитал? Как были использованы все крючки, все придирки и наше состояние растаяло, как сосулька во время оттепели? Вы это понимаете лучше меня. Впрочем, вы были со мной откровенны, и я готов поверить, что ошибался относительно вас. Очевидно, многое из того, что мне, человеку несведущему, кажется нарушением справедливости и грубым насилием, вам, искусному и опытному юристу, представляется законным и вполне правильным.

  - Позвольте заметить, любезный Рэвенсвуд, - ответил сэр Уильям, - я сам ошибался на ваш счет. Мне говорили о вас как о жестоком, вспыльчивом гордеце, готовом по малейшему поводу бросить свою шпагу на весы правосудия и прибегнуть к тем грубым насильственным мерам, от которых мудрый образ правления давно уже избавил Шотландию. Но если оба мы ошибались друг в друге, почему бы вам, молодому человеку, не выслушать мнение старого юриста касательно спорных между нами вопросов?

  - Нет, милорд, - решительно сказал Рэвенсвуд. - В палате английских лордов, чье благородство, надо думать, не уступает высоким титулам, перед высшим судом страны, а не здесь, будем мы объясняться друг с другом. Им, рыцарям почетных орденов, древним пэрам Англии, надлежит решить, согласны ли они, чтобы один из благороднейших родов лишился своих поместий, полученных в награду за услуги, оказанные отчизне многими поколениями, подобно несчастному мастеровому, теряющему свой заклад в тот день и час, когда истекает срок уплаты долга ростовщику. Если они встанут на сторону грабителя-кредитора, если они не осудят ненасытное ростовщичество, пожирающее наши земли, как моль одежду, это принесет больше вреда им самим, моим судьям, и их потомству, чем мне, Эдгару Рэвенсвуду. Мой плащ и моя шпага всегда останутся при мне, и я волен взяться за оружие везде, где только слышится зов боевой трубы.

  При этих словах, сказанных с грустью в голосе, но вместе с тем твердо, Рэвенсвуд поднял глаза и встретил взгляд Люси Эштон, незаметно вошедшей в комнату во время разговора и теперь смотревшей на него с восторженным и нежным участием, забыв обо всем на свете.

  Благородная осанка Эдгара, мужественные черты лица, выражавшего гордость и чувство собственного достоинства, мягкий и выразительный голос, его тяжкая участь, спокойствие, с которым он, казалось, встречал удары судьбы, - все это неотразимо действовало на молодую девушку, и без этого уж слишком много предававшуюся мечтам о своем спасителе. Взоры молодых людей встретились - оба они густо покраснели, движимые каким-то сильным внутренним чувством, и, смутившись, тотчас отвели глаза в сторону.

  Сэр Уильям, пристально следивший за выражением их лиц, невольно подумал: "Нечего мне бояться ни апелляции, ни парламента. У меня есть верное средство примирения с этим пылким юношей, если он когда-нибудь станет мне опасен. А сейчас важно не брать на себя никаких обязательств. Рыба клюнула, но не будем спешить и подождем подсекать лесу - пусть остается натянутой; если же рыба окажется не стоящей внимания, мы дадим ей уйти".

  Занимаясь этим безжалостным эгоистическим расчетом, основанным на склонности Рэвенсвуда к Люси, сэр Уильям нимало не думал ни о страданиях, которые причинит Рэвенсвуду, играя его чувствами, ни о том, как опасно возбудить в сердце дочери несчастную любовь; как будто ее расположение к молодому человеку, отнюдь не ускользнувшее от внимания сэра Эштона, можно было зажечь или потушить по желанию, словно пламя свечи. Но провидение уготовило страшное возмездие этому знатоку человеческих сердец, который всю свою жизнь искусно играл чужими страстями ради собственной выгоды.

  В эту минуту явился Калеб Болдерстон и доложил, что завтрак подан, ибо в те времена обильных трапез остатков вчерашнего ужина вполне хватало на утренний стол. Калеб не забыл со всей подобающей случаю торжественностью поднести лорду - хранителю печати вина, налитого в огромную оловянную чашу, украшенную листьями петрушки и клевера. При этом он не преминул извиниться, объяснив, что большой серебряный кубок, предназначенный для этой цели, как раз находится в Эдинбурге у, золотых дел мастера, который должен позолотить его заново.

  - Да, он, по всей вероятности, в Эдинбурге, - подтвердил Рэвенсвуд, - но где именно и что с ним сейчас делают, это, боюсь, ни вам, Калеб, ни мне не известно.

  - Милорд, - произнес Калеб недовольным тоном, - у ворот башни с утра стоит человек, желающий переговорить с вами. Это уж мне доподлинно известно, но мне неизвестно, примет ли его ваша милость или нет.

  - Он желает видеть меня, Калеб?

  - Только вас - ни на кого другого он не соглашается. Но, может быть, вы соизволите взглянуть на него через смотровое окошко, прежде чем распорядитесь отворить ему ворота? Нельзя же впускать в замок каждого встречного и поперечного.

  - Так, так! А не похож ли он на судебного пристава, явившегося арестовать меня за долги?

  - Пристав?.. Чтобы арестовать вас за долги? В вашем собственном замке! Ваша милость, кажется, смеется сегодня над старым Калебом?.. Я не хочу никого оговаривать перед вашей милостью, - прибавил он на ухо своему господину, выходя вслед за ним, - но на вашем месте я бы дважды подумал, прежде чем впустить в замок этого молодчика.

  Однако неожиданный гость был не судебный пристав, а капитан Крайгенгельт собственной персоной; нос его был красен от изрядного количества выпитого бренди, поверх черного парика возвышалась украшенная позументом шляпа, надетая набекрень, на боку висела шпага, из-за пояса торчали пистолеты, поношенный кружевной воротник украшал охотничий костюм - бравый капитан имел вид разбойника с большой дороги и, казалось, сейчас крикнет: "Кошелек или жизнь!"

  Рэвенсвуд тотчас узнал его и приказал отворить ворота.

  - Мне кажется, капитан Крайгенгельт, - сказал он, - у нас с вами нет особо важных дел, и мы вполне можем потолковать здесь: в замке сейчас гости, а обстоятельства, при которых мы недавно расстались, без сомнения, освобождают меня от обязанности представлять вас моим друзьям.

  Несмотря на всю свою беспримерную наглость, Крайгенгельт несколько смутился от столь нелестного приема.

  - Я пришел сюда не для того, чтобы навязывать свое общество мастеру Рэвенсвуду, - заявил он. - Я исполняю почетное поручение моего друга; не будь этой причины, мастеру Рэвенсвуду не пришлось бы терпеть непрошеного гостя.

  - В таком случае, капитан Крайгенгельт, оставим извинения и перейдем к делу. Кто тот счастливец, что рассылает вас с поручениями?

  - Мой друг, мистер Хейстон Бакло, - объявил Крайгенгельт с подчеркнутой важностью и самоуверенностью, свойственной слугам, господа которых слывут храбрецами. - Вы, по его мнению, не оказали ему того уважения, на которое он вправе рассчитывать, а потому он требует от вас удовлетворения. Вот точная мера длины его шпаги, - Крайгенгельт вынул из кармана клочок бумаги. - Он предлагает вам назначить любое место в миле от этого замка и, захватив с собою шпагу такой же длины, явиться туда в сопровождении кого-нибудь из ваших друзей. Я прибуду с мистером Бакло в качестве его доверенного лица или секунданта.

  - Удовлетворение! Шпага той же длины! - воскликнул Рэвенсвуд, который, как известно читателю, не имел ни малейшего представления о нанесенной Бакло обиде. - Клянусь честью, капитан Крайгенгельт, вы либо придумали всю эту ни с чем не сообразную ложь, либо хлебнули лишнего сегодня утром. С какой это стати Бакло будет посылать мне вызов?

  - А вот с какой, сэр. Мне поручено напомнить вам о вашем поступке. По долгу дружбы я не могу назвать его иначе, как нарушением законов гостеприимства: вы без объяснения причин отказали мистеру Бакло от дома.

  - Не может быть! Бакло не так глуп, чтобы считать оскорблением мою просьбу, вызванную крайней необходимостью. Неужели, зная мое мнение о вас, капитан, он посылает ко мне с подобным поручением такого ненадежного и недостойного человека? Да ни один честный человек не согласится разделить с вами обязанности секунданта!

  - Ах, это я-то ненадежный, я - недостойный! - вскричал Крайгенгедьт, хватаясь за шпагу. -Если бы мой друг не имел права первым требовать от вас удовлетворения, я объявил бы вам...

  - Из ваших объяснений, капитан Крайгенгельт, я ровно ничего не понял. Попрошу удовлетвориться этим и избавить меня от вашего присутствия.

  - Черт возьми, - заорал наглый задира, - так это все, что вы можете ответить на честный вызов?

  - Передайте лэрду Бакло, - ответил ему Рэвенсвуд, - если он действительно вас послал, что, как только он сообщит мне причины своей обиды через лицо, достойное служить посредником между нами, я дам ему должное объяснение или же удовлетворение.

  - В таком случае, сэр, прикажите по крайней мере выдать мне вещи, оставленные мистером Бакло в вашем замке.

  - Все, что Бакло оставил у меня в доме, я отошлю ему со своим слугой. Вам я ничего не дам без его письменного распоряжения.

  - Превосходно, сэр! - прошипел Крайгенгельт с нескрываемой злобой, которую уже не в силах был сдерживать, хотя по обыкновению трусил последствий. - Вы нанесли мне сейчас жестокую обиду, неслыханное оскорбление. Но тем хуже для вас... Хорош замок! -продолжал он, бросая вокруг себя негодующий взгляд. - Да это разбойничий притон, куда заманивают путешественников, чтобы грабить их!

  - Мерзавец, - крикнул Рэвенсвуд, схватив за узду лошадь Крайгенгельта и замахиваясь па него палкой, - если ты посмеешь сказать еще слово... Убирайся отсюда сию же минуту, или я размозжу тебе голову!

  Увидав над собой палку, Крайгенгельт с такой поспешностью повернул лошадь кругом, что чуть было тут же не рухнул вместе с нею на землю, - из-под ударивших по камню копыт во все стороны посыпались искры. Однако ему удалось удержаться, и, проскочив через ворота, он понесся во весь опор вниз, по направлению к деревне.

  Окончив таким образом разговор и повернувшись, чтобы возвратиться в замок, Рэвенсвуд увидел лорда-хранителя, который пожелал спуститься вниз и в течение некоторого времени наблюдал, правда, на приличествующем случаю расстоянии, происходившую во дворе сцену.

  - Я уже встречал этого джентльмена, -сказал сэр Уильям, - и совсем недавно. Его зовут Крайг... Крайг... и что-то еще...

  - Крайгенгельт, -подсказал Рэвенсвуд. -По крайней мере в настоящую минуту он называет себя так.

  - Крайгин-гниль - гнилая шея, вот что он такое! - воскликнул Калеб, пытаясь составить каламбур со словом "крайг", означающим по-шотландски "шея". - У него прямо на лбу написано, что он кончит виселицей. Бьюсь об заклад, что по нему давно уже плачет веревка.

  - Вы разбираетесь в лицах, любезный мистер Калеб, - улыбнулся лорд-хранитель. - Уверяю вас, этот господин уже был очень недалек от такого конца; насколько мне помнится, во время моей последней поездки в Эдинбург, недели две тому назад, я присутствовал при допросе мистера Крайгенгельта, или как его там, в Тайном совете.

  - По какому делу? - спросил Рэвенсвуд не без любопытства.

  Этот вопрос был как нельзя кстати: лорд-хранитель давно уже порывался поведать Рэвенсвуду одну историю и только ждал подходящего случая. Поэтому он немедленно взял Эдгара под руку и, направляясь с ним в зал, сказал:

  - Как это ни странно, но ответ на этот вопрос предназначается только для ваших ушей.

  Возвратившись в зал, сэр Уильям отвел Рэвенсвуда к окопной нише, куда, по вполне понятным причинам, мисс Эштон не решилась последовать за ними.

  

  

  Глава XVII

  

  ...Вот отец -

  Он дочь готов сменять на клад заморский,

  Отдать как выкуп в распре межусобной,

  Иль бросить за борт, как Иону, рыбам,

  Чтоб успокоить бурю. Аноним

  

  Лорд-хранитель начал свой рассказ с видом человека, совершенно не заинтересованного в предмете, однако очень внимательно следил за тем, какое впечатление его слова производили на Рэвенсвуда.

  - Вам, разумеется, известно, мой молодой друг, - сказал он, -что недоверие - естественный недуг нашего смутного времени и под его воздействием даже самые доброжелательные, самые рассудительные люди иной раз поддаются обману ловких мошенников. Если бы несколько дней назад я внял навету одного из этих негодяев, если бы я и впрямь был тем хитрым политиком, каким вам меня изобразили, то вы, дорогой Рэвенсвуд, не находились бы теперь в вашем замке, не имели бы возможности домогаться пересмотра судебных решений и защищать ваши якобы попранные права: вы были бы заточены в Эдинбургской темнице, или какой-нибудь другой тюрьме, или, спасаясь от этой участи, бежали бы в чужие края и были бы объявлены вне закона.

  - Надеюсь, милорд, - сказал Рэвенсвуд, - вы не станете шутить такими вещами, хотя я не могу поверить, чтобы вы говорили серьезно.

  - Человек с чистой совестью всегда доверчив, а иногда даже самонадеян. Правда, это вполне извинительно.

  - Не понимаю, каким образом сознание собственной правоты может привести к самонадеянности.

  - В таком случае назовем это хотя бы неосторожностью: такой человек уверен, что его невиновность очевидна всем, тогда как она известна только ему самому. Мне не раз случалось видеть плутов, которым удавалось защищаться лучше, чем честным людям. Мошенника не поддерживает сознание собственной правоты, он использует каждую лазейку, стараясь убедить судей в своей невиновности, и часто успевает в этом, особенно если пользуется советами ловкого адвоката. Я припоминаю знаменитое дело сэра Кули Кондидла из Кондидла, которого обвиняли в растрате доверенного ему по опеке имущества. и, хотя весь мир знал о его виновности, он был оправдан, а впоследствии сам судил людей куда более достойных, чем он.

  - Позвольте мне, - перебил его Рэвенсвуд, - просить вас вернуться к предмету нашего разговора. Вы сказали, что меня в чем-то подозревают.

  - Подозревают? Да, именно так, и я могу предъявить вам доказательства, если только они со мной. Эй, Локхард! Принесите мне шкатулку с замком, - сказал он, когда слуга явился на зов, - ту, которую я приказал вам особенно тщательно хранить.

  - Слушаюсь, милорд, - ответил Локхард, поспешно выходя из комнаты.

  - Насколько мне помнится, бумаги со мной, - сказал лорд-хранитель словно про себя. - Ну конечно же! Отправляясь сюда, я собирался захватить их с собой. Во всяком случае, если я не привез их, они у меня дома, и если вы удостоите...

  Тут вернулся Локхард и вручил сэру Эштону обитую кожей шкатулку. Лорд-хранитель тотчас достал из нее несколько исписанных листов, содержащих донесение Тайному совету о "мятеже" во время похорон покойного лорда Аллана Рэвенсвуда, и письма, свидетельствующие о деятельном участии сэра Уильяма в прекращении следствия над молодым Рэвенсвудом. Сэр Уильям тщательно подобрал документы, стремясь возбудить в молодом человеке любопытство и, не удовлетворяя его вполне, доказать, что он, сэр Уильям Эштон, играл в этом затруднительном деле роль заступника, роль примирителя между Рэвенсвудом и ревностными блюстителями закона.

  Предоставив хозяину замка заниматься столь интересным для него предметом, лорд-хранитель отошел к накрытому для завтрака столу и стал беседовать с дочерью и старым Калебом, сердце которого, покоренное любезным обращением гостя, мало-помалу начинало смягчаться но отношению к этому "похитителю родовых имений Рэвенсвудов.

  Внимательно прочитав бумаги, Эдгар провел рукой по лбу и глубоко задумался; потом он пробежал их еще раз, словно предполагая обнаружить в них какую-то тайную цель или следы подделки, не замеченные при первом чтении. По-видимому, на этот раз он полностью убедился в правильности первого впечатления, ибо быстро встал с каменной скамьи, на которой сидел, и, подойдя к лорду-хранителю, крепко пожал ему руку, извиняясь за то, что был несправедлив к нему, тогда как сэр Уильям, оказывается, желал ему добра, охраняя его свободу и защищая его честь.

  Хитрый вельможа выслушал эти изъявления благодарности сначала с хорошо разыгранным удивлением, а потом с видом искренне дружеского участия. При виде такой трогательной сцены голубые глаза Люси Эштон наполнились слезами. Она не ожидала, что Рэвенсвуд, еще недавно столь высокомерный и холодный, которого она к тому же всегда считала обиженным ее отцом, станет просить у него прощения; ей было лестно и приятно видеть это.

  - Утри слезы, Люси, - сказал сэр Уильям, - отчего ты плачешь? Оттого, что твой отец, хотя он и юрист, оказался честным и справедливым человеком? За что вам благодарить меня, мой юный друг, - прибавил он, обращаясь к Рэвенсвуду. - Разве вы не сделали бы для меня того же? "Suum cuique tribuito" [Пусть будет дано каждому то, что ему причитается (лат.)], говорилось в римском праве, а я немало просидел над кодексом Юстиниана, чтобы запомнить это правило. К тому же разве, спасая жизнь моей дочери, вы не отплатили мне сторицей?

  - Что вы! - ответил Рэвенсвуд, терзаясь сознанием своей вины. - Ведь я сделал это совершенно инстинктивно. Вы же встали на мою защиту, зная, сколь дурно я думаю о вас и сколь легко могу стать вашим врагом. Вы поступили великодушно, разумно, мужественно!

  - Полноте, - сказал лорд-хранитель, - каждый из нас поступил согласно своей натуре, вы - как смелый ВОИН, я - как честный судья и член Тайного совета. Мы едва ли смогли бы перемениться ролями. Во всяком случае, из меня вышел бы очень плохой тореадор, а вы, мой молодой друг, несмотря на бесспорную правоту вашего дела, возможно, защитили бы себя перед Тайным советом хуже, чем это сделал за вас я.

  - Мой добрый друг! - воскликнул Рэвенсвуд, и вместе с этим коротким словом, с которым так часто обращался к нему лорд-хранитель, но которое сам он произнес впервые, простодушный юноша вверил родовому врагу свое гордое и честное сердце. Рэвенсвуд был человеком необщительным, упрямым и вспыльчивым, но для своих лет отличался на редкость здравым и проницательным умом. А потому, каково бы ни было его предубеждение против лорда-хранителя, оно не могло не отступить перед чувством любви и благодарности. Подлинное очарование Люси Эштон и мнимые услуги, якобы оказанные ему сэром Эштоном, изгладили из его памяти нерушимый обет мести, данный им над прахом отца. Но клятва его была услышана и вписана в книгу судеб.

  Калеб был свидетелем этой сцены и не мог объяснить ее себе иначе, как тем, что между обоими семействами происходит сговор о брачном союзе и что сэр Эштон отдает за дочерью родовое имение Рэвенсвудов. Что же касается Люси, то, когда Рэвенсвуд обратился к ней с пламенными словами, моля простить его за неблагодарность и холодность, она только улыбнулась сквозь слезы и, протянув ему руку, сказала прерывающимся голосом, что бесконечно счастлива видеть примирение отца с человеком, спасшим ей жизнь. Даже многоопытный вельможа был растроган искренним и великодушным самоотречением, с которым пылкий юноша отказался от родовой вражды и, не колеблясь, попросил у него прощения. Его глаза блестели, когда он смотрел на молодых людей, очевидно любивших друг друга и словно созданных один для другого. Он невольно подумал, как далеко мог бы пойти этот гордый, благородный юноша там, где его, сэра Эштона, недостаточно родовитого и слишком осторожного по натуре, не раз, как говорится у Спенсера, "оттесняли" и оставляли позади. И его дочь, его любимое дитя, участница его досуга, возможно, была бы счастлива, соединившись с влиятельным и си